Глава 3

Анна едва сдерживала смех, когда усилившаяся качка судна заставляла ее кататься взад и вперед по койке. Это напоминало садовые качели с той лишь разницей, что здесь, словно для пущего эффекта, качели раскачивались также и в стороны. Анна пыталась сдерживать эти по-детски непосредственные проявления веселья, понимая, что хорошо воспитанная молодая леди едва ли может находить удовольствие в экстравагантных прыжках и неожиданных позах. В подобных ситуациях леди полагается страдать морской болезнью. Мэдж, показывая достойный пример, уже скорчилась на полу крохотной каютки, взирая на потертое кожаное ведро с такой смесью обожания и отвращения, которая вряд ли может возникнуть при любых других обстоятельствах. Между палубами — в тесных, сырых, продуваемых жестокими сквозняками закоулках, где обшивка не переставала тоскливо скрипеть, словно плетеная корзина, разрываемая на части — дрожали от холода несчастные переселенцы, закутанные в жалкое тряпье, сбившиеся в тесную кучку в поисках тепла и все же неимоверно далекие друг от друга в своих стремлениях и надеждах. Но несмотря на все эти трудности и невзгоды, ничто не могло помешать Анне восхищаться мощью и раздольем гигантских зеленоватых волн Атлантики по мере того, как «Ямайская Дева» все дальше и дальше уплывала на запад.

В дверь каюты постучался корабельный плотник:

— Это всего лишь я, старый Чипс, леди, — сказал он. — Я пришел, чтобы задраить иллюминаторы. Приказ капитана, мэм…

Он с безразличным видом перешагнул через распростертую на полу Мэдж и вошел в каюту. С собой он принес толстый квадратный деревянный щит, точно по размеру маленького окошка каюты. Двумя-тремя уверенными ударами молотка он ловко пригнал щит на место.

— Вот и все, — сказал он. — Теперь вам придется посидеть в темноте, мисс, но зато эта заглушка надежно защитит вас от всяких штучек океана. Становится немного ветренно, мисс.

Мэдж болезненно сморщилась от этого известия:

— Вы хотите сказать, что будет еще хуже?

Старый Чипс склонил голову, словно смешная серая птица, и искоса взглянул на нее:

— Неужели вы позволили этой дамской погодке обеспокоить вас, мэм? — Он вежливо покосился на ведро. — Хм, значит, все-таки позволили! Выбросили немного груза за борт — вижу, вижу! — и это в такую тишь! Что ж, в таком случае, мэм, мы увидим, какого цвета ваши внутренности — и не позже, чем завтра утром, помяните мое слово!

Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:

— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.

— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?

— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель18 с фок-мачты!

Он похлопал себя по карману:

— Я всегда ношу при себе пару фунтов гвоздей для гарантии, чтобы в случае чего сразу пойти прямо на дно. Все эти жалкие попытки удержаться среди волн не для меня, мисси — нет, не для меня!

С пола, где скорчилась Мэдж, донесся жалобный стон, и плотник, кивнув на прощание Анне, удалился, насвистывая, уверенный в том, что оставил о себе наилучшее ободряющее впечатление.

Шторм, разразившийся над «Ямайской Девой», швырял и трепал ее в течение следующих четырех дней. Зеленая пенистая вода гуляла по проходам и врывалась фонтанами брызг в двери кают. Канаты лопались с треском, ветер срывал с мачт обрывки парусов, и всякий раз, когда это происходило, бригантина дергалась, словно споткнувшийся конь, и на палубе раздавались хриплые голоса, топот ног и суета. Дважды капитан Баджер вынужден был объявить общий аврал, и мистер Мэрки обходил корабль, собирая под свою команду всех, кто только был способен оказать помощь в борьбе со взбесившимся океаном.

Даже майор Боннет снизошел до того, что позволил промокнуть своим тонким шелковым рубашкам и оцарапал пальцы, помогая натягивать пропитанные соленой морской водой штормовые канаты. Анна, трепеща от ужаса и восторга при виде безграничной мощи океана, находилась на палубе даже во время самых яростных вспышек шторма; впервые увидев Боннета без его напудренного парика, она нашла весьма забавным, что он почти так же лыс, как яблоко.

