Радость схлынула, навалились сиюминутные дела, и пошло, покатило. С утра – все сначала. А Новикову придется полежать. Как бы эта сонливость не стала постоянной. И Алина в госпиталь угодила. Уже теперь она точно никуда не поедет. И Новикова оставят. С кем ему начинать на Севере? Тут хоть Чиж рядом.

Воспоминание о Чиже болью отдалось в сердце. Он даже представить не мог полк без Чижа.

Волков уже хотел загасить сигарету и подняться в дом, как услышал сзади легкие шаги. Решил не поворачиваться. Кто бы там ни был, пусть идет мимо. Говорить ни с кем не хотелось.

Но прохожий остановился возле него и присел рядом, крепко взяв под руку.

– Не спала? – спросил Волков ласково.

– Случайно проснулась, – улыбнулась Маша, – делать нечего. Дай, думаю, прогуляюсь по свежему воздуху. Выхожу – кто-то сидит. Присяду, решила я, вдвоем все-таки веселее.

– Воздух утром чистый.

– Укатали Сивку крутые горки?

– Сразу все навалилось, не знаешь, за что хвататься… Но ничего, – добавил он бодро, – штопор тем, и хорош, что из него приятно выходить.

Волков обнял жену и крепко прижал к себе.

– Зачем приходила в полк? – спросил жестко.

– Испугалась, – призналась Маша.

– Нельзя, Машенька, нельзя нам с тобой давать волю эмоциям. Особенно на людях. Они ведь как думают? Раз жена командира прибежала – труба нам.

– Все понимала, а ноги несут. Ты уж прости.

Волков поцеловал Машу, залюбовался смуглой кожей ее лица. Разглядел морщинки у глаз. Попытался разгладить их, не получилось.

– Пойдем-ка спать, Машуля.

– Посидим хоть минутку. Забыла, когда мы с тобой вот так сиживали. – Перехватила его взгляд на окна дома. – Все они дрыхнут. А если и увидят, пусть. Не воруем. Расскажи, что с ним случилось. Все знают, а мне расспрашивать неудобно.

– Самое главное – живой. А остальное, как говорит сам Новиков, дым.

Когда они вошли в квартиру. Маша помогла ему раздеться. Снимала галстук, расстегивала пуговицы, стягивала носки.

– Легонький душ – и в постель, – подтолкнула она его к ванной.

Теплые струйки искусственного дождика и взбадривали, и одновременно успокаивали, словно вымывали из души осевшие за день тревоги.

– А теперь – стаканчик чая, – сказала Маша, когда он присел на край кровати, закутанный в махровый халат.

Чай был горячий. И пока Волков пил его, Маша тоже приняла душ и вышла к нему обернутая полотенцем. Одной рукой она убирала посуду, другой придерживала концы своего одеяния. Потом подошла к нему и положила руки на плечи. Полотенце скользнуло вниз, словно покрывало при открытии памятника. Волков обнял ее за талию и прижался щекой к прохладной коже живота. Его Маша была с ним.

В половине седьмого требовательно зазвонил телефон, стоящий на тумбочке рядом с кроватью, и Маша, не открывая глаз, сняла трубку и подала Волкову.

– Товарищ подполковник, – мощно загудел голос дежурного. – К нам вылетает командующий. На вертолете. Машина за вами пошла.

– Хорошо, – только и сказал он.

Маша уже проснулась и хотела встать, но он придержал ее.

– Поспи. Ничего серьезного. Начальство едет.

Волков знал командующего давно. И никогда не трепетал ни перед его званием, ни перед должностью. Александр Васильевич был таким человеком, с которым всегда хотелось встречаться. Гневным он мог быть лишь в тех случаях, когда видел безразличие к делу, равнодушие. С равнодушием он воевал решительно и беспощадно. Людей, болеющих за дело, командующий ценил и оберегал. И, если кого-то из них подсекала жизнь, он первый подставлял свое плечо для опоры. В свои пятьдесят шесть лет командующий летал на всех типах современных самолетов.

