К своей звезде

Ну и что?

Вот если бы с ним была Женька, если бы она удивленно трогала пальчиком старые бревна, так же удивленно качала головой, что-то говорила… Если бы он мог показать ей на уходящие в дымку берега Лены и спросить: «Правда, красиво?» Если бы мог подать ей руку и бережно поддерживать при спуске в подземелья института мерзлотоведения, если бы мог…

Булатов побывал в Музее истории и культуры народов Севера, в Доме-музее Емельяна Ярославского, в республиканском музее изобразительных искусств, заглянул даже в юрту, где родился и вырос известный якутский революционер Платон Ойунский. Все это было неожиданно и любопытно, но вместе с тем и пресно, вроде того обеда в ресторане гостиницы.

«А не вернуться ли мне в Устье?» – подумал Булатов, но сам же и высмеял свое сумасбродное желание. Завтра надо быть на работе, да и как расценят его поступок родители Женьки? Все равно ее не отпустят, да и сама она не решится. Куда, скажет, зачем? И в самом деле, зачем?

Булатов понимал, что, подбирая успокоительные слова и аргументы, он обманывает себя. Обманывает и понапрасну теряет время, теряет что-то такое, чего и осознать не в силах. И от этого бессилия растет его неосознанная тревога.

Во время посадки самолета в Братске один из пассажиров свалился в проход, потерял сознание, и юная, очень хорошенькая стюардесса испуганно заплакала, стала звать на помощь. Булатов сразу понял: сердечная недостаточность. В аптечке лайнера был и стерильный шприц, и необходимое лекарство. Остальное – дело техники. Пассажира привели в чувство, а после приземления передали на подъехавшую к самолету машину «скорой помощи».

– Я буду благодарна вам, доктор, до конца жизни, – сказала стюардесса. Она уже припудрилась, восстановила растрепавшуюся прическу. – Вы не представляете… В первом рейсе и такое ЧП. Если вам понадобится моя помощь, может, билет на самолет или еще чего, звоните. Вот мои координаты.

Она написала на листочке фирменного блокнотика свое имя – Арина Родионовна, номер ленинградского телефона, аккуратно вырвала листок и подала Булатову. Прочитав вслух «Арина Родионовна», он улыбнулся, качнул головой.

– Ну и ну…

– Все по этому поводу улыбаются и качают головой, – сказала стюардесса. – Я привыкла.

– А как ваш муж относится к звонкам посторонних мужчин? – Булатов входил в привычную роль старого холостяка.

– Я не замужем.

– А жених?

– Пусть это вас не беспокоит. Честное слово, я очень вам признательна. Вы спасли мою репутацию. Ведь он мог помереть.

«Вполне», – подумал Булатов и снова почувствовал укол тревоги.

«Ты, братец, становишься шизиком», – сказал он себе. И, глядя на грациозно удаляющуюся стюардессу, стал прикидывать, куда бы ее лучше пригласить.

Санитарный фургончик притормозил у КПП аэродрома. Булатов назвал дежурному сержанту цель приезда, показал путевой лист. Тот козырнул и разрешил дневальному открыть ворота.

– Самолет только что совершил посадку, – сказал дежурный, – вы к вышке поезжайте. Там покажут стоянку.

Под колесами санитарного «УАЗа» глухо хрупнул лед во вчерашней луже, и машина остановилась у командного пункта.

– За раненым? – спросил кто-то в темноте. – Держитесь за нашим автобусом.

Через минуту из-за здания выехал чистенький «ПАЗ» и, включив дальний свет, покатился по рулежной дорожке. Угрюмо-темный армейский АН-8 уже зарулил на стоянку, но его винты еще стремительно вращались, сверкая в свете фар острыми дисками, и к самолету никто не подходил. Затем в турбинах оборвалось что-то, и они на одном длинном выдохе затихли. Очень громко открылась в салоне дверь, еще громче звякнул откидной трап, и сразу все заговорили, смешались. К Булатову подошел невысокий человек в летной куртке, уточнил, кто поможет вынести носилки, передал Булатову папку с документами, большую спортивную сумку с личными вещами раненого.

