Война 2020 года

Огромные затраты на ремонт уже давно превзошли первоначально предполагаемую цифру. Из-за того, что машины не смазывали и просто не чистили, большая часть механических и электронных узлов вышла из строя. Невероятно дорогостоящие блоки приходилось заменять, вместо того чтобы вовремя осуществлять профилактический ремонт. А иранцы лишь презрительно усмехались: «Вы продали нам товар плохого качества. Вы не выполнили своих обещаний. Вы нарушили свое слово». Мураве надоело это слушать, и он не знал, сколько еще времени он сможет сдерживаться.

Все его ремонтные команды, состоящие из военных и вольнонаемных, были измучены. А когда они видели, что чем упорнее они работают, тем пренебрежительнее иранцы относятся к оборудованию, что все большее число прекрасных японских систем появлялось в разрушенном состоянии в ремонтных мастерских в Караганде, некоторые по второму или третьему разу, то это приводило к падению их боевого духа. Их труд не вознаграждался, они чувствовали, что их считают дураками.

Сегодня команда этих варваров-иранцев сдала в ремонт танк, отличный двигатель которого был безнадежно забит грязью. Машины такого отличного качества встречались одна на тысячу, но эти дикари сыграли с ними плохую шутку. С трудом сдерживая смех, они лениво бродили по приемно-диагностическому мотоотделению. Никто не обратил на них внимания, полагая, что это были обычные недисциплинированные солдаты-иранцы, не желающие возвращаться в часть. Но когда механик-японец начал залезать в их танк, они перестали смеяться и наблюдали за ним с восторженным вниманием. Когда техник в ярости выскочил из машины, неистово крича, иранцы опять начали смеяться. Они веселились, как дети, довольные своей шалостью.

Иранцы пустили ядовитую змею в отсек экипажа, и сейчас один из так необходимых ему членов его команды лежал в лазарете без сознания и, возможно, умирал. И единственное, что иранцы сказали, уходя, было: «Аллах всемогущ».

Мурава хотел закричать им: «Если ваш Аллах так всемогущ, то пусть он и чинит ваш чертов танк». Но это было невозможно, это было бы не по-японски.

Этот случай всколыхнул в нем целый поток сомнений, которые он раньше старался в себе подавить. Он сомневался в том, что мудрые начальники, командовавшие японскими войсками, по-настоящему понимали все это. Он сомневался в том, что иранцы когда-нибудь будут верными союзниками. Разве американцы не получили тяжелый урок полстолетия назад?

Иранцы также были слишком уверены в своем превосходстве. Они считали, что все в мире им чем-то обязаны. Они не понимали, ни что такое договорные отношения, ни что такое цивилизованная дружба. В основе их представления о чести лежало тщеславие, замешанное на крови. Они не говорили правду, даже когда речь заходила о простых вещах, как будто бы честность была для них биологически неприемлема.

И почему только Токио их поддерживает. Что произойдет, когда иранцы и остальной исламский мир войдет в полную силу? Мурава не мог поверить, что он был единственным человеком, знающим правду.

Ему очень хотелось быть сейчас дома в Киото, хотя бы на одну ночь. Он был счастлив, что родился в этом самом совершенном, самом японском из всех японских городов, столь отличном от Токио, с его компромиссами, присущими западной цивилизации. Не было ничего красивее, чем сады Киото осенью, разве что девушки, с их удивительным обезоруживающим сочетанием хрупкости и молодой силы. Конечно, они были совсем не похожи на отвратительных женщин Средней Азии, одетых в грязные, омерзительные одежды, с лающей речью. Те же, у кого были шрамы от болезни Расинмана, очевидно, нелеченной в этих первобытных условиях, выглядели еще более отвратительно, чем остальные. Ничего романтического в Средней Азии Мурава не находил. Только ужасные пустыни, перерезанные шрамами вырытых котлованов, с городами, возникающими, словно миражи, посреди пустыни, задыхающейся от полумертвых промышленных предприятий, которые, казалось, ничего, кроме вредного для здоровья воздуха, не производили. Это было похоже на малоприятное путешествие во времени на несколько столетий назад, целью которого было увидеть все самое худшее. Во время пребывания в Средней Азии у него все время болела душа, и он был рад каждому дню, который не приносил еще и болезни тела.

