Полуночные признания

– О Боже, – прошептала она, закрывая лицо. Зак хотел быть нежным, действовать медленно, но внутренний огонь уже сжигал его. Не могла себя сдержать и Эммануэль – она срывала с него одежду. Зак чуть отстранился, чтобы расстегнуть пояс, развязать кушак и стянуть мундир и рубашку. Эммануэль провела ладонью по его обнаженной груди и приглашающе развела ноги.

– Теперь, – произнесла она гортанным шепотом. – Прошу. Сейчас.

Наклонившись вперед, Зак накрыл губами ее рот; от глубокого, влажного поцелуя он, казалось, потерял дыхание. Расстегнув брюки, он прикоснулся к ее самому интимному месту и жадно глотнул воздух.

– Мой Бог, – прерывисто произнесла Эммануэль и рассмеялась, проведя рукой по его твердой, жаждущей плоти.

– Ты хочешь этого? – прошептал он ей в ухо, опуская ладони ей на бедра, чтобы притянуть ее к себе.

Ее руки прижали его еще крепче и направили его плоть.

Он вошел в нее сильно и глубоко и услышал вскрик. Ее руки обняли его, а тело выгнулось. Из горла вырвался тихий страстный стон, от которого он совсем потерял голову. Он вошел в нее еще и еще, сильней и сильней. Зака поглотило желание и удовольствие, которого он не испытывал никогда в жизни. Он взял ее – прямо на полу столовой. В открытые настежь стеклянные раздвижные двери врывался ветер; в дверном проеме были видны освещаемые молниями тучи. Она подавалась ему навстречу, отвечая на каждый толчок. Зак повис над ней на вытянутых руках, так, чтобы видеть ее лицо. В этот момент, ослепленный желанием и всепоглощающим ощущением удовольствия, он подумал, что всю оставшуюся жизнь хотел бы заниматься любовью с этой женщиной, видеть эти бездонные, как море, глаза. Но, едва возникнув, эта мысль ушла, сметенная неистовым ураганом острого наслаждения. Потные, с бешено бьющимися сердцами, прерывисто и жадно дыша, они буквально слились друг с другом.

Эммануэль вскрикнула, а потом замотала головой в диком наслаждении. Он тоже откинул голову, сжал зубы и застонал. Зак сделал последний, сильный толчок. Она продолжала дрожать – и он подарил ей освобождение.

Эммануэль лежала на спине. Поскольку летом пол был покрыт лишь плетеной соломой, она чувствовала плечами и спиной грубую подстилку. Послышались раскаты грома далеко, затем ближе, сильнее. Ветер зашелестел во дворе листвой и заставил скрипнуть петли стеклянных раздвижных дверей. Прошло уже несколько лет с тех пор, когда она наедине с мужчиной наслаждалась волнением в крови и чувствовала сердцебиение, скользя ладонью по его потной спине. Теперь в ней проснулось желание – столь сильное и неудержимое, что оно не могло ограничиться одним лишь любовным актом.

– Ты от меня, должно быть, обессилела, – мягко произнес Зак, поднимаясь на локте. – Тебе не больно? – Он начал целовать ее шею.

– Я не столь хрупкая, как кажусь. Зак посмотрел ей в глаза.

– Я знаю это.

В ярких вспышках надвигающейся бури он был очень красив. Смуглый, с резкими чертами лица, почти грубый во время их любовной игры, но вместе с тем и нежный. Этот человек одновременно и восхищал ее, и пугал. Даже если бы он и не подозревал ее в убийстве, он все равно внушал страх. Он был слишком чувственным, сильным, каким-то непостижимым. Связь с ним не могла ограничиться только телесным контактом, она подразумевала духовную близость, а это пугало ее.

Зак наклонил голову, его рот накрыл ее губы. Она снова растворилась в его поцелуе, их языки переплелись. Зак нежно гладил ее волосы.

– Я хочу тебя еще, – прошептал он. И тут Эммануэль с удивлением заметила, как он лукаво улыбнулся – почти как мальчик. – Эта солома так же сильно колет твою спину, как и мои колени?

