Хроники брата Кадфаэля (№1) - Страсти по мощам

— А тебя не заинтересовало, — спросила Сионед, — что я больше не беспокоюсь о том, что случилось с Энгелардом и куда он подевался?

— Ни капельки, — улыбнулся Кадфаэль. — Ты прекрасно знаешь, где он и как связаться с ним, когда потребуется. Я думаю, есть у вас два-три местечка поукромнее, чем тот дуб, — вот в одном из них Энгелард сейчас и отсиживается, а нет — так скоро туда придет. Сдается мне, ты считаешь, что там он в безопасности. И не говори мне ничего, разве что тебе потребуется помощь или посланец.

— Если захочешь, то можешь стать моим посланцем, — отозвалась девушка.

Процессия вышла из леса у кромки полей Ризиарта. В стороне от дороги с мрачным, отстраненным видом стоял приор Роберт, а позади него держались остальные монахи. Весь облик приора, сложенные руки и слегка склоненная голова указывали на почтение к смерти и сочувствие к близким покойного, но отнюдь не на примирение с усопшим. Бунтовщик, брат Джон, сидел теперь под крепким запором, и приор дожидался лишь отставшего Кадфаэля, чтобы удалиться с подобающей важностью.

— Если увидишь Передара, скажи ему: я думаю, отцу хотелось бы, чтобы он был среди тех, кто нес его тело, и мне жаль, что он ушел. И еще скажи, что он поступил великодушно, и пусть не сомневается в том, что я ему благодарна. — При этих словах, обращенных к Кадфаэлю, Сионед чуть улыбнулась.

Они уже подходили к воротам, когда навстречу им вышел управляющий, дядюшка Меурис. Его мягкое добродушное лицо дрожало, искаженное гримасой горя и отчаяния.

— И непременно приходи завтра, — еле слышно шепнула Сионед и прошла в ворота следом за телом своего отца.

Глава шестая

Вряд ли Кадфаэлю удалось бы так скоро исполнить просьбу Сионед — ибо вздумай он зайти в дом Кэдваллона, ему пришлось бы отпрашиваться у приора и придумывать какой-нибудь предлог — когда бы не случай. Миновав усадьбу, монах углядел ярдах в пятидесяти от дороги удалявшуюся фигуру человека, который, судя по всему, хотел укрыться в лесном полумраке и остаться незамеченным. Кадфаэль догадался, что это Передар. Юноша не ожидал, что кто-то пойдет за ним следом, и когда отошел от тропы достаточно далеко, чтобы не опасаться нежеланной встречи, остановился. Присев на поваленный ствол, молодой человек прислонился спиной к тонкому деревцу и задумчиво ворошил ногой прошлогодние листья. Кадфаэль направился к нему.

Заслышав приближающиеся шаги, Передар вскинул глаза и поднялся, собираясь, видно, уйти подальше и избежать разговора, но передумал и остался на месте. Он был хмур и неприветлив, однако, похоже, смирился с тем, что ему не уклониться от этой встречи.

— Мне нужно передать тебе кое-что от Сионед, — доброжелательно промолвил Кадфаэль. — Она хотела, чтобы ты помог нести носилки с телом ее отца, но не смогла тебя сыскать. И еще — что ты поступил великодушно и она тебе благодарна.

Неловко переступив с ноги на ногу, Передар отодвинулся глубже в тень. После затянувшейся паузы он сказал:

— Там и без меня народу хватало. Зачем я-то ей понадобился?

— Так-то оно так, — согласился Кадфаэль, — и все же ей недоставало именно тебя. Она считает, что ты один из тех, кто имел на это право. Ты ведь для нее сызмальства был как брат, она и сейчас так же к тебе относится.

Даже в лесном сумраке было заметно, что Передар пребывает в крайнем напряжении, ему и говорить-то было трудно. Со сдавленным горьким смешком он пробормотал:

— Но я-то хотел быть для нее вовсе не братом.

— Это я понимаю. Но в час испытания ты оказался настоящим другом — и ей, и Энгеларду.

Похоже, эта похвала не только не порадовала Передара, но и чем-то задела паренька. Он сник и лицо его помрачнело.

