К своей звезде

– Да, да, я слушаю, – оборвал его размышления сонный голос. – Ой, простите, Олег Викентьевич, мне стало так хорошо, что я замертво провалилась в сон. Как ненормальная: отлично слышу звонки, а проснуться не могу. Еле уговорила себя открыть глаза.

Ну и ладно, ну и слава Всевышнему, что он миловал…

Домой Булатов вернулся в начале восьмого. Утренний дождь оросил зеленую волну лесопарковой зоны, и вдохновленные чистой свежестью рассвета пернатые прямо-таки надрывались, демонстрируя друг перед другом силу своих голосовых связок. Тронутый солнечными лучами асфальт неторопливо дымился и незлобливо шипел под колесами автомобилей. Такими мажорными рассветами Ленинград не часто баловал горожан, и Булатов подумал, что сегодня, хоть он ночь и не спал, можно было бы уехать на Карельский перешеек. И прихватить с собою Женьку.

Если бы, конечно, не ее дурацкий экзамен.

На всякий случай он не стал загонять машину в гараж и поставил ее на привычное место у трансформаторной будки. Дверь в квартиру открыл ключом и тихо, на цыпочках, вошел в прихожую. Чтобы не разбудить, если спит. Наступая поочередно носком на задники туфель, не расшнуровывая, осторожно снял их и так же осторожно вошел в комнату. Женька спала, заложив за голову ладони. От вчерашней настороженности, от болезненной бледности лица не осталось и следа. На щеках мягкий румянец, с приоткрытых губ готова была в любую секунду вспорхнуть удивленная улыбка.

И совсем она не была рыжей, какой показалась Булатову в скверике, скорее – золотистая, и нос не картошкой. Да, широкий нос, и не совсем правильной формы, но у нее и глаза широко расставлены. Тонкий классический нос тут мог все испортить. А уж насчет того, что губы поварешкой, так это он явно для красного словца ляпнул. Губы у нее просто красивые. Особенно, когда она улыбается.

Булатов присел возле дивана на корточки и положил Женьке на лоб свою ладонь. Сон, конечно, лучшее лекарство, но у нее экзамен. Жара как не бывало.

– Жень, – позвал Булатов осторожно. Но Женька только шевельнула губами. – Женька, – сказал он громче и с напускной строгостью, – пора на экзамен. Слышишь?

– Ну что за люди, – сонно упрекнула Женька, – человек ночь не спал, где у вас сердце?

Но открыв глаза, сразу все поняла. Попросила Булатова отвернуться, а еще лучше – выйти, засуетилась, ища расческу и одновременно кутаясь в плед. Ее вельветовые брюки висели на спинке стула, который стоял у книжной полки, метрах в трех от дивана.

Булатов хмыкнул и вышел на кухню, плотно притворив за собою дверь. Поставил на плиту чайник, приготовил бутерброды с сыром, вскрыл непочатую банку с растворимым кофе. За долгие годы холостяцкой жизни он наловчился делать всякие завтраки-ужины с ловкостью фокусника. Когда Женька, умывшись и причесавшись, просунула голову в щель кухонной двери, она не смогла удержаться от восторженного удивления.

– А мне можно?

– Можно, садитесь.

– Вы не чувствуете угрызений совести, – спросила Женька, уплетая бутерброд, – что хотели раньше времени зарезать меня?

– Чувствую, – в тон ей сказал Булатов. – Врачу-профессионалу с таким, как у меня опытом, должно быть очень стыдно, что он пошел на поводу у девчонки. Якутские наговоры?

Женька застенчиво улыбнулась, отводя глаза.

– Продолжаете настаивать на операции? – спросила она.

– Чего уж теперь…

– Ну не печальтесь. Я не подведу вас.

– Когда экзамен?

– В десять.

– Я подвезу?

– Ни в коем случае. И так я перед вами вечная должница. Здесь где-то рядом станция метро.