Эммануэль сдавленно рассмеялась, и ее ладони скользнули к его узким обнаженным ягодицам.

– Да, кровать лучше. Но ты должен обещать снять свои ботинки и шпоры.

– Мои… – Зак поднялся на руках, и по удивлению, с которым он разглядывал брюки, все еще свисающие с ног, Эммануэль поняла, что о них он совершенно забыл. Повернувшись на бок, Зак оперся на локоть и внезапно весело рассмеялся. Вспышка молнии осветила его; казалось, он сиял бледно-голубым светом. Мышцы на груди выглядели сильными, а сухожилия на шее – крепкими. Эммануэль снова захлестнуло желание. Ей страстно захотелось повторить то, что они пережили. Чуть позже она поняла, что такие глубокие чувства породил в ней именно его смех – как и надежду, что он останется в ее жизни навсегда.

Ее комнату освещал фонарь-«молния» в резном деревянном футляре, который висел высоко и бросал оттуда темный мерцающий свет на бумажные светло-золотистые обои с розовыми полосами. Эммануэль внезапно остановилась и резко обернулась. Положив руку на бедро, она посмотрела на человека, который задержался у двери, небрежно перекинув через плечо мундир и ремень с саблей. Эммануэль подумала, что здесь, в ее личных апартаментах, заниматься любовью с Заком опаснее. Там, в столовой, где ими руководила безумная страсть, похожая на предгрозовой ветер, можно было убедить себя, что к нему она чувствует лишь физическое влечение – простое и не отягощенное чувствами, привязанностями и тайными желаниями. Но теперь…

– Ты передумала? – спросил Зак. Было видно, как он сжал челюсти. Хотя он надел брюки и рубашку, пуговицы не были застегнуты.

Протянув руку, Эммануэль взяла у него китель и повернулась, чтобы бросить его на стоящий около туалетного столика стул с круглой спинкой. Ей на секунду показалось странным присутствие в ее комнате ненавистной синей формы с двойным рядом медных пуговиц с орлами.

– Это тебе неприятно? – спросил Зак, подходя ближе. Их взгляды встретились через стекло зеркала. – Но совсем недавно такую форму носили и ваши солдаты.

– Однако прошло два года.

– Да. – Он развернул Эммануэль за плечо, чтобы посмотреть ей в глаза. – Тогда твой муж был еще жив.

Эммануэль стало горько от этих воспоминаний.

– Признайтесь мне, майор: вы говорите сейчас как начальник военной полиции генерала Батлера или мой любовник?

Зак уверенно скользил ладонями по ее спине, а затем притянул к себе за ягодицы.

– Твой любовник. – Он поцеловал ее. – Сейчас, – прошептал он. Его дыхание стало глубже и быстрее, и Эммануэль могла видеть, как под тонкой рубашкой вздымается его грудь. – На этот раз мы сделаем все правильно. – Он потянул за пояс, стягивающий ее пеньюар. – Сними это. Я хочу тебя видеть. Здесь, при свете.

Эммануэль отступила и с легкой улыбкой начала раздеваться.

– Я начинаю думать, что вы сластолюбец, месье, – сказала она, видя, с каким жадным выражением наблюдает он за ее движениями. Пеньюар упал к ее ногам.

Во взгляде его темных глаз сквозило неприкрытое желание, и от этого Эммануэль и сама начала загораться страстью.

– Тебе нравится это, не так ли?

Эммануэль сделала еще шаг назад и оказалась у самой кровати – большого ложа из красного дерева с искусно вырезанными столбиками, над которыми возвышалась тонкая сетка от москитов. Взобравшись по ступенькам, Эммануэль села на край высокого матраса и оперлась на руку. Она откинула голову, ее волосы упали на стеганое покрывало. Глядя на Зака, она слегка раздвинула ноги. Это была откровенно провокационная поза.

