"5 ноября. Позавчера в честь годовщины Великого Октября открыл свой боевой счет командир нашей эскадрильи капитан Константюк. Вместе со штурманом Петром Кошелевым они обнаружили и потопили вражеский транспорт водоизмещением пять тысяч тонн.
      Вчера мы не летали из-за сильного ухудшения метеоусловий. А сегодня майор Борзов приказал мне произвести разведку погоды. Над Эстонией мы попали в сильнейшее обледенение и чуть не разбились. Постепенно нижняя кромка тумана прижала нас к самым макушкам деревьев, но мы продолжали лететь по маршруту на бреющем. Вдруг началась сильная морось, и машина почти мгновенно покрылась ледяной коркой. Лед нарастал интенсивно. Самолет стал тяжелым, неповоротливым. Кое-как развернувшись, полетели обратно. Однако машина быстро теряла скорость, Моторы ревели на полном газу, но их мощности уже не хватало. А толщина ледяного слоя все увеличивалась. Верхушки деревьев мелькали под крыльями, чуть не цепляли за фюзеляж. Еще немного, и мы сядем на лес на территории, занятой врагом. В последний момент я сбросил торпеду. Освободившись от тысячекилограммового груза, самолет стал легче. Его скорость увеличилась километров на двадцать. А секунд через пять или семь мы выскочили из мороси. Медленно освобождаясь от ледяного плена, самолет лишь минут через сорок обрел свою обычную маневренность. Мы потеряли торпеду, в Балтику не пробились".
      "12 ноября. Летаю на разведку погоды почти каждый день, иногда по два раза. Чаще всего удается прорваться до острова Гогланд, затем облака прижимают машину к воде, переходят в туман или морось с неизбежным обледенением, и мы возвращаемся.
      Пилоты начинают коситься на наш экипаж, будто не погода, а мы мешаем им летать на задания в Балтику".
      "17 ноября. Сегодня не вернулись с задания экипажи Петра Летуновского и Александра Разгонина. К рассвету погода вроде улучшилась. Моему экипажу было приказано отдыхать, а на разведку вылетел Летуновский. Прорвавшись в Рижский залив, Петр радировал, что по маршруту облачность низкая, однако обледенения нет. Борзов дал команду поднять еще пять самолетов. Экипажи взлетели с временным интервалом в десять минут, но через час-полтора четыре из них вернулись. Погода резко ухудшилась, и они пролететь не смогли. А Летуновского и Разгонина мы так и не дождались. Неужели они не смогли пробиться обратно?.."
      (Забегая вперед, скажу, что экипаж Героя Советского Союза Александра Ивановича Разгонина был подбит во время торпедной атаки. При вынужденной посадке Александр Иванович потерял сознание и попал в плен к фашистам. В 1945 году Разгонин был освобожден наступающими войсками и сейчас продолжает служить в авиации ВМФ.)
      "20 ноября. Мой экипаж наградили правительственными наградами. Перед строем полка гвардии майор Иван Иванович Борзов вручил мне орден Красного Знамени и сказал:
      - Бей, дружище, фашистов, как бил до сих пор. Уверен, что эта награда не будет последней. Желаю тебе дожить до победы.
      Спасибо, дорогой Иван Иванович, за добрые, сердечные пожелания. До победы, наверное, всем дожить очень хочется. Мне лично хотелось бы хоть на миг ощутить это, пока еще неизведанное, но такое манящее чувство, увидеть улыбки и радость на лицах друзей, восторженное ликование всего народа. Однако война не щадит ни юнца, ни бывалого воина. Из тех, с кем пришлось ее начинать, почти никого не осталось, особенно из летчиков-торпедоносцев. Наверное, чем дольше воюешь, тем ближе подходишь к своему последнему рубежу. Но жить все равно очень хочется. И я не теряю надежды".
