— Ничего не стоит перелезть через ограду. Наш так называемый ночной сторож большую часть времени проводит во сне.

— Но само здание?..

Ответом на этот вопрос мы были обязаны Марку, который со свойственной ему любознательностью взвесил и просчитал все возможные варианты и теперь вприпрыжку мчался к нам наверх по лестнице.

— Одно из окон в гостиной открыто, — возвестил он.

Все стало ясно. Я развернулась и побрела в свою комнату, не смея поднять глаза на кого-нибудь из них — расторопного, исходящего любопытством Марка, Ди с ее улыбочкой, Блоча с выражением сомнения во взгляде. Окна здесь открывались только изнутри. Я-то знала, что не открывала окна, но другие не знали — за исключением того, кто это сделал. Ди в поисках любовных приключений? Возможно. А может быть, это сделал кто-нибудь еще, тот, кто нанял убийцу, чтобы не замарать кровью собственные руки?

На следующее утро, когда мои страхи улеглись, я сама позволила им напомнить о себе. Я решила, что не поеду на раскопки. Терпеть изучающие взгляды Марка и Эла, строивших невероятные догадки, было достаточно неприятно, но еще меньше, черт возьми, я хотела оказаться под обстрелом всепонимающих взглядов рабочих. К этому времени, вероятно, все они, включая и его дядю Фейсала, знали о последней победе Хассана, и, надо полагать, находили эту новость чрезвычайно занимательной.

Через десять минут после того, как я утвердилась в своем решении, явился Джон и забарабанил кулаком в мою дверь, а когда я ответила «Пошел вон», он вошел.

— Сегодня я никуда не поеду, — объявила я.

— Нет, поедешь, — отрезал он. — Одевайся, или я сам тебя одену.

Прибыв на место, я заняла свою излюбленную позицию в тени под скалой и провела там все утро.

Это оказалось не так тягостно, как я ожидала. Иссушающая мозги жара не доставляла мне чрезмерного беспокойства из-за того, что я, как видно, уже акклиматизировалась, а возможно, и потому, что у меня не было достаточного количества мозгов, которым это могло бы повредить. И все же их хватило на то, чтобы заметить перемену в поведении рабочих. Их внимание ко мне ограничивалось лишь кратким приветствием, мало того, они, казалось, избегали и друг друга тоже. Работавшие бригадами люди то и дело разбредались, предпринимая странные прогулки куда-то в сторону. У них всех был небывало таинственный вид. Несомненно, слух о гробнице дошел до жителей Гурнаха. Ни один из них больше не проявлял усердия в работе. Во всяком случае, искреннего.

У меня была масса свободного времени, чтобы поразмыслить о ночном визите Хассана, чье отсутствие на раскопках выглядело весьма подозрительным. Нет сомнения, что он явился на свидание с Ди, о чем свидетельствовало ее роскошное неглиже, надетое конечно же заранее, а не в момент неожиданной тревоги. Я не могла представить, как она со своим гипсом спустилась вниз по лестнице, чтобы открыть окно, пока не сообразила, что девчонка наверняка сделала это до того, как подняться наверх. Сначала я разозлилась, что она не стала меня выручать, но потом поняла, как наивно было бы рассчитывать на это. Я на ее месте тоже, скорее всего, промолчала бы. Особенно при таком, как ее, папочке, грозном, словно огнедышащий дракон, охраняющий красавицу в своем замке и готовый наказать ее за дурное поведение.

И все же после ночного инцидента я не слишком благоволила к Ди, и поэтому, когда она под вечер постучала в мою дверь, я впустила ее, не потрудившись выразить восторг от ее появления.

— Тебе следовало бы нежиться в объятиях сна, — обронила я сухо, — ведь прошлой ночью ты, должно быть, не сомкнула глаз.

— Так и есть, — сказала Ди и села.

