22

К вечеру небо затянуло плотными, как серый войлок, облаками. Безветрие и настороженное молчание птиц свидетельствовали о приближающемся ненастье. И Юля обрадовалась: полетов не будет, можно поработать над курсовой. Сроки поджимали, надо спешить. Работу она решила начать немедленно. Чтобы завтрашний день использовать максимально, необходимо сегодня проделать подготовительную часть. Отобрать литературу, составить план, прикинуть, что потребуется из иллюстративного материала. Юля любила делать всевозможные графики, диаграммы, чертежи, они удавались ей и, как правило, нравились институтским преподавателям. Другие заочники почему-то избегали иллюстраций в своих контрольных, и Юлины работы на их фоне выгодно отличались.

Она убрала со стола все лишнее, постелила ватманский лист, чтобы все, что неожиданно придет в голову и что вычитается в книгах, записывать прямо на нем, обложилась книгами. Разговор, что тема курсовой ей досталась нетрудная: объяснить принцип действия и обосновать расчеты авиационного гирокомпаса, был обыкновенным женским кокетством. Над курсовой предстояло попотеть.

А погода испортилась. Словно из-за угла вырвался тугой ветер, пригнул верхушки деревьев, зашумел в листве, заставил испуганно вздрогнуть кровельное железо. Юля не услышала, как вошел отец, а когда случайно обернулась, коротко вскрикнула, увидев в прихожей человека.

– Что с тобой, малыш? – спросил Чиж каким-то отстраненным голосом.

– Напугал ты меня, папка. Как тень, проскользнул, даже не услышала.

– Тень – это точно, – сказал он. – Поработать решила?

– Курсовая горит.

– Хвалю за храбрость.

Чиж прошел в свою комнату, и Юля слышала, как он долго возился, что-то, снимал, что-то надевал и наконец появился в новом кителе с Золотой Звездой, в новых брюках и новых коричневых туфлях. Юля привыкла его видеть в потертой кожаной куртке, в старой, с выгоревшим верхом фуражке, полинялых, хотя и всегда отутюженных брюках. В новом костюме Чиж выглядел стройнее и моложе.

– И куда мы собрались?

– На свидание.

Юля осмотрела отца.

– Жених что надо.

– Может, побриться? – посмотрел он в зеркало и поправил усы.

– Не надо. Ты отлично выглядишь.

– Некоторые думают иначе.

– А ты не обращай внимания.

Чиж покивал головой, но думал о чем-то другом. Словно решал какую-то трудную задачу: быть или не быть?

– Ну, что ты, как Гамлет?

Чиж застенчиво улыбнулся, словно она прочитала его мысли, и быстро вышел.

Юля после ухода отца села к столу и попыталась снова углубиться в текст. Но ниточка была упущена. В голову лезли непрошеные мысли. Она знала, что отец пошел к Волкову. Он уже несколько дней собирался сходить к командиру в гости. «Накопилось всякой всячины, – объяснял Чиж, – надо поговорить». Но так торжественно для житейских бесед он еще никогда не одевался. «Будет опять проситься в передовую команду», – решила Юля и немного успокоилась.

С очередным порывом ветра о стекло глухо разбились первые капли дождя. Юля надела плащ, туфли, взяла зонт и вышла из дому. Она еще не успела подойти к подъезду, где жил Волков, как увидела отца. Он сидел на краю детской песочницы, держа в руках фуражку. Ветер бесцеремонно трепал его седой чуб, желтым огоньком посвечивала на груди Золотая Звезда.

Юля подошла и молча села рядом. Он обнял ее, рывком прижал и отпустил.

– Все, дочка. Отслужили.

– Ты о чем, пап?

– Пишу рапорт и ухожу в запас. Последний перелет на дворовый козлодром.

Юля взяла отца под руку и положила на его плечо голову. Чутье ей подсказывало: отцу сейчас как никогда плохо, необходимо тепло близкого человека, участие и ласка.