— Стало быть, она считает, что в долгу передо мной, и хочет расплатиться. Но я-то сам ей не нужен.

— Ну-ну, — промолвил Кадфаэль успокаивающе, — я ведь только передал, что меня просили. Ты бы пошел да сам с ней поговорил — глядишь, она втолковала бы тебе то, что мне не под силу. Но вот Ризиарт — он ведь тоже спросил бы о тебе, если б мог.

— Не надо! — вскричал Передар и передернулся, словно от нестерпимой боли, — не говори ничего…

— Прости меня. Я знаю, что для тебя его смерть такое же горе, как и для нее.

Она говорила, что ты был его любимцем и сам его любил.

Юноша горестно вздохнул и, резко повернувшись, направился в глубь леса, не разбирая дороги. Призадумавшись, брат Кадфаэль двинулся назад — очевидно, он, сам того не желая, разбередил болезненную рану.

— Сегодня, дружище, нам с тобой придется вдвоем выпивать, — сообщил Бенед, когда после повечерия Кадфаэль заглянул к нему в кузницу. — Отец Хью еще не вернулся из усадьбы Ризиарта, а Падриг до самой полуночи будет воспевать покойного. Хорошо, что он оказался здесь в такое время. Это большое дело, чтобы славный бард спел над твоей могилой — да и детям на всю жизнь память. Ну а Каю — тому тоже до поры до времени сюда не вырваться. Он освободится, только когда придет бейлиф да примет у него узника с рук на руки.

— Так что ж, выходит, это Каю поручили стеречь брата Джона? — с облегчением спросил монах.

— А он сам на это напросился. Сдается мне, правда, что и девчонка моя его подбивала, только в том большой нужды не было. Твоему брату Джону будет вовсе не худо посидеть денек-другой под их присмотром — ты уж за него не беспокойся.

— Даже и не думаю, — откликнулся Кадфаэль, — а что, ключи от темницы, где он сидит, тоже у Кая?

— У него, можешь не сомневаться. Я слыхал, что принц Овейн нынче где-то на юге — так что, думаю, у шерифа с бейлифом своих дел невпроворот, и навряд ли они сломя голову помчатся в Гвитерин, разбираться с чепуховым делом о непослушании какого-то монаха.

Бенед тяжело вздохнул, держа в руке рог, который на сей раз был наполнен молодым красным вином, и признался:

— Знаешь, мне сейчас другое покоя не дает: как это меня угораздило указать на синюю метку, да еще у нее на глазах. Правда, не я, так кто-нибудь другой все равно указал бы. Конечно, теперь, когда у нее из родни остался один дядюшка Меурис, Сионед сама себе хозяйка и может делать что вздумает, — из старика-то она веревки вьет. А я вот засомневался — ну где сыщешь такого дурака, чтобы оставил в мертвом теле стрелу со своей меткой, дескать, глядите — вот он я. Разве только его спугнули и пришлось уносить ноги, но мне все же сдается, что ежели кто задумал такое грязнее дело, то куда как сподручнее было бы напасть исподтишка с ножом. А чтобы так, из лука — трудно в это поверить, хотя, конечно, всякое бывает.

По угрюмой физиономии Бенеда можно было догадаться, что его беспокоит не только это. Его мучила совесть — выходило, что, указав на Энгеларда, он как будто попытался отделаться от наиболее удачливого соперника.

Кузнец печально покачал головой:

— Честно говоря, я порадовался, когда он так лихо прорвался, но еще больше порадуюсь, если он, после всей этой заварухи, уберется к себе в Чешир. Но все-таки трудновато представить себе, что он убийца.

— Мы могли бы вместе пораскинуть мозгами, — предложил Кадфаэль, — ежели ты, конечно, не против. Ты ведь здешний народ знаешь лучше меня. Давай, исходить из того, что все, сказанное Сионед сгоряча нашему приору, не ей одной в голову приходило. И вправду — заявились мы сюда, и тут же начались раздоры. Не так уж важно, кто тут прав, кто виноват, — главное, что Ризиарт был для нас единственной помехой, — и его убили. Как тут не заподозрить незваных гостей, и не одного Роберта, а всех нас.

