Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Над волнами Балтики

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Пресняков Александр / Над волнами Балтики - Чтение (стр. 10)
Автор: Пресняков Александр
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      - Я?.. С удовольствием. Но, думаю, они сами напишут, - с какой-то искренней, подкупающе теплой улыбкой ответил Вишневский. - Тема уж больно завидная. Прямо симфония смелости, мужества. Только она специфичная, трудная. А профессиональный писатель знаком с жизнью летчиков понаслышке. Большое, правдивое полотно здесь напишет лишь тот художник, кто с вами в военном котле поварится, с воздушной стихией сроднится. Эту симфонию нужно до боли выстрадать, собственным сердцем прочувствовать. Кто, кроме вас, ее с подлинным чувством пилота раскроет? Кто в нее вложит тот пыл, страсть и отвагу, которые вас в поднебесье на подвиг толкают?! Вы, например, обернулся он вдруг в мою сторону. - Может быть, чувствуете потребность рассказать окружающим о величии подвига ваших товарищей?
      Ошеломленный внезапным вопросом, я растерялся, не знал, что ответить... Он, видно, понял мое состояние и, усмехнувшись, продолжил:
      - Может, не вы, а кто-то другой. Может, не все, но один или два за перо непременно возьмутся. Это продиктуется неуемной душевной потребностью рассказать о себе, о товарищах. Такое к кому-то придет обязательно. Ну, а уж мы, писатели, если нужно, им в этом поможем...
      Раздался последний звонок. Нас пригласили на сцену. Разговор прекратился. Вишневский сел рядом с Хохловым у самой трибуны. Я любовался его простым, открытым лицом, черными с проседью волосами и думал: "Вот она, глыба ума и таланта! Сколько в нем опыта, силы и знаний, уменья так цельно и ясно выложить мысль на бумагу, оживить, вдохнуть в нее душу, сделать мыслящей, говорящей. Сколько в нем воли, терпенья, усидчивости. Пишет ночами, лист за листом, день за днем, год за годом... Такое у меня не получится. Я даже матери листик один написать собираюсь неделю..."
      "10 мая. Погода установилась на редкость теплая. После суровой голодной зимы ленинградцам такая весна как подарок. Мы уже загораем на солнышке. Дни стали длинные, а ночи - короткие, поэтому боевая нагрузка заметно снизилась. На ближние цели еще успеваем слетать по два раза. А если бомбим объекты в глубоком тылу, то темного времени на один полет не хватает. Приходится засветло и взлетать, и садиться.
      Живем в семи километрах от аэродрома в дачном поселке у Ленинграда. На северной его оконечности, там, где Дорога жизни пересекается с другой дорогой стоит двухэтажный особнячок с резными верандочками и небольшой остроконечной башенкой. Говорят, до войны здесь в уютных семейных комнатах отдыхали работники горпищепрома. Сейчас Ленинград заблокирован фашистами, и горпищепром, наверное, ликвидирован. Поэтому домик временно заняли мы..."
      Сегодня, отоспавшись после полетов, как всегда, разбрелись по просторному дачному дворику. Над поселком стояла дремотная, удивительно мирная тишина. Солнце, словно раздобрившись, жарко грело парную весеннюю землю, наливало живительной силой разбухшие, уже давшие первую зелень древесные почки. Казалось, кругом все расплавилось в душном пахучем мареве. Обнажившись до пояса, мы позагорали на садовых скамейках, подставляя палящим лучам иззябшую за зиму, иссиня-белую кожу.
      "20 мая. Говорят, человек привыкает к любой обстановке. Это, пожалуй, правильно. Мы, например, уже свыклись с войной и не можем представить себя в другом состоянии. Даже наша боевая работа вошла в определенную, привычную колею, проводится по установленному распорядку. Летаем мы только ночью. Поэтому в 17 часов нам ставят задачу; в 19.00 - начинается ужин; в 20.00 садимся в автобус и едем на аэродром; в 20.30 - уточнение задачи на командном пункте; с 21.00 до 22.00 - вылет на боевое задание. Полеты заканчиваются между тремя и четырьмя часами утра, после чего мы завтракаем и отсыпаемся до обеда.