Сержант с водителем ушли в самолет, а Булатов перво-наперво заглянул в историю болезни: нет ли срочных назначений.

– Лейтенант Волков Геннадий Иванович, – прочитал он вслух и сразу подумал – не сын ли Ивана Дмитриевича Волкова? Ведь у него был сын. В авиационное училище поступал, Булатов точно помнил. Еще какие-то страсти на этой почве кипели.

«Итак, что мы имеем?»

Булатов пробежал историю болезни. Картина была не очень веселая, но и не безнадежная. В результате проникающего ранения брюшной полости повреждены некоторые жизненно важные органы и, что особенно опасно, – задет один из магистральных артериальных сосудов. При первичной операции парня подлатали и помогли ему выползти из смертельной опасности. Теперь необходимо закрепить достигнутое и не только поставить больного на ноги, но вернуть в строй полноценного офицера. А там артерия. Такой участок не заштопаешь. Придется ставить протез. Значит, еще одна операция, еще один рубеж опасности.

Волков лежал на носилках, укутанный теплым шерстяным одеялом. На голове офицерская ушанка, завязанная у подбородка. Темные носилки, темное одеяло, темная ушанка. И только лицо, как вылепленная из гипса маска. Но стоило Булатову склониться над ним, как веки дрогнули, распахнулись и в живых глазах затрепетали аэродромные огни.

– Ага, живой, – обрадованно сказал Булатов.

– Живой, – согласился лейтенант. – Помирать нам рановато.

– Это верно. Как путешествие перенес?

– Я же летчик.

– Ну да, конечно. А как самочувствие?

– В пределах обусловленных параметров.

– Исчерпывающе. Меня зовут Олег Викентьевич. Фамилия – Булатов.

– Лейтенант Волков.

– Прекрасно. Иван Дмитрич Волков не родственник вам?

Лейтенант посмотрел на Булатова настороженно.

– Вы его знаете?

– Он был начальником гарнизона, я в госпитале работал.

– Отец знает? Ну, что меня…

– Я его давно не видел.

Лейтенант помолчал, закусив губу и кивком головы попросил Булатова наклониться.

– Я вас прошу, – сказал он совсем тихо, – не говорите пока отцу обо мне. Лучше потом, когда я встану на ноги. Я прошу вас.

– Хорошо, – пообещал Булатов. Судя по словам раненого лейтенанта, Иван Дмитрич где-то недалеко служит. Не исключено, что в самом Ленинграде. Надо еще раз заглянуть в историю болезни, там адрес родителей указан. – Делайте, лейтенант, глубокий вдох, едем дальше. Дорога не гладкая, будет трясти. Придется потерпеть.

– Ничего. Вытерплю. Вы не беспокойтесь. – Сказано это было уверенно, но без бахвальства, даже с заботой о тех, кто вынужден возиться с ним, беспомощным человеком.

Булатов улыбнулся. Ему был симпатичен этот лейтенант. Да и вообще он любил иметь дело с больными, умеющими мужественно держаться, не теряющими присутствия духа даже в самых критических обстоятельствах. Такие, как правило, легче переносят сложные операции, быстрее выздоравливают. Лейтенант Волков был явно из этой породы.

Носилки внесли в фургончик, закрепили на амортизирующих ложементах. Булатов пересел в салон, а свое место в кабине уступил сержанту. Водителя попросил вести машину с максимальной осторожностью.

Булатов позвонил этой белокурой стюардессе Арине Родионовне примерно через неделю. Была пятница, конец дня. Прежде чем уйти из клиники, он нашел в кармане мятый листок из фирменного блокнота, разгладил его на холодном стекле стола, набрал номер, на всякий случай, ни на что не надеясь. Узнав в трубке ее голос с характерным грассирующим «р», спросил:

– Это няня Александра Сергеевича?

Девушка, видимо, привыкла к подобным шуткам.

– Кому-то требуется няня? – спросила она.