Он вышел из вертолета, озабоченно щуря глаза. Посмотрел по сторонам, словно хотел убедиться, что приземлился именно там, где надо, подал руку Волкову.

– Где твой замполит? – спросил буднично. – Идем, навестим. А по пути расскажи, как осваиваете новый самолет.

Волков сказал, что план налета выполняется с перекрытием, что большинство летчиков опробовали новый самолет на боевое применение, что, если бы не эта предпосылка, работу можно считать хорошей.

– Предпосылка, – грустно улыбнулся командующий. Он был высокого роста и смотрел на Волкова немножко сверху. – Хорошенькая предпосылка.

– Самолет цел, – возразил Волков, – только ума не приложу, как его вытащить из этого болота.

– Пролетал я над ним, – сказал командующий. – Сидит крепенько.

В санчасти навстречу им выбежал встревоженный врач. Начал сбивчиво докладывать.

– Скажите, – мягко перебил его командующий, – проснулся Новиков?

– Так точно, товарищ командующий.

– Как его дела?

– Да чуть не убежал. Еле перехватил и уложил в постель.

Командующий улыбнулся.

– Ну, ведите, показывайте.

В больничном халате Новиков показался Волкову изможденно-усталым. Халат был явно с чужого, более широкого плеча.

– За самолет спасибо, – сказал командующий и пожал Новикову руку. – Как все случилось?

Новиков снова пересказал все, что вчера говорил Волкову.

– Высота большая для птиц, – усомнился и генерал. – Вытащим, обследуем самолет, разберемся. Только убегать из санчасти не надо.

– Жена в госпитале, товарищ командующий, – сказал Новиков. – Я ничего не знаю, и она не верит, что я цел.

– Иван Дмитрич, – повернулся к Волкову генерал. – Дайте машину, пусть они посмотрят друг на друга…

Когда вышли из санчасти, командующий сказал врачу:

– Не концентрируйте внимание на болезни. Обследуйте, понаблюдайте, но спокойно. Он летчик.

– Понял вас, товарищ командующий.

– А теперь, – командующий обратился к Волкову, – зовите инженера, командира ОБАТО, подумаем, как лучше эвакуировать самолет.

Уже возле вертолета генерал отвел Волкова в сторону.

– Надо, командир, форсировать переучивание. Летайте в две полные смены, по всем вариантам. Если что мешает, говорите. Полк могут поднять в любой день.

– Со специалистами трудно, полигон держит. Это первое. Второе…

– Не надо на ходу. Сядьте вместе с заместителями, все взвесьте и к вечеру доложите начальнику штаба. Поможем. Вопрос серьезный. Очень важно, чтобы полк прибыл на Север с хорошим запасом мастерства.

Помолчав, он спросил:

– Как Павел Иванович поживает?

– Нормально, – хотел отделаться Волков проходным ответом.

Но генерал уточнил вопрос:

– Берете его с собой или оставите здесь?

Волков знал, что Александр Васильевич и Чиж воевали в одной дивизии, хорошо знакомы, одним указом получили звание Героя Советского Союза, что судьба Чижа командующему не безразлична. Волков только не знал его позиции по отношению к Чижу. Впрочем, он и своей позиции до конца не определил. Поэтому не стал хитрить.

– Трудный это вопрос для меня, товарищ командующий, – признался он.

– Естественно, – улыбнулся генерал.

– Просился он с передовой командой, я отказал.

– Есть у вас объективные данные состояния здоровья Чижа?

– Я не врач, мне судить трудно.

– Чиж – заслуженный военный летчик. Он отдал авиации жизнь. Человек не должен унести обиду. А почему, собственно, отказали?

– Врач наш категорически против.

– А вы что думаете?

– Я, товарищ командующий, убежден: ему лучше всего – уйти в запас. Жена в Ленинграде, дочь институт заканчивает, пожить по-человечески. Разве это дело – всю жизнь без семьи?