— Разве можно думать такое о преподобных братьях, — воскликнул пораженный Бенед, — ведь это святотатство!

— Э, приятель, все мы не без греха: бывает, что порой и короли, и аббаты поддаются искушению. Лучше посмотрим, кто в этот день где был и что делал. Мы, все шестеро, до окончания мессы находились вместе, на виду друг у друга. Потом приор, брат Ричард и я остались с отцом Хью. Поначалу сидели в саду, а примерно за час до полудня хлынул дождь, и мы перебрались под крышу. Из нас четверых в лес никто не мог уйти — это уж точно. Да и брат Джон все время был на глазах, возле дома вертелся — это и мы можем подтвердить, и Мараред. Единственный, кто отлучался до того, как мы собрались идти к вечерне, это брат Ричард. Он сам вызвался пойти поискать Ризиарта или узнать о нем что-нибудь. Ричарда не было часа полтора, и вернулся он с пустыми руками. Ушел он через час после полудня, причем, заметь, в лес, и говорит, что никого не встречал до того, как примерно в половине третьего заглянул на обратном пути в усадьбу Кэдваллона, порасспросить о Ризиарте сторожа. Ну, это проверить можно — надо будет со сторожем переговорить. Двоих наших братьев с нами не было, но где они находились, хорошо известно. Брату Жерому и брату Колумбанусу было велено отправиться в часовню святой Уинифред и молиться там о примирении. Там они и оставались, пока за ними не прибежал посланец от отца Хью. Каждый из них может поручиться за другого.

— Я тебе вот что скажу, — промолвил Бенед, — благочестивые братья убийцами не бывают.

— Послушай, — убежденно сказал Кадфаэль, — в миру благочестивые люди попадаются не реже, чем в монашеских орденах да святых обителях, а по правде сказать, и среди язычников знавал я людей, не менее достойных, чем среди христиан. В Святой Земле встречал я сарацин, которым доверял больше, чем иным из нашего Христова воинства. Почтенные люди, великодушные и учтивые — любой из них счел бы за бесчестье драть глотку, торгуясь на базаре, тогда как для некоторых христиан это было в обычае. Принимай человека таким, каков он есть, ибо все мы одинаковы — что под мантией, что под рубищем. Судьба людям выпадает разная — но скроены-то все по одной мерке. Ну да это так, к слову пришлось. Стало быть, выходит, что из нас только брат Ричард мог оказаться неподалеку от того места, где произошло убийство, да только он-то как раз меньше всех похож, на убийцу. Ну ладно, попробуем посмотреть пошире, может, Ризиарт погиб вовсе не из-за святой Уинифред. Были ли у него недруги в Гвитерине? Возможно, кто-то затаил злобу, не осмеливаясь поднять на него руку, а когда приехали мы и затеяли эту бучу, решил воспользоваться удобным случаем.

Бенед задумался, потягивая винишко.

— Сдается мне, не найдется на свете человека, которому никто ни разу не пожелал бы сквозь землю провалиться, но пойти на убийство — это совсем другое дело. Что далеко идти — в свое время и у отца Хью с Ризиартом была размолвка из-за земельного надела — уж такие страсти разгорелись, только держись. Но они разрешили спор, как велит обычай, по свидетельству соседей, и с тех пор друг на друга зла не держали. Случались и другие тяжбы, а ты слыхал когда-нибудь про валлийского землевладельца, у которого их не было ? Одна, помнится, была у Ризиарта с Рисом, сыном Кинана, из-за спорной межи, а другая из-за отбившейся от стада скотины. Но чтобы из-за этого пролилась кровь — такого не бывало. Мы здесь свои споры разрешаем по закону. Но одно бесспорно — весь Гвитерин знал о том, что в полдень Ризиарт направится к отцу Хью, а стало быть, под подозрение можно взять весь приход.

Дальше этого предположения они не двинулись. Круг подозреваемых оказался очень широк, и Энгелард попадал в их число, хотя, по убеждению Кадфаэля, и не был способен на такое подлое дело. Но нельзя было исключить никого — ни соседей, таких как, например, Кэдваллон, ни вилланов из поселка, ни собственных слуг Ризиарта.

