Невеста капитана Тича

— Мистер Мэйнард, — немного смутившись, проговорила Анна. — В прошлый раз вы видели меня в дурной компании. Вы не скрывали своего неодобрения, и я… Я хочу сказать, что знаю, насколько вы были правы. Но теперь… Думаю, теперь я намного умнее!

— Я уверен, мадам, что эту компанию вам навязали силой. Тогда я просто не сумел сообразить, что в то время вы нуждались не в порицаниях, а в помощи. Поверьте, я не перестаю упрекать себя за это!

— О, вы великодушный человек, мистер Мэйнард! Настолько же великодушный, как и храбрый! — Анна смущенно улыбнулась. — Знаете, я раз сто репетировала, что я скажу вам при встрече, и что вы ответите мне. Я все так тщательно продумала, словно готовила торжественную речь на выпускном вечере в школе. А теперь все это вдруг вылетело у меня из головы! Я даже не в состоянии припомнить — просто я так рада, так счастлива видеть… что вы благополучно выздоровели… Ах да, я это уже говорила, но если бы вы знали, как часто я думала об этом…

Растерявшийся Мэйнард не знал, что сказать.

— Очевидно, мои раны выглядели страшнее, чем были в действительности, — запинаясь, пробормотал он. — Как видите, они не помешали мне выполнять свои обязанности, мадам.

— О, я не сомневаюсь, что понадобились бы значительно более веские причины, чтобы помешать вам выполнять свои обязанности, мистер Мэйнард! Что ж, я тоже прибыла сюда, чтобы исполнить свой долг… Столько всего мне хотелось сказать вам, — и все же, пожалуй, я так бы и не решилась, если бы не стечение обстоятельств, благодаря которым я просто обязана рассказать вам все о себе. Только тогда вы поймете, почему коммодор Вернон послал меня к вам…

— Он послал вас ко мне? Значит, это была его инициатива?

Анна кивнула:

— У меня для вас письмо, которое я ношу при себе, и которое не должно попасть в руки никому… кроме вас, разумеется! — Анна подняла на него улыбающиеся глаза. — Коммодор очень осторожный человек. Он мне сказал, — она ловко воспроизвела хорошо знакомый Мэйнарду хриплый басок адмирала: — «Этот парень Мэйнард — один из лучших моих офицеров; никак не пойму, как это он умудрился получить полный заряд битого стекла в…! Твердый, как кремень, и ни перед кем не отступит в вопросах долга и чести. Но — чем черт не шутит?.. Так что порасспрашивай его немного, дитя мое, — потолкуй с ним прежде, чем отдашь ему мое письмо!..»

Мэйнард рассмеялся. Его рассмешило скорее шутливое подражание ворчанию Старого Грога, чем смысл того, что он услышал. Это была как раз такого сорта шутка, какие он понимал и ценил.

— Что бы ни писал мне коммодор Вернон, для меня это приказ, — сказал он, вставая. — И я думаю, что меня нет нужды подвергать предварительным беседам, чтобы заставить подчиниться приказу. А теперь — если вы удовлетворены, — не будете ли вы любезны познакомить меня с письмом?

Анна положила руку на вырез платья, где, по-видимому, и хранилось письмо.

— Нет, — сказала она. — Сначала я должна вам объяснить… Потому что это не приказ. Это предложение. И более того — мне кажется, даже нелегальное…

Никогда до сих пор они так просто и свободно не беседовали между собой. Обоим казалось, будто они знали друг друга всю жизнь.

— Что ж, ладно, — сказал Мэйнард, терпеливо опускаясь обратно в кресло. — В таком случае, о чем же, по-вашему, мне следует сначала узнать?

Начало повествования Анны о своих злоключениях он прослушал вполуха, поскольку его мысли всецело были заняты письмом коммодора. Но потом необыкновенная история ее похождений настолько захватила лейтенанта, что он перестал ощущать что-либо, кроме глубокого изумления и восхищения мужеством и находчивостью этой юной и отважной девушки, которой столько пришлось пережить.