Очевидно, проблема была не только в иранцах. На совещании ремонтников, еще в ставке, Мурава разговаривал со знакомыми офицерами, которые служили советниками в войсках арабо-исламского союза. И их рассказы ничем не отличались от впечатлений Муравы.

Несмотря на удивительно успешное наступление, действия на линии фронта начали замирать без видимых причин. Не вызывало сомнений, что русские были разбиты, но поддерживать и осуществлять материально-техническое снабжение войск в каждом прорыве становилось все труднее. Иранцы и арабы испортили такое количество боевых систем, что у них осталось слишком мало техники для последнего удара. Их командование кричало, что Япония должна возместить вышедшее из строя оборудование. Но даже Мурава, простой капитан, знал, что дополнительной техники не было.

Обеспечивая техникой уже действующие военные силы, японская промышленность была истощена. И даже если бы эти дополнительные системы были, то невозможно было бы за одну ночь транспортировать их из Японии в Среднюю Азию. На подготовку к войне ушли годы.

Иранцы отказывались понимать это. Мурава заставлял свою команду работать до тех пор, пока они буквально не засыпали на ходу. Они отчаянно старались выполнить свой долг и возвратить в строй достаточное число боевых машин, чтобы укомплектовать подразделения, действующие на северном направлении. Но в ответ он слышал только жалобы, которые все больше и больше звучали как угрозы.

Сейчас же ему хотелось только спать. Прошедший день был очень трудным, очень неудачным. Сон был для него единственным вознаграждением.

Его разбудили взрывы.

Мурава видел во сне красные листья и слышал звон колоколов старых храмов. Но вдруг колокола начали звонить так яростно, что он тут же проснулся. Он долго сидел, закрыв руками уши, в состоянии полной прострации.

Звон колоколов был похож на раскаты грома, громче раскатов грома. Стены и пол шатались, как будто земля была сильно пьяна. Затем ударной волной выбило остатки оконного стекла, и розово-оранжевый свет озарил его скромно обставленную комнату.

«Боже мой, — вдруг осознал он. — Нас атакуют!»

Он лихорадочно схватил брюки. Ему приходилось видеть разруху после боя, но сам он никогда в бою не был. Однажды он видел, как старый реактивный самолет русских упал с неба недалеко от него. Но ничего подобного этому ужасу он раньше не испытывал.

Жуткий перезвон колоколов никак не прекращался. От этого звона у него заболели уши, и кровь начала стучать в висках. Грохот был настолько мощным, что обладал физической силой. Он понимал, что означали раскаты взрывов, но откуда раздавался звон колоколов, он понять не мог.

Крики людей были очень тихими, едва различимыми на фоне сумасшедшей какофонии колоколов.

Он натянул ботинки на босу ногу и, выскочив из комнаты, побежал, спотыкаясь, по темному коридору к выходу из барака. Дежуривший иранец из военной полиции, причитая, забился в угол холла.

— Что происходит? — требовательно спросил Мурава по-японски, хотя на самом деле он обращался не к съежившемуся от страха иранцу, а к самому себе. Он быстро прошел сквозь выбитую взрывом дверь, шагая по битому стеклу и гравию.

На улице крупные снежинки медленно падали с темного неба. Белый ковер покрывал землю и совсем не сочетался с множеством пожарищ, полыхающих совсем рядом, на горизонте.

Автопарк! Его ремонтные мастерские!

В оцепенении он следил за тем, как тяжелый танк вспыхнул серебристо-белым светом, как будто был наэлектризован, затем откатился назад, как собака, которую пнули ногой. А рядом другая машина припала к земле, как побитое животное, потом взлетела на воздух.

С каждой новой вспышкой раздавался чудовищный звон колоколов.

Колокола. Это его танки! Его бесценные машины! Его сокровища!

Что же, ради всего святого, происходит? Что за оружие используют русские? Откуда они появились?

Его мозг вновь содрогнулся от чудовищного звона, и он на мгновение подумал, что, возможно, это иранцы повернули орудия против них.

Но это было невозможно. Пока еще не пришло для этого время. И, кроме того, иранцам никогда не удалось бы совершить ничего подобного.

Неуверенно ступая по снегу, он направился к центру связи. На пути он наткнулся на солдата-иранца, глаза которого сверкали безумным страхом, и вдруг вспомнил, что не взял с собой оружия. Поняв это, он почувствовал себя еще более беспомощным, хотя личное оружие вряд ли было бы эффективно против тех, кто там, в темном небе, разыгрывал из себя всемогущего Бога.