Мэдж неподвижно лежала, стеная и плача, на своем мокром матраце в луже морской воды на полу каюты. Она наотрез отказалась покинуть это место, хотя Анна изо всех сил старалась убедить ее в преимуществах верхней койки. Мэдж заявила, что койка с ее высокими бортами слишком напоминает ей гроб, и она не собирается лечь в него, пока жива — что, по ее твердому убеждению, продлится недолго.

Во время шторма Лори оставался подозрительно безучастным ко всем авралам. Как врач, он мог бы многое сделать, ибо для скученных в тесных и грязных трюмах истощенных и голодных переселенцев подобное путешествие не могло не иметь печальных последствий. В первые дни, сразу после выхода в море, воодушевленный тем, что ему удалось (как он считал) обеспечить свое будущее и будущее сестры под покровительством майора Боннета, Лори несколько раз спускался в межпалубный отсек, чтобы помочь несчастным, насколько это было в его силах. За столом он оказался даже весьма интересным собеседником и веселым компаньоном. Но затем, как это с ним обычно случалось, его оптимизм постепенно уступил место депрессии по мере того, как обстоятельства смерти отца принимали в его воображении гигантские, гипертрофированные размеры. Анна отлично знала, что Лори был часто подвержен резким переменам настроения. За последнее время он стал мрачным и неразговорчивым, и теперь в течение целой недели сидел взаперти в своей каюте, словно усиливающийся шторм вызывал у него приступы морской болезни. Всякий раз, когда Анна пыталась заставить его встряхнуться, она находила его угрюмым, замкнутым, с отсутствующим взглядом, беспробудно пьяным и непрестанно терзающимся угрызениями совести. Самые тяжелые, невыносимые страдания за все время путешествия доставляло Анне сознание того, что Лори позволил себе так низко опуститься.

В насквозь промокшем от морской воды плаще Анна пробиралась по твиндеку19, прижимая к груди бочонок с солониной, которую ей, используя все свое очарование, удалось выпросить у кока для жалких эмигрантских семей. Неожиданно раздался оглушительный треск, словно выпалили из пушки, и «Ямайская Дева» немедленно накренилась на один бок.

— Пробоина! Боже, помилуй нас! — послышался отчаянный крик рулевого, и по верхней палубе загрохотали тяжелые матросские сапоги.

Анна бросила бочонок и по накренившемуся трапу вскарабкалась на верхнюю палубу, на которой царила полная сумятица и беспорядок. Фок-мачта была расколота и раскачивалась из стороны в сторону, пронзительно скрипя, словно гигантская птица, пытающаяся освободиться из силков. Снасти, такелаж, обрывки парусины колотились о палубу с такой силой, что представляли собой не меньшую опасность, чем дубинка в руках взбесившегося великана. Крепежные канаты лопнули, и весь палубный груз, грохоча, бочка за бочкой, ящик за ящиком валился за борт в кипящий океан.

— Капитан! Капитан! Первому помощнику раздробило ногу! — кричал кто-то, не переставая. Другой голос вопил: — Где этот проклятый доктор? — Перекрывая ветер, ему отвечал отдаленный третий голос: — Провались он, этот доктор! Говорю тебе, от него пользы, как…

Со злыми слезами на глазах Анна спустилась вниз, в трюмный проход, по которому, шипя, перекатывалась вода. По дороге она зацепилась подолом, пытаясь удержаться на скользких ступенях трапа, и снизу доверху разорвала свою длинную юбку; но в общей суматохе она даже не заметила этого.

Дверь каюты брата была не заперта: она то распахивалась настежь, то снова захлопывалась, следуя отчаянным попыткам рулевого выровнять угрожающий крен «Ямайской Девы». Лори лежал навзничь, скатившись в угол своей перекосившейся койки. Его немногочисленное имущество было в беспорядке разбросано вокруг. Он храпел.

