— Что-то я не слыхал, — со смирением в голосе отозвался Хью, — чтобы святые желали почестей для себя, я-то всегда считал, что они помышляют лишь о славе Господней. Потому мне трудно судить о том, какова же истинная воля самой святой. Другое дело, что ваше аббатство хочет воздать ей должную честь. Намерение благочестивое, но… Всю свою жизнь после чудесного воскрешения эта благословенная дева прожила в наших краях, здесь же она и похоронена, и если мои прихожане — чего греха таить — и запустили ее могилу, то все же знали, что в трудную минуту они всегда могут на нее положиться. Сдается мне, для валлийской святой это не так уж мало. Я уважаю волю принца и епископа, однако, принимая это решение, они, видать, не подумали о том, что почувствуют мои прихожане, если их святыню выкопают из могилы и увезут в Англию. С высоты короны и митры это, наверное, представляется не слишком важным — в конце концов, святая есть святая, где бы и покоились ее кости. Но я вам прямо скажу — гвитеринцам это вряд ли придется по нраву!

Воодушевленный доморощенным красноречием священника и звучавшим в его речах подлинно валлийским духом, Кадфаэль перехватил инициативу у Уриена и перевел сам — с жаром, подобающим скорее барду, нежели монаху.

Случайно он отвел глаза от встревоженных лиц слушателей, и взгляд его упал на другое лицо за оградой, тоже изрядно обеспокоенное. Девушка с шелковистыми каштановыми волосами, нежным личиком и губками как лепестки розы, созданными для смеха, так и застыла на месте как вкопанная. Позабыв обо всем на свете, она смотрела на брата Кадфаэля, а брат Джон — тот не сводил с нее глаз. Все это не укрылось от Кадфаэля, но в следующий миг девушка смутилась, залилась румянцем и торопливо заспешила прочь. Джон еще долго таращился ей вслед.

— На самом деле все это не так уж важно, — произнес приор Роберт, мягко, но со скрытой угрозой. — Ваш принц и ваш епископ высказали свое мнение достаточно ясно, и спрашивать прихожан! нет никакой надобности.

И эти слова тоже перевел Кадфаэль. Уриен предпочел промолчать, оставаясь как бы в стороне.

— Нет! — решительно возразил отец Хью, твердо уверенный в своей правоте. — Чтобы решить такой важный вопрос, необходимо созвать сход всех свободных общинников и напрямик изложить им суть дела. Вне всякого сомнения, прихожане не станут пренебрегать волеизъявлением принца, но они должны выслушать вас и сами решить, согласны они или нет. Я завтра же соберу сход, и вот если он одобрит ваше намерение, тогда и считайте, что дело сделано.

Приор бросил на Уриена суровый, почти вызывающий взгляд, но тот выдержал его и сказал:

— Отец Хью прав. Вы поступите правильно, если испросите разрешения и у жителей Гвитерина. Они глубоко уважают своего епископа, чтят короля и его сыновей — так что, думаю, вам не стоит обижаться из-за этой отсрочки.

Приор Роберт вынужден был согласиться с этими доводами. Он понимал, что ему необходимо время, чтобы спокойно обдумать свою тактику и подготовить обращение к сходу. Поэтому, когда Уриен встал и заявил, что миссия его выполнена и ему пора ехать, поднялся и приор. Выпрямившись во весь рост, — а он был уж всяко на полголовы выше любого из собравшихся, — Роберт молитвенно сложил руки и, взглянув на солнце, сказал:

— До вечерни осталось еще часа два, а то и более. Отец Хью, я хотел бы пойти в церковь и провести это время в молитве, дабы Всевышний наставил меня на путь истинный. Тебе, брат Кадфаэль, лучше всего остаться с отцом Хью и помочь ему во всех его приготовлениях, а ты, брат Джон, отведи лошадей и мулов, куда тебе укажут, да последи, чтобы о них позаботились. Остальные братья будут вместе со мной молить Господа об успешном завершении нашего паломничества.

Величавой поступью, высоко держа украшенную серебристыми сединами голову, приор вышел из сада и направился к церкви, однако при входе ему пришлось наклониться, чтобы пройти под каменной аркой. Брат Ричард, брат Жером и брат Колумбанус следовали за ним по пятам. Должно быть, они собирались обсудить, как получше убедить гвитеринцев на предстоящем сходе и какими церковными карами стоит их постращать.

Брат Джон внимательно смотрел вслед приору, и когда тот с достоинством склонил свою серебристую голову ровно настолько, чтобы не задеть о притолоку, разочарованно хмыкнул — похоже, он рассчитывал, что Роберт приложится темечком о камень. Видать, путешествие, новые впечатления и работа на свежем воздухе пошли Джону на пользу: выглядел он еще здоровее и бодрее, чем обычно.

