ГЛАВА 12

Снова зазвонил телефон, и Боттандо в изнеможении простонал. У него выдалось ужасное утро. Заболела секретарша. Обычно именно она избавляла генерала от нежеланных звонков и посетителей и охраняла его покой так же бдительно, как секретарь Томмазо, на которого он когда-то имел основания жаловаться.

В отсутствие секретарши все звонки поступали на его личный телефон. Генерал никогда не подозревал, что их бывает так много; за целый день он почти ничего не успел. Сначала Боттандо решил создать видимость, будто его нет на месте, и не снимал трубку, но потом испугался, что упустит какой-нибудь важный звонок, и отказался от этой идеи. И правильно сделал, как показали дальнейшие события.

Весь день он был ужасно занят, но его коллеги очень удивились бы, увидев, что генерал просматривает аккуратную подшивку газетных вырезок о своих старых успешных делах. Вырезки, в которых говорилось о его неудачах, он откладывал не глядя. Очень многие полицейские имеют такие подшивки; они помогают в карьерном росте — иногда бывает очень полезно продемонстрировать наглядное доказательство своей профпригодности. Даже если это мнение столь презренного сословия, как журналисты.

Вот и Боттандо имел такую папку и частенько просматривал ее. Она поддерживала в нем уверенность в своих силах, особенно когда дела шли неважно. Не переживай, говорила ему папка, посмотри, как здорово у тебя все получалось. Генерал перечитал заметку, в которой рассказывалось о его миланском триумфе, связанном с крупным финансовым скандалом.

Опять зазвонил телефон, и Боттандо снял трубку.

— Слушаю, Боттандо, — устало проговорил он.

— Генерал, Ферраро на проводе. Хотел узнать, как там продвигается ваше расследование.

Боттандо с трудом подавил рвущийся из груди вздох. Этот человек еще хуже Томмазо. Бывший директор хотя бы был просто надоедлив и раздражителен, но Ферраро демонстрирует явные признаки психического расстройства. За последние два дня это был уже десятый звонок. Боттандо никак не мог отвязаться от этой парочки, хотя перепробовал практически все способы, вплоть до откровенной грубости. Они как умалишенные беспрестанно требовали от него доказательств подлинности Рафаэля и ареста преступника. Но, слава Богу, сейчас Боттандо мог наконец сообщить ему кое-что новое.

— Как продвигается расследование? Очень успешно, — сказал он. — Мне только что звонила моя помощница. Она возвращается вРим вместе с этим Аргайлом. Кажется, он вышел на след нашего артефакта.

— Отлично, и где он, по его мнению, находится?

— Боюсь, этого я вам сказать не могу. Аргайл обожает театральные эффекты и хочет сделать нам сюрприз.

— О, если только он опять не ошибся. Пока он зарекомендовал себя как не очень надежный человек, — прозвучал разочарованный голос на другом конце провода.

— Разделяю ваши сомнения, но могу добавить, что мы тоже кое в чем преуспели. Правда, говорить более определенно я пока не готов. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Все в порядке, конечно. Меня волнует Рафаэль, акриминальная сторона дела — ваша работа, Боттандо. Только, пожалуйста, не забывайте держать меня вкурсе.

— Забыть? Как я могу?! Не беспокойтесь. Позже язагляну в музей и вкратце расскажу вам с директором, как обстоят дела.

Ну все, теперь Ферраро на некоторое время отстанет. Как же он надоел!

Томмазо пришлось вычеркнуть из списка подозреваемых, поскольку он имел неопровержимое алиби на момент убийства Манцони — обедал с премьер-министром. Одному Господу известно, о чем они там говорили. Генерал вздрогнул от этой мысли. Ферраро в тот вечер допоздна работал в музее, и охрана засвидетельствовала, что он вышел оттуда в девять часов. Таким образом, Ферраро вряд ли имел возможность совершить убийство.