– Пойдем-ка мы, папуля, погуляем с тобой, – она встала и подала ему руку. – При Звезде ты еще со мной никогда не гулял по улицам. Пофланируем, как говорят наши студенты, себя покажем, на других посмотрим.

– Теперь у нас будет много времени для прогулок. – Он поднялся, надел фуражку. – Гуляй не хочу.

– Не заблуждайся, папуля, мне до пенсии еще далеко, – Юля крепко взяла отца под руку.

– Пенсия, она и в Африке пенсия, – сказал он. – К ней не опоздаешь… Все, сегодня же напишу рапорт и завтра отдам Волкову. Он прав…

– В чем?

– Это же какая-то райская жизнь у меня начнется, представляешь? Сплю сколько хочу, гуляю сколько хочу, на рыбалку буду ездить, когда захочу.

– Ты не умеешь удить.

– Научусь. На охоту тоже буду ездить. А что, и «Запорожца» купим. Как участнику войны без очереди положено. Утром отвезу тебя на аэродром и загорать. Вечером приеду и заберу. В выходной поедем в Ленинград.

– А не лучше ли нам вообще в Ленинград переехать?

– Можно и в Ленинград, – безразлично согласился Чиж.

Они вышли на центральный бульвар и в свете рекламных огней выглядели беззаботно болтающей парочкой. Юля цепко ловила сопровождающие их взгляды. Чижа в городе знали многие, дочь его – единицы. Все, кого они встретили, оглядывались им вслед. Одни знали Чижа, другие Юлю, третьи смотрели просто так. На Героя.

Хотя Юля и понимала, что отцовская слава достается ей, так сказать, отраженно, все равно она очень гордилась в такие минуты.

Они уже подходили к центральному телеграфу, когда на землю обрушился быстрый косой ливень. Он почти сразу пробился сквозь крону молодых тополей, под которые спрятались Юля с отцом, и тяжело забарабанил по раскрытому зонту.

– Давай перебежим в здание, – предложила Юля и, не дожидаясь согласия, потянула отца в подъезд.

– А если дождь до утра? – спросил Чиж.

– Поймаем такси, – успокоила Юля и сунула в руки отцу мокрый зонт. – Постой здесь, я сейчас вернусь.

Она вспомнила, что в зале телеграфа есть междугородный телефон-автомат. У кассы разменяла рубль на пятнадцатикопеечные монеты и вошла в кабину. Автомат мягко, с фиксирующим ударом заглотнул три монеты, подтвердив индикаторным глазком готовность к связи, и выдал непрерывный зуммер. Юля набрала единицу, характер звука сменился. Номер она помнила наизусть и, когда в трубке пошли сигналы вызова, почувствовала, что волнуется.

– Да, – жестко сказал женский голос.

– Это ты, мамуля?

– Юленька! Ты откуда, деточка?

– Мама, мы тут гуляем, я по междугородному. В общем… Тут у нас серьезные перемены намечаются. Отец завтра несет рапорт на увольнение. Решение, кажется, окончательное.

– Как он себя чувствует?

– Нормально.

Индикатор показывал – осталась одна монета.

– Спасибо, доченька, что позвонила.

– А ты как, мам?

– По-разному. В общем, ничего. За границу опять завтра вечером.

– Куда, мам?

– В Голландию.

– Привези портативный диктофон. Привезешь? Английский изучать.

– Хорошо, если попадется.

– А ты поищи, ладно?

– Ладно. Только будь умницей.

Время истекало.

– Ну, пока! Счастливой тебе поездки. Целую.

– Спасибо, доченька, спасибо.

Чиж стоял в тамбуре и сквозь застекленную дверь смотрел, как на асфальте тротуара плясал мелкими фонтанчиками дождь. Набившиеся в тамбур люди возбужденно ругали погоду, кто-то пытался привести в порядок прическу, кто-то с кем-то шептался, кто-то складывал зонт. Объединенные общей причиной, они бесцеремонно толкались, острили, высказывали ближайшие прогнозы.