Генерал вздохнул.

– Может, ты и прав, командир. Но если мне скажут – пора, Александр Васильевич, в отставку, будет обидно. Нельзя так. Тем более с Чижом. Он заслуживает иного. Пусть остается, если сам рапорт не подаст.

– Как лучше хочется.

– Никто не знает, как лучше.

Они уже шли к вертолету, когда командующий неожиданно спросил:

– Ну, а как с нашим предложением? Должность пока вакантная.

– Срок еще не истек, товарищ командующий.

– Ну хорошо. Желаю удачи.

Он крепко пожал руку Волкову, другим провожающим, легко поднялся в салон вертолета. Через несколько секунд его четкий профиль Волков разглядел в пилотской кабине. Он устраивался на правом сиденье, готовил к работе шлемофон. Взвыл двигатель, и тяжелые стальные лопасти винта упруго распрямились, набрали скорость, слившись в один прозрачный диск, и легко оторвали машину от земли.

Скользнувшая над аэродромом тень вертолета сработала, как сигнал к действию. Пришедшие на стоянку техники и механики зашуршали брезентом чехлов, зазвякали инструментом. К стоянке один за другим покатили тяжелые заправщики, тягачи. Люди без суеты и спешки делали свое привычное дело. Как делали его вчера, позавчера, год, десять лет назад. Как будут делать завтра, послезавтра, многие годы впредь.

– Товарищ командир, – рядом с Волковым стоял капитан Ефимов. – Капитан Ефимов к вылету на разведку погоды готов.

«С кем летишь?» – хотел спросить Волков и вспомнил, что вылет запланирован ему. Можно было и отказаться, Волков терпеть не мог, когда летчик в запарке садился в самолет. На каждый вылет надо настраиваться, как артисту перед выходом на сцену. Спешка к добру не приводит. Но все-таки не отказался. Кивнул Ефимову – мол, хорошо – и быстро пошел в класс высотного оборудования.

В училище, будучи курсантом, Волков играл в футбол. Он любил минуты перед игрой, когда футболисты сосредоточенно зашнуровывают бутсы, укрепляют щитки, натягивают чистенькие майки с эмблемой команды. Во всем теле, особенно в ногах, играет избыточная энергия, легкие крепкие бутсы, как сапоги-скороходы, бегом несут тебя на зеленый газон футбольного поля. Это незабываемые минуты. Сравнить их можно только с минутами подготовки к полету в классе высотного оборудования.

Надевая специальное белье, высотный компенсирующий костюм, унтята, спецобувь, гермошлем, Волков одновременно изолировал себя от земных забот, волнений, проблем, настраиваясь только на работу в небе. Он словно уходил на время из одной среды обитания и переселялся в другую, где были свои ощущения, свои тревоги и свои радости.

Сегодня Волков не почувствовал этого переключения. Все звучали и звучали в ушах слова командующего, стояло перед глазами осунувшееся лицо Новикова, выплывал из памяти запах болотных водорослей, налипших на крылья и фюзеляж упавшего самолета. Он совсем не думал о предстоящем полете, подсознательно рассчитывая на подготовленность Ефимова. А если Ефимов рассчитывает на него?

– Товарищ подполковник, самолет к вылету готов, – доложил техник, вскинув к виску иссеченную шрамами ладонь. Руку он повредил в прошлом году во время регламентных работ. Пытался удержать соскользнувшую с ложементов самолетную пушку. Руку долго лечили, хотели офицера списать по болезни, но за него заступился Новиков. И хотя мизинец у него не разгибается до сих пор, дело свое старший лейтенант Петров делает безукоризненно. «Спарка», которую он обслуживает, неизменно украшена почетным пятиугольником.

Волков пожал технику руку и привычно обошел самолет. Ефимов уже стоял возле стремянки. Поднявшееся над лесом солнце набирало силу, и от асфальта рулежной полосы уже подымался теплый, пахнущий гудроном воздух. «Денек будет жаркий», – подумал Волков и повернулся к Ефимову.