Он побежал по знакомому пути — кратчайшему, — не думая о необходимости укрываться. В воздухе гудело. Где-то очень далеко двигались темные фигуры, и их силуэты на мгновение выделялись на фоне этого ада. Он был еще слишком взволнован, чтобы серьезно оценить ситуацию. Прежде всего ему хотелось добраться до центра связи. Возможно, кто-нибудь там сможет ему сказать, что происходит. Кроме того, там были средства связи, японские офицеры и сержанты. Центр связи притягивал его как место, где нужно выполнить свой долг и можно найти убежище.

Он почти добежал до места. Он преодолевал последние препятствия, скользя по открытой местности, расположенной между разрушенными автостоянками и административной территорией, когда какая-то неведомая сила подняла его с земли и отбросила назад. Это произошло с невероятной скоростью, тем не менее у него было время осознать, что он полностью потерял ориентацию, так как ударной волной его перевернуло в воздухе подобно тому, как кувыркается ребенок, которого неожиданно ударило морской волной. На мгновение сила притяжения исчезла, и это мгновение показалось ему настолько долгим, что он успел этому удивиться, затем его потянуло вниз, и он упал, стукнувшись о землю. В последний миг перед падением он неудачно выставил вперед руку, чтобы защитить свое тело. Рука коснулась земли раньше тела под неудачным углом и с треском сломалась, как сухое печенье.

Он лежал на земле, стараясь вдохнуть побольше свежего воздуха. Под лопатками он почувствовал что-то мокрое. Он поднял голову, как раненая лошадь, пытающаяся встать, но почувствовал необычайную тяжесть своего тела.

Он попытался выпрямиться, но из этого ничего не получилось. Он даже смог перевернуться и опереться на одно колено, но правая рука не работала. Когда он понял, что болтающийся предмет, которым заканчивалась его рука, — это его кисть, приступ рвоты, как конвульсия, прошел по всему его телу. Вся его форма и все тело были испачканы кровью. Он не мог понять, откуда текла кровь. Все вокруг казалось очень четким и одновременно неясным.

Он откинул сломанную руку, стараясь не смотреть на нее. Снег превратился в дождь.

Он упал прямо на спину. Холодный дождь бил ему в лицо. Он видел, что там, высоко в небе, все еще шел снег. Белый, крутящийся вихрем снегопад. Снежные звездочки падали прямо с неба. Он чувствовал, как холодная влага просачивалась сквозь одежду и холодила позвоночник и ноги, несмотря на то, что спереди его тело стало согреваться от горящего вокруг пламени. Он лежал не то в полузабытьи, не то в полудреме, любуясь снежной бурей над ним и щурясь от дождя, в который, падая с неба, постепенно превращался снег.

Он ожидал наступления боли и очень удивлялся, почему ее не было. «Со мной все в порядке, — сказал он сам себе. — Со мной все в порядке». Звон колоколов прекратился. И кругом было абсолютно тихо, но вспышки огня продолжались. Розовая стена огня поднялась так высоко в небо, что была похожа на арку, возвышавшуюся над тем местом, где лежал Мурава.

Что случилось? Почему он не может встать?

Почему вдруг так тихо?

«Все небо горит», — подумал он.

Что происходит?

Склад горючего, решил он наконец. Они попали в склад с горючим. Иранцам разрешили самим следить за складом, но они, не ожидая больше нападения русских, небрежно обращались со складом и даже не побеспокоились о том, чтобы построить земляное укрытие или хотя бы рассредоточить запасы.

Сейчас это все горит, подумал он покорно.

Но почему же он не может встать? Ему казалось, что в первый раз ему даже удалось встать на ноги. Но сейчас его мускулы не слушались его.

В голове у него мелькнула мысль, что теперь его должны будут отправить домой. Обратно в Киото.

Почему нет боли?

Собрав всю свою волю и физические силы, Мурава приподнялся, облокотившись на здоровую руку.

Все вокруг горело. Это напоминало конец света. Вокруг должен был быть снег или грязь, но откуда-то везде была пыль. Целые облака и клубы пыли, очень яркие и красивые. Горящий вокруг мир казался мягче и совсем другого цвета сквозь эти шелковистые облака.

Он начал задыхаться.