Боттандо взялся писать впечатляющий отчет, который должен был помочь ему оправдаться перед начальством, но примерно через час бросил это занятие. Телефон продолжал звонить, и в голове у генерала тоже звенело. А в животе урчало — он еще не обедал, хотя часы показывали уже половину четвертого.

Боттандо снял с книжной полки увесистый том и вышел из кабинета. Почитать можно и в ресторане за тарелкой пасты, положив книгу на батон хлеба. И целый час его не будут беспокоить никакие телефонные звонки.

Они увидели его сидящим за столиком на пьяцца дель Колледжио-Романо, когда ехали в такси из аэропорта в офис. Таксист уговорил их поехать кружным путем, потому что в конце Корсо проходила демонстрация и прямой путь из аэропорта был запружен толпами протестующих.

Увидев Боттандо, Флавия крикнула таксисту, чтобы он остановился. Молодые люди расплатились и сели за столик генерала. Он часто ходил в этот ресторан — здесь можно было поесть даже в столь поздний час. В большинстве ресторанов задолго до этого времени выпроваживали посетителей, вытряхивали скатерти и запирали двери. Туристам, которые составляли основную часть едоков в это время года, не оставалось ничего другого, как сидеть под палящим солнцем на ограждении фонтанов или стаптывать ноги на неровном булыжнике в поисках более высоких удовольствий.

Боттандо сразу начал их опекать и подозвал официанта.

— Вы, наверное, проголодались. Хорошая итальянская еда воскресит вас. Я отлично помню, как кормят в лондонских ресторанах. — Он сделал добродушное лицо и приветливо улыбнулся Аргайлу. Молодой человек был несколько смущен неожиданным радушием генерала.

— Мистер Аргайл, рад видеть вас снова. Я слышал, вы сделали еще одно великое открытие. Надеюсь, на этот раз вы не ошиблись.

Аргайл пожал плечами:

— Я шел методом исключения, поэтому ошибки быть не должно.

— Метод исключения меня как раз и волнует. Можно ли ему так уж доверяться?

Аргайл неловко засмеялся, и Боттандо вежливо прекратил беседу, чтобы дать всем спокойно поесть.

— Что это у вас? — спросила Флавия немного погодя.

— Это? Это — моя библия. — Генерал показал им обложку книги. — «Кто есть кто в искусстве». Настоящий кладезь ценной информации. Я нашел здесь много интересных фактов о наших друзьях, врагах и коллегах.

Он пролистнул несколько страниц.

— Возьмем, к примеру, нашего друга Спелло. Глядя на него, вы никогда не заподозрите, что когда-то он служил старшим советником в Ватикане. Да, в сороковые годы. Надо же, Спелло всегда так неряшливо одет, а в Ватикане ценят опрятность. Тогда он был совсем еще молодым. Наверное, мечтал сделать великолепную карьеру и не догадывался, бедняга, что его ждет скромная роль специалиста по этрускам. А могли вы представить, что наш обожаемый министр, этот неуклюжий болван, военная косточка, понятия не имеющий о том, что такое изящные искусства, выращивает японский сад бонсай? Или что Томмазо в тайне от всех пишет картины?

— Все это вы почерпнули из книги?

— Не совсем. Томмазо однажды обмолвился, что, уйдя на пенсию, собирается писать картины у себя на вилле, а в справочнике указано, что он обучался в художественной школе. И между прочим, не в какой-нибудь, а в лионской. Значит, он действительно хотел стать художником. Я сопоставил факты, применил логический анализ и сделал единственно возможный вывод.

— Сейчас вы скажете, что Томмазо подавал большие надежды и особенно любил делать копии с картин Рафаэля?

— Нет, Флавия, нет. Я был бы счастлив, если бы все оказалось так просто. Увы, бедняга, видимо, не отличался большим талантом. Но, следует отдать ему должное, вовремя понял это и предпочел стать хранителем великих произведений других художников, чем создавать посредственные самому. Одно мы знаем точно: если картина Рафаэля была подделкой, то подделал ее Морнэ. Нам нужны доказательства. И, насколько я понимаю, эту задачу вы взяли на себя. А теперь скажите мне: где она?

