Плодотворные научные идеи имеют свою судьбу, времена своего расцвета и снижения интереса к ним, вплоть до почти полного забвения, после которого может наступить новый расцвет. Время такого расцвета для структурной фольклористики (заметим, что и для структурализма вообще) наступило в 60-х — первой половине 70-х гг. нашего века, когда под влиянием как успехов структурной лингвистики, так и фактически нового открытия "Морфологии сказки" В. Я. Проппа появились работы таких исследователей, как К. Леви-Стросс, А. Греймас, А. Дандис, К. Бремон, E. М. Мелетинский и др.
      Нельзя сказать, чтобы в дальнейшем эта область не привлекала внимания ученых; напротив, число работ, так или иначе использующих структурные методы, довольно велико; однако (что отмечают разные авторы, к примеру, Б. Холбек в обзорной части своей монографии "Интерпретация волшебной сказки" ) среди этих работ преобладают труды, посвященные исследованию каких-либо частных проблем.
      Цель настоящего обзора — дать представление прежде всего о тех исследованиях в структурной фольклористике, которые имеют общетеоретическое значение; а также на некоторых примерах показать, какое влияние оказала "Морфология сказки" на последующее развитие гуманитарного знания.
      Клод Бремон, продолжая развивать свою модель, сводит число обобщенных сказочных функций к шести. В его статье 1977 г. рассматривается формальная модель анализа и классификации эпизодов волшебной сказки, включающая как синтагматическое, так и парадигматическое рассмотрение последней. В качестве исходного материала взяты 120 французских сказок, относящихся к различным типам по классификации Аарне и Томпсона. Автор предлагает считать функцией не только акцию персонажа, но и вообще любое событие, происходящее с одним или несколькими персонажами, в котором они участвуют как субъекты либо как объекты. Кроме того, модель принимает во внимание, какую роль играет персонаж в определенной таким образом функции.
      Выделяемые Бремоном в волшебной сказке шесть функций, которые по его мнению обобщают более конкретные функции Проппа, таковы: ухудшение(вредительство с точки зрения жертвы) — улучшение(ликвидация вредительства), недостойное поведение(вредительство с точки зрения антагониста, козни ложного героя) — наказаниеи, наконец, заслуга(прохождение предварительного или основного испытания) — награда.
      Отмечая многочисленные случаи двойного и тройного значения функций, что соответствует двойному морфологическому значению функций в модели Проппа, Бремон в названной статье, как и в более ранних своих работах, отказывается от строго последовательной записи, соответствующей появлению функций в повествовании, и строит структурную схему, где функции связаны между собой причинно-следственными и временными отношениями.
      Выделяются следующие базовые схемы:
      1. Ухудшение ? улучшение (состояния А)
      2. Ухудшение ? улучшение (состояния А)
 
 
      благодаря достойному поведению С —> награда С, где А — герой сказки, В — вредитель или ложный герой, а С — помощник или даритель.
      Наконец, существует четвертая структура, которая является объединением второй и третьей схемы, то есть включает в себя как награждение дарителя, так и наказание вредителя. Каждая из указанных структур иллюстрируется на примерах сказок; так, примером простейшей цепочки ухудшение— " улучшениеможет служить один из вариантов сказки "Три брата" (AT 654), где положение отца и трех его сыновей улучшается благодаря тому, что каждый из сыновей за три года учебы в совершенстве овладел каким-либо ремеслом (как отмечает автор, сказки, соответствующие данной простейшей структуре, довольно редки).
      Большинство рассматриваемых сказок имеет достаточно сложное строение. По мнению автора, его модель позволяет классифицировать сказки в зависимости от вида и сложности построенных таким образом структурных схем; эта модель пригодна для анализа не только французских сказок, но и всех, где силен этический компонент.
