Пронин Игорь Евгеньевич
Мао
Тем, кто мешает мне спать.
"Матрос немедля бежит к развалинам, бросая вызов смерти, чтобы раздобыть денег, находит их, завладевает ими, напивается пьяным и, проспавшись, покупает благосклонность первой попавшейся девицы, встретившейся ему между разрушенных домов, среди умирающих и мертвых. Тут Панглос потянул его за рукав.
- Друг мой, - сказал он ему, - это нехорошо, вы пренебрегаете всемирным разумом, вы дурно проводите ваше время.
- Кровь и смерть! - отвечал тот. - Я матрос и родился в Батавии; я четыре раза топтал распятие в четырех японских деревнях, так мне ли слушать о твоем всемирном разуме!"
"Кандид, или Оптимизм"
Вольтер
"ой блять маи раны"
Курилка НЖ 2000-06-16 10:43:28
рваный суслик
- 1 -
Я не знаю точно ни дня, ни даже года своего рождения. Я знаю лишь, что мать назвала меня Мао в честь советско-китайской дружбы. При этом она поступила наперекор отцу, который хотел назвать меня Фиделем. Спасибо тебе, мама, мне страшно представить, как бы я провел детство в России с таким именем. Впрочем, мать наверняка поступила так не заботясь обо мне, а желая досадить отцу. Так или иначе, вскоре моя мать исчезла. Отец не мог толком припомнить, когда и как это случилось. Иногда он рассказывал, что она бежала с барабанщиком из ВИА, вспоминал со слезами, как бежал за поездом, потрясая моим младенческим тельцем. В другой раз он проговаривался в пьяном бреду, что застрелил обоих: и мать, и грузинского князя. А то и вовсе говорил, что никакой матери у нас с сестрой никогда не было, что он нашел нас на помойке и скоро вернет обратно - это если мы его не слушались. На самом-то деле отец был (вряд ли он жив теперь) запойным пьяницей и я никогда не доверял его рассказам. Другое дело моя старшая сестра, Машенька. Она мечтала тоже убежать с барабанщиком, постоянно вырезала из журналов всякие фотографии и обклеивала ими подвалы, по которым мы скитались. А уж когда ей удавалось напасть на след какого-нибудь оркестра, так она и вовсе забрасывала проституцию и день-деньской околачивалась под окнами гостиниц. Пока Маша была маленькой, отцу удавалось ее вразумить, но когда подросла, он уже не мог с ней справиться, а я напротив, еще не вырос... Да тут еще она начала пить... Наголодались мы с папашей, ничего не скажешь.
Бить меня отец перестал как-то резко, сразу. Даже учителя в школе (а отец настаивал, что я должен научиться писать) переполошились: что это ты сегодня сам не свой и без синяков? Я страдал. У меня как будто отняли что-то, я чувствовал, что былой близости с отцом уже больше не будет, он боится меня. Так я перестал быть ребенком. А мужчиной стал на другой день, выручили инстинкты. Какой-то парень, года на четыре младше, спускался впереди меня по лестнице в школе. Я сам не понял, как ударил его ногой в спину. Парень скатился вниз, разбил себе лицо и заплакал. Пиная его ногами, я понял, что теперь могу позаботиться о себе сам. В тот же вечер я избил сестру и к утру у нас был ужин. Отец прослезился. Да так и слезился, уже не переставая все время, что-то у него с глазами стало. Со стыдом вспоминаю - это раздражало меня. Бьешь его - плачет, не бьешь - все равно плачет. Потом и сестра стала его бить, одним словом, старик совсем опустился.
Некоторое время я чувствовал себя уверенно, а если в чем-то сомневался, то шел на детскую площадку и давал кому-нибудь в рыло. Но как-то раз там меня подсторожили два одноклассника. Тогда я совсем перестал ходить в школу, а в карман положил отвертку. Пару раз мне пришлось ей воспользоваться, зато никто меня с тех пор не трогал, ну кроме ментов конечно. Те били, как и раньше.
