ПРЕДИСЛОВИЕ

В истории Северной Америки, пожалуй, трудно найти более драматичный период, чем полтора столетия, начиная с момента основания англичанами колонии Джеймстаун в Виргинии и заканчивая 1763 годом, когда происходила последняя из так называемых французско-индейских войн.

«Белый индеец» открывает серию романов, в которых пойдет речь об этой героической эпохе.

Великобритания и Франция покоряли все новые и новые земли; оба королевства стремились установить свое господство в Северной Америке, отправляя в Новый Свет корабли с солдатами и колонистами. Еще несколько государств, в том числе Голландия и Швеция, также не хотели остаться в стороне. Слабеющая Испания прилагала неимоверные усилия, чтобы удержать захваченные ранее земли.

Борьба осложнялась событиями, происходившими в далекой Европе. В 1685 году король Франции Людовик XIV отменил Нантский эдикт, некогда даровавший свободу вероисповедания протестантам, и тысячи французов-гугенотов хлынули в Новый Свет. Английские колонии враждовали между собой, и только общие страдания вынудили их объединиться.

«Белый индеец» и последующие романы серии отдают должное этим отважным людям, как индейцам, так и белым.

Пролог

Однажды могауки, союзники сильного племени сенеков, поссорились с оттава, которые жили к северу от них. Оттава не хотели в одиночку сражаться с могауками и позвали на помощь племя алгонкинов, владевшее землями от Массачусетса до Квебека.

Могауки могли обратиться за поддержкой ко всем четырем родственным племенам ирокезов, но в знак презрения к врагу послали клич только сенекам, одно имя которых вселяло ужас от побережья Гудзонова залива до испанской Флориды.

Гонка, великий сахем племени сенеков, лично ответил на призыв. Он редко воевал, обычно выступая только во главе объединенных войск ирокезов. Но сейчас особые причины вынудили его изменить правилу.

Десять лет Гонка мечтал о сыне, и все десять лет его заветная мечта не могла осуществиться. Первая жена родила великому сахему дочь, но и мать, и дитя погибли от лихорадки. Два года назад Гонка взял в жены Ину, женщину гораздо моложе себя, и был уверен, что теперь маниту[3] плодородия услышит его молитвы. В начале месяца сбора урожая Ина родила сына. Не успел великий сахем порадоваться, как ребенок скончался, и Ина тоже едва не умерла.

В день смерти сына Гонка и узнал о ссоре могауков с оттава.

На рассвете следующего дня он встал во главе трехсот крепких и могучих, как медведи, воинов.

Оттава дорого заплатили за скорбь великого сахема. Гонка без предупреждения напал на их главное поселение и сжег его дотла. Отряд сенеков убил более ста пятидесяти человек, в то время как сами нападающие почти не пострадали. Затем воины Гонки вырезали еще два селения оттава. Враги в страхе бежали, а барабаны разнесли по бескрайним лесам весть о том, что Гонка вышел на тропу войны.

Великий сахем повернул отряд на восток и шел двое суток, не останавливаясь на отдых. Воины, привыкшие к суровой дисциплине, не жаловались. Они бесшумно продвигались по сосновым и кедровым лесам, иногда обмениваясь улыбками, не предвещавшими врагам ничего хорошего. Сенеки были самыми грозными и доблестными воинами на свете, всегда готовыми в очередной раз подтвердить свою славу.

Только Гонка оставался мрачным. Он шел, изредка отправляя в рот горсть сушеного маиса[4] или ломтик вяленой оленины, и иногда останавливался, чтобы напиться воды из ручья. Скальпы[5] оттава украшали набедренные повязки воинов, но Гонка не нуждался в подобных трофеях.