Это мог быть кто угодно, размышлял Кадфаэль, возвращаясь по благоухающей лесными ароматами темной тропинке к дому отца Хью, — но, уж конечно, не этот парнишка, Передар. Он ведь был любимцем Ризиарта, рос у него на глазах и любил его как родного отца. Однако он сам сказал, что любовь может завести человека далеко, даже против его собственной природы, — сказал, имея в виду и Энгеларда, и самого себя. А потом — уж это-то Кадфаэль своими глазами видел — он помог Энгеларду бежать, и побудила его к тому, вероятно, тоже любовь. А теперь он не хочет принять благодарность Сионед и ее дружбу, потому что это не любовь, а ему от нее не нужно ничего, кроме любви. Впрочем, у него могли быть и другие, тайные причины. Эка он припустил в лес, точно за ним демон гнался!.. Демон-то демон, да вот тот ли? Ведь с кончиной Ризиарта паренек не только ничего не выиграл, но и лишился надежного союзника, который без устали уламывал дочку выйти за него замуж. Так или иначе, Передар оставался для Кадфаэля загадкой, и это его тревожило.

В эту ночь отец Хью так и не вернулся домой из усадьбы Ризиарта. Брат Кадфаэль улегся на сеновале один, а рано поутру, памятуя о том, что брат Джон сидит под замком и некому позаботиться о еде, поднялся и занялся этим сам, а потом направился в загон к Бенеду, присмотреть за лошадками, которые нынче остались без конюха.

Работать на свежем воздухе было куда приятнее, чем сидеть и слушать разглагольствования приора, жаль только, что нужно возвращаться в дом отца Хью, на предстоящее собрание капитула, и опаздывать нельзя. Приор Роберт и здесь требовал неукоснительного соблюдения тех же порядков, что и в обители, и, хотя в Гвитерин братья приехали ненадолго, проводил собрания капитула каждое утро.

Монахи собрались в саду — теперь их осталось пятеро. Возглавлявший их приор Роберт держался как всегда торжественно и чинно. Брат Ричард прочел выдержки из житий тех святых, день которых выпадал на сегодня и на завтра. Брат Жером восклицал и поддакивал с обычным для него льстивым подобострастием. Но вот с Колумбанусом, как показалось Кадфаэлю, творилось что-то неладное. Вид у него был отсутствующий, а ярко-голубые глаза затуманены. Всякого, кто видел Колумбануса, поражал контраст между его могучим телосложением, гордой посадкой белокурой аристократической головы и смиренной, угодливой манерой держаться. Но в это утро молодой монах, видимо, так терзался по поводу какого-то своего греха — Бог; весть, подлинного или мнимого, — что на него жалко было смотреть. Брат Кадфаэль вздохнул — того и гляди, с ним опять приключится припадок, вроде того, из-за которого они здесь очутились. Кто знает — чего ожидать от этого полоумного святоши.

— Итак, у нас осталось только одно дело, — твердо заявил приор Роберт, — и мы должны довести его до конца. Я намерен еще более решительно настаивать на том, что мы имеем несомненное право увезти мощи святой Уинифред в Шрусбери. Правда, должен признать, что пока нам не удалось склонить на свою сторону местных жителей. Вчера я возлагал большие надежды на то, что святая поможет нам в этом благодаря молитвам и бдению наших братьев…

В этот момент брат Колумбанус всхлипнул, и все взгляды обратились к нему. Молодой монах поднялся со своего места, опустил глаза и, смиренно сложив дрожащие руки, обратился к Роберту:

— Отец приор, увы, mea culpa! <Моя вина (лат.)>. Я виноват! Я согрешил и ныне желаю покаяться. Я пришел сюда в стремлении очистить свою душу и прошу наложить на меня епитимью, ибо причина продолжающихся неудач наших кроется в моем нерадении. Позволь мне сказать…

«Ну вот, — подумал брат Кадфаэль с досадой, — и началось. Чуял же я, что он непременно что-то выкинет. Впрочем, и то ладно, что не катается по траве и не бьется в истерике».