– Совершенно точно, – весело согласился Булатов. – Приходящая по вызову. Оплата по соглашению. Для уточнения условий контракта необходима личная встреча. Сегодня. У меня колеса и я могу приехать в любую точку земного шара. Называйте место и время. Хоть Братск, хоть Якутск.

– Ах, вот это кто, – сказала она потеплевшим голосом. – Придется ломать планы.

– Что вы! – Булатов не рвался на это свидание. И когда звонил, больше надеялся, что телефон не ответит. А тут прямо все как по маслу. – Только не надо жертв. Я могу не оправдать их.

– Да нет уж, – возразила Арина Родионовна. – Во второй раз вы не позвоните. Записывайте мой адрес и приезжайте. Здесь и обговорим условия контракта.

– А это удобно? – спросил он, записывая адрес.

– Удобно, – заверила она. – Жду вас не позже девятнадцати.

Домой, так домой. Булатов развернул карту города, нашел улицу Васи Алексеева. Почти рядом с метро «Кировский завод». Направление знакомое, он уже не раз ездил в Петродворец, гонял машину в Красное Село на техобслуживание. Он любил сидеть за «баранкой», и будь у него время, с удовольствием мог поехать до Якутска и дальше в тундру.

Воспоминание о тундре мгновенно отозвалось неясной тревогой. Представил уходящую в дымку горизонта сине-бело-зеленую равнину, поблескивающие в прозрачном воздухе пятна озер, парящую над устьем Индигирки розовую чайку, и Женьку… Заправленные в сапоги джинсы, руки в карманах полушубка, подбородок в лохматом воротнике, печальная улыбка и крутая обида в золотисто-карих глазах.

И поездка к Арине Родионовне показалась ему бессмысленной и нелепой. Зачем? То, что он почувствовал и открыл для себя туманным утром на берегу Индигирки, ничем и никогда подменить не удастся.

Но машина уже катилась по улице Васи Алексеева. Дом под номером одиннадцать оказался в глубине двора, и Булатов, попетляв вокруг детских площадок, наконец припарковал «Жигуля» у нужного подъезда. С тополей дружно опадали желто-коричневые листья, покрывая землю унылым двухцветным ковром. Как быстро, черт побери, промчалось лето.

– Ого, какая точность! – искренне сказала Арина Родионовна. На ней было легкое платье, похожее на пляжный сарафан, волосы перехвачены небрежным узлом на затылке, на ногах хотя и нарядные, шитые золотой канителью, но старые стоптанные штиблеты. «Домашняя кошечка», – подумал Булатов. Такой Арина Родионовна совсем не походила на ту строгую стюардессу. О чем он не преминул высказаться.

– Униформа в какой-то степени защищает, – сказала Арина, – но все равно пристают, спасу нет.

– Считайте, что одним приставалой стало больше.

– Ну нет, – засмеялась она. – Тут все наоборот. Ваша жена знает, куда вы поехали? – спросила вдруг.

– Разумеется, – храбро солгал Булатов. – Мы не скрываем друг от друга ничего.

– И она спокойно отнеслась?..

– Даже обрадовалась. Говорит, я хоть позанимаюсь. Она у меня студентка. На первом курсе.

– Вам повезло, – совсем по-доброму улыбнулась Арина. – А я ревнивая. Я бы через пять минут следом примчалась. Мне лучше неправду говорить: поехал на симпозиум или… срочно вызван в управление. Я вся в мать. Отец сегодня сказал, что задержится на сдаточном объекте, он строитель, а мать не поверила, поехала на объект, хочет сама убедиться. Час на электричке в один конец.

«А как Женька будет относиться к его вынужденным задержкам, дежурствам?» – спросил Булатов себя. И ответил однозначно: она будет верить каждому его слову, как и он ее. Первая неправда между ними станет началом конца.

