Война 2020 года

— Господин генерал, — раздался голос Такахары, — задача три-четыре-один находится в стадии последних приготовлений. Вылет запланирован на… дайте я посмотрю… извините меня, вылет уже осуществлен.

Смущение по поводу совершенной ошибки сменилось удивлением, и это обещало новое тяжелое испытание для ночной смены.

— Кто командует выполнением задачи?

Такахара был готов к этому вопросу:

— Капитан Андреас Зидерберг из южноафриканских ВВС.

— Вольнонаемный Андреас Зидерберг, — поправил Такахару Нобуру совершенно машинально и тут же пожалел об этом. Теперь Такахара примет все слишком близко к сердцу и запомнит надолго этот телефонный разговор, хотя Нобуру и не желал Такахаре зла. Он вспомнил совет, который ему дал отец много лет назад. Он сказал, что командир должен обращаться со словами так, как будто это острые ножи, потому что неосторожно брошенное слово может нанести очень глубокую рану.

— Господин генерал, — сказал Такахара, и в его покорном голосе слышалась едва сдерживаемая ярость, — самолет будет…

— Достаточно. Я лишь хотел удостовериться, что задание будет выполнено по плану. Я хотел убедиться, что цель будет поражена до рассвета. Это все. Спокойной ночи. — Нобуру повесил трубку.

Возможно, тепловое излучение в районе Омска ничего не означало, а может быть, горстка русских старалась согреться в развалинах своего завода. Он просто становился мнительным стариком. Но Нобуру готов был биться об заклад, что инстинкт его не обманывал. В любом случае новый день даст ответ на этот вопрос.

Он откинул голову на подушку, пытаясь хоть чуть-чуть согреться в мокрой от пота постели.

Он подумал, не позвать ли дневального и попросить его принести чистое белье, затем решил никого не беспокоить. Что-то внутри не позволяло заснуть, какой-то страх, что кошмары могут прийти снова. Самым неприятным был сон об американцах в Африке. Он чувствовал, что сейчас он его не вынесет.

Мэнни Мартинес любил работать с техникой, хотя в последнее время он все больше и больше сидел за столом, что ему тоже в общем-то нравилось. Но когда он сидел за бумагами слишком долго, ему слышались насмешливые голоса, которые он так часто слышал в юности на улицах Сан-Антонио: «Эй, приятель, и это называется работой? Ну нет, это вовсе не работа, твою мать». Поэтому подобно тому, как он получал удовольствие, обдирая костяшки пальцев о свой старинный «Корвет», ремонтируя его в те давние времена у себя дома, он с радостью использовал редкие возможности самому отремонтировать военную технику.

Он получал удовольствие от настоящей работы, даже когда ситуация была такой скверной, как сейчас.

— Подержи ее здесь еще чуть-чуть, — сказал уорент-офицер. — Я почти все сделал.

Мартинес поднял вверх сведенные судорогой руки и почувствовал острый, обжигающий холод в пальцах рук и неподвижных ног. Он лежал в неудобной позе в узком проходе, в задней части машинного отделения М-100, сдвинувшись в сторону для того, чтобы могли поместиться уорент-офицер и его помощник.

— Нет проблем, — сказал Мартинес. — Я могу держать сколько нужно. — Он старался, чтобы его голос звучал мужественно и жизнерадостно. Но, ощущая тупую боль в предплечье, он в душе мечтал, чтобы уорент-офицер поскорее закончил ремонт. Было очень холодно.

— Дай мне вон ту втулку, — сказал уорент-офицер механику, указывая рукой позади Мартинеса. Механик протиснулся назад и начал копаться в ящике с инструментами. Было плохо видно, так как горели только маломощные лампы. — Вон ту, черт тебя дери.

В полутьме опять что-то завозилось и заползало.

— Может быть, позвать Неллиса сменить вас, сэр? — спросил уорент-офицер Мартинеса.