      "28 ноября. Разведчик погоды я, видимо, неудачный. Летаю и днем и ночью. Влезаю в туман, в облака, в мокрый снег, а пробиться в Балтийское море никак не могу. Уже на себя самого начинаю сердиться, но и это не помогает. Несколько раз пытался изменить профиль полета. При появлении опасности обледенения сразу начинаю набирать высоту, чтобы выйти за облака или в зону низких температур. Однако неприспособленный самолет почти сразу обледеневает, теряет скорость и начинает дрожать. Приходится опять возвращаться. И так раз за разом, полет за полетом..."
      "10 декабря. И декабрь не принес ощутимого улучшения. В одну из ночей всем полком вылетали на бомбометание. Сначала все шло хорошо, но к моменту возвращения последних трех экипажей аэродром закрыло туманом. Капитан Константюк пытался зайти на посадку, но зацепился за лес. Машина упала и загорелась. Петр Кошелев просто чудом вытащил его из обломков и принес обгоревшего на руках. Сейчас наш комэск лежит в госпитале. Состояние очень тяжелое.
      Дня через два мне наконец удалось прорваться в Балтийское море. Долетели почти до Мемеля. Погода была подходящая: высота облаков примерно четыреста метров и хорошая видимость. Атаковали транспорт, шедший в составе конвоя, но промахнулись..."
      Конвой мы заметили километров за десять. Четыре груженых транспорта, растянувшись в кильватерной колонне, шли курсом на север. Ближе к нам, на траверзе головного и третьего транспортов, находились два быстроходных тральщика. Замыкал колонну сторожевой корабль.
      - Смотри, командир! - проговорил Иванов. - Фашисты теперь даже в Балтике в одиночку ходить не решаются. Ишь какой конвой сколотили! Боятся наших торпедоносцев.
      - Вижу в воздухе два истребителя! - доложил Скляренко. - Находятся впереди, чуть правее. Летят нашим курсом.
      Действительно, впереди, почти рядом, оказались два "мессершмитта". Как же я раньше их не заметил? Фашисты пока нас не видят. Но если мы развернемся на курс сближения с конвоем, они останутся у нас сзади и смогут сразу начать атаку...
      - Подождем, командир, - деловито сказал Иванов. - Вода, наверное, холодная. Меня купаться не тянет.
      Его шутливый совет показался мне правильным. Нам действительно некуда торопиться. Вот истребители начали разворот. Теперь они могут нас обнаружить. Потянув штурвал на себя, я ввел самолет в облака и надежно укрылся в их нижней кромке.
      Секунд через десять плавно снизил машину. "Мессершмитты" уже переместились левее. На высоте двести метров они спокойно летят в направлении конвоя. Этого момента и нужно было дождаться. Энергичным маневром разворачиваюсь им в хвост, отрываюсь от облаков и резко снижаюсь к воде. Конвой приближается. С тральщиков не стреляют. Значит, пока не заметили. Для страховки почти непрерывно меняю курс на десять - пятнадцать градусов, чтобы не сбили с первого залпа.
      - Атакуем концевой транспорт! Водоизмещение примерно шесть тысяч. Наблюдайте за "мессерами". Если они нас увидят, успеем уйти в облака.
      Дистанция около двух километров. Над палубой транспорта рассыпается веером букет многоцветной ракеты. "Вот когда он заметил, подлец, приближение собственной гибели".
      Ближний тральщик ударил из пулеметов и автоматов. Трассы прошли далеко в стороне. Истребители заметались, закрутились на виражах, но, наверное, пока нас не видят...
      Вспышки огней засверкали на палубе транспорта. Буруна за кормой я не вижу. Но черный дым из его трубы рваными клочьями почему-то пролетает над палубой в сторону носа.
      - Маневрирует скоростью! Дал задний ход, - говорю Иванову.
      - Целься ему в середину! - советует штурман. Сторожевик, окутавшись пеной, рванулся вперед. От него в нашу сторону разноцветными струями вылетают снаряды и пули. Борт транспорта уже рядом. Нос самолета точно нацелен в его середину. Секунды полета на боевой высоте.
      - Бросил!
      Сильный удар сотрясает машину. Плечом ударяюсь о борт кабины. Под фюзеляжем проносится мачта.
      - Истребители сзади! Метров семьсот! - кричит мне Скляренко.
      Энергично тяну штурвал и даю полный газ.
