13

Тревога осторожно подкрадывалась к нему, но он был занят – на посадку шли один за другим молодые летчики – и не обратил на нее внимания. Она постучалась настойчивее, подступила ближе к сердцу и лизнула его своим шершавым языком.

«Уж не забыл ли чего?» – подумал Чиж и неторопливо осмотрелся. Вся смена была спокойной, все шло по плану, погода не внушала никаких опасений. Но коль тревога вошла в тебя – беда рядом. Она только задышала над его ухом, а он уже знал, с какой стороны ждать удара. Знал потому, что интуитивно чувствовал неладное в затянувшемся молчании Новикова, хотя голос его отсутствовал в эфире не так и долго.

Чиж посмотрел на дежурную смену. Тревога еще не коснулась ни одного лица. Юля, покусывая губу, что-то сосредоточенно подсчитывала, помощник уткнулся в плановую таблицу, дежурный штурман возился со своей хитроумной линейкой, планшетист вычерчивал неизменные загогулины, ничего не видя и не слыша, кроме голоса в наушниках. Бездельничал лишь солдат у прибора наблюдения, смотрел на летное поле, а в мыслях витал далеко за его пределами.

Чиж умышленно медлил с запросом, очень хотелось ошибиться в своих предположениях. И хотя с момента, когда он почувствовал опасность, до принятия решения хронометр отсчитал не более пяти секунд, ему почудилось, что ждет он манну небесную преступно долго. Уже давно надо действовать.

– «Полсотни второй», доложите обстановку. Я «Медовый», прием.

На ответное молчание он уже никак не среагировал. Был готов к нему, и запрос повторил механически:

– Ответьте, «полсотни второй», я – «Медовый». Ответьте, как слышите… – Помолчав, Чиж распорядился не терпящим возражения голосом: – Внимание всем! Работать только на прием. Если заметите взрыв или пожар, докладывать немедленно… «Полсотни второй», Сергей Петрович, если слышите меня, дайте знать о себе. Любым способом. Прием!

Эфир отвечал зловещим потрескиванием. Юля напряглась и смотрела на отца умоляющими глазами, будто он бог и все может. Виновато скис наблюдатель, отложил в сторону свою линейку штурман, помощник нервно кусал губы, ожидая новых сообщений. И лишь планшетист продолжал чертить маршруты летающих в небе самолетов. Он еще не заметил, что одна из точек на его планшете неподвижно зависла.

– Командный пункт, доложите обстановку по «полсотни второму».

– «Пятьдесят второй» работал на малых высотах в зоне три. Из-за местников наблюдать его не могли.

– Понял… – И снова в эфир: – «Полсотни второй», Сергей Петрович, мы вас не слышим, дайте знать о себе.

Он отложил микрофон. Вся смена сидела как загипнотизированная, и Чиж впервые повысил голос:

– В чем дело, товарищи? Готовность стартового командного пункта никто не отменял! Он может в любую секунду появиться. Другие в воздухе. Что за разболтанность? Особое внимание за посадочным!

По ступенькам лестничных пролетов уже грохотал Волков. Он влетел на СКП как ветер.

– Что с Новиковым?!

– Нет связи.

– Последний доклад?

– Попросил эшелон для второго режима. Я разрешил. Это в зоне три на малых высотах. И все.

Волков взял микрофон.

– Объявляю готовность всем аварийным службам. Инженеру обеспечить транспорт для группы поиска. Радиостанцию в мой автомобиль.

И, повернувшись к Чижу:

– Вызывайте, вызывайте его непрерывно. И слушайте, вдруг что-то прорвется.

Он отошел к аппарату дальней связи и стал вызывать «Бумажник». Чиж, как всегда, сверил действия командира со своей моделью и удовлетворенно одобрил их. «Бумажник» – позывной вертолетчиков. Поиск в зоне необходимо контролировать с высоты. Осталось совсем немного времени возможного пребывания Новикова в воздухе.

