Волков слушал Муравко и мысленно сравнивал его с Ефимовым. Когда-то он не случайно назвал Ефимова первым кандидатом. «Ты под гипнозом своего раскаяния. Будь объективен. Они оба достойны уважения, оба хорошие парни. И если понадобится, можно еще найти летчиков такого же закала. Добрых молодцев на земле русской всегда в достатке было».

– Собраться бы надо, Иван Дмитрич, – предложил Муравко. – Всем нашим. Я к себе приглашаю. А дату встречи уточним в Ленинграде. Юля будет на седьмом небе.

Захватив аквалангистов, Ефимов запросил разрешение на взлет.

– Взлетайте, «полсотни седьмой», – протрещал в шлемофонах сухой голос Волкова. – Желаю удачи.

Несущий винт вздыбил снег, и вертолет оторвался от земли. Ефимов сразу взял пеленг на спускаемый аппарат космического корабля, не набирая высоты. Чутье подсказывало: счет пошел на секунды.

– Восток светлеет, – кивнул Пашка. – Только бы они там не задохнулись в этой мышеловке. – И неожиданно спросил: – Пошел бы в космонавты?

– Хотел когда-то, – задумчиво ответил Ефимов, не спуская глаз с приборной доски.

– А я не пошел бы. К ним девки липнут, как мухи на клейкую ленту. Это же каким железным надо быть, чтобы выстоять.

Вертолет стремительно утюжил клубы тумана, перемешанные со снежными зарядами. Набирающий силу рассвет клином вползал между непроницаемо-темным небом с растрепанными космами туч и затуманенно-серым озером с подвижными контурами ледяных торосов. Набравшая где-то в середине озера силу штормовая волна вздымала льдины, перетирала их, крошила, нагромождая у припаев опасными рифами. Попади аппарат космонавтов в такую льдодробилку – и его или на айсберг выкинет, или загонит на глубину под лед. Тогда уже и аквалангисты не помогут. Стихия слепа.

– Внимание, командир, – предупредил Паша, – мы на подлете. КПМ[8] по курсу пятьсот.

– Понял, Паша, понял, – Ефимов взял ручку на себя и подработал рычагом «шаг-газ». Набравший скорость вертолет легко вскарабкался на крутую горку и сразу сбавил ход.

– По курсу проблесковый огонь.

– Вижу, Паша, вижу. Ювелирно вывел, спасибо.

– А фирма веников не вяжет.

Теперь Ефимову предстояло самое сложное – высадить аквалангистов. Сложность состояла в том, что снизиться надо к самой воде и удержать вертолет в режиме зависания. При ветре пять метров в секунду режим этот уже требует предельного внимания. При десяти метрах – выполнение его опасно. А над озером по-прежнему гулял сквозняк в два раза сильнее. Говоря морским языком, шторм в десять баллов. Шквальным порывом машину может качнуть, парусность у нее приличная, и если несущий винт зацепит лопастями поверхность воды, вертолет упадет.

Развернув машину против ветра, Ефимов осторожно снизился, зависнув в двух метрах от черной поверхности. В свете фары озеро казалось зловеще бездонным, жирно шевелящимся. Он представил, каково сейчас здесь купаться аквалангистам, и по телу прошла холодная судорога.

– Начинайте высадку! – дал Ефимов команду по внутреннему переговорному устройству.

Ровно через три минуты высадка была закончена.

– Молодцы! – отметил Ефимов работу аквалангистов и плавно двинул «шаг-газ» к максималу.

Небо совсем посветлело, но видимость не улучшилась – пурга по-прежнему летела над озером нескончаемой серой тенью. Аквалангисты зажгли ракету красного дыма. Сигнал готовности к транспортировке спускаемого аппарата.

В перчатке у Ефимова лопнул шов и большой палец правой руки вылез ногтем наружу. Видимо, на лице Ефимова мелькнула досада, потому что Пашка мгновенно снял с руки свою перчатку и подал ему. Ефимов отказался. В Пашкину перчатку хоть с головой забирайся.