      - Мы промахнулись, - скрипнув зубами, говорит Иванов. - Торпеда прошла за кормой, метров десять.
      Над верхним стеклом кабины огневыми кометами пролетают снарядные трассы. Машина дрожит от очередей крупнокалиберного пулемета.
      - "Мессеры" на хвосте! - кричит Иванов. - Уходи быстрей в облака, пока нас не схарчили!
      - Один из них отлетался! - восклицает Скляренко. - Получил, стервец, свою порцию.
      Натужно гудя моторами, самолет врезается в нижнюю рвань облаков. Морская поверхность сразу скрывается. На стеклах кабины виднеются капельки влаги. Развернувшись, беру курс на север. Моторы работают ровно. Утечки бензина пока не заметно.
      - Доложите, куда нас ударило. Как самочувствие?
      - Взрывом снаряда хвост покорежило, - огорченно проговорил Иванов. Самочувствие в норме. Сережа сбил "мессера". А мы не попали.
      - Почему мы промазали? - удивился Скляренко. - Если судить по дыму, то транспорт пятился задом, а торпеда у самой кормы проскочила.
      - Никуда он не пятился, - пояснил Николай. - Когда над ним пролетали, я все рассмотрел. Двигался транспорт вперед, как ему и положено. А дым из трубы в направлении носа ветром попутным сносило...
      "12 декабря. Сегодня ночью майор Борзов атаковал и потопил торпедой транспорт противника..."
      Борзов прилетел на рассвете. Мы с нетерпением ожидали его на КП. Первый в истории вылет на низкое торпедометание ночью. Выполнение поиска и атаки по лунной дорожке. И это не где-то на полигоне, а в условиях открытого моря, с нанесением удара по настоящему противнику.
      О результате мы уже знали. Сообщение уложилось в короткой радиограмме: "Торпедировал транспорт пять тысяч тонн. Возвращаюсь". Из телеграммы нам ясно, что опыт удался, транспорт потоплен и экипаж возвращается. Но как он искал этот транспорт в ночной темноте? Какие приемы использовал? Доступны ли эти приемы для среднего летчика?
      Дверь распахнулась. На пороге показался Иван Иванович Борзов. По виду не скажешь, что только сейчас он вернулся из опасного пятичасового полета. На губах озорная улыбка. В глазах так и светится радость.
      - Ждете, голубчики? - говорит он насмешливо. - Ждете, когда командир полка сам слетает, потом объяснит, все разложит по полочкам? Ну да уж ладно. Пользуйтесь случаем. Дежурный! Быстро на стол лист бумаги и карандаш.
      - Можно вопрос? - торопливо вставляет Шаманов. - Вы для начала только скажите, сможем ли мы торпедировать ночью?
      - Сможете! Обязательно сможете, - уверенно отвечает Борзов, садясь на подставленную скамейку. - Трудности будут, особенно в первых полетах. Сегодня я их ощутил, когда первый раз в темноте с высоты почти к самой воде опускался. Высотомеру верить нельзя - там барометрическое давление атмосферы обязательно отличается от установленного на аэродроме. Вместо моря внизу видна чернота. Поэтому страха по горло, а удовольствия нет. Однако, как видите, смог. И за вас я уверен, что сможете...
      "13 декабря. Как говорит Миша Лорин: "Нас опять затянула беспросветная мгла". Погода такая, что даже в разведку не выпускают..."
      "1 января 1944 года. В новогоднюю ночь мы собрались в летной столовой. Посередине обеденного зала красовалась нарядная елка. На стенах - красочно оформленные победные сводки, итоговые таблицы, дружеские шаржи. Чувствовалось, что над их составлением изрядно потрудились парторг полка майор Букин и пропагандист капитан Марголин.
      С грустью смотрели мы с Ивановым на творчество неизвестного карикатуриста, изобразившего наши удивленные физиономии на фоне спокойно плывущего фашистского транспорта. За кормой у него след торпеды, огромный вопросительный знак и надпись: "Так почему она не попала?" А рядом веселые лица Колесника, Чернышова, Васильева, Шаманова, Бунимовича.