— И вы обо всем этом рассказали коммодору Вернону? — спросил он после задумчивой паузы, когда Анна закончила свою исповедь.

— Да, рассказала. Он был добр ко мне и требовал того же от других. Сначала я колебалась, но потом мне стало просто невмоготу пользоваться его добротой и скрывать от него правду о себе.

— И он не подумал передать вас в руки властей? Ему должно было прийти в голову, что это его первейший долг.

— Он сказал… — Глаза Анны увлажнились, и она опустила голову, чтобы скрыть вот-вот готовые хлынуть слезы. — Он сказал, что ребенок не должен держать ответ за грехи родителей… Что главный и основной дочерний долг — это ее долг по отношению к отцу!

— Клянусь богом, он был прав! — Мэйнард успокаивающим жестом прикоснулся к ее руке, лежавшей на крышке стола. — И сыновний тоже. Ваш брат совершил мужественный поступок, мисс Блайт. Это был человек действия, и я уважаю его за это!

— Благодарю вас… — Анна снова овладела собой. — А теперь осталось совсем немного из того, что я должна вам сообщить. Губернатор Виргинии собирается назначить премию за захват Черной Бороды. С этой целью он намерен частным образом оснастить два корабля и направить их на поимку пиратов. Коммодор Вернон хотел бы, чтобы вы возглавили эту экспедицию. Он почему-то уверен, что вы согласитесь. Но в таком случае вам придется отправиться в воды Северной Каролины, где в настоящее время разбойничает Черная Борода. Ваши же полномочия не распространяются так далеко.

Мэйнард угрюмо кивнул:

— Верно. Мне понадобились бы санкции губернатора Идена на то, чтобы охотиться за пиратами в его водах. А он никогда их не даст. Он уже дважды отказывал мне в этом.

— Тем не менее, мистер Мэйнард, коммодор в беседе со мной намекнул, что между вами и Чернобородым имеется небольшое неулаженное дело чести. А вопросы чести, сказал он, не знают границ. Если, предположим, Черная Борода сумеет улизнуть от вас или одержит над вами победу, тогда вам, по всей видимости, придется предстать перед военным судом за то, что вы напали на него без ведома и вопреки воле тамошней администрации. Это может быть расценено, как пиратство. Но если вам удастся его уничтожить, то губернатор Иден никогда не станет на защиту мертвеца. И тогда все будет кончено. Вы освободите Карибское море от страшного негодяя…

— Вы хотите сказать, — медленно проговорил Мэйнард, — что коммодор предлагает мне сознательно преступить закон?

Анна достала письмо, помятое и согретое теплом ее груди, и слегка смутившись, положила его на стол.

— Он не предлагает вам этого, мистер Мэйнард. Он не имеет права приказывать вам делать то, что не соответствует вашим понятиям о долге и чести. Но он просит вас подумать…

Мэйнард сорвал с пакета сургучную печать. Письмо было написано не в форме официальной депеши, а в виде частного послания, адресованного лично ему. Он бегло пробежал глазами бумагу, затем с внезапным пристальным интересом взглянул на Анну и снова принялся внимательно читать письмо с самого начала.

Анна сидела молча, скромно спрятав руки внутри маленькой меховой муфты. Мэйнард долго изучал письмо, словно пытаясь найти в нем ответ на собственные мысли и сомнения. Затем он встал из-за стола, взял письмо и поднес его к пламени свечи. Он держал бумагу над огнем до тех пор, пока она не превратилась в пепел, который он растер в порошок между пальцами.

— Вам известно, — хрипло спросил он, — что было в этом письме?

— Да. Там было сказано, что вы должны взять меня с собой.

— Верно. Но объясните мне, почему? Почему коммодор решил, что вам необходимо принять участие в такой рискованной авантюре?

