— Ни в коем случае, — ответил доктор, — все предупреждены. — Он поднёс указательный палец к губам. — Как оценила вашу потенцию жена? Только честно, прямо, она мне все равно расскажет обо всем, — он опять улыбнулся, — до самых мельчайших интимных подробностей, ну-у?!

Сергей устало вздохнул. И присел на краешек обтянутой клеёнкой койки.

— Я собственно, по другому вопросу. У меня видения.

— Т-ш-ш-ш! — зашипел на него румяный Григорий. — Держите себя в руках. И не врите! Скорее рассказывайте, как все с ней было? В какой позе? Сколько? Подробнее описывайте, красочнее! И покажите на себе, давайте, давайте, это для диагноза надо!

Сергей опешил. Но в этот миг распахнулась дверь, в неё просунулась голова страстной дамы. Послышался капризно-надменный голос со сварливыми интонациями:

— Он все врёт! Не верьте! Никакая я ему не жена! Ах ты старый развратник, поганец, негодяй!

В дебелого Григория полетела метко пущенная зелёная ваза. Сергей глаза закрыл. Но Григорий ловко пригнулся, спрятался за столом. И ваза пролетела мимо, вышибла со звоном стекло, упала на улицу.

— Не мешайте мне принимать пациентов! — раздалось из-под стола.

— Он пришёл ко мне! — завопила дама. — Не смейте его забирать! Он мой!!! Пустите! Кто там, пустите немедленно!

Дама скрылась. И в комнату заглянул мужик в майке. Он извиняюще улыбнулся, проговорил с натугой:

— Прощения просим, я эту дуру выпер, вы не серчайте! Ща мы с ней разберёмся!

Он закрыл дверь, и из коридора раздались сначала гневные, потом нечеловеческие, а напоследок в сладострастно-дикие вопли. Видно, они там разобрались.

— Значит, не сексуальные? — обиженно переспросил Сергея доктор Григорий.

— Нет.

— Жаль! Ну ладно, рассказывайте!

Сергей принялся долго и нудно описывать все, что с ним происходило. Доктор слушал. Слушал уперев обе руки в щеки, наморщившись, занавесив глаза густейшими белыми бровями.

Через полчаса Сергей понял, что доктор спит. Тогда он осторожно встал и пошёл к выходу. Но не доходя двух шагов до двери, замер как в столбняке. На вешалке под халатиком висела грязно-серая ворсистая ряса с капюшоном. Это было уже слишком!

Он хотел повернуться, ещё раз посмотреть на доктора Григория. Но скрипучий голос его опередил:

— Та-ак-с, диагноз ясен! Сейчас мы сверимся, — раздался шелест страниц, потом прозвучало громче: — Вот, все про вас и написано! Значит, так — шип вогнать на три вершка, нет, пардон, на вершок! И повернуть три раза, как указано на рисунке. Все предельно просто, тут делов-то на пять минут!

— Что-о?! — взревел Сергей. — Какой ещё там шип?!

Перепуганный доктор Григорий спрятался под столом. Но не смолк.

— Я извиняюсь, ошибочка, не ту инструкцию прочитал, — скороговоркой верещал он. — Вот нужная: при маниакальных психозах, которые проявляются в кажущихся перемещениях в пространствах, необходимо хирургическое вмешательство, та-а-к-с, это мы пропустим, вот — лоботомия! Это то, чего вам, мой юный друг, и нужно!

Доктор Григорий выскочил из-под стола с огромным коловоротом в руках, побежал к Сергею. Был он жирен, тяжёл, и потому бежал медленно, с одышкой.

— Стойте! Стойте же! Операция-то пустяшная, пять минут — и гуляй, Серёжа! Куда вы?!

Сергей вылетел в прихожую. И споткнулся о чьи-то тела. Уже падая, он разглядел, о чьи именно — это огромный мужик-шкаф возлегал на даме с длинными козьими грудями. Дама не могла, судя по всему, ни визжать, ни стонать, она лишь томно хрипела. До Сергея ей не было дела. Зато мужик начал подниматься.

— Я его щя месить буду! — пообещал он с затаённой злобой.

— Держите его! Держите! — доносилось из кабинета доктора. — Он с операционного стола убежал! Хватайте больного! Да огрейте же его чем-нибудь, сбейте с ног!!! Уйдёт больной!

Мужик с треском разодрал себе майку. И как был, в одних обрывках, пошёл на Сергея. Дама, судя по всему, ожила, и тоже поползла к гостю, зубы её хищно клацали, изо рта капала слюна.

Гинга! Вот это настоящая гинга, подумалось Сергею. Паршивые дела! Жуткий дом! Он дёрнулся было. Но дама уже впилась зубами в его лодыжку, потянулась руками выше. Он завопил и, превозмогая боль, выдрал ногу. Бросился к входной двери.

— Воры! Вор-р-ры-ы!!! — орала сухонькая женщина, та самая, что открывала дверь. — Карау-у-л!!!