– Остаток горючего, – сказала Юля, будто чувствовала ход размышлений Чижа, – примерно на три минуты.

Если за эти три минуты он не появится на посадочном курсе, значит все – или катапультировался, или пошел на вынужденную, или уже нет ни самолета, ни летчика.

Волков договаривался. Вертолетчики готовы поднять звено. Нужна команда вышестоящего штаба. Волков просит соединить его с командующим. Тоже верно. Когда беда, когда нет времени, можно и так. Даже нужно.

– «Полсотни второй», «полсотни второй», ответьте, мы ждем, мы готовы принять вас, ответьте, прием…

– Остаток топлива на одну минуту, – дрожащим голосом говорит Юля, зная, что руководителю это известно так же, как и ей.

– Я прошу еще раз «Бумажник», – требует Волков.

– «Дизельный», «Клубничный», я «Медовый». Потеряна связь с бортом «полсотни два» МИГ-двадцать один, облет после регламента. Работал в зоне три на малых высотах. Прошу немедленно сообщать все, что станет известно. Как поняли, прием.

По ответам чувствовалось – там уже знали.

– «Бумажник», соедини с командиром… Гаврилыч, Волков опять. Командующий дал добро… Уже знаешь?.. Ну что ж, два звена лучше, чем одно. Поднимай, я выезжаю в зону… Рация в моей машине. Это хорошо. Спасибо.

– Топливо кончилось, – тихо сказала Юля и опустила руку с секундомером. И Чиж почувствовал, как шевельнулся под лопаткой острый, горячий металл. И боль разветвилась в плечо и через грудь к позвоночнику. Словно его проткнули горячей шпагой и тут же ее выдернули. Он вдыхал, вдыхал воздух, а легкие не наполнялись – словно воздух выходил сквозь оставшиеся от прокола отверстия.

– Папа! Тебе плохо? – глаза Юли были перед самым лицом. Не хватало только руководителю грохнуться на пол.

Неимоверным усилием воли Чиж заставил себя улыбнуться Юле:

– Вот увидишь, все будет хорошо. Запомни, с ним все будет хорошо. Это – Петрович.

Он повернулся к помощнику:

– Всех на точку. Полеты закончены, – и стал осторожно спускаться вниз, потому что боль не отпускала и хотелось вволю, на полную грудь вдохнуть свежего воздуха.

У вышки уже столпился народ. На лицах еще читалось ожидание, люди еще верили в какое-то чудо, еще надеялись, что вот-вот из-за горизонта вынырнет сверкающий в вечерних лучах солнца самолет и, как всегда, ювелирно притрется к взлетно-посадочной полосе. Верили, что может весело затрезвонить какой-то телефон и трубка успокоительно скажет: «Не волнуйтесь, сел у нас живой и здоровый».

Чиж и сам умел вот так верить в чудо. Уже возвратятся даже те самолеты, что вылетали позже, а он все глядит и глядит за горизонт, поджидая товарища или подчиненного. Умел верить, наверное, не только по молодости – жизнь, война давали тому многочисленные прецеденты. Прилетали без хвостов, без горючего, прилетали на честном слове. Опыт реактивной эпохи позволял верить в чудеса уже не так безоглядно.

– Что могло случиться, Павел Иванович?

Муравко не заметил его состояния, значит, не так все страшно. Еще живет.

– Случиться в авиации может все, о чем мы даже не подозреваем, Коля. Но я верю в Петровича.

– Может, еще прилетит?

– Нет, Руслан, у него уже даже при самом оптимальном режиме кончилось топливо.

И только теперь Чиж увидел в сторонке группу милицейских ребят, приехавших в полк по приглашению Новикова.

– Вы только не думайте, что в авиации такие сюрпризы каждый день.

– Может, если бы не мы…

– Ну при чем здесь вы?

– Он обещал нам экскурсию, – сказал розоволицый младший лейтенант, – может, спешил из-за нас, гнал.