Зак встал перед кроватью, настолько близко, что его бедра коснулись внутренней части ее ног. Этот мимолетный контакт тут же наполнил Эммануэль сладкой истомой. Взгляд Зака медленно скользил по ее телу, лаская обнаженные груди и устремляясь вниз, к животу и соединению ног. Он нежно дотронулся до нее, и эта легкая игра его пальцев еще больше распалила ее.

– Вы меня дразните, месье, – произнесла Эммануэль, наклоняясь к нему.

Одной рукой он поглаживал ее затылок, другой развел ее ноги и придвинулся ближе. Его восставшая плоть, ощущаемая даже сквозь твердую ткань синей формы, коснулась ее мягкой кожи.

Зак легонько прикусил ее нижнюю губу и медленно лег на Эммануэль.

Она утонула в мягком пуховом матрасе. Но когда он уже был готов забыться в любовной страсти, она остановила его, упершись рукой в грудь:

– Ваши сапоги и шпоры, месье.

Он медленно выпрямился и, взявшись за края мягкой полотняной рубашки, стянул ее через голову быстрым плавным движением. Затем принялся расстегивать пуговицы на брюках, но в эту минуту вспомнил о сапогах и, опершись на кровать, стянул их с ног. Позолоченные шпоры слабо поблескивали в свете ламп. Он наклонился, снимая оставшуюся одежду и обнажая мускулистые ягодицы, поджарый живот и темный уголок внизу. Он был очень красив, и Эммануэль не удержалась от того, чтобы провести рукой по его соблазнительному телу.

Заметив, что она смотрит на него, он отшвырнул брюки в сторону быстрым, почти сердитым жестом и, повернувшись к ней, расставил ноги. В этой позе было что-то чисто мужское.

– Скажи мне: когда на мне нет формы, ты все еще считаешь меня врагом?

Эммануэль глубоко вздохнула:

– Так будет всегда.

Зак подошел к ней и, чуть раздвинув ее колени, прижался бедрами к ее ногам.

– Потому что я мужчина?

– У меня никогда не было проблем с другим полом, – ответила она и качнула головой, чтобы откинуть волосы с плеч.

Вытянув руки, Зак положил их на ее обнаженные груди и чуть сжал сильными смуглыми пальцами, чувствуя мягкость ее кожи.

Она могла сказать: «Ты мой враг, потому что заставил меня почувствовать то, чего у меня не было никогда. Я мечтаю о вкусе твоих губ, жажду прикосновения твоих рук к своему телу, хочу тебя с жадностью, которая поглощает меня, и я клянусь, что больше ни одному мужчине не позволю иметь надо мной такую же власть».

Но вместо всего этого Эммануэль произнесла:

– Я тебя боюсь. – И, даже сказав это, она выдала ему слишком многое.

Другой мужчина рассмеялся бы и начал осыпать ее щедрыми нежными поцелуями. Но Зак Купер лишь лукаво улыбнулся и скользнул ладонями по ее рукам, чтобы, взявшись за запястья, припечатать их к стене.

– Но тебе нравится это, – сказал он, придвигаясь ближе.

Глава 25

Рослый, стройный, совершенно обнаженный, он лежал в полумраке комнаты на кровати лицом вниз – начальник военной полиции федералистов, который стал ее любовником.

Прислушиваясь к стуку первых капель дождя по ставням, Эммануэль вдруг подумала, что все произошедшее с ней кажется очень странным. Прошлой ночью она занималась любовью с этим человеком много раз. Исследовав каждый дюйм его тела – языком, губами и руками, – теперь она знала его во всех подробностях. И вместе с тем Эммануэль никак не могла поверить, что она отдалась этому мужчине так безоглядно и поспешно, проведя в угаре страсти несколько часов.

Эммануэль думала, что Зак спит, но, когда она легонько дотронулась до его плеча, он повернул голову и лениво улыбнулся.

– Сколько времени? – спросил он.

– Думаю, три часа.

– Эммануэль! – Он погрузил лицо в ее спутанные волосы. – Один солдат федеральных сил видел, как я заходил сюда в девять вечера.

– О чьей репутации ты беспокоишься?

Он рассмеялся, и она почувствовала его теплое дыхание на шее.

