— Ничего страшного. В бассейне тоже нет морских львов.

— Не знал, что у вас здесь есть бассейн. Видишь, Хэббл, как они скрывают от нас некоторые вещи. Пойдем, поплаваем. Хотя нет, нет времени.

— Замените это дело выпивкой, — обнадеживающе предложил Брукс.

— Заменим! — воскликнул Хьюсон. — Всё, что мы должны здесь делать, это требовать. Что будешь пить?

— Виски с содой, — без малейшего промедления ответил Брукс.

— Даже не знаю, — медленно сказал Чарли. — По-моему, рановато.

— Нисколько. Самое время выпить.

— Может быть, стакан бочкового? — раздумывал Чарли.

Хьюсон покачал головой.

— Ты нанесешь им смертельную рану, если закажешь стакан бочкового. Им придется посылать за ним на такси. Нет уж, разреши этим делом заняться мне.

Хьюсон заказал виски с содой и два коктейля «мотоцикл с коляской» и потом вспомнил, что ему следовало позвонить в редакцию. Это дало возможность Бруксу заняться Чарли.

— Я понимаю, вы только что приехали, — сказал Брукс мягким покойным голосом. — Однако на один-два вопроса вы сможете мне ответить. Например, каково ваше самое первое впечатление об отеле? Что больше всего поразило вас?

— Слишком жарко и очень спертый воздух, — не задумываясь ответил Чарли.

— Вы правы, вы совершенно правы, но для меня это не годится. Дальше, бывали ли вы когда-нибудь раньше в таком же роскошном отеле? Нет, конечно, нет. Думали ли вы когда-нибудь, что такой отель вообще может существовать? Нет, конечно, нет.

— Всё здесь напоминает театр, как будто ты пришел в театр, — сказал Чарли, стараясь помочь.

— Отлично. Это — очень удачно. Что вы думаете о ванне?

— Сногсшибательная. Ручаюсь, каждому хочется выкупаться в ней два раза подряд.

— Пользовались постелью?

— Нет, слишком рано, — ответил Чарли.

— Лучшие постели в Европе. Мы заплатили целое состояние за эти постели.

— Мне кажется, что на них можно спать в ночь столько же, сколько на всех остальных.

Вместе с виски в номер прибыли три журналиста и фотокорреспондент. Всё последующее, начиная с этого момента, перепуталось. Уютная розово-серая гостиная наполнилась возгласами и дымом, сквозь который проглядывали странные физиономии. Прибывали новые люди и новые порции виски.

— Вы знаете, у вас точно такой же выговор, как у девушки, у которой я только что брал интервью.

— У какой девушки?

— У вашей соперницы, у девушки, которая вышла победительницей на конкурсе красоты, организованном газетой «Морнинг пикчерал». Она теперь — Мисс Англия, королева красоты. Получила Серебряную розу, сто пятьдесят фунтов и снималась для кино.

— И она настоящая королева красоты? — спросил Чарли.

— Я видел хуже. Она просто хорошенькая девушка. И она говорит так же, как вы, с тем же выговором. Наверное, приехала из ваших краев.

— Откуда?

Молодой человек посмотрел на обратную сторону конверта.

— Ее зовут Ида Чэтвик, когда она не Мисс Англия. Она приехала из Пондерслея.

Чарли обрадовался. Он почувствовал, что не так одинок.

— О, если она из Пондерслея, значит, она из наших мест. От нас до Пондерслея миль пятнадцать, от нашего города. Я не раз играл там в футбол. Не ребята там у них, а просто черти, да. Один раз они нас просто вышвырнули с поля только потому, что мы выигрывали и били одиннадцатиметровый, а они считали, что нам подсудили. Хорошо бы ее повидать.

— Это как раз один из тех вопросов, которыми занимаюсь я, — втиснулась между ними объемистая женщина. Она показалась Чарли самым страшным созданием женского пола. У нее был очень большой нос и жирное лицо, размалеванное, как у клоуна, румянами и пудрой. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне о своих сердечных делах.

— О чем?

— О своих сердечных делах.

— Ну, знаете! — ужаснулся Чарли.

— Не говорите мне, — продолжала дама, вращая глазами, — что мы вас не интересуем. Я только что слышала, как вы сказали, что хотели бы повидать девушку. Не так ли?