Ментов у нас в районе было двое, один с усами, другой без. Они били кого хотели и когда хотели, ведь у них были пистолеты. Я в детстве хотел быть ментом, но потом узнал, что на зоне их опускают. Так вот как-то раз я пришел в наш подвал и обнаружил там обоих ментов. Ну, усатый-то бывал у нас часто, пользовался моей сестрой бесплатно, а вот безусый обычно не приходил. Обычно отец сам относил ему деньги. Вообще-то деньги у сестры давно отбирал я сам, но отец лучше меня считал, и вел все расчеты. Как я вскоре понял из криков безусого, в этот раз отец ему денег не принес. Я, наверное, сам был в этом виноват - не дал ему с утра опохмелиться, но что он пропьет все деньги не ожидал. Ведь менты могут и убить запросто, им ведь все равно, рано или поздно каждый из них попадет в ад или на зону. Безусый стал бить отца, а отец показывал на меня. Тогда безусый стал бить меня, но у меня уже кончились деньги, я пил в тот день водку. Я сказал, что завтра отдам ему деньги, и отца отколочу завтра, а сегодня пусть заберет в залог сестру и уходит.
Может быть, он так бы и поступил, но подошел его усатый приятель. Я ему никогда не нравился, и теперь он решил мне отомстить. Он сказал, что им проще вести дела с отцом, а не с таким отморозком с отверткой, как я, и что меня пора отправить в армию. Безусый согласился, и пока я, побитый и пьяный, беспомощно лежал у ног своего побитого и пьяного папаши, они вдвоем перерыли все наши пожитки и нашли кое-какие мои документы. Предательница Машка помогла им в этом - она смекнула, что немощный отец без меня и совсем уж не сможет ей командовать . Я уверен, что она сразу выбросила его за дверь. Ну что ж, сказать по совести - он того стоил. Надеюсь, что и Машеньке пришлось не сладко, но сам я этого никогда не узнаю. Потому что: зачем мне это теперь, после всего, что случилось?
Пинками погнали меня на призывной пункт. Там некоторые военные сперва хотели отвести меня к врачу, видимо их смутило мое разбитое лицо, но менты заорали на них пьяными голосами, нашли какого-то своего знакомого, такого же отпетого беспредельщика, и судьба моя была решена. Через полчаса я был заперт на ночь вместе с сотней таких же обреченных на военную службу в большом помещении вроде спортзала.
Удивительно, как много можно успеть узнать за одну ночь! Там почти все были пьяные ребята моего возраста, рассказывали про себя перебивая друг друга. Оказывается, в армию не только через злых ментов попадают. Можно совсем наоборот, спрятаться в армии от них. А еще можно пойти в армию, чтобы стать прапорщиком. Я-то всегда думал, что прапорщики с армией никак не связаны, менты вон тоже в форме ходят, но не военные же? А еще можно пойти в армию, чтобы кормили. Это мне было уже совершенно не понятно - кормиться и на помойке можно, зачем же в армию-то идти? Все равно досыта кормить не будут, с этим все согласились. Но большинство забрали как меня, силой, через ментов. Некоторые даже учились в институтах и теперь жалели, что долго не будут учиться и совсем отупеют. Помню, я хотел расспросить, что такого хорошего в этих институтах, да не помню, собрался ли. Водки было много, мы напились, и я уснул.
Утром меня и еще нескольких растолкал какой-то пузатый здоровяк-военный, сказал что он - капитан, и мы поедем с ним. Потом мы пошли завтракать, и еды мне досталось много, потому что никто кроме меня есть ее не стал. Я спросил ребят, хорошо ли служить на корабле, они ответили, что плохо, потому что долго. А один сказал, что я дурак и капитан этот сухопутный. Потом они сказали, что служить придется в стройбате, а служить там тоже плохо, потому что надо работать. Работать я боялся, ведь не привык, не любил и не умел, да и вообще душа не лежала, поэтому решил после завтрака открыть окно в туалете и сбежать. На окнах были сняты ручки, но я надеялся справиться своей отверткой, обыскивали нас небрежно, и я спрятал ее в рукаве.