      X. Ясон в цикле работ, посвященных структуре фольклорных текстов, отталкиваясь от выделения субъекта и объекта в каждом действии или последовательности действий, развивает модель, основанную на анализе повествования по ходам.Для построения этой модели автор выделяет два вида базовых единиц: акция(т. е. действие) и сказочная роль,с помощью которых задается понятие функции. Функция —это единица, состоящая из одной акции и двух абстрактных ролей, герояи дарителя.Каждая из указанных ролей может быть либо субъектом, либо объектом данной акции. Таким образом, функции имеют следующий вид:
       функция:Субъект ? Действие ? Объект,
      например,
      Даритель подвергает испытанию Героя.
      Три функции формируют ход,где каждая из функций получает одно из следующих значений: А — стимул, В — ответ, С — результат. Тем самым сказочный ход предстает в виде следующей таблицы:

       Субъект | Действие | Объект | Значение функций
      Даритель | подвергает испытанию | Герой | А
      Герой | проходит/не проходит испытание | Дарителя | В
      Даритель | награждает/наказывает | Герой | С

      Автор отмечает, что функции принимают указанные значения только в пределах ходов; вне ходов функции не имеют значений. Сказка может состоять из одного или нескольких ходов.
      Описанные выше абстрактные роли выполняются конкретными персонажами данной сказки. В пределах одного хода роль персонажа постоянна, но от хода к ходу она может меняться, так что один персонаж выступает то в роли героя, то в роли дарителя.
      Элементы повествования, которые не попадают под описание хода, считаются связками.Связки бывают двух видов: информационные и преобразовательные. К информационным относятся связки, в которых один персонаж сообщает что-либо другому или же рассказчик — слушателям; например, жил некогда богатый король —рассказчик информирует слушателей; слуга сказал королю, что убил близнецов(выполняя задание короля — А.Р.) — один персонаж сказки информирует другого. К преобразовательным относятся связки, в которых происходит преобразование состояния, времени или пространства. Приведем несколько примеров: прошло три года —преобразование времени, все перемещения героев — преобразование пространства; отступник снова стал мужчиной —преобразование состояния, тогда как элемент отступник превратился в женщину,перед этим появившийся в повествовании, — функция С, или результат, в одном из ходов анализируемой сказки, и т. п. Реальная сказка предстает в виде сложной комбинации ходов, где ход может быть представлен полностью или частично, и связок. При этом различным типам сказок, выделяемых автором (героическая сказка, женская сказка и т. п.), соответствуют различные виды комбинаций ходов. Нетрудно заметить, что в модели X. Ясон большая часть выделенных Проппом функций попадает в разряд связок. Это касается прежде всего преобразовательных связок.
      Б. Кербелите на основе анализа большого количества текстов волшебных сказок (более 11 тыс. волшебных сказок, прежде всего литовских), а также других жанров фольклорной прозы выделяет собственные нарративные единицы и производит их классификацию. В серии статей и монографии "Историческое развитие структур и семантики сказок" автор предлагает в качестве единицы нарративного анализа использовать элементарные сюжеты(в дальнейшем ЭС), выделение которых в достаточной степени формализовано, и классифицирует их в зависимости от намерений героя.
      ЭС, по мнению автора, состоит из начальной ситуации,одной или нескольких акцийперсонажей повествования, среди которых выделяется главная акциягероя, определяющая весь ЭС, и конечной ситуации.В каждом элементарном сюжете участвуют, как правило, два или более действующих лица (геройи антипод);возможно участие второстепенных персонажей, которые, однако, не учитываются на более абстрактном уровне анализа. Герой —персонаж, судьбой которого сказка озабочена в данный момент; антипод —персонаж, который противостоит герою, причем противостояние может быть враждебным или мирным (в последнем случае в качестве антипода может выступать, например, жених героини); второстепенные персонажи могут быть близкими героя или антипода, действующими совместно с ним (сестра, жена и т. п.) или нейтральными. Существует также и круг ЭС, в которых антипода нет, а герой сталкивается с какой-либо закономерностью, например, превращение героя в животное при нарушении некоторых правил поведения (герой пьет из козлиного копытца, герой лижет в бане козлиное сало и т. п. — герой превращается в козленка).