Анна громко окликнула его по имени. В окрике ее не было обычных мягких ноток; злость и стыд за брата заставили ее голос звучать резко и решительно. Лори с трудом разлепил опухшие воспаленные веки, затем снова сомкнул их и мгновенно захрапел опять. Анна схватила кружку с полки над его изголовьем и наполнила ее грязной водой из кожаного сливного ведра под умывальником:

— Ну, погоди! Сейчас ты у меня выпьешь…

Смысл слова «выпьешь», по-видимому, дошел до Лори. Он слегка повернул голову и приоткрыл рот, с трудом шевеля ослабевшими челюстями. Без всякой жалости и колебаний Анна вылила ему в глотку полную кружку грязной мыльной воды. Она снова наклонилась к сливному ведру и, пока Лори, лежа навзничь, откашливался и задыхался, ловя ртом воздух в жестоком приступе тошноты, вылила ему в рот еще одну кружку.

Спустя несколько минут Лори пришел в себя достаточно, чтобы попытаться встать на ноги. Его густые рыжие волосы слиплись и торчали в разные стороны от многочисленных повторных окунаний в морскую воду, которая теперь доходила почти до колен на полу каюты. Он был зол, растерян и немного испуган, но Анна не позволила ему пуститься в выяснение отношений:

— Мистер Мэрки потерял ногу! — злобно выкрикнула она ему в лицо. — Слышишь, ты — потерял ногу, борясь со штормом, который всем нам угрожает смертью! Мы все выбиваемся из сил, а ты лежишь здесь, как пьяная свинья! Ему нужен врач, Лори! Ему нужен ты!

С болезненной гримасой Лори попытался пошевелить головой из стороны в сторону:

— Ладно, Ани… Дай мне еще минуту — и я буду на палубе!

Он неуклюже принялся приводить в порядок свой растрепанный костюм. Анна наблюдала за ним, внутренне раскаиваясь за свою вспышку гнева, но твердо решив не просить никаких извинений.

«Ямайскую Деву» сильно бросало. Сломанная мачта рухнула, словно поваленное дерево, увлекая за собой и грот мачту. Это спасло судно, ибо ослабило напор ветра на центральную часть и уменьшило опасный крен, который не позволил бы «Ямайской Деве»и нескольких секунд удержаться на поверхности. Обе мачты свалились за борт вместе с немыслимым переплетением спутанных вант и снастей, и когда весь этот хаос был обрублен матросскими топорами и сброшен в море, судно превратилось в беспомощную игрушку ветра и волн. Непосредственная угроза миновала, но судно потеряло управление, целиком очутившись во власти разбушевавшейся стихии. Почти весь палубный груз был утерян, даже свиньи и куры под аккомпанемент собственного визга и кудахтанья были смыты за борт.

Массивное тело мистера Мэрки было перенесено в сравнительно укрытое место. Его правая нога ниже колена представляла собой сплошную раздробленную массу, сочившуюся лимфой и кровью. Гигантские кулаки моряка были крепко сжаты, и он изо всех сил колотил ими. себя по бедру, словно в надежде на то, что новая боль сможет каким-то образом отвлечь его от жестоких страданий.

Лори протолкался мимо людей, столпившихся вокруг раненого, и, опустившись рядом с ним на колени, принялся быстро и умело ощупывать поврежденную конечность. Среди матросов послышались удивленные голоса, и мистер Мэрки недоверчиво посмотрел на Лори. Вряд ли он полностью сознавал окружающее, поскольку в первое время даже не узнал его.

— А-а, это вы, доктор! — прохрипел он наконец и попытался изобразить на своей зубастой физиономии некое отдаленное подобие улыбки.

Капитан Баджер, тоже стоявший на коленях возле своего изувеченного помощника, обернулся и пристально взглянул на Лори. Ярость шторма и для него не прошла бесследно: с его лица на время исчезло выражение алчности и лукавства. Он тяжело поднялся с колен и устало отошел в сторону:

— Отлично, доктор — хорошо, что вы оказались под рукой. Да еще в трезвом виде, кажется! Что ж, делайте вашу работу. Если что понадобится — скажите. Только ради бога, поскорее отнимите у него ногу и законопатьте его, пока он не истек кровью!