По зданию призывного пункта слонялось огромное количество призывников и, выйдя из столовой, я сразу затерялся в толпе. Меня кто-то окликнул в спину, но я не обернулся. Сперва я наугад ходил по коридорам и лестницам, чтобы удалиться подальше от своих приятелей и сухопутного капитана, а потом отыскал туалет. В туалете стояла страшная вонь, потому что половина сливных бачков не работала. В то же время все унитазы были заняты, видимо от местной еды. Я порадовался, что с детства привык жрать любую дрянь и стал ковырять окно отверткой. Сидящие на унитазах смотрели на меня с сочувствием и давали всякие бестолковые советы. Потом один поднялся, подошел, осмотрел окно и сказал, что я дурак, а окно заколочено гвоздями. Я ткнул его отверткой в нос, что б он не задавался и спросил, не умеет ли кто вытаскивать гвозди. Но помогать мне никто не стал.
Тут распахнулась дверь и вбежал один из моих давешних приятелей, который сказал, что вызывают нашу команду и все меня ждут у выхода вместе с капитаном. Я ответил, что б он убирался, никакой команды я не знаю и его вижу в первый раз. Он был обескуражен, тем более что присутствующие в туалете меня поддержали. Я пообещал ткнуть и этого чудака отверткой, если он не исчезнет, и он сразу ушел. Оказалось, что в туалете сидят в основном поступившие так же, как и я. Они теперь были как бы в бегах и ждали конца призыва, когда толпа в коридорах рассосется и их найдут, чтобы отправить в какое-нибудь место получше. Или, конечно, похуже.
Так мы и жили: ночью пили водку вновь прибывших, днем спали все время, когда не жрали и не торчали в сортире. В общем, мне это житье понравилось - я слышал много интересных рассказов, даже стал задумываться о своей жизни. Потом я часто замечал: если водка есть и не надо тратить время на ее поиски, то на третий-четвертый день начинаешь задумываться. И тогда многое понимаешь. Сколькие же люди никогда так и не посмотрели вглубь себя из-за постоянной нехватки водки? Водка - необходимое и страшное зло. Примерно через пару недель я начал предчувствовать недоброе. Водка должна была поступить с нами жестоко, иначе и быть не могло. Незаметно для многих ее стало становиться все меньше, но я был настороже. Я даже сделал некоторые запасы, и когда за водку стали драться, сберег здоровье. Но настал и мой час. Однажды я лег спать трезвым.
Трезвость, я имею в виду абсолютную трезвость, страшна мыслями. Не такими как от изобилия водки, а черными. Лежишь и думаешь, и тошнит. И все вокруг черное. Я слышал, как люди в этом состоянии проклинают все, собираются начать новую жизнь, бросить пить. Это чистое сумасшествие - если тебе так плохо уже сейчас, зачем же так страдать всю жизнь по своей воле? Конечно, можно притерпеться, но все равно до конца не привыкнешь. Ходишь как раб. То надо, это надо. И я решил сбежать домой. Но сначала надо было или найти водки на посошок, или отлежаться хоть пару дней.
Увы, полдня не хватило. Пришли солдаты, стали ругаться на нас, потом бить, а потом отнесли вниз по лестнице в автобус. Нас покидали на сиденья, и автобус поехал и всех стало тошнить. Кого-то первого, а потом сразу всех. А около кабины водителя стоял здоровенный офицер, я не видел его лица, все расплывалось, и кричал: "В Афган! В Афган! В Афган, суки!"
- 2 -
Я слышал про Афган, и не хотел туда. Но что я мог сделать? Что моя отвертка против его сапогов? Офицер был пьян и весел, орал всю дорогу до аэродрома. Я думаю, что это был аэродром, потому что очнулся в самолете. Но точно не знаю - из автобуса меня выбросили, и я ударился головой. Видимо, там что-то повредилось, и я плохо помню, как мы летели. Раз, правда, мне захотелось выглянуть в окно, там их было два или четыре, но сразу стошнило. А офицер летел где-то в другой комнате, иногда только заходил и смотрел какие мы злые. И радовался. От него пахло выпивкой. Я стал ненавидеть офицеров, как ментов.