      Распределение по ролям зависит от конкретной ситуации в повествовании. К примеру, сказочному испытанию в разное время подвергаются, выступая в качестве героини соответствующего ЭС, как падчерица, так и родная дочь (хотя с точки зрения повествования как целого последняя является ложной героиней). Иными словами, существуют семантически парные ЭС, которые отличаются друг от друга акцией и результатом при тождестве начальной ситуации и целей героя.
      По мнению Кербелите, выделение и систематизация стремлений, или целей, главных героев может служить основой для классификации ЭС. По целям главных героев все типы ЭС можно отнести к следующим пяти большим классам:
      — стремление к свободе от чужих или господству над ними,
      — добывание средств существования или объектов, создающих удобство;
      — стремление к равноправному или высокому положению в семье, роду или обществе;
      — поиски невесты или жениха;
      — стремление к целости и полноценности рода или семьи.
      Исходя из того, что соответствующие устремления носят общечеловеческий характер, автор предполагает, что они должны быть представлены в различных фольклорных жанрах у различных народов. Таким образом, классификация типов элементарных сюжетов, разработанная на материале литовских волшебных сказок, может, по мнению автора, служить основой для словаря структурно-семантических элементов повествования разных народов.
      К. Брето и Н. Заньоли в статье 1976 г. "Множественность смысла и иерархия подходов в анализе магрибской сказки", предлагают в качестве единицы членения текста выделять диаду,то есть "проявляющуюся в данном тексте связь между двумя персонажами" (169). Постулируются следующие два положения: в каждой сказке имеется по меньшей мере одна диада, каждый персонаж входит в одну или более диад. Персонажем, как и у В. Я. Проппа, считается существо (или даже предмет), которое способно к проявлению собственной инициативы. Каждая диада проходит по крайней мере через некоторые из следующих диадных моментов:
      1)  конституированиедиады, т. е. установление связи между персонажами (например, сын султана заявляет о своем намерении жениться на дочери нищенки);
      2)  функционированиедиады (например, эпизоды, описывающие действия супружеской пары: вместе есть, веселиться и т. п.);
      3) ряд кризисов: кризис конституирования, кризис функционирования и общий кризисдиады, которые различаются по тому, в какой момент возникает напряженность в отношениях между персонажами;
      4) наконец, разрушениедиады, когда связь между персонажами прерывается как в результате кризиса, так и при отсутствии кризиса (например, в случае смерти одного из персонажей).
      Авторы рассматривают текст сказки как последовательность ситуаций,которые определяются разрушением старой диады или конституированием новой. Для выявления смысла сказки необходимо, по мнению авторов, выявить взаимодействие диад в тексте, а также сравнить, как проявляются моменты одной и той же диады в разных ситуациях. С помощью эмпирически выделенных категорий (кто, где, с какой целью, когда, каки т. п.), значимых лишь в рамках диад, а также операции сокращения синонимов (например, обеспечивать едойможет раскрываться как оставить немного чечевицыи как приказать слугам накрыть на стол)авторы делают попытку, с одной стороны, выявлять динамику текста без обращения к его значению и, с другой стороны, выявлять смысл сказки как иерархию различных семантических кодов.
      С. Фотиио и С. Маркус в статье "Грамматика сказки" исследуют повествовательную структуру румынских сказок. Для исследования авторы используют не собственно нарративные элементы, а механизм построенных на их основе порождающих грамматик в смысле Хомского и бесконечного продолжения сказочных текстов. В статье приводится анализ сказок различных типов: волшебной сказки, бытовой сказки, анекдота. Конечная цель работы — "наметить возможность для примирения принципа полисемии художественного текста с требованиями научного анализа этого текста" (275). Предлагается порождающий механизм для некоторых румынских сказок, а также построение бесконечного продолжения этих сказок которое могло бы прояснить их структуру. "Порождающая грамматика <…> реализует бесконечное продление текста, которое подтверждает данное прочтение текста. <…> Каждой сказке приписывается множество грамматик — факт, который мы попытаемся иллюстрировать анализом соответствующих примеров" (276).