      Так живем и летаем почти каждые сутки. Меняются только названия целей, боевая нагрузка и очередность полетов. Все остальное регламентируется режимом..."
      С одной стороны, это очень удобно. От командира полка и до моториста все знают, когда и что нужно делать, без дополнительных указаний выполняют работы и своевременно отдыхают.
      Но, с другой стороны, в работе по четкому графику для нас таится большая опасность. Ночи-то стали короткими. Возвращаемся мы, как правило, через Финский залив, пролетая с рассветом через "ворота" шириной около двадцати и длиной пятьдесят километров. Один за другим мы висим в этой узкости по восемь-девять минут. Внизу под тобой - вода, сверху - небо, с севера - финны, а с юга - фашисты. Врагу выставить здесь воздушный патруль самое милое дело. Аэродромы под боком. С рассветом посты наблюдения просматривают эту "кишку" от одного берега до другого. И через пару ночей от нашего полка только крохи останутся...
      А задумался я над этим после вчерашнего случая. Бомбили мы причалы и склады в морской базе Котка. Зенитный огонь там сильнее, чем в Хельсинки. При отходе один из снарядов разорвался чуть ниже правой моторной гондолы. Осколки ударили по крылу, фюзеляжу и перебили тягу правого сектора газа. Мотор сразу же перешел на малые обороты и перестал управляться. Домой пришлось добираться только на левом. Повреждение меня почти не волновало. Бензобаки течи не дали. Машина была уже легкая, могла лететь без снижения и хорошо слушалась рулей. Правда, скорость пришлось держать минимальную. Поэтому к нашим воротам я прилетел с опозданием, когда восходившее солнышко уже золотило перышки тоненьких облаков. Картина такая, что залюбуешься. Вдруг в наушниках голос штурмана:
      - Командир! Впереди, левее и выше, - два "мессера"!
      Глянул: действительно, "мессершмитты" на полосочке светлого неба, как на экране, просматриваются. Направляются курсом к финскому берегу. Пока нас не видят.
      Конечно, я немного струхнул. Самолет-то и так еле держится. "Ну, думаю, - именно вас нам сейчас не хватает. Если заметят, добьют обязательно..."
      Толкнул я штурвал от себя, разогнал самолет и к самой воде прижался. Внизу на рассвете значительно темнее. И проскочил просто чудом у них за хвостами к Кронштадту.
      После этого и задумался: "Почему вражеские истребители оказались в заливе на утренней зорьке? Им в это время делать там нечего. Может, случайно - тогда волноваться не следует. А если с намерением?.."
      "21 мая. Перед обедом встретил полковника и поделился своими сомнениями. Он, как всегда, улыбнулся с хитринкой, хлопнул ладонью меня по плечу и сказал:
      - Правильно мыслишь, лейтенант. Твое боевое донесение я внимательно прочитал. Только запоздали фашисты закрыть нам ворота. Тогда, на рассвете, они не один, а два патруля над заливом повесили. Ты задержался над Коткой, поэтому с одним из них встретился. Остальные наши бомбардировщики до их прилета успели через узкую часть проскочить. Мы же вам интервал между взлетами на пять минут сократили. Боевой порядок полка стал вдвое плотнее. От этого и график пролета ворот изменился, все успели пройти через них в темноте".
      "25 мая. Третьи сутки сидим на земле. Хмурые низкие облака нескончаемой пеленой закрывают весеннее солнце, поливают раскисшую землю мелкими брызгами теплой мороси. Вчера прилетели еще восемь экипажей. Неожиданно в их числе обнаружились мои однокашники по училищу: Николай Деревянных и Иван Зотов. Встретились как родные, почти до утра вспоминали курсантские годы и разбросанных войной товарищей.
      Из других прилетевших летчиков выделяется гвардии лейтенант Шаманов. Все уважительно величают его Иваном Гавриловичем. А лейтенантские нашивки ни в коей мере не гармонируют с энергичным умным лицом и кряжистой фигурой тридцатипятилетнего мужчины. Призвали его из Полярной авиации. Летает он уже более пятнадцати лет, отличается отработанной техникой пилотирования, особенно в сложных условиях.