— В Сиене, — просто ответил Аргайл. Боттандо казался удивленным.

— Вы уверены? Как вы пришли к такому заключению?

— Уверен, потому что других вариантов нет. В коллекции Кломортона ее нет, в коллекции ди Парма ее нет, и в то же время она исчезла. Значит…

— Значит… — поторопил его Боттандо.

— Я больше не буду ничего говорить, пока не проверю свою догадку. В любом случае у вас теперь есть все факты. Вам, генерал, остается только их сопоставить, применить логический анализ и сделать единственно возможный вывод.

— Английский юмор? Ну ладно, поскольку я знаю, куда вы направляетесь, детали могут подождать. Когда вы едете?

— Завтра утром, — ответила Флавия. — Я не вижу причин трогаться с места немедленно. Картина находится в полной безопасности. — Она заказала кофе.

— Картина, может, и в безопасности, а вот вы — нет. Я думаю, вам понадобится охрана, — заметил Боттандо.

Флавия покачала головой:

— Нет. Если мы поедем с военизированной охраной, да еще под вой сирен, поднимется страшная шумиха. Пойдут разговоры, в утренних газетах появятся статьи, полные домыслов и слухов. Лучше все сделать по-тихому и сначала удостовериться, что картина на месте. А потом уж можете вызывать столько охраны, сколько захотите. Я лично считаю, чем больше — тем лучше. Главное, сами не проговоритесь.

— Конечно. Думаю, ты права. В котором часу вы поедете?

— Рано утром. До этого времени мне нужно успеть снять деньги в банке, подсчитать, сколько я могу тратить в день, чтобы дожить до следующей зарплаты, принять душ и собрать вещи.

— Как мне с тобой связаться? О, кстати, взгляни на это. — Генерал достал из кармана листок бумаги и протянул Флавии.

— Телекс от Женэ. Жалуется, что проделал для нас столько работы, а мы не ценим его усилий. Я уверен, что всю эту работу за него делает кто-нибудь из помощников. Он выяснил, кто незадолго до появления «Елизаветы» покупал картины начала шестнадцатого столетия соответствующего размера. Вот результат: три картины купил Бирнес, шесть — Морнэ. Другие ничего не покупали.

— Можно мне взглянуть? — Аргайл взял в руки листок и внимательно прочитал. — Вот, скорее всего эта. — Немного поразмыслив, он ткнул в строчку «Портрет женщины, копия Фра Бартоломмео». — Цена — три тысячи бельгийских франков. Продан Жану-Люку Морнэ. Семьдесят на сто сорок сантиметров. Все совпадает: возраст и более или менее размер. Стиль тот же, что у Рафаэля. Я думаю, это та картина, которая послужила фоном для «Елизаветы». А ваш французский коллега не прислал фотографию? — с надеждой спросил Аргайл.

Боттандо снова порылся в карманах.

— Вот, — произнес он наконец, выкладывая фотографию, — не очень хорошего качества, но общее представление дает. Это ксерокопия с каталога. Как все-таки удобно с современной техникой, правда?

Аргайл слишком увлекся изучением снимка, чтобы ответить. С удовлетворенным видом он передал его Флавии, но та казалась разочарованной. В самом деле, на снимке был изображен очень старый потемневший портрет женщины средних лет с перспективой двойного подбородка и прочих прелестей преклонного возраста. Она была в темном платье с длинными рукавами. Темные волосы, огромное количество украшений — тиара на голове, широкое колье и замысловатой формы кольцо.

— Если они использовали ее, то это не большая потеря. Портрет «Елизаветы» был значительно лучше, — заметила Флавия.

— Да, но ты взгляни на окно и пейзаж за окном в левом углу. Очень похоже на фон «Елизаветы», и именно там, где брали пробы для экспертизы. Мне кажется, мы на верном пути.