– Хорошо отдохнули?

– Плохо, товарищ подполковник, – неожиданно признался Ефимов.

– Что так?

– Не спалось после вчерашнего.

– Значит, мы сегодня оба не в лучшей форме, – сказал Волков. – Надо утроить бдительность.

– Значит, утроим, – ответил Ефимов и пристегнул привязные ремни.

– По коням, – тихо скомандовал Волков и сел в кабину инструктора. Он давно не летал с Ефимовым, и этот полет был запланирован не случайно. В связи с перелетом на Север первый комэска майор Пименов может занять новую должность. Значит, сдвинется вся лесенка. И Волков, чтобы проверить некоторых кандидатов на выдвижение, решил посмотреть в первую очередь их технику пилотирования. Первым в этом списке был Ефимов.

Во второй кабине Волков всегда чувствовал себя инструктором, с кем бы ни летал. От запуска до выключения двигателя он словно проецировал все действия пилота на образцовый стереотип, тут же анализировал допуски, и, если они не выходили за пределы безопасности, никогда не вмешивался в работу летчика. Анализ, разбор, замечания – это потом, после полета.

Ефимов грамотно проверил тормоза, рули, четко запросил разрешение на выруливание и на взлет. Рычаг управления двигателем идет вперед к черте максимала, и самолет, зажатый тормозами, начинает дрожать от перенапряжения. Как только тиски тормозов разжались, он срывается с места упругим толчком. Форсаж – и движение пошло с постоянным ускорением. Это ускорение Волков чувствует спиной даже после отрыва самолета от земли.

«Взлет без замечаний», – фиксирует командир и блаженно щурится от брызнувшего в кабину солнечного прибоя. Руки привычным движением опускают на гермошлеме дымчатый фильтр. Горизонт кренится и скользит под крыло. Волков расслабляется, стрельнув глазами по приборной доске. Ефимов пока все делает безукоризненно.

«Хороший летчик», – думает Волков и уже жалеет, что не отпустил его в отряд космонавтов. Парень по всем статьям подходит. Выдержан, умен, волевой. И анкета во всех отношениях образцовая. А он сам ее портит. Дернул его черт с замужней бабой спутаться.

«Зря я полез в бутылку», – снова упрекнул себя Волков. Время бы показало. Он и сам не дурак, во всем бы разобрался. Бытие всегда определяет сознание. Там ведь тоже конкуренция. Хочешь в космос слетать, доказывай делом, всей своей жизнью, что именно ты сегодня достоин, а не кто-то другой.

А тут он закусил удила. Люблю – и хоть кол на голове теши. Соврал бы, что ли. Трудно ему было сказать какую-нибудь чепуху, чтобы не ставить командира в дурацкое положение?

«Узнал бы Новиков об этих мыслях», – улыбнулся сам себе Волков и представил лицо своего замполита. Уж он бы не упустил возможности проехаться по нравственным позициям командира. «Тебе, сказал бы, не суть, а форма важнее. А то, что Ефимов не пошел на сделку с совестью, ты не заметил».

Все он заметил, все оценил, но поступить иначе не мог.

Обследуя фронт облачности, Ефимов заложил крутой вираж в наборе, и у Волкова проснулся азарт бойца, захотелось взять вожжи в свои руки и подстегнуть эти тысячные табуны лошадей, упакованные в стальное чрево фюзеляжа. Пилотаж Ефимова был не только грамотным, но и вдохновенно исполненным. «Если не наделает глупостей с этой бабой, – решил Волков, – дадим ему эскадрилью». Что стояло за словом «глупости», он и сам не знал.

– Разрешите получить замечания? – обратился Ефимов, когда они, зарулив на стоянку, вылезли из кабины.

– Нет замечаний, Ефимов, – сказал Волков. – Молодцом!