Мир будто замедлил свое движение, как бы давая ему время наверстать упущенное. Он наблюдал, как гусеничный бронетранспортер недалеко от ремонтных мастерских поднялся в небо и разлетелся на части. Он почувствовал, как под ним задрожала земля.

Медленно-медленно темные куски металла упали на землю, затем их снова чуть подбросило.

Он задыхался, кашлял, но не слышал своего кашля, и это испугало его, и все же все вокруг в этой тишине было красиво. Вся вселенная в огне.

Почему нет боли?

Он увидел какую-то темную фигуру, убегающую от огня. Человек бежал и в то же время исступленно танцевал, вращая руками, крутясь вокруг себя и припадая на колени. Приглядевшись, Мурава увидел, что человек вовсе не танцует, а горит.

Мурава опять упал в грязь, состоящую из остатков его собственного тела. Он пожалел, что забыл пистолет, так как ему хотелось умереть до того, как огонь доберется до него.

Эскадрилья подполковника Джона Рено уже почти закончила свой стремительный облет района боевых действий «Изумруд». Рота «Чарли» заканчивала поражение целей около Атбасара, а роты «Альфа» и «Браво» образовали в воздухе стреляющую цепь длиною примерно шестьдесят километров. Только его эскадрилья, по последним данным, подбила две тысячи четыреста пятьдесят шесть вражеских боевых машин тылового обеспечения и не потеряла ни одного М-100. Рено неплохо знал военную историю, поэтому он понимал, что сегодня его эскадрилья одержала самую бескровную победу из всех известных и все потери были на стороне противника. Возможно, его отец дослужился до четырехзвездного генерала, но старик никогда не одерживал такой победы. Это был знаменательный день.

По мнению Рено, существовали только две по-настоящему серьезные проблемы. Первая состояла в том, что две другие эскадрильи полка добились почти таких же результатов. Количество пораженных целей в Первой эскадрилье было даже выше, хотя было бы несправедливо сравнивать их результаты. У Первой эскадрильи были такие высокие результаты, поскольку она добивала машины, ожидающие ремонта в цехах Караганды. Однако всегда можно было представить свои успехи таким образом, чтобы средствам массовой информации стало ясно, кто лучше поработал. Вторая проблема была значительно более серьезной.

Тейлор. Рено презирал этого сукиного сына.

Тейлор тоже не старался скрывать свою неприязнь к Джону Энтони Рено.

Рено, конечно, понимал почему. Не вызывало сомнения, что Тейлор был невеждой, который выдвинулся в силу ряда счастливых случайностей. Невежда, который окружил себя другими невеждами. Этот никчемный Хейфец, такой высокомерный… И это после того, как евреям дали пинка под задницу и загнали в море. О Боже! И было что-то явно нездоровое в том, что Хейфец жил совершенно один, в пустой квартире, и не проявлял никакого заметного интереса к женщинам. И еще этот дерьмовый черномазый, все время выставляющий напоказ свою рыжеволосую жену. Впрочем, они всегда вели себя так. Всегда старались жениться на белых женщинах, доказать свое превосходство. Рено ухмыльнулся, вспомнив объятия этой парочки. Жена Мередита была удивительно красивой женщиной, и было непостижимо, почему она бросилась в объятия этой черномазой обезьяны. И что только она в нем нашла? Конечно, хуже их всех был этот Мартинес. Этот мелкий никчемный слащавый мексикашка с университетским дипломом. Он тоже воображал себя плейбоем. Совершенно никчемный как офицер снабжения, никакого представления о приоритетах. Ни за что бы не пришел на помощь товарищу офицеру, если бы у того возникли маленькие трудности с отчетными документами. Конечно, они всегда предпочитали такую работенку, не любили ввязываться в бойню. Мартинес, возможно, сейчас крепко спит где-нибудь в теплом безопасном местечке, а настоящие, более достойные люди дерутся здесь вместо него. Да, Тейлор был жалким и самовлюбленным дураком, он и окружил себя придурками. Штаб Тейлора — это позор для всей армии. Боже, даже русские подсмеивались над этим, но они прекрасно ладили с такими людьми, как Джон Рено. Правда, мнение русских — это не то, чем стоит хвастаться в письмах домой.

И что Тейлор собирается делать? Рено был уверен, что жалкий старый дурак не оценит его успеха должным образом. А в случае провала он накажет Джона Рено только за то, что ему выпала удача родиться сыном генерала, за то, что у него добропорядочная жена из хорошей семьи из Филадельфии и что он сам такой, каким Тейлор никогда стать не сможет. Его предки со стороны матери даже служили в пограничной милиции, защищая переселенцев от набегов индейцев.