Боттандо одобрительно кивнул.

— У вас острый глаз, — сказал он. — Я тоже заметил сходство, но у меня в руках была фотография Рафаэля.

— Это доказывает, что картину подделал Морнэ. Значит, Спелло можно вычеркнуть из списка подозреваемых, — с удовлетворением объявила Флавия.

— Увы, нет. Морнэ также служил в сороковые годы советником в Ватикане и мог знать Спелло. Вот вам еще один пример полезности этой книги. — Генерал встал и стряхнул с коленей хлебные крошки. — Пора возвращаться в офис. В отличие от вас я должен еще поработать.

Они расстались. Флавия и Аргайл направились на восток, а Боттандо побрел в офис. Он очень тревожился, хотя и не стал высказывать своих опасений Флавии. Одно убийство уже совершилось, и генерал сильно рисковал, отпуская ее без охраны.

Флавия и Аргайл с удовольствием помылись, постирали одежду и, переделав разные мелкие домашние дела, провели чудесный вечер. Флавия запустила стиральную машину и просмотрела электронную почту, а Аргайл тем временем штудировал книги, которые привез с собой из Англии. Уютно устроившись в любимом кресле Флавии и перекинув ноги через подлокотник, он зачитывал ей некоторые места. Это было приятной переменой; когда они возвращались самолетом в Рим, Аргайл впился в книгу и за весь полет не проронил ни слова. Название одной из книг бросилось Флавии в глаза; это был путеводитель по палаццо Пубблико в Сиене. Аргайл засмеялся.

— Послушайте. Это письмо виконта Персиваля — великого мемуариста и знатока Лондона восемнадцатого века. Он пишет здесь о леди Арабелле. Я полагал, что ходоком по женской части был только второй ее муж, но, оказывается, и первый был не промах, за что и получил виолончелью по голове на королевском приеме. После чего леди Арабелла побила его кулаками при всех. Представляю, как веселились гости.

И дальше: «Кломортон признался герцогине Альбемарльской, что влюблен в „темноволосую красавицу“. Это было его ошибкой; она — самая большая сплетница в Лондоне». Герцогиня немедленно написала леди Арабелле. Воображаю, какой прием ждал его дома. Ему повезло, что он не дожил до этого момента.

— Зачем вы это читаете? Разве это имеет какое-либо отношение к Сиене?

— Я ищу упоминания о Сэме Пэрисе, Рафаэле или о чем-нибудь с ними связанном. Персиваль — очень наблюдательный человек; ни одно событие в Лондоне не ускользало от его внимания, и каждое он скрупулезно заносил в дневник. Если бы в городе случился скандал, связанный с Рафаэлем, Персиваль обязательно упомянул бы о нем. Однако ничего такого в его дневнике нет, что лишний раз убеждает меня в моей правоте.

— Но вы скажете мне наконец, где картина? Или будете обращаться со мной, как с генералом?

Аргайл взял ее руку и рассеянно поцеловал, потом спохватился и воскликнул:

— О, простите! Конечно, нет, после ужина вы обо всем узнаете.

Вечером они прогуливались по улицам. Флавия показывала Аргайлу свои любимые места. Они побродили по старому гетто, любуясь старинными зданиями и неожиданно возникающими за углом какой-нибудь неказистой улочки прекрасными в своей безмятежности площадями. Аргайл бегло перечислил Флавии достоинства палаццо Фарнезе. Кое в чем он ошибся, но ей понравилась его убежденность. Чтобы не ударить в грязь лицом, она вспомнила, чему ее учили в университете, и описала сюжеты всех больших медальонов палаццо Спада, расположенного дальше по улице.

— Я тоже так могу, — сказал Аргайл, — пойдемте.

Он схватил ее за руку и провел за палаццо Фарнезе, дальше вниз по виа Джулиа, затем свернул на боковую улочку. Остановившись перед высокими деревянными воротами, скрывающими от любопытных глаз внутренний двор, Аргайл указал на герб, венчающий ворота.

