23

4 ноября 2020 года

Ночью они распяли людей на крестах и ушли, оставив кресты стоять рядом с воротами. Акиро с трудом успевал за Нобуру в море трупов. Его начало мутить. Ветер трепал пропитанную кровью форму распятых японских офицеров, как будто это было мокрое полотнище.

«Азербайджанцы распяли людей без знания дела», — подумал Нобуру. Одному они проткнули пикой предплечье вместо запястья, другому они не пригвоздили ногу, и она болталась.

Двух из троих распятых людей Нобуру узнал, это были офицеры с аэродрома. Возможно, третий человек был из вновь прибывших, и он не знал его. Нобуру посмотрел вверх на лица людей, полные удивления и муки. За ним стоял Акиро, его уже не рвало.

— Хорошо, что они их убили, — сказал Нобуру, опустив глаза и посмотрев на ряды горящих домов города и на груду человеческих тел, оставшихся после отступления толпы.

— Зачем? — умоляюще спросил Акиро. — Зачем они это сделали?

Нобуру улыбнулся:

— Они считают нас христианами. Видишь ли, они всех иностранцев считают христианами. Я боюсь, наши союзники не настолько образованны, как этого хотелось бы Токио.

Сзади, около ворот, опять зарычал бульдозер, сдвигая тела и расчищая проход для деблокировочной группы, которая должна была в конце концов прибыть. В городе было очень тихо, слышался только рев бульдозера. Утренний свет казался неестественным и уродливым из-за дрожащих столбов дыма и запаха смерти. Бульдозер сдвигал мерзкие отбросы, которые когда-то были человеческими телами, разворачивал кишки трупов, и от этого отвратительный запах становился еще ужаснее. Иногда к этому мерзкому запаху мертвых тел добавлялся знакомый запах нефтеперерабатывающих заводов, доносящийся с побережья. Даже через тысячу лет после закрытия буровых вышек и нефтеперерабатывающих заводов в Баку все еще останется этот запах нефти и смерти.

Нобуру понимал, что в лабиринте старого города, на побережье, еще дальше в кварталах жилых домов, построенных для рабочих, как воплощение их мечты о рае, или же в болезнетворных трущобах, где семьи жили хуже, чем их далекие предки, люди замерли в ожидании.

Сейчас улицы были пусты. Свет дня, поражение, чума и истощение загнали людей обратно в дома. Но они все еще были где-то здесь, они ждали.

Ждали возвращения темноты. Они наверняка придут ночью опять. Нобуру предчувствовал это.

В центре связи была сумятица. Офицеры разведки предполагали, что американцы использовали самолеты-постановщики помех «Белый свет». Но знать это наверняка было невозможно.

Мир был слишком полон неожиданностей. Зато они быстро убедились в том, что великолепный компьютер, управляющий боевыми действиями, чудо XXI века, полностью вышел из строя. Когда радиопротиводействие наконец прекратилось, в центре связи остались только два работающих прибора: старый электроламповый радиоприемник, доставшийся им в наследство от советских войск, с помощью которого работникам штаба удалось связаться с сохранившим им верность гарнизоном на севере, и главная компьютерная система. Эта система была гордостью японцев. Она была способна выдержать помехи любой мощности. Компьютер напоминал замок, в котором современный воин мог найти свое последнее убежище. Конечно, сохранить эту систему было важнее, чем любое число офицеров, даже таких храбрых, как Такахара, или солдат, подобных тем, которые были распяты на крестах.

Черная птица села на одного из валяющихся на улице мертвецов и несколько раз дернула головой, как бы проверяя что-то. Вдалеке раздалось тихое жужжание. Офицеры переглянулись.

— Деблокировочная группа? — спросил Акиро.

— Нет, слишком рано.

Акиро взглянул на улицу, где валялись обрывки бумаги и разбитые стекла, и ему показалось, что на ней застыла смерть.

Жужжание прекратилось. Это было еще одно необъяснимое обстоятельство в этой веренице событий.

Пройдет много времени, прежде чем прибудет деблокировочная группа. Возможно, целый день или больше. По полученным непроверенным данным стало известно, что фундаменталистские элементы в Иране призвали к священной войне на освобожденных территориях против японцев и русских. Азербайджанцы исповедывали ислам и должны были повиноваться этому призыву. Возможно, это и станет общим делом для жителей всех солнечных республик Средней Азии, таким же, каким для них была война против Советов. Хотя точных сведений у Нобуру не было. Без средств связи мир казался одним большим знаком вопроса. Но даже если они объединятся сейчас, то все равно очень скоро сунниты и шииты начнут убивать друг друга.

