Мао

      - Развяжи меня, Цуруль. Выручай. Хана мне идет.
      - Хрен, - говорит. - Искренне сожалею, но тебе туда и дорога. Не фиг было узбека мочить.
      - Да не трогал я его даже! Сам споткнулся.
      - Ну значит, не фиг было стоять рядом. В общем, какая тебе разница? В Афгане тебя сразу и не больно прикончат, а так бы еще бегал, от пуль уворачивался, надеялся бы на что-то.
      - Так в Афгане не всех убивают, - я его поддел на пробу. - Ты-то вон надеешься вернуться.
      - Я - командир роты. Не знаю какой, но может и ничего еще. А друзьям твоим дорога в спецконвой. Оттуда живыми не уйти, там спецоперации. Душманов будем на них ловить. Я тебе говорю по секрету, что б ты не расстраивался. Все к лучшему, лежи спокойно.
      - А если я сбегу?
      - Да никуда ты не сбежишь с аэродрома, там голо все. Пристрелят, не боись.
      - Ну спасибо, - говорю, - огромное. Тогда из самолета меня выпусти. Я спрыгну, как пониже будет, а там уж как сложится.
      Тут он по-новому как-то на меня посмотрел. Головой покачал и вздохнул.
      - С кем я разговариваю? - бурчит.
      И ушел. Думаю, Николаева искать, морду ему набить. Вот и отлично, мне пора одному побыть. Тер я веревку стеклом, тер, ну и само собой она протерлась. Острое всегда веревки протирает, это я узнал еще когда отец меня связывал, сам дошел. Но пока я тер, обратил внимание на один ящик, прямо передо мной. Его Цуруль, как развязали, ногой пнул. Крышка и сдвинулась, ящик не закрыт был, а просто лежала крышка. А в ящике - гранаты. Я не сразу вспомнил, как называется, я их только в кино видел. И вот тер я и придумал: если к дверям самолета подобраться не получится, я стенку взорву и выскочу.
      Как только высвободил я руки, первым делом хвать эту гранату. Одна беда - Цуруль нам про них ничего не рассказывал, а из кино я только про кольцо помню. Кольцо есть, но там и еще какие-то штучки присутствуют. Стал разбираться, а тут возвращается Цуруль. Я это заметил, только когда он своими клешнями мне руки с гранатой сдавил и заорал:
      - Николаев, мать твою, нас чуть не подорвали!
      Я вырываюсь, а никак. Сдавил как тисками, спортсмен чертов. Прибегает Николаев, бледный, визжит. Я тоже всех матерю, брыкаюсь.
      - Хватай урода за ремень и давай к люку! - командует дальше Цуруль. - И скажи, что б пилотам передали: десантирование будет, прямо сейчас!
      Так они и сделали. Как я ни рвался, Цуруль не выпустил, и дотащили меня. А там открыто, ветер хлещет, земля далеко. Они сперва заставили солдат, те прибежали тоже их какими-то проводами привязать, а потом меня к самому краю подтащили. И Цуруль сказал:
      - Раз, два, три!
      Вытолкнули меня. А я и не сопротивлялся, что б ловчее было. Как отпустил меня Цуруль, так я им гранату прямо в дверь и зашвырнул. Лечу вниз, смеюсь, сам себя не слышу. А потом посмотрел - летит самолет. Не взорвалась граната моя. Ни фига офицеры в гранатах не разбираются.
 

- 3 -

 
      Ну и как перестал я смеяться, задумался само собой, что дальше делать. Ветер свистит, меня болтает-переворачивает, где-то в животе и вокруг все посасывает и тошнит даже. Хоть и не обедал. А земля прямо подо мной и я к ней лечу, быстро лечу. Красиво, конечно, но и нехорошо мне, не полюбуешься. Внизу горы, скалы, камни, кусты, если из самолета падать - на заросшую помойку похоже, еще речка течет как ручеек. Только увеличивается все очень быстро.
      В общем, так помирать страшно. Пробовал я глаза закрывать, а то их еще и ветром режет, но ощущение - как когда недопьешь, и спать ляжешь, муторно очень. Ну и пока пробовал - упал. Сперва на дерево - треск пошел, как будто оно упало, потом по склону, по траве, на хребтине проехал, ногу одну вывернуло куда-то назад, потом кувыркнуло со склона - и река внизу. Опять на склон, опять кувыркнуло, и головой бьет, и задницей, а руки-ноги уж и не знал, все ли со мной кувыркаются. Но, правда, до реки не докатился, а то боялся что утону.