– Я не суеверный, – сказал он Паше, – я верю только в хорошие приметы.

Они сбросили аквалангистам толстый, как полено, капроновый фал, и, пока те крепили его к стренге спускаемого аппарата, Ефимов на щитке наколенного планшета набросал расчеты по режиму транспортировки, показал Паше.

– Как мыслишь?

– Мысли приходят и уходят, – сказал Паша, – главное, чтобы голова оставалась на месте. – Подумав, добавил: – Я бы скорость уменьшил.

Ефимов согласился. Тише едешь, дальше будешь.

А потом начался этот изнуряющий режим. Восемь-десять километров в час. Чуть ли не через каждый километр остановка. То и дело высовывая голову в форточку, Ефимов держал аппарат в поле зрения. Уже не только спина промокла, пот начал стекать из-под шлемофона на глаза. Ефимов наклонил голову к предплечью и вытер надбровья о грубую кожу зимней куртки.

– Все нормально, командир, – подбадривал его Паша, захлебываясь от свирепого ветра. Его голова почти все время была в форточке.

– Разотри лицо, – приказал Ефимов, – обморозишься. Слышишь?

– Есть, командир!

Лицо Пашки было мокрое. То ли от снега, то ли от пота. А скулы и подбородок действительно прихватило, побелели. Он вытащил из-под сиденья вафельное полотенце, вытер сначала лицо Ефимову, потом начал растирать свое.

Больше всего Ефимов думал о надежности креплений фала. Знал, что аквалангисты прошли специальную подготовку, в своем деле доки, все сделали по инструкции, но сам он никогда не видел устройство стренги спускаемого аппарата, не представлял, как закреплен на ней буксировочный фал. И это беспокоило, лишало полной уверенности. Чем ближе они подходили к берегу, тем на озере меньше было дымящихся паром черных проплешин и больше тяжелых, изломанных штормом льдин. Бело-синее крошево беспокойно дышало, и Ефимову казалось, что он даже сквозь грохот двигателей слышит могучий скрежет стихии.

– До берега две пятьсот! – весело доложил Пашка. – Идем в графике, командир! Все о'кей!

– Не каркай, Пашенька. Прошу тебя.

Да нет, все и вправду шло путем. Какая-то чертовщина подкралась только на последних минутах полета, вдруг показалось, что ручку управления и рычаг «шаг-газ» держит не Ефимов, а кто-то другой, двойник его, а сам он вроде со стороны наблюдает за ним; и будто фал буксировочный не к вертолету прикреплен, а находится в руках Ефимова, и он чувствует и вес его, и натяжение, и даже мелкое дрожание под ударами ветра.

– Все, командир! – вывел его из оцепенения голос Паши. – Земля!

Ефимов тряхнул головой и выглянул в форточку. Левее площадки чернели маленькие фигурки. Уже совсем рассвело, но метель по-прежнему свирепствовала. И все-таки он различил в белой мгле командующего, Шульгу, Владислава Алексеевича, даже Ивана Свищенко.

Убрав шаг винта, Ефимов позволил машине самую малость просесть, чтобы спускаемый аппарат встал на днище. Как только фал ослаб и прогнулся под напором ветра, Ефимов приказал сбросить его.

– «Целинный», – голосу Ефимова стал хриплым, – аппарат на грунте. Разрешите забрать аквалангистов?

– Доложите остаток топлива.

– Топлива достаточно.

– Повторный заход разрешаю.

Ефимов подал рычаг «шаг-газа» вперед и, наклонив вертолет, посмотрел на площадку. К спускаемому аппарату, неуклюже проваливаясь в снегу, бежали люди. Кто с носилками, кто с чемоданчиком, кто с одеждой.

– Для них, слава богу, все кончилось, – вздохнул Паша. – А нам еще пахать и пахать.

– Это же хорошо, капитан! – весело возразил Ефимов.

– Что хорошо? – уточнил Пашка. – Что все для них кончилось или что нам еще пахать?

