Сидя на холодном металлическом стуле рядом с Тейлором, Хейфец без труда представил себе этого офицера в несколько отличной форме, объясняющим правила применения нового типа лука и стрел.

Мэнни Мартинес не чувствовал в себе силы шутить. Во время маневров, даже в годы мексиканской кампании, он всегда мог скрасить юмором свои выступления на совещаниях. Во всех частях, где командовал Тейлор, начальник службы тыла говорил последним. И Мартинесу всегда удавалось, даже в самые трудные дни, поднять товарищам настроение улыбкой, небольшой шуткой над собой или над окружающими.

Но сегодня веселье покинуло его, и он мрачно ерзал на стуле, ожидая своей очереди говорить, как очереди к дантисту. Никогда еще он не чувствовал такой ответственности, и его угнетал вес свалившихся на него проблем, все прибывавших и прибывавших, — неувязок в системе снабжения и ремонта, сомнений в собственной компетентности и все усиливающегося опасения подвести Тейлора и всех тех, кто доверился ему.

Он проигрывал в уме всевозможные перестановки и ухищрения, с помощью которых удастся получше справиться со все нараставшим количеством поломок и наиболее эффективно переправить обширную тыловую инфраструктуру полка на новые пункты сбора. Прикидывал, как подготовить ремонтные команды к еще не совсем ясным даже для него задачам, которые могут возникнуть после сражения. Мартинес всегда умел находить простые и понятные способы решения проблем обеспечения, обладал даром видеть очевидные ответы, скрытые под ворохом правил и указаний, и гордился этим своим талантом. Теперь же он видел только возможность провала на множестве направлений одновременно.

Он вполуха слушал других выступающих — начальника химзащиты, сообщавшего о последних ударах противника и о типах применяемых им отравляющих веществ; полкового врача, предупреждавшего о вспышках тифа среди беженцев и снова напомнившего о действии и побочных эффектах розданных солдатам и офицерам стимулирующих таблеток, равно как о недостатках лекарства против страха, которым снабжали десантников и необстрелянных солдат, — в войсках его называли «таблетки для самоубийц», так как, несмотря на все уверения в обратном, солдаты считали, что они притупляют нормальный инстинкт самосохранения.

«Если таблетки так хороши, — спрашивали солдаты, — то почему же их не принимают офицеры?»

Мартинес слушал, в глубине души желая, чтобы совещание длилось вечно. Ведь пока оно шло, все они еще балансировали на грани войны, в полушаге от начала сражения, еще имели повод не приступать к выполнению неизбежного долга. Несмотря на пронизывающий до печенок холод, царящий в заброшенном складе, он чувствовал, что потеет.

Ему никогда и в голову не приходило бояться за свою жизнь. Он боялся только поражения.

А потом наступила та самая минута. Голос, заставивший его вздрогнуть, произнес:

— А сейчас мое место займет начальник службы тыла.

Пора.

— Мэнни! — позвал Тейлор, повернув к нему бледное лицо.

Мартинес вскочил на ноги, с удивлением отметив, что его тело, как обычно, полно сил и энергии.

— Добрый день, сэр, джентльмены… — начал он. — К 16.00 по местному времени все боевые машины были полностью заправлены, а огневые системы откалиброваны и заряжены. Что касается снабжения и ремонта, то сделано все, чтобы ничто не могло помешать проведению операции, хотя еще остается под вопросом, сколько М-100 нам в конечном итоге удастся задействовать. Учитывая, что переброска запчастей с машины на машину позволит Первой эскадрилье поднять в воздух «0-8», у нас сорок пять действующих систем из пятидесяти штатных. К тому же существует возможность отремонтировать к началу операции еще одну из систем Третьей эскадрильи, хотя здесь я гарантировать ничего не могу.

— Но, черт возьми, Мартинес, — вскинулся подполковник Рено, — вы и ваш зампотех обещали мне вернуть в строй все три мои сломанные «пташки».