Наконец мы куда-то прилетели. Вошли другие офицеры, стали орать, что мы свиньи и все опаскудили, и выгнали нас наружу. Выходить надо было по лестнице, кто-то сверху на меня упал, я покатился, и меня стошнило на лестницу тоже. Офицеры пинали меня ногами, а когда перестали, поставили меня в строй. Сперва меня, а потом ко мне пристроили всех остальных, кто прилетел, и повели куда-то. Было жарко, я три дня почти не ел, а что ел, то вылилось. Я спросил, всегда ли в Афгане так жарко. Офицеры сказали "Вешайся, сука, это еще и не Афган вовсе!".
Сзади меня подталкивали, и кое-как я дошел. Солдаты живут в казармах, там у них кровати в два этажа, коридоры, каптерка, умывальник и оружейная комната. Может и еще что есть, но там я не был. Первым делом нас всех по очереди солдаты побрили, а офицеры смотрели, что б они нам ничего на головах не оставили. Но солдаты и без них старались, и уши бы срезали, если б машинки были поострей. Потом нам сказали раздеться и погнали в умывальник, там стали поливать холодной водой из шлангов. Когда кровь и волосы смыли, повели в каптерку. Там спал толстый усатый солдат. Он сердился и кричал на офицеров, а они на него, и меня снова затошнило. Но я был совершенно пустой, вся желчь уже кончилась. Это хорошо, потому что нам дали форму, новую, только сапоги старые были.
Потом нас отвели к кроватям, и мы все разделись и залезли наверх. Я сразу заснул, думал, что не проснусь до утра, но ночью кто-то заорал. Оказывается, моему соседу солдаты спичкой прижгли палец на ноге, он проснулся и упал. Упал он не первый из нас, как оказалось, но орал не поэтому. Он когда падал, зацепился мошонкой за сетку кровати, она там была порвана, и торчала проволока. Вот и орал. Но крови было немного, солдаты дали ему по морде и он залез обратно. До утра я больше не просыпался.
Утром те солдаты, что носили на ремнях ножи, стали орать "Подъем!" Мы встали, оделись, сходили в сортир и вылезли наружу. Было зябко, но оставаться в казарме мы побаивались, солдаты все были очень злые. Мы сели на лавочки, специально, что б удобно было курить, квадратиком вкопанные, стали курить и разговаривать. Сигарет на всех не хватило, но в середине квадратика была ямка, тоже специальная, для окурков. Но вот крыши над ямкой не было, а ночью шел дождь, все окурки отсырели. В армии все так - продумано, но только до половины. Это как портянки, такие тряпки на ноги вместо носок. Вроде бы удобно, на изнанку не выворачиваются, теплее, не рвется. Но ведь и ногу в них не всунешь! И приходится наматывать тряпку на ногу как шарф. А ночью она сматывается, пока спишь, значит утром - опять наматывай.
Я все это сказал нашим, как мне армия не нравится, что только до половины в ней все продумано. А один сказал - какая разница, сырые бычки или нет. Он вообще не хочет бычки курить. Я сказал: как хочешь. У меня не проси. Собрал все бычки и по карманам распихал, они к обеду уже просохли.
Как покурили, прибежал солдат, стал кричать, что нас ищут. Мы сказали: найдут, если нужны. И тут из-за угла вышел наш офицер, подошел, встал в середине, возле ямки с окурками и молча нас всех ногами посшибал. У лавочек спинок не было, и мы все головой назад упали. Офицер тогда тех, что лежали, стал пинать ногами и кричать, что б вставали, а тех, что встали, бил руками и они падали обратно. Потом сказал, что б мы построились, и повел нас в столовую на завтрак.
Завтрак нам дали на тарелках и с ложками. А еще чай. Я съел два с половиной завтрака, потому что наши некоторые есть не смогли. Я бы и больше съел, но сказали, что будет еще и обед. А офицер наш, фамилия его Цуруль, стал ругаться с другими офицерами, спрашивал их, где наши масло и яйца. Но ему сказали, что б о своих яйцах думал, а не о наших, рвач поганый и вредный хохол. Тогда Цуруль одного офицера ударил ногой в ухо, а в другого сильно попал чайником. Но все равно нам ничего не дали. А Цуруль сказал, что мы спешим, а у них тут срока до обеда яйца найти. И повел нас мимо казармы куда-то в рощу. Там он сказал, что можно курить, но сигарет не дал. А потом еще сказал так:
- Я здесь, чтобы подготовить вас к Афгану. Вообще-то мне по хрену, как и когда вы там загнетесь. А загнетесь обязательно, потому что сразу видно, что вы все хронь и доходяги. Но я должен научить вас стрелять и бегать. И научу, потому что у меня сорок восьмой размер ботинка. Ясно?