Голова Лори разламывалась от боли, в горле пекло от соленой морской воды, а в желудке тяжелым комом ворочалась отвратительная тошнота.

— Мне нужно что-нибудь вроде операционного стола, — сказал он. — И веревки, чтобы привязать пациента.

Баджер кивнул ближайшему матросу:

— Очистите эту решетку люка от обломков и положите его сверху!

— Придется привязать его к люку, — сказал Лори, додумав о том, что при такой качке неплохо было бы привязать и его самого. — Здоровую ногу укрепить в вытянутом положении. Есть у вас хирургический турникет20, капитан? И вообще, какие-нибудь инструменты?

— Вроде чего инструменты, доктор?

— Ну — пила… Вообще, всякие?

— Можете воспользоваться моей ножовкой, доктор, — вмешался плотник. — Она слегка заржавела от морской воды, но я могу вам ее одолжить.

Лори кивнул:

— Хорошо. Тащите ее сюда. И немного поточите ее, если сумеете! Нужно, чтобы она пилила быстро и чисто. Мне также понадобится немного дегтя и жаровня — плесните рому на угли, если нужно, но добудьте мне огня! И топор с широким лезвием, надо будет накалить его докрасна…

— Доктор… — прохрипел мистер Мэрки. — Вышибите из меня дух — на время! Я вам буду очень признателен… — Он покопался в складках своей насквозь промокшей куртки и извлек откуда-то из ее недр увесистую такелажную свайку. — Стукните пару раз по башке покрепче… Во имя милосердия, доктор!

— Эй, эй — постойте! — вмешался капитан Баджер. — У мистера Мэрки череп, как причальная тумба! Вам придется расколотить его вдребезги, прежде чем он потеряет сознание!

— Тогда принесите бренди, — распорядился Лори. — Побольше бренди — и побыстрее!

Капитан Баджер заколебался. Его мгновенная решимость не жалеть ничего для спасения своего помощника внезапно угасла сама собой.

— Ром был бы подешевле, — пробормотал он, — а результат не хуже…

— О, боже! — взмолился несчастный мистер Мэрки. — Ром, бренди или удар по черепу — какая разница? Только вышибите из меня сознание, ради милосердия господнего!..

Он осушил подряд три фляги черного рома, удовлетворенно икнул, закрыл глаза и со вздохом облегчения погрузился в небытие…

— …и больше он не произнес ни звука, — впоследствии Лори рассказывал Анне. — Ни единого стона в течение всей процедуры! Впрочем, я тоже не медлил, несмотря на качку и все остальное. Я досчитал только до восьмидесяти трех от первого надреза до прижигания. В Коммерческом Госпитале не работают быстрее — со всеми необходимыми инструментами и оборудованием! Ногу он, конечно, потерял, но, кажется, не особенно огорчен этим. Хотелось бы мне иметь его выдержку!

Лори был доволен собой. Теперь он стал большим человеком в глазах команды «Ямайской Девы», которая следила за его уверенным и безжалостным мастерством с благоговейным ужасом, граничившим с полуязыческим восхищением. Его искусству они приписали и то, что мистер Мэрки не издал во время операции ни единого стона или крика. И теперь вся команда до последнего матроса считала, что на их долю выпало неслыханное счастье иметь у себя на борту такого чудодейственного врача. Это происшествие было главной темой для разговоров, даже в большей степени, чем разрушения, причиненные штормом, который, к счастью, немного поутих.

Когда на следующий день Лори пришел навестить своего пациента, мистер Мэрки, казалось, больше страдал от жесточайшего похмелья, чем от последствий грубой ампутации. Он криво усмехнулся:

— Доброе утро, доктор! Боже, что такое вы подмешали в эту выпивку, сэр?

Лори засмеялся:

— Вы проглотили больше двух кварт чистого рому, мистер Мэрки! И нет ничего удивительного в том, что у вас немного побаливает голова. Пейте побольше воды, а если у вас найдется парочка-другая лимонов, то ничего не случится, если вы сжуете их целиком, вместе с кожурой. Но как ваша нога? Чувствуете какие-нибудь боли?