– О своей.

– Вот как. – Она погладила его по затылку, совсем как Доминика. – Я подумаю над этим, месье. Убийство – это не всегда результат жадности, высокомерия или самовлюбленности.

Он удивленно посмотрел на нее:

– Так ты лежала рядом со мной и не могла забыть об убийстве?

Эммануэль улыбнулась:

– М-м-м… Какое-то время.

Зак перекатился на бок.

– Хорошо. А когда оно произошло?

– Прошлым летом. Одна из женщин-рабынь неподалеку от Бо-Ла потеряла единственного ребенка, которому было всего восемь лет. Поначалу все думали, что эта маленькая девочка выпала из галереи, которая шла по второму этажу дома, и ударилась головой о бордюр мостовой.

– Но это было не так?

– Нет. – Эммануэль бросила взгляд на дверь в пустующую комнату Доминика; ее голос дрогнул от страха – как у всякой матери, когда она вспоминает, как слаб и беспомощен ее ребенок.

– Она была уже мертва, когда ее перебросили через ограждение. Оказалось, что любовник этой женщины – он тоже был рабом – жестоко обращался с девочкой. Она начала кричать, и, пытаясь заставить ее замолчать, он ее задушил.

– Чтобы защитить себя?

Эммануэль покачала головой:

– Я говорю не об убийстве ребенка. Когда мать узнала правду, она покончила жизнь самоубийством, утопившись в болоте. Но перед этим она дала своему любовнику листья наперстянки, смешанной с капустой, и тот умер.

– Листья наперстянки?

– Да, они ядовиты.

– Здесь все – специалисты по отравлениям или же только те, с кем ты знакома? – Он повернул ее на бок и прижал к кровати красивым, атлетически сложенным телом. Эммануэль приятно было ощущать на себе эту тяжесть, вызывающую томительные чувства. – Хэмиш предупреждал меня, что надо быть осторожным во время еды.

Эммануэль внимательно посмотрела на него.

– Хочу заметить, месье, что эта женщина совершила убийство от горя, в порыве чувств.

Зак замер.

– Ты думаешь, что и в нашем случае может быть аналогичная причина? – Она хотела отвернуться, но Зак взял ее за подбородок и заставил взглянуть в его испытующие, внимательные глаза. – Что ты, Генри Сантер или Клер Ла Туш сделали такого, что могло бы пробудить в другом человеке сильное желание отомстить?

– Не знаю. А что, если ты оказался прав и Генри был убит по ошибке?

– Это другой вопрос. За что тебя и Клер Ла Туш можно сильно возненавидеть? – Не отрывая от нее взгляда, он легким прикосновением убрал ее спутанные волосы. – Если ты догадываешься, – мягко произнес он, – то должна мне сказать. Только при таком условии я смогу тебе помочь.

Она покачала головой и закрыла глаза, поскольку боялась, что от страха выступят слезы.

– Я не знаю, что происходит.

– А может быть такое, что убийца – это Филипп?

Эммануэль испуганно посмотрела на него.

– Филипп мертв.

Внезапно Зак сел и, сминая простыню, прижал Эммануэль к себе.

– Ты можешь быть уверена в этом? Он похоронен в Байу-Креве патрулем федеральных сил, которые идентифицировали тело лишь по документам в его кармане.

– Ганс говорил, что Филипп умер у него на руках.

– Возможно. А что, если у Ганса были свои причины скрывать правду о том, что произошло у реки? В конце концов, Ганс – единственный, кто смог спастись. Не так ли?

– На что ты намекаешь?

– Ни в чем нельзя быть уверенным.

– Ты не понимаешь. – Она встала на колени, как на молитве. – Филипп любил играть со смертью – он мог даже делать вещи, которые большинство людей сочли бы шокирующими или отвратительными, но никогда бы не совершил умышленного убийства. Я видела, как он плакал после смерти одного из пациентов. Страдания больных он ощущал как свои. Кроме того… – замолчала. Наступившую тишину нарушал только стук дождевых капель на крыше и шум бегущей по сточным канавам воды. – У Филиппа нет никаких причин меня убивать.