Анна пожала плечами:

— Потому что здесь, в Уильямсбурге, немало шпионов губернатора Идена. Следовательно, Черная Борода сразу же узнает и о целях, и о характере вашей экспедиции. Вам не удастся захватить его врасплох.

— Да? — пренебрежительно усмехнулся Мэйнард, который был скорее солдатом, чем стратегом. — Ну, и что же?

— А то, что у него будет время приготовиться к встрече и решить, стоит ли вступать с вами в драку, или лучше спрятаться за спину губернатора Идена, да еще потребовать, чтобы вас привлекли к ответственности за нарушение его — как вы это называете?

— Территориальных вод?

Анна приняла его подсказку с легкой улыбкой:

— А если по Уильямсбургу распространится слух, что некая рыжеволосая девица… — улыбка снова образовала мягкие ямочки на ее щеках, — … чудом спаслась с необитаемого острова и собирается сопровождать вас, чтобы свидетельствовать против Черной Бороды и всей его команды, а также чтобы показать вам все секретные места, где он может скрываться, то Черная Борода и об этом услышит…

— Но позвольте! — воскликнул Мэйнард. — Каждому известно, кто такой Черная Борода и где он скрывается! Каким же образом это может помочь нам?

— Я знаю, где зарыты его сокровища, — спокойно ответила Анна. — Когда Черная Борода проведает, что я осталась в живых, он не станет убегать от вас. Он не будет прятаться за губернатора Идена, а останется на месте и будет драться с вами. Потому что он захочет избавиться от меня, как от ненужного свидетеля. Я должна сыграть роль кусочка сыра в мышеловке…

Мэйнард в изумлении уставился на нее:

— И это идея коммодора Вернона?

— Нет, мистер Мэйнард, моя…

Две недели, проведенные Анной в Уильямсбурге пока готовилась экспедиция, немало способствовали укреплению ее сил и здоровья. Погода стояла отличная, мягкая и ровная, словно в далекой родной Шотландии ранней осенью, да и многие местные поселенцы тоже были шотландцами по происхождению. Впервые после отъезда из Эдинбурга Анна так долго находилась на берегу вдали от знойных тропиков и опасных приключений. Адмирал Вернон и другие влиятельные лица на Ямайке снабдили ее достаточным количеством конфиденциальных рекомендательных писем, чтобы двери лучших домов неизменно были широко открыты перед ней; впрочем, пользовалась она ими весьма умеренно. Большую часть времени она предпочитала проводить в маленькой таверне неподалеку от гавани, стараясь свести к минимуму любопытство, которое ее присутствие возбуждало в Уильямсбурге. Для нее было истинным наслаждением раскрыть поутру окно и слушать нежное пенье птиц, потому что в тропиках птицы либо кричали резкими, противными голосами, либо вовсе были немыми. Даже местная трава и кустарники казались ей более приятными, чем яркая, ядовитая зелень Карибских островов, да и насекомые здесь опять были обыкновенными, а не походили на бредовые порождения ночных кошмаров.

Анна часто виделась с лейтенантом Мэйнардом, которому постоянно приходилось сталкиваться с трудностями в оснащении своей маленькой армии. Было получено разрешение на приобретение двух судов, но поскольку лимит на тоннаж и водоизмещение официально не был установлен, Мэйнард оказался в зависимости от щедрости колониального департамента финансов. Зная из бесед с Анной о том, что корабль Черной Бороды оснащен по меньшей мере десятью орудиями крупных калибров, Мэйнард сначала запросил у казначейства разрешение на приобретение быстроходной голландской шхуны в 4000 тонн водоизмещения, которая стояла на якоре у Джеймс Ривер. Шхуна очень подходила бы для его целей, поскольку была плоскодонной, имела очень малую осадку и, следовательно, была способна плавать между песчаными отмелями Окракоки с минимальными шансами сесть на мель. Но голландский шкипер, почуяв возможность заключения выгодной сделки, заломил такую невероятную цену, что губернатор Спотсвуд, человек весьма умеренного риска, отказал в разрешении на покупку.