— Делай, что тебе нужно. Со мной все в порядке, — солгал Мартинес.

Боль была сильной, но это была приятная боль усталости. Ему хотелось сказать: «Да, я тоже вношу свой вклад в общее дело. Смотрите, я работаю вместе со всеми».

Громкий голос в задней части отсека выкрикнул:

— Эй, ребята, майор Мартинес у вас?

— Да, он здесь, — прорычал уорент-офицер, прежде чем Мартинес успел ответить сам. — Зачем он вам?

— Полковник Тейлор на командной линии связи. Он хочет поговорить с майором Мартинесом.

— Шеф, — сказал Мартинес, — мне надо идти. — Он сразу почувствовал облегчение от того, что ему уже больше не нужно будет поддерживать тяжелую панель, и в то же время ему было стыдно за это чувство.

— Да, я думаю, вам лучше идти, сэр. Эй, Неллис, иди сюда и ложись на место майора.

Костлявое колено впилось в бок майора.

— Извините, сэр, — произнес молодой механик, после чего локтем заехал Мартинесу в челюсть около уха.

Мартинес был готов обругать механика, но он знал, что удар был случайным. Люди устали, работая в холодном, тесном помещении.

— Подводи руки под нее, — сказал Мартинес, ожидая, пока пальцы парня коснутся его рук. — Ну что, держишь?

— Да, сэр.

— Ну, хорошо, я отпускаю. Она тяжелая.

— Я держу, сэр.

Мартинес осторожно убрал руки. Панель немного опустилась, но парень поддержал ее и толчком поднял вверх.

— О Боже, — сказал он. — Какая тяжелая.

— Заткнись и держи, — рявкнул уорент-офицер. Когда Мартинес выбирался из отсека, он сказал ему вслед довольно кислым тоном: — Спасибо за помощь, сэр.

Мартинес знал, что, как только он отойдет, тот начнет жаловаться молодому механику на так называемых «настоящих» офицеров. Но это не имело для него никакого значения.

Когда Мартинес вылез из М-100, в мастерской было темно, как в могиле. Он включил прикрытый колпаком фонарь и, освещая путь красным лучом, пошел по железобетонному настилу. Даже сквозь подошвы ботинок он чувствовал обжигающий холод. Это было ужасное место, и ему очень хотелось поскорее убраться отсюда.

На улице шел сильный снег и было так светло, что он выключил фонарь. Снег скрипел под ногами, а мокрые снежинки били в глаза и щеки, кружились, медленно опускались и падали на опустошенную землю. Мартинес направился в сторону темного корпуса неисправного вертолета. Все остальные машины уже вылетели и сейчас двигались к району сбора, и эта последняя тоже взлетит в воздух, как только они закончат ремонт. Им осталось отремонтировать только один М-100, тот самый, над которым Мартинес проработал полночи.

На часах стоял один из членов экипажа. Он и открыл переднюю дверь при приближении Мартинеса. За его спиной голубоватый свет помещения манил своим теплом, и Мартинесу ужасно захотелось оказаться в тепле. «До Техаса чертовски далеко», — сказал он сам себе.

Отряхивая снег, он полез в вертолет. Не теряя времени, часовой захлопнул за ним дверь, и тут же автоматически включился свет, ослепивший Мартинеса.

— Сюда, сэр, — сказал сержант, протягивая ему головной телефон. — Может, хотите чашку кофе?

Кофе… Как начальник службы тыла полка, он должен был обеспечить наличие трех основных, совершенно необходимых для ведения боевых действий вещей: боеприпасов, топлива и кофе. Наличие всего остального: продовольствия, перевязочных средств, запасных частей — волновало всех, особенно сержантский состав, значительно меньше. Кофе — это основное уязвимое место армии, о котором никогда бы не смогли догадаться враги Соединенных Штатов: лишите армию кофе, и ее моральный дух упадет, и закаленные в боях сержанты с остолбеневшими глазами начнут совершать самоубийства.