Зак смотрел на нее столь долгим и пристальным взглядом, что по коже Эммануэль пробежал холодок страха.

– Ты уверена в этом?

У Эммануэль появилось опасение, что он спросит ее о других мужчинах, которые были у нее в те долгие, полные разочарования и досады годы, когда Филипп развлекался на стороне. Хэмиш Флетчер наверняка бы задал этот вопрос. Но Зак Купер этого делать не стал. Он просто обнял ее и стал нежно и страстно целовать.

Зак ушел, когда уже темнело. Тихо соскользнув с кровати, он начал молча одеваться. Эммануэль же неподвижно лежала в темноте, незаметно наблюдая за ним. Она видела, как он надевает темно-синие брюки, рубашку из тонкого полотна, китель с двумя рядами медных пуговиц и подтяжки. Он свободно чувствовал себя здесь, в полутемной комнате женщины, которую когда-то подозревал в убийстве. А она, глядя на его – вражеский – пояс с саблей, не ощущала прежней ненависти – только невероятную сердечную тоску.

Придерживая руками ножны, Зак наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Его губы были мягкими. Она почувствовала теплое дыхание, когда он прошептал:

– Мне нужно идти. Не вставай.

Она обняла его за шею, задержав на короткое мгновение. От Зака веяло запахами ночи, человеческого тела и тем жарким и интимным, что они чувствовали в кровати. Ей вдруг стало безмерно печально; захотелось прижать его к себе еще сильнее и так и держать – всю жизнь.

– Я должен встретиться сегодня с генералом Батлером, – произнес Зак. Он коснулся губами ее щеки, а потом уха. – Я сейчас не знаю, когда освобожусь. Можно увидеть тебя в воскресенье?

Она повернула голову, и их губы встретились. Он долго целовал ее, словно не желая уходить. На этот день Эммануэль запланировала пойти с Роуз и Домиником на Конго-сквер, но даже если бы она не была занята, ее ответ был бы тем же.

– Я не могу сделать это еще раз, – прошептала она, продолжая обнимать его. Зак опустился на колено у кровати и взял ее лицо в ладони, чтобы пристально взглянуть в глаза. – Нам не надо больше видеться.

– Но мы встретимся. – Он криво улыбнулся. – Я не буду отрицать, что хочу тебя. – Он не сказал, что любит ее, но это чувствовалось в теплоте его темных глаз, в мягком изгибе его улыбки, в нежных прикосновениях. И когда он произнес: – Я люблю тебя, – у нее перехватило дыхание.

– Нет. – Она приложила пальцы к его губам. – Не надо.

Он чуть укусил ее за пальцы, а затем поцеловал их.

– Любить или говорить об этом?

Эммануэль покачала головой:

– То, что было у нас ночью, называется иначе.

– Как? Похоть? – Он провел пальцами, как гребнем, по ее волосам сверху вниз. Она не могла отвернуть голову и была вынуждена смотреть в его беспощадные настойчивые глаза. – Может, ты чувствовала страсть, когда я делал это… – его свободная рука скользнула вниз, к ее обнаженной груди, – это было так внезапно, что Эммануэль раскрыла рот, хватая воздух. Зак наклонился к ней, его губы почти касались ее, а глаза горели гневом. – Но ты не знаешь, что я чувствовал в эти минуты.

Он отпустил ее и выпрямился – так неожиданно, что она почти вскрикнула, – повернулся и вышел, оставив ее в одиночестве. Когда входная дверь закрылась за ним, Эммануэль бросилась на подушку. Она подумала, что сейчас расплачется, однако, к ее удивлению, сдержалась. После того, что произошло, у нее осталось только ощущение большой потери и терзающее душу смятение.

На следующий день было ясно. Золотистый солнечный диск посылал обжигающие лучи с голубого неба. После дождя над городом парило.

