Над волнами Балтики

      Две пятисотки одна за другой отрываются от самолета, цепляют за воду и, отскочив, пролетают над рубкой. Ближайшая рвется от лодки метрах в пятидесяти. Конечно, гидроударом по корпусу громыхнуло прилично. Всплывет ли она иль теперь погрузилась навечно? Этого мы уже не узнаем.
      Самолеты пристроились. Группа полностью, в сборе. У Филимонова в крыльях машины виднеются дыры и вмятины. По радио уточняю, насколько серьезны его повреждения.
      - Пустяки! Все нормально, - отвечает он возбужденно. - Жаль, что вторую добить не смогли.
      "24 августа. Сегодня тяжелый день! На задание летали несколько групп, и в каждой потери..."
      В составе моей пятерки экипажи Евграфова, Филимонова, Скрябина и Шарыгина. На флангах и сзади, чуть выше нас, маневрируют парами истребители во главе с Александром Буруновым.
      Взлетели мы по сигналу, без предварительной подготовки. Подъехал к стоянке начальник штаба майор Люкшин, дал нам место и время обнаружения конвоя, его курс и скорость, а на прощание добавил: "Маршрут проложите в воздухе. Удар нанесете по отработанной схеме. Экипажам занять места в самолетах. Запуск по зеленой ракете".
      - Где будем фронт проходить? - спросил Иванов после взлета и сбора всей группы.
      - Думаю, там, где проходили позавчера. Сплошные леса, и никто не стреляет.
      - Добро. Доверни на семь градусов влево. Через десять минут пройдем эту точку.
      Под самолетом мелькают верхушки разлапистых сосен. Горизонт впереди задымлен от пожаров. Минут через пять мы проскочим речушку Дубису и прорвемся во вражеский тыл.
      - Саша! Прижми своих кроликов, - говорю Бурунову по радио. - На высоте они демаскируют.
      - Понял, - отвечает он утвердительно, и его истребители тут же снижаются к самому лесу.
      Дымка сгущается. В кабину доносится запах дыма и гари. Перед глазами мелькнула речушка. Сейчас будет фронт. Чувствую, как напрягаются мускулы, а пальцы сжимают баранку штурвала. Похоже, я приготовился прыгнуть через препятствие...
      Под нами мелькают окопы и блиндажи. Над фашистами мы появились внезапно. Они не увидели нас на подходе и теперь не успеют встретить огнем.
      - Пронесло, - облегченно вздыхает Скляренко. - Так бы всю жизнь воевать согласился.
      Мы снова над лесом. Скоро на нашем пути будет поле. Обходить его трудно и незачем. Там у фашистов нет средств ПВО. Это проверено в прошлых полетах.
      Лесок под машиной становится ниже и реже. Впереди на опушке виднеются покосившиеся домики бедняцкого хутора. А в стороне - что-то новое, похожее на подковы из свеженарытой земли.
      - Кажется, самолетные капониры? - тревожно говорит Иванов. - Наверное, тут фашисты площадку для истребителей делают. Может, зенитные средства уже притащили?
      В тот же момент отовсюду ударили автоматы и пулеметы. Спереди, сзади, с боков понеслись к самолетам снаряды и пули. Рука механически двинула газ к номиналу. Перескочив через домики, мы оказались над полем и снизились к самой траве.
      С боков "эрликоны" стреляют не целясь. Снаряды их сыплются веером и почти не опасны. Но сзади один автомат пристрелялся точнее. Сверху, рядом с кабиной, проносятся трассы и гаснут в траве впереди самолета.
      От них я спасаюсь скольжением вправо и влево. Но трассы ложатся все ближе и ближе. Нужно быстрей дотянуть до большой одинокой березы и за развесистой кроной укрыться от глаз наводчиков. Иначе собьют, собьют обязательно...
      До березы всего триста метров. Начинаю набор высоты. И сразу удар по передней кабине. Самолет клюнул носом. Наклонившись, береза несется навстречу, чудовищно вырастает в размерах.
      Рывком беру штурвал на себя. Перед глазами сплошная зеленая масса. Страшный удар сотрясает машину. В ушах раздается оглушительный треск. И опять тишина с заунывным напевом моторов...
