6

Вода рвалась из медного крана клочьями, со стрельбой, и Муравко попробовал унять ее. Он осторожненько привернул вздрагивающий кран, но ровной струи не получилось. Кран свистел, трясся со страшным ревом, передавая вибрацию на весь водопровод.

– А-а, чикаться тут, – сказал Муравко и крутанул вентиль до отказа влево. Брызги обдали его обнаженный торс, спортивные брюки. Он был один в умывальной комнате, поэтому плескался без оглядки…

За время командировки на тумбочке Муравко выросла горка газет и журналов. В первый вечер он жадно перелистал «Литературную газету», перечитал все шестнадцатые страницы. «Красную звезду» сразу отложил в сторону, ее он там читал ежедневно. А вот «Авиацию и космонавтику» приготовил, как говорится, на закуску. «Новый мир» начал публикацию очередного романа. Это на потом, на более свободное время.

Соседи по комнате, два лейтенанта из батальона обслуживания, весь вечер играли в шахматы. Комендант общежития снова предлагал Муравко переселиться в комнату к летчикам – дескать, у вас одни интересы, но он отказался. Ему нравилось здесь. И были тому три причины: во-первых, из окна он видел городскую башню с часами, во-вторых, к нему никто не приставал, если он этого не хотел, в-третьих, в комнате никто не курил, хотя оба лейтенанта были курящими. Коллеги по ремеслу считаться бы с ним не стали.

Растираясь полотенцем, Муравко прикидывал распорядок на вечер. И в Доме офицеров, и в городском кинотеатре шли фильмы, которые он успел посмотреть в командировке. Махнуть бы в Ленинград, но уже поздно, ушел последний поезд. К тому же к Волкову надо за разрешением обращаться.

Пока Муравко одевался, принесли местные газеты. Одну из них он развернул, посмотрел, чем сегодня может порадовать телевидение. И вдруг его глаз остановился на заголовке «Дела сердечные».

– Вот это да! – невольно вырвалось у Муравко восторженное восклицание. В заметке рассказывалось о молодом кандидате наук Олеге Булатове, удостоенном комсомольской премии.

– Ну, Барабашкин, держись…

Электрическая бритва заскользила по вздутым щекам Муравко в два раза быстрее. От вялой неопределенности не осталось следа. Теперь у него была цель, и нетерпеливое стремление к ней подхлестывало.

С Булатовым их свел два года назад нелепый случай. Катаясь воскресным утром на лыжах, Муравко вышел к озеру, которое одним берегом упиралось в городской парк, другим уходило далеко к лесу. Зима давно сковала его водную гладь, припорошила снегом. Пересекая озеро напрямую, Муравко надеялся быстрее попасть к общежитию.

Шел он накатистым шагом и уже был близок к цели, но недалеко от берега его окликнули. Муравко повернулся на голос и увидел в проруби купающегося «моржа».

– Извините, пожалуйста, – выбивая мелкую дробь зубами, сказал «морж», – мне нужна помощь.

Муравко подъехал к проруби, подал руку.

– Я купался, но у меня кто-то украл одежду, – сказал тот.

– Сколько же вы тут сидите?

– Не знаю. Минут двадцать, наверное. Часы украли.

– Надо бежать, замерзнете.

– В проруби теплее, – продолжал он выбивать дрожь. – На воздухе замерзну. Ветер.

– Ах, черт! – Муравко оглянулся по сторонам, но кругом было пустынно, лишь реденькая поземка неслась над озерной гладью. – Вылазьте, поделимся.

Он быстро снял шерстяной свитер и подал незадачливому «моржу». Тот сел на край проруби и начал застывшими руками натягивать его на мокрое посиневшее тело. От одного его вида у Муравко свело скулы. Зябкая дрожь прошла между лопатками. Он торопливо отстегнул лыжи, снял ботинки, шерстяные носки. Бросил их к проруби и на мгновение растерялся. Под спортивными брюками были голубые трикотажные кальсоны. Что лучше – отдать пострадавшему брюки или?.. «Ладно, – решил он, – лыжнику кальсоны сойдут за спортивное трико».