— Да, это… это так. — Он старался избежать взгляда вращающихся глаз. Это было черт знает что!

Молодой журналист объяснил ей о Мисс Англии, и эта парочка начала рассуждать, не обращая внимания на Чарли, что за отличная мысль свести их друг с другом и какой хороший материал можно сделать из этого, пока Чарли не почувствовал себя в положении бараньей отбивной, ожидающей на прилавке, когда торговец мясом и покупатель закончат обмен новостями. Потом приходили другие и спрашивали его, что он думает о Британской Империи, о талонах на сигареты, о вилле Астона, о подмандатных государствах, о горючем из угля, о России и супружестве, об этом отеле, а парни с фотоаппаратами просили его смотреть так и эдак и слепили вспышками «блицев», пили за его здоровье, говорили, что он славный малый, пока, наконец, Хьюсон не выпроводил их всех и не заявил, что сам он должен уйти и что Чарли должен ждать его завтра утром. Чарли остался один.

Душная небольшая комната была полна дыма. Пахло отвратительно — табаком, виски, коктейлями. Казалось, вся комната была наполнена окурками и скомканными газетами. Чарли с отвращением огляделся. Во рту у него совершенно пересохло, болела голова. Обожженная рука опять начала беспокоить, надо было сделать перевязку. Накануне он неплохо выспался, так как вернулся домой около двенадцати, но сейчас он так устал, как не уставал после целого дня или целой ночи работы. Он зевал и зевал, а в глаза словно кто-то насыпал песку. Он знал, что еще не было и семи часов вечера, но чувствовал себя, словно было два часа ночи. Он вынул руку из перевязи, осторожно снял пиджак и начал медленно сматывать бинт. Послышался легкий стук в дверь: кто-то вошел.

— Горничная, сэр, — заявил совершенно безликий голос.

Чарли обернулся и увидел молодую очень курносую женщину с рыжими волосами, опрятную и привлекательную в своем форменном платье. С минуту она смотрела на него так же, как и только что сказала, — как хорошо смазанный механизм. Потом она превратилась в существо одушевленное.

— Что ты здесь делаешь? — строго спросила она.

— Я живу здесь, в этих комнатах. Ничего, а?

— Извините, пожалуйста. Вы не похожи на тех, кто здесь бывает, и я подумала, что вы из тех ребят, которые работают в конце коридора. — Она внимательно посмотрела на него. — О, я знаю, вы тот парень, который сделал какой-то героический поступок. Так ведь? Я видела ваши фото и даже слышала, что вас привезут к нам. — Она посмотрела вокруг и презрительно фыркнула: — Какая грязища!

Чарли извинился:

— Да, грязновато, согласен. Ничего не мог сделать. Была целая куча газетчиков.

— Не беда, мы здесь привыкли к грязи, — сказала она с глубоким презрением. — Посмотрели бы вы женские спальни. Эти женщины даже не знают, что такое опрятность, — половина их не знает. А что это у вас с рукой?

— Обжег. Надо помазать мазью и опять завязать.

— Понимаю. О, прошу извинить меня. — И из существа одушевленного она опять превратилась в горничную, лицо которой ничего не выражало, а голос ничего не означал. — Чем я могу быть полезна вам, сэр?

— Послушай, ты ведь можешь говорить по-другому? — спросил Чарли задумчиво.

— Могу, если никто не слышит.

— Тогда брось эту манеру.

После этих слов она опять перевоплотилась и сейчас же строго заявила ему:

— Хорошо, но тогда тебе тоже нечего сидеть, как большому и беспомощному ребенку. Сейчас я перевяжу твою руку. Нет, я сама перевяжу. — Он добродушно сдался, давно зная таких вот переутомленных и сердитых женщин, и нисколько не был удивлен тем, что она сделала отличную перевязку. — Я собираюсь уйти с работы, выхожу замуж. А теперь начинаю думать, что делаю глупость. Столько забот, надо будет ухаживать за одним таким вот созданием.

Чарли усмехнулся.

— Он не такой, как я, а?

— С таким, как ты, он справится одной рукой.

— Легче. Я ведь тоже не ребенок.