Это было естественным путем развития этого мира, таким же естественным, как смена времен года.

Конечно, это не имело никакого логического смысла. Но этими людьми руководил дух, и логика других рас и религий не имела для них никакого значения. Вера была для них всем.

Люди в городе, а также некоторые подразделения повстанцев отозвались на призыв своего Бога. Часть повстанческих сил оставалась верной Японии. Это была гражданская война внутри другой гражданской войны. Расколотый мир продолжал рассыпаться на еще более мелкие, почти неуправляемые осколки. Он заранее знал обо всем этом. Воин из сновидения шептал ему об этом, улыбаясь глупости Нобуру, когда тот старался урезонить иранских, арабских и среднеазиатских генералов, которые только и ждали того дня, когда японцы снова победят славян и весь остальной мир, а потом славяне и японцы тоже уйдут с лица земли, и тогда дети Аллаха начнут расовую резню.

Согласно сообщениям, полученным с помощью старого радиоприемника, деблокировочная группа должна была пробиваться в город из ближайшего оставшегося верным японцам гарнизона. И никто не знал, какие препятствия и засады ожидали эту группу на пути. В идеале вертолеты и самолеты вертикального взлета и посадки должны были бы осуществить разведку, быструю деблокировку и транспортировку войск, боеприпасов и раненых. Но ночью средства радиоэлектронной борьбы вывели из строя электронную аппаратуру почти на всех тактических самолетах, находящихся в данном районе. Единственное, что можно было сделать в создавшемся положении, — это направить деблокировочную группу на бронетранспортерах, которым придется вслепую, без всякой связи пробираться по горным дорогам. Поэтому для ожидания и беспокойства оставалось еще много времени.

Боеприпасы. Больше всего им нужны были боеприпасы. Если толпа вернется сейчас, они смогут войти в штаб в буквальном смысле прогулочным шагом.

Нобуру был вынужден оставить за тыловым командным пунктом контроль за боевыми операциями. Уставшие офицеры штаба изо всех сил старались отремонтировать хотя бы несколько систем связи. Он мог бы управлять боевыми действиями с помощью главного компьютера, но он осознавал, что поступить так значило проявить обычное тщеславие. Ему нужен был работоспособный штаб. В настоящий момент тыловые подразделения имели больше возможностей определить нанесенный ущерб и скоординировать усилия всех союзнических подразделений. При теперешнем состоянии его штаба все команды Нобуру были бы подобны блужданию в потемках.

Сейчас он не мог даже по радиотелефонной связи связаться с тыловым командным пунктом. Поэтому он решил подождать и попытаться обдумать все как следует. Он отдал только один строгий приказ главному компьютеру: «Скрэмблеры» не должны использоваться опять без его личного разрешения. После этого связи больше не было.

Сзади он слышал неизменное жужжание компьютера. Это была тихая электронная мелодия, воспевающая совершенство. Компьютер был готов выполнить его волю. Совершенная машина хотела выполнять его команды, но человек, слабый и ненадежный, не мог ей ничего приказать.

Черная птица вдруг выпорхнула из своего гнезда, — свитого из человеческих останков, и села на голову одного из распятых офицеров.

И опять птица не попыталась клевать человеческое тело. Она просто села на голову мертвеца, как на насест, и начала чистить свои черные перья.

Акиро вынул пистолет.

— Нет, не надо, — сказал Нобуру.

Но молодой человек выстрелил. Он не попал в птицу, она взлетела в небо с испуганным криком. Голова распятого под черными крыльями птицы на мгновение дернулась от выстрела, а затем упала на грудь.

Акиро всего трясло. Он выглядел так, будто его оставили на плавучей льдине. Он продолжал держать в руке пистолет.

— Позаботьтесь о том, чтобы тела убрали, — спокойно сказал Нобуру. — Их надо снять с крестов.

В 12.57 по восточноевропейскому времени у президента Уотерса начался сильный сердечный приступ. За последние четыре дня он мало спал, и сейчас, пожалуй, было неплохо оказаться в постели и постоянно чувствовать заботу сидящей рядом жены. Перед тем, как он потерял сознание, тысячи воспоминаний нахлынули на него. Последним, кого он видел, был его отец.

Президент Уотерс увидел себя мальчиком, за которым гнались собаки с горящими глазами. Впереди в густом тумане он увидел фигуру своего отца. Он старался бежать быстрее и быстрее, но двигался все медленнее и медленнее и на ходу звал этого сильного, надежного человека.