— Говори! — доброжелательно разрешил приор. — Мы знаем, что ты никогда не пытался оправдать свои провинности. Полагаю, тебе не стоит бояться, что мы будем к тебе чересчур строги. Обычно ты сам судишь себя без снисхождения.

Что правда, то правда, но верно и то, что, покаявшись вовремя да умеючи, можно рассчитывать избежать осуждения со стороны других.

Брат Колумбанус опустился на колени. Глядя на него, Кадфаэль не мог не восхититься гибкостью и грацией его движений, за которыми угадывалась скрытая сила.

— Отче, вчера ты повелел мне и брату Жерому отправиться в часовню и пребывать там во бдении, ревностно вознося молитвы за примирение, согласие и благополучный исход нашей миссии. Пришли мы вовремя, как я могу судить, около одиннадцати, и, вкусив пиши телесной, зашли в часовню и преклонили колени у аналоев, ибо там есть аналои, да и алтарь содержится в чистоте и благолепии. Но увы, отче, хоть и был я исполнен молитвенного рвения, бренная плоть оказалась слаба. Я и получаса не простоял на коленях, вознося молитвы, как, к величайшему стыду своему, позорно уснул, уронив голову прямо на аналой. И то, что с тех пор, как мы приехали в Гвитерин, я почти не спал, предаваясь размышлениям, никоим образом не может служить мне оправданием. Я должен был молиться, дабы окрепнуть духом и очиститься помыслами, — я же уснул, и тем самым нанес урон нашему святому делу. Должно быть, я проспал весь день, ибо пробудился, лишь когда брат Жером потряс меня за плечо и сказал, что явился посланец отца Хью и зовет нас идти с ним.

Колумбанус перевел дыхание и горячая слеза скатилась по его щеке.

— О нет, не взирайте вопрошающе на брата Жерома. Нет его вины в том, что он сокрыл мое прегрешение, ибо добрый брат не ведал о нем. Лишь только он коснулся меня, я тут же пробудился, встал и вышел вместе с ним. Он полагал, что я молился столь же неустанно, сколь и он, и не заподозрил ничего дурного.

Впрочем, до этого момента никому и в голову не приходило взирать вопрошающе на брата Жерома — Кадфаэль первым бросил на него быстрый взгляд, и был, пожалуй, единственным, кто успел уловить, как на лице умевшего хорошо владеть собой Жерома промелькнуло выражение опаски, тут же сменившееся удовлетворением. Знай Жером, о чем размышляет Кадфаэль, он бы так быстро не успокоился. Ибо, обвинив себя в небрежении, Колумбанус — по простоте душевной — зародил сомнение в том, действительно ли брат Жером провел весь день в часовне святой Уинифред вознося молитвы. Единственный человек, кто мог подтвердить это, все проспал, и получалось, что Жером имел полную возможность отлучиться из часовни и пойти куда угодно.

— Сын мой, — произнес приор Роберт голосом, исполненным всепрощения, каким никогда бы не обратился к брату Джону. — Ты всего лишь человек, а человек по природе своей слаб. И ты сам покаялся в своем проступке и вступился за брата Жерома. Но отчего, скажи, ты не поведал нам об этом вчера?

— Как я мог, отче? У меня не было возможности, пока мы не узнали о смерти Ризиарта. И тогда я не дерзнул отягощать тебя своим признанием в столь неподходящее время, ибо на тебя и без того возложено нелегкое бремя. Вот я и решил подождать до собрания капитула, ведь именно там должно приносить покаяние и принимать епитимью. И ныне я каюсь, ибо вижу, что недостоин монашеского сана. Суди меня, отче, ибо я жажду очищения.

Приор открыл было рот, чтобы наложить на провинившегося епитимью, которая наверняка оказалась бы не слишком суровой, поскольку признание своей вины и готовность понести наказание обезоружили Роберта, но в этот момент хлопнула калитка. В саду появился отец Хью и направился прямо к монахам. Священник осунулся, по глазам было видно, что он устал и не выспался, борода и шевелюра его были всклокочены больше, чем обычно, но держался он решительно и спокойно.