— Конечно, но он правда очень здоровый. Шесть футов два дюйма и плечи по росту.

— Тяжело тебе придется, если он начнет тебя колотить.

— Смотри, если не перестанешь говорить так, я сама тебя отколочу. Он не из таких, он даже наоборот — слишком добрый. Позволяет людям садиться себе на шею. Я ему не раз говорила об этом. Попробовали бы они сесть мне.

— А как здесь? — спросил Чарли, чувствуя себя с ней совершенно свободно.

— Не очень-то хорошо. Кормят ужасно. Управляющий столько получает на нашу еду, а посмотрел бы ты, чем нас кормят. Хотела бы я, чтобы он послал когда-нибудь нашу еду вечером в ресторан, для разнообразия.

— Я слышал, у вас хорошие чаевые здесь, — сказал Чарли.

— Иногда да. Только не думай, что наши клиенты особенно щедрые на чаевые. Я раньше работала в Брайтоне не в таком шикарном отеле и имела столько же, но мне не приходилось бегать бегом. Некоторые женщины, которые здесь останавливаются, могут прямо с ума свести. Стоит им побыть в комнате пять минут, и можно подумать, что было землетрясение, такой в ней беспорядок. И думают, что тебе нечего делать, как только быть у них на побегушках. Распущенные — дальше некуда — некоторые из них. Хотела бы я, чтобы их мужья знали, что они за штучки. Невежи, напудренные костлявые ничтожества. Если бы моя власть, так я бы сделала их горничными. Я бы заставила их поработать. Для разнообразия.

Разговаривая, горничная не теряла даром ни секунды. Забинтовав Чарли руку, она помогла ему надеть пиджак, положила руку в перевязь и приступила к уборке его номера. Среди всех здешних странных существ она показалась Чарли единственным человеком, славной девушкой, хотя он и радовался, что не ему придется жениться на ней. Несомненно, это было под силу только парню шести футов двух дюймов. Тем не менее он почувствовал к ней какую-то братскую привязанность и про себя, для безопасности, называл ее Рыжик.

— Ну вот! — воскликнула она торжествующе, оглядев по-хозяйски всё, и дружески улыбнулась Чарли. — Всё в порядке. И ты тоже. Ты вроде ничего паренек, смотри, не испортись после того как тебя распишут в газетах. И приглядывай за официантами. Большинство из них рады сорвать, хотя я и не обвиняю их за это. Смотри, чтобы они тебя не обсчитали. У тебя есть девушка?

— Нет, — ответил Чарли. Ему надоел уже этот вопрос.

— Жаль. Надо завести. Смотри, будь осторожен в своих делах. Надо бы, чтобы Фред присматривал за тобой.

— Не надо. Какой Фред? Твой парень?

— Ага. Он полисмен. — Она кивнула ему, подмигнула и сделала гримаску, которая означала, что помолвка с полисменом открывала целый мир радостного, но что Чарли в него никогда не суждено заглянуть. Затем она оставила его, и он сидел и одиноко разглядывал серую дверь с идиотскими панелями, отделанными в пурпурно-розовый цвет.

Чарли решил, что ему будет легче, если он перекусит. Он знал, что для людей, которые живут в таких отелях, было время обеда. Что ж, он тоже пообедает. Несколько минут он, однако, ничего не предпринимал и только беспокойно ходил по комнате, прикасаясь к разным предметам: телефонному справочнику, розовой пепельнице, скамеечке для ног, на которой были вышиты зеленые птицы. Он всё еще не мог привыкнуть, что находится в своих комнатах, и ходил на цыпочках, что было очень утомительно; ему казалось, что в любую минуту могут войти и хозяйским голосом потребовать, чтобы он убирался. Обычно он умывался шумно, щедро расплескивая воду, здесь же, в этом чужом сияющем великолепии, он лишь беззвучно и осторожно ополоснул лицо. К счастью, в коридоре, когда он пробирался по нему, никого не было, а его шаги тонули в толстом ковре. Лифтом он не воспользовался, а торопливо спустился по широкой лестнице, которая привела его в середину холла.