Но отец не слышал его. А собаки уже окружили его. Он старался бежать еще быстрее, подняв руки вверх, чтобы безжалостные морды не смогли достать до них, и молил своего отца вернуться.

Президент проснулся от невыносимой боли.

Он позвал отца. Затем перед ним прошла вся его жизнь и перед смертью он произнес имя своей жены.

Пролетев над невысокими холмами, которые русские почему-то высокопарно называли Уральскими горами, американский боевой вертолет опустился ниже. Они шли в южном направлении, пролетая над изредка разбросанными деревнями, дома которых больше напоминали музейные макеты жилищ первобытного человека.

Война еще не дошла до этих поселений, и здесь дым поднимался из труб, а не из руин. Бортовые датчики М-100 регистрировали не танки, а неработающие тракторы. Жалкие дороги были покрыты снегом. И разбросанные то здесь, то там поселения были похожи на серые островки в покрытом льдом море. Покосившиеся дома выглядели такими потерянными, что казалось, война наверняка обойдет их, как их обошли при прокладке обычного водопровода.

Тейлору вдруг пришла в голову мысль, что это не та земля, из-за которой следует воевать.

Это был просто путь, по которому прошли великие забытые воины Востока, безграмотные гении, сказания о подвигах которых народ выткал на коврах и отчеканил в серебре и бронзе. Затем с запада на восток здесь прошли русские в белых рубахах, сражаясь за Веру, Царя и Отечество, которые принесли местному населению письменность и артиллерию.

Объективно говоря, это была земля, за которую не стоило вести войну. Тем не менее Тейлор отлично знал, что такое война, и понимал, что человек всегда будет любить голые равнины или холмы, где он родился, и даже в неволе он передаст эту любовь по наследству своему сыну. Но людям никогда не нужны были особые оправдания, чтобы начать войну.

Тейлор почувствовал усталость. Волнение, связанное с подготовкой и планированием невозможного, улеглось, и наступил момент, когда это невозможное стало казаться уже неизбежным. Сейчас им предстоял лишь долгий, скучный перелет, и он чувствовал ужасную усталость во всем теле, которая усиливалась под грузом прожитых лет.

Долгие часы полета перед дозаправкой, а затем еще большее расстояние до цели. Тейлор взглянул на покрытые снегом просторы. Пейзаж был так не похож на тот, где он испытал первые потрясения в своей жизни.

Он откинулся на спинку сиденья.

— Утенок, — сказал он второму пилоту. — Возьми управление на себя. Мне надо отдохнуть.

Вице-президент Мэддокс осторожно переводил взгляд с одного лица на другое. Он чувствовал себя неуютно в новой роли.

— Верховный судья уже едет сюда, сэр, — сказал глава аппарата Белого дома. В тоне его голоса появились новые, уважительные нотки.

Мэддокс посмотрел на него. Ну, нет. Он к этому типу не подойдет. Тот был и останется человеком Уотерса, он всегда был невнимателен к вице-президенту, называл его деревенщиной с университетским дипломом… Одним из первых шагов нового президента будет назначение нового главы аппарата Белого дома.

— Мартин, — сказал Мэддокс человеку, судьбу которого он только что решил, — не могли бы вы заглянуть к миссис Уотерс еще раз? Посмотрите, пришла ли она хоть немного в себя. — Он думал об известном старом снимке, на котором Джеки Кеннеди в розовом платье стоит рядом с новым президентом.

— Я действительно думаю, если бы она смогла присутствовать при моем вступлении в должность, это успокоило бы общественность.

— Да, сэр.

Мэддокс обвел взглядом всех сидящих за столом. «Серьезная компания. Никого из них я бы не хотел взять с собой на охоту в выходные дни».

— Как насчет того решения? — спросил он.

Госсекретарь вскочил. Мэддоксу было очевидно, что он с нетерпением ждал возможности продолжить свои обычные нравоучения.

«Чертовы янки, — подумал Мэддокс. — Никто и никогда их ничему не научит».

— Мы больше не можем терять время, — продолжал госсекретарь. — Вы должны понять, сэр, президент Уотерс был болен и, возможно, физически слаб, когда принимал это решение. В такой ситуации любой человек может потерять самообладание. Вспомните Франклина Рузвельта в Ялте. Человек в плохом физическом состоянии может принять неверное решение.

— Не знаю, — сказал Мэддокс медленно. — Я по натуре боец. Я не знаю, захочет ли американский народ иметь президента, — это слово звучало сейчас особенно веско в его устах, — который боится показать кулаки.

