Полуночные признания

– Мне следовало подождать до завтра, чтобы поговорить с вами о короле вуду, – сказал Хэмиш и внезапно выругался, поскольку его лошадь оступилась на ржавеющих досках кадки с индиго, неведомым образом очутившейся в зарослях тростника. Какое-то создание выскочило из камыша и с всплеском скрылось в воде, отчего конь Хэмиша шарахнулся снова. Воздух, казалось, был наполнен стрекотанием насекомых; где-то перекликались утки и дикие гуси, по земле темными тенями пробегали маленькие зверьки, похожие на мышей.

– Он ждет нас именно сегодня, – произнес Зак.

– Боже, как он может знать о нашем визите?

Зак усмехнулся:

– Если ты им заинтересуешься, он немедленно будет в курсе этого.

– Ха! – произнес Хэмиш, затем опять выругался, поскольку от крика совы его лошадь нервно закрутилась на месте. – Мы едем ночью к тому, кто скорее всего замешан в убийстве.

Зак поднял голову, глядя на большое облако стрекоз – в этих местах их называли убийцами москитов.

– Я в этом не совсем уверен.

– Что? – Хэмиш с трудом повернулся назад, чтобы посмотреть в глаза Заку. – Но… у него был арбалет.

– Да. Вот почему я не думаю, что он совершил убийство, поскольку это странное оружие неизбежно привело бы нас к нему. Лечебные травы и порошки с любовными снадобьями – это больше ему подходит.

– И потому он не может быть преступником?

– Не в данном случае. – Увидев, что перед ним в темноте появилось какое-то строение, Зак резко натянул поводья, останавливая лошадь.

Он представлял себе жилье Папы Джона в виде хижины скваттера, выстроенной из неровных досок и покрытой кусками обмазанной дегтем бумаги – подобных строений было много между побережьем и рекой Байу-Соваж. Дом знахаря на болотах наверняка должен был быть грубо сколоченным, похожим на жалкие убежища загородных бедняков. Однако ничего подобного в этом на удивление элегантном здании, сооруженном из очищенных от коры бревен кипарисов и покрытом тростником, не было. Казалось, что этот круглый, со ступенчатой конической крышей дом построили в джунглях Африки, чтобы перенести сюда, в болота южной Луизианы. В дверном проеме стоял высокий худой чернокожий. К нему вели ступеньки наклонной лестницы, сделанной из связанных камышом стволов молодых деревьев.

– Не думаю, что я построил дом по всем принятым у нас правилам, – произнес негр, – но получилось довольно неплохо.

– Сколько лет вам было, когда вы покинули Африку? – спросил Зак, заставляя свою лошадь двигаться вперед.

Глаза старика заметно просветлели.

– Двенадцать. Или что-то около этого.

– О чем вы говорите? – поинтересовался Хэмиш, переводя взгляд с Зака на негра.

– О доме, – ответил Зак, спрыгивая с лошади. – И об Африке. – Подняв голову, он пристально вгляделся в старика. – Вы сойдете вниз или нам подняться к вам?

– Пожалуйста, – произнес Папа Джон, отступая.

Хэмиш издал странный сдавленный звук, но Зак подтолкнул его к лестнице. Старик улыбнулся, показывая большие, желтые от возраста, но ровные зубы.

Оттенок его кожи напоминал цвет эбонитового дерева и выдавал в нем уроженца Африки. На морщинистом от возраста лице остались зигзагообразные следы племенных татуировок, которые придавали ему угрожающий и вместе с тем привлекательный вид. Удивлял контраст между этой черной, странно раскрашенной кожей и белоснежной рубашкой с жабо, в которую негр был одет. По тому, что о нем знал Зак, старику должно быть около восьмидесяти. Тем не менее, Папа Джон сохранил гордую осанку. В свете уходящего дня была заметна только небольшая седина в его черных коротких курчавых волосах.