      Глаза затуманены режущей болью. По щекам льются слезы. Впереди темнота. Но моторы гудят, продолжают работать. Значит, мы еще в воздухе, еще не упали.
      - Командир! Высоко от земли оторвались, - раздается в наушниках голос Скляренко.
      Правой рукой чуть толкаю штурвал от себя. Пальцы левой очищают глаза, отдирают от век непонятную клейкую массу.
      По кабине несется воздушный поток. Начинаю немножечко видеть. Зрачки заливает слезой. Постепенно туман исчезает. Остекление кабины разбито. Пол завален древесной корой и зелеными листьями. Обтекатель на левом моторе прижался к цилиндрам. Крыльев не видно. Они плотно укрыты ветвями березы. Самолет превратился в летающий куст. Как же мы еще держимся в воздухе?..
      Показания приборов нормальные, но левый мотор сильно греется. Сброшенная торпеда падает в лес. Машина становится легче. Палец давит на кнопку внутренней связи:
      - Доложить состояние самолета и самочувствие!
      - В корме все нормально. Ударом повредило стабилизатор, сорвало остекление кабины и антенну. Связи ни с кем не имею. Ведомых не вижу.
      Голос у Скляренко взволнованный. Повреждение стабилизатора - дело не шуточное. На нем крепятся рули глубины. Нужно вести самолет аккуратнее, не допускать перегрузок, не доломать его окончательно.
      - Иванов! Ты почему не ответил? Как себя чувствуешь? Если слышишь, нажми световую сигнализацию.
      Штурман молчит. Лампочка не загорается. Что с ним случилось? Неужели убит? А может быть, ранен и лежит без сознания? Снаряд разорвался в его кабине. И береза ее покорежила здорово...
      Глазам уже лучше. Боль почти прекратилась. Скоро опять будет фронт. Осторожно снижаю машину к деревьям. На опушке вижу окопы, ходы сообщения, тонкую ленту речушки Дубисы. Теперь уж действительно можно сказать: "Пронесло". Под нами своя территория.
      К аэродрому подлетаем на высоте двести метров. Пробую выпустить шасси. Машину встряхнуло. На индикаторе видно, что вышли все три колеса. Это какое-то чудо. После такого удара передняя стойка наверняка деформирована.
      - Скляренко! Идем на посадку. Шасси сработали, но я в них не верю. Если сломаются, вытащи штурмана. Я постараюсь выбраться сам.
      Садимся на грунт. Полоса приближается. Осторожно тяну штурвал. Теряя скорость, самолет потихоньку снижается, мягко цепляет за траву колесами. Почти сразу же слышится треск и удар. Машина валится на нос и влево, трещит и ломается. Инстинктивно снимаю с замка в толкаю крышку входного люка кабины. Наступает гнетущая тишина. Над самолетом висит непроглядное облако едкой коричневой пыли. Спрыгнув на землю, бросаюсь к передней кабине. Она почти развалилась. В рваном проломе стоит Иванов. От головы и до ног он залит кровью.
      Положив Николая на траву, оглядываюсь. Через летное поле на полном ходу несется санитарная машина, бегут солдаты-зенитчики. Где же Скляренко? Куда он девался?
      - Скляренко! - кричу что есть силы. - Скляренко!
      Ответа не слышу. Раздвинув столпившихся рядом солдат, бросаюсь обратно к машине. Пыль уже села, припудрив искореженную обшивку сероватым налетом. Над задней кабиной видна голова. Лицо у Сергея белее бумаги. Из носа на подбородок стекают две тонкие струйки крови. В горле слышатся хрипы...
      Зажало в турели. Он задыхается. Нужно быстрее вытащить.
      - Ломайте кабину! - командую подбежавшим солдатам.
      Вцепившись руками в надломанное стальное кольцо, солдаты с треском выдирают турель из обшивки, бережно кладут на носилки почти безжизненное тело, несут к санитарной машине. Иванова уже погрузили. Врач пропускает меня в кабину.
      - Где у вас доктор?