– Только не зовите меня по отчеству, – говорила Арина, – отчество свое я вам для интереса назвала, чтобы вы меня лучше запомнили… Сейчас будем ужинать. Я приготовила отбивную. А что вы пьете?.. Сухое? Ах, я совсем забыла, что вы за рулем. А сухое можно?.. Тоже нельзя? Тогда будем есть, я люблю готовить, только редко приходится… Замуж?.. Кто обжегся на молоке, на воду дует. Я попробовала. Два месяца длилось мое замужество. Разлетелись, как в небе самолеты. И слава богу. Такие оба дурачки были… А меня все время тянуло путешествовать. Вот и стала стюардессой… Нет, мне нравится. Я сначала в порту работала. А теперь вот получила разрешение… Знаете, как испугалась? Первый самостоятельный рейс, и вдруг такое… Что вы, я прямо обалдела, как вы ловко все это сделали. У меня же чуть речь не отнялась. Гляжу, а у него губы синеют, глаза под лоб, изо рта пена. Жуть! А вы сразу…

Булатов слушал незатихающую болтовню Арины, что-то сам говорил, а в сознании неотступно вертелся и вертелся один вопрос: «Зачем я здесь?»

– Жизнь человека – хрупкая вещь, – продолжала рассуждать Арина, – и хорошо, если рядом с тобой в нужный момент окажется человек, способный оказать необходимую помощь. А если его не окажется? Вот тебе и все. Не будь вас в самолете, и этот гражданин летел бы совсем в другую сторону… А еще есть люди, которым не хватает решительности. Я узнала, кроме вас, среди пассажиров была еще одна женщина, тоже врач. Она потом призналась: «Я бы ни за что не решилась взять на себя ответственность». Он, дескать, мог умереть, и врача, сделавшего укол, могли привлечь. А вы решительный, не побоялись взять ответственность.

Да, конечно, он решительный. Особенно там, где ничего не надо решать. Взял и не побоялся сделать укол умирающему человеку. Женьку такими штучками не проведешь. Она сразу его раскусила и сразу поняла, какой он решительный, когда Булатов вышел из дома, поговорив с Ангелиной Ивановной.

«И чем завершились переговоры высоких сторон?»

«Какие переговоры? Она мать…»

Олимпийское спокойствие. А должен был выбежать, схватить на руки, прижать к груди и заорать на всю тундру: «Не отдам!» Тогда бы и Женька поверила, что он решительный, что не боится брать ответственность.

Любовь, какой мы ее представляем в высшем проявлении духовности, это прежде всего умение взять ответственность за судьбу близкого человека. Взять решительно, без рассуждений и колебаний, потому что любые взвешивания и сомнения оскорбительны для искреннего чувства.

– Когда вы снова летите в Якутск? – спросил Булатов девушку.

– Сегодня ночью. В ноль часов, пятьдесят пять минут.

– А сейчас?

– Только восемь вечера.

Булатов встал.

– Вам отдохнуть надо.

– Я уже на трое суток вперед отоспалась. Вам чай или кофе?

– Пожалуй, кофе. А вы не могли бы прихватить меня с собой? – вдруг пришло сумасбродное решение.

– Это серьезно? – обрадованно удивилась Арина Родионовна.

– Вполне. – Он уже начал считать: сегодня пятница, в его распоряжении два дня, полсуток туда, полсуток обратно, сутки там. Если не уложится, у него есть два отгула. Надо только предупредить Аузби Магометовича. – Вполне серьезно, милая Арина. Если, конечно, найдется свободное местечко в вашем корабле.

– Вы отчаянный человек, – сказала Арина и подошла к телефону. Из ее разговора Булатов понял, что на Якутский рейс все места проданы, но Арина берет пассажира на свою ответственность и, если мест не окажется, решит проблему с командиром экипажа. Пусть только у пассажира будет билет. Опустив на аппарат трубку, она сказала: – Не помню случая, чтобы кто-нибудь не отказался от полета. Ну, а если все явятся, полетите на моем месте. Я найду, где приткнуться.

Заскочить к Аузби Магометовичу, собраться в дорогу было делом одного часа.

Аузби посмотрел на него странным тягучим взглядом. Будто что-то переоценивал.