      Наконец-то вместе с Червонооким появился и Федор Волковский. За этот период он раздобрел и приобрел еще более внушительную осанку.
      Полковник Преображенский зашел на веранду, увидел нас всех и засветился от удовольствия. Два месяца назад мы прилетели сюда всего пятью экипажами. Теперь же в двух эскадрильях более двадцати экипажей дальних бомбардировщиков-торпедоносцев. Да во второй эскадрилье скоростных бомбардировщиков на аэродроме Гражданка - девять экипажей. Сила немалая. От удара таким кулаком любому объекту не поздоровится..."
      "8 июня. Сегодня мы действительно грохнули. Всем полком навалились на фашистский аэродром, расположенный около города Красногвардейск, и бомбили его три часа. Получилось результативно..."
      Взлетели до наступления сумерек. Пока высоту набирали, стемнело. Оборона у фашистов там сильная. Уже на подходе нас встретило восемнадцать прожекторов, а сколько зениток стреляло, сосчитать невозможно.
      Прицелился Кошелев и сбросил пятисотки на взлетную полосу, чтобы фашистские самолеты в воздух не поднимались. В этот момент нас схватили прожекторы, один за другим моментально в светящийся купол спаялись и повели по огромному темному небу. В кабине все осветилось, как днем. Даже болтики на приборной доске засверкали. Тут же разрывы снарядов машину подбрасывать начали. Положение очень тяжелое. Вырваться из такого купола практически невозможно. И медлить нельзя ни секунды.
      Отдал я штурвал и бросил машину в пикирование. Имитирую падение сбитого самолета. Воздух вокруг свистит. Скорость за пятьсот перевалила. А лучи словно веером небо вокруг оплели и снижаются вместе с машиной. Высота с четырех километров до двух за считанные секунды уменьшилась. Ниже отвесно снижаться нельзя. При выводе у самолета просадка получится, и он зацепит за землю. Только хотел за штурвал потянуть, как прожекторы оторвались и стали кого-то другого выискивать.
      Второй удар нанесли на рассвете. Прожекторы уже не включались. Зенитный огонь стал значительно слабее. При подходе к боевому курсу на развороте взглянул на аэродром. Стоянки и летное поле словно оспой изрыты воронками. Дым от горящих машин и строений черными клубами стелется понизу. Штурман меня довернул чуть правее и протянул через нетронутую стоянку серию стокилограммовых бомб.
      ...На фотоснимке бомбовые взрывы словно грибы, а три самолета накрыты их шапками.
      "10 июня. Погода снова испортилась. Днем солнце просвечивает, а к ночи наползает низкая облачность с моросью или дождем.
      Иногда, в нелетные вечера, у нас организуются танцы. Когда автобус стоит у ворот после ужина, значит, мы не летаем, и знакомые девушки из поселка приходят к нам в гости. Тогда на веранду выходит Виктор с баяном..."
      Как же быстро меняются люди. Как они любят улыбку и шутку, тянутся к радости, к жизни. Совсем недавно эти девчушки жили одной лишь мыслью о хлебе, проклинали фашистов, блокаду, спали в нетопленных комнатах прямо в пальто, в полушубках и в валенках. Исхудавшие брели по заснеженным улицам. Шатались, но знали: если упал, то не встанешь...
      Но вот прибавили чуточку хлеба. Стали полностью отоваривать карточки. Засветило весеннее солнце. Зазеленели трава и деревья. И люди отогрелись, оправились. Живут хоть и впроголодь, но бодрятся. Знают: скоро конец фашистам, конец блокаде. А девушки платьица, туфельки вынули. Даже губы помадой подкрашивать начали...
      "11 июня. Перед рассветом нас всех разбудили и полусонных привезли на КП. В небе светились яркие звезды. Возникла возможность продолжить бомбежку аэродромов.
      Над Сиверской появились уже на рассвете. Фашисты налета не ожидали. Зенитчики не стреляли: видимо, не рассчитывали на внезапное улучшение погоды. Аэродром был забит самолетами. Их даже не затащили в укрытия и ангары. Опять Петр Кошелев ударил по-снайперски...