      Первым этапом анализа является описание сказки в виде последовательности сегментов-событий(для каждого текста своих). С помощью операций семантического приравнивания, сокращения и объединения сегменты-события преобразуются в нарративные сегменты.Последние описывают повествование в достаточно общем виде, что позволяет выяснить строение сказки и обнаружить явления повторяемости, симметрии и т. п. Выделенные единицы представляют собой достаточно высокую степень абстракции и во многом зависят от типа прочтения, принятого читателем. В качестве примера рассмотрим анализ одного из вариантов сказки «Золушка», в котором после свадьбы падчерицы и царского сына наличествует продолжение, состоящее из попытки ложной героини выдать себя за жену принца, последующего узнавания и восстановления брака. В этой сказке авторы выделяют следующие нарративные сегменты: состояние неблагополучия, приготовление к узнаванию, узнавание и состояние благополучия. Отметим еще раз, что принятое авторами деление сказок на нарративные единицы — не самоцель, а всего лишь средство; при сравнении различных сказок сравниваются не они, а механизмы, порождающие сказку.
      Как уже говорилось выше, для каждой сказки можно построить несколько грамматик, порождающих ее, причем гипотетические продолжения сказки будут отличаться для каждой грамматики в зависимости от того, какое видение структуры сказки лежит в ее основе. Рассмотрим порождение сказки «Золушка» и соответственно различные варианты прочтения ее смысла.
      На описанном выше уровне абстракции рассматриваемый вариант сказки «Золушка» предстает, по мнению авторов, в виде двойного повторения следующей последовательности: состояние неблагополучия — приготовление к узнаванию — узнавание — состояние благополучия. Для этого варианта авторы предлагают две порождающих грамматики, первая из которых допускает любое количество повторений данной последовательности, а вторая предполагает, что первое (и каждое нечетное) вхождение последовательности обозначает временный характер достигнутого благополучия, а второе (и каждое четное) — установление окончательного благополучия. Очевидно, что подобное прочтение предполагает более сложное строение сказки. Этот факт естественным образом отражается и на сложности порождающей грамматики. Вообще, "ограничения по симметрии <…> определяют возрастание сложности порождающего механизма данного текста" (310).
      По мнению авторов статьи, "порождающая типология обеспечивает не только единый и, по существу, глобальный способ сравнительной оценки структуры народных повествований", но помогает в то же время понять глубокую связь между тенденциями к симметрии и к повторениям — "этим двум основам любого народного нарратива" (313)
      По контрасту с очевидностью, по контрасту с общепринятой интуицией, которая стремится уравнять эти два типа тенденций, данная работа показывает, что тенденции к симметрии приводят к усложнению структуры порождающих механизмов, отражающих тенденции к повторению. Значительную роль играют здесь числа с символическим значением, как, например, число 3…; такие числа увеличивают синтаксическую симметрию семантических признаков, что приводит иногда к усложнению порождающих механизмов (313). Недостаток этой интересной попытки создать чисто формальный критерий для анализа сказок, как указывают и сами авторы, состоит в том, что на начальном этапе такого анализа, а именно при выделении сегментов-событий и дальнейшем их отождествлении, уровень субъективности достаточно высок, и это не позволяет с уверенностью пользоваться данным критерием или создать надежную классификацию по указанному признаку.
      В рассмотренных выше работах авторы идут от синтагматического анализа к парадигматическому и семантическому, сначала тем или иным способом выделяя единицы для анализа текста, а затем изучая законы, по которым эти единицы группируются, а также прочитываемый при помощи этих законов смысл сказки. Б. Холбек в своей монографии "Интерпретация волшебной сказки" пытается, напротив, изучить влияние парадигматических законов строения русской волшебной сказки на последовательность сказочных действий. Он применяет в своем исследовании, вслед за Мелетиским и его коллегами, принцип семантических оппозиций. Для сравнения он использует систему координат, образуемую тремя базовыми оппозициями: низкий — высокий(по социальному положению), мужской — женскийи молодой — взрослый. Начальная и конечная ситуации волшебной сказки по всем трем оппозициям противопоставлены друг другу. В начале сказки герой занимает низкое социальное положение; в семье его положение подчиненное по отношению к старшим, или у него нет семьи, то есть он не является взрослым; наконец, он не имеет брачного партнера. Иными словами, начальная ситуация характеризуется тем, что положение героя определяется как соответствующее точке: низкий, мужской(для женской сказки соответственно женский)и молодойв терминах указанных оппозиций.