– Вы какую-то причину предполагаете? – майор милиции хотел услышать что-то успокоительное. И если сказать ему, что в голове уже перетасованы сотни предположений и ни на одном из них Чиж не остановился, потому что у этих предположений не было фактической основы, он не успокоится. А успокоить его надо. И Чиж сказал наиболее предпочтительный вариант:

– Мог остановиться двигатель. Он облетывал самолет после ремонта.

– Почему же он не сообщил?

– Малая высота, большая скорость. Пока будешь сообщать, земля рядом. В подобной ситуации на счету каждое мгновение. Сразу за красную ручку хватаешься.

– Нам рассказывали, что в парашютной системе есть аварийная радиостанция.

– По закону подлости бутерброд всегда маслом вниз падает…

– Мы, пожалуй, поедем. – Майор милиции все еще был под гипнозом комплекса вины. – Все это надо было сделать в другой день.

Чиж кивнул. У него не было сил разубеждать этого человека. Причины случившегося известны пока одному господу богу. Чиж достал из кожанки свою обкусанную трубку и крепко сжал зубами мундштук. Милицейский «рафик» медленно удалялся к воротам. Боль немножко отступила, и Чиж подозвал Ефимова.

– Организуй, дорогой, магнитофончик в класс. Катушку с записью не снимать.

Просьба Чижа словно подстегнула летчиков. Они надеялись услышать нечто такое, чего не услышали во время полетов, на мгновение поверили, что именно в магнитофонной записи ключ к разгадке тайны.

Нет, Чиж не мог проворонить в эфире Новикова. Это были бы слова, выбивающиеся из привычной тональности. На фоне ровного рабочего диалога земли и неба такие слова выперли бы, как сломанная пружина в матрасе.

Не было этих слов. Не успел он их сказать. Врасплох был застигнут. Или в цепочке отказов систем первым звеном был передатчик. Может, и хотел сказать, да не мог. Как все было – еще предстоит узнать. А может, и вообще не удастся узнать. Таких тайн авиация унесла немало.

А сколько та же авиация подарила приятных сюрпризов? Сколько летчиков до сих пор живы и здоровы, хотя по логике событий у них был один шанс из ста? Только на летном веку Чижа подобных неожиданностей было столько, что он и сам научился верить в лучшее и других этому всегда учил.

Дело иногда доходило до анекдотов. В одном из полетов на доске приборов вспыхнуло сигнальное табло «пожар». Летчик сразу доложил руководителю полетов о случившемся и включил систему, нейтрализующую огонь. Но табло не гасло. И Чиж приказал летчику катапультироваться. Самым поразительным в этой истории было то, что оставленный летчиком самолет не разбился, а совершил четкую посадку на фюзеляж неподалеку от аэродрома.

Тишина над зеленым полем звенела, как натянутая струна. Летчики сидели возле распахнутых окон и ждали. Где-то, черт знает где, глухо отмолотил на стыках поезд. Никому больше не нужный магнитофон молчал. Прокрученная несколько раз запись уже никого не интересовала. Слушали ее все. Любой подозрительный звук исследовали на разных скоростях. Новиков словно сквозь землю провалился. Был и нет…

Чиж, сутулясь над аппаратом, несколько раз опросил всех соседей – никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

14

Лиза тяжело переживала ссору с Русланом. Ей казалось, что даже если они и придут к примирению, то счастливые дни, что были у них после свадьбы, уже никогда не повторятся.

Ах, как она гордилась собой, поступив на курсы делопроизводства! Ей, в ее восемнадцать лет, должность секретаря-машинистки представлялась как чрезвычайно важная единица в управленческом аппарате. Если секретарь хорошо подготовлен, считала она, имеет практическую хватку, любит порядок, он может стать правой рукой руководителя. Лиза была уверена, что обладает такими качествами, кроме, конечно, подготовки.