Она бросала на Булатова изучающие взгляды и мягко улыбалась каким-то своим мыслям. Заглянувший в кухню солнечный луч запутался в ее волосах, высветил детский пушок на затылке, бугорки позвонков. И Булатов уже твердо и однозначно объяснил подступившую нежность к этому существу – она все-таки ребенок.

Он проводил ее к лифту. Войдя в кабину, ребенок осмотрелся, порывисто шагнул к Булатову, также порывисто обхватил его шею и на миг прижался гладкой щекой к его колючей небритой щеке.

Булатов успел только догадаться, что на его губах тает вкус ее теплых губ, но дверь лифта уже закрылась и кабина с мягким гулом поползла вниз.

«Вот тебе и ребенок…»

На лестничной площадке остался легкий запах ее волос.

«Не очень-то гордитесь, Олег Викентьевич, – придя в себя, подумал Булатов. – Это мог быть вполне уместный в данной ситуации поцелуй благодарности».

Отоспавшись, Булатов вторую половину дня провел в клинике. Работал со слушателями, готовил диапозитивы для очередной лекции, сортировал рабочие бумаги, консультировал больных. И странно, ни на минуту не забывал, что должна позвонить Женька. Она не обещала, но он знал – позвонит.

Ждал звонка и дома. До глубокой ночи перечитывал Джека Лондона, поставив рядом с диваном телефон. Плохо спал. Утром набрал справочный номер «Скорой помощи» и спросил, не поступала ли к ним Авдеева Евгения с острым аппендицитом? Нет, через «Скорую» такая не проходила.

«Что же это я? – попытался успокоить себя Булатов. – Проявил внимание, помог, получил благодарный поцелуй. Все. Тема закрыта. Чего еще тебе надобно, старче?»

Проще всего было бы заехать в институт и узнать: поступила Женька Авдеева или нет. Списки наверняка вывешены. Только зачем? Да и где он, этот Гидрометеорологический? А у него с самого утра лекции. Три пары. Времени осталось позавтракать и доехать. Хотя завтрак один раз и пропустить не грех.

«Олег Викентьевич, не суетись, – приструнил он себя еще раз. – Несолидно. И где-то даже смешно».

Сидя уже за рулем, он попытался проанализировать мотивы своего ненормального поведения, но аналитического анализа, которым он успешно владел в диагностике, не получалось. Улицы захлестнул транспортный поток, и приходилось бдительно следить за дорожной обстановкой, то и дело перекладывая ногу с газа на тормоз и наоборот. Машины, выбрасывая клубы перегара, волной летели к перекрестку, боясь опоздать на зеленый светофор, а если опаздывали, то нетерпеливо рычали и по желтому свету срывались с места, словно участвовали в раллийной гонке. В такой обстановке надо заниматься совсем другими анализами, если не хочешь влипнуть в ДТП – дорожно-транспортное происшествие. Однажды Булатов прочитал на кузове идущего впереди грузовика надпись: «Чтоб не влипнуть в ДТП, соблюдайте ПДД». Правила дорожного движения. Он засмеялся и чуть не врезался в этот грузовик, без предупреждения затормозивший у обочины. Оказалось, огни стоп-сигнала у этого поборника ПДД просто-напросто не работали.

Женька позвонила в середине дня. Из аэропорта. Экзамен она сдала на отлично, ее зачислили в институт, через сорок минут самолет улетает в Якутск. Женька благодарила судьбу, что в трудную минуту Всевышний послал ей хорошего человека, что память о нем она будет хранить всю жизнь, и если когда-нибудь у нее будут дети, она и детям расскажет про сильного, доброго, умного доктора Олега Викентьевича Булатова.

– Если у вас появится желание очень интересно провести свой отпуск, – говорила Женька с грустью, – прилетайте к нам в Устье. Там вы увидите такое, чего не увидите нигде и никогда. А уж как бы я была рада, и говорить страшно. Да?

– Послушай, малыш, – голос Булатова сдавило волнением, – я хочу тебя видеть. Не улетай. – Он даже не заметил, что перешел на «ты». Было ощущение, будто он звал ее на «ты» все время. – Сдай билет, слышишь.