      Конечная ситуация представляет собой противоположную картину: герой добился высокого положения, он является взрослым, т. е. прошел обряд инициации, имеет собственную семью. Иными словами его положение описывается как: высокий, женский(для женской сказки — мужской;значение такого перехода см. ниже), взрослый.В дальнейшем сказка разбивается на ряд эпизодов, каждому из которых соответствует собственная оппозиция или система оппозиций. Так, предварительному испытанию в терминах Мелетинского и его коллег соответствует переход героя из положения молодойв положение взрослый,а похищение принцессы антагонистом описывается как противопоставление взрослогои мужского молодомуи женскому.Узнавание героя (дополнительное испытание) соответствует переходу героини-невесты из положения молодойв положение взрослой,поскольку в этом эпизоде она отвергает жениха, предложенного ей родителями, то есть ложного героя, и делает собственный выбор, и т. п. Различным типам волшебных сказок соответствует различный порядок передвижения героев по координатам, обозначенным данными оппозициями. В этой модели передвижение по оси женский — мужскойобозначает, конечно, не смену пола, а встречу, любовь и свадьбу героя и героини.
      С помощью тех же оппозиций автор предлагает описывать и действующих лиц: к примеру, невеста — это молодая женщина,занимающая высокоеположение. По мнению Холбека, синтагматическое строение сказки подчинено парадигматическому, то есть различные эпизоды, описывающие перемещение по тем или иным осям координат, могут в некоторых пределах меняться местами (ср. отмеченные В. Я. Проппом случаи немотивированной отправки из дома и получение волшебного помощника дотого, как происходит начальное вредительство), в то время, как порядок функций, описывающих то или иное конкретное перемещение, остается неизменным.
      Интересным опытом использования механизма порождающих грамматик для построения парадигматической модели мифа является монография Иры Бюхлер и Генри Селби "Формальное изучение мифа". Под мифом в данной работе, как и в трудах К. Леви-Строса, понимается не столько отдельное повествование, сколько множество всех реальных и потенциальных вариантов. Целью работы является изучение системы семантических оппозиций получившегося «метамифа» с помощью модели, имитирующей "обучающегося ребенка".
      Вслед за Леви-Стросом авторы рассматривают мифологическую систему как язык, который обладает следующими чертами.
      1) Базовые элементы этого языка являются составными единицами.
      2) Каждая такая единица (мифема), являясь частью языка, в то же время входит в систему более высокого порядка.
      3) Мифема состоит из отношений. Каждая мифема является не отдельным отношением, но комбинацией или узлом отношений.
      4) Миф — это некоторое предложение, составленное из мифем. Комбинация мифем задает значение мифа.
      5) Предметом рассмотрения являются не изолированные отношения, но их узлы или пучки.
      Если миф — это язык, или если миф имеет строение, сходное со строением языка, то можно установить соответствие между теорией Леви-Строса и теорией порождающих грамматик Хомского. Авторы уверены, что здесь есть нечто большее, чем простая аналогия, хотя и не доказывают это положение. Синтаксическая теория мифологической системы должна:
      (1) содержать способ различения входных сигналов (предложений), то есть система должна отличать, является ли рассматриваемый текст мифом;
      (2) содержать способ представления структурной информации, то есть некий семантический язык описания мифов;
      (3) содержать начальную область ограничения класса возможных правил преобразования;
      (4) давать представление о том, как каждое такое правило соотносится с каждым предложением;
      (5) предлагать критерий выбора одной гипотезы, или последовательности преобразований, заданных правилом (3), из нескольких.
      Полученная модель сопоставима с моделью, построенной Н. Хомским для естественного языка.