Сраженная подобной искренностью, я всмотрелась в ее лицо. Она выглядела измученной и постаревшей лет на десять.

— В чем дело? — спросила я.

— Прости меня за прошлую ночь. Я не хотела, чтобы тебе...

— О, забудь, — прервала я ее смущенно. — На твоем месте я, вероятно, сделала бы то же самое. Но скажу честно, Ди, этот мерзкий маленький прохвост...

— Он говорит, что ты просто взъелась на него.

— Да ну? Интересно, почему же я на него взъелась? Не важно, не говори мне, что он сказал. Послушай, Ди, я знаю, бесполезно говорить тебе, как неприлично приглашать мужчин к себе в комнату, особенно если она предоставлена в твое распоряжение из любезности. Но ты хотя бы должна понимать, как глупо развлекаться со своим ухажером практически под носом у отца.

— Он попросил меня, чтобы я его впустила.

— Господи помилуй, ты говоришь словно служанка во времена королевы Виктории. Ну и почему ты не велела ему катиться к чертовой матери?

— Он такой настойчивый!

— Могу поклясться. И к тому же не менее вероломный.

— Ты не перестаешь об этом повторять. — Ди беспокойно заерзала и почесала пальцы, торчавшие из-под гипса. — Ты и вправду так считаешь или просто злобствуешь? Насчет того, что ему нельзя доверять, я хотела сказать.

— Я злобствую, но я тоже... — Неожиданно зародившееся дикое подозрение разрослось, словно чудовищное растение-людоед. — Подожди минутку. Погоди-ка, так что же наговорил тебе Хассан?

Я взволнованно схватила ее за плечи, заставив посмотреть на меня. И тут я поняла, что власть Хассана над ней объяснялась не простым половым влечением, как я примитивно вообразила. Есть чувство, выражение которого на лице не спутаешь ни с каким другим. Страх.

Будь я поумнее, я бы заставила ее все рассказать мне. Теперь я не узнаю этого никогда. Я не воспользовалась случаем. Пока я мешкала, подыскивая нужные слова, у двери послышались шаги и раздался голос Блоча:

— Томми, Ди с тобой?

Ди скорчила кислую мину и удалилась, стуча костылями, успокаивать любящего папочку. Я стояла, уставившись на закрывшуюся за ней дверь, и слушала их голоса — резкий и недовольный голос Ди и тихий, ласковый, наставительный голос Блоча. Рой неожиданных мыслей кружил у меня в голове и среди них воспоминание о случайных на первый взгляд расспросах Ди насчет гробницы и ее ценности. Не может ли Хассан?..

Джон так не думал, но Джон ведь только строил догадки, «теоретизировал», как он это называл, что было просто модным словечком, означающим то же самое. Да, очень возможно, что у Хассана есть чрезвычайно важная информация, и как раз в его манере использовать ее в качестве приманки, золотой сверкающей приманки для падкой на такие вещи девчонки. Но на данный момент девчонка, похоже, оказалась падкой и на другие предложения. Определенно, я должна с ней поговорить, и как можно скорее, ради нее и ради себя самой.

За ужином Ди вела себя как обычно, будучи, может быть, чуть более хмурой, чем всегда. Она меня избегала и, когда я постучала позднее к ней в дверь, не откликнулась. Может быть, спала. Но, зная то, что я знаю сейчас, сомневаюсь. Я не ожидала увидеть ее за завтраком и не увидела. Ди редко спускалась вниз, чтобы позавтракать, что в ее полуувечном состоянии было объяснимо. Итак, только к полудню мы поняли, что Ди пропала.

Когда пришел Блоч, разыскивая ее, как накануне, я испугалась, что она улизнула с Хассаном и на этот раз ее застанут с поличным. Но вскоре стало ясно, что ее нигде не могут найти. С гипсом и на костылях Ди не могла уйти далеко, и все же в пределах институтской территории ее не было.

