- Он не лжет, я люблю того человека и ненавижу вас! - вскричала она почти безумным голосом, и в ту же минуту раздался сильный удар пощечины. Анна Павловна, как пласт, упала на пол. Мановский вскочил и, приподняв свою громадную ногу, хотел, кажется, сразу придавить ее; но Савелий успел несчастную жертву схватить и вытащить из гостиной. Она почти не дышала.
      - А! - ревел Мановский. - Так ты так-то!.. - и обратился было к Ивану Александрычу, но тот уж скрылся и, что есть силы, гнал на беговых дрожках в Каменки.
      - Люди! - произнес Мановский, как бы обеспамятев от гнева и садясь на диван.
      В комнату вошел бледный лакей.
      - Сейчас выгнать ее из моего дома! - сказал он каким-то страшно спокойным голосом.
      В дверях показался Савелий.
      - Михайло Егорыч, вспомните, что вы делаете! - сказал он. - Куда пойдет Анна Павловна?
      - К черту! Пускай идет к любовнику.
      - Бог вас накажет, Михайло Егорыч, вы и себя и ее губите.
      Мановский не отвечал.
      - Малой! - крикнул он.
      В комнату явился прежний лакей.
      - Выгнали ли?
      - Барыня лежит в обмороке, - произнес робко лакей.
      - Вытащить ее на руках! - проревел Мановский.
      - Михайло Егорыч, - произнес Савелий.
      - Убирайтесь к черту! - продолжал Мановский.
      - Михайло Егорыч! Я на вас донесу предводителю!
      - Хо-хо-хо! Ах ты, лапотник! Пошел вон!
      - Вспомните, Михайло Егорыч, бога! Не раскайтесь! - сказал Савелий и вышел.
      Через несколько минут страшная сцена совершилась на могилковском дворе. Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну на руках; сзади их шел мальчик с чемоданом. Дворовые женщины и даже мужики, стоя за углами своих изб, навзрыд плакали, провожая барыню. Мановский стоял на крыльце; на лице его видна была бесчувственная холодность. Мщение его было удовлетворено. Он знал, что обрекал жену или на нищету, или на позор. Между тем двое слуг, несших Анну Павловну, прошли могилковское поле и остановились.
      - Уж не умерла ли она?
      - Боюсь, Сеня, дальше-то идти; положим здесь, авось, опомнится и добредет куда-нибудь...
      - Да только бы опомнилась.
      - Ну, так класть, что ли? Лучше ночью можно сбегать сюда.
      В это время из опушки леса вышел Савелий.
      - Оставьте, братцы, ее, - сказал он, - как опомнится, я доведу ее куда-нибудь.
      - Доведите, Савелий Никандрович, - сказали лакеи, - мы уж в той надежде будем.
      Они сложили свою ношу. Мальчик положил возле небольшой чемодан.
      - Прощайте, матушка Анна Павловна, - сказал Сенька, целуя бесчувственную руку госпожи.
      Все они отправились в обратный путь. Савелий один остался с Анной Павловной. Что было ему делать? Куда отвести? К кому-нибудь из соседей? Он знал, что все ее не любят и не дадут прибежища, тем более, когда узнают причину ее изгнания. К Эльчанинову? Но это было... Он холостой человек, он любовник ее: скажут, что она убежала к нему. К себе? Не все ли это равно, что к Эльчанинову. Отвести ее к графу и просить его покровительства и защиты? Это казалось ему всего лучше. А что скажет Эльчанинов? Да и куда захочет она сама?
      Размышления его были прерваны стоном, вырвавшимся из груди Анны Павловны. Она опомнилась и приподнялась с земли.
      - Где я? - проговорила страдалица, обводя вокруг себя мутным взором.
      - Здесь, со мной, Анна Павловна, - сказал Савелий.
      - Здесь... Где здесь? Мне помнится, он кричал на меня... он хотел убить меня.
      - Да-с... - отвечал Савелий; на глазах его навернулись слезы. - Но теперь вы, однако, успокойтесь: вам лучше. Пойдемте.
      - Идти - куда? Домой?
      Савелий ничего не отвечал.
      - Куда же мы пойдем? Я не пойду домой. Мне страшно.
      - Мы не пойдем в Могилки, - отвечал Савелий.
      - Куда же идти?
      - Мы пойдем... куда вы захотите.