Барабаны разносили весть о смертельной угрозе. Вожди и старейшины алгонкинов готовились к встрече с врагом. Они обещали оттава помощь в войне с могауками, но оттава потерпели позорное поражение, и алгонкины остались в одиночестве. Разумеется, обещания следует выполнять, но, как сказал один из старейшин (а ему было уже восемьдесят лет), алгонкины не ссорились с сенеками. И ни один разумный человек не пойдет воевать, когда сам великий сахем Гонка вышел на тропу войны.

Алгонкины прислушались к совету старого мудреца, смыли боевую раскраску и отправили делегацию просить мира.

Парламентеры встретились с отрядом сенеков на берегу озера Уиннипесоки, на земле, которую белые называли Нью-Гэмпширом.

В обмен на мир алгонкины предлагали пятьсот связок вампума[6]. Но Гонка жаждал крови и потребовал большего. Он запросил семьсот связок вампума и еще сотню ожерелий из раковин гребешков[7].

Алгонкинам очень не хотелось воевать, и они согласились. Той же ночью оба отряда выкурили трубку мира и устроили пир.

Гонка сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь.

Пир закончился, алгонкины ушли, а сенеки разбили лагерь и стали устраиваться на ночлег. Гонка продолжал неподвижно сидеть у костра, скрестив руки на груди.

Глубокой ночью ближайшие помощники сахема, имевшие право спать рядом с ним, проснулись от негромкого звука.

Великий сахем что-то напевал, но воины не могли разобрать слов. Индейцы вежливо заткнули уши. Ведь только Гонка и верховный хранитель веры имели право говорить с самим Великим Духом, отцом всех маниту, и подслушивать было невежливо. Воины не хотели навлекать на себя гнев собеседников, хотя трудно было сказать, чья кара представлялась им более страшной — божества или великого сахема.

Наконец Гонка закончил молиться и уснул. С первым же лучом солнца он поднялся, и вскоре сенеки пустились в долгий путь домой.

Они шли на запад, пока не добрались до реки Коннектикут. Двигаться вдоль берега было легче, чем прокладывать путь в зарослях.

Вскоре сенеки подошли к Спрингфилду.

Разведчики доложили великому сахему, что впереди находится сложенный из бревен форт белых. Стены его высоки, и нельзя сказать, сколько человек защищает крепость.

Белые не отваживались заходить в землю сенеков, и Гонка не был с ними в ссоре. В прежние годы английские и французские торговцы приезжали к нему с подарками, и великий сахем знал, что у белых много хороших вещей. Из далекой страны они привезли острые топоры и чудесные ножи, а еще огненные дубинки. Такой дубинкой можно было с большого расстояния убить или ранить человека.

Но Гонке не нравилось оружие пришельцев. Стрелы и дротики сделали сенеков величайшими воинами, и великий сахем не желал изменять обычаям предков.

Однако белым принадлежало еще множество других хороших вещей. Может быть, это богатство способно заполнить пустоту, возникшую после смерти сына. Победа над оттава разожгла аппетит Гонки, а трусость алгонкинов лишила его возможности завоевать новую славу.

Великий сахем сделал знак, и отряд остановился. Воины спрятались в лесу, ожидая наступления ночи.

Каждый житель долины реки Коннектикут знает, что даже в мирное время настоящего спокойствия не бывает. Индейские племена постоянно воюют между собой, либо, объединившись, нападают на города и поселки англичан, французов-гугенотов, голландских беженцев из Нью-Йорка и немногочисленных скандинавов. Время от времени регулярные французские войска, вместе с отрядами союзных индейских племен устраивают истребительные рейды, чтобы держать коренных жителей залива Массачусетс в постоянном напряжении и не позволять им укреплять свои границы. Все белые обитатели пограничных земель берут с собой в поле мушкет, а ночью держат его у постели.

Около сорока лет назад, после войны, завершившейся в 1637 году, когда колонисты истребили почти всех индейцев этой местности и заняли их территории, действительно наступил мир. Агавамы и чикопи покорились англичанам, и форт Спрингфилд стал центром западной части колонии Массачусетс.