— Я всю дорогу надеялся, что мне выпадет случай взобраться на спину этого серого скакуна, — заметил Джон, — а то наш брат Ричард болтается на нем, словно куль с овсом. Хорошо бы, до конюшни отца Хью оказалось не меньше мили.

Отец Хью собирался разместить гостей в домах своих прихожан, из тех что были побогаче и жили неподалеку — по валлийским меркам, хотя, по английским понятиям, это были не ближние соседи.

— Разумеется, отцы приор и субприор остановятся в моем доме, — сказал священник, — а сам я переночую на сеновале. Мой здешний выгон маловат для ваших лошадок, а конюшни у меня и вовсе нет, зато у кузнеца Бенеда, что живет малость повыше пойменных лугов, выгон отменный, и есть добрые стойла, а над ними чердак с сеновалом. Ваш молодой брат может устроиться там на ночь, ежели он, конечно, не возражает против того, чтобы разлучиться с товарищами. Тебе же, брат Кадфаэль, и двум другим братьям предоставит ночлег Кэдваллон — усадьба его одна из самых больших в наших краях. До нее отсюда с полмили будет, ежели идти через лес.

Однако перспектива остановиться в одном доме с Жеромом и Колумбанусом Кадфаэля отнюдь не порадовала.

— Отец Хью, — обратился он к священнику, — из всех нас только я свободно говорю по-валлийски, и потому, наверное, мне было бы разумнее держаться поближе к приору Роберту. Я бы с удовольствием переночевал вместе с тобой на сеновале, если ты, конечно, не против.

— Как пожелаешь, — отозвался Хью, — я буду только рад твоей компании. А сейчас мне надо втолковать этому молодому брату, как добраться до кузницы.

— Стало быть, я тебе пока не понадоблюсь. Что до Джона, то этот малый распрекрасно поймет тебя на любом языке, а то и вовсе без слов. Я же чуток прогуляюсь, провожу немного Уриена да полюбуюсь окрестностями — глядишь, и знакомство с кем заведу, уж больно по душе мне пришлись здешние края, да и люди тоже.

Брат Джон вышел из маленького загона, ведя на поводу двух рослых лошадей и несколько мулов. При виде коней глаза у отца Хью загорелись, точь-в-точь как у Джона, и он принялся любовно оглаживать лоснящиеся лошадиные бока и холки.

— Да, — мечтательно протянул он, — давненько я не сиживал на добром коне!

— Так за чем же дело стало, отче, — улыбнулся Джон. Он прекрасно понял если не слова священника, то его интонацию и выражение глаз. — Глянулся тебе чалый, так и полезай на него. Прокатимся с ветерком.

С этими словами Джон, сложив чашечкой могучую ладонь, подставил ее под ногу отца Хью и мигом подсадил удивленного и растроганного священника в седло. Сам он вскочил на серого и держался поблизости, на случай, если немолодому отцу Хью потребуется поддержка, священник крепко сжал конские бока загорелыми коленями — он вовсе не забыл, как ездят верхом.

— Смелее, отче! — рассмеялся Джон. — Вижу, мы с тобой знатные наездники. А ну давай, кто быстрее!

Уриен, подтягивая подпругу, проводил взглядом удалявшихся всадников.

— Эти двое сейчас счастливы, — задумчиво промолвил он.

— Я с каждым днем все больше дивлюсь, как этого парня вообще занесло в монастырь, — отозвался Кадфаэль.

— Или тебя, например, — с улыбкой произнес Уриен, вставляя ногу в стремя. — Поехали, если хочешь познакомиться с окрестностями. Проедемся по долине, а у холмов я с тобой распрощаюсь.

Они расстались на холмистом, поросшем лесом гребне, откуда была видна бычья упряжка, по-прежнему упорно прокладывавшая уже вторую борозду. Это ж надо — одолеть две борозды за день, по такой-то земле!

— Вот у кого стоило бы поучиться вашему приору, — молвил Уриен, кивая в сторону подзывавшего быков паренька. — В наших краях лучше всего убеждать людей добрым словом да хорошим примером, не любит здешний народ, когда им командуют. Впрочем, что я тебе говорю, — ты ведь и сам из Уэльса.

Кадфаэль провожал Уриена взглядом, пока тот не скрылся среди деревьев, и направился вниз с крутого холма прямо к реке. Он решил вернуться в Гвитерин, но другим путем. На опушке леса он остановился в тени раскидистого зеленого дуба и взглянул через залитые солнцем луга и серебрившуюся ленту реки — туда, где натужно упирались быки, взрыхляя тяжелую почву.