Как все хорошо началось! Она быстрее всех освоила машинку, уже стала набирать скорость. У нее самый разборчивый почерк. Ясная память. Образцовая аккуратность. К тому же она самая молодая в группе. И внешностью бог не обделил.

И Лиза уже не раз представляла, как будет восседать у широкой, обитой кожей двери. У нее не будут просиживать в приемной часами. Она наведет порядок. Не то что у этой куклы в исполкоме. В кабинет председателя идут все кому не лень, по нескольку человек сразу. Разве это работа? И свое время губят, и чужое воруют. Ведь председатель все равно не может решать одновременно вопросы всех вошедших к нему. Нет, Лиза знает, как это должно быть. Она прочитала в одной книжке, как в Америке работают секретари. У них многое можно позаимствовать.

Вот, скажем, начинается рабочий день. Лиза докладывает директору, кто записался на прием. Они вместе прикидывают, кого и когда принять, кому назначить свидание на завтра. Лиза четко расписывает, сколько минут каждому потребуется для разговора, и оповещает записавшихся по телефону.

– Иван Петрович вас примет в десять часов двадцать пять минут. Не опаздывайте, иначе время приема будет сокращено.

И это не пустые слова. Прежде чем впустить посетителя, она скажет:

– Вам пятнадцать минут.

Через четырнадцать минут она войдет в кабинет и предупредит:

– У вас осталась одна минута.

И через минуту впустит следующего посетителя, попросив предыдущего, если он не успел все сказать, прийти в другой раз. О, она бы их быстро приучила ценить время. А то зайдет, рассядется в мягком кресле, боржомчик попивает и болтает, болтает…

С юношеской непосредственностью Лиза верила, что именно ей предстоит вернуть престижность работы секретаря-машинистки.

Ее любой руководитель будет ценить, потому что она ему создаст условия для творческого труда. Сегодня первейший враг ритмичности – беспорядочная текучка. От нее авралы, неразбериха, бюрократизм. А если хотеть и уметь – текучку эту можно упорядочить, но начинать упорядочение надо с режима работы руководителя. А режим работы в руках секретаря.

…Дурак Русланчик, не понял ее самых благих помыслов. Он бы еще гордился ею. А что теперь будет, она не представляла. Лучше всего, конечно, уехать к родителям. Пусть повертится один, может, поймет хоть что-то. Придумал – ночевать в профилактории. Черт с ним, пусть ночует. Он еще будет на коленях перед нею ползать, прощение вымаливать. Домостроя ему захотелось.

Она, конечно, все сделает – перестирает ему белье, рубашки, налепит пельменей и уедет.

По пути в магазин Лиза заглянула в почтовый ящик и вместе с газетами вытащила нестандартный конверт со служебным штампом Военно-морского ведомства. Она понимала, что вскрывать чужие письма – последнее дело, но конверт жег ей пальцы. Какое-то десятое чувство подсказывало Лизе, что в этом письме ее судьба. Ей так мучительно хотелось знать содержание, что она вернулась домой, закрыла на цепочку дверь и, аккуратно поддев спичкой заклейку, мягко вскрыла конверт.

На маленьком листочке была густо отпечатана просьба к старшему лейтенанту Горелову сообщить по такому-то адресу свое согласие на перевод в авиационную часть Военно-Морского Флота…

Лиза взмокла. Она не знала, что лучше – соглашаться Руслану на это предложение или нет. Нет – значит, перевод на Север. Да – значит… Нет, она не знала, что это значит. А вдруг его направят летчиком на корабль? Тогда уже точно ей быть соломенной вдовой. Руслан рассказывал: корабли эти по полгода не бывают дома.

Лиза заклеила конверт, положила на стол и, хлопнув дверью, застучала каблуками по лестнице. Пусть решает, как хочет. С ней он все равно уже не посоветуется – она сегодня же укатит в Пушгоры. Пусть решает. Пусть попробует без нее.

В очереди за «пепси-колой» Лиза услышала слова, которые не сразу дошли до ее сознания: «Полетел и не вернулся».