Внутри дома была одна большая комната, очень чистая и просто обставленная – с кроватью, столом и причудливо вырезанной полкой. С открытых стропил свисали гроздья высушенных растений. Их едкий аромат смешивался с влажным воздухом болот и резким запахом недавно отесанных бревен и керосиновой лампы, тускло сияющей среди мрака. Свечи в доме не горели.

Кроме лечебных трав, что свешивались сверху, ничто не напоминало о занятиях обитателя дома. Красная шторка закрывала половину комнаты, и первое, что сделал Хэмиш, – это отдернул занавес, за которым оказался целый ряд полок, шедших вдоль стены. Чего только не было на них – от связок с черным испанским мхом до таинственных, закрытых белыми фарфоровыми крышками синих стеклянных пузырьков и доверху заполненных раковинами, грубо вырезанных из дерева блюд.

Зак наклонился, высматривая змею, которую, как ему говорили, держит у себя король вуду, но единственным живым существом был большой белый кот, неподвижно растянувшийся на одной из полок. Поначалу Зак решил, что он мертв, но кот повернул голову и уставился на него немигающими зелеными глазами.

– Нет, у меня нет змеи, – немного удивленно произнес чернокожий. Он все еще продолжал стоять у дверей. – И то, что вас интересует, тоже не здесь.

– Откуда вы знаете, зачем мы пожаловали к вам? – спросил Хэмиш. Его голос прозвучал требовательно и грозно, как и положено нью-йоркскому полицейскому.

Губы нефа медленно растянулись в недоброй улыбке.

– Что вы можете искать, кроме земли с детских могилок и крови девственниц?

Хэмиш с трудом сдержал эмоции. Тем не менее его глаза удивленно округлились, а на мясистых щеках появились капли пота, несмотря на прохладу в доме негра.

– И где это?

Старик небрежно повел плечом:

– Зачем мне нужно хранить у себя арбалеты для убийства вампиров? Это предрассудки белых людей. – Новый Орлеан уже шестьдесят лет был американским, но в речи негра чувствовался мелодичный французский акцент. Чтобы яснее выразить свою мысль, он помогал себе жестами. – Я продал его прошлой весной.

– Это точно? – спросил Хэмиш, сложив руки на груди. – Кому?

Внезапно белый кот сладко потянулся и спрыгнул на подушечку, лежащую у двери. Папа Джон наклонился, чтобы почесать у него за ушами, словно забыв о своих гостях.

– Он не говорил мне своего имени, а я не спрашивал. Я никогда не видел этого человека раньше.

Хэмиш мрачно засопел, его щеки стали еще краснее.

– А как выглядел покупатель?

Негр снова пожал плечами:

– Это был белый. А все они очень похожи друг на друга. – Он издал странный кудахтающий звук, и кот полез ему на руки.

Зак подумал, что Хэмиш напрасно задает вопросы – негр все равно скажет лишь то, что посчитает нужным. Подняв голову, майор внимательно осмотрел висящие над ним связки с засушенными растениями. Некоторые – такие как наперстянка и мушмула – он узнал. Другие были совершенно незнакомы.

– Я слышал, что вы способны читать мысли, – внезапно произнес он.

Белый кот уже лежал на шее короля вуду.

– Я ничего об этом не знаю. – Выпятив нижнюю губу, Папа Джон посмотрел на Хэмиша. – Чужой страх нетрудно разглядеть и так, – он перевел взгляд на Зака, – как и чувство вины.

Зак даже не моргнул.

– Говорят, вы предвидите будущее.

– Люди многое болтают.

– И что Генри Сантер относился к вам с уважением. Вы вроде как даже были друзьями. – Зак оперся о массивный столб, его глаза сузились. – Вы предсказывали ему его будущее?

Негр молча гладил кота длинными, костлявыми, желтыми от возраста пальцами.

– Генри был стариком. Его не нужно было предупреждать, что смерть рядом.

– Во всяком случае, это заставило бы его быть осторожнее.