— Это было бы отлично. Дай мне только поговорить со Стариком. — Он стянул фуражку и одел головной телефон. — Какой, черт возьми, у меня позывной? — спросил он сам себя вслух, просматривая список позывных, прикрепленный сержантами к внутренней стене фюзеляжа. Он нашел код, неодобрительно покачивая головой из-за того, что так легко его забыл.

— Сьерра пять-пять, я Сьерра семь-три. Прием.

Он уже собирался повторить сообщение, когда отдаленный голос Тейлора произнес:

— Подожди, Семь-три.

Старик разговаривал по другой линии. Мартинес представил себе, что, должно быть, в настоящее время испытывали Тейлор и Мередит — страшное волнение за работу командно-контрольной системы, по мере того как приближался бой. Мартинес завидовал волнению своих товарищей и одновременно испытывал чувство стыда, так как на них ложилась большая часть ответственности и большая часть риска. Он знал, как необходима хорошо работающая система обеспечения до, во время и особенно сразу после боя. Но он не мог избавиться от чувства, что настоящее дело делали другие.

На заднем плане он слышал, как Четвертая эскадрилья докладывает о положении с топливом по телефону. Отчет мог быть сделан гораздо более эффективно по цифровой линии связи, но Мартинес понимал, что тот человек на линии испытывал то же чувство неполноценности, какое испытывал и он сам. Это было желание что-то сделать, внести свой личный вклад. Сейчас очень трудно было не находиться там, где гремели выстрелы орудий.

— Сьерра семь-три, я Сьерра пять-пять. Прием.

Голос Тейлора, неожиданно раздавшийся в головном телефоне, испугал Мартинеса. Как раз в этот момент сержант протянул ему кружку горячего кофе. Мартинес обхватил обжигающую поверхность кружки обеими ладонями, затем сказал в телефон:

— Я Сьерра семь-три. Прием.

— Доложите обстановку. Прием.

— Операция осуществляется по плану, — сказал Мартинес. — Все самолеты-заправщики и транспортные самолеты находятся в пути. У меня остался только один транспорт поддержки и один М-100. Прием.

Наступила короткая пауза, причина которой Мартинесу была не понятна, затем Тейлор ответил. Мартинес почувствовал раздражение, скрывающееся за его нарочито спокойным тоном.

— Ты хочешь сказать, что мы все еще на исходной позиции? Прием.

— У меня осталась только неполная команда механиков. Мы все еще ремонтируем «три-восемь». Старшина Мэллой думает, что мы сможем ее отремонтировать.

Опять наступила пауза. Затем Тейлор сказал:

— Когда ты планируешь вылететь?

— Как только мы отремонтируем «три-восемь». Все остальное готово. У меня на транспорте поддержки есть оперативное калибровочное устройство, я буду следить за его передвижением. С нами все в порядке. Когда эскадрильи приземлятся на месте сбора, мы будем их там ждать. Прием.

— Мэнни, — серьезно сказал Тейлор, — не копайся ты там, черт тебя подери. Я знаю, что ты пытаешься сделать что нужно, но если ты не сможешь отремонтировать «три-восемь», взорви его на месте. Я хочу, чтобы к рассвету там не осталось ни единого следа нашего присутствия. Пусть эти сволочи гадают в чем дело. Я не хочу, чтобы был поставлен под угрозу план защиты русских, они хорошо поработали. Кроме того, какая-нибудь чертова японская космическая система, возможно, засекла наше движение. Ты должен убираться оттуда. Прием.

— Вас понял. Все почти сделано. — Мартинес в глубине души был уверен, что они смогут привести «три-восемь» в достаточно хорошую форму, чтобы он смог лететь своим ходом за транспортом поддержки. Мартинес хотел привести М-100 в качестве подарка Тейлору и показать, что служба обеспечения тоже вкладывает свою лепту в общее дело. — Увидимся в районе «Платина». Прием.