Мы помолчали. Я подумал, что сбегу сразу после обеда. Другие не знаю, о чем думали, они какие-то неумные все были, так часто бывает: протрезвеешь - а вокруг ни одного умного лица. Как закончили молчать, пришли двое солдат с офицером и принесли два автомата и патроны. Цуруль показал нам, как заряжать и целиться и мы стали стрелять. Он нам все разрешил делать, только не поворачиваться в его сторону. Ну, мы и стреляли, весело было. Я постарался научиться стрелять, хоть мне и не понравилось, что в плечо бьет. Я решил, что хватит уже ходить с отверткой, надо у ментов хоть пистолет купить, как сбегу обратно домой. Тогда можно сразу ментов и пристрелить, и сразу деньги забрать назад. Я иногда ловко соображаю.
Незаметно подошло время обеда, последними патронами Цуруль повалил сосну, что б мы знали, как солдаты дрова на зиму добывают, и мы вернулись к столовой. Перед столовой стоял толстый старый военный и два побитых за завтраком офицера. А за ними еще куча офицеров, а за ними солдат еще больше. И все кроме старого толстого улыбались, как на фотокарточке.
- Взвод! - заорал Цуруль, - Смирр-на!
Мы остановились и вытянулись, как это делают солдаты.
- Ну что вы встали, лошади? - тихо расстроился Цуруль, - Маршировать же надо.
Он махнул на нас рукой и пошел к толстяку, высоко подкидывая свой сорок восьмой размер и как-то странно поводя плечами.
Приблизившись, он остановился, приложил руку к фуражке, сказал: "Здравия желаю, товарищ генерал!" и расслабился. Чуть повернулся и показал на нас:
- Вот, молодежь на карантине.
- Не вижу, - хмуро сказал Генерал.
Цуруль снова вытянулся, и глаза его стали круглыми.
- Не вижу молодого пополнения на карантине! Вижу банду без знаков отличия, идущую толпой. Ты в каком звании?
Цуруль молчал и тянулся. Генерал перевел взгляд с нас на него.
- Ты что же, козел, себе позволяешь? Ты какого масла тут домогался? Не слышу? Их масло в Афгане заждалось, понял? И твое тоже! Сегодня же их в самолет и сам сопроводишь.
- Куда? - не понял Цуруль. - А документы?
- Какие тебе документы?! - Генерал покраснел от злости. - Погоны им пришей - вот и документы! Все понял? Не слышу!!
- Так точно, - тихо и очень грустно ответил Цуруль.
- Выполнять! Иголку и нитки получите в ближайшей части, скажете, что я распорядился! Николаев! Лично проследите и доложите! - и Генерал ушел в столовую.
Николаевым оказался один из побитых. Он сказал:
- В 18-00 перед самолетом проверка внешнего вида личного состава.
И тоже быстренько ушел в столовую, видно боялся, что Цуруль ему опять в ухо даст.
Цуруль немного подумал, военные всегда немного думают, и скомандовал:
- Разойдись! По любым кустам, лесам, но что б никто здесь не болтался! Отставить! Автоматы отдайте вот этому уроду. Всем разойтись, урод со мной.
Уродом он назвал меня. Я бы врезал ему прикладом автомата, да он не отвернулся. И пошел не впереди меня, а сзади. Тертый калач.
Мы пришли в казарму, солдаты открыли для Цуруля оружейную комнату, и я поставил в шкафы автоматы. Там еще были ножи в пластмассовых ножнах, как у некоторых солдат, и я один украл. Потом мы снова вышли на улицу, и я спросил про обед. Цуруль сказал, что б я заткнулся, и стал размышлять. Тоже, конечно, недолго.
- Вот что, боец, надо нам мою задницу спасать. Так что пойдешь со мной, будем Генералу подарок организовывать. Воровать умеешь?