      - Сейчас позову, - отвечает испуганно девушка в белом халате и выбегает из ординаторской.
      Через щелочку в двери гляжу в полутемный большой коридор. Около стен на кроватях, носилках и просто на топчанах лежат раненые солдаты. Их много, молодых и постарше, бородатых и безбородых. Рядом крутятся санитары, отбирают тяжелых и куда-то уносят.
      В конце коридора появляются две фигуры в белых халатах. В одной узнаю убежавшую девушку. Рядом с ней пожилой худощавый мужчина. "Чего она испугалась? - промелькнула запоздалая мысль. - Неужели я такой страшный?"
      - Чем могу быть полезен? - говорит подошедший мужчина, с сожалением глядя на меня. - Вы, кажется, ранены?
      - Я абсолютно здоров, но товарищи... Двое. В морской синей форме. Прошу осмотреть и помочь.
      - Товарищей уже смотрят. Результаты сейчас нам доложат. Ну и видок же у вас, - качает он головой. - Полюбуйтесь-ка в зеркало.
      Только сейчас замечаю в углу умывальник и большое трюмо. Увидев себя, даже вздрагиваю. В зеркале у меня не лицо, а уродливо-грязная маска с воспаленными красными веками. Рваный китель покрыт слоем пыли и пятнами крови.
      - Нюра, возьмите китель у капитана и приведите его в порядок. А вы умойтесь холодной водичкой и успокойтесь.
      ...Осторожно виляя между дорожными выбоинами, "санитарка" выезжает за город. В кузове на носилках лежат Иванов и Скляренко. У Иванова осколочные ранения в голову и большая потеря крови. У Сергея дела похуже. Переломаны кости предплечья, ребро и ключица. Немного затронуто легкое. Но оба держатся молодцом.
      В госпитале они не остались. Упросили врачей положить их в полковой лазарет. Это, пожалуй, и правильно. Хирурги свое дело сделали, а остальное доделают наши врачи.
      ...На командном пункте Борзова не оказалось.
      - На стоянку уехал, - пояснил мне майор Люкшин. - Выпускает две группы и сам вылетать собирается. Пока его нет, ты сходи в общежитие и надень другой китель. На пятна смотреть страшно.
      "29 августа. За август мы потопили более десяти кораблей и транспортов. Так доложил партсобранию подполковник Борзов. Он дал высокую оценку действиям летчиков, техников, оружейников, торпедистов. С особенной теплотой отозвался о действиях молодежи. Быстро перенимая накопленный опыт, она воюет напористо, смело, с задором. Однако потери полка непрерывно растут, особенно при пролете через линию фронта. Это вызывает необходимость отработки и совершенствования новых тактических приемов при выполнении прорыва в Балтийское море и при нанесении ударов.
      Собрание длилось четыре часа. В выступлениях коммунисты делились опытом, отмечали недостатки в боевых действиях тактических групп, предлагали новые приемы боевого использования торпедоносцев и "топмачтовиков" при выполнении совместных атак.
      Анализ потерь показал, что гибнут в основном молодые экипажи, пока не сделают первых пять - семь вылетов, то есть тогда, когда они еще не освоили полеты на очень низких высотах, с выполнением маневра в зоне огня и почти мгновенным применением оружия. Поэтому опытным летчикам-коммунистам нужно использовать каждую свободную минуту для бесед и рассказов, для отработки маневра над вновь созданным полигоном, в воздухе личным примером учить молодежь".
      "30 августа. Стремясь уменьшить потери, фашистские конвои стараются проходить через район наших действия в темное время суток. Днем интенсивность движения вражеских транспортов резко понизилась. Для осуществления непрерывной борьбы на морских коммуникациях в полку создана особая группа из летчиков-ночников. В нее вошли экипажи капитанов Шаманова, Меркулова, Федора Клименко и мой, старших лейтенантов Николенко, Гагиева, Ивана Клименко и лейтенанта Шишкова. Вместе со штурманом полка майором Котовым Борзов отобрал и наиболее опытных навигаторов: капитанов Лорина, Рензаева, старшего лейтенанта Андреева, лейтенантов Уткина, Демидова, Фурса, Бударагина.