      Но вот остановился, в кустах застрял. Лежу как-то кверху и лицом и спиной одновременно, все болит - а мне хорошо так. Удобно. И даже все равно, выживу я или помру, целиком я тут или частями. Вот так сознание и теряют. А потом меня пнули ногой, и все это сразу прошло. Сразу не все равно стало и что больно, и что со мной случилось, и что будет теперь. И я подумал, что сознание - не такая прекрасная вещь, чтобы за него держаться. Но чтобы хорошо думать, нужны время и бутылка. А мне ничего не дали, привязали к ишаку и в путь.
      По дороге я то приходил в себя и рассматривал этих чудных ребят, что меня нашли, то опять сознание терял. Ребята одеты как бомжи, только все с оружием. Много оружия, даже ишак у них весь в оружии. Я догадался, что это душманы, хотел было сбежать, но во-первых, у меня одна нога не пойму где и как болтается, только и проку что не чувствую как болит, а во-вторых, на ишаке одни гранаты да ракеты привязаны, а я их невзлюбил с того раза, не хотелось и пользоваться. Еще самовар, что ли, какой-то был привязан, я как раз на трубе лежал.
      Между тем едем по таким тропинкам, что только трезвый и пройдет. И как я посмотрю вниз с горы на ту реку, или наоборот, вверх на гору, где я дерево сломал, так снова теряю сознание. Просил у них выпить, но они только заругались. Я, дурак, не понял тогда, в чем дело. Но как оказалось, водки в тех краях нет. То есть где армия стоит - там есть, конечно, но в горах, где душманы живут - нету. Оттого душманы народ очень жестокий и бессердечный, хотя и правильный.
      Не знаю, долго ли мы ехали, но видно им надоело, что я то без сознания, то водки прошу и они дали мне чем-то по голове. Тут уж я с полным оттягом отрубился. Так и доехали, а очнулся я уже в яме. Яма довольно широкая, но главное - глубокая, глубже могилы. И круглая, еще этим от могилы отличается, а так бы я подумал, что меня хоронят. Дали мне в яму воды в бутылке из-под "Пепси-колы", и оставили там в покое. Правда, сапоги забрали и ремень. Но портянки оставили, а больше мне и не надо - ну куда там, в яме, ходить?
      В яме темно почти весь день. Не так чтобы совсем, но читать, например, трудно. Да и нечего. Стал я со своими конечностями разбираться, что там работает, что нет. Все конечно повыбито в разные стороны, опухло кое-где. Ходить не могу, даже на руках. Но вроде и все кости на месте, если какая и сломана, то не сильно заметно. Ну посмотрел, поудобнее все разложил, пора и поспать, тем более что голова болит. Выпил воды, тоска от нее одна. Лежу на спине, смотрю как звезды появляются. Тут между звезд появляется мужик-душман, бородатый, в белой шапочке вроде поварской. Да там не редкость ни бороды, ни шапки.
      - Эй! Русский! Живой?
      - Жив пока.
      - Ты почему с самолета упал?
      - Выбросили.
      - Ага. Погонов нет, с самолета выбросили. Ты, может, воевать не хотел?
      - Не хотел. Я вообще в армию не хотел.
      - А зачем тогда прилетел?
      - Заставили.
      Он подумал-подумал, и говорит:
      - Мужчину нельзя заставить.
      Ну что тут скажешь? Опять я попал к идиотам. Я на всякий случай попросил у него водки, он на это просто ушел, и я уснул. Снилось, как я падаю на Луну, а там ишак. Ишак хочет увернуться, только Луна маленькая, и негде. И обоим нам страшно. В общем, тесно нам было с ишаком в таком маленьком кружочке. И ишак меня лягал, то в один бок, то в другой, то по спине. Плохо я спал, а когда проснулся, оказалось, что в яме кроме меня лежат Цуруль и Николаев. Оба как я - без ремней и сапог и слегка побитые. Встал я тихонечко, что б их не разбудить, и обнаружил, что ноги болят, но держат. С утра отлить хочется, а уголка нет, круглая наша яма. Я тогда просто спиной к ним встал. Тут нам и завтрак спустили на веревке. Нормальный такой завтрак, каша какая-то и вода. И вроде хлеба что-то. Я съел все быстро, все-таки сутки не ел почти, спасибо сказал и кувшин привязал обратно. Душман, что веревку держал, что-то мне крикнул, да я не разобрал. Но от этого проснулись офицеры. И давай друг на друга орать, почему они в моче лежат.