– Не могу, Олег Викентьевич. Телеграмму родителям отстучала. Да и вообще…

– Через двадцать минут я буду в аэропорту, – он бросил трубку, сорвал с себя халат и, на ходу надевая пиджак, побежал вниз. Знал, будет неприятный разговор с начальником клиники (Булатов срывал лабораторные занятия), будет и сам потом жалеть, но остановиться уже не мог. Какая-то необузданная, незнакомая ему ранее сила безотчетно гнала его незнамо куда и незнамо зачем.

Положим, «куда» Булатов знал. В Пулковский аэропорт. А вот «зачем» – тут и в самом деле стоило задуматься. Чего он хочет? Чего ждет от этой встречи? На кой ляд сдалась она ему, эта полуженщина, полуребенок?

«Ларчик, Олег Викентьевич, открывается просто, – вспомнил вдруг сказанные Женькой слова. – Вы не любили еще по-настоящему». Вспомнил и насмешливо хмыкнул. Уж не она ли решила восполнить этот пробел в его биографии? Ведь не случайно говорила, что знает якутские наговоры. Взяла и воспользовалась. Так сказать, в корыстных целях. Пожалуй, с этого можно и разговор в аэропорту начать.

Перекресток Московского проспекта и Бассейной улицы закрыли для ремонта. Стелили дымящийся, исходящий жаром асфальт. Транспортный поток повернули в объезд на узкие, забитые припаркованными машинами улицы. Скорость снизилась до пешеходной. Взглянув на часы, Булатов понял – опаздывает. Он метнулся в один переулок, в другой – все перекрыто дощатыми щитами строительно-монтажных управлений. Снова втиснулся в поток и сразу почувствовал его наэлектризованный нерв. Тут дергаться и суетиться опасно, затрут. Лучше, как все. Время дорого каждому.

Наконец-то опять прямой проспект.

Обогнув площадь Победы, Булатов рванул, не глядя на спидометр. У КПП инспектор поднял жезл, но Булатов не остановился. Он надеялся, что вылет самолета на Якутск задержится хотя бы на несколько минут, и тогда он успеет ее увидеть и все сказать. А штраф, просечка, бог с ними, только бы успеть.

Булатов не притормозил даже перед въездом на пандус. Взлетел наверх, как ураган, и с визгом замер у входа в зал. Он еще не успел закрыть машину, как услышал объявление диктора: закончена посадка на рейс, следующий до Якутска…

Булатов выругался, обозвав Женьку соплюхой и психопаткой (не могла позвонить раньше?), прошелся по залу, уточнил по радиосправке, действительно ли закончена посадка на Якутск, вышел к парапету, где стояли автобусы «Интуриста». Почти от самого аэровокзала могучий «КРАЗ» потихоньку оттаскивал поблескивающий свеженьким лаком ТУ-154. И Булатов (надо же такое!) увидел прилипшее к продолговатому оконцу Женькино лицо. Она тоже увидела его, радостно кивала, показывала, что напишет, что-то еще объясняла, но самолет уже описал полную дугу на развороте и, показав хвост, неторопливо покатился на взлетно-посадочную полосу. Булатов подождал, пока он взлетит, и вернулся к машине. Впереди его «Жигуленка» стоял «Жигуленок» ГАИ. Неприступно-строгий лейтенант терпеливо ждал нарушителя. Булатов сам подал ему удостоверение и технический паспорт.

– Вы превысили скорость, – сказал инспектор.

– Превысил, – не стал возражать водитель.

– Умышленно?

– Да.

– Значит, на всю катушку. С просечкой.

– Сколько? – Булатов сразу заметил возле правого глаза инспектора небольшую базалиому-опухоль. Указав на нее глазами, спросил: – Лечить не пробовали?

Инспектор уже занес над вкладным талоном компостер, но, услышав вопрос, задержал миг возмездия.

– Говорят, лучше не трогать.

– Чепуха. Базалиому сейчас прекрасно лечат лазером или криодеструкцией – жидким азотом. Как правило, никаких следов.

– Где лечат?

– В нашей клинике тоже. Я врач.