— Можете выбирать любую другую пару из стоящих в порту судов, — сказал он Мэйнарду. — А мы поможем вам экипировать их таким образом, чтобы это соответствовало вашим планам.

На эти условия можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство: главная задача судов экспедиции состояла в том, чтобы доставить Мэйнарда и его людей на предельно близкое расстояние от Черной Бороды. Исходя из этого, выбор Мэйнарда поневоле ограничивался самыми мелководными судами, какие только можно было отыскать среди многочисленных каботажных и рыбачьих суденышек, заполнявших гавань в Уильямсбурге. В большинстве своем это были небольшие плоскодонки, едва ли крупнее обычного баркаса с мачтами, но расчитывать пересечь Окракокские мели — даже при полном приливе — можно было только на них.

Наконец, два маленьких плоскодонных шлюпа были отобраны, реквизированы, оснащены, команды из военных моряков-добровольцев укомплектованы и официальные санкции подписаны. Тихим погожим вечером Мэйнард и Анна сидели в таверне за поздним ужином. Беседа, начавшаяся было непринужденно, постепенно угасала, пока не перешла, наконец, в натянутое молчание, которое никто не хотел нарушить ни фальшивым оживлением, ни откровенной исповедью. Оба предпочитали держать при себе переполнявшие их мысли и чувства.

Анна осторожно, чтобы не нашуметь, положила на стол фруктовую вилку.

— Мистер Мэйнард, — опустив глаза, тихо спросила она. — Скажите, что вы думаете обо мне?

Неожиданный вопрос вывел лейтенанта из тяжелой задумчивости. Он вздрогнул и рассеянно заморгал, точно школьник, застигнутый врасплох на уроке.

— Я… я не знаю, — растерянно ответил он. — Я уж и так, и сяк ломаю голову, — все равно получается чертовски неудобно для дамы на таком маленьком суденышке!

— Я привыкла к подобным неудобствам, мистер Мэйнард.

— Да, да, я знаю, — но одна, среди такого количества мужчин…

— И к этому я тоже привыкла!

— Да… гм… полагаю, что так… — Анна поняла, что он краснеет, потому что загорелое лицо его потемнело в свете свечи. — Но я-то ведь еще не привык!

Неожиданно для себя Анна вдруг рассмеялась:

— И это все, о чем вы тревожитесь? Не о смерти, не о том, что вам предстоит атаковать десятипушечный шлюп двумя жалкими болотными лодчонками, не о том, что поражение означает конец вашей карьеры и, может быть, самой жизни, — а только о том, как я сумею устроиться?

Так же неожиданно, как и рассмеялась, Анна почувствовала вдруг горький комок, внезапно подкативший к горлу. Она низко опустила голову, пытаясь справиться со своими чувствами; глаза ее наполнились слезами, губы задрожали и сложились в печальную гримасу.

— Я… мне очень жаль, право… — прошептала она. — Опять я заставила вас смутиться, верно?

Лейтенант потянулся через стол и взял ее руку, чувствуя, как ее пальцы под его ладонью сжались в маленький дрожащий кулачок.

— Боже, — задыхаясь, проговорил он, — как вы смогли пережить все это? Как вам удалось не сойти с ума? Как вы можете сидеть здесь, словно…

На лице Анны мелькнуло слабое подобие улыбки:

— Словно кто?

— Словно… — он покачал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова, которые вдруг разбежались. Он хотел сказать: словно тихий ангел… словно нежный цветок… словно чистый ребенок… словно святая, к коленям которой я мечтаю припасть, как жаждущий странник к благословенному источнику… Но, конечно, подобные разговоры намного превышали возможности незамысловатого лексикона скромного лейтенанта. Он не был поэтом.