      - Мао, - говорит вдруг Цуруль, - а как ты вообще живой остался?
      - Да не знаю даже. Ударился очень сильно.
      - Дал бы я тебе по морде за ту гранату, но боюсь руку отшибить. А у нас вынужденная посадка случилась, и душманы тут же напали. Всех приятелей твоих положили, и летчиков.
      - А вы?
      - А у нас патроны кончились! - встрял Николаев.
      Цуруль промолчал. Но морда у него злая стала. Наверное, Николаев его уговорил сдаваться. И что б тему замять, решил Цуруль тоже отлить. Спросил меня, где ловчей. Я показал свое место, он начал, а потом как заорет:
      - Да отсюда ж все к середине стекает! А я думал, у Николаева недержание!
      Николаев на меня с кулаками кинулся. Но я его не боялся, неловкий он. Я ему лоб подставил, а пока он на руку дул, в глаз пальцем ткнул. Цуруль на меня прикрикнул, но не полез. Злой он был на Николаева.
      Когда Николаев немного проморгался, Цуруль меня спрашивает:
      - А как тут с завтраком? Или раз в сутки?
      - Завтрак? Завтрак, - говорю, - всегда раз в сутки. Даже в вашей армии. Они тут сами его на веревке спускают. Вот увидели, что я проснулся, и спустили.
      Цуруль давай свистеть. Долго свистел. Наконец пришел душман и говорит:
      - Этот урод все ваши пайки съел. Так что до завтра я отдыхаю. И не свистите, козлы.
      Сел Цуруль к стеночке и загрустил. А Николаев ко мне, трясется весь:
      - Ты, сволочь, понимаешь, что мы тебя тут убьем? Ты понимаешь, что... Все, завтра не жрешь ничего! Совсем ничего! И послезавтра!
      Но тут на него тень упала. Это сверху старик подошел, тот, что с бородой и в шапке. Стал кричать.
      - Русские! Если вы хотите жить, то должны принять Ислам! Кто не сдаст экзамен тому секир башка! Экзамен - чтение Корана наизусть. Но можно подглядывать. Принимайте священную книгу!
      И стал нам на веревке книжку опускать. Потертая такая книжка, рваная даже немного. Старая вроде, или много читали. Я открыл, а там не буквы, а завитушки одни. Николаев выхватил, посмотрел тоже, и кричит:
      - Да вы что там, издеваетесь, что ли? Нам репетитор нужен!
      - Ничего не знаю, - говорит старик. - Или выучишь, или в яме сдохнешь, собака неверная.
      Сидим, молчим. Цуруль правда песню какую-то ноет. Николаев книжку смотрит, и на свет, и на ощупь. Но вижу - ничего не понимает.
      Дальше стало совсем скучно. Николаев книжку мусолит, Цуруль песню ноет. Лег я спать. Пару раз просыпался, один раз видел, как Цуруль книжку листал и бесился. А Николаев сосредоточенный такой сидел, лоб морщил. А другой раз кто-то кричал наверху, но не нам, а вроде просто так. Или пел. Заливисто кричал, как будто соловью по голове дали. Я спросил, кто это.
      - Это, - говорит Цуруль, - у этих гадов попы так кричат.
      - Да не попы, а муэдзины. Тут где-то рядом значит есть минарет, - говорит сосредоточенный Николаев. Видать, все это время думал. Так себе военный, настоящие военные понемногу думают.
      - Да какая на фиг разница! А минарета тут быть не может, тут все минареты в землю еще пять лет назад вколотили.
      - Тише ты. Вот послушай, я правильно вспоминаю, что Коран - это вроде Библии? И вроде там много общего, да?
      - Николаев, ты же замполит, тебя чему там учили? Библиям?
      - Ну что ты, не читал что ль никогда? - злится Николаев.