– А-а, – сказал инспектор и с удовольствием прошпандорил талон. Видимо, с медициной у лейтенанта были свои счеты.

Булатов не почувствовал огорчения. Болело другое.

Потом как отрезало. Бежали дни, складывались в недели. В конце августа начальство предложило ему догулять свой отпуск, пока не начались занятия. Он берег эти десять дней на всякий пожарный: в публичку зарыться или махануть на южный берег Крыма, мало ли… И тут всплыло. «Если у вас появится желание очень интересно провести свой отпуск…» Появилось, малыш, появилось! «А уж как бы я была рада…» Будешь, малыш, будешь!

И он помчался правдами и неправдами добывать билет на якутский авиарейс. Добыл. И уже на следующий день вылетел. После полусуточного полета с двумя посадками и со сменой нескольких часовых поясов он с неожиданной гордостью ощутил, какая огромная у него страна. Не то что взглядом, мыслью не охватишь! «Далеко же ты забралась, милая подружка».

На прямой рейс в район Алайхи он опоздал, но был самолет до Вихреямска, ему советовали лететь, там есть местные авиалинии. Булатов рискнул. Даже не заезжая в Якутск, улетел дальше, перехватив на ходу черствый бутерброд в буфете. Решил, что столицу республики посмотрит на обратном пути.

АН-24 не ТУ, шел на небольшой высоте и вздрагивал, как на кочках телега; можно было вдоволь любоваться пейзажами. А пейзажи, надо сказать, открылись Булатову довольно-таки унылые и однообразные. Рваные дырки озер среди бесконечной плеши вечной мерзлоты, редкие пятна серой растительности. Когда на пути вздыбились горы со своими неожиданными провалами и взлетающими под самое брюхо самолету хребтами, сразу стало интересно, в салоне оживился народ. Заерзали, заговорили, стюардесса с миндальными глазами вынесла на подносе минеральную воду, предложила пассажирам якутские сувениры.

Булатов в сердцах ругнул себя. Называется, едет в гости! Ни подарка, ни сувенира, «ни даже хусточки», как любила говорить его мать. Ах, балда, балда! А у стюардессы выбор был до обидного скудный. Какие-то кошельки, брелочки, маникюрные наборы. Вот разве что розетка из чароита стоила внимания. Камень не драгоценный, но в нем была какая-то убедительность, глубина цвета и загадочность оттенков.

…Вылет на Алайху задерживался в связи с неприбытием самолета. Когда самолет прибудет, Булатов не смог узнать ни у кого. «Ждите, будет объявлено». Вот и весь сказ. Он решил на попутке съездить в Вихреямск. Даже если самолет прилетит через два часа, а это как раз и есть подлетное время, он вполне управится.

Городок был уныл и однообразен. Деревянные дома стояли на высоких сваях, ветер неистово гонял под ними пожелтевшие газеты, тряпки, пустые консервные банки. Банками были завалены канавы, ямы, они блестели в мусорных кучах, возле крылечек домов, под окнами. Можно было подумать, что здесь, кроме консервов, больше ничего не едят.

В промтоварном магазине ему понравились женские сапожки из оленьей шкуры. Нет, не пимы, именно сапожки. На толстой резиновой подошве с небольшим каблучком. Женьке они бы пошли. Но какой размер нужен? Продавщица предупредила, что надо брать на номер больше.

– В этих сапожках невысокий подъем, да и лишний носок не помешает. Вещь зимняя.

На номер больше, на номер меньше, была не была.

Его спортивная сумка с фирменным знаком Ади Даслера разбухла и потяжелела. Пора было возвращаться в аэропорт. Булатов вышел на центральную улицу, попробовал договориться с местными водителями, но желающих везти его за тридевять земель (каких-то сорок километров!) не нашлось. Все ему советовали выходить на трассу и ждать попутку. Какой-то сердобольный мужичок даже подбросил до развилки.

Попутка в конце концов нашлась, но когда Булатов прикатил в аэропорт, самолет на Алайху улетел. Переночевав на скамейке зала ожидания, Булатов смог продолжить свое путешествие только на следующий день, тем самым рейсом, которого он не захотел ждать в Якутске.