Огонек свечи отражался в глазах у Анны и поблескивал в ее волосах; в полутемной таверне ее золотистая загорелая кожа казалась матово-бледной. Лейтенант чувствовал неловкость, продолжая держать ее руку в своей, но он был не в силах разжать ладонь, чтобы не нарушить ту странную и волнующую связь, которая внезапно возникла между ними, и которую, казалось, сохраняло это слабое прикосновение. И все же он не мог решиться на тот единственный логический шаг, к которому влекли его чувства: чересчур ярким было воспоминание о том солнечном утре на Сеи-Китсе, когда он впервые увидел ее рядом с Черной Бородой.

— Он… он что-нибудь значил для вас? — пересилив себя, спросил лейтенант. — Вы… любили его?

Вопрос был довольно неопределенный, но Анна сразу поняла, кого он имел в виду.

— Любила? — спокойно улыбнулась она. — О нет, конечно! Его нельзя любить. Нет, нет — не потому, что он уродлив, или груб, или слишком погряз в своем гнусном пиратстве; он просто неспособен воспринимать любовь — вот и все…

Свободной рукой Анна поднесла к губам бокал и отпила глоток, стараясь собраться с мыслями.

— Моя нянька, Мэдж — она была уроженкой горной Шотландии, — рассказывала мне однажды, как в ранней юности она пыталась приручить волчонка. Это был маленький волчонок — жалкий, несчастный комочек серой шерсти. Он был голоден, но не разрешал ей кормить его. Он прокусил ей руку до кости. Он просто не понимал ни любви, ни сострадания, ни жалости — ничего такого. Он был всего лишь ребенком, но он был волк, ибо природа создала его волком, и никакого другого ответа на вопрос: кем быть? — он не знал…

Анна осторожно убрала руку из-под ладони Мэйнарда.

— Черная Борода тоже создан таким… Ненавижу ли я его? Желаю ли я его смерти? Нет, это все не то! Я просто знаю, что он обречен, и знаю, что самое лучшее для него — умереть. Это звучит ужасно, правда? Можете ли вы понять меня?

— Да, — ответил лейтенант и с удивлением обнаружил, что способен улыбнуться. — Да, мне кажется — могу…

После кофе они немного погуляли в скромном садике таверны под спокойной луной и ясными виргинскими звездами. Анна ожидала, что лейтенант ее поцелует, но он не сделал этого. Прощаясь, он печально взял ее за руку.

— Как бы там ни было, — сказал он, — жребий брошен, и теперь уже ничего не изменишь. Кроме одного: я не допущу, чтобы вы присутствовали при схватке. Ваша жизнь не должна подвергаться опасности, и я найду способ заблаговременно переправить вас на берег. К тому же, я не могу позволить вам увидеть, как я его убью, — ибо, по всей видимости, живым он мне не сдастся!

— А если он убьет вас? — не смогла удержаться Анна, и Мэйнард с искренним изумлением посмотрел сверху вниз на ее освещенное лунным светом лицо:

— Убьет меня? Этот подонок?

Казалось, подобная мысль никогда до сих пор не приходила ему в голову, и Анна почувствовала вдруг странное успокоение.

— Спокойной ночи, — ответила она на его скупой салют и долго молча смотрела, как он уходит по тропе, слегка прихрамывая, с рукой на эфесе шпаги, широкоплечий и решительный, — человек, для которого долг, честь и верность были не моральными принципами, а просто образом жизни.

«Или смерти…»— подумала Анна, повернувшись, чтобы войти в дом.

Широкий залив Окракоки, где Тич устроил свою стоянку, представлял собой великолепную стратегическую позицию, превосходно отвечавшую его целям. Тич со своим шлюпом занял командное положение над входом в залив и пространством открытого моря позади. Но добраться до «Ройял Джеймса» можно было только по сложному и извилистому фарватеру, до такой степени усеянному едва прикрытыми водой песчаными мелями и банками, что даже самому мелководному судну пришлось бы двигаться здесь с беспомощной медлительностью слепца, нащупывающего дорогу при помощи мерного шеста и лота под постоянным прицелом дальнобойных орудий Тича.