– Для такого рандеву надо, как минимум, иметь неотложную причину.

– Причина есть, – Булатову не хотелось говорить о Женьке, он суеверно оберегал ее имя и все, что с этим именем связано. – Прилечу, расскажу. Пока на слово поверьте – надо.

Лейтенанта Волкова поместили в реанимационную палату и сразу начали готовить к операции. Пока Булатов ездил на аэродром, Аузби Магометович собрал в клинике всех необходимых специалистов, теперь они, изучив историю болезни, обсуждали стратегию и тактику предстоящей операции. При первичном вмешательстве сшить подвздошную артерию не удалось, разрыв был слишком велик; сделали временное шунтирование. Аузби Магометовичу предстояло заменить поврежденный участок сосуда силиконовым протезом. Операция не самой высокой сложности, но требующая опыта и ювелирного мастерства. Булатову Аузби Магометович поручил подготовить больного «по части морально-психологической».

Лейтенант знал, какая ему предстоит операция, «подковался», видимо, еще в Афганистане. Спросил лишь, сколько времени его продержат под наркозом и сколько будет длиться постельный режим. И еще раз попросил ничего не сообщать родителям.

– Как только я смогу подойти к телефону, – сказал он, – я сам позвоню отцу.

– Я полагаю, что отцу можно и сейчас позвонить, – сказал убежденно Булатов. – Ивана Дмитриевича я помню. Ему лучше знать правду.

Лейтенант отрицательно покачал головой.

– Он не сможет долго обманывать маму. Она сразу почувствует.

Булатов вспомнил, что где-то в Афганистане служит Ефимов. Спросил у лейтенанта, не встречал ли его? Волков заволновался, побледнел, глаза его настороженно взблеснули.

– А вы что-нибудь знаете о его судьбе? – спросил он вдруг севшим голосом. – Я ему жизнью обязан. И не только я… Я вам сейчас расскажу про этого летчика. Меня увезли, когда ему предстояло лететь… Я расскажу вам… Сейчас…

– Ты не волнуйся, подожди, – остановил лейтенанта Булатов, – за тобой экипаж пришел (в палату, толкаемая двумя санитарами, бесшумно въезжала каталка), договорим после операции.

– Хорошо, – согласился лейтенант, – только не звоните отцу.

Когда Булатову позвонила Нина и спросила у него о Ефимове, он сразу подумал, что лучше всего этой женщине узнать о любимом из первых рук. Прикинув все «за» и «против», решил пригласить ее в палату к лейтенанту Волкову. После операции прошло три дня, больному эта встреча может стать психологической поддержкой: раз к нему пускают посетителей, значит его здоровью ничего не угрожает. И он сказал:

– Приезжайте к пятнадцати часам.

Операцию Аузби Магометович провел, как всегда, мастерски. Иногда Булатову начинало казаться, что он, как хирург, уже постиг почти все тонкости своей профессии. Но всякий раз, ассистируя Аузби Магометовичу, Булатов убеждался, что ему еще до совершенства – топать и топать. Ножками. И он потихонечку, про себя, благодарил судьбу, что она послала ему такого учителя.

А ведь вначале, греха таить нечего, Булатов отнесся к своему патрону снисходительно. Показался он ему эдаким робким мужичком, спустившимся с гор. Даже удивился, узнав, что Аузби Магометович – профессор, заместитель начальника кафедры, имеет около сотни научных публикаций. Потом, от операции к операции, шеф рос в его глазах, пока Булатов не сказал сам себе: «гигант».

Нина пришла в клинику ровно в три часа дня. Позвонила из проходной, и Булатов вышел ее встретить. Он бы не смог объяснить, по каким таким особым признакам выделил ее в вечно неиссякающей очереди гардероба. Выделил и все. Глянул и сразу решил: эта.

– Здравствуйте, Нина Михайловна, – сказал он, пересекая вестибюль. – У меня такое ощущение, что я давно вас знаю.

– Физиономия у меня такая узнаваемая, – сдержанно улыбнулась она. – Некоторые даже спрашивают, не работала ли я директором на телевидении.