Деревянный форт на восточном берегу реки Коннектикут с гарнизоном в сотню человек считался неприступным. Толстые дубовые и кленовые бревна стен создавали надежную защиту от стрел и дротиков. Кроме того, в форте было четыре пушки. Самая большая, стрелявшая ядрами размером в половину человеческой головы, была, правда, не очень точна, но одного ее грохота оказывалось достаточно, чтобы дикари в панике покидали окрестности форта.

Единственной проблемой была нехватка людей, и об этом хорошо знали офицеры. Полный военный состав собирали только в случаях крайней необходимости. Часовых выставляли из добровольцев-фермеров, и в обычное время на посту находилось не больше пятнадцати-двадцати стрелков.

Две недели назад Джед Харпер с восторгом узнал о рождении первенца. Его супруга Минни перед разрешением от бремени чувствовала себя не очень хорошо, и Харпер заблаговременно отвез ее в форт, где она и оставалась под присмотром доктора до самых родов. Джеду пришлось вернуться на ферму, находящуюся в пяти милях от крепости. Урожай не мог ждать, и Джед трудился от восхода до заката, собирая дыни, тыквы, маис, лук и горох, чтобы маленькой семье хватило продуктов на долгую зиму.

Закончив работу, фермер вернулся в Спрингфилд за женой и ребенком, но доктор решил, что Минни должна побыть под его присмотром еще пару дней. Джед остался с семьей в форте — как раз настал его черед нести караул. Вот уже два года индейцы не показывались в окрестностях Спрингфилда, так что часовые просто посматривали с наблюдательной вышки, нет ли кого в лесу.

Ночь была темной, тяжелые облака затянули небо. Джед все равно не смог бы ничего разглядеть, даже если бы пытался.

На вахту Джед прихватил с собой бутылку рома, чтобы распить ее с другими караульными, и скучающие часовые чудесно проводили время, провозглашая тосты за здоровье новорожденного колониста.

Бедняги и не подозревали, что их ждет.

Джед почувствовал какое-то движение сзади, обернулся и с удивлением, смешанным со смертельным ужасом, обнаружил перед собой рослого индейца, словно материализовавшегося из темноты. Это было последнее, что Джед Харпер видел в жизни — его череп хрустнул под ударом томагавка.

Ловкие сенеки двигались молча. Одна группа занялась часовыми, другая пошла по домам. Гонка велел не брать пленников и никого не оставлять в живых. Воины в точности исполнили приказ. Времени было мало, и индейцы забирали только кухонные принадлежности, одеяла, топоры и ножи.

Всего в ту ночь погибло сто восемьдесят девять мужчин, женщин и детей — это был самый страшный налет за всю историю форта. Ни поселенцы, ни офицеры, ни власти Массачусетса впоследствии так и не смогли установить, кто совершил нападение. Никому и в голову не пришло заподозрить индейцев сенеков, живших далеко на западе, по берегам озера Онтарио, в землях, принадлежавших колонии Нью-Йорк.

Гонка успевал повсюду, проверяя, как выполняются его приказы. Индейцы не брали больше, чем могли донести до родного поселения. Воины продвигались от дома к дому, от комнаты к комнате, истребляя белых.

В своей постели только что погибла молодая женщина. Простыни были залиты кровью, а воин уже занес топор над ребенком, находившимся рядом с матерью. Минни Харпер так и не успела сменить сыну пеленку, так что младенец лежал голышом.

Гонка увидел крепкого, здорового мальчика и неожиданно для себя самого приказал воину:

— Остановись!

Тот послушно отвел топор.

Гонка подошел к постели. Малыш посмотрел на него. В детских глазах не было ни страха, ни удивления. Великий сахем рассмеялся.

Ребенок улыбнулся и загугукал в ответ.

Это решило дело. Гонка взял дитя на руки и неуклюже завернул его в одеяло. Сын, долгожданный сын. Теперь его жене Ине есть кого приложить к груди, будущее рода обеспечено.