– Кто не вернулся? – обернулась она к шептавшимся женщинам. – Артист из-за границы?

– Да черт бы с ним, с артистом, – сказала полная блондинка. – Летчик, говорят, пропал на полетах.

Лиза похолодела.

– Кто говорил? Может, вранье?

– Муж моей соседки в ГАИ работает. Они как раз на экскурсии были у летчиков. Он приехал и рассказывал.

– И вы сами слышали?

– А если и слышала, так что?

Лиза взяла ее за руку и вытащила из очереди к окну.

– У меня муж летчик. Что еще говорил этот милиционер?

– Сказал, что кто-то полетел и не вернулся.

Так вот почему уже который час над городом висит тишина. Вот почему они не летают и домой не идут. Конечно же никто другой в такую историю влипнуть не мог. Ведь хотел чего-то там доказать. Вот и доказал. Сунул свою глупую башку в шестерни.

Лиза бежала домой не чувствуя ног. А в голове хороводом неслись предположения одно страшнее другого. Разувшись, она влезла в ванну и пустила из крана холодную воду. Собственно, зачем она мчалась домой?

Прямо на мокрые ноги натянула босоножки и рванулась к двери. В глаза бросился белый квадрат конверта на темном столе. «Надо взять, – подумала она, – если с ним все в порядке, скажу, что письмо несла». А если не в порядке?

Нет-нет… Она гнала непрошеные мысли, а они подступали с удвоенным натиском. И Лиза отчетливо увидела, какой несусветной глупостью была их ссора. Любит же он ее! Любит… Нет, если только все в порядке, она больше никогда не допустит таких глупостей. Все. Раз и навсегда. Трепать нервы человеку, без которого она не проживет и дня, – это свинство.

Руслан пытался ни о чем не думать, но в голову лезли и лезли всякие варианты. «Отказ двигателя? Тогда почему не работает радио? Обрыв лопатки? Он бы успел катапультироваться. Напоролся на шаровую? Вот это не исключено». Руслан слышал: при столкновении с шаровой молнией летят к чертовой матери все системы. В том числе и система аварийного покидания самолета. Если так, Новиков не катапультировался. Нет, Руслан не мог представить, что Новиков оказался беспомощным перед стихией. Это же ас. Летчик-снайпер…

Руслан не сразу понял, кто так спешит к летному домику, пересекая самолетную стоянку. Глянул и повернулся к ребятам. Фигурку женщины уже заметили все. Руслан спросил:

– К кому женщина?

Вгляделся и с досадой махнул рукой.

– Отставить, ко мне женщина.

Выпрыгнул через окно на газон и пошел навстречу. Увидев растерянность на лице всегда уверенной Лизаветы, Руслан смутился. Ему стало жалко ее. Эта выбившаяся из-под заколки прядь, расстегнутый рукав кофточки – такого Лиза не терпела в своем туалете никогда. А тут забыла обо всем.

– Ты чего это? – спросил он издали.

– А ты? – Черты лица ее на глазах менялись, растерянность переходила в радость. Приблизившись к Руслану, Лиза сложила у подбородка кулачки и быстро-быстро зашептала, сдерживая слезы:

– Господи, живой, живой, живой…

– Ты чего это? – уже хмуро спросил Руслан, подходя к Лизе.

– А ты, дуралей, не знаешь? – Она уткнулась лицом в его грудь и прижалась к нему. – Во всех очередях только и разговоров, что разбился самолет, а ты… Трудно позвонить?.. Я как сумасшедшая бегу, сердце вырывается, а ты…

– А как сюда прошла, гражданка Горелова? – уже с улыбкой спросил Руслан.

– Через забор, – Лиза всегда, когда волновалась, сильно окала, и Руслану захотелось ее подразнить.

– Зобор, – повторил он. – А меня из-за твоих фокусов от полетов отстраняют.

– И хорошо, вот целый остался.