— Дело не в борьбе, — продолжал госсекретарь. — Дело в поражении. И я уверен, что американский народ не захочет понести ненужные, бесполезные потери. Все это… просто безумие. Только Господь знает, как нам придется за него расплачиваться. Кроме того, это сведет на нет все наши дипломатические усилия.

Мэддокс оглядел всех, кто сидел позади госсекретаря, и не увидел ни одного человека, которому он мог бы доверять. Он испытывал симпатию к председателю Комитета начальников штабов, и то только потому, что он был похож на старую охотничью собаку, которая была у него в детстве.

— А что вы на это скажете, генерал?

Председатель насторожился, как пес, почуявший опасность.

— Господин вице-президент, — сказал он грубоватым голосом, каким обычно говорили генералы в Вашингтоне. — Я хочу быть с вами совершенно откровенным. Я старый солдат и не возражаю против того, чтобы задать противнику хорошую трепку. Но, честно говоря, шансы на успех этой операции очень малы, и она может обернуться полным крахом.

Мэддокс прищурил глаза. Да, когда собака становится такой старой, что не может охотиться, ее приходится пристрелить.

Мэддокс улыбнулся.

— Ну что же, хорошо. Вы все должны посоветовать мне, как поступить в этой ситуации. Я имел дело со всем этим только в военной школе. Мой отец послал меня туда, чтобы я научился себя вести. — Его улыбка стала больше похожа на усмешку. — Не уверен, что я этому научился. В любом случае, боюсь, что я совсем не разбираюсь в этих вещах. Мне действительно необходим хороший совет. — Его лицо, как яркой вспышкой, озарилось приветливой улыбкой. — К тому же я находился в Калифорнии все это время. Поэтому, ради Бога, высказывайте свое мнение.

— Господин вице-президент, — сказал госсекретарь, — пока вы находились на побережье, на президента Уотерса было оказано давление. И он принял…

Дверь отворилась. В комнату вошла миссис Уотерс. Ее глаза были безжизненны. Вслед за ней вошли верховный судья, глава аппарата Белого дома и фотограф президента.

Мэддокс вскочил.

— Сэр, — прошептал госсекретарь, — у нас очень мало времени. Нам надо остановить…

— Легче на поворотах, — отрезал Мэддокс.

На его лице появилось выражение глубокого сочувствия, столь же безупречное, как и его отличный галстук из черного шелка. Широко разведя руки, он направился к вдове президента.

— Вы уверены, что это то самое место? — спросил Тейлор. Козлов заметил, что американец старался сохранить профессиональное спокойствие, но в его голосе слышалось нетерпение, смешанное с отвращением. — Может быть, нам дали неверные координаты?

Козлов взглянул на экран, на котором светилось изображение выбранного района дозаправки. Степь была невероятно пустой. Там, где должны были быть советские самолеты-заправщики, была лишь серая земля, холодная и пустынная, расположенная между Каспийским морем на юге и морем снега на севере. Если бы его заставили дать этой местности название, Козлов бы назвал ее «ничейной землей».

Он оглянулся и посмотрел вверх на изуродованное осуждающее лицо Тейлора.

— Я ничего не понимаю, — честно признался Козлов. — Я разговаривал с самим генералом Ивановым… и со штабом… и они меня уверили…

— Все координаты точны, — объявил Мередит. — Это то самое место.

Козлов видел, как целая вереница чувств сменялась на лице американца: отвращение, сильное беспокойство, разочарование, а затем опять вернулось каменное выражение, никогда не сходившее с лица Тейлора.

— Дерьмо, — сказал Тейлор.

В командном отсеке наступила тишина. Каждый обдумывал возникшую ситуацию. Потоки воздуха раскачивали вертолет, автоматические системы ярко светились и тихо жужжали. Система фильтрации просто возвращала знакомые запахи.

Козлова мучил стыд. Он все больше и больше чувствовал себя обязанным этим американцам, которые готовы были продолжать борьбу не только за свои интересы, несмотря на высокую цену, которую им, возможно, придется заплатить. И все же американцев не покидала сила духа, даже в черные, тяжелые моменты жизни. Именно силы духа не хватало его стране в течение долгого времени. Его соотечественников били, мучили, морили голодом, стараясь убить их дух. Обреченность передавалась из поколения в поколение, народ забыл, что такое надеяться, а надежда почти так же необходима для здоровья человеческого существа, как витамины.

И все же он старался сохранить достоинство, несмотря на все это. Он гордился тем, что он русский даже в самые страшные часы. Но сейчас… казалось, что его страна опять специально старалась унизить и опозорить его. Военная машина, которой он отдал всю свою сознательную жизнь, не могла даже доставить топливо, которое позволило бы другим людям продолжить войну великой России.