Вождь назовет сына Ренно, в честь маниту плодородия, которого будет чтить до конца своих дней.

Спустя полчаса после начала нападения индейцы ушли в ночь. Единственным оставшимся в живых из всех обитателей форта был младенец, которого родители не успели назвать. Теперь он будет носить индейское имя Ренно.

Глава первая

Милдред Уилсон сидела у камина в огромном зале, в усадьбе своего мужа в Корнуолле, предаваясь невеселым раздумьям. Конечно, они с Эндрю любили друг друга, а трехлетнего Джефри баловала вся семья, но в остальном их жизнь была пуста, а будущее не сулило ничего радостного. Совсем не об этом мечтали они перед свадьбой каких-то четыре года назад.

Милдред отчаянно пыталась вспоминать только приятное. Она была хороша собой, изящна, богата. Впрочем, красавец Эндрю, младший сын знатного вельможи, вернувшего все свои владения после реставрации Карла II[8], не нуждался в ее приданом.

Молодая семья занимала огромный дом в Корнуолле, и в распоряжении Уилсонов был еще один, чуть поменьше, в Лондоне. Дюжина слуг с радостью исполняла любое повеление хозяев. К услугам Милдред были самые модные портные и лучшие магазины. Они с мужем провели несколько лет в Лондоне и даже были представлены Карлу, «королю-весельчаку», который всячески осыпал их своими милостями. Но придворные нравы пришлись Милдред не по душе, и теперь Уилсоны сидели взаперти в Корнуолле, и у Эндрю не было даже собственного титула.

Но больше всего Милдред пугало то, что деятельный, энергичный супруг никак не мог найти себе занятие. Сначала Эндрю Уилсон пробовал свои силы в политике, даже претендовал на место в Палате Общин, но оказалось, что парламент не обладает никакой реальной властью, соглашаясь на любые требования короля и министров.

Тогда Уилсон попытал счастья на военной службе, получил чин капитана и благоговел перед принцем Рупертом. Но старший брат Эндрю тоже избрал карьеру военного и, конечно, получил преимущество, став генералом, а младший так и оставался полковником.

Размышления Милдред были прерваны стуком копыт по утоптанному снегу. Эндрю возвращался из Лондона. Он уехал, ничего не объяснив, и обещал все рассказать, когда вернется. Милдред и не думала, что так соскучится по мужу за каких-то четыре дня.

Спустя несколько мгновений полковник Эндрю Уилсон вошел в комнату. На высоких сапогах со шпорами лежал снег. Эндрю улыбнулся и нежно обнял прильнувшую к нему супругу.

— Все в порядке, дорогая? — с беспокойством в голосе спросил он.

— Все хорошо. Просто я очень соскучилась. Но я не ждала тебя так рано, и обед еще не готов.

— Не беда. Посиди со мной.

Эндрю уселся в кресло у камина, закинув ноги на резной дубовый подлокотник.

— Если не считать обеда в родительском доме и лицезрения Его распутного Величества, я чудесно провел время, — сообщил он.

— Приятно слышать, — улыбнулась Милдред, протягивая мужу бокал с вином.

— Ты ведь не знаешь Джонни Блэдшоу? Теперь — лорда Блэдшоу… Мы с ним вместе учились в Оксфорде.

Милдред молчала, ожидая продолжения.

— Год назад он получил пост министра колоний. Даже мой отец, хотя всем известна его ненависть к любым чиновникам, и тот признает, что Джонни отлично справляется со своими обязанностями.

Милдред кивнула.

— Все это время я провел вместе с Джонни, — продолжал Эндрю, глядя в огонь. — И я думаю, что мы с тобой могли бы сделать очень выгодное вложение.

Милдред удивилась. Прежде Эндрю никогда не проявлял интереса к финансовым делам.

— Джонни рассказал мне потрясающие вещи. В Северной Америке есть несколько наших колоний. В Виргинии, правда, в основном занимаются сельским хозяйством, а это не очень интересно. Но есть еще Массачусетс…

Эндрю помолчал.