      Просматривая фотоснимки, Преображенский подозвал Оганезова:
      - Ты погляди, комиссар, что у нас получается. Нужно, пожалуй, их чаще до света поднимать. Сонные в яблочко бьют, как по заказу. За работу спасибо, друзья! От ленинградцев спасибо великое! Жаль, не знают они и не ведают, сколько жизней мы им сохранили".
      "12 июня. Сегодня гвардии полковник Преображенский в паре с капитаном Дроздовым поднялись в воздух с торпедами. Маскируясь низкими облаками, они на рассвете проскочили в Нарвский залив и атаковали фашистское судно. Обе торпеды прошли под целью, но не взорвались. Видимо, углубление было поставлено великовато. Вернувшись, Преображенский доложил о результате командующему ВВС КБФ и получил указание приступить к уничтожению кораблей и судов противника систематическим нанесением торпедных ударов. Завтра мы приступаем к дежурству с торпедами..."
      В небе ни облачка. Словно отмытое теплым весенним дождем, оно светится бездонной голубизной. Легкий порывистый ветер наполняет окружающий воздух бодрящей свежестью. Начальник минно-торпедной службы полка майор Григорий Петрович Орлов вместе со старшиной Алексеем Карпенковым, матросами Петром Бородавка и Николаем Задорожным заканчивают последние приготовления оружия к боевому вылету. Осмотрев последнюю торпеду, Орлов вытирает руки мягкой ветошью.
      - Углубление изменить не забыли? - в который раз уточняет капитан Дроздов, подходя к самолетам.
      - Все просмотрели как надо, Александр Тимофеевич. Углубление на торпедах два метра поставлено. Меньше, сам понимаешь, нельзя. Будут при волнах наружу выскакивать, точность по курсу понизится.
      - Значит, два метра? Ну хорошо, - повторяет Дроздов и подзывает меня с Бунимовичем: - Вы, молодцы, не тушуйтесь в атаке. Главное - высоту как положено выдержать. Будем у Толбухина маяка пролетать, не забудьте свою высоту скорректировать. На башне, у самого верха, кольцо белой краской для нас нарисовано. По высоте оно точно на двадцать пять метров над уровнем моря находится.
      - Это вы нам и вчера говорили, - улыбается Бунимович. - Еще добавляли, что главное в первой атаке - ударить внезапно, ошеломить фашистов новым приемом, не дать им опомниться и оборону свою подготовить.
      - Значит, и это сказать не забыл? - удивленно промолвил Дроздов и вдруг от души рассмеялся. - С этим ударом у меня уже голова закружилась. Только и думаю, как бы чего не забыть. Хочется каждую мелочь припомнить. Дело-то больно серьезное, трудное. Требует навыков, опыта. Мы этот опыт когда-то крупицами собирали, на полигоне по элементам до тонкости шлифовали. Вот и пытаюсь вам все втолковать до полета. А погодка, погодка-то какова! запрокинул он голову. - С ясного неба фашисты нас ждать не должны. Знают, при солнышке мы не летаем. Значит, внезапность удара пока обеспечена.
      ...Серые волны, искрясь и сверкая от солнечных бликов, быстро проносятся под фюзеляжем. Прямо по курсу темной полоской маячит Кронштадт. Шаровый купол собора как огромная башня возвышается над низким берегом острова-крепости.
      Снизившись к самой воде, Дроздов направляет машину прямо на купол. Под ним высота метров десять, не больше. Под нами - примерно двенадцать. Постепенно он жмется все ниже и ниже. Мы маневрируем следом за ним. Фронт почти рядом - у Сестрорецка. На фоне воды мы сумеем быстрее укрыться от наблюдения с финского берега.
      Купол приблизился. Вместе с приземистым контуром берега он постепенно вздымается, будто гигант вылезает из пены прибоя. Отвернув, огибаем прибрежную кромку. Под нами мелькают бетонные стены фортов и причалов, пирсы и молы, казармы, хранилища. Всюду снуют, копошатся фигурки матросов. Кажется, им нет числа. Сняв бескозырки и каски, они машут нам на прощание.