В этом и было все дело. Тейлор не понимал таких вещей, как традиции, честь. В другое время, в другой, менее бестолковой армии, Тейлор был бы счастлив дослужиться до сержанта.

А его лицо? Тейлора неприлично было даже представить кому-нибудь. И, кроме того, эти слухи о маленькой шлюхе из округа Колумбия.

Да, Рено был своим человеком в армии, и он знал, что Тейлор достиг своего предела.

Правда, если операция и дальше будет идти успешно, он может стать бригадным генералом.

Да, Тейлор вовсе не был похож на старшего офицера. И, конечно, не вел себя, как старший офицер. И Тейлор нажил себе слишком много врагов за годы службы.

На самом деле армия не нуждалась в таких людях, как Тейлор. И Рено все время удивлялся, как он дослужился до такого высокого звания.

Он неоднократно слышал, что Джордж Тейлор был офицером, всегда готовым взяться за грязную работу. И это вовсе не удивляло Рено, так как, с его точки зрения, Тейлор был грязным человеком.

На мгновение он позволил разыграться своему воображению. Самое лучшее, что могло бы произойти, это если бы Тейлора ранило, не обязательно смертельно, иначе он мог бы стать национальным героем. Это бы означало, что Рено, как старший по званию командир эскадрильи, стал бы командиром полка на поле сражения. Вот это было бы здорово.

— Драгун-шесть, я — Улан, — раздался голос по внутреннему телефону и прервал размышления Рено. У Рено выработалась привычка присваивать необычные названия станциям на своей внутренней линии связи, хотя по уставу это было запрещено. Но для того, чтобы соперничать с такими показушниками, как Теркус из Первой эскадрильи, приходилось крутиться.

— Я Драгун-шесть. Прием.

— Видим объект, — ответили на том конце. — Видимость что надо. Рядом боевых резервов нет. Он наш. Прием.

— Вас понял. Доложите приблизительные размеры объекта.

— Похоже, что там восемь грузовиков для перевозки людей, стоящих рядом. И несколько десятков разбросанных рядом машин общего назначения. Огнестрельных орудий поблизости нет.

Рено на мгновение задумался. Судя по описанию, задача была безопасной и реально выполнимой. Они смогут быстро расправиться с ними. Тейлор даже не узнает об этом до тех пор, когда уже будет слишком поздно что-нибудь изменить.

— Я Драгун-шесть, — сказал Рено. — Передай сетку на мой навигационный прибор. Выведи машины сопровождения на всякий случай. Пусть десантники нас подстрахуют. Я уже иду. Отбой.

— Драгун-два, я — Драгун-шесть. Возьми командование эскадрильей на себя. Я буду помогать Улану захватывать штаб противника. Конец связи.

«Тейлор дурак», — думал Рено, медленно продвигаясь среди живописных, хорошо освещенных прожекторами руин вражеского полевого штаба. Это было очень небольшое сооружение, но на фотографиях этого видно не будет.

— Сэр, вы не могли бы немного подвинуться влево? Вот сюда, иначе очень сильно отсвечивает сзади, — сказал фотограф из штаба Рено и прицелился фотоаппаратом.

— Эй, отодвинь свои проклятые прожекторы, — раздраженно сказал Рено. Тейлор разрешил приземляться только в случае крайней необходимости. Но сейчас надо было перехватить инициативу, воспользоваться возможностью захватить вражеский штаб. Никто не мог осудить его за это. А прессе это понравится.

Рено перешагнул через тело какого-то убитого иранца. Он махнул рукой фотографу.

— Нет, слишком много крови. Подожди, мы выйдем отсюда и сделаем несколько снимков с пленными.

Газеты и журналы будут гоняться за этими фотографиями. Пентагон попытается выдать их за изображение «стратегического» объекта, хотя обычному человеку на это наплевать.

Пресса же будет очень рада получить интересные фотографии вместе с историей об отважном налете на вражеский штаб.

Рено спустился по лестнице разрушенного фургона и вышел на улицу, где было совершенно темно.

— Где, черт возьми, пленные?

— Здесь, сэр. — Раздался щелчок выключателя и включился прожектор, освещая темное пространство.