Фуражку Чиж держал в руке, может, потому и не разглядела его Юля в толпе. Привыкла всегда видеть отца в центре внимания среди летчиков. А тут – полное безразличие к седоголовому полковнику. Его теснили спинами, толкали локтями, терлись мокрой одеждой, бесцеремонно отжимая в угол.

И Юля вдруг остро почувствовала тревогу отца. Вся его жизнь прошла среди летчиков, в коллективе, который складывается благодаря строгому естественному отбору, – небо селекционирует безошибочно. Он прожил жизнь в атмосфере доброты и уважения, веры и верности. Сам эту атмосферу создавал.

Что ждет его за порогом авиационного полка?

Юля вспомнила слова, сказанные год назад старым сослуживцем отца, потерявшим на фронте ногу.

– Когда мы воевали, Паша, думали, всё после победы будет по-другому, – говорил он. – Верили – нас не забудут. Забыли, Паша. В первые годы после войны всем было плохо, мы понимали. А что происходит теперь, Паша? Разве мы можем угнаться за ними, молодыми и здоровыми? Скажешь, нам льготы дали… Как же – дали. В каждой пивной, в кассах, в поликлиниках табличек навешали: инвалидам и Героям без очереди. А попробуй сунься без очереди – ненависть в глазах… И таблички эти, Паша, не от хорошей жизни. Безнравственные таблички, оскорбительные. Нет, Паша, что-то здесь не так. Не такой мы эту жизнь представляли…

Такой ли представляет эту жизнь Чиж, какая она есть на самом деле?

На автобусной остановке размышления Юли нашли подтверждение. На замечание Чижа: «Соблюдайте очередь, ребята», прилично одетый подросток нахально осклабился и сказал прямо Чижу в лицо:

– Героям, папаша, в магазинах отпускают без очереди, а здесь ты брось качать права! – и полез вперед.

Чиж стушевался перед неприкрытой наглостью и только удивленно качнул головой. А Юля, словно кошка, так рванула на юнце обшлаг пиджака, что только стрельнули отлетевшие пуговицы, и острым наконечником зонта поддела снизу его подбородок.

– А ну, извиняйся, мразь, – прошипела она, – иначе проткну твое поганое горло! Ну!..

Ошеломившие всех напор и решимость Юли были такими неукротимыми, что он дрогнул и сполз на корточки.

– Юля, что ты? – бросился к ней Чиж. Он, вероятно, подумал, что его дочь уже осуществила свою угрозу, но парень залепетал о том, что он не собирался никого оскорблять. Его дружки, двое их было или трое – Юля не заметила, настороженно ждали развязки.

– Только так с ними и надо, – сказала какая-то женщина из очереди, и все, кто до этого безразлично отнесся к хулиганской реплике наглого юнца, вдруг объединились в своем гневе:

– Распоясались!..

– Молодец девка!

– В милицию их, подонков!

– Что позволяют себе…

– И вино им продают…

Ребята дернули пострадавшего за руку.

– Тебе говорили – идем пешком… А ты полез… Пошли.

До самого дома Чиж и Юля молчали. Лишь однажды он посмотрел ей в глаза и, тряхнув головой, улыбнулся. Юля весело засмеялась в ответ.

– Если бы мне кто-нибудь сказал, что ты способна на такие подвиги, – смеялся Чиж уже дома, – не поверил бы ни за что. Ну, Юля…

– А кто меня воспитывал? – парировала она. – Пожинай плоды.

Помолчав, она серьезно сказала:

– За тебя, папка, я любому бандиту перекушу глотку, как овчарка. Не успеет и пискнуть. А вот за себя…

Чиж обнял Юлю, прижал ее голову к плечу и тихо сказал:

– Все равно я счастливый человек… Еще не знаю, как это будет, но не я первый и не я последний ухожу из авиации… А боль пройдет. Должна пройти… Все проходит.