      - Погодите... Я понимаю... муж меня выгнал, он не убил меня, а только выгнал, и за что? За то, что я сказала, что люблю этого человека... Что же? Ведите меня к нему. Я хочу его видеть, хочу рассказать ему, как меня выгнал муж за него. Ведите меня, я давно его не видала, я обманула его.
      - Но, Анна Павловна, как же это?.. Неприлично, - возразил было Савелий.
      - Ведите меня к нему: у меня никого, кроме него, нет! Бога ради, ведите! - воскликнула бедная женщина, почти вставая перед Савельем на колени.
      - Ну, суди меня бог, - проговорил он, махнув рукою, и потом поднял ее и почти на руках понес в Коровино к Эльчанинову.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      I
      Прошло два месяца после того дня, как в Могилках разыгралась страшная драма. Она исключительно была предметом разговоров всех соседей. В настоящее время их удивляло то странное положение, в котором держали себя лица, заинтересованные в этом происшествии, которое рассказывалось следующим образом: Анна Павловна еще до замужества вела себя двусмысленно - причина, по которой Мановский дурно жил с женою. Граф, знавший ее по Петербургу и, может быть, уже бывший с нею в некоторых сношениях, приехав в деревню, захотел возобновить с нею прошедшее, а потому первый приехал к Мановскому. Михайло Егорыч, ничего не подозревая, собственно, насчет графа, отпустил ее в Каменки одну. Но Анна Павловна отвергнула на этот раз искание графа, потому что уж любила другого, молодого, Эльчанинова. Граф из ревности велел присматривать за нею Ивану Александрычу, который застал молодых людей в лесу и сказал об этом Мановскому. Михайло Егорыч, очень естественно, вышел из себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим, убежала к своему любовнику, захвативши с собою все брильянтовые вещи, с тем чтобы бежать за границу, - самое удобное, как известно, место для убежища незаконных любовников. До сих пор все это было очень понятно; но далее становились в тупик самые проницательные умы. Анна Павловна не уезжала за границу, а жила, к стыду и поношению своего мужа, в усадьбе Эльчанинова. Михайло Егорыч, человек с амбицией, все это терпел и допускал ее жить невдалеке от него. С часу на час ожидали все с его стороны какого-нибудь решительного поступка; но он не предпринимал ничего и никуда не выезжал. К нему же ехать никто не смел. Не менее того удивлял и граф. Вместо того чтоб бросить и забыть изменившую ему Анну Павловну, он везде и всем ее хвалил и совершенно извинял и оправдывал ее поступок и, при всей своей деликатности, называл Мановского мерзавцем.
      Между тем как в обществе ожидали с таким нетерпением развязки, менее всего, кажется, думали о своем положении главные действующие лица. Почти целые сутки после страшной катастрофы Анна Павловна находилась в каком-то бесчувственном состоянии. Наконец, к ней возвратилось сознание, и первый человек, которого она увидела и узнала, был бледный и худой Эльчанинов. Она настоятельно просила рассказать ей обо всем случившемся. Эльчанинов повиновался. Выслушав рассказ, она протянула руку к своему покровителю и со слезами благодарила за данное ей убежище.
      - Анна! - вскричал в исступлении Эльчанинов. - Сам бог вырвал тебя из рук злодея и отдал мне. Ты навеки моя и должна мне принадлежать, как собственность.
      - У меня никого нет, кроме тебя. Я хочу и должна принадлежать тебе! сказала бедная женщина и без борьбы, без раскаяния бросилась в пропасть, в которую увлекал ее энергический, но слабый и ветреный человек. Но, как бы то ни было, с этой минуты для них началось блаженство. Целые дни проходили незаметно: они гуляли по полям, с лихорадочным трепетом читали и перечитывали, какие только были у них под рукой романы, которые им напоминали их собственные чувства, и, наконец, целовались и глядели по целым часам друг на друга. Они забыли о толках людей, о двусмысленности своего положения, об опасностях, о будущем. Один только человек стал нарушать счастье Эльчанинова, - это Савелий. С тех пор как выздоровела Анна Павловна, он непрестанно говорил своему приятелю о необходимости куда-нибудь уехать, об опасности со стороны Мановского, который не остановится на этом. Но Эльчанинов никуда не мог тронуться с места: у него не было денег. Сначала он скрывал истинную причину от своего приятеля и старался выдумывать различные предлоги отложить отъезд. Наконец, должен был признаться откровенно. Лицо Савелья нахмурилось. В первый еще раз он увидел для любовников опасность с этой стороны. "При самом начале они нуждаются, - думал он, - но что же будет дальше?"