— Отец приор, — промолвил Хью, остановившись перед братьями. — Я только что держал совет с Кэдваллоном, Меурисом и другими влиятельными прихожанами. Лучшей возможности поговорить с ними не представилось, хоть и жаль, что мы встретились по такому печальному поводу. Все они пришли оплакать Ризиарта, и каждый из них знал, какая участь была ему предречена и как сбылось предреченное…

— Упаси Господи, — перебил его приор Роберт, — чтобы я угрожал кому-нибудь смертью. Я сказал лишь, что святая покарает того, кто нанес ей обиду, препятствуя исполнению ее воли. Я и словом не обмолвился об убийстве.

— Но когда он умер, ты заявил, что таково возмездие святой. Все гвитеринцы слышали твои слова, и в большинстве своем они им поверили. Я воспользовался этим, чтобы заново обсудить с ними ваше дело. Они не желают больше противиться воле небес и спорить с Бенедиктинским орденом и вашим аббатством, поскольку после всего случившегося считают, что это было бы непростительной глупостью, способной навлечь беду на весь Гвитерин. А потому от имени прихода я говорю, что никто больше не будет мешать вам осуществить свое намерение. Мощи святой Уинифред ваши — вы можете увезти их в Шрусбери. Приор Роберт глубоко вздохнул, с облегчением и торжеством. Если у него и была до того мысль наложить на Колумбануса хотя бы пустяковую епитимью, то теперь он от этого отказался. Все, на что он только мог надеяться, сбылось. Колумбанус, который так и стоял на коленях, обратил сияющий взор к небу и благоговейно сложил руки. При этом он ухитрялся выглядеть так, будто именно ему все обязаны желанным успехом, словно искреннее раскаяние не только с лихвой искупило его оплошность, но и достойно вознаграждено свыше. Брат Жером, тоже стремившийся выказать свое рвение перед приором и священником, воздел руки и прочел на латыни благодарственную молитву, восхваляя Господа и Его святых.

— Я уверен, — великодушно промолвил приор Роберт, — что гвитеринцы никогда не хотели нам, зла, а ныне приняли мудрое и правильное решение. Я. от всей души рад за них и за наше аббатство, ибо теперь мы сможем завершить свою миссию и расстаться с вами в добром согласии. И все мы благодарны тебе, отец Хью, за то, что ты способствовал достижению успеха. Ты хорошо порадел для блага своего прихода и своей паствы.

— Я обязан сказать вам, — честно признался отец Хью, — далеко не все рады тому, что приход лишится своей святой. Но препятствовать вам никто не станет. Если хотите, можно сегодня же отправиться к ее могиле.

— Мы направимся туда подобающей процессией, после следующей службы, — отвечал приор. Невольное воодушевление осветило его обычно строгое лицо: он добился своего и знал, что делать дальше. — И покуда мы не преклоним колени перед алтарем святой Уинифред и не возблагодарим ее, пусть никто не прикасается к пище.

Взгляд приора упал на брата Колумбануса, который по-прежнему стоял на коленях в ожидании наказания, не сводя с приора преданных глаз. Некоторое время Роберт смотрел на него с недоумением, а затем промолвил:

— Поднимись, брат, и воспрянь сердцем, ибо всепрощение витает в воздухе. Мы посетим благословенную деву и воздадим ей хвалу — никто не лишит тебя права разделить с нами эту радость.

— Но как же моя епитимья? — не унимался непреклонный в своем покаянии грешник.

Право же, кротость брата Колумбануса бывала порой крепче железа.

— Епитимьей тебе послужит то, что ты возьмешь на себя обязанности брата Джона и, пока мы не вернемся в обитель, будешь выполнять черную работу и присматривать за лошадьми. Но и тебя не минует слава этого дня, ибо ты будешь среди тех, кто понесет раку, в которой упокоются мощи святой. Мы внесем ее в часовню и установим перед алтарем — пусть все воочию убедятся в том, что святая направляет каждый наш шаг.

— Ты намерен раскопать могилу сегодня? — нетерпеливо спросил отец Хью. Вне всякого сомнения, священник хотел, чтобы вся эта история поскорее закончилась и забылась, незваные гости уехали домой, а Гвитерин снова зажил так, как повелось испокон веков, хоть здесь теперь и стало одним хорошим человеком меньше.