Ему захотелось заглянуть этому парню в глаза и попросить извинения за свои бестактные советы, за дурацкие подозрения, но между ними уже была стена, это Волков знал точно. Не примет он его извинений. «Дело, скажет, я свое делаю, как видите, хорошо, а в душу не лезьте».

– Не жалеете, что отказались от космоса? – спросил Волков.

– Нет, – сухо ответил Ефимов.

Волков только кивнул. Так даже лучше. И все-таки что-то командиру не давало покоя. Ефимов ему нравился, и Волкову хотелось, чтобы летчик знал его мнение. Но для этого нужен откровенный разговор, беседа по душам. А души их настроены на разные волны.

Новиков из госпиталя вернулся скисшим. «Как дела?» – «Неважно». – «Что врачи обещают?» – «Ничего не обещают». Вот и весь с ним разговор. Волков догадывался, что Алина наверняка что-то сказала о предстоящей перемене местожительства. И если раньше Новиков отшучивался, болезнь жены лишила его такой возможности. Сейчас он мог только соглашаться с ее просьбами и ни в чем не перечить. А каково ему было соглашаться – Волков представлял.

После разбора полетов он зашел в санчасть.

Новиков лежал на койке поверх одеяла. В толстых шерстяных носках домашней вязки, синем спортивном костюме. На тумбочке, на полу, на кровати лежали газеты.

– Неплохо ты устроился, – сказал Волков. – Кто без продыху крутится, а кто газетки читает, приемничек крутит.

– Ложись, полежи вместо меня, – улыбнулся Новиков и сел, спустив ноги на пол. – Я покручусь вместо тебя.

– Вместо себя крутись, – Волков тоже сел. – Хочу, комиссар, знать, что меня ждет. Командующий сегодня намекнул – сроки подготовки к перебазированию сокращаются. Если ты заикнешься: хочу остаться, тебя оставят без звука.

– С чего ты взял?

– Хватит с нас одной героической семьи – Павла Ивановича и Ольги Алексеевны. Вам с Алиной этот вариант не подойдет… Ты ей что-нибудь пообещал?

– Не говорили мы с ней об этом.

– О чем же вы говорили?

– О любви.

– О какой любви?.. А… Ну да… Прости, заскок. – И он тут же сменил тему: – Летал сегодня с Ефимовым. Хороший летчик. Поразительная интуиция.

– Не интуиция. Он летчик-инженер. – Новиков сделал ударение на последнем слове. – Самолетом управляет сознательно, чувствует физическую суть каждого коэффициента в формулах. – Новиков засмеялся: – У них с Муравко соревнование: кто глубже постигнет аэродинамику. Болельщики – вся эскадрилья. А выгода – делу.

Волкову не надо было разжевывать, что значит для летчика знание аэродинамики сверхзвуковых скоростей во всех деталях. Понимание особенностей поведения самолета, этого сложнейшего авиационного комплекса на различных режимах полета помогает, во-первых, безошибочно определять наиболее выгодные условия для его боевого применения, а во-вторых, принимать правильное решение при выборе тактики воздушного боя.

– Давно это они соревнуются?

– Третий год.

– Ты втравил?

– Да нет. Это еще Павел Иванович.

Волков достал сигареты и снова спрятал. Все-таки – санитарная часть.

– Да кури, – махнул рукой Новиков. – Сигаретой запахи медикаментов не перешибешь. Еще месяц проветриваться буду.

Волков закурил.

– Командующий спрашивал о Чиже.

– Естественно.

– Почему?

– Они фронтовики. – Новиков придвинулся к Волкову. – Не отпускай ты его, если станет проситься. Не хочет он. В полку его место. Особенно сейчас.

– Не думай, комиссар, что я избавиться от него хочу. Он мой лучший учитель. За ручку вывел на потолок. Я хочу, чтобы он хоть несколько лет по-человечески пожил. В Ленинграде, в семье, без нервотрепки. В гости к нему хочу с Машей приехать, попросить, чтоб Питер показал. Он заслужил все это.