— Видите? Два пеликана, над ними корона и символ замка. Чей это герб?

Флавия покусала губы.

— Не знаю. И чей же?

— Ди Парма. Это их римская резиденция.

Флавия усмехнулась:

— Так вот где все это начиналось! Я знала, что их дом находится где-то неподалеку, но специально никогда не искала. А что это за здание рядом?

— Просто очень старый дом. Здесь, между прочим, жил Мантини, это объясняет, почему для аферы с Рафаэлем пригласили именно его. Что же касается картины, — продолжил Аргайл, — то к ней имели отношение только четыре человека — ди Парма, Кломортон, Сэм Пэрис и Мантини. Собрав все факты, я пришел к выводу, что никому из первых трех картина в результате не досталась. Остается только Мантини. Он мог присвоить картину из корыстных соображений или просто из любви к искусству — не хотел, чтобы шедевр Рафаэля покинул Италию. Поэтому он написал поверх Рафаэля свою картину и сделал с нее копию, которую и отдал Сэму Пэрису. А оригинал оставил себе.

Восстановить картину Рафаэля Мантини не мог, потому что жил в соседнем доме с ди Парма. Но торопиться ему было некуда, если допустить, что его интересовали не деньги, а картина. Поэтому он спокойно ждал пенсии, чтобы вернуться в родной город. Однако пенсии Мантини не дождался. В тысяча семьсот двадцать седьмом году в возрасте пятидесяти двух лет он скончался. Имел отличное здоровье, но однажды просто упал замертво посреди улицы. У Мантини не было времени отдать распоряжения на смертном одре или составить завещание. Его скромное имущество и картины перешли по наследству к дочери. Я выяснил, что она вскоре после этого вернулась на родину отца, где вышла замуж за ювелира.

— А родиной отца была Сиена.

— Совершенно верно. Ювелиры в то время были весьма уважаемыми людьми. Муж дочери Мантини стал членом городского совета и в тысяча семьсот восемьдесят втором году умер, окруженный богатством и почетом. Он завещал городу две картины. Первая, естественно, была его собственным портретом, а вторая принадлежала кисти его тестя, великого сиенского художника, непревзойденного Карло Мантини.

— Очень хорошо. Но почему вы решили, будто это та самая картина?

— Потому что это должна быть она. Методом исключения. На ней изображены руины, что соответствует письму леди Арабеллы, а кроме того, это единственная картина, под которой может скрываться Рафаэль.

Этот момент был слабым звеном в аргументации Аргайла. Если бы в эту минуту рядом находился его наставник Трамертон, он наверняка указал бы ему на недостаточность доказательств. Но его здесь не было, а Флавия промолчала, поэтому Аргайл поспешил продолжить:

— За полтора дня я проделал месячную работу. Наверное, что-нибудь упустил. Но поскольку ни у кого другого картины нет, а в этом я почти уверен, то остается только картина Мантини в Сиене. Надеюсь, вы гордитесь мной.

Флавия похлопала его по руке:

— Отличная работа! Осталось только съездить туда и выяснить, действительно ли вы правы. А сейчас идемте домой.

ГЛАВА 13

Флавия и Аргайл выехали в Сиену в восемь часов утра на следующее утро. За рулем сидела Флавия и гнала свой старенький ухоженный «альфа-спайдер» как сумасшедшая. В краткий миг женской слабости она предложила сесть за руль Аргайлу, но тот, по трусливой английской традиции, отказался.

— Никогда в жизни не стану ездить по римским дорогам, — заявил он, — как бы сильно я ни опаздывал.

В принципе это было правильное решение. Флавия вела машину как опытный, закаленный пробками и несоблюдением правил водитель. Когда кошмар городского транспортного движения остался позади, они на предельной скорости рванули на север.

