В конце концов

Вот по коридору спешит Олег Трояновский — симпатичный молодой человек, слывущий и среди нас и среди американцев отличным знатоком языка. На процессе он сидит позади Главного советского судьи и помогает вести судьям переговоры между собой. К его консультации прибегают обычно, когда возникают сомнения в точности и идентичности перевода текста. Сейчас он спешит по коридору, держа под мышкой пачку только что прибывших американских газет, читая на ходу одну из них.

— Олег, что случилось?

— После, после, очень тороплюсь.

— Но все-таки?

Он на ходу переводит шапку одной из газет, кажется парижского издания «Нью-Йорк геральд трибюн». Через всю полосу крупным шрифтом: «Черчилль: Объединяйтесь, чтобы остановить Россию».

Наконец с пучком газет приходит наша Анечка, и мы все узнаем. Вчера в Америке в университетском городке Фултоне, где по традиции раз в год выступает какой-нибудь видный мировой общественный деятель и говорит о чем-то, что кажется ему самым важным, выступил Уинстон Черчилль. Смысл его речи отражен в уже процитированном мной заголовке. Заголовки и шапки других американских газет повторяют или расшифровывают его: «Сэр Уинстон Черчилль призывает к созданию единого фронта против Москвы», «Коммунизм — самая большая опасность современности», «Западный мир должен дать отпор советской экспансии».

Аня перевела нам всю речь. Все это, в сущности, было не очень неожиданным, ибо нечто подобное в последние месяцы в той или иной форме уже мелькает в печати западных стран. Но здесь под сообщениями подобного рода как бы подведена жирная черта. Уинстон Черчилль говорил без обиняков, называл вещи своими именами, откровенно размахивал перед трусливыми буржуазными обывателями старой тряпкой антикоммунизма.

— А что вы хотите? Чтобы Черчилль вылез из своей кожи? Волк есть волк… — бросал сквозь зубы Всеволод Вишневский. — Они не угомонятся… Они боятся мира… Для них мир — кость в горле… Вы что же полагали, что волк когда-нибудь будет есть травку?

— Это очень серьезно, — тихо сказал Ярослав Галан, и все повернулись к нему, ибо знали, что этот молчаливый человек даром слов на ветер не бросает. — У меня тут знакомые среди славянских эмигрантов — фанатичные католики. Они говорят, что в здешних католических кирхах ксендзы уже давно призывают в проповедях объединяться против коммунизма. Они называют коммунизм сатанинской ересью. Вы, может быть, слышали, что на рождество были убиты два местных жителя — коммунисты, вышедшие из концентрационного лагеря.

Кто-то, вспомнив стихи Маяковского, громко продекламировал:

Достопочтенный лорд Черчилль

Весьма в ругне переперчил.

Кричит, как будто чирьи

Вскочили на Черчилле…

Было интересно, как отразится речь Черчилля на судебном процессе. Неужели окажется прав Роберт Лей, который еще шесть месяцев назад писал из тюрьмы свои меморандумы в различные адреса западных союзников, предлагая свое сотрудничество и помощь в борьбе против коммунизма. Тогда, в начале процесса, это казалось бредом фанатика, той самой соломинкой надежды, за которую пытался ухватиться этот мучитель немецких рабочих.

И вот примерно то же говорит на этот раз не одуревший от страха, дрожащий за свою шкуру гитлеровский бонза, а недавний глава одного из могущественнейших государств антигитлеровской коалиции, виднейший после Рузвельта лидер западного мира.

С особым вниманием вглядывались мы в этот день в лица судей, прокуроров, защитников, подсудимых. Как отражается эта речь на ходе суда? В перерыве мы заметили, что некоторые защитники не ушли, а, оставаясь на своих местах, стоя развернули газеты, как бы читая их, а на самом деле давая возможность своим подзащитным читать речь Черчилля через свои плечи. Это делалось неоднократно. На это смотрят сквозь пальцы, но сегодня эту речь таким образом читали и Геринг, и Гесс, и Риббентроп.