Милдред никогда не слышала такого названия.

— Главный город, Бостон, сейчас, конечно, не представляет собой ничего особенного, — наконец прервал молчание Эндрю. — Но если дело пойдет так же, как сейчас, он превратится в главный порт и торговый центр всей колонии. Отец хочет построить там верфи, так что незачем мне заниматься тем же самым.

Эндрю был очень независимым.

— Меня больше интересует возможность освоения дальней части колонии, западной, на границе с индейскими территориями. Там есть небольшой форт, Спрингфилд. Правда, несколько лет назад индейцы разорили его, но сейчас люди понемногу возвращаются в те места. В лесах полно зверья, а за мех на лондонском рынке дают большие деньги. Там отличный климат и одному Богу известно, какие сокровища спрятаны в земле.

— Ты решил вложить туда деньги? — осторожно поинтересовалась Милдред.

— Да. Земля там стоит по шиллингу за акр, в двадцать раз дешевле, чем в Корнуолле. Знаешь, дорогая, Джонни показал мне бумаги, и я так увлекся этой идеей, что сразу выкупил участок в двадцать тысяч акров, в долине реки Коннектикут.

Цена была неслыханно низкой. А самое главное, Эндрю казался очень воодушевленным.

— Что мы станем делать с двадцатью тысячами акров? — поразилась Милдред. — Это же огромное поместье!

— Да, оно большое, но по меркам Нового Света не такое уж огромное. Я собираюсь его разрабатывать, дорогая.

— Не так-то просто будет найти управляющего.

Эндрю снова замолчал, словно в последний момент готов был передумать.

— Я решил, — медленно произнес он, — что мы сами поедем в Массачусетс.

Милдред изумленно посмотрела на мужа.

— Я не говорю, что все будет просто, — ответил на невысказанный вопрос жены Эндрю Уилсон. — Потребуется много сил…

Милдред от удивления не могла произнести ни слова.

— Спрингфилд отстроят заново, форт будет восстановлен, с воодушевлением продолжал полковник. — А самое главное, там нужны профессиональные военные. Джонни говорит, что губернатор отдаст под мое начало все западное ополчение — местных добровольцев.

— Понятно… — только и смогла выдавить Милдред.

— Тебе, милая, конечно, не придется рубить деревья или проводить время на кухне за стряпней. Наймем слуг и, надеюсь, сумеем обеспечить себя всем необходимым. В Массачусетсе наше состояние умножится. Мы будем самыми богатыми во всей колонии.

Милдред жестом остановила его:

— Конечно, дорогой. Мне очень нравится твой пыл, но нужно решить еще кое-какие вопросы. Наши дети вырастут там невежественными дикарями.

— Вряд ли. — Эндрю уже все продумал. — Пока сын маленький, ты сама займешься его обучением, а подрастет, мы пошлем Джефри… и остальных, когда они появятся… в английскую школу. Обещаю тебе, уж я-то исполню отцовский долг — не то что мой отец. — Эндрю улыбнулся. — И никогда не нарушу супружеского долга по отношению к самой прелестной женщиной на земле.

Милдред не знала, что и думать.

— Ты говоришь, что дикари сожгли город всего несколько лет назад? А там не опасно?

— Очень опасно, — серьезно кивнул Эндрю. — И мне как раз придется позаботиться о том, чтобы люди раз и навсегда забыли об этой опасности.

Если Эндрю не боится, подумала Милдред, то ей тоже придется побороть собственные страхи. Мысль о переезде нравилась молодой женщине все больше.

— Ну что ж, — улыбнулась она мужу. — Я согласна.

— У нас, конечно, есть выбор, — сказал Эндрю. — Можно остаться здесь и умирать от скуки или же принять участие в освоении нового неизведанного континента.

— Милый Эндрю, когда ты так ставишь вопрос, я просто не могу отказаться.