Используя все преимущества своей позиции, Тич с командой в тридцать человек мог действовать по двум направлениям, в зависимости от обстоятельств. Как только мистер Тобиас Найт, секретарь губернатора Северной Каролины, посылал им весточку о том, что судно с достойным внимания грузом собирается либо отплыть из Баттаунской гавани, либо прибыть туда, пираты — если это соответствовало их настроению — выбирались из залива и отправлялись на охоту за призом. Остальное же время они недурно проводили, устраиваясь за счет местного населения.

Капитан Тич завел себе, наконец, очередную жену — дочь крупного землевладельца Де-Розетта, плантатора и негоцианта. Последней жене Тича исполнилось всего пятнадцать лет. Свадебную церемонию возглавил сам губернатор Иден, и его, по-видимому, нисколько не тронуло, что маленькая и дрожащая фея-невеста проплакала весь обряд от начала до конца, а Тич с Израэлем Хендсом вынуждены были поддерживать ее с обеих сторон, чтобы она не упала. При этом ответы, которые ей положено было давать согласно ритуалу, пришлось буквально вытряхивать из нее в соответствующие моменты.

Тич во-всю наслаждался роскошным ощущением безопасности. Зарытое сокровище ожидало только его прихоти, чтобы снова появиться на свет, когда он того пожелает. Морской разбой, лишенный риска и азарта, потерял для него былой интерес и превратился в наскучившее развлечение от безделья. Он теперь позволял себе — чего никогда не делал прежде — проводить ночь за ночью в пьяных кутежах в роскошном доме Де-Розеттов, который он наводнил своими висельниками и их временными подругами, без чувств валиться в постель на рассвете, просыпаться в полдень и снова пьянствовать, допиваясь до сумасшествия. И с утра до поздней ночи для него шипели и скворчали на кухне пухлые розовые бифштексы, а многочисленная челядь, да и сами хозяева готовы были ежесекундно сломя голову броситься выполнять любую, самую чудовищную прихоть пиратского атамана.

Губернатора Идена вполне удовлетворяло такое положение вещей, при котором половинная доля каждого приза, захваченного Черной Бородой в водах Северной Каролины, попадала в его личные склады и магазины. Если позволяли обстоятельства, он старался оформить эту процедуру легально, как это было, например, с французским кораблем с грузом сахара и какао, направлявшимся на Мартинику. Черная Борода захватил его, перебил всю команду и открыто, среди бела дня привел под парусами в Баттаунскую гавань. Затем он с четырьмя ближайшими помощниками явился к губернатору и, ухмыляясь, дал под присягой письменную клятву в том, что нашел в открытом море брошенный французский корабль без единой живой души на борту.

Губернатор Иден назначил следственную комиссию, проинструктированную таким образом, что корабль в конце концов был признан бесхозным, а груз — законной собственностью нашедшего. Но потом, опасаясь, как бы эта история не выплыла наружу, он приказал вывести судно в открытое море и там затопить, под тем предлогом, что оно якобы загромождает гавань. Разумеется, Тичу в связи с этим была выплачена солидная компенсация из общественных денег колонии.

За ведение официальных бумаг по этому, в частности, делу мистер Тобиас Найт, секретарь и письмоводитель губернатора, получил с ограбленного судна двадцать голов сахару, тогда как Тич и губернатор Иден взяли каждый по шестьдесят голов, а остальное было разделено между командой.

При таком покровительстве у Тича были все основания уверовать в свою полную и абсолютную безнаказанность. Он наслаждался этим благостным чувством и утром двадцатого ноября тысяча семьсот восемнадцатого года, когда мистер Тобиас Найт прислал ему на плантацию Де-Розетта извещение о том, что некая частная экспедиция в составе двух небольших одномачтовых шлюпов четыре дня тому назад вышла из Кикветана, Виргиния, имея на борту предписание губернатора Спотсвуда, копию которого мистер Найт предусмотрительно прилагал.

