Пресняков Александр Васильевич
      Над волнами Балтики
      Аннотация издательства: Войну лейтенант А. В. Пресняков встретил под Ригой. Вместе с товарищами - балтийскими летчиками он участвовал в тяжелых боях в Прибалтике. Эскадрилья, в которой воевал лейтенант, обороняла Ленинград, прикрывала Дорогу жизни. Затем он служил в прославленном на Балтике 1-м гвардейском минно-торпедном полку. О мужестве боевых друзей, их стойкости рассказывают дневниковые записи балтийского аса, дополненные его же воспоминаниями.
      Содержание
      От автора
      Часть первая. Сорок первая отдельная
      Первые испытания
      Над Ладогой
      Боевые будни
      В тылу врага
      Часть вторая. Крылатая гвардия
      Гвардейцы
      Третья Краснознаменная
      Остров Соммерс
      Неудачный полет
      Конец ленинградской блокады
      Под крылом - Балтика
      За сотым
      "Торпедоносцы, вперед!"
      Эпилог
      От автора
      На пожелтевших страничках скупые, торопливые карандашные строки. Почерк неровный, местами почти неразборчивый. Фронтовые записки... За каждой фразой кроется многое: горечь утрат и радость побед, непримиримая ярость жестоких боев и повседневная тяжесть фронтовых невзгод и лишений. За лаконизмом как бы укрылись штрихи и детали минувших неповторимых событий. Но стоит только вчитаться, и воскресают в памяти, казалось бы, забытые дни и недели войны, лица друзей, командиров, товарищей, фронтовые разговоры, характерные жесты... Их ничто не может стереть и изгладить.
      Летят годы. Все меньше становится друзей, тех, с кем пройдены в небе Балтики фронтовые огненные трассы. Эта книга написана в память о них, об их смелости, мужестве, преданности Отчизне.
      Пусть строгий читатель не подумает, что за штурвалом самолета я имел время делать подробные записи. Это не так. Отдельные абзацы из дневника приведены дословно, другие - детализированы позднее, по памяти и архивным документам. Но повсюду сохранена документальная точность, достоверность событий и фактов. Возможно, о ком-то я не сумел написать как следовало бы, о чем-то сказал слишком мало. Надеюсь, читатель простит мне все это, так как для автора штурвал боевого самолета более привычен, чем перо писателя.
      А. Пресняков
      Сорок первая отдельная.
      Закаленная в боях.
      Наша ярость беспредельная
      На врагов наводит страх!
      (Из фронтовой песни)
      Часть первая.
      Сорок первая отдельная
      Первые испытания
      "24 июня 1941 года. Стрелки часов на приборной доске будто замерли. Тринадцать ноль-ноль. Прямо над головой, в белесом от зноя небе, недвижно зависло огромное слепящее солнце. Отражая его лучи, волнистая поверхность гидроаэродрома Киш-озеро сверкает яркими солнечными бликами.
      К запуску мотора и взлету все подготовлено. Еще раз осматриваю кабину и, защелкнув замок входной дверки, подгоняю привязные ремни..."
      - Штурман к полету готов, - с подчеркнутым равнодушием докладывает лейтенант Николай Шеремет, глядя на меня через лобовое стекло кабины. Только вряд ли сегодня мы поднимемся в воздух. Связи со штабом ВВС все нет. Поэтому батя сильно волнуется и не рискнет вылетать без приказа.
      - А сам-то ты как? Не волнуешься?
      - Я?.. Кажется, ну ни капельки, - пожимает он нервно плечами. - Только палец на левой ноге почему-то подрагивает. Остальные детали пригнаны намертво. Как говорится: к полету и бою готовы.
      - Но мизинец все же дрожит?
      - Мелочь в счет не берем. Как-никак первый бой. Я же не балерина на пальчиках бегать. Надо будет, и боя него обойдусь. Лишь бы быстрее решение приняли. Думаю я и жалею, что на писателя не учился, - балагурит он. - После этого вылета нужно бы сразу статью написать. И начало ей дать боевое, задорное. Например: "Распластав серебристые крылья, наши грозные "эмбээрухи" (так называли морские летчики гидросамолеты МВР-2) плавно покачивались на воде. Все двадцать самолетов 41-й отдельной авиаэскадрильи ВВС Краснознаменного Балтийского флота с утра находились в готовности номер один. Их отважные экипажи горели желанием быстрее подняться в небо и сразиться с врагом". Ну как? Имеются критические замечания?