До Сиены пять часов утомительной езды, даже если ехать так, как Флавия, но зато длительность путешествия скрашивают изумительные итальянские виды. Автострада, одна из лучших в стране и самых продолжительных в Европе, начинается в Реджо-ди-Калабриа, на краю юго-западного окончания полуострова. До Неаполя она петляет по опаленным солнцем холмам Калабрии, потом идет напрямую сквозь бедные земли Кампании и Лацио к Риму. Оттуда автострада тянется во Флоренцию, где сворачивает на восток; там, минуя ряд гигантских тоннелей и головокружительных подъемов Апеннинских гор, выходит к Болонье. Здесь она расходится на два рукава: один ведет в Венецию, другой — в Милан.

Даже на сравнительно небольшом участке дороги между Римом и Сиеной уместились самые красивые места в мире: Орвьето, Монтефасконе, Пьенца и Монтепульчано; дивные города, спрятанные в Умбрийских горах: Ассизы, Перуджа, Тодди и Джуббо. Террасные холмы, заросшие виноградом, и долины со стадами коз и овец составляют прекрасную картину на фоне рек, водопадов и множества старых крепостей на вершинах, глядя на которые кажется, будто эпоха правления династии Медичи все еще продолжается.

Это было чудесно. Аргайл много путешествовал по Италии, знал ее вдоль и поперек, видел все красоты и памятники, но по-прежнему не уставал восхищаться ими. Он даже ненадолго забыл о своих невзгодах и просто любовался чудесными видами, стараясь не обращать внимания на бешеную езду своей спутницы.

Ровно через пять часов они свернули с автострады, заплатили за въезд в тоннель и двинулись по горной дороге через Раполано, преисполненные бурным оптимизмом.

— А как вы представляете наши действия, когда мы доберемся до места? — вдруг спросил Аргайл. — Не можем же мы просто войти в музей, снять картину со стены и вырезать холст ножом. Музейные работники не приветствуют такие действия.

— Не волнуйтесь. Я все обдумала прошлой ночью. Сегодня мы просто убедимся, что она на месте, а завтра придем в музей с официальным визитом.

Они несколько задержались, пока искали отель. Улицы в Сиене не перестраивались с тринадцатого века, поэтому местная администрация установила в городе жесточайшую систему одностороннего движения. Одна ошибка, и вы вынуждены ехать в противоположном направлении без малейшей надежды развернуться. Флавия с Аргайлом, нарушая все правила, дважды объехали собор, прежде чем Флавия наконец свернула на улицу, ведущую к отелю.

Она выбрала очень элегантный, комфортабельный и дорогой отель, где в стоимость проживания был включен замечательный ленч. Аргайл заподозрил, что Флавия пошла на этот расход исключительно ради него. Они выпили по бокалу вина, и Аргайл с наслаждением откинулся на стуле. Из окна открывался прекрасный вид на тосканские холмы.

— Чудесно, — произнес он. — Итальянская полиция понимает толк в красивой жизни.

Флавия пожала плечами:

— На прощание генерал сказал, чтобы я берегла себя.

— Полагаю, он имел в виду нечто иное.

Она развела руками — типично итальянский жест.

— Кто знает? Если мы найдем картину, нас никто не упрекнет. Кроме того, мне всегда хотелось пожить в этом месте. В Лондоне я вообще жила впроголодь, так что теперь имею право на возмещение. Я забронировала номер на весь уик-энд — после того как разберемся с картиной, сможем еще побыть здесь пару деньков. Не возражаете?

— Я?! Всего месяц назад я сидел в лондонской закусочной и уминал бутерброд с сыром и маринованным огурцом. Неужели вы думаете, что я откажусь от проживания в таких апартаментах? Даже мысль о страшных последствиях провала не заставит меня сделать это.

— А вы боитесь?

— Последствий или провала? И да, и нет. Что бы ни случилось, завтра все прояснится. Кстати, вы не захватили с собой пистолет?

Флавия нахмурилась; она еще не привыкла к тому, что ее собеседник имеет обыкновение внезапно перескакивать с одной темы на другую.