Мистер Мэрки еще сильнее наморщил лоб:

— Боли? — Он с минуту раздумывал над этим вопросом. — Не-е, — наконец процедил он. — Боли — нет; я хочу сказать — не то, что вы могли бы назвать болью, сэр. Немного саднят, может быть — вот и все!

— Вы удивительный человек! — воскликнул Лори, который всего лишь каких-нибудь двенадцать часов тому назад ржавой пилой отпилил ногу лежавшему перед ним моряку. — Вот уж, поистине, железная выдержка! Куда до вас всяким плаксивым пижонам!

— А? Пижонам? — по-видимому, это слово сумело-таки проникнуть сквозь трясину сознания первого помощника. — Доктор… можете подойти поближе?

Лори, который только что собрался осмотреть место ампутации и уже приподнял грубое, покрытое налетом соли одеяло, прикрывавшее ноги мистера Мэрки, с легким удивлением обернулся:

— Поближе?

— У-гу, — поближе, доктор…

Пожав плечами, Лори приблизился настолько, что очутился в зоне действия ароматического дыхания мистера Мэрки:

— В чем дело?

— Это слово «пижон», что вы сказали, сэр, навело меня на мысль. Вы хороший человек, доктор. Вы сделали мне добро. Я должен предупредить вас: держитесь подальше от майора Боннета, этого насквозь провонявшего французскими духами пижона! У него имеются кое-какие виды на вашу сестру, сэр!

— По-моему, у вас лихорадка, — сказал Лори. Он положил ладонь на узкий выступ лба мистера Мэрки и убедился, что это действительно так. — Вам просто необходимо как следует отдохнуть и успокоиться.

На следующее утро мистер Мэрки сделал еще одну попытку. Голова его прояснилась, и он сидел на своем рундуке, который был едва ли больше размером, чем полка над его морским сундучком. Его подвесная койка, скатанная и упакованная в грубый джутовый мешок, лежала вместо подушки в изголовьи. Плотник уже успел смастерить ему деревянную ногу, готовую к употреблению сразу же, как только заживет культя, и мистер Мэрки в настоящий момент был занят вырезанием на деревяшке своего факсимиле, отдаленно напоминавшего некую карикатуру на скамеечку для дойки с тремя ножками: это было все, чего мистер Мэрки сумел достичь в сложном искусстве начертания своих инициалов. Когда Лори зашел к нему, достойный моряк отложил в сторону матросский нож и с гордостью сдул стружки со своей работы:

— Вот, доктор, моя новая нога! Как она вам нравится?

«Положительно, он становится чересчур болтливым! — с усмешкой подумал Лори. — Странное осложнение после операции, — впрочем, не опасное, поскольку, кажется, единственное!»

Пока он осматривал культю, некоторое время оба молчали. Наконец, Лори удовлетворенно кивнул и снова наложил повязку:

— Конечно, сейчас рано еще говорить что-нибудь определенное, мистер Мэрки, но, по-моему, заживление идет благополучно. Если все будет нормально, вам удастся избежать гангрены.

— А скоро я смогу попробовать мою новую ногу? — мистер Мэрки протянул Лори протез для осмотра. — Видите наконечник? Он будет держать меня на палубе в любую качку получше моей собственной ноги! — Было очевидно, что он нисколько не жалеет о случившемся. — Смогу ли я ходить до того, как мы прибудем на Барбадос, сэр?

— Что вам сказать? — ответил Лори. — Я не знаю. Любому другому я бы категорически заявил, что это абсолютно невозможно, даже если бы нам осталось плыть еще полгода. Но к вам, я полагаю, нельзя подходить с обычными мерками!

— Доктор… — заговорщически проговорил мистер Мэрки в самое ухо Лори, снизив голос до хриплого шепота. — Послушайте моего совета и не сходите на берег на Барбадосе. Прошлый ветерок немного сдул нас с курса к северу. Если мы по дороге зайдем в какой-нибудь другой порт — немедленно бегите с корабля вместе с сестрой! И не заикайтесь об этом ни одной живой душе, иначе дьявол заполучит ее!