      Под нами твердыня Балтийского флота - Кронштадт! Его исполинские орудия бьют по фашистам. Днем и ночью крупнокалиберные снаряды уничтожают врагов под Урицком, под Пулковом, около Стрельны, под Ропшей и Кипенью. А сколько его моряков бьются у стен легендарного города! Смелостью, яростью, неукротимой отвагой и лихостью славятся их батальоны, полки, бригады. В тяжкое время голодной блокады Кронштадт, как заботливый любящий брат, поделился последним куском с Ленинградом, дал ему хлеб, и крупу, и остатки консервов. Многих он спас от голодной смерти...
      Впереди, чуть левее, появился Толбухин маяк. Его вершина тонкой иглой врезается в небо. Башня из красного кирпича стремительно приближается. Почти у ее верхушки виднеется белая полоса. Вот она, наша заветная высота, высота, на которой торпедоносцы бросают торпеду, завершая лихую атаку. Два с половиной десятка метров. Чуть-чуть выше мачт и других корабельных надстроек. Только с такой высоты длинное тело торпеды благополучно уходит под воду.
      Плавно подтягиваю штурвал, и машина взмывает на уровень белой отметки. Фиксирую взглядом метраж удаления от воды. Его обязательно нужно запомнить, больше того - затвердить себе накрепко. Торпеда ошибок не терпит. Бьется об воду и тонет, если бросают чуть выше или ниже. И сразу насмарку весь трудный полет, весь смысл смертельного риска...
      Суша уже далеко позади. Перед нами лишь море и небо.
      Небо! Огромное, синее, чистое! Оно как сплошной бирюзовый шатер распахнулось до самых краев горизонта. Ниже раскинулась водная даль. Море, вздымаясь ленивыми серыми волнами, сверкает и плещется, будто бы дышит под самолетом.
      * * *
      - Командир! Остров Гогланд по курсу.
      Впереди, над обрезом кабины штурмана, виднелась всхолмленная длинная полоса.
      Остров Гогланд двадцатикилометровой гористой грядой протянулся с юга на север, разделяя Финский залив на две части: западную и восточную. В восточной большие суда противника появляются редко. Наши штурмовики и пикировщики надежно перекрывают этот район. Зато в западной части фашисты чувствуют себя в безопасности. Днем туда мы летим впервые.
      Довернув самолет левее, ведущий ложится на курс обхода острова с юга. Прижимаясь к воде, летим по касательной к берегу.
      - И зачем под берег полезли? - волнуется Кошелев. - Сами себя обнаружить хотим. Там же у финнов посты наблюдения.
      Не уяснив себе цели маневра ведущего, отвечаю как можно спокойнее:
      - Аэродромов на Гогланде нет. А посты нас, наверное, давно обнаружили. На таких островах, как Нерва и Соммерс, их у финнов достаточно.
      Успокаивая Кошелева, я в душе разделяю его волнение. Если фашисты обнаружат торпедоносцы, "мессершмитты" перехватят нас запросто. По южному берегу Финского залива аэродромов у них достаточно. Но командир, видно, тоже об этом думает. Он понимает цену внезапности...
      Кончается остров на юге пологим мыском. Пролетев чуть мористее, огибаем его и берем курс на запад. Оборвавшись, береговая черта исчезает за самолетом. Теперь мы опять над безбрежной морской стихией.
      Минуты тянутся медленно. На воде до самого горизонта не видно ни мачт, ни дымков. Где и когда повстречаем противника? Пока впереди только гладкие серые волны да одинокие белые чайки.
      Внезапно ведущий качает машину с крыла на крыло. Это сигнал: "Разомкнись для атаки". Значит, он что-то увидел. Но где? Кошелев мечется по кабине. Он, как и я, ничего не видит.
      Скорость гасится медленно, и так же медленно машина ведущего уходит вперед. Накренившись, Дроздов маневрирует вправо. Опять в поле зрения берег Гогланда. До него километров десять - двенадцать.
      - Сторожевик и транспорт по курсу! - кричит исступленно Кошелев. Кажется, Дроздов атакует сторожевик. Доверни чуть правее, бросим по транспорту.