– Смерти избежать невозможно. – Папа Джон двинулся к двери. – Чему быть, того не миновать. Я понял это уже давно. – Он медленно повернул голову, чтобы посмотреть через плечо на Зака. – Вам тоже надо запомнить этот урок.

Зак покачал головой:

– Я не верю в судьбу.

– О да, сознательное решение. – Брови негра вопросительно поднялись. – Но кто-то ставит перед нами препятствия, которые мешают и меняют ход жизни, а иногда даже убивают нас. А?

Быстро темнело. У Зака возникло чувство, словно они изолированы от всех, что их мир ограничен кругом, который тускло освещает одинокая керосиновая лампа.

– А если бы вы уничтожили этот арбалет, – мягко произнес Зак, – вместо того чтобы его продавать?

– Мужчин очень просто убить. Как и женщин… Вам это следует знать, капитан, – сказал старик.

Зак опередил Хэмиша, который уже набирал воздух, чтобы поправить нефа, и произнес ровным, спокойным голосом:

– Я сейчас майор.

– Да, конечно. Мои извинения. – Папа Джон поспешно отошел от двери. – Я не очень гостеприимный хозяин. Может, вы хотите что-нибудь выпить? Немного имбирного пива?

Зак отрицательно покачал головой:

– Нам нужно возвращаться.

Он ожидал, что Хэмиш захочет обыскать дом, чтобы убедиться, что здесь нет арбалета, но по выражению лица массивного ньюйоркца понял, что с него достаточно шелкового голоса Папы Джона и странных ответов. Как только Зак кивнул ему, Хэмиш уже громко стучал ботинками по ступенькам.

Зак двинулся следом, однако в дверях все же задержался, чтобы еще раз посмотреть на негра, который продолжал неподвижно стоять возле стола.

– Вы сказали, что человека, которому продали арбалет, не видели раньше. Но это не значит, что вы его не знаете.

В глубине темных глаз старика мелькнуло удивление – и что-то еще.

– Это верно. Но много знать опасно, майор. Тот, кто взял этот проклятый маленький дубовый ящичек, приобрел его не для себя, а в подарок другу.

Это была очень важная информация. Зак замер.

– Он называл его имя?

Папа Джон покачал головой:

– Я не спрашивал. Зачем мне знать, как зовут человека, который интересуется вампирами и арбалетами?

С болота донесся крик совы, низкий и скорбный. Было уже почти темно, в лунном свете едва виднелись силуэты лошадей.

– Вам нужен еще какой-то ключ? – словно услышал Зак голос из прошлого. – Как насчет другого мертвеца?

– Набор предназначался для Филиппа де Бове? Не так ли? – догадался Зак.

Лицо негра было непроницаемым.

– Но он мертв, – задумчиво произнес майор.

– Так говорят.

– Но вы так не считаете.

Глаза негра удивленно округлились.

– Разве?

– Вы говорили об этом человеке в настоящем времени.

– Верно. Я просто небрежно подбираю слова.

Снаружи донесся низкий свист Хэмиша, одна из лошадей замотала головой.

– Я не заметил этого, – произнес Зак. Чернокожий шагнул вперед, и луна осветила белое жабо его рубашки.

– Временами мы все беспечны, майор, – задумчиво сказал Папа Джон.

– Я хочу, чтобы ты узнал все, что можно, о Филиппе де Бове, – произнес Зак, когда они повернули коней к городу. – Каким он был в жизни и подробности его смерти.

– Да. – Хэмиш бросил на него тревожный внимательный взгляд. – Я надеюсь, что хоть теперь ты отдохнешь, парень. Эта поездка была тебе не на пользу.

Зак улыбнулся, глядя в ночное небо. Воздух был теплым и бархатным.

– Но мне придется еще посетить больницу Сантера. Мадам де Бове должна мне кое-что объяснить.

Глава 11

Зак нашел ее в маленькой служебной комнатке на втором этаже больницы.