«Чем она привлекает?» – думал Булатов, рассматривая Нину, пока та поправляла перед зеркалом прическу, стряхивала с платья невидимые пылинки, набрасывала на плечи белый, отороченный длинной бахромой, кружевной платок. «У нее правильные, тонкие черты лица, хорошо ухоженные волосы (Нина сделала едва уловимое движение головой и они свободно рассыпались по плечам), выразительный, готовый в любой миг раскрыться в улыбке рот и глубокие глаза». Именно эта глубина глаз в сочетании с легкой статью… да, зрелая женственность.

«Вот этим она и привлекает», – решил Булатов, жестом приглашая Нину к лифту.

– Наверное, думаете, зачем меня зазвали в это заведение, если существует телефон? – сказал Булатов, когда они вошли в ординаторскую.

– Угадали, – призналась Нина, – чего только не передумала.

– Все просто, Нина Михайловна. К нам вчера поступил раненый офицер… Летчик. – Лицо женщины начало мгновенно бледнеть, и Булатов поспешил ее успокоить. – Нет, нет, это не Ефимов, выпейте воды, пожалуйста.

Нина растерла щеку, глотнула из поданного Булатовым стакана, нервно вздохнула.

– Молодой лейтенант, Волков Геннадий, – продолжил Булатов, доставая из шкафчика белый халат, – он видел Ефимова несколько дней назад. Так что вы всё узнаете из первых рук. Недавно его прооперировали, он еще слабенький, поэтому вы не очень его утомляйте.

Нина благодарно посмотрела на Булатова, и он отметил, что боль за близкого человека сделала ее еще более женственной и еще более привлекательной. В сердце шевельнулась зависть к этому счастливчику Ефимову.

– Прошу вас, – сказал он и повел гостью в после операционный блок.

Лейтенант Волков лежал на высокой, как пьедестал, койке, обставленный со всех сторон штативами и аппаратурой, опутанный шлангами и проводами. Скользнув взглядом по строчкам цифр, Булатов отметил, что все идет «штатно», и жестом разрешил Нине подойти к больному.

– Нина Михайловна, – представил он ее лейтенанту, – можешь рассказать ей о Ефимове.

Волков встрепенулся и пытливо посмотрел Булатову в глаза: разве мне можно говорить? Булатов понял его взгляд и обрадованно улыбнулся. Значит, расчет был верным.

– Можно, можно, – сказал небрежно, – у тебя все о'кей, – и показал соединенными пальцами «очко».

Волков помолчал, собрался с мыслями и начал неторопливо рассказывать, как их обстреляли, как они аварийно сели («какое там сели, мы зацепились на отвесной скале, над километровой пропастью»), как прощались с жизнью и как их спасал Ефимов. Булатов не уловил, какие именно слова лейтенанта стали причиной случившегося. Он увидел, как у Нины вдруг безжизненно сорвалась с подлокотника рука, лицо поблекло, и она, прижав другую руку к груди, начала, как в замедленном кино, клониться вперед.

Булатов рванулся и успел подхватить ее. По обмякшему телу профессионально почувствовал – сердечная недостаточность. Провел в соседнюю палату, уложил на кушетку. Помогла палатная сестра, кто-то из врачей.

Такой реакции Булатов никак не ожидал. Конечно, от всех этих реанимационных атрибутов, капельниц, от рассказа Волкова эмоциональная нагрузка получилась высокая. Но для здорового человека вполне переносимая. Значит, с сердечком у женщины не все в порядке. Булатов отнял судорожно прижатую к груди руку и привычно нащупал пульс. Это был пульс больного человека.

Видимо, он не сумел скрыть огорчения, и Нина заметила его, потому что, когда их взгляды встретились, она испуганно сжалась, будто ждала удара. Булатов с трудом заставил себя улыбнуться.

– Не думал, что вы настолько чувствительны.

– Мне страшно, доктор, – тихо сказала Нина. – Что со мной?