      Только теперь я увидел фашистов. Сначала - транспорт, потом, чуть левее, - сторожевой корабль. Дистанция около четырех километров. Бурунного следа за ними нет. Может, увидим, когда подлетим поближе?
      Отпустив ведущего метров на двести, разгоняю машину до скорости сбрасывания. Одновременно "щупаю" высоту. Волны мелькают под самолетом. Кажется, нужно немножечко выше. Пальцами плавно тяну за штурвал.
      Двадцать пять по Толбухину. Это уж точно!
      - Транспорт без хода. К нам правым бортом под семьдесят градусов. Целься по центру! - командует Кошелев.
      Правильно, Петя. Теперь и я вижу, что транспорт не движется и борт нам подставил. Нужно точнее прицелиться и самолет провести как по струночке.
      Борт сторожевого корабля окаймляется вспышками. Трассы снарядов и пуль устремляются к самолету Дроздова. Изменив высоту, он резким движением бросает машину левее.
      - Дистанция два километра, - хрипит в наушниках голос Петра. - Подойдем к нему ближе.
      - Самолет Бунимовича сзади, правее. Дистанция триста, - информирует Лукашов.
      Значит, и Юрий решил бить по транспорту. Это совсем хорошо. Кто-то из нас попадет обязательно. Подлечу еще ближе, пока сторожевик отбивается от Дроздова.
      Самолет командира окутан светящимся градом. Под ним снаряды и пули секут беспокойные быстрые волны, вскипают султанами белых сверкающих брызг. Взяв высоту, он летит как стрела, без маневра.
      - Дистанция полтора. Приготовиться!
      Голос Кошелева срывается от волнения. Нос самолета будто бы замер, нацеленный в центр, на надстройки транспорта. Высота - двадцать пять. Пальцы невольно вцепились в штурвал, зажали его как клещами, до хруста, до пота в ладонях. Ослабить, ослабить немедленно! Нужно спокойно и точно держать машину в режиме.
      Ярко блеснув полированной сталью, торпеда Дроздова отделяется от фюзеляжа и исчезает в фонтане сверкающей пены. Сразу вскипает пузырь буруна. Затем на поверхности появляется ее след. Пузырчатая светло-зеленая нить, разрезая как бритвой сверкающий глянец воды, стремительно приближается к сторожевику.
      Машина взмывает резким рывком.
      - Бросил! - кричит в возбуждении Кошелев.
      - Торпеда пошла! - вторит ему Лукашов.
      Почти машинально энергичным движением бросаю свой самолет к самой воде, под трассы несущихся пуль и снарядов...
      * * *
      Преображенский жмет руку Дроздову и направляется к нам. Глаза сверкают задором.
      - Молодцы! Одно слово - гвардейцы! Транспорт и сторожевик завалили. Капитан Бородавка, какое сегодня число?
      - Тринадцатое июня, товарищ гвардии полковник.
      - Значит, тринадцатое?
      - Так точно.
      - Вот вам и чертова дюжина! - хохочет Преображенский. - А говорят, она несчастливая.
      - Правильно говорят, - улыбается гвардии полковой комиссар Оганезов. Несчастливая для фашистов.
      ...В нашем дворике ни души. Запах цветущей сирени дурманит уставшую голову. Спать почему-то не хочется. Сирень напомнила Ригу. Перед глазами тенистый Стрелковый парк, Бастионная горка. Там, в центре города, у ограды православного собора, в июне сирень расцветает душисто и буйно. Только она почему-то пышнее, кустистее здешней. Мысль возвращается к пережитому за день. А здорово сегодня получилось! Первое в жизни торпедирование и...
      "16 июня. Перед Кронштадтом густая дымка. Свинцово-серой стеной перегородила она залив, словно отделяя его от суши. Нам обязательно нужно пробиться к островному аэродрому Бычье Поле. По данным воздушной разведки, к острову Гогланд подошли фашистские транспорты и стали на рейде бухты Сууркюля. Приказано нанести по ним торпедный удар во взаимодействии со штурмовиками, под прикрытием истребителей. Встреча и сбор назначены над Кронштадтом..."