– Я и сама не знала, что я такая отчаянная, – призналась Юля и решительно предложила: – Давай-ка, папуля, поработаем. Ты почитай, а я над курсовой покумекаю.

Она пыталась углубиться в работу, но мысли ускользали, не хотели за что-либо цепляться. Юля пыталась представить себе новую жизнь на Севере.

В том, что она туда поедет, сомнений не было. Во-первых, срок трудового соглашения у нее истекает только через год, а во-вторых… Конечно же, из-за Муравко. Она уже не представляет, как можно прожить хотя бы один день, не увидев его глаза, не услышав голоса, от которого вздрагивает сердце. Вдали от него жить она уже не сможет.

Юля видела, как отец за кухонным столом что-то писал. Он уже несколько листов скомкал и выбросил в мусорное ведро. Юля прошла в кухню, вроде за ножом, и через плечо Чижа посмотрела, что он пишет. Бросилось в глаза слово «Рапорт». А дальше строчки были торопливо-мелкие; они не умещались на бумажном листе и загибались у правого среза вниз, как струи из садовой лейки.

И боль отца вдруг передалась Юле. Она обвила сзади его шею, прижалась к колючей щеке и почувствовала почти забытое детское желание выплакаться. Не сопротивляясь ему, она уткнулась носом в шею отцу, вздрогнула, сглотнула сдавивший горло комок и дала волю слезам. Ни о чем не спрашивая ее, Чиж только гладил волосы дочери, промокал платком глаза и тихо приговаривал:

– Это хорошо… Это надо иногда… Поплачь, маленькая…

23

Ему казалось, что плачет не Юля, что слезы текут не из ее глаз, а рвутся из его измученного сердца. Дать бы им сейчас возможность излиться, и кончились бы все страдания. Проклятый кусочек стали не выбирал дороги, шел напропалую поперек груди и резал все живое. В сознании сидела только одна мысль – не поддаваться боли, выстоять. Он даже прикрикнул на себя: «Разве можно такую слабину давать? Распустил ты, братец, нюни. Хватит, возьми себя в руки!» И боль вдруг сразу отпустила. Словно почувствовав это, Юля всхлипнула в последний раз и затихла.

– Иди умойся и спать, – сказал ей Чиж. – Утро вечера мудренее.

– Не сердись на меня, – попросила Юля. – Обидно стало.

– Бывает, – сказал он и осторожно поднялся. Металл не шевельнулся. Видно, на сегодня сделал свое дело, выдохся. Чиж скомкал последний вариант рапорта и решил, что завтра утром напишет этот документ безо всякой лирики. Лаконично и ясно. «В связи с выслугой установленных законом сроков прошу уволить меня в запас». И вся тут лирика. Рапорт, он и в Африке рапорт.

Он уже лежал в кровати, когда Юля вошла с подносом, на котором дымился густо-коричневый стакан с чаем.

– Выпьешь? – спросила она.

– Пожалуй. – Чиж приподнялся и поставил поднос поверх одеяла на ноги. Юля села на стул боком к спинке, на которой висел китель. Прямо под ее рукой оказалась Золотая Звезда. Юля шевельнула ее, и четко отграненный золотой слиточек тяжело закачался на золотом кольце.

– Что ты чувствовал, когда тебе вручали эту Звезду? – спросила Юля. – О чем думал?

– Что чувствовал – уже плохо помню, – отпивая чай, сказал Чиж. – А что думал – помню хорошо. Я думал – вот бы порадовался за меня Филимон Качев! И очень жалел… Да, именно жалел, что в ту минуту его не было уже в живых. Мне нужна была его оценка, его похвала, его радость.

– А все остальные, они разве не поздравили тебя?