Рено повернулся к фотографу:

— Ты уверен, что зарядил ту пленку, какую надо?

— Да, сэр. Фотографии будут отличные.

Рено наступил ботинком на что-то тяжелое и слегка податливое и чуть было не упал лицом в снег и грязь. Он придавил ногой это нечто, чтобы встать более устойчиво.

— Что это, черт побери? — спросил он сердито.

— Сэр, — раздался голос из темноты, — это один из наших раненых. Когда мы садились, иранцы…

— Убери его отсюда к чертовой матери, — резко прервал его Рено. — А ты, — сказал он фотографу, — не снимай больше, пока не уберут всех раненых и убитых. Понял?

— Да, сэр.

Летчики из эскадрильи Рено срочно убирали тела своих погибших товарищей, чтобы расчистить место, а в это время фотограф налаживал работающую на батареях вспышку. Через несколько минут можно было опять начать съемку.

Рено гордо стоял в центре освещенного пространства, самодовольно направив автомат на группу иранских солдат и офицеров, поднявших руки вверх, словно пытаясь поймать ладонями падающий снег.

Рено подумал, что в такой день отлично быть американцем.

Капитан южноафриканских ВВС Андреас Зидерберг был в плохом настроении. Его эскадрилья глубокого прорыва принимала участие только в наступательных операциях, а сейчас, хотя ему и обещали «выполнение сверхсложного задания», он вел свой самолет против груды ржавого металла.

— У старика Нобуру зуд, — сказал ему начальник, — а мы должны чесать ему спину.

В омском промышленном районе не было даже секретных военных объектов. Но раз японцам так хочется, он это сделает. Зидерберг любил летать и любил воевать, но ему уже начал надоедать деспотизм японцев. Сейчас на базе вспыхнула новая эпидемия болезни Рансимана, и возможности эскадрильи могли быть гораздо эффективнее использованы для передислокации сил на другую, незараженную территорию. Вместо этого они теряли время и бомбили большие груды утиля, разбивая их на более мелкие куски.

Зидерберг невольно улыбнулся. Он представил себе какого-нибудь старого педика на ночной вахте на базе в Омске в момент начала сильных взрывов. Проснись, Иван — казак на дворе.

Зидерберг жалел русских, хотя они и испохабили свою страну. Он чувствовал бы себя лучше, если бы воевал на их стороне, против этих желтокожих иранцев. Тем не менее, когда тебе платят, ты делаешь то, что тебе говорят.

У японцев слабые нервы. Все идет хорошо, а они хотят сравнять Омск с землей, разрушить его до основания. Зачем такая спешка? Глядя на фотографии, сделанные сверху, Зидерберг думал, что если бы они проявили терпение, все бы развалилось само по себе.

Вдруг самолет сильно тряхнуло, и от этого к горлу подступила тошнота.

— Извините, сэр, — сказал второй пилот. — Мы входим в район пересеченной местности. Мерзкая пустыня. Я могу взять вверх, если хотите. На двести метров выше будет лучше.

— Нет, следуй рельефу местности. Будем считать, что это тренировочный полет.

Зидерберг быстро взглянул на четкое изображение на экране монитора, желая проанализировать компьютерное изображение местности. Бесплодная, совершенно никчемная земля.

Второй пилот посмотрел на него.

— По сравнению с этим зрелищем пустыня Калахари выглядит как сады Эдема, — сказал он.

Зидерберг вдруг подумал, что солдатам все равно, на какой земле воевать.

— На севере что-то похожее на южноафриканский вельд, сэр, — сказал второй пилот.

В наушниках неожиданно послышался взволнованный и энергичный голос штурмана:

— Я потерял связь со Старшей Сестрой. Думаю, нам ставят помехи.

— О чем ты говоришь? — требовательно спросил Зидерберг. Он быстро проверил линию связи. Сплошной треск.

— Есть ли какие-нибудь самолеты противника по курсу нашего полета?

— Ничего, — ответил стрелок. — Похоже, что путь свободен.

«Это, наверное, эти чертовы иранцы», — решил Зидерберг. Беспорядочные помехи продолжались.

— Будьте начеку, — приказал он командирам восьми других самолетов эскадрильи. — Сократите число передач. Двигайтесь прямо к району цели. В случае потери связи каждый самолет отвечает за выполнение своего плана атаки.