      - Молодец! И просто, и обстановке вполне соответствует, - улыбаюсь я одобрительно. - Если еще наждачком подшлифуешь - будет совсем как у классиков. Конечно, литературным талантом нас, видимо, обошли при рождении, однако ты не смущайся, пиши...
      Картинно бросив на палубу краги, Николай отвечает горделивым кивком головы. Но взгляд у него тревожный. Энергичный, веселый парень, он и сейчас хочет казаться неунывающим балагуром, явно бравирует: впереди первый бой...
      Мне тоже не до шуток. Война идет третьи сутки. Где-то Красная Армия яростно бьется с фашистами. Разразилась война, к которой мы постоянно готовились и которая тем не менее оказалась для нас внезапной. В те дни, находясь на Киш-озере, мы, разумеется, не могли и представить, какая гигантская военная сила обрушилась на нашу страну, не знали, что гитлеровцы стремились именно в первые дни и часы войны мощными таранными ударами подвижных танковых соединений, авиации, артиллерии и мотопехоты уничтожить основные кадровые силы Красной Армии, сломить нашу волю к сопротивлению, добиться полного превосходства в силах на земле, на воде и в воздухе. В этот момент нас особенно угнетало и нервировало то, что уже третьи сутки мы не принимаем никакого участия в боевых действиях. Нет связи с вышестоящим командованием в Таллине. Отсутствие конкретных задач и четко сформулированных данных об обстановке угнетало личный состав. Правда, наши машины последним словом техники не назовешь. "Летающие лодки" имели один мотор, развивали крейсерскую скорость сто шестьдесят километров в час, были вооружены двумя пулеметами, несли бомбовую нагрузку шестьсот килограммов. И все-таки... Вот и сейчас мы сидим и гадаем: рискнет ли батя - командир эскадрильи - принять самостоятельное решение или не рискнет?..
      - На ЦПУ поднят флажный сигнал "Добро"! - восклицает воздушный стрелок-радист Ускребков. - Ведущий подал команду на запуск.
      Что такое ЦПУ - объяснять не нужно. Это центральный пост управления.
      - Выходит, летим? - удивляется Шеремет. - А я был уверен, что батя на риск не пойдет.
      На машине ведущего лопасти винта чуть качнулись и, набрав обороты, образовали сверкающий диск. Включив зажигание, я открываю воздушный вентиль. В уши врывается прерывистое шипение сжатого воздуха. Выбросив клубы черного дыма, мотор запускается. Вспарывая носом ветровую рябь Киш-озера, самолет плавно трогается с места.
      Впереди рулит капитан Григорий Гончаренко. Под крыльями его самолета большими черными каплями свисают осколочно-фугасные стокилограммовые бомбы. Вспенивая форштевнем воду, машина выполняет разворот и начинает взлет с ходу. Нажимаю на левую педаль. Кренясь и зарываясь левым поплавком, мой МБР послушно разворачивается на взлетную полосу. Впереди необозримая водная гладь. Самолет капитана Гончаренко уже на отрыве. Плавно передвигаю вперед сектор газа. Гул мотора сразу же нарастает, и спинка кресла толкает меня вперед, навстречу упруго звенящему ветру.
      Первый вылет на бомбовый удар по врагу!.. Наверное, ничто не изгладит из памяти даже самые незначительные детали того полета.
      ...Две девятки самолетов взлетели. Пристроившись концевым в правом пеленге, вижу весь боевой порядок. Будто связанные невидимой нитью, машины четко выдерживают заданные дистанции и интервалы. Кажется, они застыли в синеющем небе. Только стрелки-радисты, наблюдая за воздушным пространством, непрерывно вращают кормовые остекленные башни, и пулеметные стволы, словно маятники, качаются из стороны в сторону. Пока это лишь обычная предосторожность: "мессершмитты" здесь вряд ли появятся. Вчера, ясным солнечным днем, фашисты бомбили Ригу: их грузные, неповоротливые "хейнкели" пролетели над городом, не имея воздушного прикрытия. Значит, у вражеских истребителей для полета сюда не хватает горючего.