– Остался, – снова передразнил Руслан. – Трусом меня считают. Ничего, я им еще докажу.

Лиза встрепенулась.

– А ну, смотри мне в глаза, – она властно повернула его голову за подбородок. – Чего ты опять доказывать надумал, а? Мало вам одного? Я тебе докажу! Я тебе так докажу, герой!

Руслан поморщился, словно от зубной боли.

– Лиза… Не вмешивайся, пожалуйста, в мои служебные дела.

– Как это не вмешивайся? Ехать с тобой в эту, как ее… ну?..

– Тундру…

– Вот именно, в тундру. Туда ехать – служба требует, долг велит. А как твою башку дурную остудить, тут не вмешивайся?

– Перестань, Лиза, на нас смотрят…

– Я тебе дам перестань. – Она вдруг сделала паузу, посмотрела Руслану в глаза. – Эх ты… Ничего не видишь. Я из-за тебя как дура с ума схожу, ругаю себя последними словами. Уже совсем решила – хоть к черту на рога поеду. А ты…

– А что я? – Он чувствовал, как в его руках мелко вздрагивают ее плечи, словно от озноба, и, забыв, что из окон летного домика за ними наблюдают летчики, прижал ее к себе. – Ну, Лиза, не надо. На нас же смотрят. А ты сцены семейные.

– Пусть смотрят, – хлюпала она носом, – пусть видят, какого дурака люблю.

– Хорошенькая любовь, – хмыкнул Руслан и сразу понял, что слов этих говорить не следовало. Лиза напряглась и оттолкнула его. – Прости, ты меня не так поняла. – Он попытался снова обнять ее.

– Не притрагивайся, – прошептала она, – ненавижу!

– Лиза…

– Видеть тебя не хочу.

– Я не понимаю…

– За ворота выгляни, может, хоть что-нибудь поймешь.

Сказала и пошла в сторону КПП, цепляясь каблуками за высокую траву. Руслан почувствовал: если он ее сейчас не остановит, Лиза не вернется к нему никогда. Он догнал ее и пошел рядом.

– Лиза… Ну, сорвалось… Взвинчены все. Человек пропал…

– Кто? – спросила она тихо.

– Новиков.

– Насмерть?

– Неизвестно. Ищут.

– Там его жена, – она кивнула в сторону ворот. – Надо, чтобы кто-то вышел.

– Я скажу Павлу Ивановичу, подожди.

Лиза остановилась. Сделав несколько шагов, Руслан обернулся. И ему показалось, что он видит новую Лизу. Тень беды, задевшая и ее своим крылом, оставила печать на всем облике этой девочки. Она в один день посерьезнела, – повзрослела на несколько лет. И похорошела. И Руслан почувствовал это. «Она красивая», – подумал он и побежал в «высотку».

Чиж сидел склоненный над столом возле телефонного аппарата. На лоб свисали седые волосы, пальцы обеих рук выбивали ритмичную дробь. На шум открывшейся двери он лишь скосил глаза. Из-под густых бровей на Руслана выплеснулось пламя тревоги.

– Что, сынок? – спросил он тихо, и у Руслана от этого ласкового «сынок» запершило в горле.

– Там, у ворот, жена Новикова.

Чиж поморщился, глубоко вздохнул и засунул правую руку под куртку. Потом встал и, сказав помощнику, чтобы не отходил от телефонного аппарата, кивнул Руслану.

– Жена, она и в Африке жена. Пошли.

Спускался он по лестнице медленно и тяжело. Руслан смотрел Чижу в спину, но виделись ему глаза, полные боли и тревоги. «Значит, дело табак». Выйдя на воздух, Чиж остановился, опять глубоко вдохнул, задержал воздух и пошел не по асфальтовой дорожке, что вела к воротам, а повернул на травяной газон, где стояла Лиза. Рядом шел Руслан, стараясь не отставать. Лиза грустно улыбнулась Павлу Ивановичу, и Руслан опять подумал: «Красивая».