Достопочтенный Авдий Дженкинс, недавний выпускник Кембриджа, сидел в деревенском трактире неподалеку от Брэдфорда и, глядя на порцию жареной баранины, размышлял о том, что даже посвящение в сан не сумело разрешить всех его проблем.

Хорошенькая девушка за соседним столиком, не обращая внимания на незнакомца, громко заявила:

— Гарри, я не собиралась выходить замуж за Джонатана. Какая разница, что я говорила год назад? Я считаю, что сама имею право решать, что мне делать.

— Ты выйдешь за него, Элизабет, — мрачно проговорил ее спутник, высокий и плотный молодой человек. — Ты же знаешь, что у нас всего два маленьких клочка земли…

— Да, жалкие остатки от папиного поместья. Ты все проиграл в карты!

— Хорошо, допустим, я был слишком расточителен за карточным столом, — согласился мужчина. — Но поверь, сэр Джонатан — лучшее и единственное решение наших проблем. Он, конечно, не молод, но отчаянно влюблен в тебя. А самое главное — он первый богач в округе. Сейчас же, как только я допью это пойло, мы поедем к нему и ты примешь его предложение.

— Нет!

Авдий Дженкинс старался не обращать внимания на соседей. Собственное положение предоставляло ему достаточно пищи для размышлений. Все было очень просто. Юному священнослужителю предлагались на выбор два прихода. Первый, находящийся в Сассексе, был невелик, но населяли его люди обеспеченные, так что священник мог рассчитывать на солидный доход. Второе же предложение было настолько нелепым, что Авдий и не думал о нем всерьез. Университетский наставник, будучи в курсе финансовых затруднений юноши, рассказал ему о колонии Массачусетс. Жители окрестностей форта Спрингфилд нуждались в услугах священника. Они обещали выстроить церковь и выделить участок земли для выращивания овощей и птицы. Кроме того, прихожане брали на себя обязательство снабжать священника мясом — вместо денег, до тех пор, пока не будут в состоянии расплачиваться наличными.

Кому-то такая перспектива могла показаться очень заманчивой, но Авдий был трезвомыслящим молодым человеком и предпочитал мирный скучный Сассекс дикому Новому Свету.

— Гарри, мне больно!

Авдий обернулся и увидел, что мужчина схватил свою спутницу за руку и принялся выкручивать ее.

— Черт возьми, делай, что тебе говорят! — прорычал Гарри.

— Пожалуйста, отпусти!

Гарри левой рукой ударил девушку по лицу. Авдий не выдержал:

— Будьте любезны, сэр, немедленно отпустить леди!

— Не лезьте не в свое дело! — огрызнулся мужчина. — Она — моя сестра, и я сам знаю, как мне с ней обращаться!

Теперь он пытался вытащить девушку из-за стола.

— Я просил вас оставить ее в покое. А теперь требую этого! — Авдий говорил тихо, но твердо.

Мужчина отступил, и плачущая девушка с благодарностью улыбнулась спасителю. Гарри подошел к незнакомцу.

— Уходите отсюда, пока я добрый, — угрожающе прохрипел он. — Предупреждаю в последний раз!

— С удовольствием, но только когда вы прекратите мучить бедную девушку.

Мужчина окончательно потерял терпение. Раскрасневшаяся от выпитого эля физиономия побагровела еще больше, и Гарри решил раз и навсегда расправиться с нежданным препятствием.

— Выйдем, — предложил он Авдию, указывая на дверь, и тут же обратился к сестре: — Встретимся в доме сэра Джонатана, Элизабет.

Авдий положил деньги рядом с нетронутым обедом и вслед за Гарри вышел на полянку позади конюшни.

— Меня зовут Гарри Ален, — грубо заговорил мужчина. Ему было около двадцати пяти лет. — А кто вы такой, что встреваете в чужие семейные дела?

Авдий Дженкинс искренне порадовался, что не надел сутану.