Он лгал. Мартинес знал это, и он знал, что и Рено знает. Рено, генеральский сынок.

— Сэр, — начал Мартинес, — я только сказал вам, что мы сделаем все, что в наших силах. Но…

— В том-то и заключается беда нашей армии, — воскликнул Рено. — Никогда нельзя положиться…

Рено, тот самый, который, как Мартинесу было известно, шутил, что-де «нашему маленькому мексикашке еще предстоит узнать, что заниматься снабжением — нечто большее, чем раздевать машины в темных переулках».

— Подполковник Рено, — вмешался Тейлор глубоким уверенным голосом, — я согласен, что стоит поругаться, чтобы поднять в воздух как можно больше машин. Но я лично убежден, что полковые ремонтные службы очень хорошо работают в интересах всех нас. Более того, отлично работают. Я, командир Седьмого полка, пойду в бой, имея девяносто пять процентов действующей техники. Честно скажу, это больше, чем я ожидал. Сегодня ночью я пересеку рубеж перехода в атаку с чувством уверенности в своих силах и полагаю, что все участники операции могут разделить мою уверенность. — В Тейлоре было нечто такое, что казалось, будто он сейчас прыгнет вперед, подобно голодному тигру. В таких случаях Мартинес отдавал себе отчет, что дисциплину наводит не довольно сдержанная речь Тейлора, а ярость, заключенная в его молчании, напряжение, сквозившее в паузах между тщательно взвешенными фразами и выражающее именно то, что скрывалось за его словами. — Впрочем, — продолжал Тейлор, — я бы отдал приказ о выступлении сегодня ночью, даже если бы знал, что мне придется двигаться на юг, не имея под рукой ничего, кроме камней. Так что я не уверен, что нам следует жаловаться, имея в своем распоряжении сорок пять самых мощных боевых систем, когда-либо существовавших на свете. — Тейлор отвел взгляд от Рено. — Мэнни, меня гораздо больше волнуют калибраторы. Как обстоят дела с ними?

После того, как Старик так решительно встал на его защиту, Мартинесу было вдвойне неприятно переходить к следующей неувязке.

— Сэр, — сказал Мартинес, — как вы знаете, на полк полагается четыре калибратора для электромагнитных орудийных установок на М-100. Из-за заводских неполадок первую партию пришлось в июле отправить назад, но до сих пор мы получили взамен только два прибора модели А-2. Оба мы привезли с собой в Россию, но теперь один из них вышел из строя. Зампотех лично им занимался, и мы ждем срочную замену из Штатов. Но, похоже, у нас будет только один калибратор на все три района сбора.

— А ручная калибровка абсолютно невозможна? — поинтересовался Тейлор.

— Нет, сэр. Орудийная система слишком сложна. Тут дело не в прицелах и стволах, как в старые времена. Требуется перенастраивать электронные системы управления, а для этого нужен рекалибрационный компьютер.

— Ладно. Допустим, у нас только один калибратор. Сколько времени понадобится, чтобы подготовить весь полк для последующих операций?

— Тут все зависит… — начал Мартинес. Он чуть не сказал: «от количества наших потерь», но вовремя спохватился. Так можно накаркать беду. — От множества факторов. Следует учитывать расстояние между районами сбора. Мы в состоянии подправить одну птаху за пятнадцать минут. Но какое-то время требуется еще и на подключение прибора. Я бы сказал — от тридцати до тридцати шести часов. Причем наибольшее время займут перелеты между районами.

— Черт, — выругался Тейлор, — я не хочу, чтобы мы сидели так долго. Исходя из износа во время учебных стрельб, сколько целей может поразить система, прежде чем искажение прицела станет очевидным, и на каком этапе наши орудия становятся не более, чем дорогостоящими хлопушками?

Мартинес задумался. Он знал, что учебные стрельбы сбивают прицелы гораздо в меньшей степени, чем боевые. Но и Тейлор тоже это знал.