– Поздравлений было много, но как бы тебе сказать… Вот когда ты надеваешь новое платье… В первую очередь хочешь показаться в нем перед теми, кто тебе дорог. А что о нем говорят прохожие на улице, тебе безразлично. Так или нет?

– Ну, ты сравнил…

– Может быть, я не прав. Но думается мне, что свою радость человек оценивает в основном глазами только тех людей, которых знает, которые знают его. И свое горе тоже. Если бы мы научились свои переживания рассматривать на фоне галактики, они бы показались нам настолько мизерными и недостойными внимания, что мы тут же бы забыли о них. Но мы не научимся этому никогда.

– Что же человеку надо для счастья?

– Надо, чтобы о нем хорошо думали, отмечали его достоинства, а это зависит от того, в какой степени он нужен людям. Чем полнее эта степень, тем человек счастливее.

– Ты берешь общественную сторону, – не успокаивалась Юля. – А личная?

Чиж улыбнулся:

– И личная. Если ты знаешь, что он тебя любит, что ты ему необходимее всего на свете, значит, ты счастлива. Но какой бы огромной любовь ни была, она все равно не дает человеку полного счастья. Мало ему этого. Ты знаешь, от какого корня происходит слово счастье?

– А ты знаешь?

– Знаю. Когда люди жили еще племенами и вместе ходили на мамонта, каждый из них после охоты получал свою со-часть. Чем больше коллективная добыча, тем больше личное сочастье. Улавливаешь связь? И еще. В общинах делили справедливо. Большую со-часть получал тот, кто больше других рисковал, ловчее действовал, больше брал на себя груза. Большее со-частье принималось как награда. Человек очень радовался, ибо знал, что он нужен соплеменникам. Они ценят его. А если мамонта не удалось убить, все остаются без счастья. Так что личное от общественного неотделимо, дочка.

Он проснулся от монотонного шелеста дождя. Прислушался и понял: такой дождь не кончается сразу: если зарядил, то надолго. Часы показывали половину пятого, но спать уже не хотелось. Чиж включил настольную лампу, взял с полочки купленную на днях небольшую книжицу о великом зодчем Петербурга Бартоломео Растрелли, раскрыл ее. Судьба архитектора, его характер, логика творческого поиска – все это увлекло Чижа, и он потерял контроль над временем. Вдруг пришла радостная мысль – сколько теперь он сможет прочесть подобных книг!

Чем ближе подбирался Чиж к финалу книги, тем острее воспринимал финал творческой биографии величайшего строителя города на Неве.

Чиж видел дворцы Растрелли. И в Пушкине – Екатерининский, и у Невы – Зимний, и на Мойке – Строгановский. А еще незабываемый Смольный собор, окруженный монастырскими палатами. Ему бы при жизни за эти творения памятник поставить, чтить до последних дней, но неблагодарная императрица подмахнула гениальному зодчему отставку. За годы, которые Растрелли потерял в поисках заказов, он мог бы построить еще более прекрасные дворцы, потому что находился на вершине творческого взлета. Но судьба была немилостива к гению. Оставив российской столице неповторимые шедевры, он умер, изгнанный из нее, в бедности и одиночестве.

Грустная повесть о жизни и смерти великого архитектора разбередила душу Чижа. «Тебя никто не гнал в отставку, – сказал себе Чиж, – и не надо искать виноватых».

Он встал, убрал постель, сделал привычный комплекс гимнастических упражнений, принял душ. Чтобы не разбудить Юлю шумом электробритвы, настроил станочек безопаски и с удовольствием побрился лезвием. Включил утюг, прогладил брюки, китель, начистил ботинки, выпил из термоса, который Юля заправляет каждый вечер, горячего чая, зашел в комнату к дочери. Она спала, засунув под щеку сложенные вместе ладони и смешно, как в детстве, оттопырив губы. От прилива нежности Чиж улыбнулся и подумал, что он, действительно, счастливый человек. Он познал все доступные человеку чувства. Пережил горечь поражений, боль утрат, обиду за безвременно погибших друзей; вкусил радость победы, гордость славы, нежность женской любви. Он воспитал целую плеяду учеников, посадил сотни деревьев, вырастил дочь. Уже, можно сказать, миссия его на земле выполнена.