      На другом плакате нашему экипажу тоже адресовалось персональное пожелание: "В новом, 1944 году бить врага только по носу!"
      Теперь попались мы шутникам на заметку. И обижаться вроде бы не на кого. Если не можешь бить по носу, то сам получай по загривку...
      После полуночи немного повеселились и разошлись отдыхать".
      "5 января. Над аэродромом все время стоит низкая облачность, и мне приказано тренировать молодых летчиков в выполнении торпедных атак с маневром на малых высотах. С утра и до вечера по границе аэродрома трактор таскает огромный фанерный макет корабля, а я летаю с пилотами на двухштурвальной машине и атакую эту мишень. Получается здорово. Тренировка классическая. Особенно лихо летают Евграфов, Кливцов, Шишков, Шарыгин и Дорошенко".
      "13 января. Сегодня погиб экипаж Бунимовича - разбился на наших глазах..."
      Пасмурный, унылый рассвет. Резкие порывы холодного ветра непрерывно выталкивают из залива низкие темные клочья дождевых облаков. Колючая морось сечет до боли посиневшую кожу лица, леденит поникший кустарник, покрывает блестящей наледью оголенные сучья деревьев.
      Сумрачные, подавленные ненастьем, сидим на нашем КП. Из комнаты оперативного дежурного доносится осипший, простуженный голос Борзова.
      - Мне все понятно! - кричит он кому-то в телефонную трубку. Попытаемся выполнить. Тумана не ожидаем. Вышлю разведчика... Юрия вышлю, с сигарой...
      Мы посмотрели на Бунимовича. Опершись спиной о дощатую стену, он повернулся на голос. На белесом фоне четко вырисовывалась его стройная, худощавая фигура. Голова, обрамленная черной густой шевелюрой, чуть наклонилась вперед. Кожа на выпуклом лбу и щеках слегка сморщилась от ожогов, полученных при пожаре на самолете. Коричневые зрачки больших глаз смотрят на дверь внимательно, ожидающе...
      - Бунимовича к командиру! - раздается голос дежурного.
      Оглянувшись, Юрий кивком головы приглашает штурмана и шагает в приоткрытую дверь.
      Мы выходим на улицу. Уже совсем рассвело. Ветер по-прежнему гонит с залива низкую облачность, оголтело рвет кусты и деревья. Но мороси нет, и видимость стала приличной. С земляного бугра, насыпанного над командным пунктом, просматриваются стоянки и летное поле.
      Вот закрутились винты, и послышался рокот моторов. Грузно покачиваясь, самолет Бунимовича порулил от стоянки. Короткая остановка на полосе - и стремительный, быстрый разбег. Рокочущий гул сотрясает промерзшую землю.
      Ни пуха тебе, ни пера!..
      Через час получили радиограмму: "Обледенение сильное. Пытаюсь пробиться на высоте". Борзов прочитал и махнул безнадежно рукой.
      - На КП оставить в дежурстве два экипажа. Остальным отдыхать. Может, облачность к ночи немного рассеется.
      Часы ожидания тянутся медленно. Шахматы надоели. Склонившись на валик дивана, Иванов задремал. Николай молодец! Знает, если к ночи погода улучшится, нам тоже придется лететь.
      На исходе четвертого часа дежурный радист доложил начальнику штаба: "Бунимович передает, что атаковал танкер водоизмещением десять тысяч тонн. Возвращается. На борту все в порядке".
      - Придется с десятой победой поздравить, - улыбнулся начальник штаба гвардии подполковник Кичинский.
      - Пробились ребята, - вздохнул дежурный. - А погодка не улучшается. Ветерок только стих. Как бы туманчик опять не пожаловал.
      Кичинский озабоченно поглядел на него и неуверенно возразил:
      - Не пожалует... Метеобоги клянутся не допустить. Будем надеяться, что не обманут.
      И снова все стихло. Опять потянулись секунды, минуты, часы...
      Меня разбудил телефонный звонок.
      - Бунимович уже на подходе, - ответил кому-то дежурный. - Будет минут через двадцать, не раньше.