Лампа на раскрашенном столе напротив дальней стены заливала помещение бледным светом. Эммануэль стояла в одиночестве на исцарапанном, ничем не покрытом полу, сложив руки на груди. Ее спина была прямой и напряженной. Зак не видел ее лица, но она наверняка слышала, как он прохромал в комнату.

Двери и окна были распахнуты навстречу ночному ветру – теплому, со сладковатым запахом гардений и жимолости. Из четырех кроватей три пустовали, а на четвертой под белоснежной простыней угадывались очертания человеческого тела. Хотя лица не было видно, Зак сразу понял, что это Эмиль Руан.

– Пожалуйста, уйдите, – произнесла Эммануэль дрогнувшим голосом, не глядя на майора.

Зак положил руку ей на плечо и повернул лицом к себе. В глазах Эммануэль блестели слезы, но она не плакала; ее лицо искривилось от горя и гнева.

– Он прожил дольше, чем вы ожидали.

Эммануэль коротко вдохнула, подняв худенькие плечи; она неотрывно смотрела на одну из пуговиц его мундира.

– Тем не менее, он умер.

– Вы же знали, что это неизбежно.

Только сейчас она подняла голову. Ее глаза казались безумными.

– Как мы можем спасти жизнь человека, если совершенно не представляем, от чего он умирает?

– Когда-нибудь узнаем, – мягко произнес Зак.

Он молча смотрел на ее красивое лицо. Эммануэль пыталась сдерживать слезы, но ее полные губы дрожали.

Зак явился сюда, чтобы разоблачить ее попытку скрыть что-то важное, касающееся убийства Генри Сантера. Он хотел даже припугнуть ее. Но вместо этого просто прижал Эммануэль к себе.

Она сопротивлялась, но только какое-то мгновение. Зак почувствовал, что у нее замерло дыхание. Она опустила руки на его грудь и сжала пальцами темную форму. Уткнувшись в крепкое мужское плечо, Эммануэль уже не сдерживала рыданий. От ее волос приятно пахло сиреневой водой. Зак молча держал ее гибкое теплое тело в своих руках.

Потом он покорно шел позади нее через спящий город, залитый только мерцающим свечением ламп и бледным сиянием полной луны. В лицо бил прохладный ветер с моря.

Они молча повернули на улицу Дюмен. Шаги эхом разносились по пустынной в воскресный вечер дороге. Зак чувствовал себя неловко. Стоило ли ему обнимать Эммануэль, выражая тем самым сочувствие? Наверняка она этого не хотела. Да и он не стремился к тому, чтобы желание, которое всегда возникало у него при встрече с ней, волновало его все больше.

Нестерпимо затянувшееся молчание прервала Эммануэль:

– Вы видели Папу Джона?

В ее голосе звучал вызов. Подняв голову, она смотрела на звезды в ночном небе.

– Почему вы сами не сказали мне о наборе для убийства вампиров? Зачем вы послали меня к этому негру?

– До полудня я и не догадывалась, откуда появился этот набор.

– А-а… – Зак не особенно верил в то, что она говорила, но на этот раз слова Эммануэль прозвучали убедительно. – Похоже, в путешествие на болота вы направили меня для того, чтобы я пошел по ложному следу? Однако вам не повезло – я многое узнал.

– Вот как?

– Вы скажете мне, где этот набор сейчас находится?

Из таверны донесся звук банджо и смех мужчины. Эммануэль покачала головой:

– Не знаю. Я видела его в шкафу в комнате Филиппа вскоре после того, как он был убит. Но сейчас там его нет.

В комнате Филиппа. Зак бросил взгляд на идущую за ним женщину, на аристократический изгиб ее шеи и бледное свечение кожи в мягком лунном свете. Она выглядит такой холодной, подумал он, но это самообладание обманчиво, внутри она полна страсти. Однако почему у нее были отдельные комнаты с мужем?

– Знаете, мне придется обыскать ваш дом и больницу.

Повернувшись, Эммануэль пристально посмотрела ему в глаза.

– Если бы арбалет был у меня, я бы давно постаралась от него избавиться.