Конечно, после пятидесяти мы все становимся сентиментальнее, острее воспринимаем потери и отчетливее понимаем мизерность отсчитанного нам природой времени. Но если постоянно думать об этом, оставшиеся дни могут стать не праздником, а сплошным кошмаром.

Ничего не потеряно. Просто завершен очередной этап. Было детство, была школа, война. Потом этап освоения реактивных самолетов, этап руководства полетами. Теперь можно отдохнуть, подлечиться, попутешествовать – тоже прекрасный этап. А там бог даст внуков, и глядишь – ты снова очень нужный на земле человек.

Чиж прикрыл одеялом плечо дочери и тихонько притворил за собой дверь. У выхода из подъезда накинул на плечи плащ-накидку. Эпицентр циклона находился, видимо, где-то рядом: дождь был густой и холодный, накатывал волнами, шумно обдавая водой листву тополей. Одинокие прохожие кутались в плащи, прятались под зонтами. Машины шли с зажженными подфарниками. Увидев зеленый глазок такси, Чиж поднял руку, и машина прижалась к тротуару.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – сказал водитель. – Вы меня не помните?

Чиж внимательно посмотрел на заросшего кудрявыми волосами парня и не признал в нем знакомого.

– Служил я у вас, на топливозаправщике, – напомнил водитель.

– Извини, браток, – сказал Чиж, – запамятовал.

А про себя подумал: «Раньше помнил всех в лицо».

Дежурный по части ввел Чижа в курс новостей. Волков уже распорядился: свободные техники и механики уезжают в район эвакуации упавшего самолета, летчики будут заниматься в классе летно-тактической подготовкой.

Чиж зашел в столовую. Официантки накрывали столы, готовились к встрече летчиков. Обычно Чиж питался вместе с техническим составом в соседнем зале. Сколько Волков и Новиков его ни уговаривали столоваться вместе с ними, Чиж категорически отказывался. «Это зал для летного состава, – говорил он. – А я в наземной службе».

Сегодня он без угрызений совести сел на командирское место. Хотел подсчитать, сколько лет он просидел в этом кресле, но сбился со счета и позвал одну из девушек.

– Луиза! Чем будешь угощать?

– Павел Иванович, – перед ним предстала круглолицая, с тугими, как у куклы, щеками девица и сощурила в улыбке и без того глубоко спрятанные глаза, – вас мы накормим, чем только прикажете.

– Судак-фри!

– Чего нет того нет, – развела руками Луиза, обнажив ровный ряд белых зубов.

– Тогда неси что есть.

Лет пять назад, когда Чиж еще командовал полком, она попросилась к нему на прием и без предисловия заявила: хочу работать в летчицкой столовой официанткой. Присела на краешек стула, улыбнулась и сказала, что работа ее очень устраивает. Ходить через день, и питание здесь хорошее. Рассказала, что отец ее был рыбаком, что долго болел и умер, а мать вышла замуж и уехала куда-то, оставив дома младшего брата; мальчик он хороший, но не может ходить, и с ним надо заниматься, он уже третий класс проходит…

– У вас здесь много холостяков. Они хорошие ребята. Может, я кому-нибудь понравлюсь, – выложила она свой главный аргумент. И Чиж не устоял, распорядился взять ее временно на должность судомойки. Когда появилась вакансия, Луизу перевели в официантки. Встречались с нею многие, но замуж так и не вышла. То ли отпугивал женихов больной братишка, то ли что-то еще мешало.

Чиж ее давно не видел, и ему показалось, что девушка еще больше похорошела и расцвела. Когда она принесла поднос, уставленный закусками, он попросил ее присесть.