      - Даже поспать не дадут, - проговорил Иванов, вставая с дивана. - Кто там такой беспокойный нашелся?
      - Капитан Васильев со старта звонил. Наш аэродром закрывает туманом, а запасных нигде нет.
      Мы вышли на улицу. Ранние сумерки надвигались стремительно. Контуры отдаленных предметов уже не проглядывались. Над головами медленно проплывали тонкие хлопья приподнятого тумана. Из соседней землянки, словно из-под земли, неожиданно вынырнул Чернышов.
      - Туманчик пока не сплошной, но достаточно вредный, - поглядел он на небо. - Юрий, конечно, пилот замечательный. Однако придется ему попотеть.
      - Для него это семечки, - улыбнулся в ответ Иванов. - Последнее время мы все от пота не высыхаем. Пойдемте на старт. Там нам будет виднее.
      Над головой зашумели моторы. Васильев схватил микрофон:
      - "Сокол"! Я - база. Как слышишь?
      - Я - "Сокол". Слышу отлично. В просветах тумана вижу ваши огни.
      Голос у Юрия хриплый, но бодрый, уверенный, хотя в воздухе он находится почти девять часов.
      - "Сокол"! Туман приподнятый, тонкий, семь-восемь баллов. Нижняя кромка метров на тридцать. Заходи повнимательней.
      - Я - "Сокол". Вас понял. Буду стараться.
      Гул моторов постепенно стихает. Самолет удаляется. Каждый из нас представляет, как внимательно Юрий смотрит на землю в разрывы тумана, ищет глазами ориентиры. Огни полосы далеко позади. За туманом уже их не видно. Теперь внизу словно черная пропасть, укрытая облачной ватой. Только по времени, а точнее, чутьем должен угадывать он момент разворота.
      Васильев сигналит карманным фонариком. С шипением включаются посадочные прожекторы, заливая слепящим светом прикрытую наледью землю.
      Поеживаясь от холода, смотрим в ту точку, откуда должны показаться огни самолета. Снова слышится гул. Приближаясь, он нарастает и ширится, сотрясает насыщенный влагой морозный воздух. Вдалеке над землей появляется красный глазок. Цепляясь за нижнюю кромку тумана, он притухает и загорается снова, становится ближе с каждой секундой.
      - Все... Теперь сядет, - облегченно вздыхает Васильев.
      И тут же взревели моторы, ударили в землю форсажным звенящим грохотом. Красный глазок заметался, запрыгал, дернулся вверх и стремительно ринулся вниз. Пламя огромного взрыва озарило пурпуром нависшую рваную облачность и скорбно поникшие ветви одинокого дерева...
      "14 января. Под Ленинградом началось наступление наших войск..."
      Все прибыли на командный пункт по срочному вызову. У карты толпятся командиры эскадрилий, заместители командира полка: Пономаренко, Кичинский, Калашников. Глядя на нас, Борзов улыбается, а глаза холодные, строгие. Откашлявшись, оглянулся на карту, указкой обвел приморский плацдарм.
      - Началось, дорогие товарищи, - проговорил он негромко. - Началось изгнание фашистов с ленинградской священной земли. Два с лишним года сидели они под стенами города. Два с лишним года зарывались под землю, укрывались бетоном и сталью, создавали и укрепляли свой Северный вал. Наши войска нанесли им удар вот отсюда, с плацдарма. Солдаты ринулись в наступление. Грудью своей прорывают они рубежи обороны, бьют фашистов в окопах, в ходах сообщения, обливаются кровью, но рвутся вперед. Мы должны вместе с ними громить фашистскую нечисть. Как назло, нам мешает погода. Туман пока не расходится. Наша задача - находиться в готовности к вылету. При первой возможности будем бомбить врага днем и ночью...
      "15 января. На всем фронте, от Лигово и до Колпина, не умолкая грохочут орудия. От Пулкова по фашистам ударила 42-я армия. Метр за метром пехота вгрызается в оборону противника, медленно движется к Стрельне, Пулкову, Пушкину. Фашисты упорно сопротивляются, не теряют надежды отбить все атаки, отсидеться в укрытиях под накатами блиндажей, под бетонными плитами, за глубокими рвами и рядами противотанковых надолб.