К счастью, Тич только что проснулся и поэтому был еще достаточно трезв, чтобы быть в состоянии разобрать написанное. Он разгладил толстый хрустящий лист желтой бумаги и, водя пальцами по строчкам, медленно прочел слово за словом:

«Дано сие на основании Акта, принятого и утвержденного Сессией Верховного Суда, имевшей место в Столице Уильямсбурге одиннадцатого дня ноября месяца в Пятый год царствования Короля нашего Георга Первого, и поименного» Актом О Борьбе С Пиратством «.

Вышеуказанным Актом кроме всего прочего установлено, что всяк и каждый, или каждые, кто до или после четырнадцатого дня ноября месяца Господа нашего года одна тысяча семьсот восемнадцатого и до четырнадцатого дня ноября месяца будущего года Господа нашего одна тысяча семьсот девятнадцатого изловит или захватит в плен Пирата или Пиратов на суше или на море, или в случае сопротивления убьет таковых Пирата или Пиратов между тридцать четвертым и тридцать девятым Градусами Северной широты и в пределах ста лиг от Континента Виргиния, или в пределах Провинции Виргиния, или в пределах Северной Каролины, то оные будут уполномочены получить и получат из рук Казначея Колонии соответствующее вознаграждение, а именно: за Эдварда Тича, обычно именуемого Капитаном Тичем или Черной Бородой — сто фунтов, за любого другого командира Пиратского судна, парусника или галеры — сорок фунтов, и за каждого Пирата, захваченного на борту такого судна — десять фунтов.

Посему, для поощрения всех тех, кто изъявит желание послужить Его Величеству и своей Стране в таком справедливом и почетном деле, как Спасение от людей, которые поистине могут быть названы Врагами Человеческими, я почел целесообразным с Согласия и Одобрения Консула Его Величества издать настоящее Предписание.

Боже, храни Короля.

А. Спотсвуд, Его Величества Лейтенант —

губернатор и Главнокомандующий

Колонии и Доминиона Виргиния.»

К этому акту была приколота записка, написанная мелким аккуратным почерком Тобиаса Найта:

«Капт. Тич, спешу приветствовать Вас. Его Превосходительство сего дня получил дальнейшую информацию о том, что экспедиция, хоть и участвуют в ней двое Офицеров и сорок Нижних Чинов из Команд фрегата Его Величества» Перл»и шлюпа «Лайм», не имеет с собой никакой артиллерии, но вооружена только мушкетами и тому подобным ручным оружием. К тому же это Предписание не имеет никаких Прав и никакой Власти в этой Провинции, и если Вы предпочтете не тратить своих Людей на встречу с ними, то Вы приглашаетесь немедленно явиться к Его Превосходительству и разместиться здесь под законной охраной. Однако, поскольку стало известно, что в этой экспедиции участвует Женская Персона по имени Анна Блайт (или Хукер), которая заявляет, будто являлась членом Вашей Команды, и что Вы высадили ее на пустынный остров, откуда она была спасена Провидением и шлюпом Его Величества «Сифорд», Его Превосходительство несколько встревожен тем, что это обстоятельство может причинить ему неприятности в случае, если окажется правдой и станет известным в Провинции. Если, паче чаяния, Вы будете не в состоянии отрицать это обвинение, то, пожалуй, Вам следует предпочесть встретиться и расправиться с экспедицией силой, приняв меры к тому, чтобы вышеназванная Персона женского пола не осталась в живых.

Ваш покорный слуга,

Тобиас Найт.»

Тич ухмылялся, читая Предписание. То, что его голова оценена, да еще в два с половиной раза дороже головы любого другого капитана в Обеих Америках, чрезвычайно ему польстило. Он нисколько не был встревожен сообщением о какой-то экспедиции, которая состояла всего из двух жалких одномачтовых шлюпов и сорока человек, не имевших ни одной пушки. Но неожиданное известие о том, что Анне Блайт удалось спастись, привело его в сильнейшее волнение.