– Переволновались. – Булатов развел руками. – Все близко к сердцу приняли. Вот оно и возмутилось. Полежите тут, с вами сестричка побудет. Через несколько минут вас посмотрит профессор.

– Лейтенант? – встревоженно спросил Аузби Магометович, увидев Булатова.

– Нет, нет, с Волковым все в норме.

– Что же вы меня пугаете своим видом, голубчик?

– Простите, Аузби Магометович, тут другое.

Он перевел дыхание и попросил шефа выслушать его. Говорил Булатов, как показалось ему самому, несколько путано, хотя и кратко. Он ждал вопросов, но Аузби Магометович докурил свою «беломорину», раздавил ее в пепельнице и сказал:

– Идемте, посмотрим.

Заглянул к лейтенанту Волкову, вернулся и сел на стул напротив Нины Михайловны. Поинтересовался какими-то пустяками, попросил раздеться. Нина послушно выполнила его просьбу.

– Попросите сюда лаборантку с электрокардиографом, – быстро сказал Аузби Магометович и, секунду подумав, добавил: – И Танечку пригласите.

Танечку – значит, нужен анализ крови.

Аузби Магометович был задумчив и немногословен. Голос его не внушал ни тревоги, ни оптимизма.

– Вы сейчас в таком состоянии, – говорил он Нине Михайловне, – что вам необходимо быть под наблюдением врачей. Нужна интенсивная терапия. Мы можем отправить вас в районную больницу, можем оставить здесь. Не можем только отпустить домой. Так что выбирайте.

– Спасибо, профессор, я останусь у вас.

А в Якутск тогда Арина Родионовна его лихо доставила. О чем они только не переговорили за восемь часов полета. Уже и пассажиры, и члены экипажа стали посматривать на свою стюардессу с любопытством: не в меру оживлена, возбужденно-смешлива, к каждому с ослепительной улыбкой, с готовностью… Сумела выяснить через радиста, что через час после их прибытия в Якутск, на Алайху будет спецрейс, посоветовала найти какую-то Антошу в отделе перевозок, которая устроит его как миленького на этот самолет. Арина очень хотела, чтобы Булатов обернулся в Алайху за двое суток, и ждал ее в Якутске, когда она вернется из Петропавловска-Камчатского. Ей «ужасно» хотелось возвратиться в Ленинград вместе с Булатовым.

Антошу он нашел, и она действительно посадила его на самолет спецрейса.

В Алайхе в аэропорту Булатов лицом к лицу столкнулся с одним из знакомых врачей местной больницы. Искренне удивившись появлению Булатова в этих широтах, тот сообщил, что через несколько минут летит в Устье за больным. И если Булатову нужно именно туда, его могут взять. Ему подозрительно везло. Судьба просто вела его за руку.

В салоне вертолета дико грохотало, ни спросить, ни ответить. А когда люди вынуждены кричать, на сокровенные беседы не потянет.

– Забыли что-нибудь?! – прокричал в ухо коллега.

– Примерно так! – ответил Булатов.

И на этом беседа иссякла. Он даже был рад, что может помолчать: наговорился с Ариной. Боялся, как бы только коллега не втравил его в работу. Ведь не откажешь, если попросит помочь. И когда вертолет, сделав круг над Устьем, пошел на посадку, Булатов устроился подальше от выхода. Ему хотелось выйти из салона незамеченным, выскользнуть из толпы и сразу по шакомой тропинке к метеостанции.

Вертолет опустился несколько в стороне от собравшихся в кучку жителей Устья. И как только замерли обвисшие лопасти несущего винта, и дверь салона открылась, народ торопливо двинулся к винтокрылой машине. Двое мужчин несли на носилках кого-то укутанного черными тулупами. В Устье морозило и над землей летели редкие белые мухи.

Булатов обошел вертолет и, почти никем не замеченный, быстро зашагал по той самой дорожке, где полмесяца назад они гуляли вместе с Женькой. Он попытался представить, как она его встретит? Обрадуется? Или сдержанно вскинет брови и небрежно спросит: «Что сие значит, Олег Викентьевич?» – «Сие значит, Евгения Дмитриевна, – скажет он, – что я люблю вас и прошу вашей руки и сердца».