Аэропорт и речной порт в Алайхе были разделены примерно двумя километрами. Полчаса ходу пешком. Так объяснили ему попутчики. Но только открылась в самолете дверь, как Булатов понял, что прилетел совсем не в Крым. Если в Якутске было плюс двадцать пять, то здесь, в Алайхе, всего плюс два. Булатов сразу понял, что в своей курточке на рыбьем меху, да еще без головного убора, он недалеко уедет.

Узнав в порту, что катер на Устье пойдет лишь на следующий день, Булатов попросил показать ему, где располагается районная больница. Вдруг кто-то знакомый отыщется. Улицы Алайхи выглядели не чище Вихреямских. Те же деревянные двухэтажки, те же сваи, те же консервные банки.

– А что делать? – скажут ему потом в больнице. – В земле всю эту дрянь не зароешь. Вечная мерзлота. Все вылазит из нее наружу. Ничего не держит она в себе.

Коллеги приняли Булатова неожиданно гостеприимно, жадно расспрашивали о Ленинграде (почти половина врачей больницы училась когда-то в Первом медицинском), интересовались всем: что в театрах, какая мода, есть ли колбаса в гастрономах, правда ли, что началось строительство дамбы в заливе, почему уехал Райкин в Москву и так далее… Булатов даже успел проконсультировать нескольких больных, а на следующий день из-за него на два часа задержали катер, потому что столичный доктор ассистировал на операции, которую делали капитану рефрижератора местного порта. Операция оказалась сложной, и Булатову пришлось несколько раз корректно поправить местного хирурга. Тот не обиделся, скорее наоборот – искренне выражал свою признательность. Здесь Булатову дали напрокат черный полушубок и меховую шапку.

Путешествие по Индигирке запомнилось монотонным однообразием. Тундра справа, тундра слева. Редкие холмы. Двухметровые берега, поблескивающие черным льдом вечной мерзлоты. Полуразвалившиеся зимовья местных рыбаков. И насколько хватает глаза – белые и ярко-синие пятна цветов.

Самым, конечно, удивительным мгновением его долгого путешествия была встреча катера в Устье. Пассажиры сходили по узкому пружинящему трапу, держась за тонкую веревочку. Сходили не вниз, как это обычно бывает, а вверх, на черный айсберг берега, покрытый тонким травяным ковром. По отвесному срезу вечного льда струились черные потоки. Возбужденно тявкали огромные северные чайки, им лениво вторили грязные кудлатые собаки, встречающие восторженно принимали в объятия чуть ли не каждого пассажира.

У Булатова учащенно забилось сердце, когда он увидел среди встречающих Женьку. Ее красные варежки суетливо теребили у подбородка концы пушистого платка, овалом перехватившего золотистые волосы, она никак не могла расстегнуть крючок мохнатого овчинного воротника. Из-под короткого, плотно облегающего Женькину фигуру тулупчика выглядывали знакомые вельветовые брючки, и Булатов обрадовался им, будто затем и отмахал несколько тысяч километров, чтобы увидеть не Женьку, а эти брюки. А она смущенно улыбалась и боялась поднять на него глаза, все норовила отвести взгляд в сторону.

Булатову остро захотелось, чтобы Женька бросилась к нему, обвила его шею руками, прижалась щекой к щеке. Как тогда, возле лифта. Но она не шевельнулась, сдавив подбородок красными варежками.

– Вот я и прилетел к тебе, – сказал Булатов, остановившись в двух шагах от Женьки. – Здравствуй, малыш.

– Я очень рада, Олег Викентьевич, – Женька смотрела наконец ему прямо в зрачки, словно хотела сразу все понять, или хотя бы поточнее угадать мотивировку этого неожиданного для нее визита. – Вот мои друзья. – Она потрепала загривки двум собакам. – Чук и Гек. Они братья.

Лобастые лайки подозрительно вскинули глаза на незнакомого человека, чутко шевельнули острыми ушами в ожидании команды. Женька погладила их и мягко сказала:

– Нет, нет, это свой. Да?