Отсюда, не слишком уж с большого расстояния, было видно, как лоснились от пота шкуры животных и тянулась за лемехом темная влажная полоса. За плугом шел пахарь — смуглый, невысокого роста, но могучего сложения. В его косматой шевелюре поблескивала седина. Тот же, кто подзывал быков, был молод, высок и строен, его вьющиеся льняные кудри падали на плечи. Несколько прядей прилипло к вспотевшему лбу. Пятился он легко и свободно, ни разу не обернувшись назад, словно у него глаза были на затылке. За день парень немного охрип, но все же голос его оставался ласковым и веселым и действовал на животных лучше всякого бодреца. Он расхваливал и улещал утомленных быков, говорил, что они славно потрудились, что осталось совсем немного, что скоро они пойдут домой, где их ждет отдых и корм, которые они заслужили, и что он любит их и гордится ими. Он обращался к бессловесным тварям будто к крещеным душам, а те в ответ, не сводя с него глаз, всем своим весом наваливались на тяжкое ярмо и, видать, готовы были пахать хоть до скончания века, лишь бы ему угодить. Наконец, доведя борозду до конца, упряжка остановилась. Светловолосый парень подбежал к опустившим головы, взмокшим быкам, обнял за шею одного и почесал за ухом другого.

«Ну ты и ловок, — подумал Кадфаэль, — вот только хотел бы я знать, каким ветром тебя в Уэльс занесло?»

И в этот момент что-то маленькое, кругленькое, но довольно тяжелое, пробившись сквозь густую листву, шлепнулось прямо на выдубленную непогодой бритую макушку Кадфаэля. Монах в сердцах хлопнул себя ладонью по тонзуре, добавив к этому жесту пару словечек, вовсе не приличествующих духовному лицу. Впрочем, это оказался всего лишь прошлогодний желудь, успевший, однако же, за зиму иссохнуть и затвердеть, словно камушек. Подняв голову, Кадфаэль всмотрелся в пышную листву, светлые весенние тона которой уже сменялись более густыми красками лета, и ему показалось, что ветви колышутся и шуршат. Между тем ветра не было, да и крохотный желудь вряд ли мог растревожить могучую крону. Правда, непонятный шорох быстро стих — может, даже слишком быстро.

Кадфаэль сделал вид, будто собирается уйти, а сам, скрывшись за кустами, обогнул лужайку и вышел с другой стороны — посмотреть, клюнула ли рыбка на наживку. Маленькая босая ножка, слегка поцарапанная о сучья, свесилась с дерева. Кто-то раскачивался на ветке — видно, какой-то мальчуган собрался спрыгнуть вниз. Кадфаэль вгляделся и тут же с улыбкой отвел глаза и отвернулся. Однако он не ушел, а еще раз пройдя за кустами, с невинным видом появился на полянке, прямо перед пташкой, которая как раз выпорхнула из гнездышка. И оказалось, что это не мальчишка, как он подумал было вначале, а девушка, и прехорошенькая. Она оправила юбку и выглядела вполне благопристойно, даже маленькие босые ножки скрывала трава.

Они стояли и смотрели друг на друга — с откровенным любопытством и безо всякого смущения. Девушке было на вид лет восемнадцать-девятнадцать, возможно, она была и моложе, но казалась совсем взрослой благодаря тому, что держалась уверенно и с достоинством, — будто и не она только что соскочила с дерева. Несмотря на растрепанные волосы и босые ноги, она была не простой крестьянкой — иначе вряд ли могла бы носить чудесное голубое платье из тонкой шерсти с вышивкой по рукавам и вороту. И, спору нет, она была красива. Овальное лицо с правильными чертами обрамляли падавшие на плечи волнами темные, почти совсем черные волосы, отливавшие багрянцем в солнечных лучах. Ее большие, опушенные длинными темными ресницами глаза, с неподдельным интересом глядевшие на Кадфаэля, были того же цвета, что и волосы, ну точно спелые сливы.

— Ты один из тех монахов, что приехали из Шрусбери, — заявила девушка. К немалому удивлению брата Кадфаэля, она произнесла это по-английски, легко и уверенно.

— Точно, — признал Кадфаэль, — только хотелось бы знать, как это ты о нас выведала так скоро? Вроде бы тебя не было среди тех, кто отирался возле плетня отца Хью, пока мы беседовали в саду. Помнится, мелькала там одна хорошенькая девушка, да только не такая черненькая, как ты.

Незнакомка улыбнулась лучистой, обворожительной улыбкой.