Булатов улыбнулся: какая ерунда. Да если Женька увидит, что он идет к их дому, она ветром вылетит навстречу, повиснет на шее, как тогда после туманной робинзонады, будет размазывать по щекам счастливые слезы. Это ведь Женька – дикая собака Динго. Она любит его, и в этом весь фокус.

Булатов постучал, затем нажал ручку и толкнул дверь. Она была не запертой. Минуя сени, он постучал в следующую дверь. И снова, не услышав ответа, надавил на нее плечом. В прихожей на всю катушку гремел радиоприемник, по «Маяку» транслировали интермедию Аркадия Райкина «В Греческом зале, в Греческом зале…»

То ли услышав стук двери, то ли вопрос Булатова – «Есть ли кто в доме?» – из лаборатории вышел Женькин отец, Дмитрий Дмитриевич. Не удивившись появлению Булатова, он протянул ему руку и, сдвинув на лоб очки, тихо спросил:

– Вы их не встретили?

Булатов не понял, о ком речь.

– Евгения наша тяжело заболела, – сказал Дмитрий Дмитриевич. – Вчера за живот схватилась, все успокаивала нас, пройдет, мол. А ночью начался жар, температура под сорок, бредила, вас звала… Пришлось радировать в Алайху, сегодня прислали вертолет. Ангелина Ивановна с нею, а мне нельзя, кто-то должен быть здесь.

– Температура прошла?

– Плоха она, Олег Викентьевич, – сдерживая боль, сказал Дмитрий Дмитриевич. – Значит, вы разошлись в поселке? Наш фельдшер подозревает аппендицит. Вот ведь беда какая. Ребенок, а уже аппендицит. Уж хоть бы все обошлось.

Булатов увидел, как по ложбинкам глубоких морщин на его лице извилисто блеснула влага. И в тот же миг в нем самом что-то дрогнуло внутри, обожгло недобрым предчувствием: вот она, расплата за беспечность! Он сразу понял, и почему она за живот схватилась, и почему так подскочила температура, и какие непоправимые последствия могут быть.

– Мне надо немедленно туда, – решительно сказал Булатов. Он уже проклинал свою необъяснимую эгоистичность, проклинал тот миг, когда удержал себя от вопроса коллеге: «За кем летит вертолет в Устье?» – Подскажите, Дмитрий Дмитрич, как мне быстрее попасть в Алайху?

– Катера ни сегодня, ни завтра не будет. Вертолет за вами не пришлют. Не знаю.

– А изыскатели? Зуев?

– Зуев в Москве. Без него не получится. Только разве на моторке. Но уже вечер. В ночь идти по Индигирке нельзя на таком суденышке. Севу надо попросить. На рассвете выйдете, к вечеру будете в Алайхе.

Через час Булатов был на пристани у Хрустальной горки. После переговоров с Дмитрием Дмитриевичем Сева хмуро посмотрел на Булатова и показал на широкую застланную тулупом лавку.

– Пока поспите. Выйдем рано. Дорога будет трудной.

Он лежал с закрытыми глазами, не понимая, спит или бодрствует. Пропало ощущение времени, смешались сон и явь, смешалось виденное с придуманным; он куда-то летел и плыл, болтал с Ариной и слышал угрюмое ворчание Севы. И словно пневматический молот, забивающий сваи в грунт, в сознание стучалась собственная мольба: успеть, успеть, успеть…

Уже не раз и не два Булатов потихоньку (чтобы не сглазить) благодарил судьбу за то, что она вела его по жизни легкой стезей. Она и вправду была благосклонна к нему, прямо потворствовала в большом и малом: увлекла любимой работой, не отягощала бытом, помогла встретить таких друзей, как Коля Муравко и Аузби Магометович, обеспечила приличную карьеру и, наконец, одарила любовью. Конечно же, на судьбу ему плакаться грех.