– Может, ты и прав, но я чую – он хочет быть нужным своему полку до конца. И он действительно нам нужен. И мне, и тебе, и этим мальчишкам.

– Не вечно будет с нами Чиж.

– Ну, пусть будет, пока ему самому этого хочется.

– Я что, выгоняю его? Пусть будет.

Действительно, подумал Волков, пусть будет. С передовой командой ему ни к чему лететь, а с полком – пожалуйста.

– Ну ладно, – Волков выбросил в открытую форточку сигарету. – Завтра еще полежи, и хватит. Дел много.

– Как самолет тащить будете?

– Хвостом вперед. За скобу тормозного парашюта, тросом. По воде он легко пойдет. А дальше – трейлером. Там уже работают. Может, Саньку твоего к себе забрать?

Новиков упрямо покачал головой:

– Взрослый уже. Пусть сам.

– Пока, – Волков протянул замполиту руку.

С аэродрома он прямиком поехал в госпиталь, купив по дороге виноградный сок и цветы. Наверное, что-то надо было еще купить, но он не знал что.

В госпиталь его не пустила зловредная старушка, сидевшая у стеклянной двери.

– Бабушка, я начальник гарнизона, – сказал с улыбкой Волков, – имею право проходить во все воинские учреждения.

– В своем гарнизоне и ходи, – упорствовала старушенция, – а тут госпиталь. Посещений сегодня нет.

Волков вышел на улицу и позвонил из будки-автомата своему дежурному, попросил номер телефона начальника госпиталя. Распоряжение пропустить посетителя прямо-таки взбесило бдительную вахтершу.

– И что вы тут все шастаете, все шастаете, – ворчала она, – я еще и начальнику скажу на это безобразие.

Халат она не подала, а чуть ли не швырнула, гневно сверкнув глазами. Не могла простить, что вышло не по ее. Удивило Волкова, что стоявший рядом дежурный врач не сделал ей замечания. Видимо, знал – старуху не переубедить, а настроение будет испорчено.

Подымаясь по лестнице, Волков все еще боролся с закипевшим гневом и думал о том, как мало надо человеку, чтобы вывести его из равновесия и надолго испортить настроение.

– Почему вы ее терпите? – спросил он дежурного врача.

– Хорошая работница. Исполнительная.

– Бездушная работница.

– Душа – философская категория, а у нас медицина. – Он улыбнулся. – Если всерьез – некем заменить. Она и санитарка, и гардеробщица, и вахтер. Работает безотказно, чувствует себя незаменимой…

Палата, в которой лежала Алина, была открыта. Нянечка протирала линолеум сырой тряпкой. Волков вошел незамеченным и направился к койке, на которую указал ему дежурный врач. Алина спала. Он тихо поставил на тумбочку байку с виноградным соком, положил рядом букет и повернулся к выходу.

– Иван Дмитрич, – строго сказала больная. – Вы уже уходите?

– Мне показалось, вы спите…

– Что-нибудь с Сережей?

– Да нет, здоров он, как конь. Я посмотреть на вас зашел.

– Когда я была здоровая и красивая, вас что-то не тянуло посмотреть на меня. А когда меня скрутило, вы тут как тут…

– Голубушка, не прибедняйтесь, – Волков принял ее тон. – По мне, так вам не в госпитале валяться, а на плантации работать.

– Ладно, ладно… Спасибо за цветы. Вы уж не ругайте нас с Сережей. Хлопот мы вам подбросили. Не семейка – ЧП ходячее.

«Алина Васильевна, – хотел сказать Волков, – не сбивайте с толку Сергея Петровича, не заставляйте его сейчас заниматься делами семейного устройства, потерпите. Очень у нас трудное время. Перелетим, освоимся, и я сам его отпущу с богом».

Но в ее глубоких карих глазах, которые только и выделялись на бледном лице, он прочел плохо спрятанную боль и, боясь ее усугубить, сказал совсем не то, что ему хотелось:

– Набирайтесь сил. Насчет Сергея Петровича завтра сам буду говорить с начальником политотдела. Найдут ему и здесь должность.