      - Никогда, - ответил Цуруль. - Причин не было. Вот сейчас бы почитал, в пику этим гадам. Эх, знал бы я раньше, я б давно их тут убивал. Деревнями бы гробил, добровольно бы пошел и гробил, скотов!
      - Да тише ты! Выкрутимся, и не из такого выкручивались! Сейчас главное подготовиться как-то, политику их припомнить, натянут они нам оценочку за политику.
      Тут Цуруль подбежал к Николаеву, кажется, что б его задушить. Но я спросил: "А про что он поет?", и он остановился. А Николаев побледнел и сказал:
      - Вот про что в книжке, про то и поет.
      И в книжку уткнулся, вроде и не с нами. А я уснул опять. Что еще в яме делать, если кормят только завтраком?
      К вечеру все-таки пришлось проснуться, уж очень разорался Цуруль. Николаеву в морду сунул, душманы пришли - так он в них землей кидаться. В душманов не попал, себе в глаза насыпал, решил книжку изорвать. Николаев не дает, орет тоже, лег на нее. Цуруль тогда пинать его принялся.
      - Будешь сволочь мундир позорить или нет!
      - Начхать мне на мундир! - пищит в землю Николаев, - У меня под мундиром зато кое-что есть, и под фуражкой! Тебя сюда загнали как скота, так хочешь, что б и зарезали как барана?
      - Плевал я на них! Экзаменовать меня, гады, затеяли! Ща я им устрою экзамен!
      - Ты готов, что ли? - спрашивают сверху душманы. - Выучил уже?
      - А что тут учить? Сразу видно, что фигня одна! Подымайте меня!
      - Ну не знаем, - говорят душманы, - мы сами-то не читали. Не умеем. Ну вылезай, раз готов.
      Николаев Цуруля за ноги хватать, куда ,мол, ты, а тот отмахивается.
      - Не буду как кролик в яме сидеть! Это ты как баран, куда гонят, туда идешь, а я сам решил! Хватит!
      И вытащили его. Один душман потом заглянул, кинжал нам показывает.
      - Сегодня, - говорит, - вашего друга резать буду. Может по-большому, может по-маленькому, а обязательно.
      Морда у него заросшая, не душман, а прямо бандит-бандитом. Я Николаева спросил, про что это он, а Николаев только рукой махнул.
      - Тебя по-маленькому точно резать не будут. Даже и не беспокойся.
      Через пару часов пришли душманы и сбросили нам в яму голову Цуруля. Отрезали под самое горло. А глаза у него стали - умные и немного печальные.
      Николаев на голову почти и не смотрел. Лег с книжкой и отвернулся. Читает как будто. Но я-то знаю, что там букв нет.
      - Николаев, а зачем нам его голова? Что мы с ней делать-то будем?
      - Похоронить ее надо, Мао. Попробуй яму выкопать.
      - В такой земле? Чем же это? Разве подождать пока ногти отрастут. Николаев, ну что ты туда смотришь? Может, попробуем голову обратно наверх закинуть, пока не стухла?
      - А они ее назад нам. - Николаев чуть повернулся, что б к голове спиной, а ко мне боком. - А мы снова, да? В пионербол играть будем, да? Молчи уж, Мао. Пожалуйста.
      Но ночью он сам разговорился. Мне отчего-то не спалось, и пришлось слушать. Как Николаев в училище пьянствовал, а все экзамены лучше всех сдавал. И как он всегда по глазам угадывал, "да" нужно сказать или "нет". Замучил меня совсем. Он собирался в этой яме сидеть, пока все не выучит, хоть год, хотел с душманами подружиться, что б они ему помогли. А потом тоже стать душманом на время. А потом всех перестрелять и убежать. Под утро до того доболтался, что и меня всему научит. Я говорю:
      - Николаев, план у тебя нормальный. Только если нам завтрак на долю Цуруля уменьшат, то не протянем мы здесь год.
      Тут вскоре и завтрак принесли. Вроде и не меньше, но все равно очень мало. Вижу - точно год не протянем. И воды мало дают. Вода, если водки нет совсем, очень важна для организма. Да даже и пьяным иногда пить хочется.
      Пока ели, пришел старик:
      - Мы уходим завтра утром. Приказ пришел, надо идти в другом месте русских убивать. Поэтому времени у вас нет. Или идите показать, как Ислам поняли, или яму будем засыпать.