– Вот такие дела у нас, девочка, – сказал Чиж и положил Лизе на плечо руку. – Только не вешать нос. На фронте нас сбивали, а мы, назло всем смертям, возвращались. И снова били их, гадов.

В голосе Чижа прозвучали азартные ноты, и Лиза улыбнулась чуточку радостнее. Воспользовавшись этим, Руслан на ходу поймал ее холодную руку, но Лиза недовольно высвободила пальцы. И Руслан понял, что прощения в этот раз ему придется добиваться долго и трудно. «Что имеем, то не ценим, потеряем – слезы льем». Он чувствовал себя круглым идиотом. Одно ласковое слово в ответ, и все стояло бы на своих местах. Так нет же, дернула его нечистая не вовремя хмыкнуть: «Хорошенькая любовь»…

У КПП их встретил растерянный солдат. Он все время поддерживал сползающую с рукава красную повязку.

– Они ничего не говорят, товарищ полковник. Стоят и молчат. И все смотрят. Прямо жуть какая-то.

Чиж только молча кивнул в ответ. Он вышел на крыльцо и остановился. Руслану показалось, что в это мгновение затих весь мир: остановились поезда, заглушили двигатели водители, застыли в безветрии липы, умолкли птичьи голоса. Из-за плеча Чижа он видел только глаза женщин, направленные в их сторону. Глаза, излучающие тревожное ожидание. Оно было настолько красноречивым, что, казалось, вот сейчас из этой тревоги сами родятся слова: «Скажите скорее – чей?»

Вслух произнести это никто не решался, другие слова были бы кощунственно неуместны.

Чиж нашел в толпе Алину Васильевну и пошел к ней. Руслан с ужасом подумал – какие слова скажет Чиж? И не поверил, увидев, что Павел Иванович весело улыбается.

Чтобы выглядеть в театре бодрой, Алина завела на семнадцать часов будильник и, накинув на ноги меховую куртку, прикорнула на маленьком диванчике, что стоял напротив телевизора. Это было ее любимое место, когда вечерами собиралась вся семья перед голубым экраном. Чаще всего это случалось в дни хоккейных баталий. Сын и муж усаживались в кресла и сразу находили общий язык. Алина подкладывала под локоть подушку и была рада оттого, что, наконец, вся семья в сборе. Под монотонный репортаж Озерова удивительно легко думалось. Она сочиняла в уме несложные, но каверзные задачки для своих учеников, заготавливала сразу несколько вариантов опорных конспектов. Погружалась Алина в свою стихию, как правило, с закрытыми глазами, и Санька тут же констатировал:

– Мамуля отошла…

Сегодня она «отошла» на полном серьезе. И даже сон увидела. Такой неожиданный, тревожный. Будто попала на гигантский базар, море народа. И она ничего не знает, где Санька и Сережа. Стоит у прилавка, заваленного старой обувью, а народ без единого звука уходит и уходит. И от этого тихого движения у нее тревога в душе…

С этой неясной тревогой она и проснулась. Чертыхнулась – приснится такое – и посмотрела на будильник. Он должен был подать голос минут через пятнадцать. Она встала, распахнула окно и пошла в ванную. Прохладный душ смыл остатки сонливости, настроил на мажорный лад. Она уже сейчас предвкушала удовольствие от полученной возможности побывать в театре, надеть самое нарядное платье, нацепить украшения, чувствовать себя слабой женщиной, которой на каждом шагу оказываются знаки внимания.

Гардероб Алины не отличался особым разнообразием. Она никогда не тянулась за модой и к каждой обновке готовилась тщательно и долго. Больше всего приобретений было сделано в Москве. Некоторые платья ей казались уже вышедшими из моды, и она их объединила на одной вешалке. Сегодня она начала примерку именно с этой вешалки. И первое длинное платье с серебристым эдельвейсом у плеча ей не захотелось снимать. В Москве она почему-то стеснялась его надевать – слишком броское, – а вот теперь оно было ей в самую точку. Алина даже покружила по комнате, широко расставив руки. Остановилась вдруг. Ее опять коснулась неясная тревога.