– Вы думаете, это возможно?

Алина пристально посмотрела на Волкова, и он, как в открытой книге, прочел в ее глазах надежду.

– Возможно. У нас все возможно. Хотя, не хочу скрывать, полк без него осиротеет. Ну, да мы все не вечные. Поправляйтесь.

К их разговору уже прислушивались другие женщины, лежащие в палате, и Волков попрощался.

«Дернул меня черт выдавать такие векселя», – подумал он, выходя из госпиталя. Но огорчения особого не было. Поговорит он завтра с начальником политотдела, предупредит его, попросит подумать над вариантом такого перевода, который можно будет осуществить без ущерба для дела после перелета полка к новому месту базирования.

– Я говорю ему – ходют тут, – снова ворчливо встретила Волкова вахтерша, – а мне выговор от доктора. Я в жисть выговоров не слышала.

– От какого же это доктора? – всерьез поинтересовался Волков.

– Какого надо. Лечащего. Булатова.

– Где же он, ваш грозный доктор?

– Здесь я, – сказал Булатов, спускаясь по лестнице со второго этажа. – Здравствуйте, Иван Дмитриевич.

– Добрый вечер, Олег Викентьевич. Вахту вы тут выставили, как в испытательном центре.

– Какая есть, такую и выставили, – тут же вмешалась в разговор старуха.

– Тетя Дуня, – строго посмотрел на нее Булатов, – вы не справляетесь с обязанностями вахтера.

– Я ему и говорю, – тут же вставила она реплику.

– Здесь надо вежливо молчать, а не говорить. А если говорить, то уважительно.

– Так ходют же всякие…

– Тетя Дуня!

– Ну, молчу, молчу.

Булатов жестом пригласил Волкова подняться наверх. Здесь, прямо у лестничной площадки, начинался уютный холл, уставленный вдоль стен сверкающими аквариумами. Их было около десятка. Одинаковой формы, но с разным содержанием. «На Севере такое завести в летном домике, – подумал Волков, – это же красота!» И тут же решил: заведу обязательно.

– Я вас слушаю, Иван Дмитриевич.

– Скажите, Олег Викентьевич, если можно, у Алины Васильевны что-то серьезное?

– Она жила последнее время в напряжении. Случай с Новиковым был той каплей…

– Это инфаркт?

Булатов едва заметно улыбнулся.

– Синдром Миньера это называется. В общем, надо полежать ей. После выписки, естественно, максимум спокойствия. Вы понимаете, о чем я говорю?

Волков все отлично понимал. С Новиковым придется расставаться.

– Олег Викентьевич, – решился Волков на главный вопрос. – Вы лечите Павла Ивановича Чижа…

– Слушаю вас.

– Посоветуйте, доктор… У нас есть возможность не брать его на Север. Но он и слышать не хочет. Порекомендуйте что-нибудь.

Булатов встал и нервно заходил вдоль аквариумов. Сцепленные в замок руки за спиной хрустнули, косточки на пальцах побелели.

– Ему лучше с вами ехать, – сказал Булатов тихо и убежденно. Волков искренне удивился этой противоречивой рекомендации.

– Север – не Крым, доктор.

– Я знаю. Ему не климат опасен. Ему надо беречься от психологических стрессов.

– Где же логика, милый доктор? Вы же знаете характер его работы. У нас этих стрессов, как в психбольнице.

– Это привычные стрессы. Организм уже выработал на них стереотипные реакции, приспособления к защите. Уход от любимого дела, при глубоком убеждении, что ты еще можешь быть полезным этому делу, – такой стресс опасен. Он может иметь непоправимые последствия.

– Все это лирика, доктор, – сказал Волков, а сам подумал: «Сговорились с Новиковым». – Кстати, Олег Викентьевич, за что вы получили звание кандидата медицинских наук?

– Вот за эту самую лирику, – грустно улыбнулся Булатов.