      Николаев мне шепчет:
      - Иди первый! Первым всегда легче!
      - Ага, дурака нашел. Ты столько лет учился, ты и иди. Потом мне расскажешь. А если мою голову тебе сбросят, я уж ничего тебе не расскажу.
      Старику наверху не понравилось, что мы шепчемся, он ногой нам на голову камешков с землей спихнул.
      - Закапывать? - спрашивает. Ехидничает.
      - Нет! - Николаев кричит. - Я готов попробовать. Я умом не все постиг, зато душой Ислам принял.
      Вытащили его. Я поспал, после ночи-то, а проснулся к обеду - в яме две головы. Когда успели? У николаевской головы глаза почему-то не печальные были, а наоборот. И рот ухмылялся. Я головы пообтер и положил напротив себя. Сперва так, что бы друг на друга смотрели, но потом мне одиноко стало. Повернул к себе. Цуруль грустный, Николаев веселый. Бутылку бы в такую кампанию. Даже одной бы хватило, ведь двое только вприглядку участвуют. Чокнуться даже не могут. А я наверно и не должен был с ними чокаться, они ж покойники. Пока думал, как надо - уснул было опять, но муэдзин разбудил. И возник у меня под музыку план, как этот экзамен сдать.
      Ну как решил, тут сразу и позвал этих придурков. А что ж, ждать пока закопают? Это они запросто, головы-то резать надоело, наверное. В общем, вспомнил я, что муэдзин поет то, что в книжке этими каракулями записано. Я постарался запомнить, как он там ноет, и теперь надо быстрей это спеть, а то забуду. Так что я их торопил, когда тянули, а про себя все пою, повторяю. Подняли, там у них уже все вещи собраны, ишак знакомый стоит, зевает. Ищу глазами певца, может между нами музыкантами подскажет что тихонько. Или попрошу его хором спеть. Я хором пел один раз, когда в школу ходил, ничего сложного, рот разевать, да не плеваться. Но никакого муэдзина нет, одни душманы. И палатка одна еще не разобранная, серая такая. Меня туда завели двое мохнорылых, там дед сидит.
      - Ну, прочел Коран, наизусть ответить сможешь?
      - Смогу, слушай скорее, - и запел я.
      Дед удивился, рот раскрыл, бусы из руки выронил. И душманы, что сзади меня стояли, тоже удивились, от удивления руки мне на шею положили. Но я пою дальше. Не останавливают. Я все спел, но раз им нравится, и еще могу. Спел еще раз. Когда пятый раз запел, снаружи мне ишак ответил. И похоже так! Если б я знал, что ишак музыкальный, я бы сразу с ним хором петь попросился. Тут дед бусы подобрал и из палатки бегом выбежал, не обулся даже. А душманы стали тогда тихонько ржать.
      - Шурави, ты где так научился ишаком реветь? За такой перевод Корана еще казни просто не придумали.
      - Дураки, - говорю, - это у меня просто выговор такой.
      В общем, что-то, кажется, не заладилось. Дед вернулся весь красный, в кулак хихикает, рукой махнул: уводите, мол, его. А как мы вышли, вдогонку кричит:
      - К ишаку его привяжите, мы это чудо в Пешавар поведем, правоверных веселить. И нас по дороге рассмешит.
      Душманы закричали, засмеялись. Наверно, я хорошо пою.
      Когда уже собирались отправляться, старик вдруг спросил меня:
      - А где Коран, что вам в яму дали?
      - Так в яме и остался.
      Во дед заорал на своих лоботрясов. Они яму-то зарыли, причем свалили туда весь мусор, какой накопился. Заставил он их все раскапывать, а они меня заставили. Я раньше видел, как копают, но никогда не пробовал. То есть один раз, помню, отнял у девочки совок, но она заревела и ее мамаша пришла. Вот зато в Афгане попробовал. Не понравилось мне, поначалу занятно, но потом спина болит и вообще тяжело. Душманы на меня ругались, что я ленивый. Я говорю: да, а что такого особенного? Все ленивые. А если вы не ленивые, копайте сами, вообще руками копайте. Ладно, раскопали наконец. Сперва голову Николаева отрыли, а потом уже Цуруля. Причем Николаев теперь был грустный, а Цуруль веселый. Вот, а говорят - загробной жизни нет. Но мне с ними заниматься особо не дали, нашли, наконец, Коран, остальное снова все в яму - и в путь.