      Картину бомбежки мы наблюдали с берега озера. Армада тяжелых тупорылых машин медленно приближалась к рижскому порту. Тогда мне все это казалось кошмарным сном: и надрывный, воющий стон сирен, прерываемый обвальным грохотом орудийных залпов; и частые вспышки зенитных разрывов, пятнавшие лазурное небо грязно-серыми дымовыми разводьями. Гулкие раскаты бомбовых взрывов как бы не умещались в моем сознании. А потом, как-то сразу, наступила гнетущая мертвая тишина. Только над портом, как подтверждение реальности происходящего, клубились черные дымные тучи.
      Ночью фашисты повторили налет. Теперь они нацелились на корабли Балтийского флота. Под куполом темно-фиолетового неба на парашютах сверкающими гирляндами повисли серии осветительных бомб. И сразу же яркие лучи корабельных прожекторов, словно щупальца, заметались по небу. Время от времени они замирали на месте, высвечивая искрящиеся силуэты медленно ползущих вражеских самолетов. И тотчас окружавший их мрак окаймлялся вспышками зенитных разрывов. Пытаясь вырваться из огненного кольца, "юнкерсы" и "хейнкели" горкой взмывали вверх, затем бросались в пике, выписывали восьмерки и змейки. Но зенитчики-моряки били точно. Кольцо разрывов почти мгновенно сужалось, и очередной фашистский бомбардировщик на наших глазах разваливался на части или горящим валился в море.
      Наконец налет прекратился, и над укрывшейся в темноте Ригой снова воцарилась тревожная тишина. От возбуждения спать не хотелось. Собравшись в курилке, мы бурно обменивались впечатлениями. Иногда пытались пройти на КП. Начальник штаба эскадрильи капитан В. Ковель, беспрерывно накручивая ручку полевого телефона, сердито отмахивался от нас и сипел сорванным голосом:
      - Уходите. Не мешайте работать. Нового ничего сообщить не могу.
      * * *
      Утреннее солнце багряным шаром нависло над кромкой прибрежного леса. Его косые лучи, с трудом пробиваясь сквозь ветвистые кроны, расцвечивали зеркало озера алыми пятнами. Прохладная вода освежала тело, но не могла смыть тревоги. Закончив купание, мы торопливо оделись. Неожиданно на берегу появился капитан Ковель и сразу направился к командиру.
      - Товарищ майор, - заговорил он взволнованно, - из Либавы пришло сообщение, что в районе маяка Павилоста противник высаживает морской десант. Для уточнения мы связались с Виндавой. Она эти данные не подтверждает. А связь с Либавой снова прервалась.
      - Нам боевая задача поставлена? - живо прервал его майор Баканов.
      - Я уже доложил: связи со штабом ВВС пока нет, а с Либавской военно-морской базой...
      - Прикажите готовить к вылету всю эскадрилью. Если не восстановится связь, окончательное решение буду принимать самостоятельно.
      ...И вот мы в воздухе. Цель уже близко, и Шеремет неотрывно смотрит вперед. Изредка он оборачивается ко мне, и я вижу приплюснутый летными очками широкий нос, прищуренные глаза и упрямо сжатые губы. Вдруг он исчезает в кабине, и через люк в перегородке доносится его громкий голос:
      - Видимость отличная. В море ни единой посудины. Десанта здесь нет. Виндава оказалась права.
      Теперь и я ясно вижу, что морской десант не высаживался. Песчаный берег совершенно безлюден, а в море не только больших кораблей, даже шлюпок не видно. Выходит, Либава ошиблась и наш удар по десанту не состоится. А жаль. Стало быть, нам с Кудряшовым предстоит выполнение запасного варианта задания: парой пройти над шоссейной дорогой вдоль побережья и установить линию соприкосновения наших войск с передовыми частями противника. Покачиванием крыльев даю команду ведомому следовать за мной и энергичным разворотом отваливаю от общего строя.