— Гиббонс, ты слышал? Эта проклятая девчонка все еще жива!

— Какая проклятая девчонка? — спросил Гиббонс, с болезненной гримасой приподнимаясь на локте. Он провел ночь на полу банкетного зала.

— Та, которая знает, где мы припрятали сокровище! — прорычал Тич, вскакивая с постели. — Сколько у нас людей?

— А черт его знает, капитан… — Гиббонс все еще не мог окончательно проснуться; он сидел на полу, зевая во весь рот и почесываясь. — Может, дюжина, а может — две…

Последствия ночного дебоша невыносимо мучили его, вызывая настоятельную потребность опохмелиться. Рыча от нетерпения, Тич сунул в руки своему неустойчивому лейтенанту флягу с ромом, искренне сожалея о том, что на прошлой неделе во время пирушки нашел весьма забавной идею исподтишка прострелить под столом колено Израэлю Хендсу. Теперь, благодаря этой дружеской шутке, Хендс находился в Баттауне, навсегда превратившись в хромого инвалида.

— Позаботься, чтобы шлюп был подготовлен к бою, — приказал Тич. — Да пошли в город пару матросов, чтобы вытащить из кабаков столько людей, сколько они смогут до наступления темноты!

Он сердито вырвал флягу из рук Гиббонса и влил себе в глотку изрядную порцию рома. Впервые в жизни он чувствовал себя застигнутым врасплох, растерянным и подавленным. И виной этому была все та же проклятая девчонка! Среди мертвецов всех рангов она была единственным призраком, который восстал из могилы, чтобы явиться к нему. Из всех товарищей, которых он предал, из всех злополучных жертв, которых он убил из прихоти, она была единственной, кого он не мог полностью выбросить из памяти. Остатки его личного дневника явственно свидетельствуют о том, что призрак Анны Блайт по меньшей мере дважды заставлял его просыпаться в холодном поту. Поскольку она в то время была жива, то не могла быть настоящим призраком и, следовательно, являлась просто порождением его нечистой совести. Кто знает — возможно, капитан Тич был не таким уж твердокаменным, каким он любил казаться…

Анна переоделась в бриджи, серую грубошерстную куртку с рубахой в синюю и белую клетку, серые шерстяные чулки и башмаки с круглыми носками и медными пряжками — единственную одежду, которую она смогла подобрать по росту в корабельной кладовой фрегата» Перл «. Она предпочла бы более женственный костюм ради возможности произвести впечатление на лейтенанта Мэйнарда, но резонно рассудила, что такой костюм был бы непрактичным в условиях плавания на маленьком шлюпе, настолько тесном, что в его носовой трюм могли поместиться одновременно только восемь из двадцати человек команды, а для защиты от дождя и ветра у штурвала служил простой брезентовый навес.

Лейтенант Мэйнард распорядился нарастить и укрепить — насколько это было возможно — бульварки обоих шлюпов, чтобы они могли противостоять хотя бы выстрелам из ручного оружия. Мистер Тобиас Найт был неправильно информирован, будто крохотные суденышки Мэйнарда не имели на борту никакой артиллерии. На носу каждого шлюпа красовался небольшой фальконет — пушчонка с диаметром ствола в два дюйма, стрелявшая полуторафунтовыми ядрами. Каждая из этих пушек весила по пятьсот фунтов — и, несомненно, это было лучшим из всего того, что Мэйнард мог подобрать при сложившейся ситуации.

Анна расхохоталась, впервые увидев их. Она так привыкла к огромным пушкам кораблей Черной Бороды, что фальконеты показались ей просто игрушкой. Ее смех вызвал одобрительные улыбки у матросов, которые занимались тем, что привязывали пушчонки канатами за казенную часть, чтобы они не скатились за борт при качке. Присутствовавший тут же лейтенант вопросительно поднял бровь. Он был в самом лучшем расположении духа, совершая свой первый шаг на пути к опасности.

— В чем дело? — спросил он. — Что здесь смешного?