      - Когда же у вас будут деньги? - спросил он Эльчанинова.
      - У меня должны быть скоро небольшие... Впрочем, можно заложить имение, - отвечал Эльчанинов и солгал.
      Имение было давно заложено. Кроме того, он имел еще долги, о которых, с тех пор как перестал видеть своих кредиторов, почти совершенно забыл.
      - Ну, так поезжайте и заложите скорее, - говорил Савелий.
      - Да, я поеду скоро, - отвечал Эльчанинов, чтоб что-нибудь сказать.
      Анна Павловна не знала этих разговоров, которые происходили между друзьями, и только замечала, что Эльчанинов всякий раз, поговоривши с Савельем, становился скучным, но, впрочем, это проходило очень скоро.
      Между тем время шло. Савелий по-прежнему настаивал об отъезде; Эльчанинов по-прежнему отыгрывался. Наконец, он, казалось, начал избегать оставаться вдвоем с своим приятелем, и всякий раз, когда это случалось, он или кликал слугу, или сам выходил из комнаты, или призывал Анну Павловну. Савелий замечал, хмурился и все-таки старался найти случай возобновить свои убеждения; но Эльчанинов был ловчее в этой игре: Савелью ни разу не случалось остаться наедине с ним.
      Неожиданное обстоятельство несколько изменило порядок их жизни. Однажды, это было уже спустя два месяца, от графа привезли письмо. На конверте было написано: "Анне Павловне, в собственные руки". Оно было следующее:
      "Милая моя Анна Павловна!
      С прискорбием и радостью услышал я о постигшей вас участи и о перемене в вашей жизни. Не могу вас судить, потому что в глубине сердца оправдываю ваш поступок. Но за что же вы забыли меня? За что же вы поставили меня наряду с людьми, которые вам сделали много зла и желают еще сделать? Зачем же вы, отторгнувшись от них, отторглись и от меня? Я с этими людьми не разделяю и вообще мнений, а тем более мнения о вас. Я - старый друг вашего отца! Не отвергайте моей отеческой привязанности, которую питаю к вам. Может быть, она послужит вам в пользу, особенно в теперешних обстоятельствах. Приезжайте ко мне и приезжайте с ним! Я хочу видеть, достоин ли он любви вашей. Скажите ему, что я начинаю уже любить его, потому что он любим вами.
      Остаюсь преданный вам
      Граф Сапега".
      Анна Павловна, прочитавши письмо, отдала его Эльчанинову. Оно ей было неприятно. Инстинкт женщины очень ясно говорил, что участие графа было не бескорыстное и не родственное, так что она не хотела было даже отвечать; но совершенно иными глазами взглянул на это Эльчанинов. Несмотря на то, что Анна Павловна пересказала ему еще прежде об объяснениях графа и об его предложениях, он обрадовался покровительству Сапеги, которое могло быть очень полезно в их положении, потому что хоть он и скрывал, но в душе ужасно боялся Задор-Мановского.
      - Мне кажется, граф любит тебя просто, - сказал он, - иначе к чему бы ему предлагать при теперешних обстоятельствах свое участие?
      Анна Павловна ничего не отвечала.
      - Что ж мне написать к нему? - спросила она после минутного молчания.
      - Поблагодарить и принять приглашение; я сам поеду с тобой, - отвечал Эльчанинов, решившийся, впрочем, никогда не отпускать Анну Павловну одну к графу, и тотчас же продиктовал ей ответ:
      "Милостивый государь,
      граф Юрий Петрович!
      Благодарю вас за ваше участие. Бог вам заплатит за него! Я не забывала вас, я не отторгалась от вашей признательной дружбы; я помнила вас всегда, ценила и надеялась на вас, но не обращалась к вам потому, что только теперь еще едва поправляюсь от тяжкой болезни. Принимаю ваше приглашение и буду у вас с ним, когда вы прикажете; прошу только, чтобы нам не встретиться в вашем доме с кем-нибудь из соседей, так враждующих теперь против нас. Еще раз повторяя мою благодарность, имею честь пребывать
      обязанная вами и проч."
      Письмо это было запечатано и отдано посланному.
      Вскоре после того пришел Савелий. Эльчанинов на этот раз не избегал остаться с ним наедине. Савелий тотчас воспользовался удобным случаем.