– Случайно здесь или знала? – спросил Булатов.

– Из Алайхи было радио. Вся округа уже знает, что ленинградский профессор Булатов спас жизнь нашему капитану рефрижератора. Да?

– Ну звонари, – улыбнулся Булатов. – Я всего лишь доцент и на операции только ассистировал.

Он повернулся и с удивлением заметил, что разговаривающие на каком-то необычном диалекте люди, и те, что встречали, и те, что плыли вместе с ним на катере, внимательно разглядывают их с Женькой. Булатов осмотрел себя.

– Видишь, как меня одели в Алайхе?

– Это я виновата, не предупредила.

– Не верила, что прилечу?

Женька не ответила. Лишь покосилась глазами и застенчиво улыбнулась. Тут же кому-то стоявшему за спиной Булатова кивнула, с кем-то попрощалась, коротко махнув варежкой, кому-то пообещала заглянуть.

– Идемте, Олег Викентьевич, – Женька подтолкнула собак и они, закинув хвосты-колечки на спину, неторопливо побежали вдоль берега. – Здесь быстро смеркается, а нам еще топать да топать.

В руках у нее была тяжелая хозяйственная сумка, из которой выглядывали бутылки с подсолнечным маслом, какие-то пакеты, хлеб, консервные банки. Булатов молча забрал сумку, Женька так же молча приняла эту заботу.

– Как врач я обязан знать самочувствие моей пациентки?

– Бодрое, вашими молитвами. Да?

– Родители здоровы?

– По возрасту.

Нащупывая тональность разговора, Булатов не мог понять причины возникшей вдруг скованности. Не свататься же он в конце концов приехал. Было бы неприлично взрослому человеку так легкомысленно вести себя. Полчаса знакомства, несколько телефонных звонков, один полудетский поцелуй в благодарность за ночлег, и готово – я без вас жить не могу. Он действительно мечтал побывать в этих краях, по Лене собирался проплыть, до Тикси добраться. Так что Женькино приглашение было лишь тем последним толчком, который помог реализовать давно задуманный план.

Вот в соответствии с этой диспозицией должна строиться и линия поведения. Ума у Женьки и чувства такта вполне достаточно, чтобы не делать ложных выводов из его визита, а следовательно, не надо кукситься и вымучивать фразы, больше раскованности и непосредственности.

– Родители твои не переполошились?

– Олег Викентьевич, – засмеялась Женька, – что вы, ей-богу? В Ленинграде я восхищалась вашей уверенностью и независимым поведением. Да здесь рады каждому новому человеку. Как родному. А вы мой спаситель. И прилетели сюда не бедным родственником, а въехали на белом коне. Вас здесь в любом доме будут сажать в красный угол. Кормить отборными сортами рыбы, спиртом поить. Вот это единственное, от чего бы я вам рекомендовала воздержаться. Да? Тут умеют уговаривать. На сколько вы дней к нам?

– Первого сентября должен вернуться.

Женька нахмурилась и вздохнула.

– Как вам не стыдно, – сказала она строго, но с плохо скрытым удовлетворением, – лететь за несколько тысяч километров всего на какую-то недельку. Да?

– Главное, что я долетел.

Тундра мягко погружалась в сумерки и в тишину. За бугром остался поселок с лаем собак и стуком дизеля, там же, за бугром, только уже беззвучно, кружили тяжелые чайки, а впереди, где-то очень далеко, ритмично сотрясал землю едва уловимый гул. Булатов прислушался, и Женька сразу объяснила:

– Это океан. Я покажу вам. К утру шторм уляжется.

Под ногами похрустывал сухой ягель, а в стороне от натоптанной тропки собаки смачно шлепали лапами по невидимой воде. Приглядев бугорок посуше, Булатов поставил сумки на землю и нарвал каких-то незнакомых ему темно-синих цветов. Подошел к Женьке, вытянулся, наклонил голову и галантно преподнес букет. Женька молча приняла подарок, прижалась к цветам улыбающимися губами, и быстро отвернулась.