Вся эта операция с дележкой одежды заняла не больше трех минут, но Муравко успел застыть. «А как же ему, бедняге?» – подумал он и, загнав одетые на босую ногу ботинки в скобы лыжных креплений, скомандовал:

– За мной, бегом марш!

Как только они выскочили на дорогу, пострадавший обогнал Муравко и сказал:

– Поедем ко мне, на Садовую.

Муравко хотел возразить – на Садовой был дом, заселенный летчиками полка, там жили Чиж, Волков, Новиков – все командование. Уж они-то отличат летные кальсоны от спортивного трико. Но, взглянув на посиневшего «моржа», он понял: его ни повернуть, ни остановить не удастся.

Хорошо, хоть квартира на первом этаже. Сняв лыжи, Муравко вбежал в подъезд. Ключи у «моржа», естественно, тоже пропали, и дверь пришлось высадить ударом ноги. Хилая филеночка треснула, как спичечный коробок. Вверху, на лестнице кто-то хихикнул. Муравко стыдливо нырнул в темный коридор квартиры.

– Надо вызвать врача, – сказал он.

– Я сам врач. Булатов. Олег. В гарнизонном госпитале работаю.

– Николай.

– Раздевайся, спиртом разотру. И внутрь надо.

– Тебя надо спасать.

– Потом, – согласился Олег. – Я покажу методу.

Согревшись и слегка захмелев, они сидели в мягких креслах, укрытые пушистыми пледами, говорили о всякой ерунде, пили кофе, слушали музыку. Муравко узнал, что в этой двухкомнатной квартире Олег жил с матерью, главным бухгалтером хлебозавода. Она вторично вышла замуж и переехала к мужу. Теперь Олег ее почти не видит.

По сравнению с общежитием квартира Булатова казалась райским уголком, хотя роскоши особой он здесь и не разглядел. Вот разве что эти два шикарных кресла да книжная полка. Во всю стену. От пола до потолка.

Они сошлись и подружились, хотя встречались не так уж часто. Муравко знал: к Булатову захаживали девицы, и он без предупреждения не хотел вламываться в чужой дом. А предупредить не всегда удавалось. Кроме того, Олег работал над диссертацией, часто уезжал в Ленинград. Муравко тоже не бездельничал – ему предстоял экзамен на второй класс. Тут с кондачка не проскочишь.

Последний раз они виделись в ночь под Новый год. В Доме офицеров. Булатов был в плотном женском окружении, как потом узнал Муравко – медсестер госпиталя.

– Девочки, не теряйтесь, – дал команду Булатов, представив им своего друга. – Коля холост и, как видите, симпатичен.

И девочки не терялись. Они наперебой приглашали его в круг, даже если распорядитель не объявлял белый танец. Особенно усердствовала операционная сестра Лиля. Маленькая, кругленькая, она так и сияла, словно луна, так и катилась, будто колобок. А Муравко только и думал – куда бы сбежать от этого круглого сияния.

Перед закрытием вечера Олег представил ему еще одну работницу госпиталя – хирурга Верочку. Попросил Муравко проводить ее домой.

– Верочка живет у вокзала и одна боится идти через весь город. Транспорт уже, сам понимаешь…

– Если у вас есть хоть какие-то причины отказаться, ради бога…

– Нет у него никаких причин, – подвел черту Булатов. – Я не прав, Коля?

– Доктор всегда прав, – признал Муравко. – Откажусь, а вдруг попаду к вам? С медициной надо дружить.

Они шли очень долго. Верочка все время придерживала белой варежкой сомкнутый у подбородка воротник шубки. И когда Муравко поворачивал к ней лицо, видел только глаза с кристалликами инея на ресницах.

Потом он удивлялся: ведь всегда умел найти тему для разговоров, всегда чувствовал себя легко в подобных ситуациях, а тут словно отупел, двух слов связать не мог, под руку взять стеснялся. Молчала и Верочка, односложно отвечая на его вопросы.

– Живете с родителями?

– С мамой.

– Всегда здесь жили?

– Попала по распределению.

– Нравится работа?

– Да.