— Не задерживайся слишком долго, — еще раз предупредил Тейлор. Его наставительный тон стал мягче, почти отеческим. — Взорви эту птичку, если не сможешь заставить ее взлететь. И удачи тебе. Конец связи.

Мартинес стянул головной телефон и поднес чашку с горячим кофе к пересохшим губам.

Как все это странно: он должен выполнять свой долг перед страной, перед армией, но он не мог избавиться от мысли, что для него главным было выполнить свой долг перед Тейлором. Он не хотел подводить его.

Он пил кофе, собираясь с силами, чтобы выйти в холод и темноту, и думал о чудесном весеннем дне в Мексике.

Они были там со специальным заданием, и все шло отлично, ни капли крови не было пролито. Повстанцы выкинули грязно-белый флаг и сдали оружие. После того, как они собрали все трофеи, Тейлор повернулся к Мартинесу и Мередиту и сказал: «Черт подери, ребята, давайте покатаемся на лошадях». И они поскакали мимо молодой зелени лугов к тому месту, где начинались горы.

Мартинес изо всех сил старался удержаться на лошади. Они поехали по старой, едва заметной тропе вверх к глубокому каньону, на краю которого стояла разрушенная хижина, а рядом с ней — колодец. Они привязали лошадей в тени и взобрались на ближайшую вершину. И тут произошла странная вещь. Никто не говорил ни слова. Они просто сидели на пронизывающем ветру и пристально вглядывались в темные очертания, на фоне которых, как драгоценные камни, поблескивали островки зеленой растительности, а чистое голубое небо действовало так же успокаивающе, как материнская рука.

Казалось, Тейлор забыл о своих спутниках, и его сатанинский взгляд был устремлен вдаль.

Создавалось впечатление, что он нарочно приказал двум своим молодым товарищам успокоиться и воспринимать мир таким, как он есть. И у Мартинеса раскрылись глаза. Он больше никогда не видел ничего красивее, чем этот голый, выжженный пейзаж. Мир становился невыразимо прекрасным, когда ты наконец перестал говорить и просто смотрел вокруг себя. Время казалось таким же переменчивым, как порывистый ветер, который уносился за вершины гор и там исчезал. Когда Мартинес взглянул на Тейлора, он увидел, что тот сидит с закрытыми глазами: он показался Мартинесу необыкновенно спокойным. Даже шрамы на его лице выделялись не так сильно, будто они разгладились. Тейлор казался частью вершины.

Мартинес спокойно смотрел, как белый скорпион пробирается между камнями, и знал, что он не станет нападать на них. В этот день не было причин нападать на человека или животное. Все вокруг было на своих местах. Сильный прохладный ветер унес последние остатки запаха пота, от которого рубашка казалась такой тяжелой.

Пора было ехать. Нужно было засветло вернуться в деревню. Не говоря ни слова, Тейлор поднялся, и они, спотыкаясь, пошли вниз к лошадям, иногда останавливаясь, чтобы выпить из фляги противной кисловатой воды. Тогда Мартинес надеялся, что в его жизни будут и другие такие же дни. Но неделей позже они все были вовлечены в грязную, кровавую бойню, а потом появилось много других проблем, которые требовали своего разрешения.

15

3 ноября 2020 года Раннее утро

— До района «Рубин» осталось десять минут, — сказал второй пилот.

— Вас понял, — ответил Хейфец. — Проверка боевых систем. — Он взглянул на пульт управления. — Оружие?

— В норме.

— Аппаратура обнаружения и захвата цели?

— В норме.

— Средства подавления помех?

— В норме.

— Провести проверку внешних условий.

— Вас понял, — сказал второй пилот.

Хейфец знал, что все боевые подразделения полка сейчас проводили такую же боевую проверку. Последнюю.