      Представители штаба дивизии сообщают, что наша пехота под шквальным огнем. Но упорно ползут по-пластунски солдаты. Стонет от взрывов под ними земля. А они все ползут и ползут, от воронки к воронке, от кустика к кустику. Потом вдруг кидаются яростной лавой. Врываются в дзоты, окопы, ходы сообщения. Колют фашистов штыками, ножами...
      Мы не летаем. Туман не расходится. Наоборот, он становится гуще. Бой не стихает. Ждут нас солдаты. Наверное, смотрят с надеждой на хмурое небо. И, не дождавшись, снова ползут от воронки к воронке..."
      "16 января. К вечеру подул ветерок, разметал нависшие клочья тумана, расчистил огромное звездное небо. Разбежавшись по самолетам, все подготовились к вылету.
      Нам бить по Рошпе, одному из опорных пунктов обороны противника. Чтобы взломать укрепления гитлеровцев, будем бомбить пятисоткилограммовыми бомбами..."
      В отработанном графике все учтено до секунды. Одиночными самолетами образуем своеобразное колесо. Первым взлетает мой экипаж. Потом, с интервалами, Гептнер, Стрелецкий, Победкин и все остальные. Бомбоудары один за другим, через три минуты. К моменту взлета последнего экипажа я должен успеть вернуться, подвесить бомбы и вылетать вслед за ним. Так колесо должно крутиться без перерыва всю ночь. Одновременно, но по другим целям, бомбят экипажи авиации дальнего действия и фронтовые бомбардировщики.
      Над командным пунктом зазеленела ракета. Штурман Николай Иванов нажал на кнопку секундомера. Через восемь минут на взлетную полосу порулил самолет Павла Колесника. Его бомболюки загружены САБами - светящими авиабомбами. Колесник со штурманом Сагателовым будут светить нам над целью.
      Взревели моторы, и самолет взвился в воздух. Теперь наша очередь. Внимательно осмотревшись, запускаю моторы. Они подготовлены и прогреты техником самолета лейтенантом технической службы Лупачом.
      - Пора, командир, - говорит Иванов. - До взлета осталось четыре минуты.
      Неторопливо снимаю машину со стояночных тормозов. Самолет тяжело сдвигается с места. Лейтенант Лупач мигает зеленым фонариком, переводит мерцающий луч на подкрыльные бомбы. Читаю короткую надпись: "За Ленинград!"
      Справа тихонько рулит Эрих Гептнер. За ним выдвигается Петр Стрелецкий. Короткий разбег - и мы в воздухе. Колесо возмездия завертелось.
      ...От Кронштадта ложимся на боевой курс. Пронзая темень тончайшей иглой, с острова в сторону Ропши светит прожектор. Иванов наводит машину точно на луч. До цели четыре минуты полета. По нашему курсу, с интервалом в пять - семь секунд, вспыхивают два САБа. Это Колесник и Сагателов начали выполнение задачи. Тотчас внизу, на земле, загораются десятки прожекторов. Их лучи лихорадочно шарят по небу, ищут Колесника, ищут меня. Вокруг самолета вспышки разрывов сливаются в огненный шар, из которого некуда вырваться.
      - Цель наблюдаю! Сейчас мы им врежем! - кричит Иванов, нажимая на кнопку.
      Сорвавшись с держателей, тяжелые бомбы исчезают внизу. Энергичным маневром бросаю машину в сторону. Она вырывается из огненного клубка. Развиваю предельную скорость. На земле видны непрерывные вспышки рвущихся бомб. Ярким цветастым ковром они накрывают черную землю.
      Стрельна уже позади. Зенитный огонь прекращается. Нужно быстрей посадить самолет и подвесить новые бомбы.
      ...Мы опять над Кронштадтом. Колесо продолжает крутиться без перерыва. Это четвертый вылет. Теперь обстановка переменилась. Уже не светят прожекторы, не стреляют зенитки. Их больше не существует. Фашисты раздавлены, смяты лавиной огня и металла. Они потеряли способность сопротивляться.