      Снизившись до высоты двести метров, мы летим чуть правее пустынного шоссе. Прямая темно-серая лента ведет нас в район Либавы. Как быстро тут все изменилось! Еще вчера крохотные, будто игрушечные, автомобильчики почти непрерывным потоком мчались туда и обратно, стремительно обгоняя медленно ползущие конные повозки. Всего несколько часов назад эта дорога, как артерия, пульсировала ритмично и полнокровно. А сейчас она словно вымерла: внизу не только автомашин, даже пешеходов не заметно.
      Впереди, на лесной опушке, виднеется летний военный лагерь. Выгоревшие до белизны брезентовые палатки стройными рядами раскинулись на пригорке. Полосатый придорожный шлагбаум как одинокий журавль вскинул длинную тонкую шею. Но на дорожках не заметно движения. Только ветер шевелит обрывки бумаги на присыпанной желтым песком парадной линейке.
      Лагерь покинут. Бойцы уходили поспешно, даже палатки снять не успели...
      Дальше дорога юркнула в лес, запетляла, временами скрываясь под густыми древесными кронами. Свесив голову за борт, Шеремет напряженно следит за извилистой узенькой нитью. Неожиданно скрывшись в кабине, он кричит через дверцу:
      - Командир! Слева в просеке - танки! Штук шесть.
      - Чьи?
      - Звезд на броне не заметил.
      - Тогда зайдем еще разик и разглядим их получше!
      А под нами уже стелется обширное поле. Выбежавшая из леса дорога рассекает его на две половины и, постепенно сужаясь, упирается в пышную зелень садов. За ними виднеются крыши деревенских строений. Хотя горизонт чист и ясен, щедро залитое солнечным светом село как бы плавает в пепельном мареве пыли. Откуда взялась эта пыль? Неужели так рано пригнали с выпаса стадо?..
      - Может, в селе войска? - кричит Шеремет. - Надо бы уточнить - чьи и сколько.
      - А танки?
      - Танки рассмотрим потом. Место я помню. Они не движутся. А здесь мы все быстро осмотрим.
      Кивнув в знак согласия, плавно отжимаю штурвал и Поворачиваю машину на центральную часть селения. Придорожные столбы замелькали у самого борта "лодки". Контуры деревенских строений как бы ринулись прямо на нас, с каждой секундой разрастаясь в размерах. Уже явственно различимы отдельно стоящие дома и сараи, а между ними машины, фургоны, повозки. Обернувшись, Шеремет поднимает над палубой переносную электрокнопку бомбосбрасывателя. В ответ я указываю ему на глаза. Нужно смотреть и смотреть. На таком удалении от границы могут быть только наши наземные части. И обнаружить противника, не заметив своих, просто немыслимо... Внезапно мысль обрывается. Из садов, от домов, с огородов нам навстречу несутся белые, красные и зеленые шарики.
      По самолетам стреляют с земли! Неужели фашисты?..
      Разноцветные трассы снарядов и пуль проносятся над кабиной, оплетают машину искрящейся паутиной, пронзают насквозь обшивку. От сильных ударов самолет резко вздрагивает, а на серебристой поверхности крыльев вздуваются темные рваные дыры.
      Неужто конец?..
      Коротким толчком штурвала инстинктивно бросаю машину вниз, почти прижимаю ее к земле. Теперь снаряды пролетают чуть выше. Качнув самолет с крыла на крыло, успеваю оглянуться назад и направо. МБР Кудряшова подтянулся в строй фронта и скольжением увеличивает интервал. Молодец Иван! Маневрирует правильно. Теперь по нас поведут раздельный огонь и вероятность попадания должна уменьшиться.
      Прильнув головой к бортовому прицелу, Шеремет дает команды для доворотов. Ветви деревьев и крыши домов мелькают буквально под днищем машины. Подняв автоматы, солдаты стреляют по самолетам почти в упор. Но мы продолжаем лететь, и машина пока управляется...