Когда это выяснилось, весь институт всполошился и жужжал, словно растревоженный пчелиный рой. Я нервно маневрировала по холлу на нижнем этаже, надеясь уловить момент, когда можно будет поговорить с Джоном наедине, но Блоч сделал мою тактичность совершенно ненужной. С крепко сжатыми губами и каменным выражением лица он спросил Джона резко, словно щелкнул бичом:

— Ты проверил, где находится этот парень, Хассан?

Джон посмотрел на него долгим оценивающим взглядом и решил сказать правду:

— Да. Он тоже пропал. Его никто не видел с прошлой ночи.

Лицо Блоча не изменилось, но он вдруг взмахнул рукой и стукнул кулаком по маленькому столику с такой силой, что тот упал на пол вместе со стоявшей на нем вазой с цветами.

— Мне чертовски жаль, Сэм, — проговорил Джон. — Но дело обстоит именно так. Мне следовало догадаться, что все к тому и шло.

— Я это видел, но не хотел верить худшему. Это моя вина.

— Они не могли далеко уйти. Мы их поймаем.

Но как бы не так! Сбежавшая парочка получила хорошую фору: всю ночь и большую часть дня. Расспросы по Луксору выявили улики — много и все разные. Хассана видели: 1) садящимся в утренний самолет на Каир; 2) отъезжающим ночным поездом в Асуан; 3) направляющимся в пустыню верхом на осле. Все это проделали по крайней мере трое мужчин, соответствующих его описанию, и первые двое были в сопровождении женщин в западной одежде, а за третьим смиренно следовала, естественно пешком, фигура, от носа до пяток закутанная в пыльный черный балахон. Ни у одной из женщин гипса на ноге не было.

Блоч, лицо которого стало серым и измученным, на последний факт отреагировал пожатием плечами:

— Она могла снять гипс. Наверняка так и сделала.

— Но это же опасно. Прошло меньше месяца, не так ли? — подсчитала я, быстро и приблизительно.

— Разве она думает об этом! Она такой ребенок. Оставив меня переживать за него, он ушел, чтобы проверить, чем закончились его звонки в Каир. Полиция там уже была поднята на ноги и держала под наблюдением все порты и аэропорты. Однако эта мера предосторожности не принесла результатов. День сменился ночью, прошла большая часть следующего дня, а никаких известий не поступало. Попытка найти хотя бы одного из трех путешественников — на поезде, самолете и осле — не увенчалась успехом. Вероятно, Ди и Хассан исчезли в голубой дали.

На следующее утро я сидела на своей любимой скамейке в саду, когда открылись ворота и вошел Блоч. От его молодцеватой походки не осталось и следа, плечи ссутулились. Когда он, узнав меня, одарил подобием своей прежней улыбки, я чуть не разревелась.

— Присядьте, — пригласила я. — У вас совершенно измученный вид.

— Я здорово устал. Пробродил полночи.

— Я полагаю, Джон переговорил с друзьями Хассана в Гурнахе?

— Думаю, у этого парня нет друзей, — сквозь зубы процедил Блоч и чуть не плюнул.

— Нет никого, кто мог бы спрятать его?

Блоч посмотрел на меня:

— Вы что-то знаете, Томми?

— Если бы знала, то сказала бы. Вы были так добры ко мне.

— Спасибо, милое дитя. — Он погладил меня по плечу.

Мне отчаянно захотелось сделать что-то такое, чтобы выражение безнадежной усталости на его лице исчезло.

— Знаете, — сказала я, — Ди говорила со мной за день до того, как убежала. Возможно, это так, пустяки, но я никому не рассказывала...

— И что это было? — жадно спросил он.

— Я не хочу понапрасну вас обнадеживать. Просто у меня возникло странное чувство, что она знает что-то насчет гробницы... или, скорее, знает Хассан, и что он говорил с ней об этом.