      Мой штурман Николай Иванов уже вышел из лазарета. Раны на голове и лице едва затянулись, но он прошел медкомиссию и получил допуск к полетам. У Скляренко дела неважнецкие. Переломы срастаются медленно. Вместо него стрелком-радистом назначен старший сержант Васильев".
      "2 сентября. На рассвете воздушной разведкой обнаружен конвой в составе четырех транспортов и четырех кораблей охранения. Для нанесения удара вылетели два звена "топмачтовиков" под командованием старшего лейтенанта Николенко и лейтенанта Баженова..."
      При пролете через линию фронта гвардейцы попали под ураганный зенитный огонь. Самолет лейтенанта Токарева был поврежден и вернулся на свою территорию. Остальные экипажи прорвались к Балтийскому морю.
      Недалеко от Либавы пятерка пересекла береговую черту и почти сразу столкнулась с конвоем. Из труб четырех транспортов дым вырывался густой черной завесой. Вода у форштевней вскипала высокими пенными брызгами.
      - Раскочегарились до упора! - крикнул ведомым Николенко. - Ночью до порта дойти не успели, теперь стараются наверстать. Сейчас мы их подхлестнем. Я и Разбежкин ударяем по концевому. Звену Баженова бить по двум головным.
      - Понял! Спасибо за щедрость, - ответил Баженов. - Мы с Пискуновым ударим по первому, Сенюгину атаковать второй транспорт.
      Разомкнувшись, самолеты устремились в атаку. Перед глазами гвардейцев мелькают снаряды и пули. Но транспорты уже в перекрестиях прицелов. Бомбы, сорвавшись с держателей, валятся вниз, ударяются о поверхность воды, рикошетом взвиваются вверх, будто стремятся догнать самолеты. Взрывом одной ФАБ-500 сносит трубу и надстройку на концевом транспорте. Из чрева огромного судна вверх вырываются языки пламени. Две пятисотки одновременно врезаются в борт головному и разрывают его пополам. Третий транспорт от взрыва бомбы, сброшенной лейтенантом Сенюгиным, осел на корму.
      Проскочив сквозь конвой, экипажи сближаются, собираются в группу. В наушниках слышится голос Баженова:
      - Как же теперь мы докладывать будем? Один утонул, а два еще держатся. Но и для них поминание уже уготовано.
      - Так и доложим, - возбужденно смеется Николенко. - Один на шесть тысяч под воду пустили. А два по пять тысяч всерьез повредили. Видишь, сверху наши разведчики ходят? Они зафиксируют их погружение.
      - В гидросистеме давление ноль, - тревожным голосом сообщает Разбежкин.
      - Нашел чем хвалиться. Приготовься к посадке на пузо, - ободряет его Баженов. - Как у других получается, наверное, не раз наблюдал. Затянись ремнями покрепче. Штука не очень приятная, но для нас не смертельная.
      "7 сентября. Дневным экипажам приходится туго. Они с трудом пробиваются через зенитный огонь у линии фронта. Ночники воюют успешнее. Почти каждую ночь один или два экипажа топят фашистские транспорты.
      Одержали очередную победу Иван Шаманов со штурманом Михаилом Лориным. Они обнаружили и потопили вражеский транспорт водоизмещением шесть тысяч тонн".
      "13 сентября. На бреющем линия фронта стала непроходимой, особенно для истребителей. Торпедоносцы в полете могут снижаться до минимальных пределов, пролетать по низинам оврагов, проноситься между деревьями. А на "яках" так летать трудно, мотор расположен впереди летчика и мешает ему наблюдать за землей. И получается, что торпедоносцы промчатся, фашистских зенитчиков всполошат, а следом летят истребители, и высота у них двадцать пять тридцать метров. Тут зенитчики их и сбивают. Оставшись без истребителей, ударная группа не может прорваться к конвою и возвращается.
      Сегодня нам было поручено изменить эту тактику, отработать один из новых приемов..."