      Разворачиваю машину на боевой курс. На сердце легко и радостно. Сейчас еще разок отбомбимся, или, как говорит Иванов: "Подбросим фашистам еще одну порцию смерти".
      "17 января. Сегодня бомбили фашистов в Кипени. Успели сделать три вылета и получили сигнал закончить удары. Наверное, туда подошла пехота, и наше смертельное колесо пришлось срочно затормозить.
      Пехота увеличила темп наступления. Летчики и артиллеристы здорово помогают, бьют по противнику без перерыва круглые сутки.
      В первом ударе над Ропшей зенитки подбили самолет лейтенанта Евграфова. Парнишка не растерялся и сумел посадить искореженную машину на ближайшем аэродроме Борки. Молодежь на глазах закаляется, крепнет, превращается в зрелых отважных воинов".
      "20 января. Из Ропши возвратилась комиссия, проверявшая результаты наших бомбовых ударов. Впечатление очень сильное. От укреплений фашистов почти ничего не осталось. Прямым попаданием пятисоток уничтожен командный пункт вражеской дивизии. Из-под обломков бетонного бункера извлечены исковерканные трупы тридцати офицеров. Среди военнопленных попадаются оглохшие, очумевшие солдаты. Пехота шлет нам свою благодарность..."
      "22 января. Сегодня в полку торжество. Указом Президиума Верховного Совета СССР звание Героя Советского Союза присвоено нашим лучшим летчикам: Юрию Бунимовичу, Александру Разгонину, Михаилу Советскому, Аркадию Чернышову, Ивану Шаманову.
      Огласили Указ перед строем. Михаила, Аркадия и Ивана качали, несли на руках до командного пункта. Торжественно помянули погибших Бунимовича и Разгонина".
      "10 февраля. Погода снова испортилась. Днем низкие облака проносит почти над вершинами деревьев, а ночью аэродром закрывает туманом.
      Под низкими облаками летать очень сложно, а маневрировать для атаки тем более. Это мы остро почувствовали после ошибки, допущенной Николаем Победкиным. Во время атаки он выполнил разворот с большим креном, немного перетянул штурвал, самолет сделал бочку - перевернулся вокруг продольной оси - и врезался в землю.
      После этого случая командир полка сам проверил технику пилотирования летчиков, летающих в крейсерство. Погоду выбрал самую мерзкую. Облака стелились почти у земли. Снегопад снизил видимость до двух километров. А мы крутили глубокие виражи с максимальным креном, маневрировали в облаках на одном моторе, чуть не цепляя за лес, пробивали их вниз. Борзов с пристрастием контролировал каждого. Несмотря на мороз, я вылез из самолета мокрый от пота.
      На разборе Иван Иванович установил единую методику выполнения всех элементов полета и приказал отработать ее со всеми летчиками. Используя эту погоду, летаем с утра до ночи. Чуть облака приподнимутся - мы уже в воздухе. На границе аэродрома макет корабля бороздит снеговые сугробы, а мы тренируем пилотов в маневрировании для нанесения торпедных ударов в сложных условиях. Ребята потеют, по учатся с жаром, с огромным желанием".
      "15 февраля. В Ленинграде стало непривычно спокойно. На улицах больше не рвутся снаряды, не завывают сирены пожарных машин, не объявляют по радио: "Граждане! Начался артобстрел района. Всем укрыться в убежищах".
      Теперь угрожать Ленинграду блокадой уже больше некому. Тысячи скрюченных, смерзшихся трупов фашистских "завоевателей" навечно остались под Лигово, Стрельной, у Пулкова, Ропши, на красносельских позициях. А тех, кто успел улизнуть от возмездия, наши солдаты отбросили с ходу за Нарву и Чудское озеро.
      В такой обстановке и нам воевать стало чуточку проще. Проскочишь на бреющем к Чудскому озеру, перемахнешь через фронт, а там уж и Балтикой пахнет. Тридцать минут пролетел над Эстонией, выскочил в Рижский залив - и раздолье. Лети куда хочешь..."