— Сэр, практически точность стрельбы начинает падать уже после первого залпа. Но сбой становится очевидным после трехсот — четырехсот выстрелов. Каждая система немного отличается от остальных. Иногда возникает впечатление, что у каждой — свой характер. Лучшие из них сохранят пятидесятипроцентный уровень попаданий после шестисот выстрелов. Но на это нельзя рассчитывать.

Тейлор повернулся на стуле лицом к слушателям.

— Я уверен, что большинство из вас вне себя от счастья от услышанных цифр. Звучит действительно внушительно. Но я нутром чую, что нам придется расстреливать боеприпасы с гораздо большей интенсивностью, чем рассчитывали умники из Форт-Ливенворт. — Тейлор кивнул в подтверждение своих слов. — Лучшая система в мире! Но даже если она сработает как положено, джентльмены, те аккуратные и прилизанные военные игры в Объединенном центре испытаний боеприпасов не учитывают стрельбу по ненужным целям, необъяснимые промахи, путаницу и просто неизбежную бестолковщину боя. Мы получили очень ответственное задание, и действовать нам придется на очень большой территории. И я думаю, что операция на том не закончится. Следовательно, командирам экипажей придется внимательно следить за системами автоматического обнаружения целей, чтобы убедиться, что мы уничтожаем именно то, что нам надо, а не расстреливаем один и тот же «джип» по десять раз. Можно использовать технику, можно даже полагаться на нее — но, в конце концов, нельзя ей доверять. — Тейлор холодно уставился на подчиненных, насупив покрытый шрамами лоб. — Не забывайте об этом. И — думайте.

Последние слова прозвенели металлом и повисли в холодном воздухе.

Откинувшись на спинку стула в более расслабленной позе, он продолжил:

— Ну, ладно. Исправный калибратор сперва поступит в распоряжение Второй эскадрильи — район «Платина», затем переходит в «Серебро» к Первой и, наконец, в «Золото» к Третьей эскадрилье, если только развитие событий не внесет коррективы в наш план. У тебя что-нибудь еще осталось, Мэнни?

— Нет, сэр. Ничего такого, о чем следовало бы говорить на общем совещании. Мы по-прежнему собираемся убраться отсюда к рассвету, но ремонт М-100 не позволяет нам начать сворачивать мастерские. — Мартинес пожал плечами. — Но это — моя проблема.

— Не бойся перегнуть палку. Весьма вероятно, что стратегические системы японцев засекут нас на взлете, и я не хочу оставить им здесь объекты для атаки. Мэнни, как только сможешь, немедленно убирайся отсюда вместе со всеми своими снабженцами и чумазыми механиками. Если надо, отправляйтесь маленькими группами, но эвакуируйтесь все. Вы нам понадобитесь на новых местах.

— Да, сэр, — отозвался Мартинес. Но он не знал, успеет ли. Оставалось еще столько дел…

Работе не было видно конца, и где та граница, за которой можно остановиться и сказать: все, больше делать нечего, теперь можно собирать инструменты и двигаться в путь. Только справишься с одной проблемой, как — глядь — к тебе опять несется пара взволнованных лейтенантов, чтобы сообщить о двух новых.

«Будь сильным, приятель, — твердил себе Мартинес. — Будь твердым. Как Старик Эль Диабло».

Пришел черед настоящего дела. Настоящего дела.

Закончив сообщение, Мартинес вдруг едва удержался от смеха, вспомнив, как пример самого черного юмора, однажды сказанные ему Тейлором слова.

«Всегда можно определить, когда приближается бой, — заявил тогда Старик. — Все начинает идти наперекосяк».

Они с Тейлором сидели в трактире в уродливом маленьком мексиканском горном городке под названием Бонита. А Мартинес посмеялся, думая, что то и был бой — беготня за оборванными бандитами по пустынным горам. Он заливался счастливым смехом, попивая легкую терпкую «Маргариту», уверенный, что держит все под контролем и что так будет всегда. А Тейлор улыбнулся улыбкой мертвеца, положив на стол ноги в сапогах со шпорами.