      - Наконец, я вас поймал, - сказал он. - Когда же вы, Валерьян Александрыч, поедете закладывать имение?
      - Теперь, Савелий Никандрыч, не нужно ехать; оставаться здесь больше нет опасности.
      - Как не нужно? Мановский живехонек; вчера видел: к Клеопатре Николаевне приезжал!
      - Он может жить, сколько ему угодно; но дело в том, что сегодня граф прислал к нам письмо и советовал быть спокойными, обещая своим покровительством охранить нас от всего.
      - Я не понимаю, каким манером он может охранить вас и особливо Анну Павловну от мужа.
      - Ах, Савелий Никандрыч, как вы мало знаете жизнь! - вскричал Эльчанинов. - Богатый и знатный человек... Да чего он не может сделать! Знаете ли, что одного его слова достаточно, чтобы усмирить мужа и заставить его навсегда отказаться от жены.
      - Мужа, хоть бы и какого-то ни было, вряд ли кто может заставить отказаться от жены, а уж Мановского и подавно! Вы, ей-богу, Валерьян Александрыч, очень уж как-то беспечны.
      - Не беспечен я, а только лучше вас знаю людей и знаю, как они терпеливы к подобным проступкам.
      - Так вы и не думаете уехать отсюда?
      - Не вижу надобности.
      - Валерьян Александрыч, уезжайте! - сказал умоляющим голосом Савелий. Бога ради, уезжайте! Что такое вас удерживает?.. Неужели вам жаль денег?
      При последних словах Эльчанинов вспыхнул.
      - Я не дал вам, кажется, повода так думать обо мне. Я рискую для этой женщины, оставаясь здесь, может быть, жизнью; так что тут значат деньги?
      - Зачем же рисковать жизнью? Лучше уезжайте!.. Отчего же вы не едете?
      - Невозможно!
      - Отчего невозможно?
      - Во-первых, оттого, что Анна Павловна больна, во-вторых... да я не вижу: какая будет польза, если мы уедем? Мановский, если захочет сделать зло, сделает везде: будем ли мы здесь, в Петербурге или Москве! Там еще более!.. Здесь по крайней мере есть покровитель!..
      - Как это можно! В городе большая разница, - возразил Савелий. - Там вы будете у него не на глазах. Вы можете жить по разным домам!.. Будет подозрение, да улики, по крайности, не будет... А покровитель? Помните, что вы сами мне говорили об этом покровителе?
      - Что ж такое?.. Это была ошибка с моей стороны. Я сам хорошо вижу, что граф ее любит как друг ее отца, тем больше, что он ей дальний родственник.
      При этом слове Савелий только усмехнулся.
      - Уезжайте, Валерьян Александрыч, - повторил он, - вы еще, видно, и не знаете, что может быть.
      - Что ж может быть? - произнес Эльчанинов с поддельной беспечностью.
      - А то может, что Мановский, говорят, хочет выписать тестя, да и приедет сюда с ним!.. Каково это будет для Анны Павловны? А не то, пожалуй, и к правительству обратится... Не скроешь этого дела.
      При последних словах Эльчанинов побледнел.
      - Я знаю, все знаю, - проговорил он, - но что ж мне делать, если я не имею, с чем мне теперь ехать.
      - Поезжайте и заложите имение, а там поступите на службу.
      - Но как я поеду? Как ее оставлю одну? Я не могу с нею расстаться. Это выше моих сил.
      - Поезжайте вместе.
      - Вместе? Но вместе... на это у меня просто не хватит денег, - сказал, совершенно растерявшись, Эльчанинов.
      - Граф вам обещал покровительство; попросите у графа, - сказал Савелий.
      - У графа? Никогда! Да он и не даст.
      - Может, и даст!.. Вы сами говорите: он любит Анну Павловну и родственник ей. Вы объясните ему откровенно.
      - Ни за что на свете, чтобы я унизил себя до того, чтобы у подобного господина стал ханжить денег! Ни за что! - произнес решительно Эльчанинов.
      - Что ж тут за унижение? - возразил Савелий. - Не хотите только!.. Кабы я знал, я бы лучше отвез Анну Павловну в город к отцу протопопу знакомому... Он, может, подержал бы ее, пока она своему папеньке написала.
      - Благодарю вас, что вы так меня понимаете, - сказал обиженным голосом Эльчанинов.