      Я шел за ишаком, меня привязали за обе руки. Идти так очень неудобно, особенно когда постоянно петь заставляют. Устал я. Хорошо, в обед привал был, они молились, я прилег, потом покормились. Пайка такая и осталась. Значит, спасибо Цурулю с Николаевым. Ну что ж делать, не каждый от рождения петь умеет. Но когда снова пошли, мне еще хуже стало. И водки хотелось ледяной. А там жарко у них, и сухо - в горле першит. В общем, спросил я их, когда опять молиться станут. Они сказали, что обстановка военная, и потому только на закате. Ох и ждал же я заката! Сбежать решил, как только они отвернутся. На ночь-то они меня связать целиком собирались. Хотел я ишака украсть, да уж больно он усталый был, не ускакать от погони. Ладно, как-нибудь и без ишака найду, чем прокормиться.
      До намаза не дошли. Вертолеты выскочили из-за далекой горы в самый неподходящий момент, когда мы почти бегом преодолевали открытый склон. В общем, все заорали и бросились в разные стороны, нас с ишаком забыли совсем. Вертолеты как-то криво, но все-таки летят к нам, и я понимаю, что им главное поскорее всех поубивать и улететь. Решил я тогда назад вернуться, мне показалось, что мы до середины пути к роще, что впереди росла, не дошли. Но ишак решил, что мы к той роще ближе, чем к той, что сзади осталась, и не пошел назад. Я дергал-дергал, но ишак сильнее, тянет вперед. А вертолеты уже так громко слышно! Я тогда на ишака впрыгнул и стал его ногами по бокам бить. А он, сволочь, вообще тогда встал и стоит. В общем, страшнее было, чем когда с самолета падал. Когда вертолеты стрелять стали, пыль поднялась, грохот, комья земли, камни пролетают. А мы стоим как бессмертные. Я к ишаку прижался, а он что-то мне сказал. Наверное, не бойся, мол, все знаю и как надо сделаю. И вот, как только наступила тишина и звук вертолетов начал стихать, он поскакал. Мне еще страшнее - склон крутой, а он несется как ошпаренный. Взял вверх, рощу обогнул, что впереди была, и дальше вниз, вот тут просто кошмар начался. Во-первых, трясет гораздо сильнее, чем когда вверх, во-вторых, быстрее, а в-третьих, он на десятом шагу через голову кувыркнулся и мы катились донизу. Я впереди падал, мог бы остановиться, там кустиков мелких полно и камней, но как подумаю, что сверху на меня ишак, нагруженный минометом (это самовар такой большой) катится, так еще быстрей вниз стараюсь. И вот где-то на середине я сознание потерял, а очнулся - стоит ишак, траву жрет, поклажу всю по дороге с него содрало. Специально видать он кувыркнулся. Вот такое отчаянное животное. Солнце уже зашло за гору, вечер. И тут я почувствовал запах жареного мяса.
 

- 4 -

 
      Ветер нес запах как раз от той самой рощицы, к которой мы не добежали, деревьев на пятьдесят. Веревка, которой я был привязан к ишаку, то ли порвалась, то ли отвязалась, пока летели вниз по склону, только кровавые следы на руках остались. Я жрать хотел страшно, решил тихонечко подползти. Ишак был против, фыркал мне в спину, но я не мог сожрать ишака - ни ножа, ни спичек, а одними зубами с такой зверюгой не справишься. Подполз поближе - а там из-за деревьев огонь мерцает. Видать, душманы кое-кто уцелели и ужинают в темноте, а поскольку мяса у них не было, а ишак со мной, то жрут наверное трупятину. Я никогда не ел мертвых душманов, но на запах были ничего так. Подполз я к самому костру и увидел, что сидит у костра баба. Волосы длинные, черные, глаза сверкают, ручищи толстые, сильные, а в ручищах кость. Сидит, гложет, лицом ко мне. Я засмотрелся, слюнки потекли, а она вдруг говорит:
      - Чего разлегся-то?
      - Да так, - говорю, - мимо вот полз. Здрасьте.