      После взлета группа собралась над аэродромом. У меня в правом пеленге экипажи старшего лейтенанта Васильева и лейтенанта Пискунова, в левом лейтенантов Разбежкина и Сенюгина. Задача у нас необычная: сначала пробиться за облака, над ними пройти через линию фронта, в море снова выйти под облачность и нанести удар по конвою.
      На первый взгляд все выглядит просто: взял и пробил облака вверх и вниз. Для меня одного это сделать нетрудно. Но, к сожалению, я не один. Слева и справа четыре "бостона", а сзади двенадцать Як-9. Семнадцать машин армада! Попробуй проткни восьмибалльную облачность...
      Высоту набираю над летным полем. Глаза непрерывно следят за самым большим окном в облаках. Чувствую, что за нашим маневром внимательно наблюдают с земли, смотрят и ждут, что получится из этого первого опыта. Наверно, там очень волнуются, так как знают, что из летчиков группы лишь трое могут летать в облаках, а остальные четырнадцать по приборам летать не умеют.
      На КП меня вызвали неожиданно. Задачу поставил командир дивизии полковник Курочкин. Объяснив, что и как нужно сделать, он устало сказал:
      - Знаю, ты хочешь мне возразить. Скажешь, что это невыполнимо. Вспомни, сколько за эту войну мы решали невыполнимых задач? К сожалению, и эта не будет последней. Облака не сплошные. Нижняя кромка выше тысячи метров. Пробивайся в окно, проведи в него группу. Задачу выполни обязательно.
      Высота перевалила за тысячу шестьсот метров. Облака нависают над головой. В них впереди появляется длинная узкая щель. Ее я приметил еще перед взлетом.
      Даю команду сомкнуться как можно плотнее и начинаю энергичный набор высоты. Щель извивается. Пилотировать трудно. Выполнив очередной доворот, почти упираюсь в белую стену. Это граница окна. До верхней кромки облачной ваты еще не менее сотни метров. Неужели не перетянем?
      - Внимание! Впереди облака. Если зацепим, то только верхнюю кромку. Всем прижаться ко мне, сохранять свое положение по летящему впереди самолету. Кто оторвется, смотрите на авиагоризонт. (Авиагоризонт - прибор, показывающий положение самолета в пространстве при отсутствии видимости естественного горизонта.) Удержите машину от кренов на двадцать секунд.
      Нос самолета врезается в сероватую массу. В кабине сразу темнеет. Глаза устремляются на приборы. Машину немного подбалтывает, но я должен держать ее точно в режиме. Над головой промелькнули голубые просветы. Еще секунда, и перед взором появляется волнистое белоснежное поле.
      Оглянувшись, вижу один "Бостон" и один истребитель. Значит, пробились вверх лишь Васильев и Бурунов. Остальные над облаками не появляются. Над нами светит лучистое солнце. Видимость изумительная. Каждую темную точку можно заметить за несколько километров. Развернувшись на запад, даю команду по радио:
      - Всем лететь в направлении фронта самостоятельно. Облака пробивать одиночными самолетами в окна. Сбор группы над верхней кромкой.
      Минуты тянутся медленно. В эфире молчание. На запросы самолеты не отвечают.
      - Правый мотор начал греться, дает перебои, - раздается в наушниках голос Васильева.
      Отвечаю автоматически, не вдумываясь в слова:
      - Возвращайся на базу. Мотор не насилуй. Лучше выключи сразу. Машина отлично идет на одном.
      Снижаясь, машина Васильева скрывается в облаках. Мы остаемся вдвоем с Буруновым.
      - Что будем делать? - говорит он невесело. - Облака впереди без просветов. Ребятишки сквозь них не пролезут.
      - Пройдем минут десять. Если никто не появится - вернемся домой...
      - Ну и цирк вы устроили! - хмурится инженер эскадрильи Лебедев, помогая стянуть парашютные лямки. - Скрылись вы в облаках. Мы уже успокоились. Вдруг бомбы летят - пятисотки на голову падают. Попадали мы с перепугу, а они за леском разорвались. Только на ноги поднялись, глядим, истребители из облаков друг за другом выскакивают. Кто штопорит, кто пикирует, кто спиралью вращается. Землю увидит, встряхнется как стриж и - стрелой на посадку.