— Ну, Дженкинс, придется научить тебя не соваться куда не следует! — Ален неприятно рассмеялся и вытащил шпагу.

Священник отнюдь не испугался. В Кембридже он каждый день несколько часов посвящал тренировкам, и теперь не уступал опытным фехтовальщикам.

Он обнажил доставшуюся ему от отца шпагу и спокойно наблюдал за противником. Нужно только ранить его, и тогда у девушки появится возможность отправиться туда, куда она сама сочтет нужным.

Гарри не блистал хорошими манерами. Вместо того чтобы приветствовать противника и вежливо скрестить шпаги, он бросился вперёд, целясь прямо в горло молодому человеку.

Авдий едва успел отскочить. Непривычное начало разозлило его. В первые секунды схватки священнику пришлось отступать, парируя целую серию яростных ударов.

Мало-помалу он опомнился и собрался с мыслями. «Ярость, — частенько повторял университетский учитель фехтования, — злейший враг дуэлянта: ясный ум страшнее самого острого клинка».

Старый совет спас Авдию жизнь. Он отбивался до тех пор, пока не понял, что соперник на самом деле гораздо слабее его самого. Деревенский сквайр полагался лишь на грубую силу и совершенно не знал приемов фехтования.

Продолжая отступать, Авдий аккуратно парировал удары, ни на мгновение не выпуская шпагу противника из вида. Багровому от ярости Алену никак не удавалось добраться до обидчика. Невероятно, но этот мальчишка оказался опытным фехтовальщиком! Ален начал уставать и принялся размахивать шпагой, как дубинкой. Это уже становилось опасным, какое-нибудь неосторожное движение, и шпага Авдия могла быть просто разрублена.

Дуэль затягивалась, и молодой священник решил ранить противника в плечо. Тот лишится возможности передвигаться, но в то же время сама рана будет не слишком серьезной. Дженкинс перешел в наступление и направил острие в цель.

Ален не успел понять, что произошло, и в ту же секунду сделал отчаянный выпад. От резкого движения тело его переместилось чуть в сторону. Клинок Авдия устремился прямо в сердце противника.

Юный священник был в ужасе, но уже не успевал отдернуть руку.

Шпага глубоко вошла в тело. Гарри Ален умер на месте, и краска постепенно спала с его лица.

Авдий окаменел от неожиданности, но через несколько мгновений вытащил клинок из бездыханного тела и вытер его об одежду убитого. Только теперь священник понял, в каком отчаянном положении оказался.

Это была не совсем обычная дуэль. Не было ни врача, ни секундантов, которые могли бы стать свидетелями в суде. Кто подтвердит, что Авдий вынужден был защищаться? В глазах света он, скорее всего, окажется хладнокровным убийцей.

Конечно, сестра жертвы видела, как они вместе вышли из трактира, но вряд ли девушка станет свидетельствовать против родного брата ради какого-то незнакомца.

В худшем случае Авдию грозила виселица. А если судья и сжалится над ним, то ни один приход в Англии не примет священника-дуэлянта.

Прекрасная жизнь в Сассексе закончилась, не успев начаться. Придется бежать в Америку, другого выхода нет.

Стараясь не поддаваться панике, Авдий осмотрел лужайку, проверяя не оставил ли где своих вещей. Довольный, что успел заплатить за обед, он кинулся в конюшню. Из трактира так никто и не вышел.

Лошадь была оседлана, и Авдий не мешкая тронулся в путь. Теперь он направлялся в Гулль. До порта оставалось пятьдесят миль. Дженкинс надеялся, что двадцати соверенов[9] (всего, что у него было) хватит, чтобы оплатить проезд до Массачусетса.

Вскоре трактир остался позади. Авдий убедился, что никто за ним не последовал, и пустил лошадь галопом. Через несколько минут он заметил впереди одинокую всадницу. Подъехав ближе, Авдий узнал невольную виновницу несчастья.