      - Здрасьте. Ты садись вон на пенек. Кто такой, как зовут?
      - Мао меня звать. Я тут от душманов потерялся. Вы их не видали?
      - Видали... - и клыками ухмыльнулась. Кость отбросила, морду утерла, руки опустила, вижу - голая она. - Жрать хочешь?
      - Хочу. А вы душманов кушаете?
      Помолчала она, между грудей поскребла, рыгнула. Я смотрю - шашлычек на углях доходит, а еще котел булькает. Я, конечно, никогда людей не ел, но ведь и ишаков тоже. И потом ишак ведь везти меня может, если захочет, конечно, а душманы только дерутся, да и все равно мертвые. И все-таки страшно есть человечину. Не хочется. Я решил время потянуть.
      - А как вас зовут?
      - Сукой кличут, - задумчиво сказала баба. - Да ты ешь. А то не ешь. Как хошь. Чепуха это все, мясо, суп...
      Поднялась и голову к небу задрала, руки раскинула. И вот что интересно: встала - по фигуре не дать ни взять - перевернутая пивная кружка. Живот как у гаишника, шерстью немного поросла местами. Но как руки раскинула - костер вспыхнул высоко, ярко, и сквозь пламя она мне совсем другой показалась. Я еще отвлекся ненадолго, посмотреть что с шашлыком стало. Ну понятно что - сгорел весь к чертям, только пшикнул, и уже угольки. Посмотрел на нее снова, а она стройненькая такая уже, вся кабанистость с морды сошла, даже ростом пониже стала. Я хотел еще посмотреть, что с котелком получилось, но тут она ко мне пошла вокруг костра.
      - Красивая ты, - говорю. - Только имя подкачало.
      - А зачем тебе меня так называть? Дай мне другое имя. Только не сейчас, не морщи лоб, не задумывайся. Сейчас тебе надо лечь, я тебе массаж сделаю. Ты бывал в Таиланде?
      - Где?
      - А это ничего. Это ничего, ты только ложись и ни о чем не думай.
      Руки у нее хоть и тонкие стали, но сильные все равно. Я бы поборолся, но она мне подножку сделала, а потом целоваться полезла. Целоваться с ней приятно было, она мясом пахла и губы в жире. Мне так хорошо стало, я спросил:
      - А водка у тебя есть?
      - Есть, есть, только потом, потом сколько хочешь. А сейчас лучше потрогай меня. Ты ведь хочешь меня потрогать?
      Я как-то и не думал. Решил, что хочу, но только собрался - она меня за яйца схватила. Ага, думаю, вот ты какая. Но виду не показал. Пусть думает, что я не заметил. И тут она говорит:
      - Чего ты хочешь, чтобы я сделала?
      - Расстегни мне верхнюю пуговицу, жарко.
      Она попробовала - а пуговица тугая. Пришлось ей двумя руками взяться, и тут же я ей лежа коленом между ног заехал. И как по вагону со щебенкой, аж взвыл я от боли. А она даже обрадовалась.
      - Ты так любишь? Так я тоже. Бей меня, бей!
      Залезла на меня, на карачках стоит, сиськами над лицом болтает, язык вывалила. Я уж думал, пропал, сожрет. Но тут у нее глаза становятся по червонцу, рот раскрылся, и она тяжелая стала, и правда, как вагон. А на фоне звезд, над ее головой, появляется довольная морда моего ишака. И орет мне что-то, вроде как: привет, куда пропал.
      Она разозлилась страшно, аж волосы у нее дыбом встали, а ведь длинные. Раскричалась.
      - Нет! Уйди, проклятое Аллахом животное, ты мне не нужен! Прочь! Прочь!
      А ишак знай свое орет. Тогда она поползла вперед, мне по голове, а ишак от нее не отцепляется, ползет как-то на карачках за ней, тоже все по мне. Я еще не забыл, как с самолета падал да как с горы летел, а тут еще баба с ишаком по мне как по Красной площади проползли. До того мне стало муторно, что даже есть расхотелось. Плохо стало, грустно и одиноко.