– Вы предполагаете, кто мог его взять?

– Нет, иначе я бы вам сказала.

– Сомневаюсь. – Рядом с ними возникла громада Кабильдо[4]. Его массивные, построенные еще испанцами стены были мрачными. Отсюда можно было видеть темные тени вязов и сикомор, растущих вокруг площади, и едва различимые из-за листвы силуэты высоких мачт стоящих у пристани кораблей.

– Очень странные интересы, – произнес Зак. – Вампиры и арбалеты.

– Филиппа завораживала смерть, связанные с ней легенды и ритуалы, сама ее… – она помолчала, с трудом подбирая нужное слово, – природа. Думаю, что и из-за этого он выбрал профессию врача – не столько для того, чтобы сохранять жизнь, сколько для того, чтобы препятствовать смерти.

– Похоже, они были разными людьми с Генри Сантером.

– Это так. – Здесь ветер с моря был сильнее, он трепал длинные ленты траурной шляпки и колыхал черное кружево. – Но не поймите меня неправильно, Филипп был превосходным доктором. Знающим, умелым, преданным своему делу…

– И занятым исключительно собой, – добавил Зак.

Она пожала плечами:

– Как и большинство ярких людей.

– А Генри Сантер? Имеет ли он какое-то отношение к вампирам и арбалетам?

– Он находил интересы Филиппа странными, но совершенно безвредными, если они никак не мешали работе.

– А они не мешали?

Что-то темное мелькнуло в глазах Эммануэль, она постаралась это утаить и поспешно отвернулась.

– Не они.

Зак заглянул Эммануэль в лицо.

– Но почему тогда арбалет Филиппа убил Генри Сантера?

Она отстранилась, уйдя в тень массивной каменной колонны нависшего над ними здания.

– Откуда я могу это знать? – спросила Эммануэль дрогнувшим голосом, в котором слышался страх.

Зак сделал шаг, почти прижав ее к колонне.

– Думаю, что вы что-то скрываете.

Она медленно покачала головой. Чтобы смотреть ему в лицо, ей пришлось изогнуть шею. Какая же она крошечная, подумал Зак, хрупкая и маленькая; чтобы ее поцеловать, мужчине нужно бы ее приподнять.

– Нет, – произнесла она.

Он прижал ее руки к стене и наклонился к ней совсем близко, но не касаясь лица. Она чуть дрожала; это был страх и что-то еще.

– Почему я должен верить? Вы хотите убедить меня, что рассказали мне все о Генри Сантере и о людях, которые могли желать его смерти? Черт побери, – выругался он, – когда вы поймете, что я вам не враг?

Ее взгляд быстро пробежал по синей форме и сабле, которой майор совсем недавно убил человека. Глаза Эммануэль потемнели, она с трудом сглотнула.

– Вы – мой враг.

Он взял ее за подбородок, заставляя смотреть себе в лицо.

– Но не в этом. Если вы знаете убийцу, но скрываете его имя, то тем самым сознательно препятствуете его задержанию.

Он заметил в ее глазах удивление.

– Я думала, вы подозреваете в убийстве Генри меня.

Зак покачал головой:

– Стрельба ночью из арбалета? На вас это не похоже.

– Но вы считаете, что я могла решиться на такой шаг.

– Да, вы могли убить, – ответил он; его пальцы, лаская, прошлись по ее щеке, – но не из холодного расчета, а в порыве эмоций.

Она бросила на него испуганный взгляд, растерянно открыв рот.

– Я очень сдержанный и расчетливый человек.

– Вот как?

Он хотел поцеловать эту женщину с самой первой встречи. Она недавно стала вдовой, была на стороне конфедератов и подозревалась в жестоком убийстве. Но все это не имело никакого значения, когда Зак стоял рядом с ней.

По прерывистому дыханию Зака Эммануэль поняла, что он хочет ее. Она неподвижно смотрела ему в глаза и не пыталась отстраниться. А ночь была полна очарования и таила в себе желания – сильные, опасные и запретные. Не отрывая взгляда от ее глаз, майор прикоснулся к ее рту.