– На лыжах ходите?

– Редко.

– Как свободное время проводите?

– У телевизора.

– В Ленинград часто ездите?

– Нет.

Возле дома Верочка опустила руку, и ворот у подбородка распахнулся. В свете уличных ламп ее лицо отсвечивало матовой белизной, глаза темнели холодно и строго.

– Спасибо, – сказала она сухо. – Я жуткая трусиха. Спасибо.

И протянула ему руку, сдернув белую варежку.

Муравко позже не раз вспоминал Верочку. Что-то успел разглядеть в ней, запавшее в душу. Но что? Улыбку? В том-то и дело, что он ни разу не видел ее улыбки, и ему почему-то очень хотелось знать, как она улыбается.

Вот и будет прекрасный повод для встречи. На торжества по случаю присвоения премии Олег пригласит Верочку. Уж в этот раз Муравко своего не упустит. И если она еще не вышла замуж, к ней надо будет присмотреться повнимательнее.

Выдернув из розетки штепсель бритвы, он распахнул скрипучую дверку шкафа. Хотелось пощеголять в белой рубашке, но она была не глажена. Терять на утюжку драгоценные минуты не хотелось, надел свитер, взял на всякий случай летную кожанку, сунул в нее документы, деньги и дернул молнию кармана.

У выхода Муравко наклонился к зеркалу. Легкомысленный чубчик, такая же легкомысленная улыбочка, ничего серьезного. «Нет, Коля, так не годится, надо менять вывеску, иначе нам удачи не видать».

На автобусной остановке толпился народ. Было то время, которое почему-то называют часом «пик». Какой-нибудь экономист вычерчивал график перемещения человечества и обнаружил в нем две острые вершины – утром и вечером, – и назвал их пиками. Название всем понравилось, потому что есть в нем что-то острое и загадочное, его легко произносить даже детям.

Муравко решил не усугублять и без того тяжелой обстановки на городском автобусном транспорте. Он перекинул кожанку через плечо и бодро зашагал в сторону нового жилого массива, который вырос, можно сказать, на глазах Муравко. Больше всего ему здесь нравилась близость озера. Летом – вода, зимой – лыжи.

Первым в этом районе поселился Павел Иванович Чиж. Говорят, у него даже были какие-то сложности. Кто-то написал анонимку – дескать, держит квартиру в Ленинграде и здесь хочет тоже отхватить хоромы. Чиж категорически отказался от четырех комнат и попросил одну. Дали двухкомнатную – вполне приличное жилье. Муравко помогал командиру перевозить вещи да и захаживал частенько к Павлу Ивановичу на чаи. Особенно когда тот сдал бразды правления Волкову.

Да разве только Муравко бывал в этой квартире? К Чижу липнут все летчики. Что бы у кого ни случилось – к нему. Чиж обладал тем редким даром, который попросту называют душевностью. Он и выслушает тебя, и посочувствует, и бедой твоей заболеет, и будет рассуждать при тебе так, что к выводу ты подгребешь как к единственному причалу.

Муравко тогда ошалел от удивления, когда Булатов завел его в тот самый подъезд, где живет Чиж. Он так и не узнал, кто его засек в кальсонах и кто хихикал на лестнице. Только бы не Юлька. Чем-чем, а ироничностью, чувством юмора господь ее не обделил. «Интересно, поедет ли она с отцом на Север?» – вдруг подумал Муравко и поймал себя на мысли, что ему хочется услышать утвердительный ответ. Что бы там ни говорили, а ее присутствие на полетах вносит приятное разнообразие. На Севере улыбка Юли будет еще нужнее. В стылой полярной ночи каждая родная душа на вес золота. Да и Чижу одному там несладко придется, должна понимать.

О Чиже Муравко всегда думал так, словно это был его родной отец. Даже называть его хотелось не «товарищ полковник», не Павел Иванович, а как отца – батя.

Да он, по сути, и был здесь ему отцом. Первый вылет после училища – с Чижом, первый выговор – от Чижа, первая благодарность – тоже от него. Ни один шаг молодого летчика в небе не остался им не замеченным. Да разве только его, Муравко, Чиж поднимал на крыло? О «школе Чижа» были наслышаны многие.