      Готовились тщательно. Шутка ли, первый совместный удар со знаменитыми "илами". Однако, когда получили сигнал на вылет, на самолете Дроздова не запустился мотор. Пришлось лететь парой: ведущий - я, Бунимович - ведомый.
      Как нам мешает проклятая дымка! А видимость все понижается. Кругом потемнело, словно в вечерних сумерках.
      - Не соберемся мы с ними в такую погоду, - сомневается Кошелев. - В самую пору одним прорываться. Может, махнем по прямой, мимо берега? Скажем, что дымка зайти помешала.
      Прижав машину к самой воде, я решил обязательно выйти к Кронштадту. Сквозь дымку уже начинают проглядываться очертания берега. Еще немного терпения...
      Чуть не цепляя за крыши кронштадтских домов, кое-как проскочили до аэродрома Бычье Поле. Над его границей Кошелев дает условный сигнал. Сразу со старта и от стоянок идут на взлет "илы" и истребители. Оторвавшись от земли, они моментально пристраиваются, образовав вместе с нами четкий красивый клин. Левее и выше меня, почти фронтом, приткнулись ступенчатой лесенкой серебристые тупоносые "ишачки" - истребители И-16. Правее, крыло в крыло с самолетом Бунимовича, встали массивные горбатые "илы".
      - Ловко сработали чижики! Как на параде! - восхищенно произнес Лукашов. - Значит, пилоты солидные, с опытом. Таким в бою довериться можно.
      На траверзе острова Лавенсаари дымка рассеялась. Снова над головой распахнулось бездонное небо, а под крылом заблестели кудрявые серые волны. Чуть посопев в микрофон, Кошелев огорченно вздыхает:
      - Дымка-то разошлась! Будто ее и не было. Теперь нам труднее придется. Противник увидит нас раньше, а курс для атаки как раз против солнца получится.
      ...Еле заметной черточкой на горизонте появляется остров Гогланд. Увидев его, штурмовики покачивают крыльями и увеличивают скорость. Выйдя вперед, они уходят дальше и дальше, уменьшаясь, становятся черными точками. За ними от нас отрываются и истребители. Сверкая на солнце короткими крылышками, верткие "ишачки", раздробившись на пары, занимают пространство между нами и "илами".
      Летим параллельно далекому берегу. Бухта - в северной части острова. Значит, атаковать мы должны с востока на запад. Солнце стоит у нас слева, прямо над островом. Его свет отражается в волнах, слепит глаза.
      - Бухта на траверзе. Курс девяносто, - обыденным тоном докладывает Кошелев.
      Это уже разворот для атаки. Нужно, пожалуй, здесь отпустить Бунимовича.
      Плавно качнув самолет, взмываю короткой горкой и, энергично свалив его в крен, ухожу от ведомого влево. Каждый из нас атакует самостоятельно.
      Солнце, повиснув над носом машины, светит прямо в лицо. Береговая черта приближается быстро, разрастается горной безликой махиной. Впереди чуть виднеется бухта, накрытая шапкой дымных разрывов. Там уже "илы". Они атакуют причалы и склады, отвлекают внимание зенитчиков. Мы приближаемся точно по плану. Лишь бы солнце куда-нибудь скрылось, не мешало быстрее увидеть противника...
      Блики мелькают как яркие зайчики. Берег сереет за солнечным светом. Он почти рядом. Нужно успеть подобрать высоту и обнаружить борта транспортов в этом сумбуре сверкающей серости.
      - Петя! Ищи! Почти ничего не вижу.
      - Проклятое солнце! Я совсем как слепой, - нагибается Петр к носовому визиру. - Ага! Теперь вижу два транспорта. Возьми пятнадцать правее. Вот так. Дистанция три километра.
      Мощные водяные столбы вздымаются прямо по курсу и рассыпаются белыми брызгами.
      - Береговая! - кричит Лукашов. - Пушки береговые бьют по воде. Взрывами крупных снарядов создают водяные завесы.
      Значит, заметили. Далековато. С берега в море, по солнышку, видимость очень хорошая.