Проверка давала им возможность увидеть весь диапазон условий ведения предстоящих боевых действий. Лобовые стекла являлись одновременно и мониторами. На первом этапе проверки экипаж просто смотрел сквозь прозрачный композиционный материал, словно через оконное стекло. За бортом вертолета шел сильный снег, крупные снежинки проносились мимо него с головокружительной скоростью.

— Шторм крепчает, — сказал второй пилот.

Это означало, что наземным системам противника будет труднее обнаруживать атакующих.

— Включи радиолокатор, — сказал Хейфец.

Второй пилот дотронулся до кнопки на пульте управления, и тут же и ночь, и проносящийся мимо снег исчезли. На огромных лобовых стеклах появилось четкое изображение местности, над которой они пролетали, как будто был абсолютно ясный день.

— До района «Рубин» осталось восемь минут, — сказал второй пилот.

Хейфец на мгновение поразился совершенству радиолокационного изображения. Оно было безупречным, как очень хорошая фотография, по двигалось вместе с вертолетом, показывая пустынные равнины, покрытые снегом, огромные ямы и терриконы пустой породы рядом с открытыми шахтами, обезображивающими местность. Затем он сказал:

— Включи датчики обнаружения теплового излучения целей.

Второй пилот выполнил его приказ. На лобовых стеклах появились теперь источники тепла, ярко светящиеся на фоне радиолокационного изображения.

— Выбор цели, — скомандовал Хейфец.

Мгновенно все источники тепла, которые бортовой компьютер идентифицировал как боевые цели загорелись красным светом. Сотни целей, далеких и близких, показались на экране, как сыпь на теле больного корью. Под каждой целью были разноцветные цифры, выбранные компьютером, с тем чтобы они выделялись на радиолокационной карте местности. Эти цифры показывали рассчитанный компьютером порядок поражения целей. По мере продвижения М-100 вперед цифры передвигались, так как появлялись новые цели, а старые оставались позади.

— Господи, — сказал второй пилот, — только посмотрите на это.

Хейфец прочистил горло. Большего он не мог себе позволить, чтобы показать, как он потрясен.

— Так и хочется открыть огонь. Вышибить из них дух, — сказал второй пилот.

— Когда подойдем к «Рубину», не раньше.

— До «Рубина» осталось семь минут, — доложил второй пилот.

— Дай комбинированное изображение, — сказал Хейфец.

Компьютер построил это изображение с помощью информации от всех бортовых систем, собственной базы данных, а также от космических систем слежения. В условиях, когда обстановка была перенасыщена электронными помехами, а одиночные радиолокаторы не могли обнаруживать цели из-за сильного радиопротиводействия, компьютеру удавалось все это преодолеть и восполнить любые пробелы в информации, передаваемой в реальном масштабе времени от других источников. В результате всегда получалось четкое, яркое световое изображение поля боя. Более того, если какая-то определенная цель представляла для экипажа особый интерес, то необходимо было просто показать на нее «летной перчаткой», и тогда увеличенное изображение вместе со всей необходимой информацией появлялось на экране радиолокатора, расположенного прямо под лобовым стеклом.

— До «Рубина» осталось шесть минут, — сказал второй пилот. — Радиолокатор обнаружил первые цели.

— Вас понял, — сказал Хейфец. Затем он включил линию командной связи и вызвал подполковника Теркуса, командира Первой эскадрильи, за которой он следовал.

— Уиски пять-пять, я Сьерра один-три. Прием.

— Уиски пять-пять. Прием, — ответил Теркус. Он красовался и важничал, даже когда разговаривал по линии командной связи. Теркус считал возможным нарушить устав, когда речь шла о его внешности: он носил огромные, как у кавалериста, усы, что не разрешено было ни одному другому офицеру. Теркус был одним из тех, редко встречающихся в армии людей, которые умудрялись диктовать свои собственные правила с непостижимой легкостью. Теркус был кавалеристом по натуре всю жизнь, он всегда был готов к бою. Раньше присущая ему доблесть всегда превосходила его редкие глупые выходки, но сегодня Тейлор не мог рисковать, поэтому он послал Хейфеца присмотреть за тем, чтобы Теркус не вышел из-под контроля.