      Положив парашют, Лебедев достает папиросы.
      - Ты закури, пока начальство не появилось. Рассердился полковник...
      - А дальше что было?
      - Дальше опять чуть со страху не умерли. Насчитали мы одиннадцать стрижей, а уж следом и наши как утюги падать начали. Вращались они солидно, не торопясь. И выводили не сразу, а над самой землей. Высота их от смерти спасла. Сейчас все машины уже на стоянках. Будет нам с ними мороки...
      На рулежной дорожке зафыркал "виллис".
      - Ну, развалил свою группу?! - сердито выкрикнул полковник Курочкин. Не нравится новая тактика - действуй по-старому. Бери двух "топмачтовиков" и бреющим по тому же маршруту прорвись. На подготовку к полету - тридцать минут.
      Развернувшись, "виллис" обдал нас бензиновой гарью.
      - Рассердился комдив, - прошептал сочувственно Лебедев. - Да ты не горюй.
      ...Огромное поле изрыто воронками, перепахано глубокими бороздами. Куда ни посмотришь - виднеются танки в самоходные пушки. Здесь их десятки. Обгорелые чудища замерли в самых различных позах, наклонив, словно хоботы, стволы искривленных орудий.
      - Ух и побоище было! - удивленно проговорил Иванов. - Погляди, командир, как те два на таране сцепились. Даже башни удара не выдержали.
      Впереди показался курящийся дымом лесок. В кустарнике замелькали ячейки позиций, солдаты, машины, орудия. Перед глазами взметнулась стена из сверкающих точек и дымных комочков. По фюзеляжу и крыльям глухой барабанной дробью застучали осколки и пули.
      - На машине Сачко дымится мотор! - хрипло выкрикивает старший сержант Васильев. - У нас пробит фюзеляжный бак. Бензин вытекает на пол кабины, говорит он спокойнее.
      "Пробит фюзеляжный бак! В нем основные запасы бензина. До цели уже не дотянем. Нужно вернуться. И как можно быстрей".
      Палец давит на кнопку радиопередатчика:
      - Всем возвращаться! Истребителям прикрыть отстающих.
      Теперь - полный газ. Разворачиваю машину и лечу две минуты вдоль фронта. Скорость растет. Стрелка бензиномера почти зримо катится влево, регистрирует сильную утечку бензина. Под самолетом мелькают деревья. Теперь еще разворот. Курс - девяносто градусов. Опять мелькают снаряды и пули... Кажется, фронт уже позади.
      - Вырвались целыми. Как с бензином? - Голос у Иванова немножечко вздрагивает.
      - Попробуем дотянуть. Минут на двадцать с гарантией. Лишь бы на форсаже моторы не отказали.
      После посадки сразу же выключаю оба мотора и, используя инерцию самолета, выкатываюсь с бетонной дорожки на грунт. Из фюзеляжа и крыльев бензин вытекает как кровь - красноватыми струйками. Через минуту вокруг машины образуется пахучее озеро.
      Еще один самолет на высоте двести метров пролетает над стартом и, чуть накренившись, выполняет мелкий вираж.
      - Похоже, что Скрябин резвится, - уверенно говорит Иванов. - Звук у моторов нормальный, а с посадкой не очень торопится. Наверное, шасси повреждены.
      Над лесом появляется третий "Бостон" со следом густого черного дыма. Над ним барражируют шесть истребителей. Выпустив шасси, он с ходу идет на посадку. Нам уже видно, что винт на правом моторе стоит неподвижно.
      - Это Сачко. Опять досталось Иосифу, - с сожалением говорит Николай. Глядите, и Скрябин заходит за ним. Нормально колесики выпустил.
      Приземлившись, обе машины становятся недалеко от моей. Вид у них страшный. В обшивке зияют рваные дыры. На черном от копоти самолете Сачко обтекатель мотора разбит прямым попаданием. На самолете Скрябина сорван руль поворота, отбита половина руля глубины.
      - Ты чего не садился, пижон? - спросил его Иванов, обнимая за плечи.