– Я что-то не так? – смутился Булатов.

– Да нет, ничего, – сказала Женька. – Мне никто никогда не дарил цветов.

– Ну, малыш, – Булатов почувствовал толчок в грудь, будто сердце расширилось и вздрогнуло, – только ради этого мне стоило лететь за тысячи километров.

Плоский домик метеостанции с различными антеннами, пристройками, приборной площадкой вырос в сумерках сразу и неожиданно. Чук и Гек весело заскулили, посмотрев на Женьку, и стремглав рванули к высокому, как самолетный трап, крыльцу.

– Вот мы и дома, – сказала Женька. И прошептала: – Вы даже не представляете, как я рада.

– Жень, – вспомнил Булатов, – я без разрешения на «ты» перешел. Это ничего?

– Считайте, что сделали мне подарок, – шепнула она торопливо, увидев на крыльце отца.

Булатов поклонился, представился, назвав фамилию, имя и отчество, сообщил, что он доцент Ленинградской военно-медицинской академии и что сейчас сам не верит в то, что отважился на такое путешествие.

– Заслуга вашей дочери. Сумела убедить.

Дмитрий Дмитриевич (Митрий Митрич – представился он Булатову) удивленно хмыкнул в густую бороду и посмотрел на Женьку. Мол, раньше мы таких способностей за ней не замечали. Пригласил в дом. Если отца Женьки Булатов примерно таким и представлял, то Ангелина Ивановна удивила многим: и изысканно уложенной прической, и строгим вечерним платьем, прикрывающим легкие туфли на тонком высоком каблуке, и больше всего – своей непосредственностью.

– У хозяйки как в театре перед премьерой, – говорила она Булатову. – Последний гвоздь на сцене забивают перед самым подъемом занавеса.

Если бы Булатов не знал, что Ангелина Ивановна мать Женьки, мог подумать, что они сестры. С разницей в десять – двенадцать лет. Сходство было во всем, даже в голосах. Стопроцентная мамина дочка.

– Маман, ты сегодня превзошла себя, – сказала Женька с восхищением.

– Привыкли, понимаете, видеть меня в джинсах да в ватнике, – апеллировала Ангелина Ивановна к гостю, – оделась, как женщина, – не узнают. – И заговорщицки подмигнула Булатову. – Пусть знают наших.

Эти ее реплики, доверительная манера обращения с Булатовым, сразу определили тональность и его поведения. Он почувствовал, что находится среди близких людей, где можно безбоязненно шутить, откровенно высказывать свои мысли, задавать любые вопросы. Женька видела, что ее гость пришелся родителям по душе, и тихо повизгивала от счастья.

Постелили Булатову в комнате Женьки, на ее же кровати. Вспомнили по этому поводу старинное поверье о вещих снах, посмеялись, пожелали гостю спокойной ночи. Где-то в отдалении стучал движок местной энергоустановки, маленькие окна вздрагивали от ударов вдруг налетавшего ветра. Булатов закинул за голову руки и стал рассматривать искусно скроенные из кусочков шкур аппликации, вправленные в небольшие самодельные рамочки. Он знал уже – это работы Женьки.

Отпуск, можно сказать, только начинался, а впечатления уже захлестывали. Впрочем, нынешний вечер затмил все, что было вчера и позавчера. Перед глазами Булатова продолжали стоять спокойно-мудрое лицо Дмитрия Дмитриевича, не сказавшего за весь вечер и десяти фраз, возбужденно-азартные глаза Ангелины Ивановны, наговорившейся до хрипоты в горле, и застенчиво-добрая улыбка Женьки. Разглядывая ее лицо, Булатов понял, что девочка взяла от своих родителей все самое лучшее, потому что родилась от большой любви и выросла в атмосфере большой любви.

Какой-то мизерный клочок этой атмосферы перепал сегодня и Булатову. С тех пор, как он остался без отца, а было ему в тот год семь лет, Булатов не знал ни семейного тепла, ни семейной любви. У матери всегда хватало своих проблем, бабушки и дедушки жили в недосягаемой глубинке. Став студентом, он получил от матери полную самостоятельность с отдельной квартирой в придачу.