- Умею, - я подумал, что воровать, возможно, будем жратву, так это было бы кстати.
Мы дошли тропинкой до дырки в заборе и оказались через нее на асфальтированной дороге. По дороге быстро дошли до какого-то дома, Цуруль сказал, что это колхоз. Еще он сказал, что по бахчам много не наползаешь и надо сперва с председателем поговорить. Приказал мне сидеть у входа, вести себя тихо, узбеков не обижать. Я спросил, что такое бахча и кто такие узбеки. Он покачал головой, сказал что-то про урода опять и скрылся. Я сел на бордюрный камень и рассмотрел украденный нож. Нож оказался тяжелым, тупым и хрупким. Я стал точить его о камень, и тут ко мне подошел человек. Наверное, узбек.
Он долго щурился, как я точу нож. Мне надоело молчать, и я спросил его, где тут можно водки достать. А он ответил, что солдатам водки нельзя. Водку только офицерам. Я говорю:
- Вот видишь, какой хороший солдатский нож? За три бутылки отдам тебе.
- Э... - он не поверил. - Тебя расстреляют.
- Да нет, у меня еще есть. А это нож солдата, который в Афгане погиб. Я его как память ношу, но тебе могу отдать.
- Зачем? - он хитрый оказался. - Им только орехи колоть!
- Дурак! Этим ножом тысячу людей убили. Вон затупился даже. Хотя вообще-то не тупится, это специальное секретное железо. Теперь мне за него сто рублей предлагают.
- Почему? - удивляется.
- Потому что на нем кровь! Вон, по рукоятке осталась. Только я тебе смотреть не дам, ты купи сперва.
Он подумал.
- Дыню хочешь?
- Дыню и одну бутылку водки.
- Водки нет. А три рубля хочешь?
- Эхх... - я весь сморщился как мог. - Ладно, давай.
И тут он достает из заднего кармана брюк настоящий кошелек. И там денег рублей пятьдесят. Достает трешку, подходит вплотную и протягивает мне.
- Что не берешь, солдат?
- Подожди, люди отойдут подальше...
Может, я зря это сказал. Может, он что-то почуял. Или я рано руку с ножом назад отвел. Я так и не понял, ну а он не рассказывал, не до того потом было. Одним словом, узбек ахнул, быстро сказал что-то и отпрыгнул назад. Ноги его заплелись, он взмахнул руками и упал назад, головой прямо на бортик бетонной клумбы у входа в колхоз. Хорошо упал, даже ногами не взбрыкнул. Я сразу понял, что ему конец, уж очень отчетливый хруст был. И в тот же момент я услышал крики за той дверью, куда Цуруль вошел, и она стала открываться. Надо было действовать быстро, я прыгнул к узбеку и забрал у него кошелек. Нельзя так делать, надо только деньги брать, но времени не было даже отойти. Я сделал вид, что не знаю, что узбек мертвый и стараюсь ему помочь. Но узбеки очень хитрый народ. Как только два таких выбежали из двери, так сразу и закричали:
- Он его убил! - и пальцами на меня показывают.
- Тихо! - кричу тоже, - Он может еще живой! Я ему пульс щупаю!
- Ага, - кричат, - ножом ты ему пульс щупаешь! Люди! На помощь, убивают!
Вот ведь как, про нож в руке я и забыл. А из-под головы трупа кровь течет, лужа образуется. Хотел я им сказать, что я доктор, и могу срочно прооперировать, да не успел. Из двери вылетел Цуруль с охапкой бутылок в ручищах, и еще свертком, из которого фрукты сыпались. Одна бутылка тоже сразу на лестницу просыпалась и так приятно запахла... А за Цурулем гнались еще узбеки, трое, а он от них ногами отбрыкивался.
- Боец! Забирай харч и в часть бегом, я прикрою!