      Наконец Шеремет нажимает на кнопку, и бомбы одна за другой устремляются вниз, в скопление вражеской техники. Их взрывы толчками подбрасывают самолет. А штурман уже схватился за пулемет и длиннющими очередями полосует сады и деревенские улицы, запруженные машинами и солдатскими толпами. Слышу, как сзади, в кабине стрелка, рассыпает частую дробь пулемет Ускребкова. Самолет Кудряшова маневрирует справа. Стреляя из пулеметов, он проносится вихрем над самыми крышами.
      Тупые удары сотрясают машину. Кажется, я чувствую ее, как собственное, застывшее от напряжения тело. Секунды тянутся медленно, словно нарочно хотят увеличить время обстрела. А ведь каждая может для нас оказаться последней. Только бы не в мотор!.. Только бы не попали в мотор, и мы выскочим из этого ада...
      На посадку заходим по одному. Истерзанный самолет Кудряшова еле держится в воздухе. Я пропускаю его вперед. Приводнившись, он быстро рулит в направлении берега, а в небо взлетает серия красных ракет. Теперь наша очередь. С тревожным чувством плавно сбавляю газ и притираю днище машины к водной поверхности.
      - В "лодке" вода! - кричит Шеремет, заряжая ракетницу.
      Сразу же прибавляю обороты мотору, и мы стремительно приближаемся к отмели. Теперь на учете доли секунды. Только скорость может спасти нас от затопления. У берега к самолету торопятся водолазы и мгновенно закрепляют на "лодке" выкатные шасси. Откинувшись на спинку сиденья, расслабляю одеревеневшие мускулы. Только сейчас замечаю, что лицо у Николая побледнело, осунулось, но глаза смотрят весело, возбужденно.
      - С первым боем тебя, командир!
      - И тебя, Николай, с нашей первой удачей!
      ...Слушает нас командир эскадрильи внимательно, придирчиво уточняя самые незначительные детали полета.
      - Значит, Либава отрезана?
      - Видимо, так.
      - Ну что ж, теперь кое-что проясняется, - хмурит густые брови майор Баканов. - Конечно, в штабе Либавской военно-морской базы не могли и предположить, что фашисты так быстро прорвутся через границу и обойдут их по суше. Отсюда и домыслы о высадке морского десанта у Павилосты. Но где же наши войска? Почему вы не встретили их на всем пути от Виндавы? Может, в леса отошли, группируются для контрудара?
      - В лесах, по маршруту полета войск нет. Мы бы хоть признаки их обнаружили. Возможно, отходят в другом направлении...
      - Что ж, за разведку спасибо. Задачу свою вы выполнили, однако из пекла вырвались чудом: ошибки серьезные допустили. Вечером их разберем перед летным составом. А пока все свободны.
      В курилке нас встретили нетерпеливые взгляды товарищей. Со всех сторон потянулись руки с раскрытыми портсигарами, раскупоренными пачками папирос.
      - Ну, братцы! Что с нами было!.. - загадочно проговорил Виктор Чванов, неторопливо усаживаясь на "председательское" место около бочки с окурками. Однако даю интервью всем желающим. Географические названия, а также особо сильные выражения в открытой печати не помещать. Слабонервным рекомендую немедленно удалиться из зала...
      - Теперь понес, - подмигнул мне Иван Кудряшов, безнадежно махнув рукой в сторону своего говорливого штурмана. - Способности колоссальные! Может травить как по поводу, так и без оного. Предлагаю к машинам пройтись. Я на своей даже дырки как следует осмотреть не успел. А надо еще попросить, чтобы их сегодня заделали.
      На берегу около тщательно замаскированных самолетов собрался весь технический состав эскадрильи. Тут же разложены листы фанеры, рулоны перкаля, стоят бидоны с серебрином и эмалитом.
      - Придется вам денька три на земле посидеть, - встретил нас нерадостным сообщением инженер эскадрильи Иван Григорьевич Денисов. - На каждой машине больше сотни пробоин. Есть и такие, что вон те бидоны свободно пролезут.