— Какой дьявол? Кого заполучит? — спросил Лори без особой заинтересованности. Исходя из собственного опыта, он относил разговорчивость моряка за счет нервного возбуждения, возникавшего иногда в результате послехирургического шока.

— Боннет! Майор Боннет — он заполучит вашу сестру!

— Не волнуйтесь! Я позабочусь о том, чтобы с ней не приключилось ничего плохого, — добродушно ответил Лори.

Моряк успокоенно кивнул:

— Я — ваш друг, сэр! Запомните это. Все, что я смогу для вас сделать…

— Хотите, я скажу вам, что вы можете для меня сделать? — сказал Лори, бросив украдкой быстрый взгляд на низкую дверь каюты. — Вы можете предложить мне стаканчик из вашей фляги!

— О, с превеликим удовольствием! — ответил мистер Мэрки, протягивая руку за черной кожаной флягой, висевшей рядом с ним на гвозде, вбитом в переборку…

«Ямайская Дева» снова прыгала по ленивым волнам спокойного океана, делая едва ли более трех узлов21 при полном ветре из-за сломанных мачт, а также потому, что теперь она держала курс прямо на юг и шла в крутой бейдевинд22 к западному ветру. На камбузе вновь весело трещал огонь, погасший было во время шторма, и ужин этим вечером в крохотной кают-компании, освещенной тусклым светом свечей, прошел оживленно, словно праздник. Мэдж все еще не выходила из каюты; у нее появились симптомы значительно более серьезного заболевания, чем простая морская болезнь. Но майор Боннет сегодня, казалось, превзошел самого себя. Снова безупречно одетый, надушенный, в белоснежном парике, который не опозорил бы его владельца и в кафе на Пэлл-Мэлл23, он принес три бутылки отличного кларета к ужину, состоявшему из консомэ из соленой говядины и морских сухарей с жирной рыбьей ухой.

Майор завел свою обычную приятную беседу, немного излишне вычурную и приправленную едким юмором, совершенно не считаясь с мнениями и чувствами присутствующих за столом, что начинало уже немного надоедать Анне. Лори рассказал ей о своей будущей работе в качестве хирурга на плантациях и об обещании Боннета связаться с губернатором Барбадоса в случае, если их разоблачат и выдадут властям, как беглецов от британского правосудия.

Несмотря на юные годы и недостаток житейского опыта, Анне потребовалось не много времени, чтобы сообразить, в какую зависимость от Боннета попадут они с братом, приняв его покровительство. Благодаря постоянному общению, обусловленному спецификой жизни на корабле, где никуда не спрячешься и где все постоянно у всех на виду, Анна вскоре поняла, что Боннет был человеком мстительным и злым, как оса. Он не считал нужным сдерживать свои прихоти и не отличался особой щепетильностью при достижении своих целей. Лори ничего не сказал Анне о сотне гиней, которые он получил от майора в качестве задатка. Ему вовсе не хотелось отчитываться перед сестрой, сколько денег он потратил на выпивку на борту «Ямайской Девы». Он также ничего не сказал ей и о том, что подписал документы, которые, как он думал (если он вообще думал о них), были едва ли чем-то большим, чем простым джентльменским соглашением между ним и Боннетом.

К концу еды, почти осушив третью бутылку, Боннет впервые за все время их совместного путешествия позволил себе совершить грубость. Наклонившись вперед, он положил руку на колено Анны, и этот жест так поразил ее, что на мгновение она растерялась и словно оцепенела.

— Сказали ли вы вашей очаровательной сестре о том, что я буду иметь честь оказывать ей покровительство, когда мы прибудем на Барбадос, доктор? — спросил майор.

Лори был явно обескуражен этим вопросом.