Он услышал глухой стон и почувствовал, что ее губы ответили ему. И в следующий миг он снова потерял голову. Со стоном он прижал ее теплое податливое тело к своему, его руки скользнули по гибкой маленькой спине и опустились к бедрам. Он хотел ее с безрассудной страстью, которая отрицала логику и здравый смысл. Это было необузданное желание, кипящее в крови и туманящее взор, первобытное и примитивное.

Зак отвел голову, с силой сжав плечи Эммануэль. И в этот момент, словно опомнившись, она выскользнула из его рук.

– Это не должно случиться, – прошептала Эммануэль, отступая и дрожа от страсти.

Зак поднял руку, чтобы прикоснуться к Эммануэль, но потом отступил назад.

– Но мы оба знаем, что это произойдет, раньше или позже.

Она отрицательно качнула головой:

– Не прошло еще и трех месяцев, как я овдовела.

– А на протяжении скольких лет у вашего мужа была отдельная комната?

Эммануэль сложила руки на груди, с силой вдавив пальцы в бомбазиновые[5] рукава своего траурного платья.

– Это не имеет никакого значения.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Теплый влажный ветер колыхал тонкие кудряшки на ее лбу. Зак с трудом сдерживал желание дотронуться до них и снова привлечь Эммануэль к себе.

– Я могу добраться домой и одна, – произнесла она.

– Нет. Я провожу вас, – глухо ответил он.

На протяжении всего пути он ни разу не дотронулся до Эммануэль. А когда они дошли до ее дверей, Зак, не поворачиваясь, пошел прочь.

Глава 12

Через два дня Зак ехал на коне через старый квартал, направляясь от монетного двора к каналу Нью-Бейсн, откуда слышалась издевательская песенка «Красивый синий флаг». Голос звучал столь красиво и мелодично, что мог принадлежать ангелу – конечно, если бы тот был сторонником мятежных Конфедеративных штатов Америки.

Школьники и женщины Нового Орлеана часто пели патриотические песни. Подобные выходки разочарованного и мятежного местного населения Зак считал безвредными. Но с недавних пор Бен Батлер приказал жестоко преследовать всякое проявление недовольства и неповиновения. Он зашел в этом столь далеко, что наложил штраф на школы, ученики которых были замечены рисующими флаги конфедератов на своих тетрадях с прописями.

– Кто это поет? – спросил сопровождавший Зака сержант. Сердито прищурившись, он внимательно осмотрел кирпичные фасады пустых, обшитых досками складов, выстроившихся линией в этой части города.

Внезапно Зак заметил, как из-за полурассыпавшихся бочек выглянула взъерошенная кудрявая белобрысая голова.

– Едем к тому человеку, – приказал Зак. – Я хочу его задержать.

Мальчик, сидящий на вершине кучи из наваленных друг на друга бочек, настороженно следил, как военные приближаются к нему. Его короткие штаны и куртка были слегка помяты, но хорошее качество костюма говорило о том, что парень вырос в зажиточной семье. Он не был похож на уличного бродягу.

– Я могу отправить тебя в тюрьму за распевание этой песни, – сказал Зак, натягивая поводья. – Ты знаешь это?

Доминик быстро повернулся и от волнения сглотнул.

– Я не боюсь вас, – сказал он.

– Тогда почему ты собираешься удрать? – задал вопрос Зак, видя, как парень скосил глаза в сторону, словно оценивая расстояние до земли и время, за которое можно было бы скрыться за ближайший угол.

– Когда я вырасту, то отправлюсь на войну и убью много-много янки, – произнес мальчик; его ноздри широко раздулись то ли от страха, то ли от бравады.

Положив ладонь на луку седла, Зак наклонился вперед.

– Не думаю, что это понравилось бы твоей маме.

Парень с такой силой сжал челюсти, что на щеках показались желваки.