      В качестве иллюстрации применимости подобной теории авторы строят модели парадигматического строения различных мифов, в том числе вариантов мифа "Деяния Асдиваля", проанализированного К. Леви-Стросом в статье "Деяния Асдиваля" (1958 г.), а также других достаточно известных мифов. Результатом анализа являются грамматики, порождающие систему семантических оппозиций, выделенных для данного мифа, а сложность или простота указанной грамматики (равно как и некоторые другие формальные признаки) служат критерием, с помощью которого можно предпочесть один вариант прочтения мифа другому.
      'В работе привлекается достаточно сложный математический аппарат, на описании которого мы не будем подробно останавливаться, тем более, что математические положения и доказательства авторов не вызывают сомнений. К сожалению, в самом главном пункте, а именно, при утверждении применимости использованного аппарата, авторы не приводят доказательств или сколько-нибудь убедительных доводов, но ограничиваются лишь указанием на возможность подобного применения, что сильно снижает ценность последующих строгих доказательств. Кроме того, некоторые сомнения вызывает и исходное предположение о тождестве строения мифа и естественного языка.
      Как уже было сказано выше, число работ, посвященных исследованию каких-либо отдельных проблем или отдельных видов сказки, достаточно велико. Можно упомянуть, к примеру, статью А. Дандиса, в которой он отмечает, что основой африканских трикстерных сказок служит движение от дружбы между двумя персонажами к отсутствию дружбы или вражде (по мнению исследователя, при сходстве подобных сказок с трикстерными сказками других народов, только в африканских сказках заключение/разрушение дружбы играет сюжетообразующую роль); работу X. Ясон, в которой она выделяет функции, специфичные, по ее мнению, для так называемой женской волшебной сказки а также статьи И. Дан и Р. Дрори, в которых на основе теории Ясон предпринимается исследование структуры соответственно сказок о преследуемой девушке и так называемых "сказок о награде и наказании" (на примере сказки "Али-Баба и сорок разбойников").
      Из более поздних работ отметим монографию Б. Кэрей, посвященную анализу русских волшебных сказок, соответствующих типу 400А по классификации Аарне-Томпсона (герой в поисках утраченной жены/невесты). Автор утверждает, что этому типу соответствуют по меньшей мере три различных структурных модели, которые можно условно назвать сказками о пассивной красавице, о богатырь-девице и о деве-лебеди. В каждом из этих трех подтипов поведение героя совершенно одинаково; основным признаком, на котором строится классификация, служит принадлежность героини повествования к одному из трех принципиально различных типов. Иными словами, по мнению автора, именно поведение и тип второго персонажа — сказочной героини-невесты — определяет, в пределах указанного типа, синтагматическое, а, возможно, и парадигматическое, строение сказки.
      Гипотеза о важности учета действий и качеств второго из участвующих в сказочном трюке персонажей при анализе трикстерных сказок выдвигается в статье Е.С. Новик "Структура сказочного трюка". "Во всех трюках <…> успех трикстера полностью зависит от действий антагониста, и поэтому его собственные действия направлены на то, чтобы <…> моделировать его (антагониста — А.Р.)ответные реакции" (150). Таким образом, трюк, по мнению автора, принципиально диалогичен, а "его глубинной семантической темой оказывается не добывание или творение, как в мифах, и не повышение или утверждение статуса, как в волшебных сказках, а само соперничество" (151).
      А. Кретов в статье "Сказки рекурсивной структуры" рассматривает так называемые кумулятивные сказки, для которых он предлагает родовое название рекурсивных сказок.Как указывает автор, структура таких сказок была рассмотрена еще В.Я. Проппом. Пропп называл подобные сказки кумулятивными, определяя их по особенностям их внутреннего строения как сказки, в которых основной композиционный прием "состоит в каком-то многократном, все нарастающем повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке". Однако, как считает А. Кретов, "выделив массив сказок по структурному основанию, внутреннюю его классификацию В.Я. Пропп провел скорее по языковому, чем по структурному". Кретов же, развивая подход, намеченный В.Я. Проппом и И.И. Толстым, предлагает классификацию сказок, называемых им рекурсивными, т. е. таких, "структуры которых основаны на повторении сюжетных морфем".