— Э-э… да… конечно, — торопливо проговорил он. — Видишь ли, Анна, майор Боннет, кажется, хорошо знает губернатора, и…

— Мы с ним близкие друзья, — вставил Боннет. — Общие дела, общие интересы… Представляю, как он будет завидовать мне, когда узнает, что у меня есть такая прелестная воспитанница!

Его пальцы двинулись немного дальше, и Анна резко отстранилась.

— Воспитанница? — повторила она. — Боюсь, что я не понимаю…

Боннет усмехнулся:

— Ну, конечно же! Ведь я лично буду вас воспитывать и учить исполнению своих обязанностей — как же может быть иначе?

Наступило неловкое молчание.

— Я что-то не помню, — холодно проговорила Анна, — чтобы я нанималась исполнять какие бы то ни было обязанности для вас, майор Боннет!

— А ваш брат ничего не сказал вам о контракте?

Лори не мог видеть жеста майора, но по тому, как Анна отшатнулась и как внезапно напряглась вся ее фигура, он понял, что тут что-то не в порядке.

— Мы, конечно, говорили об этом, — пробормотал он, на мгновение пожалев, что так усердно воздавал должное кларету. — Насколько я понимаю, Ани, это был документ, согласно которому майор… гм, гм… принял на себя полномочия… э-э… твоего юридического доверенного лица… — При этих словах губы Боннета иронически скривились, — … чтобы иметь возможность выступать на законном основании против любой попытки вернуть нас обратно в Шотландию!

— Что это такое — юридическое доверенное лицо? — спросила Анна.

Боннет расхохотался. Он убрал руку с колена Анны я теперь ласково поглаживал ею своего кота, свернувшегося клубочком у него на коленях. Весь вид и поведение майора выражали безукоризненную благопристойность.

— Если говорить честно, мисс Блайт, мне до сих пор ни разу не приходилось встречаться с подобной формулировкой! Ваш брат хочет сказать, что он выразил согласие, чтобы я взял на себя роль вашего покровителя, наподобие доброго дядюшки, что ли, — пожалуй, так вам будет понятнее.

Кок принялся хрипло мяукать у него на коленях.

— Да, именно так — нечто вроде дядюшки! Это будет для меня большой честью и не меньшим удовольствием. Есть много способов, при помощи которых можно сделать вашу жизнь на Барбадосе по-настоящему интересной!

— Благодарю вас, — неуверенно произнесла Анна. — Вы очень добры…

Она заметила скрытую насмешку в глазах майора, и это ее слегка обеспокоило.

В тот вечер они больше не касались этой темы, но атмосфера оставалась натянутой, и когда подали коньяк, Анна извинилась и ушла. Она собиралась обсудить этот вопрос с Лори на следующий день, но из этого ничего не вышло, потому что тот, казалось, старательно избегал ее. Майор Боннет, напротив, не менее старательно искал с нею встреч, так что Анне никак не удавалось от него избавиться. Манеры и тон речей майора слегка изменились, словно каждая произнесенная им фраза содержала в себе некий скрытый смысл. Анна решила, что он, вероятно, пытается таким образом убедить ее в своих дружеских чувствах и, будучи совершенно чуждым ей как по натуре, так и по воспитанию, очевидно, считает шутливо-покровительственный тон весьма подходящим для своей роли «доброго дядюшки».

Лори не появился на следующий день к завтраку; не вышел он и к обеду. Было просто удивительно, как он ухитряется избегать встреч с сестрой на таком маленьком суденышке! Обе трапезы, проведенные наедине с Боннетом, сопровождались все теми же двусмысленностями и намеками. Воспользовавшись первым подходящим предлогом, Анна распрощалась с ним и вернулась к себе в каюту, чтобы присмотреть за Мэдж. Бедная старушка чувствовала себя все хуже, и последнее время даже не вставала с постели. Убедившись, что у Мэдж есть все необходимое, Анна постучала в крохотную каютку Лори. Оттуда до нее донесся его громкий храп. Анне пришлось стучать несколько раз, прежде чем брат, наконец, неохотно отодвинул дверной засов. Он был весь измят и растрепан, волосы всклокочены, и от него сильно разило алкоголем.