К полудню жара в кабинете генерала Батлера стала совсем нестерпимой. Густой, неподвижный воздух был наполнен запахами мужского пота, просыхающей шерсти и табачного дыма, поскольку с полдюжины мужчин в тяжелой сидней армейской форме дымили сигарами или выплевывали табак в заполненную до отказа латунную пепельницу.

– Теперь, – произнес генерал, просматривая гору бумаг на рабочем столе, – по поводу этой миссис Юджинии Филлипс, арестованной из-за того, что она засмеялась, когда наш покойный…

– Сэр, – прервал его Зак. Прежде чем явиться сюда, он четыре часа ходил с ордерами на аресты и конфискации; все это время Зак был на ногах. Он хотел поесть, отдохнуть и восстановить силы. По его спине струился пот, а мокрая рубашка прилипла к телу. – Как я понимаю, эта женщина устраивала день рождения для детей и даже не подозревала, что мимо идет траурная процессия.

Генерал поднял голову. На его щеках появился слабый румянец.

– А вы знаете, майор, что эту женщину уже арестовывали в Вашингтоне и судили за шпионаж?

Хэмиш ответил:

– Да, сэр. Мы проверили это. Ее освободили. – Массивный ньюйоркец бросил быстрый взгляд на Зака и отвел глаза. Чем-то Хэмиш сегодня был сильно огорчен, и Зак знал его достаточно хорошо, чтобы понимать, что причиной этого является не только жара.

– Ха! – произнес генерал. Маленький темнокожий мальчик, который обмахивал Батлера опахалом, задремал, и Батлер пнул его ботинком, от чего тот вздрогнул и принялся энергично работать. – Эта миссис Юджиния Филлипс явно не лояльна властям. Когда я предложил ей принести извинения, она отказалась, заявив, что поскольку никого не намеревалась оскорблять, то и просить прощения ей не за что.

– Генерал, – негромко произнес Зак, – у нее девять детей.

– Которым она, без сомнения, внушает ненависть к солдатам нашей армии. Без нее им будет лучше. – Макнув перо в чернильницу, Батлер стремительным росчерком подписал лежащий перед ним документ. – Она заслуживает такого же отвращения, как обычная уличная женщина.

Зак похолодел.

– Но, сэр, это означает…

– Я знаю, майор. Если жены этих мятежников ведут себя как шлюхи, то и относиться к ним надо соответствующим образом. Ее следует отправить на Шип-Айленд до дальнейших распоряжений. – Он поднял голову, его чуть косящие глаза на сей раз точно сфокусировались на Заке. – Вам ясно, майор?

– Да, сэр. – Зак отлично понимал, что суровость приговора объясняется не вымышленным оскорблением по отношению к погибшему лейтенанту, а тем, что миссис Юджиния Филлипс была еврейкой, а ее муж был известным в Вашингтоне адвокатом, куда более успешным, чем Батлер. Но свое мнение Зак не стал высказывать вслух.

– Вы что, стали защитником женщин Юга? – требовательно спросил Хэмиш, когда они примерно через полчаса покинули управление. – Не боитесь спорить с начальством? Если вы не будете придерживать язык, то скоро вас пошлют в ваш старый полк, как вы и хотели. Но рядовым, майор.

Хэмиш перешел на официальный тон и называл его по званию, а это был плохой признак. Зак вздохнул.

– Вы что-нибудь еще хотите сказать, капитан?

Усы Хэмиша недовольно дернулись.

– В конце концов, это вы поручили следить за одной дамой, что живет на улице Дюмен. И я видел, кто вышел из ее дома. Не думаю, что этот человек должен учить меня этике или чему-нибудь в этом духе, майор.

Зак с силой выдохнул.

– Как дела с книгой регистрации ядов?

Хэмиш засопел.

– Я не нашел каких-то имен, которые бы вызывали подозрение. Но в списке есть несколько докторов. Я послал пару солдат познакомиться с ними и определить, связаны ли они с больницей Сантера. Но многого от этого вряд ли стоит ожидать.

– Я подумываю о том, не нужно ли еще раз навестить Папу Джона в Байу-Саваж, – произнес Зак. – Поговорить подробно обо всем. – Зак старался не смотреть в лицо капитану. Он не знал, под каким предлогом отказать, если ньюйоркец вздумает сопровождать его.