Тейлор знал, что говорил. Он знал гораздо больше, чем мог себе представить молоденький капитан-квартирмейстер.

Настоящее дело.

Тейлор стоял перед своими офицерами. Он знал, как зовут каждого, даже самых молодых и недавно назначенных в полк. Но знать людей — совсем другое. На лицах своих подчиненных он замечал в разной степени выраженные признаки волнения и бравады, невежества и энтузиазма. Даже сейчас бой являлся не только соревнованием машин, но и результатом бесчисленного множества решений, принимаемых коллективом людей. Его обязанностью было подготовить эту группу к войне. Они служили под его началом недолго, и он знал, что подготовил их недостаточно хорошо. Но еще Тейлор знал, что времени не хватает никогда и никто не бывает подготовлен идеально.

Он сознавал, что многие из них, особенно молодые, ждали от него речи. Будь то в кино, для речи обязательно нашлось бы место, но он полагал, что никакие его словеса не сравнятся с несколькими лишними минутами, проведенными ими с собственными подчиненными и посвященными дополнительным разъяснениям и уточнениям. Цель, которую он преследовал, сведя их всех вместе, уже достигнута. Они знают, что не забыты, не покинуты, не оставлены одни.

Каждый человек — часть одного большого целого. И совещание тянулось достаточно долго, чтобы успокоить даже самых взволнованных, чтобы пробудить в каждом неодолимое желание вскочить со стула и приступить к работе.

Мэнни волнуется, но это ничего. Тейлор в него верил. И в Мередита, мучающегося от того, что не смог сосчитать все волоски на головах противника. И в Хейфеца, чья храбрость порождена отчаянием. И в лейтенанта в заднем ряду, который как-то вечером в офицерском клубе смутил Тейлора, пустившись в пространные извинения из-за того, что его родители обеспечили ему лучшую косметическую хирургию, чтобы скрыть шрамы от болезни Рансимана. Он еще сказал, что не хочет, чтобы Тейлор не счел его настоящим мужчиной. А Тейлор настолько удивился, что не нашел ни слова в ответ.

Он знал, что Теркус смело и решительно поведет свою эскадрилью, но все же направил туда Счастливчика Дейва проследить, чтобы тот не стал слишком уж смелым и решительным. Он даже верил, что Рено превзойдет самого себя в кризисной ситуации, ведь за его плечами будет маячить призрак его отца. Он верил в усмехающихся молодых десантников с их крутыми татуировками, в механиков и оружейников. Он искренне верил в то, что большинство мужчин, сидящих перед ним, в трудный час откроют в себе большие возможности, чем сами ожидали.

Но он не верил в себя, в то, что сможет сейчас найти для них верные слова. За свою жизнь он слишком много прочитал книг и теперь боялся, что слова, которые он скажет, родятся не в его сердце и голове, а невольно припомнятся из какой-нибудь давно прочитанной книги и, следовательно, прозвучат фальшиво.

Лучше вообще ничего не говорить.

Он хотел бы рассказать им о выцветшем красно-белом флаге, который лежал сложенным в его кармане. О том, как снял его с крыши в африканской глухой дыре и пронес на себе много миль, много лет. Он хотел бы достать его и показать им, как показывают древнюю реликвию детям и внукам. Вот. Вот я какой.

Но он знал, что и для этого не найдет слов.

Как и для того, чтобы рассказать, как долго он ждал сегодняшнего дня, как мечтал о нем, хотя умом и понимал, что любой здравомыслящий, порядочный человек может мечтать только о мире.

Он дотронулся до сукна советской шинели, которую по-прежнему носил, чувствуя сквозь грубый материал то место, где лежал старый стяг. Он до сих пор там, успокоил он себя.

Тейлор не вынул его. Вместо этого он начал расстегивать шинель, не отводя взгляда от точно так же одетых офицеров.

— Давайте выкинем эти чертовы тряпки, — сказал он. — И займемся делом.