Легко сказать - забирай. В его лапах эта куча и так с трудом помещалась, а я и просто не знал, как и взяться. Стал я тогда у него бутылки по одной выдергивать и за пазуху себе совать. Узбеки продолжали гомонить, но хоть не кидались. Видимо их отпугивали сапоги Цуруля и мой ножик. Но они не сдались, это я понял, когда обернулся. Позади нас собралась уже толпа человек в тридцать. Некоторые держали в руках всякий инструмент, вроде лопат. Цуруль продолжал втыкать мне за пазуху бутылки, они уже не лезли, он ругался, а я смотрел на узбеков. Руки сами открыли одну бутылку, пришлось это сделать за спиной, спереди мешал Цуруль. Когда я отхлебнул, он заверещал было, но тут и сам увидел толпу.
- А эти откуда взялись? - удивился он, схватил меня за бутылку в руке и стал протискиваться. - Разрешите, товарищи! Не толпитесь! Позвольте! Дорогу, вашу мать!
Первое время узбеки расступались, хотя и кричали нам что-то непонятное, а те, что стояли позади даже замахивались своими тяпками. Я исхитрился отпить из бутылки еще немного, довольно приятная жидкость, хотя и резкая какая-то. Если успеть бутылку выпить, то все как-нибудь устроится, я с детства знаю. Но тут узбеки загомонили громче, те, что сзади надавили на тех, что стояли ближе к нам и продвигаться дальше стало невозможно. Я почувствовал, как у меня из-за пазухи тянут бутылки и попытался защищаться ножом, но оказалось, что нож у меня уже украли. Вороватый народ узбеки.
Я кричу:
- Цуруль! Они сейчас ментов позовут, повяжут нас. Давай стреляй скорей!
А он говорит:
- Не дожил ты, дурак, даже до Афгана. Ну да тебе все равно, а мне обидно. Какой же козел этот Генерал!
Тут его от меня оттащили, я попробовал еще отхлебнуть, но и бутылку вырвали. Кто-то меня чем-то по голове достал, кто-то локтем в спину врезал. Хорошо еще, им тоже тесно было, а то убили бы. Гомон стоит, ничего не видно мне, только громче всех Цуруль орет, что Генерал - козел. И тут машина начинает дудеть. Ну, думаю, хана - менты приехали.
Но оказалось, что это не менты. Это Генерал и приехал. А на дороге толпа, вот он и сказал водителю дудеть. А потом вылез из машины, знакомых увидел, к которым ехал в гости. Знакомые были важные люди, они сказали, что б все замолчали, и сразу стало тихо. Только Цуруль не послушался и все кричал что Генерал - козел, он его не видел. А потом нас обоих прямо к Генералу вытолкнули и Цуруль тоже замолчал. И Генерал молчит.
Один узбек говорит тогда Генералу:
- Это что ваши люди делают, товарищ генерал? Мы сидим вас в гости ждем, плов готов, стол накрыт, вдруг забегает этот здоровый и крадет у нас весь коньяк со стола! А второй в это время среди бела дня на улице человека убил!
Генерал смотрит на нас, молчит. Цуруль молчит, кровь вытирает. Я тогда говорю:
- Не убивал я его, он сам упал и умер.
- Заткнитесь, товарищ солдат, - отвечает Генерал. - И вы, товарищ бывший капитан, заткнитесь.
Подумал немного еще - ну как всегда военные.
- Вот что. Оба гада пойдут под суд. Под военный суд. Я бы их вам отдал, но не положено.
Тут все узбеки давай ругаться, но он повторил:
- Не положено. Товарищ Председатель, давайте переговорим.
И вместе с одним узбеком в машину сел. И водителя оттуда выгнал.
Пока они там говорили, нас посадили перед машиной, а рядом положили всякие предметы: ножик, пакет рваный, яблоки местные, что из свертка повываливались, и бутылки. Причем бутылки не поставили, а тоже положили. А я ведь одну открыл! Из нее булькало. Я рванулся, схватил бутылку, узбеки тоже схватили бутылку, хотели отнять. Я на ней повис, и они протащили меня несколько метров, я почти все успел допить. Но потом они догадались ударить меня по пальцам, и я упал прямо на фрукты. Под фруктами что-то хрустнуло, больно стало в ноге... Пока меня оттаскивали к Цурулю, я туда руку запустил и вытащил осколок стекла. Видимо, они принесли осколки той бутылки, что Цуруль на ступеньках уронил. Я осколок как мог в рукав затолкал. Не отвертка, а все ж.