      - Что мне вас понимать? Я человек простой, а вы образованный!.. Взял я только на свою душу грех!..
      - Очень сожалею, что приняли для меня на свою душу грех, - сказал Эльчанинов, начинавший уже окончательно выходить из терпения.
      Приход Анны Павловны прекратил их разговор.
      Дня через четыре граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день будет один. Часу в двенадцатом Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с мужем, в одной коляске.
      - Я встретил сейчас новобрачных! - сказал исправник губернскому предводителю, приехавши к нему и повстречавши действительно наших любовников.
      - Каких новобрачных? - спросил тот.
      - Эльчанинова с Мановской.
      - Неужели они обвенчались?
      - Нет-с, я шучу, - сказал исправник. - Только едут вдвоем и поворотили в Каменки.
      - Господи, твоя воля! - сказал предводитель. - Что это такое делается!.. Этакая бесстыдница!..
      - Да, ваше превосходительство, нечего сказать, еще и не бывало такой!.. Что-то Мановский?
      - Бог его знает, сидит, - сказал предводитель.
      - Да уж он что-нибудь и высидит, - заметил исправник.
      - Но мне всех тут страннее граф, - продолжал предводитель, - то он действует так, то иначе.
      - Непонятно, - подхватил исправник.
      Одно и то же почти говорили во всех домах, с тою только разницею, что мужчины старались больше понять и разгадать, а дамы просто бранили Анну Павловну, объясняя все тем, что она женщина без всяких правил.
      Между тем граф часу в первом пополудни был по-прежнему в своей гостиной: хотя туалет его был все так же изыскан, но он, казалось, в этот раз был в более спокойном состоянии духа, чем перед первым визитом Анны Павловны: он не ходил по комнате тревожными шагами, не заглядывал в окно, а спокойно сидел на диване, и перед ним лежала раскрытая книга. Ивана Александрыча не было около него. Граф прогнал его вскоре после того, как он произвел кутерьму у Задор-Мановского, чтобы отклонить от себя всякое подозрение насчет участия в открытии тайны. Бедный племянник скрывал это от всех и притворился больным. Вошедший слуга доложил о приезде Анны Павловны и Эльчанинова.
      - Просить! - сказал граф и привстал с дивана.
      Анна Павловна вошла первая, а за нею Эльчанинов.
      - Здравствуйте, гордая Анна Павловна! - сказал граф. - Нет, я опять за старое, поцелуйте!
      Анна Павловна повиновалась.
      - Здравствуйте и вы, тоже гордый молодой человек, - прибавил он, протягивая Эльчанинову руку, которую тот принял с некоторым волнением: ему было как-то совестно своего положения.
      - Здоровы ли вы?.. Поспокойнее ли? - спросил граф Анну Павловну, усадивши ее на диване.
      Эльчанинов сел поодаль.
      - Я здорова, граф, - отвечала она.
      - Вас я не спрашиваю, - продолжал Сапега, обращаясь к Эльчанинову, - вы должны быть здоровы, потому что счастливы. Сядьте к нам поближе.
      Эльчанинов пересел на ближнее кресло.
      - Вы давно живете в деревне? - спросил его граф.
      - Полгода, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов.
      - Только полгода? - повторил граф, посмотревши на Анну Павловну. - А где вы жили?
      - В Москве.
      - Служили там?
      - Сначала учился в университете, а потом служил.
      - А!.. - произнес протяжно граф и потом, как бы сам с собою, прибавил. - В Москве собственно службы для молодых людей нет.
      - Кажется, или по крайней мере я это на себе очень чувствовал, подхватил Эльчанинов. - Меня сделали сверхштатным писцом, тогда как я и сносного почерка не имею.
      Граф с улыбкой покачал головой.
      - Вы, вероятно, не имели никаких связей, - произнес он совершенно равнодушным голосом.
      - Решительно никаких, ваше сиятельство, кроме добросовестного желания трудиться, - отвечал Эльчанинов.
      - Бог даст, вам и придет это время трудиться, а теперь покуда мы вас не отпустим на службу; живите здесь, в деревне, честолюбие отложите в сторону, вам весело и без службы.
      - Мне надобно бы служить, граф, хоть затем, чтобы уехать отсюда.
      - Да, я понимаю, что вы хотите сказать, - проговорил Сапега, - но я думаю, что я так люблю Анну Павловну и что покуда я здесь, то зорко буду следить за ее спокойствием; а там, бог даст, переедем и в Петербург, где я тоже имею некоторую возможность устроить вас.