— А, это, наверное, была Аннест. Нынче в Гвитерине уже всяк знает, кто вы такие и зачем пожаловали. И знаешь что, — голос девушки зазвучал серьезно, — нам все это вовсе не нравится. Прав отец Хью — что это вы задумали: забрать от нас святую Уинифред? Она здесь уже Бог весть сколько времени, и никто до сей поры о ней и не вспоминал. По-моему, это не честно и не по-соседски.

«Надо же, как говорит бойко, — подумал монах, ибо английский язык звучал в ее устах, словно был для нее родным. — Что же могло заставить девчонку так хорошо его выучить? Не иначе как любовь».

— По правде сказать, я и сам-то не больно уверен в том, что мы правы, — уныло согласился с ней Кадфаэль. — Признаться, когда я слушал отца Хью, то ловил себя на мысли, что зря мы все это затеяли. Девушка пристально взглянула на него и нахмурилась, как будто у нее зародилось какое-то сомнение или подозрение. Ясно было, что, кто бы там ей ни рассказал, она знала, о чем шла речь в саду у отца Хью. Поколебавшись, девушка неожиданно обратилась к брату Кадфаэлю по-валлийски:

— Должно быть, ты тот самый монах, что знает наш язык. Это ведь ты переводил слова отца Хью? Ты говоришь по-валлийски? Понял, что я сейчас сказала?

Похоже, это беспокоило ее гораздо больше, чем можно было предположить.

— Конечно, я ведь такой же валлиец, как и ты, дитя, — добродушно отозвался Кадфаэль. — Я вступил в Бенедиктинский орден уже в годах, и надеюсь, что не забыл свой родной язык. А вот как вышло, что ты здесь, в сердце Роса, выучилась говорить по-английски не хуже меня?

— Нет, нет, — торопливо возразила девушка, — я английский только чуточку знаю — просто думала, что ты англичанин, вот и решила попробовать поговорить с тобой. Откуда мне было знать, что ты и есть тот самый брат.

«Странно, — подумал Кадфаэль, — почему ее так волнует, что я знаю два языка? И отчего она все время украдкой посматривает в сторону реки?»

Монах и сам незаметно бросил туда взгляд и приметил того высокого светловолосого юношу, который, несомненно, умел управляться с быками лучше всех в Гуинедде, и при этом не был валлийцем. Быки остановились у реки и пили воду, а парень оставил свою упряжку и, рассыпая сверкающие брызги, шел вброд, определенно направляясь к уже знакомому Кадфаэлю высокому дубу.

«Ага! — смекнул монах, — девчонка-то сидела на дереве и дожидалась этого малого — стоило ему закончить работу, как она тут же спустилась вниз».

— Мне так стыдно за мой английский, — умоляюще, проговорила девушка, — пожалуйста, не рассказывай никому!

Она явно хотела, чтобы монах поскорее ушел, и при этом надеялась, что он будет держать язык за зубами. Кадфаэль сообразил, что задерживаться дольше было бы неловко.

— Я и сам смущался, когда начал учиться говорить по-английски, так что не бойся, все останется между нами. Ну а сейчас мне пора возвращаться, а то, не ровен час, опоздаю к вечерне.

— Бог тебе в помощь, отец, — с радостью и облегчением промолвила девушка.

— И тебе, дитя мое.

С этими словами Кадфаэль ушел, тщательно выбирая дорогу, — так, чтобы не наткнуться ненароком на светловолосого юношу.

Она долго смотрела ему вслед, а потом порывисто обернулась навстречу молодому человеку, который уже перебрался через отмель и карабкался на берег. Кадфаэль подумал, что она догадалась, как много он успел заметить. Впрочем, наверное, она поняла, что он не любитель совать нос в чужие дела, а потому успокоилась и положилась на его слово. Да, валлийской девушке из хорошей семьи, которая носит такое красивое платье с вышивкой, надо быть поосторожней, если она встречается с чужаком без рода и племени. Здесь живут кланами, и не принадлежать к общине — значит не иметь ни земли, ни средств к существованию. А парнишка славный: и собой хорош, и работа у него в руках спорится, и в животине, видать, души не чает.

Уверившись, что кусты скрыли его полностью, Кадфаэль оглянулся и увидел, как юноша подошел к девушке и они робко замерли, не касаясь друг друга. Больше он назад не смотрел.

«Что мне сейчас на самом деле нужно, — размышлял монах, возвращаясь назад, к гвитеринской церкви, так это добрый собутыльник — такой, чтобы знал в приходе всех и каждого и был бы не прочь поговорить по душам. Веселая компания да хорошая выпивка были бы в самый раз».