— Нет, — поразмыслив, ответил приор. — Я хочу, чтобы каждый понял, — все содеянное нами вдохновлено свыше, и мы лишь исполняем волю призвавшей нас святой Уинифред. А потому объявляю, что прежде, чем прикоснуться к могиле, мы проведем три дня и три ночи в часовне перед алтарем в молитве и бдении, дабы не оставалось сомнений, что благословение небес пребывает с нами. Отец Хью, если ты присоединишься к нам, нас будет шестеро. Тогда мы сможем каждую ночь оставаться в часовне по двое, чтобы возносить мольбы о верном наставлении.

Монахи подняли инкрустированную серебром раку, изготовленную вдохновленными верой мастерами из Шрусбери, и чинной процессией двинулись через лес вверх по склону, мимо усадьбы Кэдваллона, по тропе, проходившей правее того места, где встретил свою смерть Ризиарт. Тропа вывела их на полянку, которую с трех сторон обступали кусты боярышника, осыпанные по весенней поре белоснежными цветами. Там стояла маленькая, потемневшая от времени деревянная часовенка. Внутри ее царил полумрак. Крохотная покосившаяся колоколенка, на которой и колокола-то не было, притулилась рядом. За часовней лежало заброшенное старое кладбище, поросшее травой и ежевикой. К тому времени, когда процессия добралась до часовни, к ней по дороге прибилось немало любопытствующих, молчаливых и настороженных гвитеринцев, и число их беспрестанно росло. По их невозмутимому виду никак нельзя было догадаться, по-прежнему ли они чувствуют себя обиженными — в их непроницаемых глазах читалось лишь твердое намерение все примечать и ничего не упустить.

Подойдя к скособоченной деревянной калитке, у которой заканчивалась тропа, приор остановился и размашисто осенил себя крестным знамением.

— Постой! — сказал он отцу Хью, когда тот собрался провести его по кладбищу. — Посмотрим, сможет ли молитва указать мне верный путь, ибо я молился об этом. Не надо показывать мне могилу святой — если она мне поможет, я сам найду ее и покажу вам.

Все повиновались и остались на месте, глядя, как приор уверенным шагом, без колебаний, направился к маленькому, заросшему холмику восточнее часовни, и, подойдя к нему, пал на колени и возгласил:

— Святая Уинифред здесь.

Возвращаясь в усадьбу Ризиарта, Кадфаэль всю дорогу размышлял об этом событии. Приор Роберт всегда умел произвести впечатление, однако, сотворив это маленькое чудо, превзошел самого себя. Поначалу гвитеринцы от изумления лишились дара речи, а когда опомнились и загалдели, в их голосах слышались благоговение и трепет. Не приходилось сомневаться в том, что нынче по всему приходу, и на отдаленных лесных хуторах, и в лачугах вилланов, только об этом и судачат: «Вы слыхали, эти монахи из Шрусбери доказали-таки свою правоту. Подумать только — святая словно сама взяла за руку их приора и подвела к своей могиле. Нет, нет, он никогда не бывал там прежде, и могила ничем не помечена. И никто не приводил ее в порядок, даже ежевику не подрезали. Какой была, такой и осталась — неприметный холмик, и все-таки этот приор сразу же ее нашел».

Было бы бесполезно объяснять взбудораженным прихожанам, что если сам приор действительно до того не бывал в часовне, то брат Жером и брат Колумбанус, самые преданные его приспешники, побывали там не далее как вчера, и не исключено, что кто-то из них порасспросил провожавшего их мальчонку о могиле святой, из-за которой они и проделали весь этот путь.

И вот теперь приор, блистательно добившийся своей цели, отложил отъезд на три дня, очевидно, уповая на то, что за это время могут быть явлены и другие знамения, которые подкрепят его триумф. Это был смелый шаг, но ведь Роберт был смелым и изобретательным человеком и вполне мог рискнуть, рассчитывая на новые чудеса. Он хотел не просто покинуть Гвитерин с драгоценной добычей, но навсегда смирить гвитеринцев, пусть даже им трудно будет примириться с утратой. Ему ли поспешно убираться восвояси, прихватив вожделенные мощи, словно опасаясь, что кто-то может ему помешать!