Повезет ли Женьке, как повезло ее матери?

Обидно будет, если такое чистое существо попадет в руки какому-нибудь охламону. Воспользоваться ее доверчивостью охотники найдутся. Впрочем, так ли она проста и доверчива?

Булатов вспомнил, какими колючими и неприступными были глаза Женьки при первом знакомстве, как она цепко изучала его дипломы, как была напряжена – рысь перед прыжком! И от этого воспоминания ему стало покойно и хорошо. Он провалился в сон и никогда не узнал потом, что к нему заходила в комнату Женька, долго смотрела на него, беззвучно шевеля губами, даже поправила подушку, вплотную приблизив к нему лицо, и, выключив свет, тихо вышла.

Утром она сама и разбудила его, сказав, что пока не испортилась погода, надо побывать у хозяина Хрустальной горы. На вопросы, где это и что это, Женька не ответила, лишь мотнула головой и сказала: «Терпение, мой друг, терпение». Она сама и кормила его, с проворной ловкостью убирая и выставляя тарелки на стол. На ней были все те же вельветовые брюки и пушистый свободный свитер, за мягкими складками которого угадывалась тонкая гибкая талия, по-девичьи узкие бедра. «И живот, – вспомнил Булатов, – умещающийся под одной ладонью». Он поймал себя на желании хотя бы еще раз прикоснуться к ее чистой прозрачной коже.

На крыльце Булатов задержался, опершись руками о перила. Окинул взглядом тундру и ораторским голосом обратился к замершим внизу собакам:

– Уважаемые товарищи чукчи и гекчи!

– Здесь чукчи не живут, – поправила его Женька. – Тем более гекчи.

И потянула за рукав тулупа. Булатов уже давно не чувствовал себя таким беззаботно озорным. Они шли хорошо натоптанной тропой к реке, смеялись, вспоминая подробности своего знакомства. Вокруг них кувыркались в игре и беспричинно весело лаяли Чук и Гек. Хмурилась Женька, лишь присматриваясь к небу.

– Чем оно тебе не нравится?

– Родители в Заимке. А дорога – морем. Как бы волна не поднялась.

– Тихо ведь.

– Ага… Это не та тишина.

– Впервые, что ли?

– Океан не спрашивает.

У пристани, сколоченной из неотесанных бревен, стояла на сваях цистерна для горючего, несколько металлических бочек, небольшой навес, дощатая будка.

– Здесь горючее подвозят для нашей силовой установки, в кладовке запасные приборы, детали к аппаратуре, расходные материалы, – пояснила Женька. – Ящики с консервами.

– А почему не заперто?

– От кого?

– Ну мало ли?

Женька весело засмеялась и уверенно шагнула в покачнувшуюся «Казанку» с подвесным мотором. Чук и Гек немедленно последовали ее примеру. Женька жестом позвала Булатова. Когда он сел на жесткую скамью, она сняла с мотора чехол, дернула шнур и, как заправский рулевой, вывела моторку к противоположному берегу, держа ее нос против течения.

– Здесь не так бьет волна, – крикнула она Булатову, – скорее доберемся к Хрустальной горе.

Женька знала, чем удивить Булатова. Они пристали к причалу, взошли по пологому трапу на берег. Прямо от берегового настила к подножию кургана тянулась проржавевшая узкоколейка. На дальнем ее конце стояла небольшая вагонетка с низкими бортами. Булатов взял Женьку за руку и, балансируя, пошел по узкому рельсу. Метров через десять Женька потянула его к небольшому домику, похожему на строительный вагончик.

– Визит хозяину надо нанести.

У домика валялись бутылки, ржавые банки, дрова, уголь, старое тряпье. На смятой телогрейке живой кучкой жались друг к другу слепые щенки. Женька присела возле них, сняла варежку, погладила каждого по спинке. Булатов тоже протянул руку, но из-за вагончика раздался негромкий, но выразительно предупреждающий рык.