      Будь другой человек на месте Эльчанинова, он бы, может, понял, на что бил граф; он бы понял, что Сапега с намерением будил в нем давно уснувшее честолюбие; он бы понял, что тот хочет его удержать при себе, покуда сам будет жить в деревне, а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург. Но - увы! - Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может открыть ему покровительство такого человека, каков был граф. В первый раз еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с Анной Павловной и привязался к этой мысли.
      - Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, - сказал он.
      - Увидим, увидим, - отвечал граф. - Не помешает ли еще нам Анна Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.
      Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.
      Граф сделал более, чем предполагал. Услышавши о страшной развязке, которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с Мановским, и о бегстве Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился. Старческая прихоть превратилась в страсть; но в то же время он видел, что действовать решительно нельзя, а надобно ожидать от времени. Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть - честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей. Но, однако, мы заметим, что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к чему не приступал, и граф начал.
      II
      Прошло еще три месяца. Действующие лица моего рассказа оставались в прежнем положении. Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила, что она не знает ничего. Более любопытные даже приезжали к ней в усадьбу, чтобы посмотреть на оставленного мужа, но им никогда не удавалось встретить Мановского, хотя очи и слышали, что в этот самый день он проезжал в Ярцово.
      У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением Мановского и Эльчанинова. Клеопатра Николаевна сидела на диване между Уситковою и Симановскою. Перед ними стоял исправник. Прочие дамы сидели на креслах. Мужчины стояли и ходили. Все ожидали графа.
      - Давно ли вы видели вашего несчастного опекуна? - спросил исправник Клеопатру Николаевну.
      - Он был вчера у меня, - отвечала Клеопатра Николаевна. - Почему же несчастного? - прибавила она.
      - Да как же? Жену отняли! - возразил исправник.
      - Он, кажется, забыл об ней и думать; впрочем, я с ним никогда об этом не говорю.
      - Я ее встретил, - сказал исправник, - пополнела, такая хорошенькая.
      - Желаю ей, - отвечала с презрением вдова, - все подобные ей хорошенькие, и вам, мужчинам, обыкновенно нравятся.
      - Оно лучше; а то что толку, например, в вас, Клеопатра Николаевна? Ни богу, ни людям! - заметил с усмешкою исправник, немного волокита по характеру и некогда тоже ухаживавший за Клеопатрою Николаевною, но не успевший и теперь слегка подсмеивающийся над ней.
      - Пожалуйста, избавьте меня от таких сравнений, - отвечала вдова обиженным тоном.
      - Я вас не смею и сравнивать, - сказал исправник.
      - Граф едет! - произнес громко Уситков, уже давно смотревший в окно.
      При этом известии мужчины встали; дамы начали поправляться и сели попрямее; на всех лицах было небольшое волнение. Одна только Клеопатра Николаевна не увлеклась этим общим движением и еще небрежнее развалилась на диване. Хозяин был в наугольной. Услышав о прибытии графа, он проворно пробежал гостиную и, вышедши в залу, остановился невдалеке от дверей из лакейской. За ним последовали почти все мужчины. Граф быстро, но гордо прошел залу, приветствовал хозяина, поклонился на обе стороны мужчинам и вошел в гостиную. Казалось, это был другой человек, а не тот, которого мы видели в его домашнем быту, при посещении Анны Павловны и даже при собственном его визите Мановскому. На лице его, бывшем тогда приветливым и радушным, написана была теперь важная холодность. Он сделал общий поклон дамам и, сопровождаемый хозяином, подошел к дивану. Две звезды светились на его фраке. Уситкова проворно вскочила, чтоб уступить ему свое место.
      - Не беспокойтесь, сударыня, - сказал граф, вежливо поклонившись, и сел на пустое кресло, стоявшее у того конца дивана, где сидела Клеопатра Николаевна.
      Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему лицом; она еще в первый раз видела графа. Хозяин и несколько мужчин стояли на ногах перед Сапегою.
      - Как здоровье вашего сиятельства? - спросил хозяин.
      - Благодарю вас, я здоров, только скучаю.
      - Что мудреного, ваше сиятельство, после Петербурга, - заметил Уситков, - вот наше дело привычное, да и тут...
      - Меня не любят здешние дамы! - прибавил граф, искоса взглянув на вдову. - Ни одна из них не посетила меня.