Но не прошло и десяти минут, как он снова был в номере, который сейчас показался ему раем, родным домом. Там, внизу, всё было не для таких, как он. Там были важные и надменные люди в вечерних платьях, женщины с голыми спинами, мужчины — сплошной крахмал и запонки. У этих людей был тяжелый взгляд. У некоторых из них и голос был резкий, особенно у женщин. Они испугали его, когда он заглянул в ресторан, и Чарли сразу же решил, что такой ресторан не для него. Где-то внизу, несомненно, была и закусочная, в которой можно было бы поесть, не переодеваясь в вечерний костюм, но Чарли не отважился идти дальше. Можно поесть и в номере. В конце концов, разве ему не говорили, что он должен только требовать?

Решая в течение пятнадцати минут вопрос еды, он совсем проголодался. Он подошел к телефонному аппарату и стал рассматривать его, а потом передвинул указатель на «бюро обслуживания», как учил заместитель управляющего. Рука его потянулась к трубке, заколебалась, отступила, спряталась в карман. Он отошел от телефона и без всякой причины посмотрел на себя в зеркало. Итак, что с ним такое? Как будто ничего. Конечно, ничего. Он хочет есть, чтобы пообедать, ему надо только позвонить. Что же, позвоним. Он смело подошел к телефону и снял трубку. Ничего не случилось. Молодой женщине на другом конце провода, казалось, даже доставило удовольствие то, что он хотел бы пообедать.

В номер пришел официант, высокий, очень черный иностранец с дьявольски насмешливым выражением лица. Он вручил Чарли объемистую папку. Папка оказалась меню. В нем было столько всего, что Чарли сдался без боя, успев всё же заметить себе, что только идиоты платят шесть шиллингов за ломоть дыни. Чарли поднял глаза и встретил мрачный взгляд этого здоровенного иностранца. В кино из него вышел бы отличный шпион, самый отъявленный шпион.

Чарли проглотил слюну и торопливо пробормотал:

— У вас есть бифштекс с картошкой?

Иностранец растерялся или, может быть, ради своей дьявольщины притворился растерянным.

— Бифштекс с картошкой! — заорал Чарли на него, мгновенно приходя в ярость.

— Кинечна, сар, — пробормотал официант. — Бифштекс с карточка. У нас есть. Еще что-нибудь?

— Хлеба. И… И пива, если оно у вас есть.

— Иес, сар, пиво. Бархатное пиво. Дессерт? — Он ткнул пальцем в меню.

Чарли вернул меню, сокрушенно покачав головой, словно ему запрещалось есть что-нибудь еще. Когда официант уходил, дьявольского в нем было уже немного меньше.

Он не вернулся: бифштекс с картошкой, хлеб и пиво принес официант помоложе и поменьше, который не произнес ни единого слова.

Оставшись один и принявшись за еду, Чарли чувствовал себя как человек, который без труда совершил небольшое чудо. Потребуй бифштекс с картошкой, и тебе принесут его, причем, хороший бифштекс и хорошую картошку, а бархатное пиво такое же, как и везде. Он пообедал с аппетитом и почувствовал себя в два раза уверенней. Всё идет, как надо, и его дело пользоваться всем так, как он найдет нужным и лучшим. Он закурил, не торопясь, спустился по лестнице, не считая нужным глянуть вправо или влево, вышел из отеля и отправился открывать для себя лондонский Вест-Энд.

Был теплый весенний вечер. Чарли никогда не приходилось видеть столько разноцветных огней, даже в небе светил прожектор, похожий на радугу. Всё так и сияло. Он прошел по Пикадилли-серкус, Лейстер-сквер, Шафтсбери-авеню, остановился, восхищаясь сверкающими витринами самой большой закусочной Лайона. Он видел, как негр спорил с двумя китайцами. Ему попадалось множество хорошеньких девушек, только большинство из них были слишком напудрены и накрашены. Он никогда не видел так много евреев, или всех тех крючконосых, малорослых, очень черных и поэтому похожих на евреев. Он видел несколько безработных горняков из Уэльса. Они хором пели непонятные гимны. Он видел, как человек чуть-чуть не попал под такси. Рассматривая фотографии, вывешенные на стенах театров, он решил, что среди актеров слишком много пучеглазых. На его глазах с пожилой хорошо одетой женщиной случился припадок или обморок, и ее унесли в аптеку напротив. Он пытался догадаться, какие из тех парней, которые толкались на углах улиц, занимаются тайной продажей наркотиков, о которой он читал в воскресных номерах газеты. Так вот бродить и смотреть было интересно, хотя одному не очень весело и утомительно. Слегка покалывало сердце и сильно болели ноги. Было всего половина десятого, слишком рано, чтобы возвращаться в отель, и он, заплатив шиллинг, вошел в небольшой кинотеатр хроники.