Учил он летчиков жестко, не щадил перестраховщиков, делал все, чтобы каждому дать возможность вволю полетать. Планы и по налету, и по классности в полку всегда перекрывались с лихвой.

Когда проверяющие упрекали его за риск, он отвечал резко и непримиримо:

– Без риска не победишь.

И продолжал гнуть свою линию: летать смело, брать от техники все, что она способна отдать, и даже – больше.

Волкова тоже не назовешь перестраховщиком. Но у Чижа за спиной была фронтовая школа. А это что-то значило.

Чем ближе подходил Муравко к дому, где жил Булатов, тем шире становились его шаги. Он уже горько сожалел о потерянном вчерашнем вечере, как будто газеты и журналы нельзя было почитать в другое время – по дороге на аэродром, в перерывах между полетами. Ведь не исключено, что Булатов сегодня дежурит или уже куда-то уехал, в Ленинград, скажем. Впереди суббота и воскресенье, вполне мог укатить.

Войдя в подъезд, Муравко остановился, чтобы перевести дыхание. Улыбнулся – на косяке дверей до сих пор оставались следы взлома. Грохнул он тогда в дверь лыжным ботинком на совесть.

Муравко нажал ручку. Дверь оказалась незапертой.

– Можно ли сюда войти? – громко спросил он, остановившись в прихожей.

– Коля?

Булатов выглянул из комнаты удивленно-радостный. Поднятый воротник белой рубашки и неповязанный галстук вызвали улыбку у Муравко: все-таки он вовремя успел перехватить Булатова.

– Не ожидал?

– Здорово, Коля!

– Здорово!

Муравко пожал протянутую руку и обошел Булатова по кругу. На его лице уже не было и тени улыбки:

– Гремим, значит, на весь мир? Другом называемся и все молчком? А если бы мне на глаза не попалась эта газетенка, в каком бы я положении оказался? Ты подумал об этом?

– Тебя же не было здесь, чудик.

– А написать не мог? Может, хоть теперь объяснишь мне, что ты там такое разработал и что ты там такое внедрил? Это же не шутка, когда человеку отваливают комсомольскую премию. Только популярно, пожалуйста, в трех словах.

– Знаешь, я чертовски рад.

– Еще бы – лауреат!

– Я рад, что ты пришел.

– Не заговаривай зубы.

– Ну, во-первых, не я один. Наградили целую группу. А во-вторых, не в этом счастье, Коля. И ничего нового мы не открыли. Просто чуточку усовершенствовали методику своевременного выявления сердечно-сосудистых заболеваний, возникающих на почве…

– Стоп! Хватит. А то еще больше все запутаешь. Я все равно тебя от души поздравляю. Покажи лауреатский знак.

– Еще не вручали, Коля.

– И диплома нет?

– И диплома нет.

Муравко деланно огорчился:

– Я думал, имею дело с настоящим лауреатом.

– Не расстраивайся, это от нас теперь не уйдет… У меня к тебе маленькая просьба, – голос у Булатова вдруг охрип. – Выполнишь?

– Разве я могу отказать лауреату?

Булатов рассказал, что сегодня одна из сотрудниц госпиталя дает прощальный ужин по случаю убытия к новому месту жительства.

– В Ленинград едет.

– Повезло.

– Поедешь со мной?

– Я без фрака. Удобно?

– Еще как! Там цветник.

– А Верочка будет?

Булатов с любопытством взглянул на своего друга.

– Думаю, что будет.

– Скажи, она всегда такая веселая, какой была, в новогоднюю ночь?

Булатов достал из буфета водку и рюмки. Вынул из холодильника банку с маринованными огурцами.

– Тяпнем за встречу?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Видишь ли, Коля… Верочка, как мне кажется, очень рассчитывала на меня. Это, знаешь, нетрудно заметить, когда работаешь бок о бок. Я не оправдал ее надежд. И поняла она это в ту новогоднюю ночь.

– Ясно, – сказал Муравко. – Чем же она тебе не того?..