– Может, позавтракаешь со мной?

– Спасибо, Павел Иванович, нам здесь запрещено. Да и завтракала я.

– Как братишка?

– Восьмой класс заканчиваем.

– Извини за неприятный вопрос – замуж так и не вышла?

– Ничего, Павел Иванович. Дело житейское. Предлагал мне один братика в специальный детдом передать, а я как погляжу ему в глаза, сердце кровью обольется и не могу. Хороший, такой ласковый и способный мальчик.

В столовую с шумом и хохотом ввалились летчики, стряхивали с фуражек капли дождя, шли мыть руки.

– Не беспокойтесь за меня, – улыбнулась Луиза, – я не горюю. Побегу, надо кормить эту братию.

– Спасибо, Луиза.

Летчики почтительно кивали Чижу, рассаживаясь по своим местам. Звенели стаканы, вилки, ложки, скрипели стулья, кто-то ругал соседа за подсыпанный в яичницу сахар.

Из столовой Чиж зашел в канцелярию первой эскадрильи, сел за стол и написал рапорт. Лаконично и четко, как положено по уставу. Сложил втрое по продольной линии листа и, не перегибая, засунул во внутренний карман кителя. После его увольнения руководителем полетов будет командир первой эскадрильи майор Пименов. Человек стал в последнее время тяготиться полетами, просил перевести его на штабную работу. Такое тоже бывает в авиации.

Взяв другой листок, Чиж решил набросать тезисы необходимых советов начинающему руководителю. Инструкция инструкцией, а особенности есть в любом деле. Строчки плотно ложились одна к другой, и вместо тезисов Чиж написал целое исследование в области руководства полетами.

В класс летно-тактической подготовки он пришел в разгар спора летчиков о тактике воздушного боя.

– Модель воздушного боя, конечно, можно строить и на научном анализе, – горячился Руслан Горелов, – если знать самолет противника не по бумажкам, а по результатам конкретного боя.

– В бою один и тот же самолет может быть в разных руках, – вставил Муравко. – Я уже в этом убедился.

– В войну были разные самолеты, – сказал Новиков, – а сколько выдумки, смекалки, творчества проявляли наши летчики для достижения победы… Была даже формула боя трижды Героя Советского Союза Покрышкина: высота – скорость – огонь.

– Высота тогда для летчиков считалась особенно ценной, – вставил Чиж, – потому что ее в любое время можно было превратить в скорость: сравнительно небольшая потеря высоты давала ощутимый прирост скорости.

– Но эта формула приемлема для дозвуковых скоростей, – не сдавался Руслан. – Сейчас нужна другая тактическая основа.

– А она есть, – сказал Чиж. – Скоростной показатель шагнул уже за два звука, и мы получили возможность взаимных превращений – высоты в скорость и скорости в высоту. С хорошего разгончика можно забраться выше, чем позволяет практический потолок. А уж оттуда набрать еще большую скорость.

– И как теперь выглядит новая формула?

– Скорость – высота – маневр – огонь!

– За примерами ходить далеко не надо, – снова заговорил Новиков, – Ефимов и Муравко перехватывали цель на высоте, которая больше предельной для их машин. Они как бы перешагивали рубеж, считавшийся для этого самолета непреодолимым.

– Это исключение из правил.

– Как сказать, – улыбнулся Чиж, – Ефимов мне показывал анализ графиков и формул такого перехвата. Думаю, что, если каждый из вас разберется в сути этих формул, понятие «привычного» круто изменится в пользу «возможного». Одно вам скажу, ребята: знать назубок тактико-технические данные самолета сегодня мало. Плохо, когда летчик берет от машины лишь половину возможного. Современный бой такого не простит. Учитесь свои знания превращать в наиболее выгодные маневры, в скорость, высоту. В правильные решения при выборе тактики воздушного боя.