      - Сачко дожидался, - устало вымолвил Скрябин, стирая ладонью капельки пота со лба. - Моя машина хоть плохо, но управлялась. Моторы нормально работали. Горючего много. А у него с мотором неладно. Того и глядя загорится. Думаю, сяду, подломятся шасси, загорожу ему полосу. Куда он, бедняга, приткнется?..
      Из леса на полосу выскочил "виллис" и, развернувшись, направился к нам.
      - Куда вы?! Сгорите! - вскрикивает Васильев, бросаясь наперерез.
      Осторожно объехав красноватое озеро, полковник Курочкин выпрыгивает из кабины.
      - Разделали вас под орех, - прищурился он, поглядев на машины. Значит, опять не пробились к конвою. А он, наверное, к Либаве подходит, новые силы фашистам подбросит. Плохо у нас получается, братцы. Неужто мы ничего не придумаем?..
      - Придется усилить ночные удары, - сказал подошедший подполковник Борзов. - Интенсивность дневных перевозок у фашистов значительно снизилась. А ночью мы топим их еще мало. Нужно активизировать минные постановки и максимально использовать лунные ночи для крейсерства. Этим мы заставим противника вернуться к дневным перевозкам, а имеющееся время используем для отработки новых вариантов прорыва.
      - Пока согласимся, - махнул рукой Курочкин. - Но только пока. Луна не надежный союзник. Через неделю, максимум полторы, она светить перестанет. К этому времени мы должны найти способ прорываться к противнику днем.
      "18 сентября. Вчерашней ночью добился успеха наш командир подполковник Борзов. Вместе со штурманом майором Котовым они обнаружили в потопили крупный вражеский транспорт".
      "21 сентября. Фашисты в панике бегут из Эстонии. Развивая успешное наступление, войска Ленинградского фронта вышли на ближние подступы к Таллину. Пятью экипажами мы срочно перелетели на аэродром Клопицы для нанесения ударов по удирающим из Таллина транспортам".
      "23 сентября. От волнения не нахожу себе места. Упустили такую цель! На рассвете мы обнаружили крупный транспорт противника. Двухтрубный гигант шел в составе конвоя из трех транспортов и пяти кораблей охранения. Заметив конвой, мы ушли в темноту и оттуда детально разведали обстановку. Этот транспорт был самым крупным. Из пяти кораблей охранения три располагались неподалеку от него.
      - Здорово фрицы его охраняют! - заключил Иванов. - Если утопим, их всех перевешают. Рискнем, командир? Цель-то уж больно заманчива.
      И мы, как говорится, рискнули. На сближении фашисты нас даже не видели. Ни один пулемет не стрельнул. Торпеду бросили с дистанции шестьсот метров, с небольшим упреждением. И пошла она точно на транспорт. А дальше случилось невероятное. Заметили фашисты всплеск от торпеды и открыли по самолету ураганный огонь. Второпях они целились плохо, и трассы пролетали далеко в стороне. Перескочили мы через транспорт и увидели, что один из сторожевых кораблей полным ходом идет на торпеду и стреляет по ее следу из автоматов. А транспорт поплыл невредимым. И мы ничего не могли ему сделать".
      "26 сентября. В течение нескольких суток войска Ленинградского фронта совместно с моряками Балтийского флота очистили от фашистов западное побережье Эстонии от Таллина до Виртсу, захватили морские базы и порты, и мы вернулись к себе.
      Улетая, на высоте двести метров приблизились к ленинградским окраинам. День был на редкость погожим. Осеннее солнце ярко освещало проспекты и площади, скверы и парки огромного города. По улицам проносились трамваи, автобусы, автомашины. Там и сям дымились трубы заводов. Потоки людей сновали по тротуарам, заполняли аллеи. А над Невой величаво возвышался Исаакий, подпирая закрашенным сферическим куполом синее небо.
      - Ух красотища какая! - восхищенно проговорил Иванов. - Смотришь, и даже не верится, что здесь умирали от голода люди, а фашисты их круглые сутки из пушек расстреливали. Исчезла блокада, как сон, как кошмар, но народ ее никогда не забудет".