– И то, и другое хорошо.

– С них, вообще-то, причитается, – вдруг вспомнил Пашка. – Вот вернемся, так и скажу: хоть вы и космонавты, ребята, а коньяк ставьте. А что? Бутылку «Юбилейного». Всего двадцатник. Я на этот коньяк раз десять намыливался, а в последнюю секунду брал две обычного, в три звездочки. Букет тот же, а по объему – в два раза больше. Попробуй тут устоять. Интересно, что пили люди до того, как появилось виноделие?

Слушая Пашкин треп, Ефимов вновь почувствовал какое-то раздвоение. Вроде он держит ручку, и не он. Понимает, что бодрствует, а сам будто спит и видит сон. Это усталость. Наслоилось. Ничего. Еще чуть-чуть, и будет отдых.

– Возьми управление, Паша, я расслаблюсь.

– Есть, командир, – Паша посерьезнел. – Здоровый сон удлиняет жизнь и сокращает рабочее время.

Ефимов привычно взглянул на хронометр и закрыл глаза. И сразу, как в песне – вьюга смешала землю с небом… Летела куда-то серая масса, пробитая прожекторным светом, кувыркались льдины, кружил над головою хрустальный диск несущего винта, грохотал двигатель, дрожали от вибрации расслабленные руки, и сквозь всю эту видеозвуковую свистопляску пробивался чей-то знакомый и совсем неузнаваемый голос.

Нет, это конечно, не сон. Тем более – не отдых. Ефимов сделал волевое усилие и открыл глаза. Остановил взгляд на циферблате часов и не поверил: прошло более сорока минут. Неужели Пашка блуданул? Им оставалось десять минут лету до места приема аквалангистов. Ефимов тревожно посмотрел на Пашу.

– Все в порядке, командир. Пассажиры на борту, идем на точку. Ты хорошо поспал.

Ефимов облегченно улыбнулся:

– Так и быть, Паша, поставлю тебе «Юбилейный».

– Неинтересно, командир. Что я буду ребятам рассказывать? Подумаешь, Федя Ефимов коньяк поставил! Кого этим удивишь? Вот если космонавты подарят, да еще с автографами на бутылке, совсем другой табак. До свадьбы дочери сберегу. Представляешь, какой эффект будет?

Хорошо, когда дело сделано и можно вот так бездумно молоть чепуху. К тому же после короткого сна Ефимов почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Представил, как сейчас их встретит командующий, Владислав Алексеевич, приведут в палатку, где отогреваются и пьют чай космонавты, познакомят… А что? Можно и насчет автографов. Неплохую идею Пашка подкинул. «Когда рождается хорошая идея, находится много желающих удочерить ее», – тоже Пашкин афоризм.

Ефимов с теплотой думает о Пашке. Хорошо им леталось вместе. Надежно. На Пашку можно положиться в любом деле. Передавая управление правому летчику, Ефимов отключался от работы стопроцентно, знал – вертолет в крепких руках. Вот и сегодня. Держать такую машину в режиме зависания на ураганном ветру и трудно, и рискованно. Но Пашка не рискует, если не уверен на сто один процент. «Рисковать надо в своей весовой категории», – говорит он. И обычно добавляет: «Риск – благородное дело, если рискуешь не ты».

Кто теперь будет летать с Ефимовым на правом сиденье? Кого назначат борттехником? И что все-таки подсунуть космонавтам для автографов? Записную книжку? Банально. Фотографию Нины? «Ну-ну», – усмехнулся Ефимов, отчетливо понимая абсурдность пришедшей мысли.

Но, вспомнив о фотографии Нины, он уже не мог не думать о ней самой. Радужные мысли о предстоящей встрече все время спотыкались о тот телефонный разговор из Ташкента. Нина болеет.

В памяти всплыло полузабытое свидание на Почтовой улице в Озерном. Они не виделись целых десять дней – Ефимов во время зимних каникул уезжал на республиканскую спартакиаду школьников. Команду лыжников по возвращении встречала вся школа. Шутка ли – победили в эстафете четыре по десять!