– Моя мама ненавидит янки не меньше, чем я. Они убили моего отца.

– Наверняка твоя мама не захотела бы, чтобы ты кого-нибудь убивал.

– Она сделает исключение для янки.

Зак вспомнил сосредоточенное выражение на лице молодой вдовы, когда она переходила от одного убитого солдата северян к другому.

– Не думаю, – мягко произнес он.

Доминик поднял голову:

– Вы собираетесь отправить меня в тюрьму?

– Ну… – Лошадь Зака переступила с ноги на ногу. – На сей раз я тебя отпущу, – наконец произнес он. – Но я советую тебе больше не петь эту песню.

– Да здравствуют Джефф Дэвис[6] и Борегард[7]! – воскликнул Доминик де Бове и, соскользнув с бочек на мостовую, стремительно понесся к узкой, заваленной мусором аллее.

Зак молча наблюдал, как убегал сын Эммануэль, затем повернул коня и направился к каналу Нью-Бейсн.

Эммануэль внимательно посмотрела на напряженное лицо сына. Тот медленно погрузил ложку в суп из стручков бамии и отправил ее в рот.

– Я слышала, что ты сегодня утром удрал от офицера-янки, – сказала она. – Внизу, у пристани. – Она узнала об этом от старого итальянца, который каждый день возил тележку со свежими фруктами по улицам квартала Куотер, и у нее тревожно сжалось сердце.

Доминик виновато сдвинул брови. Люди всегда рассказывают матери о его проделках. Так уж принято в Куотере.

– Я пел «Красивый синий флаг», – произнес он, подняв подбородок.

– Ох, Доминик, будь осторожнее.

Ложка Доминика с шумом ударила по краю тарелки.

– Думаешь, этот янки меня испугал? Я ненавижу их. Они убийцы, воры и подонки.

– Доминик… – произнесла, наклоняясь вперед, Эммануэль. К своей тарелке она так и не притронулась. – Послушай меня. Как ты можешь судить о каком-то человеке – и даже ненавидеть его – по одной только форме?

Доминик укоризненно посмотрел на нее большими глазами:

– Ты тоже ненавидишь янки. Когда женщина из «Батон-Руж» рассказала тебе, как патруль северян разбил ее мебель, разорвал одежду и украл серебро, ты сказала, что янки – мерзкие, жалкие чудовища. И еще ты говорила о том, что хотела бы, чтобы земля разверзлась и поглотила все синие мундиры на Юге.

Эммануэль какое-то время молчала. Она думала о том, слышал ли Доминик крики женщины, чью пятнадцатилетнюю дочь грубо изнасиловали солдаты.

– Я была очень рассержена, Доминик. Иногда люди в гневе говорят то, о чем не думают.

Доминик долго смотрел на нее в упор.

– Ты хочешь убедить меня в том, что любишь янки?

Можно сказать «нет». Это было бы очень просто. Но Эммануэль всегда старалась говорить сыну только правду.

– Нельзя ненавидеть того, кого ты не знаешь, – ответила она, тщательно подбирая слова. – И думать о человеке плохо только потому, что он носит форму или имеет кожу другого цвета.

Доминик смотрел на нее удивленными глазами.

– Но разве это правильно, что янки здесь делают?

– Нет.

– Тогда они плохие люди?

Эммануэль с силой выдохнула.

– Если бы все было так просто… – Она хотела съесть ложку супа, но передумала. – Если ты поел, иди умойся и надень шляпу. Нас ждет бабушка, и я не хочу опаздывать.

Доминик отодвинул стул и поднялся.

– Могу я взять свой пугач?

– Да, да. Но поспеши.

Быстро поведя носом, белка скользнула вниз по стволу орехового дерева, которое росло перед оградой старинного домика на Эспланад-авеню. Пробежав половину пути, она насторожилась и завертела головой, изучая залитую солнечными лучами лужайку. Эммануэль улыбнулась – зверек был совсем маленьким и не подозревал, что опасность поджидала его повсюду.