— Отличный офицер, — бросил Тейлор Хейфецу. — Но кому-то всегда нужно его осаживать.

— Я, Сьерра один-три. Был вне радиуса действия связи. Доложите обстановку. Прием.

— Вас понял, — ответил Теркус. — Все в порядке. До «Рубина» осталось пять минут. Готов включить постановщики активных помех. Боже, Дейв, ты видел схему целей? Невероятно.

— Вас понял. Включайте помехи за три минуты до «Рубина».

— Сегодня великий день для охоты на краснокожих. Прием.

— Отбой, — сказал Хейфец. Затем он повернулся ко второму пилоту: — Оставь комбинированное изображение.

— Комбинированное изображение зафиксировано. Рота «Альфа» отделяется от основного отряда.

— Понял. Следуй за ними. — В задачу роты «Альфа» входило нанесение удара по японско-иранским ремонтным мастерским и пунктам сосредоточения техники в районе Караганды, в то время как остальная часть эскадрильи должна была нанести удар по штабу и району сосредоточения Третьего Иранского корпуса.

Хейфец решил маневрировать вместе с ротой «Альфа», так как командир эскадрильи останется с основной частью его подразделения. Таким образом, Хейфец имел возможность контролировать выполнение операции и увеличить огневую мощь роты «Альфа» при выполнении стоящей перед ней важной боевой задачи.

— До «Рубина» осталось три минуты.

— Включите постановщики помех. — Несмотря на все свое самообладание, Хейфец повысил голос. Он чувствовал, как им овладевало старое, давно знакомое возбуждение.

— Постановщики помех включены, — доложил второй пилот. — Все постановщики активных помех на автоконтроле.

В четком изображении на лобовом стекле М-100 никаких изменений не произошло, но Хейфецу казалось, что он видит, как электронный поток пульсирует над местностью. Простые хитроумные приспособления и радиолокационные ловушки для отвлечения средств радиоэлектронного подавления скрывали системы при их приближении к району цели. Теперь атакующая электроника заблокирует все имеющиеся радары и системы обнаружения целей.

Ни один оператор противника не сможет увидеть на экране монитора ничего, кроме тумана или каких-либо других имитационных изображений, за которыми будут спрятаны самолеты Первой эскадрильи. Глушители могли также создать перегрузку и даже физически уничтожить определенные типы вражеских приборов сбора и накопления разведывательной информации. Новейшие технологии позволяли очень мощным сигналам глушения обхватить всю систему коммуникаций противника и, скрывшись за их прикрытием, достигнуть и уничтожить приемные электронные устройства противника.

Это была война невидимого огня, исход которой решался в микросекунды.

— До «Рубина» осталось две минуты, — сказал второй пилот. — На горизонте вижу Караганду.

— Сьерра пять-пять. Я Сьерра один-три. Прием, — Хейфец вызвал Тейлора.

Раньше полковник, бывало, отлучался от радиоприемника на несколько минут, сейчас же его голос раздался сразу:

— Я пять-пять. Докладывай один-три. Прием.

— Район поражения виден. Все системы в норме. Постановщики помех включены. Добрались без потерь.

— Отличная работа, Один-три. Задай им жару.

Хейфец чуть было не прервал связь. В голосе Тейлора была торопливость, и казалось, что он закончил связь и не хочет тратить время на разговоры. Тейлор очень волновался, так как, растянувшись на ширину почти двух тысяч километров, полк двигался к полю боя, отрываясь от базы обеспечения и двигаясь навстречу неизвестности. На душе у Тейлора было тревожно.

Но полковник еще не закончил свой разговор с Хейфецем. И, прежде чем начальник оперативного отдела подтвердил окончание передачи, голос Тейлора раздался снова:

— Удачи тебе, Дейв.