      "27 сентября. Преследуя отступающих, войска Ленинградского фронта полностью заняли восточное побережье Рижского залива, можно сказать, прорубили для нас окно в Балтику. Теперь нам не обязательно прорываться через линию фронта на участке от Добеле до Расейняя, подвергаясь опасности быть уничтоженными, даже не долетев до балтийского берега. После вылета тридцать минут полета на север - и мы в Рижском заливе. А там - лети куда хочешь..."
      "5 октября. Мощным ударом в направлении от Шяуляя на Плунге войска 1-го Прибалтийского фронта смяли противостоящего противника и начали быстрое продвижение на запад, к побережью Балтийского моря.
      Полк летает почти непрерывно и днем и ночью. Каждые сутки мы топим не менее двух транспортов".
      "9 октября. Ночью летали на крейсерство. Задание выполнено успешно..."
      Погода над сушей была неважной: моросил мелкий дождичек, сквозь толстые облака луна не просвечивала. К концу первого часа полета Иванов вдруг сказал:
      - Может, вернемся? Хоть разок отоспимся к утру.
      В такую погоду мы все равно ничего не отыщем. Только ночь проболтаемся без толку.
      Не высказав возражений, я решил пролетать еще полчаса и, если погода не станет лучше, прекратить бесполезную трату сил и ресурса.
      Минут через двадцать дождь прекратился, в облаках появились просветы.
      - Погодка-то вроде налаживается, - ожил мой штурман. - Хороши бы мы были, если б вернулись. И как у меня язык повернулся такое советовать!..
      В стороне показался ущербленный лик луны. Казалось, это не диск, а лицо человека с компрессной повязкой на раздутой от боли щеке.
      Снизившись до трехсот метров, летим над районом поиска. Искрятся на лунной дорожке волнистое море. Играет в воде золотистыми бликами. Вдали показался какой-то предмет. Длинным темным штрихом он впечатался в бисерно-медное поле. Может, корабль? А может, что-то другое?.. Секунда, другая - и штрих пропадает в неверном искрящемся свете. Очередная шутка луны, не осветившей обратный скат высокого водного гребня.
      Полет уже длится два с половиной часа. Нам скоро пора возвращаться. Тело устало от непрерывного напряжения. В горле першит от сухости. В мозгу закипает обидная мысль: "Кажется, ничего не найдем. Обратно пройдем ближе к шведскому берегу".
      - Командир, посмотри, что-то справа чернеет, - вялым голосом говорит Иванов.
      Я тоже заметил в волнах черноту, но боюсь обознаться. Если мы оба видим, значит, нужно проверить.
      Довернув, сближаемся по касательной. Чернота становится явственней, четче.
      - Можно ложиться на боевой, командир. Это транспорт! - кричит Николай. - Курсом на север. Ход - узлов восемь.
      Дистанция - километр. Теперь на фоне лунной дорожки контуры транспорта обрисовываются как на экране кино. Он однотрубный, на пять тысяч тонн. В воде сидит низко, значит, загружен.
      Слева из темноты вылетают цветастые трассы. Это стреляет невидимый нам корабль охранения. Мелькая перед глазами, снаряды проносятся выше и ниже кабаны, ударяются в воду, высекая жемчужные брызги.
      Дистанция - восемьсот. С транспорта в лоб ударяют огнем автоматы. Стрелки нас не видят и бьют наугад, осыпая пространство радужными искрами.
      - Ну, молитесь, собаки, - говорит Иванов. - Бросил! - кричит он неистово.
      - Торпеда пошла! Вижу след, - отвечает Васильев. Энергично хватаю штурвал на себя. Провалившись под самолет, контуры транспорта исчезают из виду. Крутым разворотом выхожу из створа луны. Сторожевик нас теряет из виду и прекращает стрельбу.
      - Взрыв! Наверное, одновременно с торпедой взорвались котлы! - кричит возбужденно Васильев.
      Над водой в лунном свете вздымается облако пара. Транспорт еще на плаву, но корма почти полностью скрылась под волнами.
      - Покрутись, командир, в стороне, - просительно говорит Иванов. Хочется досмотреть, как он сгинет из глаз окончательно.