– Тогда вам и карты в руки, – Волков обрадовался, словно поймал врача на неправде. – Под вашим бдительным наблюдением его сердцу будет гораздо спокойнее. Там, где мы будем, нет таких квалифицированных врачей. Тем более специализированных клиник. А если случится что?

– Вы попросили совета, я вам его дал. Вопреки своим желаниям. Видеть Павла Ивановича мне всегда приятно. И дочь его, Юлю, тоже. Если бы вы ее оставили, это было бы мудро.

Волков вскинул брови.

– У нее последний курс в институте, подготовка диплома. Нужны лаборатории, библиотеки…

– Если она такое пожелание выскажет, держать не стану, – пообещал Волков, и они простились.

– Домой! – сказал он водителю и захлопнул дверцу машины. Маше будет приятно, что он сегодня раньше обычного возвращается домой. Волков шумно потер руки и бодро усмехнулся:

– Закурим, чтобы дома не журили!

Он был доволен собой. Все, что еще вчера бередило душу, сегодня отступило.

У дома он подписал водителю путевку, сорвал на клумбе цветок и, вытащив из почтового ящика газеты, поднялся на второй этаж. Обычно он всегда открывал дверь своими ключами, а в этот раз с удовольствием нажал кнопку звонка.

Маша и в самом деле была приятно удивлена.

– Какая сила гонит моего муженька домой? В такой ранний час ты еще никогда не появлялся.

– Ранний, – буркнул Волков. – Восемь вечера! Все нормальные люди уже поужинали и давно сидят в пижамах у телевизоров. А для меня ранний?

Закрывая дверь, Волков любовался Машей. Он высоко ценил ее требовательность к своим туалетам. Она еще ни разу его не встретила непричесанной, в заношенном халате или в растоптанных шлепанцах. Маша умела одеваться удобно и красиво. Для кухни у нее было несколько нарядно расцвеченных передников, к телевизору она натягивала немнущиеся брюки и мягкий свитер, чтобы с ногами забираться на диван, ее комнатная обувь отличалась удобством и изяществом.

– Отвернись, я переоденусь, – попросил Волков, и Маша, улыбнувшись, вышла. Она тоже выставляла его из комнаты, когда меняла одежду. «Одно дело – раздеваться для тебя и совсем другое – при тебе», – любила повторять она где-то вычитанные слова.

– Что пишет блудный сын?

– Блудный сын молчит.

– Все-таки я доберусь до него.

– Давно бы пора, – улыбнулась Маша, продолжая орудовать вязальными спицами.

– Что будет? – кивнул Волков на ее вязание и развернул газету.

– Свитер будет.

– Такой толстый?

– Для Севера все-таки. Как Новиков? – неожиданно спросила она.

– По-моему, в порядке. Хуже с Алиной. Видимо, Новикова придется оставить здесь.

– Для нее это вопрос очень серьезный.

– А что у нас имеется на ужин?

Маша отложила вязание.

– Пирог сварганим?

– Пошли.

– Мне нравится твое настроение, – сказала Маша, раскатывая тесто. – Ты что надумал?

– В Ленинград поедем, Маша, – весело посмотрел на жену Волков. – Сегодня командующий опять напомнил о новой должности. Это, конечно, не полк, работа чиновничья, зато Ленинград… Пора свой опыт другим передавать.

– Ну, Ваня… Не ожидала. Что я со свитером буду делать?

– Ленинград тоже не Ялта.

– Любопытную новость подбросил ты. – Она обняла мужа, свесив за его спиной кисти рук так, чтобы они не запачкали мукой его одежды. Прижалась, вытянула губы для поцелуя.

В коридоре раздался звонок.

– Кто бы это? – удивился Волков.

– Кто угодно, только бы не посыльный за тобой, – сказала Маша, вытирая полотенцем руки. – Если посыльный, скажу, что тебя нет дома.

– Обманывать детей нехорошо, – погрозил ей пальцем Волков и тоже вышел в прихожую.