«Но убить Ризиарта он не мог, — размышлял Кадфаэль — что-что, а это я точно знаю. Мог ли он зайти так далеко, чтобы кого-то на это подговорить?»… — Кадфаэль честно обдумал такую возможность и отверг ее. Приора он не любил, мирился с ним по необходимости, но все же по-своему им восхищался. Будь Кадфаэль в возрасте брата Джона, Роберт, наверное, вызывал бы у него отвращение, однако опыт прожитых лет научил монаха быть терпимым.

Кадфаэль подошел к сторожке у границ владений Ризиарта, плетеной хижине, притулившейся у палисада. Сторож помнил его со вчерашнего дня и пропустил, не задавая лишних вопросов. Навстречу монаху через двор, ухмыляясь, шел Кай. Ухмылка его была сдержанной и довольно кислой, но все же чувствовалось в ней затаенное озорство.

— Ты случаем не приятеля ли своего выручать заявился? — спросил пахарь. — Ой, не думаю, что он тебе за это спасибо скажет, — устроили его что надо, кормят как на убой, ну а о бейлифе пока ни слуху ни духу. Да и с чего бы — Сионед к нему не посылала, да и отец Хью торопиться не станет… Небось есть у нас в запасе пара деньков — если только ваш приор сам этим не займется, кроме него-то некому. А хоть бы и взялся — ребята наши всегда начеку: не успеет какой-нибудь верховой подъехать к воротам, как мы о нем прознаем. Так что брат Джон в надежных руках.

Это говорил человек, который бок о бок работал с Энгелардом и знал его как никто другой. Ничего не скажешь, брату Джону повезло со сторожем. Ясно, что свою задачу Кай видит не в том, чтобы держать узника под замком, а в том, чтобы вовремя предупредить его об опасности. И когда ключ от темницы потребуется для нужного дела, долго искать его не придется.

— Ты бы о себе подумал, — посоветовал Кадфаэль. — Вдруг ваш принц окажется въедливым законником, да и какой ему резон рушить добрые отношения с порубежными бенедиктинскими обителями? — Впрочем, монах не особо тревожился за Кая, полагая, что тот знает, что делает.

— Тут и думать нечего, — отмахнулся Кай, — сбежит узник, и ищи ветра в поле—с кого тут может быть спрос! Все, понятное дело, бросятся ловить, да только никто не поймает. Ты что, не знаешь разве, как это делается — все вроде из кожи вон лезут, а без толку.

— Ты бы лучше помолчал, — промолвил Кадфаэль, — а то мне придется уши заткнуть. А парню скажи, что я о нем и не спрашивал, — вижу, что нужды в этом нет.

— Ну гляди, а то поболтал бы с ним? — великодушно предложил Кай. — Он сидит вон в той маленькой конюшне. Лошадок там нет, навозу, само собой, тоже, а уж кормят его, будто принца, — это я точно тебе говорю.

— Ты мне лучше ничего не говори, — отозвался Кадфаэль, — тогда, коли меня спросят, врать не придется. Ничего не видел, ничего не слышал — вот и весь сказ. Ну ладно, я бы и рад с тобой потолковать, но сейчас мне нужна Сионед. Есть у нас с ней одно общее дельце.

Сионед ждала его в доме, но не в зале, где принимают гостей, а в отделенной от него занавеской маленькой каморке, служившей Ризиарту спальней. Там же находился и сам Ризиарт — его тело, укрытое белоснежной льняной простыней, покоилось на струганом, покрытом мехами столе. Девушка сидела рядом — лицо ее было серьезно, волосы заплетены в косы и аккуратно уложены вокруг головы. На ней был строгий траурный наряд. Казалось, она выглядела старше и выше ростом, возможно оттого, что теперь стала хозяйкой имения и этого дома. Но когда Сионед поднялась навстречу Кадфаэлю и улыбнулась светлой и грустной улыбкой, она больше походила на ребенка, который нуждается в совете и наставлении.