«Видимо, оттого, – подумала она, – что я опять не верю в обещание Сергея. Не верю, что одеваюсь и готовлюсь не зря. У него обязательно найдется уважительная причина».

В восемнадцать тридцать она не выдержала и позвонила в часть. Его телефон не отвечал. Позвонила командиру – тоже длинные гудки. Не ответил командирский телефон и на аэродроме. Звонить дежурному постеснялась, да и Сережа этого не любит.

«Они могут быть в пути», – успокоила она себя. Но вопрос остался без ответа – почему молчат телефоны? Летать перестали давно, когда она еще спала. Домой не идут, в кабинетах нет. Если бы задержался командир с замполитом, другие должны появиться. Но пока ни летчики, ни техники к дому не подходили. Это она уже точно знает. А летать перестали раньше обычного. Уже давно пора по домам.

И тут ее тревога проявилась уже более отчетливо: летать перестали, а домой не идут. Перестали давно, но ни один человек не появился. Что бы это могло значить? Это значит, что у них опять что-то непредусмотренное. А раз так, замполит останется в полку до тех пор, пока будет требовать служба. Может, до полуночи, может, до утра. Потому что у него такая должность, потому что он обязан все знать, во все вмешиваться и быть для каждой гайки шпонкой.

Ну что ж, пусть будет так, а с нее хватит. Она не станет больше ему мешать. Пусть живет, как Чиж, которому кроме самолетов ни черта не надо. Может, он уже давно этого добивается. Она тоже при деле. Вон Ольга Алексеевна. Еще пятидесяти нет, а она уже доктор.

Алина была убеждена, что сможет добиться многого. Ее методика стала предметом внимания в Академии педагогических наук. К ней едут эксперты, от нее ждут работу с обобщением накопленного опыта, про нее уже дважды писала «Учительская газета». И все это бросить? Ради чего? Чтобы вот так томиться каждый раз в ожидании, заранее зная, что все эти приготовления – мыльный пузырь? Утешаться очередным обещанием, опять же зная, что оно будет точно таким, как сегодняшнее, как десятки предыдущих?

«Конечно, – рассуждала Алина, – служба у него особая, она не прощает половинчатости, – или все, или ничего. И это правильно. Главнее защиты Родины ничего быть не может. Но ведь нашли альтернативу Чижи».

Но вслед за этой мыслью пришла другая: только три месяца она прожила без мужа и думала, что сойдет с ума. «Если двое не могут друг без друга – это начало, – вспомнила она слова Новикова. – А если могут – это все, конец».

Алина подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, вырвала из блокнота листок и написала: «Я в квартире Чижа». Положила листок на стол в прихожей и, прихватив с гвоздика ключи, вышла.

С Ольгой Алексеевной она познакомилась в Ленинграде. Отвозила по просьбе Юли туесок с земляникой.

У нее в приемной сидело несколько человек. С толстыми папками, двое с бородками, один в огромных затемненных очках. «Не иначе как доктора наук», – подумала она и села на стул у двери.

– Вы Алина Васильевна? – спросила ее совсем юная секретарша. – Проходите, пожалуйста, Ольга Алексеевна вас ждет. – Встала, открыла перед ней дверь.

Алина представляла Ольгу Алексеевну крупной властной женщиной с гладким зачесом волос, в строгом костюме. А за широким столом сидела модно одетая в легкое платье женщина с массивным янтарным браслетом на руке. Легко поднялась Алине навстречу, располагающе улыбнулась, пригласила к маленькому столику, уютно расположенному под развесистым фикусом.

Алина достала туесок с земляникой и поставила на стол. Ольга Алексеевна удивленно сложила на груди ладони – вот-вот зааплодирует.

– Знаете, они сами собирали, – сказала Алина.