      Детальный осмотр подтвердил справедливость его прогноза. Удрученные, мы присели в сторонке на замшелый пень. Потянувший от озера ветер освежал разгоряченную голову и вместе с шелестом листьев доносил из курилки голос Виктора Чванова, иногда прерываемый взрывами смеха.
      - Взгляните на карту и отыщите деревню, в которой мы долбанули фашистов, - говорил он. - По-латышски ее именуют Гробиня. Название, можно сказать, символическое. В переводе на русский оно означает гроб фашистам. Значит, сегодня нашими бомбами мы вогнали свой первый гвоздь в крышку этого гроба. Сообщение окончено. Имеются ли вопросы, товарищи?..
      - Вот это хватил! - рассмеялся Иван. - Одним махом немецкий фашизм крышкой гроба накрыть умудрился. Только думаю я, - снова нахмурился Кудряшов, - не так-то просто удастся нам загнать их в могилу. А в общем, пошли к ребятам. Там веселее...
      * * *
      Утренний туман укутывает землю плотным покрывалом. Липкая морось лезет в глаза и холодит кожу. На бетонной площадке прибрежного спуска еле видны два самолета. Машины майора Баканова и лейтенанта Петрова уже подготовлены к вылету. Командир эскадрильи Василий Михайлович Баканов нервно прохаживается по берегу. Среднего роста, немного тучный, он для своей комплекции удивительно подвижен и энергичен. Прямой в обращении, иногда даже резкий, майор всегда внимателен к людям. В эскадрилье все его любят и за глаза зовут батей. Обладая импульсным характером и быстрой реакцией, командир эскадрильи принимает свои решения почти мгновенно, излагает их четко, немногословно и не терпит медлительности в выполнении. Сейчас он явно не в духе. Видимо, задержка с вылетом нарушает намеченные планы.
      Анатолий Петров стоит с экипажем около самолета. Толю я знаю давно. В училище мы летали в одной летной группе. Кареглазый, с открытым загорелым лицом, он относится к людям, вызывающим симпатию с первого взгляда. Однако характер у Анатолия трудный. Оспа еще в раннем детстве запятнала его лицо. Считая себя некрасивым, он всегда стремится к уединению и с трудом выбирает друзей. Но летает Толя классически. Поэтому комэск и назначил его ведомым.
      Еще издали замечаю, что Анатолий немного волнуется. Оно и понятно. Быть ведомым у командира в первом вылете на боевую разведку - значит пользоваться его полным доверием. Такая ответственность выпадает не каждому. Да и погода никак не наладится. Морось становится гуще, прохладнее. Уже один вид нахохленных воробьев, усевшихся в ряд, не сулит ничего хорошего.
      Волнение Толи передается и мне. Оно дополняется чувством жгучей досады. Вчера при разборе полета командир отругал меня правильно. Нас послали в бой первыми, оказали такое доверие, а я, как мальчишка, не продумав задачу как следует, понесся вперед сломя голову. Отсюда и куча ошибок. Непонятно зачем снижался до высоты двухсот метров. Видимость под самолетом, конечно, улучшилась, зато площадь обзора сократилась в несколько раз и условия поиска резко ухудшились. А мы как раз поиском и занимались. Как сказал на разборе комэск: "Потерял возможность увидеть врага на большом удалении, - значит, дал ему преимущество в более раннем обнаружении твоего самолета". А уж коль нас фашисты заметили первыми, то они подготовить успели все виды оружия. И открыли огонь неожиданно. Уцелели мы просто случайно.
      Там же, во время разбора, инженер эскадрильи преподнес мне "на память" здоровенный булыжник. Его обнаружили в самолете рядом с огромной пробоиной в днище. Ведь бомбили мы с высоты двадцать метров, а взрыватели в бомбах были мгновенного действия. Пришлось покраснеть и за эту ошибку. Как самолеты не развалились от собственных взрывов, до сих пор непонятно... Друзья потом утешали: "Не горюй! Молодцы! По фашистам врезали здорово". Им хорошо, а мы сидим без машин, и я в этом главный виновник.