– Вечером жду на нашем месте, – шепнула ему Нина.

«Их местом» была тропинка между штабелями просмоленных шпал за маневровыми путями станции. И поскольку зимой смеркалось рано, Ефимов успел хорошо промерзнуть к приходу Нины. Обычно во время свиданий они не могли наговориться. А в тот раз он чувствовал себя так, будто за десять дней разлуки они полностью потеряли взаимопонимание, оборваны чуть ли не все связывающие их нити. Встретились – и не знают, о чем говорить, не могут нащупать контакта.

– Господи, ты же совсем замерз, – догадалась Нина и расстегнула свою старенькую беличью шубу. – Лезь ко мне, грейся.

Опьяненный Нининым теплом, он уткнулся холодным носом в ее шею. Как же это было хорошо…

Встретившись через десять лет, они оба так легко заговорили, словно расстались вчера. И не только заговорили. Они понимали все и чувствовали себя так, будто не было никакой разлуки.

– Мне бы выбраться из моего бермудского любовного треугольника, – задумчиво вздохнул Паша и спросил: – Сам будешь сажать, или…

– Или, Паша, – кивнул Ефимов.

Голубов продавил тангенту радиостанции на вторую позицию и запросил у «Целинного» разрешение на посадку.

Квадрат семь-тринадцать за то время, пока они летали за аквалангистами, заметно преобразился. Почти все палатки были сняты, группа машин вытягивалась головой к шоссейной трассе. На площадке осталась только одна палатка для обогрева авиаторов и машина-буксировщик передвижного СКП. Ни одного вертолета на стоянке не было.

Выключив двигатели, Ефимов поднялся на СКП. Он сразу все понял. Операция «Автограф» провалилась. Провалилась и Пашкина надежда на коньяк от космонавтов. У них своя программа, свои заботы.

– Давно улетели? – спросил Ефимов у Волкова.

Волков отодвинул журнал и спустился с высокого сиденья. Прокашлялся.

– И командующий, и этот, из Центра, Владислав Алексеевич, просили передать тебе, – Волков бросил короткий взгляд на стоящего в дверях Пашку, – и капитану Голубову, большое спасибо, в общем…

– Космонавты-то как?

– Тоже благодарили.

– Живые? – вставил Пашка.

– Живые, – кивнул Волков, – оклемаются.

– Ну и ладно. – Ефимова все-таки не покидало чувство досады. – Какие будут указания?

– Завтракать и отдыхать. Потом – домой.

– А сразу нельзя? – спросил Паша. – Может, мы их там перехватим?

– Нельзя, – твердо возразил Волков. – Да и зачем спешить, – уже мягче сказал он, – такая ночь была… Надо обязательно отдохнуть.

– Ладно, – согласился Пашка, – все-таки мы их ловко выловили. Я пошел заказывать праздничный стол, – засмеялся он весело. – В квадрате семь-тринадцать полный штиль: ни ветряных мельниц, ни Дон-Кихотов.

Пашка спрыгнул с металлических ступенек СКП и глухо захлопнул обитую железом дверь.

– Тебе Муравко оставил записку, – сказал Волков, потянувшись за толстым журналом. – А Гешка мой велел кланяться.

– Гешка? – обрадовался Ефимов. – Как он?

– Идет на поправку, – просветленно улыбнулся Волков.

– Во, парень! Выдержка – позавидуешь.

Волков подал сложенный вчетверо листок из блокнота. Ефимов хотел спрятать записку в карман кожанки, но увидел по продавленным сквозь бумагу буквам слово «Нина» и заволновался. Читать при Волкове было как-то неловко, а разговор оборвался на полуслове. Иван Дмитриевич понял его нетерпение.

– Читай, читай, – сказал он и стал отдавать по селектору распоряжения вспомогательным службам.

Ефимов прислонился плечом к кабельному ящику и развернул листок.

«Нина в клинике у Булатова. Будешь в Ленинграде – звони». И подпись – Муравко.