И все— таки, как мне кажется, ход суда остался неизменным. На судей и прокуроров речь Черчилля пока что не повлияла. Иное дело -защитники и подсудимые. В этом стане — оживление. Подсудимые перешептываются. Обмениваются со своими защитниками записками. Лица у всех возбужденные, радостные.

В журналистских кругах из уст в уста передаются фразы, которыми обменялись подсудимые. Нам уже говорили, что один из джи-ай, стоящий часовым, — высокий, красивый парень с круглым интеллигентным лицом, по своей гражданской профессии — циркач. Он будто бы обладает феноменальной памятью, и цирковой номер его состоял в том, что зрители читали ему страничку любого текста, на любом из европейских языков, и он тут же воспроизводил этот незнакомый текст слово в слово, даже если он этого языка и не знал. Так вот уверяют, что его ставят в караул в те часы, когда нужно знать, о чем переговариваются подсудимые. Кое-кто из американских журналистов и, разумеется, вездесущая Пегги, дружит с этим джи-ай, и он за небольшую плату снабжает их информацией.

Сегодня от американских коллег мы узнали, что утром Геринг, услышав от адвоката о выступлении Черчилля, будто бы воскликнул:

— Что я говорил! Летом прошлого года я не надеялся увидеть осень, а сейчас, если я доживу до осени, я, наверное, увижу не только осень, но зиму, лето, весну и еще много, много раз… Они перегрызутся между собой, прежде чем составят свой приговор.

— Я всегда этого ожидал. Черчилль все-таки не дурак, — заметил Риббентроп. — Мы ему ближе, чем красные.

Нейрат, Папен и Шахт обменялись будто бы такими репликами:

— Однако, черт возьми, очень уж он откровенен.

— Чувствует, что сглупил в Тегеране и даже в Ялте поставил не на ту лошадь.

— Британия остается Британией, а британская политика британской политикой.

Рудольф Гесс будто бы заявил Герингу:

— Вы еще будете фюрером Германии.

Так ли именно они говорили, ручаться нельзя, ибо слова эти, если они что-то подобное и произнесли, в передаче могли трансформироваться, но явно видно, что подсудимые ликуют. Они мысленно аплодировали Черчиллю как своему духовному собрату, своей надежде.

Но суд шел по-прежнему, спокойно и неторопливо. И все же невольно думалось: неужели колесо истории вертанет обратно? Неужели сейчас судьи рассорятся и разойдутся, как это дважды уже происходило в случае с Наполеоном и с кайзером Вильгельмом Вторым. И вспоминались слова Георгия Димитрова: «Вашим юристам предстоит большая, сложная, небывалая работа. Будет очень яркой победой, если удастся хотя бы донести процесс до конца». Он привел тогда болгарскую пословицу: «Ворон ворону глаз не выклюет». Неужели даже после страшных уроков второй мировой войны снова забуксует машина мировой юстиции?

Однако заседание суда кончилось как обычно. И все же тревожно, очень тревожно на душе. В коридоре после заседания Всеволод Вишневский давал интервью окружавшим его западным корреспондентам.

— Господа, Черчилль есть Черчилль. Мы знаем его с первых лет Советской власти. Он организовал блокаду против нашего молодого государства, старался гадить нам, где только мог. Ничего нового. Ничего удивительного.

Но кто оперативно отреагировал на речь Черчилля, так это бармен Дэвид. На упоминавшейся уже мной табличке коктейлей, которые он предлагал почтенной публике, где давно уже красным значилось «Т…новка», сегодня лидерствовал новый коктейль «Сэр Уинни».

У стойки оживленно шумела толпа журналистов. Опробовали новый коктейль, названный в честь Черчилля. Протиснулись к Дэвиду и мы с Жуковым. Заказали по порции. Заказали и пожалели. Что там намешал этот ловкий, веселый алхимик в форме американского сержанта, определить было трудно. Смесь обжигала рот. По вкусу угадывалось, что не обошлось без спирта и чего-то вроде той пряной микстуры, которую в детстве нам давали от кашля.

Не допив, мы отставили бокалы. Рядом на высоких стульчиках сидели Ральф и Таня.

— Ну как вам «Сэр Уинни»? — спросил я их, неторопливо потягивавших через соломинку жгучую сию жидкость.

— Так себе… — дипломатично отозвалась Таня.

— Невкусно, очень невкусно, а главное не ново, — сказал Ральф.

Так я и не понял, какого именно сэра Уинни он имел в виду: того, что лидерствовал у консерваторов в Англии, или того, что был перед ним в бокале.

12. «Второй наци» Германии держит ответ

Фигура Германа Вильгельма Геринга не представляла особого интереса для редакции «Правды», которая справедливо интересовалась не столько личностями подсудимых, сколько злодеяниями той политической системы, которую эти личности представляют. Нацизм как новейшее и крайнее выражение империализма, империалистической психологии — вот что главным образом интересует читателей моей газеты. Поэтому допрос Геринга, который обвинители ведут уже несколько дней, не представляет для меня сенсации.

Но для наших западных коллег наступила пора буйного ажиотажа. Неоднократно уже звучали за эти последние дни в помещениях Дворца юстиции три сигнала, возвещая очередную сенсацию. Журналисты взапуски описывают «второго наци» Германии, его самочувствие, его серую форму, пошитую из замши и хранящую следы бесчисленного количества орденов, когда-то пришпиливаемых ее хозяином не только на груди, но и на разных прочих местах. Вновь и вновь обращаются к его теперь уже вовсе не привлекательной внешности, информируют своих читателей о его сне и аппетите. Сержант, славящийся своей памятью, за эти дни, вероятно, разбогател. Доктора Джильберта в зале почти не видно. Он появляется и тотчас же исчезает, боясь, вероятно, что настойчивые корреспонденты, умеющие-таки выбивать из человека то, что им нужно, не повыковыривали бы изюминки из его будущей книги. На телеграфе постоянный ажиотаж, ссоры. Дело чуть не доходит до рукопашной.

В первый день допроса, когда Геринг еще только устроился перед микрофоном с двумя американскими солдатами по бокам, в перерыв произошла такая сцена. Несколько корреспондентов бросились ко мне, таща за руку какую-то женщину — как выяснилось, русскую княжну, привезенную американцами из Парижа и работающую переводчицей.

— Эти господа просят вам передать, что вы представляете гуманную державу, где, по их словам, царит равенство и братство, — испуганно частила бедная маленькая аристократка. — Они просят вас помочь и как скромным труженикам западной печати, которым сейчас угрожают большие неприятности…

Попытался согнать с лица совершенно неуместную улыбку:

— Весь к вашим услугам, коллеги, чем вам может помочь журналист самой гуманной державы? В чем дело?

А дело оказалось в том, что сегодня, когда все западные газеты еще заблаговременно объявили о том, что будут допрашивать Геринга, один из нью-йоркских журналистов-бизнесменов, представляющий крупный пресс-концерн, зазнайка и сноб, приехавший сюда с секретаршей и стенографистками, занявший самые дорогие апартаменты в «Гранд-отеле», словом, этот заокеанский пижон за несколько минут до начала допроса занял телеграфные провода обеих компаний, связывающих Европу с Америкой. Его секретарша начала передавать по обоим каналам… библию. Есть, оказывается, на Западе телеграфное правило: однажды начатый текст прерывать нельзя. Но через какое-то количество слов плата возрастает. Так вот, по-своему воспользовавшись этим, может быть, и разумным правилом, сей корреспондент, располагающий большими деньгами, занял оба провода бесконечными телеграммами. Между текстами библии стал пропускать, может быть, и не очень интересные, но жадно ожидаемые за океаном сообщения вроде: «Сейчас в Нюрнберге прекрасная весна, во дворе Дворца юстиции зацветают вишни, а „второй наци“ Германии Герман Геринг мечется по камере, ожидая вызова в. суд». Снова текст библии и опять фраза: «Геринг, славившийся некогда как один из самых тонких знатоков мировой кулинарии, Геринг, кухня которого была одной из самых изысканных в Берлине, теперь, в ожидании допроса ест овсяную кашу из крышки солдатского котелка». Снова библия — и потом: «Ваш корреспондент беседовал вчера с женой Геринга, Эмми Геринг, певицей, пользовавшейся большим успехом у берлинских знатоков вокала. Эта моложавая женщина сорока одного года, все еще сохраняющая свежесть и красоту, сказала вашему корреспонденту, что слышала по радио голос бедного Германа и была поражена тем, как он слабо звучит».

Словом, по обоим каналам тек в Нью-Йорк поток вот такой ерунды, пока не начался допрос, который, естественно, в передаче заменил уже библию. Так эта крупная акула прессы оттерла от проводов всю мелкую рыбешку. А из-за океана, из редакций уже летели грозные телеграммы: «Куда вы пропали, черт возьми? Почему молчите? Срочно передавайте все о Геринге». Вот какой душераздирающий конфликт, оказывается, разыгрался в эти минуты на телеграфе.

— Так в чем же дело? Чем я могу помочь коллегам, кроме выражения искреннего сочувствия?

Маленькая, худенькая княжна с круглым, курносым личиком, густо поперченным по переносью веснушками, застенчиво лепетала перевод:

— Эти господа говорят, что они труженики печати и что вы, как представитель Советского Союза, должны обязательно им помочь. Их могут даже уволить.

— Но как? Как я могу это сделать?

— У вас есть провод с Москвой. Они хотят, чтобы вы помогли им воспользоваться этим проводом и передать их корреспонденции кружным путем — через Москву.

Очень, ну очень хотелось хоть чем-то помочь этим славным ребятам, которых я хорошо понимал. Но что можно было сделать? Наш провод военный. Он идет через Берлин только до Москвы. У него нет выхода за границу. Я как мог объяснил им это, и маленькая княжна, происходившая, оказывается, из древнего рода Лопухиных, передала мои слова с сохранением сочувственной интонации.

— Ну посоветуйте, что нам делать?

— Ей-богу, не знаю. Разве что набить ему морду в темном уголке пресс-кемпа…

Забегая вперед, скажу, что потом мне пришлось пожалеть о том, что я дал такой совет. А пока скажу лишь, что мы, советские корреспонденты, были в стороне от этого репортерского ажиотажа, бушевавшего все эти дни, да бушующего и сейчас под крышей Дворца юстиции. В ходе допроса Геринга я делал только заметки, и вот теперь, когда истинная физиономия этого «второго наци» Германии, «любимца партии национал-социалистов», «ближайшего друга и соратника фюрера» достаточно уже выявилась перед судом, стоит показать личность этого «верного паладина Гитлера».

В эти дни, когда идет допрос, я, стараясь понять, кем же был Герман Геринг, все время вспоминаю свой разговор с Георгием Димитровым. В самом деле, что могло сделать такого человека одним из полновластных правителей такой большой и культурной страны, как Германия? И каждый день допроса убеждал меня, как был прав Димитров, говоря, что нацистских главарей, сидевших на скамье подсудимых, нельзя показывать с помощью старых пропагандистских штампов. Действительно, Геринг не был толстой, глупой свиньей, как его принято изображать в карикатурах. Несомненно, в своем роде это личность выдающаяся, незаурядная, но незаурядная в пределах той отвратительной, уродливой и страшной системы, какой был национал-социализм. Геринг один из авторов этой системы и в то же время типичнейшее ее порождение. Он плоть от плоти, кость от кости национал-социализма, и преступность его как натуры во всех проявлениях была лишь выражением преступности, лежащей в фундаменте, на котором национал-социализм был построен.

— Расскажите Трибуналу вашу биографию до начала первой мировой войны и во время ее, — просит подсудимого его защитник Штаммер.

Типичная биография молодого пруссака из военной среды. Кадетский корпус. Служба лейтенантом в пехоте. Курсы пилотов. Летчик. Летчик-разведчик, летчик-истребитель. Ранение. Возвращение в воздушный флот. Командир эскадрильи Рейхтгофен. Герой немецкого мещанства. Его массивная, смазливая физиономия то и дело мелькает на страницах бульварных газет. Душка-летчик! Смелый орел! Настоящий немец!… Он беззастенчиво бомбит открытые французские города во время первой мировой войны. Его заносят в список военных преступников, и когда война заканчивается поражением Германии, он бежит за границу, прикрывая это свое трусливое бегство разговорами о своих несогласиях с Веймарской республикой, которой до него в сущности не было никакого дела.

В Германию он возвращается, только когда возникает опасность выдачи его Антанте, и тут судьба сталкивает его с Гитлером. Они нашли друг друга. Ефрейтору Адольфу Шикльгруберу, ничем в прошлой мировой войне не прославившемуся, Геринг нужен как недавний военный кумир прусского бюргерства для придания благообразия своей только что рожденной партии, сколачиваемой из погромщиков, хулиганов и деклассированных элементов. Герингу же Гитлер нужен как некий пьедестал, на который он может подняться, чтобы снова стать видной фигурой. Оба они отлично знают, что слово «социализм» в названии партии всего лишь маскировочная сетка и что лозунги ее, адресованные не рабочим, а тем, кого на немецком языке зовут «миттльштамм» — оголтелому мещанству и деклассированным элементам. Гитлер, у которого тонкий нюх, сразу находит для бывшего офицера дело. Ему поручается организация банд национал-социализма, коротко именующихся штурмовиками. Но есть для него у Гитлера и другое, более важное дело: он старается сделать бывшего аса кайзеровской авиации своим агентом связи с банкирскими и промышленными кругами, которые пока еще лишь осторожно приглядываются к его партии, в названии которой имеется слово «социализм», к партии, среди членов которой пока что преобладает весьма нереспектабельный сброд. И Геринг становится прочным связующим звеном между Гитлером и руководителями немецких концернов.

После неудачного нацистского путча в Мюнхене, где Геринга ранят во время потасовки, он бежит за границу. Возвращается лишь в 1927 году и снова используется Гитлером для связи с магнатами капитала и банковскими воротилами. Но руководство штурмовиками и охранными отрядами — этой боевой силой нацизма — осуществляет уже Эрнст Рем.

Геринг снова на пьедестале. И вот тут-то, через его биографию и открывается, что же за банда была верхушка национал-социалистической партии, вскармливаемая деньгами промышленных сверхмагнатов, всех этих круппов, тиссенов, фиглеров. С их помощью и поддержкой Гитлер начинает готовиться к захвату власти. Как, какими методами это делалось, Геринг сам раскрыл на процессе. Главный американский Обвинитель спросил его — что же он с самого начала так и мечтал свергнуть правительство Веймарской республики? Геринг цинично отвечает: «Что касается лично меня, это всегда было моим личным намерением».

ДЖЕКСОН: А придя к власти, вы немедленно уничтожили парламентское правительство Германии?

ГЕРИНГ: Оно нам больше не было нужно.

В этих словах — суть политики нацистов, направляемой главарями немецких монополий. При чем тут законы? При чем тут воля народа? «Нам оно не было нужно» — и все. Интересно, что в западной печати и в печати американской эта столь существенная часть пока-ланий Геринга, как мы в том убедились, получив газеты, отражена совсем не была. О том, как выглядит Геринг, было. О том, как Эмми Геринг, прибывшая в эти края и обосновавшаяся на вилле вблизи Нюрнберга, страдает, бедняжка, потому что ее Герман, привыкший к вкусной пище, к прогулкам после обеда, к охоте, ныне лишен всего этого — было не раз. А вот о весьма существенном, как мне кажется, моменте, — о том, как нацизм, выражая волю монополий, расправился с чахлой Веймарской республикой, говорилось лишь вскользь. Почему? Да, вероятно, все по той же болгарской народной пословице: «Ворон ворону глаз не выклюет».

С особым вниманием я, естественно, слежу за теми показаниями Геринга, которые относятся к событиям, происшедшим в ночь на 27 февраля 1933 года, к пожару рейхстага, этому «главному делу Геринга», после которого была запрещена Компартия Германии, что было вскоре узаконено. Это меня тем более интересует, что моему приезду сюда предшествовала, как я уже писал, встреча с другим главным действующим лицом трагедии — Георгием Димитровым. По вечерам я перечитываю стенограмму Лейпцигского процесса, добытую мной в нашей юридической библиотеке. Ведь и процесс этот, дутый от начала и до конца, был выдуман лишь для того, чтобы оправдать в глазах мирового общественного мнения расправу гитлеровцев со своими главными и последовательными противниками — коммунистами и представить национал-социализм как «оплот западной цивилизации против коммунистических варваров». Георгий Димитров, находясь тогда на скамье подсудимых, чувствовал и вел себя как обвинитель на прокурорской трибуне и не оправдывался, а именно бросал обвинения в лицо тем, в руках которых он находился. «Я здесь не должник, а кредитор», — гордо заявил он. И, как перчатку вызова, смело бросил своим судьям: «Вы хотели политического процесса. Вы получите политический процесс».

И вот инициатор и исполнитель этой грандиозной провокации Геринг, который пытался скрестить шпагу с Димитровым в Лейпциге, сам на скамье подсудимых тут, в Нюрнберге. Нет, это, конечно, не толстая, глупая свинья, а настоящий талант в чисто нацистском плане. Это и хитрый подлец, и ловкий интриган, и надутый позер одновременно. Когда пылал подожженный по его приказу рейхстаг, он, подобно Нерону, вместе с Гитлером стоял на балконе и наблюдал за пожаром. На основе предъявленных доказательств, суд точно знает, что оба они во время пожара уже имели заранее составленные списки руководителей Коммунистической партии и видных коммунистов, которых следует арестовать сразу же, пока еще не потух пожар.

— Это так? — спрашивает Джексон.

— Мне не было смысла поджигать рейхстаг, — уходит от прямого ответа Геринг, — хотя, честно говоря, я ни минуты не сожалел о нем. Это громоздкое здание не имело какой-нибудь архитектурной ценности.

Геринг приперт к стенке. Суду известны имена трех штурмовиков, которые по поручению Геринга поджигали здание. Видный гестаповец Гизевиус добавляет подробности: десять надежных штурмовиков были подготовлены для осуществления этого дела. Геринга информировали о всех деталях намечавшегося плана. По его указанию было решено это дело сразу же свалить на коммунистов и начать аресты… Помещение рейхстага было в эту ночь умышленно оставлено без пожарной охраны… Доказательства набегают одно на другое, но Геринг, как мелкий жулик, уличенный в карманной краже, все еще старается вывернуться.

— В конце концов, если штурмовики действительно и подожгли рейхстаг, отсюда не следует, что я что-либо знал об этом.

А на вопрос — почему во время пожара, не предприняв даже попытки расследовать дело, Геринг сам сообщил, что рейхстаг подожгли коммунисты, он наконец выдавливает из себя: так хотел фюрер.