Но опасения были напрасными. Хэмиш считал, что с него хватит путешествий по протокам и болотам; общество старого негра из Гаити было ему неприятно.

– Съездите, – сказал он, натягивая шляпу на лоб. – Может, хоть этот король вуду даст вам что-нибудь, от чего ваш член в брюках утихомирится.

– О Боже! – вырвалось у Зака. Он сжал челюсти от гнева. – Я не хочу обсуждать эту тему.

– Эта дама довольно подозрительна. Подумайте хорошенько, майор.

Было уже поздно, когда Зак повернул свою гнедую в тень старых кипарисов. Сучковатые корни деревьев выглядывали из вод залива, словно скрюченные колени. День клонился к закату, но это не принесло прохлады. Иногда Зак просто задыхался от влажного воздуха, думая, что вбирает в легкие больше воды, чем кислорода.

Над болотом кружились насекомые, в воде квакали лягушки. Здесь они были такой величины, что креолы с собаками охотились за ними и готовили из лягушечьих лапок прекрасные блюда. На какой-то момент Заку показалось, что слышится собачий вой, но потом он решил, что, возможно, этот звук издает какая-то птица. Когда он спрыгнул с лошади, то почувствовал, как сильно затекли его ноги. Стараясь меньше хромать, Зак пересек поляну перед хижиной, над которой возвышалась похожая на гриб соломенная крыша. К домику вела лестница, на которой стоял высокий чернокожий в безупречно белой рубашке. Когда Зак подошел ближе, мужчина улыбнулся Заку и произнес:

– А я уже удивлялся, что вы долго не приезжаете.

Глава 26

– Вы догадываетесь, почему я пришел? – спросил Зак, высоко подняв голову, чтобы разглядеть татуированное лицо человека в дверях.

– М-м-м… Но знаете ли это вы?

Зак, направляясь в болота, планировал расспросить Папу Джона про яды. Теперь же он неожиданно для себя произнес:

– Расскажите мне о Филиппе де Бове.

– Каждый человек имеет достоинства и недостатки, – ответил неф. – Что именно интересует вас?

– Филипп был способен на убийство?

Папа Джон спустился по ступенькам; хотя он и был уже стар, но еще сохранил грациозную и легкую походку крадущегося охотника.

– Почему вы спросили об этом? Потому что Филиппа влекла опасность? Или потому, что у него хранились сморщившиеся человеческие головы? Или потому, что он любил связывать своих возлюбленных шелковыми веревками? – Он остановился и, наклонив голову, посмотрел на Зака так пристально, что тот почувствовал беспокойство. – А вы знаете, что Филипп освободил негров на маленькой плантации, которую подарил ему отец, и, без сомнения, сделал бы то же самое в Бо-Ла, если бы дожил до времени, когда получил бы их в наследство? Что вы на это скажете?

– Война освободила всех рабов.

Папа Джон махнул в воздухе сухой рукой; этот жест напоминал пасс фокусника.

– Так все говорят. Но мира нет уже несколько лет, а женщина, которая стирает вашу рубашку, – еще рабыня, не так ли? Правда, теперь она принадлежит янки.

Сняв шляпу, Зак вытер пот со лба. Ему всегда было неприятно, что Батлер не только забирал в домах мебель или серебро, но и рабов. Однако Зак был его подчиненным и потому молчал.

– Мне известно, – произнес он, осторожно поправляя шляпу, – что де Бове был убит выстрелом в голову. Если бы он выжил, то стал бы умственно неполноценным.

Глаза Папы Джона ничего не выражали.

– Я слышал о людях, которые после подобного ранения становились способными убивать даже своих лучших друзей и любящих жен.

– Не подозревал, что у де Бове любящая жена, – сухо произнес Зак. Было похоже на то, что вряд ли он получит здесь интересующую его информацию.