Там и произошла эта странная вещь. За две минуты он увидел жизнь на ферме, на которой разводят крокодилов, множество американских самолетов, делающих чудеса, ос, лепящих гнездо, женщин, жеманничающих и улыбающихся по последней моде, военных, отдающих честь и шагающих парадным шагом, деятелей его страны и заграничных, пожимающих руки, лающих слова благодарности, вскакивающих в автомобили и выскакивающих из них. А потом без всякого предупреждения случилось это. На экране замерцали буквы: «Человек, который спас город, герой Аттертона, получает чек от редактора „Дейли трибюн“. Радио грянуло бравурный марш. И вот он, какое-то глупо улыбающееся привидение рядом с мистером Шаклворсом (он вышел неплохо) появляется вслед за душераздирающими звуками. Его даже затошнило. И он говорит: „Благодарю вас, мистер Шаклворс, я только выполнил свой долг, но я очень благодарен „Дейли трибюн“. Голос у него звучал как у Билла Потса, старого бендворского клоуна. А дальше, без передышки, еще хуже: — „Я уверен-что-газета-помогла-мне-выполнить-мой-долг-понимаете-какой-был-мой — долг-как-англичанина“. О черт! Если бы зрители узнали его, им надо было бы встать и дать ему такого пинка, чтобы он вылетел из зала. Но зрители, если не считать одного-двух на балконе, которые захлопали, продолжали смотреть на экран, курили, жевали резинку, держались за руки и не выражали ни радости ни отвращения. Да, но очень скоро во всей стране люди увидят его, мистера Шаклворса и услышат всю эту чушь про долг и „Дейли трибюн“. Ему было очень стыдно. Не дожидаясь, когда загорится свет, он заторопился из зала, обозвав себя мошенником. Потом он подумал, а не считают ли себя мошенниками все те люди, которые сняты в том же кино, которые улетают и прилетают на специальных самолетах и так стремительно и важно ездят на государственных автомобилях? Да, как думают они? Они что, тоже «герои-чудотворцы“? Его отель был неподалеку, он возвышался над Грин-парком — Чарли это знал, да и отель был виден, — но ему долго пришлось добираться до него, и пока он шел, он задавал себе всякие нелепые вопросы. Теперь все эти разноцветные огни не казались ему такими сияющими.

Он порядком устал, когда добрался до отеля и, наверное, так и выглядел — утомленным и озабоченным рабочим парнем, одетым в свой лучший, но не очень хороший костюм.

Может быть, поэтому один из пурпурно-серебряных гигантов у входных дверей остановил его и сердито спросил:

— Погоди, в чем дело?

— В чем дело? — переспросил Чарли. — Я живу здесь, понятно? Третий этаж, двадцать третий номер.

— Прошу прощения, сэр. Сюда, пожалуйста, сэр. — Гигант всем своим видом выражал извинение, раскланиваясь и расшаркиваясь, как большой и мягкий болванчик.

— Слушай-ка, — сказал Чарли, внезапно осмелев, — ты не очень-то с этими «простите, пожалуйста, сэр» и, тому подобным подхалимством. Я этого не переношу так же, как похлопывание по плечу и тому подобную манеру в духе «погоди, в чем дело?». Будь немножко больше человеком. Можешь ведь?

Великан посмотрел на него, и с лица его слетело казенное выражение.

— В этой форме не могу. Понимаешь? Но я не жалею, что надел ее. Нас на эту работу было триста человек, а у меня жена и трое ребятишек в Вандворсе. Не обижайся.

— К черту обиды. Пока.

— Всего доброго. Лифт идет, сэр. Прошу, пожалуйста, сэр.

На этот раз Чарли воспользовался лифтом.