      Поднялся я кое-как, штаны застегнул и пошел. Все равно куда. Парочка сзади визжит-ревет, а мне бы только не слышать. Но вот отошел подальше, а там - ночь, звезды. Воздух чистый, горный весь, прохладно только. Идти не очень удобно, сразу как из рощи вышел, откос начался, а не видно в темноте совершенно. Стою, дышу, мерзну, и так грустно, что слезы текут. Но и хорошо. И я так рад стал, что нигде до сих пор не убился, что дожил до того, чтобы вот здесь и сейчас помереть, в покое таком и тишине. Звезды стал рассматривать, раньше-то я их особенно и не видел. А их много так, оказывается. Все хорошо, вот сейчас бы выпить, а нечего. И от этого тоже обидно, но все равно хорошо. Я повернулся спиной к горе, на которой стоял, и все небо встало передо мной, как будто я в нем повис. И я решил туда полететь, и раскинул руки, качнулся вперед... Но тут мне врезали по затылку.
      Потом я был без сознания, но у меня был сон. Сон не снился, потому что я не спал, но все равно был. Во сне ко мне пришел ишак и уселся в кресло. С собой он что ли принес кресло? И какую-то скатерть принес, положил себе на колени, когда развалился в кресле. Ну и правильно, так он поприличнее выглядел. И оказались мы в комнате. Я сказал ишаку:
      - Мне все это надоело. Меня постоянно бьют, у меня все болит. Я постоянно трезвый, и голова тоже болит. Я голодный, и даже уже не хочу есть. Меня тошнит. Меня все хотят убить. Вот что, ишак, я дальше так жить не собираюсь. Я лучше сам кого-нибудь убью. Я собираюсь, как только очнусь, поесть и выпить. И если мне будут мешать, то я как-нибудь их всех поубиваю. Значит, мне нужно оружие.
      Ишак кивал головой.
      - Ты, Мао, - говорит, - для начала каменюку найди подходящую. Только учти, тут страна такая - надо сразу убивать, никаких "по рылу" тут не понимают. Вообще хорошо, что ты чего-то наконец захотел. Теперь у тебя все устроится. А я вот отмаялся...
      - Что с тобой случилось?
      - Да сожрала она меня. Как поняла, что ты куда-то смылся, так и сожрала. Не по-настоящему, а жизненные соки то есть выпила. Это ж суккуб, страшная тварь, только осел мог с ним добровольно связаться. Теперь получается, я - твой спаситель, и пока мне делать нечего, буду к тебе приходить. А может, меня к тебе официально назначат. Я рад, что так вышло, надоело траву жрать.
      Я хотел еще с ним поговорить, но от слова "жрать" у меня глаза открылись. Я увидел подходящую каменюку, а на ней кроссовок. В кроссовке был какой-то парень, он травинку жевал и на меня смотрел. Светло, и голоса вокруг. Город, что ли?
      Чтобы сразу побольше узнать, я придумал спросить "Где я?". Но парень ответил мне грубо и заржал. Потом выплюнул травинку мне на голову и спросил:
      - Ты кто, солдат что ль, пленный?
      - Нет, я просто пленный, - я сел, огляделся. Мы возле стены какого-то сарая, а вокруг нас и сарая высокая стена стоит. - А это, для пленных что ли место? Здесь пленные живут?
      - Не, тут дураки живут. И я, может, переночую. А ты как хочешь, вон ворота. Постучись да иди.
      - Погоди, - меня так просто уже не проведешь. Не вчера из подвала вытащили. - А обед уже был?
      - Обед через полчаса, говноед голодный. Тебя звать как?
      - Мао. А что, правда, уйти можно? А тебя как зовут?
      - Конечно можно, - он сплюнул, повернулся и побрел куда-то, руки в карманах. Я расслышал еще: - Пристрелят не раньше, чем уйдешь, почему ж нельзя. Саид. Мало тут китайцев было.
      Я еще немного посидел на солнце, сон повспоминал, а потом мимо меня прошла толпа китайцев, самых настоящих. Они все были, грязные, чесались на ходу, от солнца отворачивались. Конечно, с такими глазами разве сощуришься? Я крикнул:
      - Вы куда, китайцы? Обедать?
      - Мы вьетнамцы, - ответил один. - Китайцы сзади идут.
      Я решил, что китайцы мне ближе, и подождал. У китайцев глаза шире были, особенно у многих. Но они тоже были грязные и чесались и отворачивались от солнца. Я тогда пошел за ними. Они не возражали. А может, и не заметили.