– Можешь целиться своим пугачом где угодно, но только не у этой ограды, мой мальчик, – мягко произнесла Эммануэль. – Иначе я заставлю тебя красить все заборы вокруг двора.

– Ну, мама! – заканючил было Доминик, но быстро прекратил, когда нашел для сушеных ягод другую цель – шарик на столбике ограды. Ягода точно поразила шарик, и по заросшей деревьями улице пронесся победный крик, от которого белка поспешно нырнула в раскидистую листву.

Эммануэль беспокоилась за сына. У Доминика было много различных игрушек, в том числе пугачей. Они продавались за ничтожную плату у Джексон-сквер облаченным в одеяла полуобнаженным человеком с бронзовой кожей. Как все мальчишки, Доминик очень любил военные игрушки, но в последнее время это стало беспокоить Эммануэль.

– Так и должно быть, – как-то сказал ей Филипп незадолго до своей гибели, когда она пожаловалась на интерес Доминика к «кровавым забавам». – Здесь такая жизнь – охота, рыбная ловля, езда на коне. Плантаторы развлекаются именно этим. Ему нужно полюбить все это.

– Он уже увлекается этим.

– И ты думаешь, это плохо? – спросил Филипп, и глубокая морщинка пролегла меж бровей. – Доминик не будет таким, каким ты хочешь его видеть, – он будет собой. – Филипп взял Эммануэль за руку, что делал крайне редко. – Мы с тобой плохо вписываемся в наше общество, Эммануэль, и это не принесло нам ничего, кроме неприятностей. Но Доминик соответствует этому миру. Так пусть он получает удовольствие.

Эммануэль печально улыбнулась на эти слова.

– Мой мудрый Филипп, – произнесла она.

И она не стала отбирать у сына его ружье, длинный охотничий нож и пугач, однако строго запрещала ему стрелять в то, что нельзя потом съесть. Возможно, ее мальчик не будет ученым или доктором, но он должен вырасти человеком, уважающим чужую жизнь.

– Мама, – позвал Доминик, обхватив рукой столб ворот, ведущих к массивному подъезду дома семьи де Бове. – Мы опоздали. Опять. Здесь уже много народа.

Сегодня у Мари-Терезы собирались дамы со всего города. По какой-то неведомой причине, которую Эммануэль не могла объяснить, ей очень не хотелось участвовать в этом мероприятии – шить рубашки и вязать носки для пленных, подобно верным долгу дочерям и правильно ведущим себя вдовам. Совсем недавно, теплой, напоенной жасмином ночью, она уединилась с человеком, которого должна была считать врагом. И даже сейчас, когда Эммануэль думала о майоре, она не чувствовала вины. Бесстыдное, горячее желание наполняло ее сердце.

– Мама, – позвал Доминик.

– Иду, – ответила она и ускорила шаги.

Не прошло и часа, как Эммануэль горько пожалела, что согласилась сюда прийти. Сидя рядом с Клер Ла Туш на обшитой полотном софе между высокими окнами гостиной, Эммануэль тихо ругалась про себя, стараясь соединить вместе два куска рубашки, которую ей поручили шить.

– Ба, – произнесла она тихо, затем бросила быстрый взгляд через комнату туда, где Мари-Тереза наблюдала за работой двух почтенных дам. – Что-то не так.

– Увы. – Клер наклонилась вперед, с подозрением глядя на результаты труда Эммануэль. – Ты пришиваешь карман к спине.

Эммануэль в досаде откинулась назад.

– Вот поэтому я и не приходила на эти собрания раньше.

Мягко рассмеявшись, Клер взяла из ее рук наполовину сшитую рубашку.

– Тогда почему ты пришла сегодня? – Она тоже посмотрела на Мари-Терезу. – Знаешь, ничего примечательного здесь ты не увидишь, даже если начнешь шить так же хорошо, как ухаживаешь за больными. Но, – она нахмурилась, рассматривая то, что сделала Эммануэль, – шьешь ты неважно.