Горя желанием найти хоть какой-то след, Блоч заставил меня повторить слово в слово то, что говорила Ди. Для него это, наверное, как в пустыне колодец с водой — пусть плохой, подумала я и старательно пересказала наш разговор.

— И это все? — спросил Блоч, когда я закончила.

— Думаю, что да, — ответила я, придав голосу больше неуверенности, чем чувствовала, поскольку мне отчаянно не хотелось разрушать его последнюю слабую надежду.

— Хорошо, — коротко произнес он и надолго уставился взглядом в землю.

— Мистер Блоч, вам лучше пойти к себе и прилечь. Вы, должно быть, совершенно без сил. Если я вспомню что-нибудь еще, я вам скажу. Обещаю.

Он поднял на меня глаза, безжизненные, словно окаменевшие, и тихо сказал:

— Она единственное, что у меня осталось, ведь ее мать сразу умерла...

Я издала нечленораздельный звук, не в силах найти слова, которые могли бы выразить мое сочувствие. Он опять потрепал меня по плечу:

— Думаю, я слишком взволнован, чтобы уснуть. Пойду прогуляюсь. Мне нужно устать настолько, чтобы сразу провалиться в сон.

Блоч сделал несколько шагов, а потом оглянулся. Его улыбка была трогательна.

— Не хотите пойти со мной? — спросил он неуверенно.

Если бы он попросил меня встать на голову и спеть «Янки Дудл»[22], я бы это сделала — я готова была сделать все, что, по его мнению, могло бы ему помочь.

— Разумеется, — согласилась я.

Солнце клонилось к западу, мягкое сияние его делало все краски сочнее, а скалы превращало в сверкающие слитки золота. Мы шли не спеша в молчании, которое по мере того, как мы приближались к Деир эль-Бахри, становилось менее гнетущим. Мои бесцельные прогулки зачастую оканчивались именно тут. Я никогда не уставала любоваться храмом, смена освещения придавала этому чуду из камня всякий раз другой вид. Сейчас бледно-янтарный в лучах заходящего солнца, он казался со своими стройными колоннадами на удивление греческим.

Мы добрались до первой из них. Вокруг не было ни души. Бригада, занятая ремонтом храма, ушла до следующего рабочего дня, а туристы вернулись в свои отели, чтобы наполнить ванну прохладной водой, а желудки — холодным питьем. Это место принадлежало только нам одним.

Мы сидели у основания колонны и говорили о храме и о той, кто повелела возвести его, о царице, которая стала самостоятельно править Египтом. Блоч, по-видимому, предпочитал больше не касаться в разговоре своих личных дел и охотно поддержал беседу о царице Хатшепсут[23], демонстрируя недюжинные знания древнеегипетской истории, как и всего, что имело отношение к археологии.

— Я всегда была без ума от ее друга архитектора, он мне очень нравится, — сказала я и замолчала, потому что эта тема могла вызвать болезненные ассоциации.

— Мне тоже, — спокойно согласился Блоч. — Я восхищаюсь его дерзостью. Ты видела нарисованные им на стенах священного храма маленькие портреты, фигурки — собственные автопортреты?

— Да, они прелестны. Но я уверена, что она сама позволила ему эту дерзость.

— Может быть, но могу поспорить, что чванливый двор был шокирован. Знаешь, я читал об этих маленьких фигурках тысячу раз, но никогда не надеялся их увидеть.

— Так за чем дело? Они здесь рядом. Хотите посмотреть прямо сейчас?

Он согласился, но, когда мы добрались до входа в заднюю крытую часть храма, где внутри было темно хоть глаз коли, Блоч остановился в замешательстве.

— Не думаю, что у меня хватит сил, после всех этих событий, детка.

— Тогда в другой раз.

— Иди сама.

До сих пор он, видно, держался, но теперь, сникнув, в изнеможении опустился на землю, и я поняла, что ему хочется побыть одному.