Интонация тихого голоса в наушниках каким-то странным образом передавала глубину нескрываемого и искреннего чувства, на которое сам Хейфец никогда бы не был способен.

Эти три простых слова тронули Хейфеца и установили между ним и Тейлором невидимую связь. Они свидетельствовали о том, что он кому-то дорог, что у него должно быть будущее, а не только прошлое. Они означали, что по крайней мере один человек на этом свете волнуется за него, что он имеет какую-то человеческую ценность.

«Черт его возьми», — подумал про себя Хейфец, подавляя душевное волнение, хотя имел в виду совсем противоположное.

— И вам удачи, — сказал Хейфец. Его собственный голос показался ему неестественным и недостаточно искренним. Вдруг он пожалел, что ни разу не попытался сесть рядом с Тейлором, честно поговорить с ним и объяснить ему все, что касалось Миры, его сына, рассказать ему об утрате чувства красоты, об исчезновении лучшего в нем вместе с потерей семьи и родины. Хотя бы раз они должны были поговорить об этом. Тейлор бы понял его. И почему только он был таким гордецом? Почему люди не могут общаться друг с другом?

— До «Рубина» осталась одна минута, — доложил второй пилот.

— Разблокируй комплект средств поражения.

Едва только второй пилот дотронулся до передних рычагов управления, как Хейфец почувствовал легкую вибрацию М-100. Система наведения огня уже обнаружила первоочередные цели. У Хейфеца было такое чувство, что где-то под ним из артерии бьет кровь. На М-100 была отличная система стабилизации, но орудие было настолько мощным, что она не могла полностью амортизировать отдачу. Постепенно, после сотен выстрелов ее точность ухудшится и потребуется провести дополнительную калибровку.

Но это произойдет потом. Сейчас пушка автоматически поражала удаленные цели, расположенные вне пределов видимости человеческого глаза.

То там, то здесь на экране появлялись вспышки, указывая пораженные цели. Это были десятки точных попаданий роты, которую сопровождал Хейфец.

— Мы над «Рубином», мы над «Рубином», — закричал второй пилот. — Эта сволочная штука отлично работает!

Хейфец взглянул на экран, на котором было видно точное количество объектов, пораженных эскадрильей. Бой не продолжался и минуты, а число пораженных целей постоянно росло и приближалось уже к двумстам. Его собственный вертолет поразил уже четырнадцать, нет — пятнадцать… шестнадцать целей!

В этот момент по командной линии связи раздался приказ подполковника Теркуса всем экипажам эскадрильи:

— Работайте, ребята, работайте! — Этот призыв словно пришел из дали веков. Один из подчиненных ответил ему воинственным индейским кличем.

Все испытывали чувство подъема и практически не могли себя контролировать. Даже Хейфецу хотелось вскочить со своего места.

Ему вспомнились слова, сказанные когда-то много лет назад, когда он еще был молодым и непокорным, одним израильским генералом: «Только солдат, испытавший поражение, по-настоящему понимает радость победы».

Счетчик показывал, что великолепная машина, на которой Хейфец летел, уничтожила тридцать семь первоочередных объектов поражения противника. Нет, уже тридцать восемь.

Впервые за последние годы Давид Хейфец почувствовал, что широко улыбается, как ребенок.

Старший сержант-техник Али Турани был очень недоволен машиной, которую ему дали японцы. Они обманули его, и одна лишь мысль о собственной доверчивости приводила его в ярость. В училище в пригороде Тегерана японцы были либо фальшиво вежливы, либо непростительно высокомерны, они обещали предоставить правоверным надежное оружие, гораздо более совершенное, чем то, которым владели эти дьяволы на севере и западе. Он им поверил и изо всех сил старался учиться, но японцы все равно были им недовольны.