      - Дамы, вероятно, боятся обеспокоить вас, граф, - сказала с жеманною улыбкою вдова.
      - В том числе и вы, сударыня? - спросил Сапега.
      - Я не имею чести быть знакома с вами, граф, - отвечала Клеопатра Николаевна, приподняв с гордостью голову.
      Графу, видимо, понравился тон этого ответа.
      - Так позвольте же мне завтрашний день устранить это препятствие и сделать вам визит.
      - Много обяжете, граф.
      - Ваш супруг?
      - Я вдова и потому боюсь, что вам скучно будет у меня.
      - Вы позволили мне быть у вас? - сказал граф с легким наклонением головы.
      Вдова отвечала улыбкою: она торжествовала.
      После этого легкого разговора граф встал и пошел к балкону, чтобы рассмотреть окружные виды. Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре с Клеопатрою Николаевною, сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним потянулись мужчины; граф начал разговаривать с хозяином.
      - Мне говорили, что он совершенный старик! - сказала Клеопатра Николаевна Симановской.
      - Какой же старик; я вам говорила, - отвечала та, - теперь еще что? А посмотрели бы вы на него у Мановских.
      Вдова сделала гримасу.
      - Каждый мужчина с подобными женщинами бывает любезнее, потому что они сами вызывают их на то, - сказала она с презрительною улыбкою.
      В это время в гостиную вошел высокий мужчина. Удивление и любопытство показалось на всех лицах. Это был Задор-Мановский. Он прямо подошел к хозяину, отдал вежливый поклон графу, на который Сапега отвечал сухо, потом, поклонившись дамам, подал некоторым мужчинам руку и начал с ними обыкновенный разговор. При его приходе Клеопатра Николаевна несколько изменилась в лице; физиономия графа сделалась еще важнее и серьезнее. Что касается до хозяина и прочих гостей, то они чувствовали некоторый страх и не знали, как себя держать. Оказать внимание Мановскому? Но как покажется это графу, который называл его мерзавцем и покровительствовал его жене. Не замечать Мановского они не могли, потому что чувствовали к нему невольное уважение; кроме того, им хотелось поговорить с ним и, если возможно, выведать, что у него на душе, тем более, что все заметили перемену в лице Мановского. Он как будто бы постарел, обрюзг и похудел. Недоумевая таким образом, все, однакож, были суше обыкновенного с Михайлом Егорычем; но он как бы не замечал этого и, поговоря с мужчинами, подошел к дамам, спросил некоторых о здоровье и сел около Клеопатры Николаевны, которая опять несколько сконфузилась.
      - Поздравьте меня, Михайло Егорыч, - сказала она, - ко мне завтра будет граф.
      - Зачем? - спросил Мановский, взглянувши пристально на вдову.
      - Сам напросился.
      - Знаю я, как он напросился, - сказал Михайло Егорыч, насупившись. Мне бы нужно переговорить с Алексеем Михалычем, - продолжал он, помолчав.
      - С дядей?
      - Да.
      - О чем?
      - Черт знает, - говорил Мановский, не отвечая на вопросы Клеопатры Николаевны, - никогда нельзя приехать по делу: вечно полон дом сволочи... Где его кабинет?
      - Из коридора первая комната, стеклянные двери.
      - Там никого нет?
      - Я думаю.
      - Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.
      Проговоря это, Мановский встал и ушел.
      - О чем это с вами говорил Михайло Егорыч? - спросила Клеопатру Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.
      - Все по этой проклятой опеке, - отвечала вдова.
      - А о жене ничего не говорил?
      - Отвяжитесь вы, бога ради, с этой женой, - отвечала Клеопатра Николаевна, которая после разговора с Мановским была не в духе.
      - Ах, как интересно знать, что он думает о жене, - произнесла Симановская.
      - Спросите его сами.
      - Сохрани бог!
      - Напрасно, я бы советовала...
      - Я могу обойтись и без ваших советов! - возразила, вспыхнувши от досады, Симановская, и затем обе дамы замолчали. Клеопатра Николаевна, посидев немного, вышла в диванную и прошла в девичью, где, поздоровавшись с целою дюжиною горничных девушек и справившись, что теперь они работают, объявила им, что она своими горничными очень довольна и что на прошлой неделе купила им всем на платья прехорошенькой холстинки. После того она снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием слушал графа, ударила его потихоньку по плечу. Старик обернулся.