      По сникшим макушкам деревьев прошел ветер. Влажные листья тихонечко вздрогнули. Ветер дохнул посильнее, и кроны деревьев зашелестели, ожили. Отрываясь от мокрой травы, стали редеть и клубиться седые гривы тумана, подниматься все выше. В стороне показался кусочек лазурного неба. Капли росы засверкали под солнцем. Выпорхнув из-под крыши сарая, воробьи ринулись ввысь...
      Засуетились и люди на площадке бетонного спуска. Техники вынимают из чехлов парашюты, помогают пилотам надеть и расправить непослушные лямки. Оружейники ловко и быстро вворачивают пиропатроны в бомбодержатели, последний раз проверяют контровку взрывателей.
      - Экипажам занять места! Самолеты на воду! - командует в мегафон руководитель полетов.
      У машин остаются одни водолазы. Они выбивают колодки из-под колес и по наклонной дорожке осторожно спускают машины к воде. Неожиданно сзади слышится чье-то дыхание и тихий прерывистый шепот:
      - Наш самолет тоже будет как новенький...
      Это ж мой техник - Владимиров. Лицо у старшины нездорового землистого цвета. Под глазами бугрятся мешки.
      - Еще не ложился?
      - Пока не пришлось, - отвечает он нехотя.
      - Так ты вконец измотаешься и ремонт не закончишь.
      - Уж теперь-то закончу. Часа через два доложу о готовности и отсыпаться залягу.
      - Часа через два!.. Ты не шутишь?
      Не разбирая дороги бегу к самолету. Недоверчиво щупаю днище, оглядываю борта и крылья, залезаю в кабину...
      - Родной ты мой! За ночь самолет воскресил! Дай я тебя расцелую!
      Лицо старшины расцветает в улыбке.
      - Это вы лишнее. Я ж не один, - бормочет он смущенно. - Ночью товарищи помогли. И механики - парни что надо. Осталось регулировку мотора проверить - и все...
      Уходя от машины, я оглянулся. Владимиров уже забрался на центроплан и склонился к мотору. Лицо его словно преобразилось, стало сосредоточенным, строгим, без тени усталости. Кремень человек, не отойдет от машины, пока не введет ее в строй. А я засидеться боялся...
      Радио сообщило, что наши войска оставили Вильно.
      Столпившись около командного пункта, все возбужденно обсуждают это известие. Большинство сомневается в его достоверности, считает, что кто-то что-то напутал.
      Рядом со мной ожесточенно полемизируют старший лейтенант Леонид Овсянников и капитан Ковель.
      - Ведь фашисты уже под Либавой, а мы все сидим! - горячится Овсянников. - Их нужно немедленно бить, не давать закрепляться на захваченных землях.
      - Действовать без приказа уставом запрещено, - спокойно парирует Ковель. - Обстановка сейчас крайне сложная, и замысел командования нам неизвестен.
      - Пора бы уж нашим разведчикам и вернуться, - взглянув на часы, говорит штурман отряда Федор Рыжов, стремясь разрядить обстановку.
      - Что-то батя с Петровым задерживаются.
      Томясь в ожидании, я снова вернулся на спуск. Говорить ни с кем не хотелось, хотя в мыслях все время вставали одни и те же вопросы. Почему мы сидим? Почему до сих пор нет приказа? В Литве мы уже оставили Вильно. В Латвии враг был вчера под Либавой. Я это видел своими глазами. Где он сегодня, сейчас? Может, подходит к Виндаве и Риге?
      - Ле-тя-ят! - протяжно кричит матрос с ЦПУ, указывая рукой на шпиль католического костела.
      Теперь уже все замечают машину. Промелькнув над вершинами сосен, она, словно чайка, парит над водой, распластав серебристые крылья. Но где же вторая? Где Толя? Неужели отстал?..
      Разрезая форштевнем ценные струи, самолет рулит прямо к спуску. Рев мотора стихает, и над озером воцаряется тишина. Только воздушный винт, продолжая вращение, со свистом рассекает упругий воздух.