Тут и Генерал с Председателем вышли. Генерал Председателю руку пожал, тут же обратно сел и уехал. А Председатель к себе в колхоз пошел, только сказал что-то своим помощникам. Нас тогда снова подхватили и поволокли обратно в армию, через ту же дырку в заборе. Меня с выпитого немного повело уже, нормально доехал. У дырки нас ждали солдаты с Николаевым и веревками, связали мне руки, Цурулю руки и ноги. Цуруля понесли, меня погнали. Солдаты злились на меня, что я пьяный, говорили, что я череп и офигел. Я думал, нас в тюрьму какую-нибудь отведут, но оказалось - на аэродром. Вот тут я здорово испугался. Ясное дело - Афган.
На аэродроме стояли большой самолет и Генерал. Цуруля положили перед Генералом. Генерал стал его пинать ногами и приговаривать:
- Что ж ты за скотина такая! Что ж ты службы не знаешь ни хрена! Что ж ты мне весь вечер испортил!
Солдаты смотрели и ржали. А я потихоньку осколок краешком из рукава высунул и веревку тесал. Но Генерал быстро устал, закурил и сказал:
- Капитан Цуруль назначается командиром роты. Отбыть к ее месторасположению немедленно.
И бросил на Цуруля какие-то бумажки. Цуруль застонал, как будто на него кирпич уронили. Потом Генерал подошел ко мне.
- Значит так. Этого я Председателю обещал прикончить до заката. Николаев, ты говорил, что у тебя боец повесился? Запишешь его как этого. Внешне-то похож?
- Да все они уроды на одно лицо, - говорит Николаев. - Пострижем мертвого налысо и будет как вылитый.
- Отлично. А этот, значит, с новыми документами полетит сегодня. И всю их команду не забудь, как я в обед распорядился. Кроме понятно того, что повесился. Так, а это у нас будет кто по фамилии?
- Не помню сейчас... - Николаев плечами пожал. - Какая разница? Его кончать надо, как только там распишутся.
- Так... Обычно мы такие вещи капитану Цурулю поручали, но, так как ему больше веры нет... - Цуруль опять застонал. - Под твой личный контроль, Николаев. Летишь с ними, там сдаешь под роспись и тихо кончаете его. Назад этим же бортом и сам, и тело, проверю. Водки не забудь с собой взять, может там заартачится кто.
- Товарищ Генерал... - Николаев пошатнулся. - В Афган...
- Отставить сопли. Представлю к награде. Исполняйте. Вообще не хрен ждать, грузитесь прямо сейчас и вперед.
По лесенке нас поместили в самолет. Там почти все было завалено тюками, на один из них меня посадили. Николаев в окошко посмотрел, как уехал Генерал, и обратился к Цурулю:
- Обещаешь тихо себя вести?
- Обещаю... - пробурчал Цуруль.
- После взлета развяжу. Все-таки мы офицеры, должны друг друга выручать... - Николаев явно побаивался Цуруля, задабривал.
Из этого я понял, что в Афгане убивают обычно не сразу. Даже, значит, кто-то возвращается. Значит, только меня хотят пристрелить сразу, как прилетим. Тогда я решил, что сбежать наверное будет проще уже там, в Афгане. Здесь одни только солдаты и узбеки, а я уже побаивался и тех и других. Злые какие-то. А в Афгане может не так все, может, там злые только менты, как дома. А против ментов я знал что нужно - автомат. Хорошо бы стянуть один. И тут заводят в самолет всю нашу команду, что Цуруль привез. Все в погонах и с автоматами. И ножи при них и сумки какие-то. Просто вылитые солдаты. В дверь им кто-то крикнул, что фотографии с присяги по почте пришлют, и все, закрыли дверку. Двигатели зашумели. Приятели мои сидят тихо, на веревки, которыми мы с Цурулем связаны, косятся испуганно. Чувствую - зауважали.
Ну вот так и летим. Николаев, как обещал, Цуруля развязал и тут же убежал куда-то подальше. И правильно, Цуруль весь злой, стоит руки растирает, глазами зыркает. Я говорю:
