Но вечером – оказавшимся страшно непохожим на другие вечера – стало ясно, что никакой безопасности в ближайшем будущем меня не ожидает.

…Он появился внезапно, мой капитан. Я даже успела подумать о том, что наши утренние встречи из высших соображений начальства капитана Лапицкого перенесены на более позднее время: в сумерках всегда притупляется жгучее чувство выйти сухим из воды, они располагают к убийственным откровениям. Логика вполне в духе карательных органов, насколько я могу судить… Я не была готова к подобным сменам тактики и собиралась прямо сказать об этом капитану, когда он бросил на мою койку ворох каких-то тряпок.

Ни следа от обычной утренней галантности.

– Одевайтесь, – сказал он тоном, не предвещающим ничего хорошего.

– Зачем? – трусливо спросила я. И поняла, что все наши дружеские посиделки ничего не стоили перед его короткой репликой.

– Ничего страшного, – он попытался успокоить меня, он уже сожалел о жестком тоне, – просто съездим в одно место и все… Возможно, кое-что из этого получится. Вы ведь хотите знать правду о себе?

– Мне не во что одеться, – наивная уловка, если учесть принесенное капитаном.

– Одевайтесь, здесь вполне приличные вещи.

– Это не моя одежда.

– Это ваша одежда. Она пострадала в аварии меньше вас. Так что одевайтесь.

– Отвернитесь, – единственное, что я нашлась сказать ему, – я все-таки женщина. Капитан хмыкнул:

– Вы все-таки женщина, но уж поверьте, не первая, чьи прелести я видел. Я не отвернусь.

– В интересах следствия?

– Именно в интересах следствия.

Конечно же, все, что он делал, было в интересах следствия.

Я спустила ноги с кровати, еще до конца не осознав того, что мне сейчас предстоит: облачиться в потрепанную шкурку своей прежней жизни. Очная ставка в присутствии официального свидетеля – разве это не волнующий момент?..

…Джинсы, рубашка, свитер, ботинки – все действительно было в приличном состоянии, во всяком случае на первый взгляд. Но этому не стоит доверять – я и сама на первый взгляд в приличном состоянии. Только внимательно рассмотрев вещи, я заметила наспех зашитые дырки и совсем уже неразличимые бурые пятна. Нет, я не могла носить этих вещей, они мне не нравятся. Ни одна женщина не наденет то, что ей не нравится. Эти шмотки подошли бы той, погибшей, с короткими черными волосами, это как раз в стиле ее бесшабашной и мгновенной смерти… Остановись, остановись, это твое воображение разыгралось. В последнее время я пользовалась им по поводу и без повода, катала его, как китайские шары в руках… Несколько оторванных пуговиц на рубашке, несколько спущенных петель на свитере, вырванный «язык» замка на джинсах… И никакого запаха, который бы выдал в них долгое присутствие человека. Вещи были абсолютно стерильны.

– Вы их в автоклаве выпаривали? – спросила я, оттягивая момент облачения.

– Вроде того, – равнодушно сказал капитан.

– А до этого?

– Проходили в качестве вещдоков.

Я сунула палец в дырку на рукаве свитера:

– Я это не надену.

– Ничего другого предложить не могу, – капитан начал терять терпение, – нету у нас денег вам новую одежонку справлять.

Я подчинилась. Ничего другого мне не оставалось. Я даже не стеснялась своего бледного, усохшего за время болезни тела. Только грудь победно возвышалась над этим кладбищем ребер и почти атрофированных мышц. Краем глаза я заметила, что капитан пристально посмотрел на меня, – черт возьми, вот и первая чисто мужская оценка. Капитаны, даже работники органов, – тоже люди, кто бы мог подумать… Взгляд его скользнул выше, и я пошла за ним как привязанная. Эта дорога привела меня к нескольким шрамам под ключицами – видимо, мою грудную клетку все-таки потрошили.

Так же как и голову…

– Не нужно на меня пялиться, – сказала я, прикрываясь рубашкой.

Он неожиданно покраснел:

– Я не пялюсь, с чего вы взяли? Тоже мне, царица Савская!..

– Здесь нет белья, – я наконец-то взяла себя в руки.

– О, черт! – Он досадливо сморщился. – Ладно, без белья обойдетесь. Не на прием едем.

– А куда?

– Увидите.

– Следственный эксперимент? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить.

– Вы – моя сплошная головная боль, – глаза его заметались загнанными зверями. – Меньше будете знать – крепче заснете.

– Я и так сплю крепко. Спасибо.

Я медленно одевалась. Наверное, это можно было назвать одеванием только в первом приближении. Я примеряла на себя свою прошлую жизнь, но даже это не вызвало у меня никаких эмоций, кроме легкой тошноты. Впрочем, на тошноту я старалась не обращать внимания, в последнее время ее приступы мучили меня довольно часто. Но я старалась справиться с этим… Ничего другого не оставалось.

Рубашка и штаны болтались на мне, как на палке, – за время болезни я сильно сдала, как оказалось.

– Меня нашли без ремня в штанах? – спросила я у капитана, поддерживая джинсы.

– Светлая головка, – похвалил меня капитан, – ремень затерялся в недрах управления.

– Жаль-жаль… Может быть, этот ремень был вашим единственным шансом. Той зацепкой, которая вернула бы мне память. Халтурите, капитан! А впрочем, носите на здоровье.

– Пошевеливайтесь, – капитан Лапицкий скрипнул зубами.

Это было похоже на сдержанное хамство, и я решила не оставаться в долгу. Я поставила перед собой ботинки и невинно посмотрела на капитана, склонив голову набок и шевеля пальцами ног. Пальцы были хорошей формы, нужно признать. Хоть это радует, если учесть, что о носках капитан не позаботился, впрочем, то же самое можно было сказать и о белье.

– Ну, что еще не слава Богу? – раздраженно спросил капитан.

– Мне тяжело надеть ботинки. Помогите мне.

– В смысле?

– Помогите мне надеть, – я не собиралась отступать. Пора поставить милицейского хама на место. Пусть потрудится.

Капитан смотрел на меня, ожидая подвоха.

– Мне просто трудно наклоняться, – успокоила я его, – последствия травмы, знаете…

Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться. Он присел передо мной на корточки, сунул в ботинки сначала мою правую ногу, а затем – левую. Потом поднял голову и посмотрел на меня.

– Теперь завяжите шнурки, – скомандовала я.

– Не многовато?

– Теряем время, капитан.

Когда он сделал и это, я пошевелила пальцами в ботинках. Довольно удобно.

– Теперь, надеюсь, все? – Он по-прежнему сидел передо мной на корточках, и я не смогла побороть искушение. Я сделала то, что хотела сделать все это время, – двинула ему носком ботинка в беззащитно выдвинутый вперед, лживо-раздвоенный подбородок, основную гордость их бесславного следственного управления, где воруют ремни жертв автокатастроф.

Удар получился не сильным, но унизительно-ощутимым. Капитан не удержался на ногах и плюхнулся на задницу.

– Теперь все, – констатировала я, – считайте, что мы квиты, капитан.

– Сучка! – удовлетворенно сказал он, потирая ушибленный подбородок. – Ты у меня еще наплачешься, симулянтка!

Он подошел к двери, приоткрыл ее и осторожно выглянул в коридор. Тотчас же полоску приглушенного света из коридора перекрыла чья-то громоздкая фигура. Капитан о чем-то пошептался с коридорной тенью и обернулся ко мне.

– Ну, поехали, – его лицо расплылось в предвкушении близкого реванша.

Только теперь я почувствовала опасность. Черт возьми, почему с такими предосторожностями он забирает меня из клиники, да еще вечером, когда нет никого из ведущих врачей?..

– Надеюсь, все согласовано с руководством клиники? – Я старалась сохранять спокойствие.

– Конечно, – ни один мускул не дрогнул на его лице, и это убедило меня в том, что он лжет. – Пойдемте, нам уже пора.

– Я никуда не пойду. Только в присутствии врача… Капитан легко поднял меня с кровати, легко подтолкнул к двери и злорадно шепнул мне в затылок:

– Пойдешь, никуда не денешься. Или ты думала, что я до второго пришествия буду с тобой вошкаться?

…Мы вышли в полуосвещенный по причине позднего времени коридор. Где-то в самом конце маячила тяжелая фигура напарника капитана. Я нарочно шла медленно, цепляясь глазами за плотно прикрытые двери палат: в одной из них лежит чемпион Европы по греко-римской борьбе, я даже знаю, где именно… Его помощь сейчас бы не помешала.

– Передвигай ноги поживее, – шепнул мне в спину капитан.

– Не могу. Ботинки жмут…

Неожиданно руки капитана настигли мои плечи, сжали их, и я оказалась прижатой к стене.

– Если ты не заткнешься, если не перестанешь ныть, – хрипло прошептал он, – то времена, проведенные в коме, покажутся тебе райскими кущами. Эти ботинки не могут тебе жать, потому что это твои ботинки. Ты поняла?

– Отпусти меня, сволочь, – снова этот жуткий приступ тошноты, с которым все труднее справляться, снова ощущение невесомой тяжести в животе от близкого лица капитана, – иначе так врежу по яйцам, что не обрадуешься!

– А ты, оказывается, не все забыла, – он все-таки отпустил меня, и мы продолжили бесконечный путь по бесконечному коридору.

…Сейчас будет поворот направо, черный ход, который закрывается только на ночь, потом пост дежурной медсестры, возле которого я постараюсь задержаться. Перспектива ехать куда-то с капитаном на ночь глядя никак не прельщала меня: я помнила, как воровато, как плотно он закрыл дверь моей палаты… Самого же капитана, видимо, не прельщала встреча с дежурной медсестрой. Хотя сегодня – я знала точно – дежурила Эллочка Геллер, милейшее существо с курчавыми висками и тихой влюбленностью в Питер – город, в котором она никогда не была. Я даже знала, что сейчас читает интеллигентная близорукая (вполне во вкусе Олега Марилова) Эллочка: «Вверх по лестнице, ведущей вниз» Бэл Кауфман…

А дальше случилось то, о чем я смутно подозревала, – капитан легонько подтолкнул меня к оказавшейся незапертой двери на черную лестницу. Мы быстро спустились вниз и спустя минуту оказались в парке клиники, прямо посередине смутного февральского неба. Капитан уверенно вел меня по только ему известному маршруту. Я еще цеплялась взглядом за черные силуэты деревьев, которые видела при свете дня, – эта территория уже была помечена мной. Сейчас будет частокол ограды, а за ней – город, который я помню только по названию…

Мы вышли из парка клиники через маленькие ворота, о существовании которых я даже не подозревала. Капитан, несмотря на непроглядную тьму, вел меня уверенно – видимо, он неплохо подготовился к сегодняшней ночной мистерии.

– Это похищение? – спросила я у него.

– Что-то вроде, – даже в темноте я чувствовала его надменную, острую, как лезвие ножа, улыбку.

…Несколько раз зажглись и погасли фары – нас уже ждали.

Капитан ласково втолкнул меня в машину, где сидели еще двое. Одного я сразу же узнала по глыбообразным расплывшимся плечам – тот самый силуэт в проеме дверей моей палаты. Еще один тип, похожий на всех типов, отирающихся в салонах машин в ночное время, сидел за рулем.

– А вот и мы, – по-домашнему промурлыкал капитан Лапицкий. – Трогай, Виталик. По трассе и к Бронницам.

Черт возьми, что это еще за Бронницы? Материк, глубоководная впадина, железнодорожная станция, запавшая за подкладку магистральных путей, место моего рождения, место смерти Олега Марилова?.. Этот вариант показался мне самым приемлемым. Они решили устроить следственный эксперимент, совсем как в безмозглых книжках, которыми снабжала меня Настя. Вот только какой смысл везти меня туда ночью, когда мрак шоссе благополучно совпадет с мраком в моей памяти?..

– Все экспериментируете, капитан? Только этот ваш следственный эксперимент – полная дешевка, – прокомментировала я с невесть откуда взявшимся веселым энтузиазмом.

– Заткнись, – посоветовал мне капитан, – еще успеешь наговориться.

Машина резко рванула с места, и спустя несколько минут мы уже мчались по пустынной трассе. Капитан сидел рядом со мной, я видела его хищный профиль в свете фар одиноких встречных машин. В смазанной пляске огней, остающихся далеко позади. Этот профиль не предвещал для меня ничего хорошего. Он хранил верность погибшему другу. В своем подозрительном, извращенном милицейском воображении он придумал для себя историю обо мне. Историю, в которой я была причиной смерти его друга, не более.

Не более, но и не менее. Меня было за что ненавидеть. Та женщина, погибшая вместе с Олегом в катастрофе, не в счет. С мертвых все взятки гладки.

В полном молчании мы скоротали полчаса на стылой трассе, пока наконец машина не остановилась. Шофер Виталик подогнал ее к самому кювету, заглушил мотор и так и остался сидеть с прямой спиной, в полном молчании.

– Ну, идем, – сказал мне капитан. – Сейчас посмотришь, где все произошло. Ботинки не жмут?

– А вы, я смотрю, зуб вставили, – я заметила это еще в палате, когда оскалившийся капитан потирал подбородок, стараясь снять легкую боль от моего удара. – Поздравляю, очень симпатично – Идем, – он протянул мне руку.

Сейчас я выйду из машины и, возможно, все узнаю о себе. Меня прошиб пот, затея капитана уже не казалась безмозглой.

… – Это здесь, – сказал он, когда мы выбрались из автомобиля, пересекли шоссе и оказались на противоположной стороне.

– Мы ехали в Москву? – спросила я. Это место ничего не говорило мне.

– Да. Видишь эту эстакаду? Он врезался в бетонное ограждение… Трасса была скользкой, к тому же пошел снег… Ты сидела рядом с ним? Или рядом с ним сидела она? – не глядя на меня, спросил он.

Даже здесь, на месте гибели друга, он пытался в чем-то уличить меня. Я пожала плечами:

– Я же говорила вам – я ничего не помню.

– Да-да, я знаю, – он старался не раздражаться, но у него это плохо получалось. – Ты ничего не помнишь. Твоя башка забита всякой всячиной, как старый чердак, но главного ты не помнишь, черт возьми! Я даже не знаю, как к тебе обращаться, потому что не знаю, как тебя зовут… Неестественно, чтобы у человека не было имени, а тебе даже в голову не приходит взбунтоваться по этому поводу…

– Бессмысленно бунтовать по этому поводу, – тихо сказала я, – я просто надеюсь… Вы ведь надеетесь, что дослужитесь до майора?

– Больше всего я надеюсь на то, что все-таки узнаю, кто ты.

– Зачем? – Я внимательно рассматривала парапет эстакады, надеясь найти там следы катастрофы, в которую попала. – Ведь то, что случилось два месяца назад, – несчастный случай, только и всего. Вы понимаете? Произошел несчастный случай, и ваш друг погиб. Никто не виноват.

– Почему ты так упорно пытаешься убедить меня в том, что произошел несчастный случай? – Он продолжал испытывать меня. – Ты слишком категорична для человека, потерявшего память. Или ты забыла, о чем я говорил тебе? Или ты придерживаешься линии людей, которые хотели бы выдать это за несчастный случай?

Может быть, ты сдашь мне этих людей, и я обещаю провести дело с минимальными потерями для тебя.

– Каких людей?

– Тех, кто был в машине, которая преследовала вас.

– Я ничего не помню.

– Удобная позиция. Мужчина, который ничего не скажет, потому что мертв, и женщина, которая ничего не говорит, потому что, видите ли, у нее не все в порядке с головой. Но ты не учитываешь одной вещи. У наших экспертов башка варит, и установить, что вас преследовали, не составило большого груда.

Я молчала. Мне нечего было сказать.

– Тормозной путь – не ваш, нет… Машины, которая шла за вами. И вмятина на правом крыле. На правом, хотя ваша машина ударилась лбом, и именно этой вмятины именно в этом месте не должно было существовать. Но даже не это главное. В вас стреляли. Это несложно было определить. У Олега было несколько скользких дел, каждое из которых неприятно пахло. У меня есть версии, и ты легко вписываешься в любую из них, уж прости. Думаю, если бы Олег был один, он бы смог уйти от кого угодно. Он классный водила… Был классным водилой, – поправился капитан. – Тебе только нужно сказать, кто преследовал вас.

Я устала. Я опустилась на мокрые камни эстакады и закрыла глаза.

– Я не знаю. Неужели вы не можете понять, что мне гораздо тяжелее, чем вам. И что в моей нынешней ситуации я предпочла бы участь вашего друга.

– Участь моего друга… Очень хорошо. Вот здесь вас и нашли, запаянных в груду металла. Он умер сразу. Та, другая, тоже умерла сразу. А вот тебе не повезло.

– Да. Я им завидую, – сейчас, здесь, посреди пустого шоссе, это было правдой.»

– Вы действительно не узнаете этого места? – Его тупая настойчивость клонила меня в сон, несмотря на пронизывающий ночной холод.

– Нет. Я замерзла.

– Пойдемте в машину, там бутерброды и кофе, – бесцветным голосом сказал капитан, но остался стоять.

Не дожидаясь его, я отправилась к машине.

– Эй! – Он нагнал меня в два прыжка и, задыхаясь, бросил:

– Я все равно не верю тебе. Даже если бы все врачи мира выстроились бы передо мной в очередь и начали бы убеждать меня белым стихом или каким-то там гребаным верлибром, что ты не знаешь, что творишь, и не помнишь, что творила, – я бы и тогда им не поверил…

– Белый стих и верлибр – одно и то же, – безразлично заметила я. Мне было совершенно все равно, что еще он мне скажет. – А вы – просто полный кретин. Даже странно, что я села в машину человека, который был вашим другом…

Я почувствовала его жесткие руки на своем затылке, они ухватили меня за шиворот, как нашкодившего щенка, с единственной целью – утопить меня в целях высшей справедливости.

– Не нужно испытывать милицейского терпения, – бросил он моему затылку. – Обычно это неважно заканчивается. А для тебя может кончиться совсем плохо – Отвезите меня обратно, – равнодушно ответила я. – Неужели вы не видите, что мне нечего вам сказать?

Он ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил меня. Приступ ярости прошел так же внезапно, как и начался.

– Хорошо. Черт с тобой. Хорошо.

Мы вернулись к машине.

Водитель Виталик меланхолично крутил ручку настройки автомагнитолы – ни одна из радиостанций, похоже, не удовлетворяла его. Второй (кажется, его звали Вадимом) так же меланхолично жевал бутерброд с сыром. Оба с любопытством воззрились на нас.

– Ну что, шеф? – с развязной почтительностью промурлыкал Виталик, остановившись наконец на растрескавшемся от времени голосе Ива Монтана. – В порядке?

– В полном, – капитан поморщился. – Трогаем.

– Согласно утвержденному оперативному плану? – не унимался Виталик, скосив на меня прозрачный от дерзости взгляд.

– Согласно, – коротко ответил Лапицкий. Провал плана с местом катастрофы у эстакады сделал его немногословным – Понял, – Виталик завел машину, и спустя несколько секунд мы уже мчались по шоссе.

Но не в сторону Москвы.

С каждой минутой мы отдалялись от нее, а вместе с ней и от клиники. От моей маленькой палаты с полом, покрытым прохладным линолеумом. Я даже вспомнила узор на линолеуме – чередующиеся квадраты, созданные для игры в классики…

Интересно, играла ли я в детстве в классики?

И где прошло мое детство?.. Странно, что я еще не думала об этом. О каких вещах я не успела подумать?

Не успела подумать, лежа на больничной койке, моем единственном ненадежном убежище на сегодняшний день… Эти люди, которые вполуха слушают Монтана и жуют плебейские бутерброды с толстыми ломтями сыра, – эти люди могут сделать со мной все, что угодно. И никто, никто не защитит меня…

Возможно, меня защитило бы воспоминание об отце, если бы я помнила его… Возможно, меня бы защитило воспоминание о матери, если бы я помнила ее… Тогда можно было бы смело сунуть сжатый кулак в рот и прошептать: «Мамочка, помоги мне, пожалуйста…» Но даже этой, обязательной для всех, малости я была лишена. В моей нынешней жизни было только два человека, проявивших во мне участие: медсестра Настя и Теймури, который обещал мне вино и сны… Но Теймури сейчас в Грузии, он ничем не может мне помочь. И Настя в ее всегда восхитительно мятом халате ничем не может мне помочь.

Есть от чего прийти в отчаяние.

– Куда вы меня везете? – спросила я Лапицкого, стараясь не разрыдаться.

– Заедем в одно местечко, – расплывчато пояснил капитан. – Много времени это не займет. Отметимся – и сразу назад, в теплую больничную коечку.

– Не самое подходящее время для визитов, – держать себя в руках становилось все труднее Но больше всего я боялась сломаться в присутствии этих людей.

– А она у вас разговорчивая, – вклинился в разговор водитель Виталик. Голос его звучал с веселым равнодушным одобрением. – Вы бы нас познакомили, герр капитан. Все-таки столько времени вместе провели с симпатичной дамочкой, а я даже не знаю, как ей кофе предложить.

– Я бы и сам познакомился, да она не колется. Ни имени, ни номера телефона не выдает. С родителями не знакомит. Как зовут ее собаку, понятия не имею. В общем, тяжелый случай для возможных поклонников, – лениво ответил капитан. Он не забыл слова «кретин» в своем контексте и решил отыграться за унижение на эстакаде, ясно.

– Может, вы не на той козе подъехали, герр капитан, а? – не унимался Виталик. – Может, вы вообще не в ее вкусе? Может, я бы ей больше понравился…

– За дорогой следи, Казанова! – поморщился капитан. – И не гони так, а то к праотцам отправимся раньше времени.

– Не-а… К праотцам скучно. Ни тебе кровищи, ни тебе терпил, ни тебе расчлененки. Одни ангелы законопослушные с инвентарным номером на крыльях, двинуться можно…

Странно, но этот циничный треп даже не задел меня. Я сидела на заднем сиденье рядом с капитаном и прислушивалась к себе. Это началось еще тогда, когда я пришла в себя, – я вернулась из небытия с ощущением набегающих волн в самой глубине живота; приливы чередовались с отливами, они не зависели ни от времени суток, ни от полной луны, они жили во мне постоянно. Я привыкала к ним и не могла привыкнуть. Это было похоже на легкое головокружение, на маленькую карусель в самой сердцевине организма: деревянные облупленные лошадки и олени со сломанными рогами, мерно покачивающиеся в такт моим бредущим по кругу мыслям.

Вот и сейчас – отлив, который обнажит подгнившие остатки снастей, забытых на самом дне моего измученного болезнью тела…

– Остановите машину, – слабеющим голосом попросила я. – Я неважно себя чувствую.

Виталик вопросительно повернулся к капитану, я впервые увидела его смазанный, нерезкий, почти женский профиль. Мужчины с таким профилем вынуждены всю жизнь самоутверждаться, гонять по шоссе с предельной скоростью и отбивать жен у своих лучших друзей…

Были ли в моей прошлой жизни такие мужчины?..

– Тормозни, – бросил капитан, – а то еще кони двинет, отвечай потом за нее… Не разгребемся.

Виталик послушно остановил машину, и я почти вывалилась из машины, хватая ртом загустевший от холода февральский воздух. Капитан вышел вслед за мной, остановился в отдалении и закурил.

– Можно сигарету? – Я пришла в себя настолько, что даже почувствовала неловкость оттого, что эти враждебные мне люди стали свидетелями моей слабости.

– А вам можно? – проявил запоздалое участие капитан.

– Мне все можно, – взяла на себя смелость установки диагноза я.

– Без фильтра, – неожиданно смутился он.

– Один черт. Валяйте без фильтра.

Капитан протянул мне сигарету и щелкнул зажигалкой. Я затянулась и тотчас же решила, что с сигаретой без фильтра я погорячилась: в рот сразу же набились кислые крошки табака, и запершило в горле. Я судорожно сплюнула и отбросила сигарету в снег. Капитан с интересом проследил за траекторией ее полета и одобрительно покачал головой:

– И правильно. Вот Олег вообще никогда не курил. Был адептом здорового образа жизни. Так и погиб, а ни одной сигареты не выкурил. Таким вот образом обстоят дела. А я дымлю как паровоз. Бросать надо.

– Да.

– А как это – ничего про себя не помнить? – вдруг совсем по-детски спросил он и с любопытством посмотрел на меня.

Вопрос застал меня врасплох, я и сама не знала, как ответить на него.

– Кое-что я помню… Или думаю, что помню.

– Что? – Капитан внутренне подобрался.

– Ну, например, мне нравятся старые американские черно-белые детективы. Так же, как вашему другу.

– И все? – разочарованно вздохнул капитан.

– Да.

– А все-таки – что значит не помнить ничего, кроме черно-белых детективов?

– Не знаю… Это… Это как будто быть женой Синей бороды. Открыты все двери, кроме одной, в которую до смерти хочется попасть. А можно не попасть до самой смерти… Тебе нужна только эта дверь, и можно сколько угодно биться в нее головой. А где чертов ключ – неизвестно…

Почему я вспомнила вдруг о Синей бороде? И не к нему ли везет меня капитан Лапицкий?

– Куда мы все-таки едем?

– Э-э, детка, тебе нужно научиться справляться с отчаянием, иначе ты просто сойдешь с ума.

– Чертов ключ искать, – серьезно глядя на меня, ответил капитан.

…Этот маленький уснувший дачный поселок ни о чем не говорил мне. Еще одно место, которое ни о чем мне не говорит.

Виталик легко ориентировался в непроглядной тьме каменных и деревянных заборов – чувствовалось, что здесь он был не раз. В салоне машины царило напряженное молчание, я даже не заметила, как оно сменило необязательную, немного нервную болтовню водителя и капитана.

Я ждала конца этого ночного пути, и он наступил.

– Приехали, герр капитан, – скромно возвестил об этом Виталик и заглушил мотор.

– Совсем тебя стажировка в Германии испортила, дурила, – мягко пожурил подчиненного капитан. – Сколько раз просил – прекращай эти свои бундесовые штучки…

– Можно, конечно, в русском стиле – «майн херц», – не унимался водитель. – Но это уже нарушение субординации.

– Посидите пока, – вежливо обратился ко мне капитан, – сейчас за вами придут.

Лапицкий и Виталик вышли из машины, и их тотчас же поглотила ночь. Я осталась сидеть в салоне автомашины с равнодушным, как сфинкс, оперативником (кажется, его звали Вадим). Минуту я наблюдала за его неподвижным тяжелым затылком. Подобные затылки обычно намертво привязаны к коротким борцовским стрижкам… (Господи, откуда такие мысли о стрижках? Может быть, я невинная племянница заведующего мужским залом какой-нибудь провинциальной парикмахерской?) Я все смотрела и смотрела на этот затылок – бессмысленно долго, как смотрят на дождь. И лишь когда под жесткой скобкой волос оперативника проступили контуры родимого пятна, поняла, что привыкла к темноте, что ночь перестала сопротивляться глазам.

Самое время осмотреться.

…Виталик подогнал машину вплотную к прочному основательному забору. Наискосок от меня чернела железная дверь, ощетинившаяся видеокамерой. Неужели именно так выглядят конспиративные особняки следственного управления? Я приоткрыла дверцу машины.

– Вам же сказано было – сидеть, пока за вами не придут, – едва слышно пробубнил оперативник. Очевидно, он стеснялся своего голоса, несерьезно-тонкого для такого внушительного затылка. – Закройте дверь.

Пришлось повиноваться. Но на секунду, перед тем как захлопнуть дверцу, я услышала лай и басовитое поскуливание за забором.

Собаки. Только этого не хватало. Я поймала себя на том, что составляю перечень пород собак. Самыми симпатичными мне казались ризеншнауцеры. Интересно, любила ли я ризеншнауцеров, когда была собой?.. И вообще, существует ли кто-то, кого я любила? Эта мысль вдруг пронзила меня острой горечью; нет, черт возьми, лучше думать о собаках.

…Когда я дошла до ирландского сеттера, появился капитан Лапицкий.

– Идемте, – сказал он и придержал меня за локоть, помогая выбраться из машины.

Спустя несколько секунд мы уже были возле железной двери. Мутный зрачок видеокамеры следил за нами – я физически ощущала это бесцеремонное разглядывание. Неожиданно я почувствовала, что покрываюсь испариной, – этот механический оценивающий взгляд был странно знаком мне. Гораздо более знаком, чем глаза всех тех, кто общался со мной в последнее время… Как будто он сопутствовал мне всю жизнь в самых разных местах. Я даже зажмурилась от близости разгадки: стоит только напрячь позвоночник, вытянуть шею – и шрамы на ключицах вытянутся в тонкую линию и я обязательно что-то вспомню…

Нет, черт возьми, нет. Я свернула не в тот проход, и лабиринт закончился тупиком. Да и наваждение видеокамеры исчезло, не успев укрепиться в сознании.

– Нет, нет, я не могу вспомнить..

– Что – «вспомнить»? – Капитан странно оживился. – Что-то кажется вам знакомым?

– Не знаю… Нет.

– Звоните, – почти приказал мне капитан, подбородком указывая на кнопку звонка.

Я подняла руку и сильно надавила на черную блестящую пуговицу. Автоматически щелкнул засов. Капитан галантно толкнул дверь, она приоткрылась В образовавшуюся щель я увидела, как какая-то женщина в старом пуховике загоняет в дом двух собак.

Кажется, это были ротвейлеры… Когда несколько минут назад я перебирала породы, я даже не вспомнила о них. Теперь это показалось мне странным, я вдруг почувствовала, что именно эту злобную, в рыжих подпалинах породу должна была вспомнить прежде всего. Но почему, почему, Господи?..

И снова пот заструился по моему заиндевевшему от предчувствия позвоночнику, и я почувствовала такую слабость в коленях, что уцепилась за руку капитана.

– Вам плохо? – спросил у меня капитан. Но теперь в его голосе не было и следа участия. Он изучал, препарировал мои реакции; более того, он находил их вполне естественными, он как будто ждал их. Это ожидание предполагало знание. Знание, которого я была напрочь лишена.