— Нет. Я же говорила вам: я не служу в полиции. У меня гражданская должность. А почему вы об этом спрашиваете?

Аргайл покачал головой и улыбнулся:

— Да так, просто поинтересовался. Эта картина приносит несчастье.

Желая отвлечься от неприятных мыслей, Флавия объявила, что пока есть время, нужно как следует подкрепиться. После обеда они с удовольствием осмотрели местную церковь, потом так же не торопясь прогулялись по центру. Взбираясь на холм, Аргайл сильно запыхался, а Флавия одолела подъем без малейшего труда. Все последние месяцы он почти не вставал из-за письменного стола и совсем отвык от физической нагрузки. Боязнь, что Флавия заметит его плохую спортивную форму, изрядно подпортила Аргайлу впечатление от прогулки.

Они добрались до Кампо только в четыре часа дня, поскольку Флавия еще выразила желание пройтись по магазинам. У Аргайла не укладывалось в голове, как можно в такое время думать о покупках, но спорить он не стал, потому что слышал, будто некоторые люди в состоянии нервного напряжения совершают странные поступки, а нервы у них обоих, несмотря на всю браваду, были натянуты до предела.

Площадь, к которой они направлялись, имела причудливую форму широкой кромки чаши, на дне которой находилась ровная площадка; ее почти целиком занимал большой дворец — очень давно, в недолгий период, когда Сиена достигла такого могущества, что могла соперничать с самой Флоренцией, он служил административным центром города.

Но дни былого величия канули в Лету. В шестнадцатом веке город переоценил свои возможности и затеял войну с врагом, значительно превосходящим его скромные силы. В результате стремительно проигранной войны Сиена выбыла из числа значимых итальянских городов и превратилась в глухую провинцию. В семнадцатом веке одному мудрому горожанину пришла в голову счастливая мысль проводить в городе бега. После строительства ипподрома в Сиену потянулись туристы, и город отчасти возродился.

Аргайл с Флавией обратили внимание, что в Сиене уже начался сезонный наплыв туристов. Многочисленные кафе, разбросанные по склонам Кампо, выставили на улицы столы и стулья и натянули над ними тенты; официанты быстро сновали от посетителя к посетителю, разнося пирожки, кофе, минеральную воду и, конечно же, кока-колу. Небольшие группки туристов толпились на площади, глазея по сторонам; некоторые заходили во дворец.

Но у Флавии и Аргайла уже не было времени, чтобы смотреть по сторонам. До закрытия музея оставалось полчаса, а билеты в итальянских музеях перестают продавать за двадцать пять минут до закрытия. Флавия схватила Аргайла за руку и потащила к дворцу. Заплатив за вход две с половиной тысячи лир, она не смогла совладать с эмоциями и потратила несколько драгоценных минут, высказывая кассиру свое возмущение по поводу немыслимой дороговизны билетов.

После этой шумной прелюдии они прошли во внутренний двор и присоединились к группе туристов.

В нижнем зале музея, где были представлены знаменитые фрески Содома, молодые люди разделились: Флавия пошла осматривать окна и двери, Аргайл — искать Мантини. В зале этажом выше его ждал неприятный сюрприз. В путеводителе 1975 года было указано, что картина находится в дальней затемненной части зала над коллекцией столового серебра эпохи Ренессанса. Справа от Мантини должен был висеть громадный портрет Виктора Эммануила в героической позе на боевом коне.

Но Мантини на месте не оказалось. Вместо него стену украшал групповой портрет членов городского муниципалитета начала двадцатого столетия, исполненный в той дегенеративной манере, которая ясно свидетельствовала о том, что лучшие времена итальянской живописи давно миновали. Аргайл ахнул. Он был так уверен в своей победе! Как объяснить теперь это Флавии?! Он уже представлял, как на ее лице сначала появляется суровое неодобрительное выражение, а затем Флавия просто перестает видеть его в упор.