Элизабет придержала коня и приветливо улыбнулась молодому священнику:

— Вы были так любезны! Спасибо, что хотели мне помочь. Но я решила, что брат прав. Так что сейчас я отправляюсь прямо к сэру Джонатану и скажу, что с радостью выйду за него замуж.

Авдий вежливо улыбнулся, приподнял шляпу и двинулся вперед, едва сдерживаясь, чтобы не пустить лошадь галопом. Комизм ситуации не выходил у него из головы. Гарри Ален погиб, погиб от его руки, он стал убийцей, и все из-за каприза молоденькой дурочки.

Авдий не задумывался, что ждет его в далеком Новом Свете, зная только, что нужно оказаться на борту судна прежде, чем власти настигнут коварного убийцу.

Только непоколебимая вера в милосердие Всевышнего поддерживала молодого священника в этот тяжелый час, и Авдий то и дело возносил безмолвную молитву Господу.

Эндрю Уилсон уже сожалел, что пришел в Ньюгейтскую долговую тюрьму. Внутренний двор был переполнен узниками. Большую часть времени обитатели тюрьмы предпочитали проводить на свежем воздухе и, только замерзнув до костей, возвращались погреться в помещение, пропитанное запахом грязных тел и нечистот. Спать приходилось на полу, а помоев, которыми кормили узников раз в день, едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Самое страшное заключалось в том, что люди теряли надежду когда-либо выйти на волю. Долги росли, судьи оставались равнодушными, и на перемену участи смели рассчитывать только те, у кого были родственники. Хуже всего приходилось неимущим должникам. Они не могли освободиться, не уплатив долг, а, оставаясь в тюрьме, не могли собрать необходимую сумму.

Капитан Уилсон знал, что найти слуг в Новом Свете будет практически невозможно, и решил сделать это еще в Англии. Он шел через тюремный двор, положив руку на эфес шпаги, готовый дать отпор, если кто-нибудь из мошенников, слоняющихся по двору, посмеет подойти к нему. Два хмурых охранника не внушали доверия.

Эндрю уже успел отказаться от трех кандидатов, даже не заговаривая с ними. Судя по выражению лица, эти типы, не моргнув глазом, убили бы их с Милдред прямо в постели.

— Вот еще один, ваша светлость.

Начальник караула показал на юношу лет двадцати, в когда-то добротной, а ныне оборванной одежде. Эндрю проследил за взглядом молодого человека и увидел девушку в темном платье, знавшем лучшие дни; она черпала воду из источника. Издали девушка казалось хорошенькой, хотя и неправдоподобно худой. В Ньюгейте вообще было мало толстяков.

— Ну-ка, встань! — Начальник ткнул юношу рукояткой хлыста.

Молодой человек покраснел.

— Назови его светлости свое имя и объясни, как ты сюда попал.

— Я — Томас Хиббард, — ответил заключенный, глядя в глаза знатному гостю. — Я должник, и да поможет мне Бог. Отец скончался через неделю после моей свадьбы, оставив в наследство восемьдесят соверенов долга. Вот почему я здесь и, похоже, проведу в тюрьме остаток своих дней.

Хиббард держался с достоинством, а его речь выдавала человека образованного. Эндрю понравился этот юноша, и полковник решился.

— Если вам угодно, я готов заплатить ваши долги. Я отправляюсь в Новый Свет, и мне нужны слуги. Мы подпишем договор на четырнадцать лет, и вы станете работать на земле, которую я недавно купил на границе с индейскими территориями. Согласны?

Огонек блеснул в глазах Хиббарда, но тут же погас.

— Я бы с радостью, сэр, но не могу. — Он указал на девушку, приближавшуюся к ним со встревоженным выражением на лице. — Моя жена тоже должник, потому что суд забрал те несколько соверенов, что у нее были, и объявил преступницей, как и меня. Даже если мне предложат полную свободу, я не смогу оставить ее в этом проклятом Богом месте.