Сразу за входом царила кромешная тьма, и экскурсоводы обычно зажигают маленькие свечи, когда приводят сюда туристов. К счастью, в сумочке у меня было полно спичек, и я без труда обнаружила нужный зал. Изображения Сенмута, архитектора царицы, хорошо мне запомнились. Он казался мне сексуально очень привлекательным, но хвастливым и наглым человеком. Возможно, эти торопливо начерченные маленькие автопортреты, предусмотрительно скрытые от входящих в зал дверью, создавали впечатление рисовки.

Теперь дверей не было, но, чтобы разглядеть их, мне пришлось присесть на корточки и поднести зажженную спичку к нацарапанной на стене фигурке человека, стоящего на коленях. Когда спичка погасла, стало очень темно. Но еще беспросветнее была та тьма, которая поглотила меня, когда что-то тяжелое обрушилось на мою склоненную голову.

Иногда бывает трудно найти грань между обычным сном и ночным кошмаром. Порой события в нем выглядят прозаическими и в пересказе могут даже показаться забавными. Не содержание сна делает его ужасным, а атмосфера, эмоциональная ситуация.

В своем сне я стояла, как это бывало не раз, в дверях директорского кабинета в институте. Я видела знакомую, обыденную картину — светло-желтые стены, большой стол в полном беспорядке, полки со стопками журналов, брошюр, фотографий, разбитыми черепками и с несколькими книгами. За столом сидел мужчина, спиной ко мне. Я знала, это должен быть кто-то из них — мой отец или Джон, но не могла понять кто.

Мой сон превратился в кошмар, когда во сне я начала в ужасе от своих сомнений заламывать руки. Я знала с ни на чем не основанной уверенностью, которая бывает только во сне, что один из двоих мужчин занимал директорский стул. Но я не могла сказать который.

Вот в этом и заключался кошмар, потому что даже сзади невозможно было перепутать одного с другим — светлую, посеребренную сединой голову Джона и шапку черных волос Джейка, широкие плечи Джона и утонченную линию спины Джейка.

Тут вращающийся стул стал поворачиваться, и меня во сне замутило от необъяснимого страха. Через мгновение я увижу лицо человека, который медленно поворачивался ко мне. Я узнаю, кто он, но я не перенесу этого.

Стул поворачивается, поворачивается, поворачивается... и замер. Теперь я ясно вижу всю фигуру — и лицо тоже. Нет, не лицо — лица. Фигура была и не Джона, и не Джейка, это были они оба. На меня смотрели две пары глаз. Две пары губ зашевелились, и два голоса нараспев, как греческий хор, четко выговаривая слог за слогом, продекламировали:

— Нет такой гробницы, нет такой гробницы, нет такой...

Я, которая была во сне, начала кричать. Я кричала и кричала, пытаясь заглушить голоса, которые становились все громче и неотвратимо перекрывали мои крики. Я попыталась убежать, но ноги приросли к полу...

Мой крик все еще звучал у меня в ушах, когда я пришла в себя, и безрассудный животный страх при воспоминании о диком видении все еще повергал в дрожь все мое тело. Меня окружала плотная непроглядная тьма. Пришлось поднять руку и дотронуться до собственных глаз, чтобы убедиться, что они открыты. Капля влаги скатилась по моему носу и упала на верхнюю губу. Кровь? Нет. Более прозаическая, но столь же соленая жидкость. Пот. Было жарко в этом неизвестном темном месте, жарко, тесно, пахло плесенью. Глубоко вдохнув, я отчетливо ощутила странный запах — пыли, застоявшегося воздуха и безжизненного камня, а еще к ним примешивались какие-то другие, едва различимые запахи. Такое сочетание не было для меня привычным, во всяком случае в последнее время, но, однажды ощутив этот запах, забыть его невозможно.

Голоса из моего кошмара были не правы. Такая гробница существовала. И я была замурована в ней — лежала на спине, как его другой, молчаливый, обитатель.