Таким путем, путем провокации они уничтожили не только своих противников — коммунистов и социал-демократов, — но теми же способами расправлялись и со своими соратниками. Я уже говорил, рассказывая о посещении комнаты Генриха Гофмана, как с помощью веселой девицы Геринг устранил с поста военного министра очень авторитетного в берлинских кругах генерала Бломберга, Так же одним махом он расправился со своим конкурентом за ближайшее место у кресла Гитлера — с Эрнстом Ремом, руководителем огромной организации штурмовиков, набравшей к тому времени большую силу. В нужную минуту, когда мнительный Гитлер был не в духе, он подсунул ему донесение о том, что один из руководителей штурмовиков в Силезии стрелял в его, фюрера, портрет. Этого одного оказалось достаточным, чтобы Гитлер поверил в заговор против своей персоны. И вот Герингу поручается организовать «ночь длинных ножей», когда одним махом уничтожаются все руководители этой огромной шестимиллионной организации. Гитлер в Мюнхене. Он сам руководит арестом и убийством Рема. Геринг занимается тем же в Берлине, заботясь, кстати, и о том, чтобы были арестованы все штурмовики, так или иначе участвовавшие в поджоге рейхстага. Такими большими и малыми провокациями изобилует вся биография Геринга.

И столь же густо отмечены его последние годы организацией агрессий. С великим бесстыдством дирижирует ими «верный Герман». Вот запись одного из его телефонных разговоров с Веной. Президент заупрямился, он не хочет под диктовку Берлина назначать вице-канцлером видного австрийского нациста Зейсс-Инкварта, сидящего ныне на скамье подсудимых. Об этом по телефону докладывают Герингу.

ГЕРИНГ: Ну и что же? Тогда Зейсс-Инкварт должен выгнать к чертям такого президента.

И тут же диктуется по телефону состав австрийского правительства, а заодно и уведомление, что любой австриец, который не поддержит это правительство, будет предан военно-полевому суду немецких войск как коммунист и изменник родины.

Вечером нацистский эмиссар в Вене рапортует Герингу по телефону, что нужное правительство создано.

ГЕРИНГ (перебивая его): Да, да, правительство. Вы теперь правительство. Слушайте-ка, Кеплер. Берите карандаш и записывайте коммюнике, которое Зейсс-Инкварт передаст журналистам. Взяли карандаш? Пишите: «Временное австрийское правительство, которое после отставки Шушнига считает своей задачей установление мира и порядка в Австрии, направляет германскому правительству безотлагательную просьбу о поддержке его в решении этой задачи. С этой целью оно просит германское правительство как можно скорее прислать германские войска». Записали? Ну действуйте.

Таким же наглым и бесстыдным образом поступает Геринг, решая судьбу народов Чехословакии, Польши, Норвегии, Бельгии, Голландии, Югославии, Греции. Разумеется, используются разные варианты, но суть та же. Это стиль. Это метод нацизма и представляющего его «верного Германа», которого Гитлер считал наиболее подходящим человеком для проведения операций по покорению стран Европы. И на суде Геринг не очень активно опровергает все это.

Но как только дело доходит до Советского Союза, он сразу преображается. Он не только присоединяется к стратегической линии защиты, стремящейся показать, что война против СССР была вынужденной, превентивной, защитительной, начатой лишь для того, чтобы предотвратить атаку со стороны Красной Армии. Он идет дальше. И хотя был уже оглашен план «Барбаросса», хотя десятки свидетелей и подтвердили его подлинность, Герман Геринг сразу же начинает отпираться от участия в его разработке. Происходит знаменательный диалог между ним и его защитником.

ДОКТОР ШТАММЕР: Расскажите, какова была тогда ваша позиция по вопросу о наступлении на Россию.

ГЕРИНГ: Я сам вначале был застигнут врасплох этим намерением фюрера и попросил его разрешить мне высказать свое мнение через несколько часов… Вечером я сказал ему: «Настоятельно, убедительно прошу вас, не начинайте войну с Россией, хотя бы в ближайшее время».