Булатов налил полную рюмку водки, быстро выпил ее и неторопливо закусил огурцом.

– Сама виновата, – нехотя сказал он. – Я ей говорил: «Приходи. Останься. Поживем – увидим». «Нет, говорит, я так не могу». А я, Коля, не могу, как она хочет. Некогда мне ухаживаниями заниматься. Времени жаль. Все равно в постель придем. Так лучше сразу.

– Сердцу не прикажешь, – сказал Муравко.

– Сердце можно попросить, – возразил Булатов. – Поверь, в сердечных делах я кое-что соображаю.

– А ты бы не мог проверить мое сердце? По блату, а?

Булатов насторожился:

– Ты что, серьезно?

– Естественно. Шутка ли, двадцать седьмой год пошел, а оно еще не знает, что такое любить. Не сердце, а во, – он сделал несколько выразительных движений руками, – насос!

– Тут я бессилен, Коля, – засмеялся Булатов. – Обратись к Верочке. Она, пожалуй, тебя сможет выручить.

Он снова наполнил рюмку водкой, подержал в кулаке, но пить не стал, поставил на место.

– Коля, надо прихватить одну девушку.

Муравко вскинул брови – дескать, при чем здесь я?

– Ты ее знаешь, – продолжал Булатов, – соседка моя, служит у вас в полку.

– Юлька?! – удивился Муравко.

– Организуешь? Она дома.

– Уверен?

– Слышу, – он посмотрел на потолок.

Муравко улыбнулся. Действительно, квартира Чижа была на втором этаже. Если человек отличает ее шаги, дело пахнет керосином. Вспомнилась примета: когда на пол падает нож, жди гостя… из квартиры этажом ниже.

– Соседи – а сам не можешь организовать? – Муравко взглянул Булатову в глаза. С Юлькой он тоже не намерен ухаживаниями заниматься? Но вслух этого вопроса не задал: – Суду все ясно. Сделаю… Теперь ты остепенился, лауреат, можно и жениться. Так, что ли?

– Коля, время не ждет.

– Ладно! – Муравко решительно хлопнул руками о подлокотники и рывком встал. Не хотелось ему брать Юльку в эту медицинскую компанию. Глаз у нее острый, будь здоров, а язык и того острее.

– Иду. – Он обнял Булатова за плечи. – Но хочу тебя предупредить – с Юлькой надо ухо держать востро. Она не такая, как все.

У Булатова появилась на лице страдальческая гримаса.

– Иду, – Муравко направился к двери. – Такси заказал?

– Заказал… Только не ляпни, что я тебя попросил.

– Ну, лауреат, ну, хитрец, – эти слова Муравко сказал уже за дверью.

В два прыжка он поднялся на второй этаж, с ходу нажал кнопку звонка. За дверью различил шаги Юли.

Дверь распахнулась беззвучно, и Муравко растерялся. Юля предстала в проеме дверей неожиданно домашней – в длинном халате без рукавов и с огромной чалмой из махрового полотенца. В руках был учебник английского языка.

– Ой! – вскрикнула она и так шустро юркнула в комнату, что перед глазами Муравко только промелькнули полы ее халата.

– Разве так можно, товарищ старший лейтенант? – выговаривала Юля из-за дверей. – Надо же предупреждать.

– Меня, между прочим, Николаем зовут.

– Простите, не знаю отчества.

– Обойдешься без отчества.

– Поскучайте чуток в коридоре, я сейчас.

– А на кухню можно? Там блинами пахнет.

Юля весело засмеялась.

– Можете попробовать.

Муравко пошел на кухню. Всегда получалось, что его принимали в этой квартире в одной из комнат, в кухне же он был только в день новоселья. Тогда здесь уныло белели голые стены и сиротливо стояла неукомплектованная газовая плита. Теперь бросалась в глаза выставка расписных деревянных ложек. Маленькие, средние, огромные, десертные крохи и увесистые черпаки, сериями и поодиночке, они до потолка покрывали одну из стен, делая всю кухню празднично нарядной. Это, конечно же, выдумка Юли. Выдумка оригинальная. У потолка, по всему периметру кухни, на толстых металлических костылях покоились почерненные сосновые доски. На них беспорядочно стояли горшки, кувшины, берестяные коробки, керамические и медные кружки, бронзовая ступка и выщербленный медный колокол. Электрическая кофемолка была здесь явно временным гостем. Черненые, только более широкие доски опоясывали кухню и по нижнему периметру. На них можно было сидеть, на них можно и готовить. Уютно, красиво, удобно. Если это выдумка Юли, она заслуживала пятерки.