– Скажите мне, майор, – сказал чернокожий, переходя на залитый солнцем участок поляны, где в беспорядке росли петрушка, рута, душица и блошница. – Вы нашли женщину, которая выдала его патрулю янки?

Зак стоял неподвижно у лестницы. На этот раз Папа Джон не пригласил его в дом, и Зак недоумевал по этому поводу.

– Вы знаете, что нет.

Наклонившись, старик начал собирать бледные зазубренные листья, распространяющие в воздухе острый, едкий запах.

– У вас словно завязаны глаза, – сказал он. – Это ваши предрассудки и комплексы.

– Что вы имеете в виду?

Медленно выпрямившись, Папа Джон посмотрел на Зака и рассмеялся.

– Думаю, вам следует догадаться самому.

Зак медленно вдохнул.

– Кто в этом городе может получить стрихнин из растений? Антуан Ла Туш? Чарлз Ярдли?

Держа в руках пригоршню растений, Папа Джон вернулся туда, где стоял Зак.

– Вижу, на этот раз вы не привели с собой вашего друга капитана Флетчера. Не хотите, чтобы он слышал, что я вам скажу?

Зак стойко выдержал его испытующий взгляд и чуть улыбнулся.

– Вы стараетесь сказать как можно меньше. – Он решил, что настало время повернуться и уйти, но передумал. – Знаете, – сказал он, – я слышал, многие считали Генри Сантера вашим другом. Однако вместо того, чтобы помочь найти виновных в его убийстве, вы действуете так, словно я вам враг.

Глаза старика стали суровыми и колючими.

– В этой войне чернокожие умирают, воюя в армиях противостоящих сторон. Почему вы считаете, что я поддерживаю вас? Только потому, что ваш президент говорит об их освобождении? А что потом станет с ними, с этими бывшими рабами, у которых нет работы и о которых никто не позаботится, когда они будут старыми и больными?

– Но, по крайней мере они обретут свободу.

– В самом деле? Я так не думаю. И чем больше будет продолжаться эта бойня, тем больше она принесет разрушений и жертв.

– Иногда следует идти на такие крайние меры, чтобы потом положение изменилось к лучшему.

Из открытой двери донесся какой-то слабый шум. Это был шепот или неловкое движение. Зак мог подумать, что это играет белый кот, но тот крался за ящерицей или каким-то-зверьком на краю поляны.

Папа Джон даже не оглянулся на эти подозрительные звуки.

– Скажите, майор, – произнес он, тяжело и с вызовом глядя на Зака, – как вы думаете, от чего разбогатели купцы-янки на Севере? Они торговали в Новой Англии, Африке и на Карибах сахаром, ромом и людьми. И еще несколько лет назад у них были рабы в Нью-Йорке и Коннектикуте. Вы думаете, если кое-кто здесь, в Луизиане, имеет рабов, а у ваших янки их нет, то вы лучше? Что на вашей стороне мораль? – Он наклонился так близко, что Зак мог хорошо разглядеть белки его глаз и каждую линию татуировки на его лице. – Это все предлог для того, чтобы вы могли объявить войну. И не думайте, что я перейду на вашу сторону.

– Я вас понял, – сказал Зак и повернулся. Подойдя к лошади, он взялся за поводья, но в этот момент старик его окликнул.

– Эй, майор!

Зак обернулся. Папа Джон снова стоял у открытой двери дома.

– Следите, чтобы на вас не напали, – произнес он. – Вы поняли?

– Почему вы меня предупреждаете? – спросил Зак, прищурив глаза.

Внезапно покрытое татуировкой лицо нефа расплылось в удивительно широкой улыбке.

– Друг Эммануэль – мой друг.

– Ты можешь сказать мне, что мы здесь делаем? – требовательно спросил Хэмиш. Он сделал поспешный шаг в сторону, чтобы не столкнуться с чернокожим мальчиком, играющим с другом в ракетки, но при этом Хэмиш чуть не ударился о шаткий деревянный лоток.

– Мы должны прозреть, – ответил Зак, медленно оглядывая разряженную в разноцветные яркие одежды публику, собравшуюся на Конго-сквер.