Но в ходе допроса советские обвинители, поочередно предъявляя одно доказательство за другим, срывают с Геринга маску миролюбца.

Этот «второй наци» Германии, по-своему перекраивавший карту Европы, диктующий судьбы целым народам, в то же время был первостатейным жуликом и плутом. Он стал богатейшим человеком нацистской Германии. Его замок Каринхолле сделался огромным хранилищем художественных сокровищ, свозившихся сюда из оккупированных стран. А мировой концерн «Герман Геринг-верке», филиалы которого были организованы в дни оккупации в Донбассе и на Украине, превратился в одну из могущественнейших мировых монополий.

При всем том Геринг не брезговал и взятками. Привлекают, например, к суду папиросного короля Филиппа Реентема за утаивание доходов от налогообложения. Тот преподносит Герингу «маленький сувенир» в семь миллионов марок — и дело закрыто. Устанавливается, что «второй наци» помогал некоторым еврейским банкирам и промышленникам бежать за границу, но… при одном условии: чтобы имущество и капиталы они оставляли ему, Герингу.

Художественные коллекции Геринга в Каринхолле росли с захватом каждой оккупированной страны. Геринг ставил себе задачу создать картинную галерею не меньше, чем Лувр или Эрмитаж, и очень последовательно обогащал ее, вывозя лучшие полотна из частных собраний. На суде фигурировала телеграмма, посланная оккупационным чиновником из Парижа: «Специальный поезд рейхсмаршала Геринга, состоящий из двадцати пяти вагонов, нагруженный ценными произведениями искусств, отправлен по назначению». В письме к подсудимому Розенбергу Геринг хвалится: «Теперь, Альфред, у меня самое лучшее собрание художественных ценностей если и не во всей Европе, то по крайней мере в Германии».

Таким предстал перед судом «второй наци» Германии Герман Вильгельм Геринг — рейхсмаршал, главнокомандующий военно-воздушными силами, уполномоченный по пятилетнему плану, организатор и руководитель эса и т. д. и т. п., ближайший Гитлеру человек.

И, что особенно характерно, он, один из организаторов национал-социалистической партии, в ходе суда ни разу, подчеркиваю, ни разу не выступил в защиту национал-социализма, своих идеалов и, наконец, своего фюрера, который считал его верным другом. Как хотелось бы мне сейчас попасть в Болгарию, увидеть Георгия Димитрова и рассказать ему, как вел себя организатор Лейпцигского процесса, сам оказавшись на скамье подсудимых. Ни слова в защиту своих идей и убеждений, ни малейшей попытки отстаивать их. Одно стремление — вывернуться, уйти от ответа, свалить все на отсутствующие три «г» — Гитлера, Геббельса, Гиммлера.

Вот кто правил бы сейчас Европой, если бы Красная Армия в неимоверно трудной борьбе не положила бы предел захватам гитлеровцев.

13. Мой герой выруливает на старт

Как это ни странно, но именно допрос Германа Геринга сыграл положительную роль в моих литературных делах, никакого отношения к нему, Герингу, не имеющих. Я уже писал, что вынужденные слова «второго наци» Германии о «загадочном» советском человеке, которого не понимала и не понимает буржуазная Европа, о человеке, который громил и разгромил разбойничьи армии Кейтеля, воздушный флот Геринга, который топил корабли Редера и в финале войны водрузил свое знамя на крыше цитадели нацизма, что эти вынужденные слова заставили меня месяц назад сесть за книгу об одном из таких людей, старшем лейтенанте Алексее Мересьеве. Оттуда, из зала суда, где развертывается ужасающая повесть нацистских злодеяний, спешил я к себе в каморку, к повести о настоящем человеке, советском человеке, находя в ней забвение от всего того, что мы видим и слышим изо дня в день на процессе.