Блины лежали горкой на широкой тарелке, теплые, ароматные, и Муравко невольно сглотнул слюну. Несмотря на разрешение хозяйки, пробовать блины он не решился.

– Ну, что же вы растерялись? – теперь в проеме кухонной двери стояло совершенно незнакомое существо на высоких каблуках, в белых брюках и оранжевой кофте с глубокими разрезами на бедрах. Подсушенные феном волосы переливались живым блеском. Выразительные глаза, губы. И ни грамма косметики.

– Слушай, Юля, – Муравко даже растерялся на мгновение, – тебе цивильное идет в тысячу раз больше, чем форма. Прямо как с обложки журнала. Ну, Юля…

– Папа вернется не скоро, – сухо перебила она Муравко.

– Нет, честно, – продолжал он в том же полусерьезном-полушутливом, точнее – в полудурацком тоне. – Мне даже неловко рядом с тобой. Ты чертовски похорошела. И, я бы сказал, где-то подросла.

Юля недобро усмехнулась, взялась рукою за дверной косяк:

– Что еще?

Муравко явно заносило.

– Я серьезно: в тебя уже запросто влюбиться можно!

Вдруг он отчетливо понял: перебрал. И чтобы как-то разрядить сгустившуюся атмосферу, решительно взял из тарелки блин и целиком запихнул его в рот. Порция оказалась великоватой, и Юля с трудом сдержала смех.

– Сама готовила? – спросил Муравко, прожевав. Юля не ответила. Зрачки ее глаз были еще угрожающе сужены, а губы плотно сжаты. – Очень вкусно. Всю бы жизнь такие ел… Да перестань ты дуться, Юля!

– Я и не дуюсь.

– А то я могу подумать, что тебе изменило чувство юмора.

– Не надо ерунду молоть. – Льдинки в ее глазах начали таять, и они вновь заискрились теплом. Юля наклонила к плечу голову, и ее темные волосы послушно съехали набок.

– Английский зубришь?

– Сессия на носу.

– А не могла бы ты на сегодняшний вечер забросить зубрежку? – Муравко посмотрел на Юлю. В глазах все еще настороженность. Повзрослела девочка, такой он Юлю не знал. Когда приходил к Чижу домой, она почти всегда сидела в своей комнате, а если и появлялась, чтобы подать чай, Муравко воспринимал ее как школьницу. На аэродроме, в армейской форме, Юля была, с одной стороны, служебным лицом, с другой – чем-то вроде живой игрушки: каждый хотел с ней заговорить, пошутить, по-дружески обнять. Юля не противилась такому отношению. Она доверяла этим людям, как и они во время полетов доверяли ей. Никто на аэродроме не видел, чтобы Юля на кого-то сердилась, обижалась или, больше того, с кем-то враждовала. Полушутливый дурашливый тон, в котором и начал сегодня Муравко разговор, всегда нравился Юле. А тут вдруг иголки, холодный огонь в глазах.

– Понимаешь… – Муравко посмотрел на тарелку с блинами. – Можно еще один? – вдруг спросил он. В его голосе впервые за этот вечер прозвучали искренние ноты.

– Пожалуйста, – Юля улыбнулась, и настороженность в ее глазах растаяла окончательно.

– Так вот, – жуя, продолжал Муравко. – Твой сосед, он же мой друг, он же лауреат какой-то там премии, Олег Викентьевич Булатов пригласил меня в свою медицинскую компанию на вечер. Один я там буду чувствовать себя не совсем уютно. И тут я вспомнил о тебе. Товарищей в беде не бросают, так что выручай.