      Слева и справа бурыми шапками вскипают дымки от разрывов зенитных снарядов. Трассы снарядов и пуль то и дело мелькают сверху и снизу. Прямо по курсу искристое море снова дыбится белым высоким фонтаном. Это действительно водяная завеса. В ней самолет разлетится на части. Резким рывком поднимаю машину и пролетаю над пенными брызгами.
      - Где Бунимович?
      - Отходит правее! Дистанция триста! - кричит Лукашов.
      - Два километра. Цель еле вижу, - говорит взволнованно Петр. Приближаться нет смысла, нельзя - собьют на подходе. Уже накрывают разрывами! Дай чуть левее. Уточни высоту. Бросил!
      - Торпеда пош...
      Резкий удар снизу вверх, по хвосту, вышибает из пальцев баранку штурвала. Клюнув, машина несется навстречу волнам. Тут же хватаю штурвал и тяну на себя. Кажется, что на него подцепили многопудовую тяжелую гирю. Медленно, словно бы нехотя, поднимается нос самолета. Волны сверкают под люком передней кабины. Чувствую, что не смогу, не успею осилить эту могучую, доселе неведомую тяжесть.
      Вот, чуть не чиркнув, кабина проносится прямо над пенистым гребнем и наконец-то устремляется вверх, словно целясь на солнце.
      Кажется, вытащил!.. Кажется, живы!..
      Пот из-под шлема льется в глаза и солеными каплями липнет к губам.
      Плавно, как можно плавнее толкаю штурвал, а глазами кошусь на далекую воду. Маневром пускаю машину вдоль берега.
      - Что там в хвосте? Доложите быстрее.
      - Под самолетом снаряды взорвались. Водяная завеса краешком нас зацепила. Хвост поврежден. В кабине вода. Я и Бабушкин живы.
      Голос у Лукашова усталый, надтреснутый.
      - Где Бунимович?
      - Сзади, левее. Нас догоняет.
      - Как результат?
      - Результат неизвестен. Нас в тот момент водой окатило. Пока разобрались - уже далеко, против солнца не видно.
      Чувствую, руль глубины повинуется плохо, триммер - механизм балансировки - не действует. Значит, удар по хвосту был серьезным...
      Покачав головой, инженер эскадрильи Лебедев безнадежно машет рукой:
      - Меньше трех суток никак не получится. Триммер сорвало. Руль глубины искорежен. Но хуже всего с хвостом. Вы посмотрите на вмятину. Силовой набор искалечен. Нужно править, менять, усиливать. В общем, придется хвост делать заново...
      Мы повернулись к подъехавшей эмке.
      - Выходит, сегодня досталось вам здорово? - спросил Преображенский, поднимаясь с сиденья. - Ну ничего, это дело привычное. От души поздравляю с прямым попаданием. Из Кронштадта штурмовики сообщили. Видели взрыв в носовой части транспорта. Не зря головой рисковали.
      Кошелев с Гришиным переглянулись.
      - Только один? - заикнулся Гришин.
      - А ты что - на десяток рассчитывал?
      - Не на десяток, а минимум на два.
      - Ух вы и жадные! - рассмеялся полковник. - Две торпеды на транспорт. Это же замечательно! А тебя, - обратился Преображенский ко мне, - поздравляю особо, с присвоением знания гвардии старший лейтенант. И хватит без нашивок ходить. Сегодня же галун получить и завтра одетым по форме представиться.
      - Мне не положено. Я же...
      - Раз приказал, значит, положено. А с судимостью разберусь. Ее давно снять должны.
      "22 июня. Вот и закончился год этой страшной войны. Кровавый, мучительно тяжкий, он явился для нас испытанием силы и мужества, стойкости, смелости, верности делу народа и партии. И мы его выдержали.
      Правда, фашисты пока еще злобствуют на нашей многострадальной земле. Они продолжают кричать на весь мир о "скорой кончине Советов". Но это уже не пир, а похмелье.
      Мы устояли! Стойко сдержали звериный натиск и на удар отвечали ударом. Мы били и бьем их везде: под Ленинградом и в Севастополе, на Украине и в Заполярье. А уж такого разгрома, как под Москвой, фашисты нигде и никогда не испытывали. Но это только начало. Живыми с нашей земли они не уйдут. Мы будем бить их до полной победы.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19