Он гордился своим знанием радиолокационных систем и верил в свои возможности и возможности машины. Он научился считывать данные, понимать, что показывают дисплеи. Он научился очень многому. Он даже пытался выполнять ремонт, когда японцы требовали этого, хотя это и не входило в обязанности старшего техника-сержанта. Обычно он занимался ремонтом, когда вокруг никого не было. И это срабатывало. Даже когда другие машины ломались, его машина продолжала работать. С помощью своей машины, оснащенной радаром, он совершил чудеса в этой войне.

Но, в конце концов, эти чертовы японцы обманули его, как и всех других до него. Даже если ты унижался до того, что работал как простой чернорабочий, ухаживая за машиной, она подводила тебя.

Али взглянул на экран. Он почувствовал, как в нем растет чувство отчаяния и гнева.

Ночь была тихой. На небе не было ни русских самолетов, ни вертолетов. В последние несколько недель их было все меньше и меньше, а сейчас небо принадлежало только своим.

Вдруг без всякого предупреждения экран индикатора начал светиться. По утверждению японских инструкторов, такого произойти не могло. Сейчас же этот предательский экран светился тысячами движущихся изображений, каждое из которых должно было быть каким-то вражеским самолетом. Это было невозможно, у русских осталось совсем немного. Машина просто лгала.

Почувствовав отвращение, Али встал и отвернулся от этой бесполезной чертовой штуки.

По проходу он прошел в следующий отсек, где в той же вечерней смене работали его друзья Хассан и Нафик.

— Аллах велик, — сказал Али, приветствуя друзей. — Моя машина сегодня не работает.

— Велик Аллах, — ответил Хассан. — Ты видишь, наши машины тоже не работают как надо. В наушниках слышен лишь причиняющий боль шум.

— Японцы — сволочи, — пробурчал Нафик.

Весь предыдущий день был длинным и утомительным для капитана Муравы, а ночной сон — глубоким и тяжелым. До сего времени жизнь не давала ему повода сомневаться в мудрости своих начальников. Быть японцем означало ощущать себя частью самой мощной политической и экономической силы на земле, а быть японским офицером означало быть частью военной машины, чья боеспособность, даже не действующие боевые части, а технологическая мощь посрамили великие державы прошлого столетия. Сначала они проучили в Африке Соединенные Штаты, этот слабохарактерный, потворствующий всем своим прихотям гигант. Тогда Япония, используя новейшие технологии, нанесла жестокий удар по ничего не подозревающим американцам. А сейчас наступила очередь русских, которые, возможно, окажут хоть какое-то сопротивление. Во всяком случае, быть японским офицером, особенно принадлежать к новой элите военных инженеров-специалистов в области электроники — было великолепно. Весь мир уважал тебя.

Но порой Мурава чувствовал неуверенность в себе, и это его пугало.

Он ненавидел иранцев. Он ненавидел их ложь и неряшливость, их неспособность увидеть реальность его глазами, их убеждение, что все вокруг принадлежит им по праву. Их преступная халатность в обращении с дорогим военным оборудованием сама по себе была ужасна. Но она сочеталась с полным нежеланием проводить текущий ремонт, с нежеланием этих детей пустыни выполнять даже такие несложные обязанности, как смена фильтров, улавливающих песок и пыль, и проверка уровня жидкости. Но еще хуже было их поведение. Мурава считал иранцев испорченными кровожадными детьми. Когда их дорогие игрушки ломались — почти всегда по их собственной вине, — они начинали капризничать и винить изготовителей игрушек в обмане и в надувательстве или в отсутствии мастерства. Это обвинение Мурава находил наиболее несправедливым и оскорбительным. Японская техника, предоставленная иранцам, была лучшей в мире — самой эффективной и надежной. Ею было легко управлять, ремонтировать, и нужно было нарочно плохо с ней обращаться, чтобы вывести ее из строя. Управлять же большинством боевых систем было так просто, что даже иранцы могли эффективно использовать их в бою.