      Майор Баканов тяжело ступает по трапу. Плечи его ссутулены. На округлых щеках проступают багровые пятна. Но глаза, как и прежде, смотрят на нас своим цепким немигающим взглядом.
      - Нет у нас больше отличного летчика лейтенанта Петрова, товарищи, говорит он сурово. - Никогда не увидим мы храброго штурмана лейтенанта Хоменко и стрелка-радиста сержанта Луценко. Перехватили нас "мессершмитты". Экипаж лейтенанта Петрова дрался геройски и погиб в неравном бою. Мы никогда не забудем их подвига.
      Голос у командира звенит как металл, плечи его распрямились. Только багровые пятна на строгом лице говорят о душевном волнении.
      - Друзья! Враг наступает, как саранча расползаясь по нашей земле. Повсюду дороги забиты колоннами танков, машин и пехоты. Борьба будет трудной, жестокой, не на жизнь, а на смерть. Но мы победим и отомстим за погибших товарищей.
      "26 июня. Война взбудоражила мысли и обострила чувства. Она изменила смысл нашей жизни. И ее главной целью стала борьба с ненавистным фашизмом.
      События возникают стремительно, развиваются бурно, но детали часто забываются. А ведь все, что мы видим, что ощущаем сейчас, больше не повторится. Для памяти систематически буду вести дневник. Не знаю, удастся ли дописать его до последней страницы, но твердо уверен, что он доживет до разгрома врага, до нашей победы.
      Сегодня покинули Ригу. Подняли нас ночью и объявили, что танки противника прорвались на подступы к Даугавпилсу. Потом зачитали приказ о перелете к новому месту базирования. Подготовку воздушного эшелона закончили быстро. Мой самолет тяжело загрузили разным имуществом, запасными частями и инструментом...
      Всего лишь пятые сутки войны, а мы уже около Таллина. Кто мог подумать, что так развернутся события!"
      Помню, в тот раз мы взлетали последними. Самолеты один за другим проносились по озеру и исчезали за лесом. Наконец наступила и наша очередь. На разбеге машина вела себя странно. Перегруженная сверх предела, она совершенно не слушалась рулей. Пробежав всю длину огромного озера, мы так и не смогли подняться. Я выключил перегретый мотор и, выбросив за борт часть груза, решил обождать, пока остынет вода в радиаторе. Последние самолеты, сделав прощальный круг, развернулись курсом на север, и над озером установилась непривычная тишина. Оно будто замерло, стояло как обрамленное лесом огромное зеркало. Отраженные в нем облака казались гигантскими айсбергами.
      И вдруг мы услышали гул. Его раскаты породили в душе какое-то смутное беспокойство.
      - Для грозы, пожалуй, рановато, - с сомнением покачал головой Шеремет. - Это орудия бьют. Война на пороге Риги.
      Наконец мотор охладился, и мы благополучно взлетели. Сразу же перед нами раскинулась панорама большого живописного города. Лучи восходящего солнца золотили крыши домов и костелов, переливались слепящими бликами в стеклах окон. Пустынные мостовые и тротуары были словно припудрены тонким налетом утренней дымки. Внешне Рига казалась спокойной, будто еще не знала, что враг где-то рядом, будто не догадывалась, что, возможно, через несколько часов фашисты ворвутся на эти широкие улицы, заполнят их лязгом и грохотам танковых гусениц, серой солдатской лавиной расползутся по скверам и паркам.
      В Таллине приводнились на озере Харку, имеющем длину чуть более километра. После просторов Киш-озера оно казалось маленьким и неуютным. А главное, осложнился взлет, особенно с предельной бомбовой нагрузкой.
      К вечеру установили палатки. Кроватей не привезли, но мы прямо на землю настелили свежее сено и накрыли его брезентовыми чехлами. Постель получилась мягкой и пахучей.
      "28 июня. Вчера в паре со старшим лейтенантом Овсянниковым летали на поиск вражеского десанта в Рижский залив. Сначала низкая облачность прижала нас почти к воде, а потом, над Ирбенскии проливом, мы попали в густой туман и потеряли друг друга. Кораблей и десантных судов противника не обнаружили.