Все самолеты подтвердили получение приказа. Слышимость была очень плохой, хотя в их распоряжении было лучшее из имевшегося у японцев оборудования связи и они летели очень близко друг к другу. Сигнал едва проходил. О связи же со штабом не могло быть и речи. Постановщики помех, кому бы они ни принадлежали, были достаточно мощными.

Зидерберг совершенно проснулся, несмотря на тяжесть предрассветных часов. Помехи заставили его сосредоточиться. Бортовая система квалифицировала помехи как широкополосные, а не направленные только на их самолеты. Но лучше было перестраховаться.

Задание становилось более интересным, чем он предполагал.

— Давай предпримем все возможные меры радиопротиводействия, — сказал он второму пилоту. — Я хочу изолировать район цели, как только мы войдем в зону действия постановщиков помех, а затем произведем другой расчет дальности цели. Проверь, есть ли помехи на цифровой линии спутниковой связи.

Второй пилот предпочел визуальную проверку результатов определения координат района цели вблизи горизонта, полученных путем триангуляции засечек с японских разведывательных спутников. Частотные каналы попрежнему превосходно действовали, ясно показывая, что вражеские передатчики помех в первую очередь были нацелены на радиоэлектронные средства наземных войск.

На первый взгляд изображение промышленного объекта казалось таким же скучным и неинтересным, как вчера вечером, когда Зидерберг составлял план операции: склады, подходы к ним, заводы, брошенные пустые цистерны из-под горючего.

— Подожди, — сказал Зидерберг. Он нажал на кнопку, чтобы остановить движущееся изображение. Он сидел, подняв голову вверх, как будто бы увидел отличную пернатую дичь.

— Что за чертовщина?

Он пристально смотрел на изображение транспортного вертолета, возникшего на экране, стараясь определить его тип. Было очевидно, что самолет был не советского производства. Он был уверен, что раньше видел такой тип машины в каком-то журнале или на лекции по новой технике, но он не мог вспомнить ее названия.

— Видел ты когда-нибудь их раньше? — спросил он второго пилота.

— Нет, сэр. Мне кажется, я таких раньше не видел.

— Она одна?

— Я вижу только одну.

— Черт возьми, в чем дело? — Он чуть было не пропустил эту машину. Она была тщательно закрыта маскировочной сеткой, напоминающей паутину, которая автоматически выдвигалась из скрытых отсеков в верхней части фюзеляжа.

Такая сетка впервые была использована американцами.

— Боже всемогущий, — сказал тихо Зидерберг. — Это американцы, чтоб им пусто было.

На минуту в кабине наступило молчание.

Затем штурман высказал свое мнение по линии внутренней связи:

— Может быть, русские решили купить американскую систему?

Зидерберг быстро рассчитал время и расстояние между самолетом и точкой сбрасывания бомб.

— Ну что же, — сказал он, как бы продолжая размышлять, — они убедятся, что это было чертовски неудачное вложение капитала.

16

3 ноября 2020 года

Дейзи устало всматривалась в свое отражение в зеркале туалета. Она была рада, что Тейлор не мог видеть ее сейчас. Грязные волосы были собраны в пучок, и от этого кожа на лице выглядела еще хуже. После больших нагрузок или сильного переутомления она всегда выглядела ужасно. Дейзи умылась, к ней вернулась бодрость, но выглядеть лучше она не стала. Быстрым движением она нанесла грим, хотя никогда не умела это делать хорошо.

Все присутствующие в комнате ликовали.

Президент, в предвыборной программе которого почти никакого внимания армии не уделялось, был сейчас похож на ребенка, только что нашедшего новую великолепную игрушку. Он задавал множество вопросов, и собравшиеся члены Комитета начальников штабов старались оттеснить друг друга и ответить на них. Боукветт был на вершине славы. Новых сообщений от разведки, очевидно, не поступало, а первые отчеты о ходе боя и изображения района боевых действий свидетельствовали о том, что операция проходила очень успешно, хотя силы США все еще вели военные действия на-территории Средней Азии. Ни одного сообщения о боевых потерях американцев до сего времени не поступило, и председатель Комитета начальников штабов запрашивал разведывательные станции каждые несколько минут, стараясь проверить полученные сообщения, так как был не в состоянии поверить в масштабы успеха своих войск. Председатель несколько раз пожимал руку Боукветту, поздравляя его с успешным проведением разведывательных, подготовительных операций.