      "17 февраля. Везет мне на всевозможные приключения. Кажется, было их столько, что одному, даже самому невезучему, человеку должно с избытком хватить на две жизни. Сегодня я понял, что это не так, что еще одного приключения мне как раз не хватало..."
      С утра экипаж находился в дежурстве с торпедой. На улице непроглядный туман с липкой моросью. Под тяжестью ледяного нароста обрываются провода, свисают как плети древесные сучья. Дороги сковало сверкающим гололедом. Природа, видимо, твердо решила исключить даже мысль о движении по земле и по воздуху.
      Но где-то начальство решило иначе. Кому-то как раз до зарезу втемяшился крейсерский вылет. Как ни ругался Борзов в телефонную трубку, как ни упрашивал вникнуть в нелепость подобной затеи, кто-то решил в этот раз не поверить его доказательствам и остался глухим к уговорам.
      На самолете механики дружно грохочут жгутами резины по крыльям, сбивая с них лед. Инженер эскадрильи подходит к кабине и говорит удивленно:
      - Ты не рехнулся?
      Убедившись по выражениям, что я еще в добром здравии, тут же уходит от самолета.
      ...Руководитель полетов включает рубильник. На полосе в направлении взлета вспыхивают огоньки. Я вижу лишь два самых ближних. Их удаление пятьдесят и сто метров. Дальше все скрыто стеной непроглядного мрака.
      Начинаю разбег. Колыхнувшись, огни побежали навстречу. Радужными факелами они вылетают из мороси и исчезают под крыльями. На циферблате прибора стрелка перевалила за скорость отрыва. Нужно еще подождать. Машина слишком тяжелая. Секунда, другая - теперь уже можно. Плавно тяну штурвал. Самолет отрывается. Немедленно ставлю кран шасси на "убрано". И... страшный удар сотрясает машину. Накренившись, она задевает крылом за сверкающий лед, ударяется фюзеляжем о полосу и с ужасающим грохотом скользит по земле.
      Постепенно скольжение прекращается. Выключив аккумулятор, выпрыгиваю из кабины на землю. Вижу: Иванов и Скляренко, живые и невредимые, стоят у разбитого фюзеляжа. Оглядев самолет, по вмятине на капоте убеждаюсь, что причиной падения явился удар обо что-то правым мотором. Кругом тишина. В тумане не видно ни зги. Кажется, мы остались одни в целом свете.
      - Вроде бы живы? - шепчет Скляренко. - Только куда нам идти? Ни огней, ни предметов не видно.
      В стороне сквозь туман промелькнули два огонька.
      - Фары! - кричит Иванов и выстреливает ракету. Огоньки приближаются к нам. Из эмки выходит Борзов.
      - Значит, здесь загудели, голубчики? - говорит он угрюмо. - Самолет расчехвостили в дым. Хорошо, что хоть живы остались. Как объясните причину?
      - После отрыва непонятный удар. Самолет зацепился за землю крылом и упал. Остальное вы видите.
      - С ударом пока не согласен. Причина, пожалуй, не в этом. Машина обледенелая. Подорвали без скорости. Она на крыло и свалилась. Ошибка элементарная, наиболее вероятная для подобных условий. Но нужно ее доказать. Едем на полосу. На ледке свежий иней. Место отрыва колес мы определим. От него по спидометру отсчитаем длину разбега. И все станет ясно даже в таком тумане.
      Усевшись в машину, медленно едем вдоль следа от фюзеляжа. Показались огни полосы. На ледке продолжают виднеться четкие борозды. Вот они кончились. Значит, до этого места машина летела. Немного дальше следы от колес покажут место отрыва. Левее, на полосе, что-то чернеет. Повернули туда. Перед нами - автомашина - маслозаправщик, лежит на боку. Рядом стоит огорченный шофер. Борзов открывает дверцу кабины.
      - Как ты здесь очутился, приятель?
      - Проезжал через полосу, товарищ майор. Вдруг громыхнуло что-то по кузову, и машина перевернулась.
      Борзов оглядел покореженный кузов.