Она больно ударила Сергея скалкой по спине, потом закатала в лоб. Мужик в разодранной майке настиг его, сбил с ног могучим ударом. Следующим он выбил Сергея за дверь, да так выбил, что тот летел весь пролёт по воздуху, потом грохнулся.

На лестничной площадке стояли юноши в шляпах и курили. Они с укоризной поглядели на свалившегося им под ноги мужчину. И брезгливо отвернулись. Дама в шляпке выглядывала из дверей старинного лифта. Она была там не одна. Но Сергею уже не удалось разобрать, с кем. Он вскочил на ноги и бросился бежать вниз, прыгая через три ступеньки.

— Хватайте пациента, дармоеды! — неслось ему в спину. — Из-под скальпеля сбежал! Хватай гада! С ног, с ног сбивайте! Вали его! Бей! Да по башке бей, по башке! Все равно вскрывать будем! Держи-и-и-и!!!

Сергей спустился вниз одновременно с лифтом. На этот раз сумел разобрать — дама в кабинке была с двумя пожарниками. Но занималась она тем же, чем и с худощавыми юношами. Увидав растрёпанного Сергея, кто-то из троих нажал на кнопку, и кабинка поехала вверх.

— Адье, мон шер! — послышалось из неё и расстаяло в высях.

Сергей выскочил на улицу. И еле увернулся — рядом с ним, в двух сантиметрах, грохнулась об асфальт большая зелёная ваза. Один из осколков вонзился ему в щеку. Но вынимать его было некогда. Сергей припустился от страшного дома во всю прыть.

Две остановки он бежал пешком. Оглядывался ежесекундно. Ему казалось, что доктор Григорий и вся братия гонятся за ним по пятам.

К подруге он ворвался совершенно измочаленным, злым, дёрганным. Та руками всплеснула. Но Сергей не дал ей и слова вымолвить.

Все испытанное им, все накопившееся, все долго сдерживаемое прорвалось наружу яростным, безумным фонтаном, вулканической лавой. Он не поздоровался, не сказал ласкового или хотя бы приветливого слова. Он набросился на неё как зверь — с шумным алчным дыханием, рыком, всхлипами. Прямо в прихожей он подхватил её на руки, подхватил, грубо сжав её широкие бедра, вскидывая над собой, вжимаясь головой в упругий живот.

— Ой, с ума сошёл! — восторженно завизжала она.

Но он ничего не слышал, ничего не понимая — он нёс её в комнату. Он ударил в дверь её спиной, та распахнулась. Он ничего не видел, шёл вслепую. Но он знал, где диван, и не боялся промахнуться. С размаху он бросил её на высокие подушки, сам опустился на колени, рванул полы халата — лишь пуговицы полетели во все стороны, узенькие беленькие трусики затрещали под его рукой, и превратившись в обрывочки, полетели за спину. Взвизгнула молния на брюках. И в эту секунду, когда он на миг отпустил её, она подтянула ноги к груди, свела их, заслоняясь от него, глядя испуганными ошалевшими глазами. Но он, просунув ладони внутрь, резким движением развёл их, вжался между ними, не вставая с колен, притягивая её к себе… И она, вздрогнув и тут же расслабившись, обхватила его голову, прижала к груди и в голос рассмеялась, торжествующе, раскатисто. Она давно ждала этой встречи. И пусть воображение рисовало её не совсем такой, неважно! Главное, она состоялась! Никогда ещё её милый залеточка не был таким горячим, страстным, ненасытным. Он овладевал ею как обезумевший от желания самец, дикое и сильное, необузданное животное — и в этом было столько ещё неизведанной сладости, что она не просто приняла эту звериную любовную игру, но и сама отдалась ей полностью, без остатка, стремясь подыграть ему в роли беззащитной насилуемой жертвы, оторопевшей от сокрушающей её мощи, горящей в охватившем её пламени.

А Сергей по-прежнему ничего не видел, ничего не соображал. Словно захваченный каким-то невидимым неистовым полем, он исполнял первобытный ритмичный танец, вжимаясь в неё с каждым движением все сильнее, раскачиваясь и в такт внутреннему инстинктивному ритму, качая из стороны в сторону головой и разбрасывая ею тяжёлые груди, тут же возвращающиеся на свои привычные места и вновь наваливающиеся на его щеки, нос, губы. А когда он уже не мог сдерживать себя даже в малом, когда из него стало вырываться вместе с семенами грядущих жизней все накопившееся и гнетущее, он вскочил на ноги, вздымая её над собой, сдавил ей бедра так, что она закричала на всю комнату, впился зубами в левую грудь — и ему показалось, что они вот-вот взлетят, умчатся сквозь потолки и балки в поднебесье. Но не взлетели, не умчались. Наоборот, они рухнули на диван плашмя, не разжимая объятий. И замерли.

Лежали долго, приходили в себя. Мозги у Сергея постепенно прочищались. Но первой все же заговорила она:

— Ты случаем не из психушки сбежал?

Он ответил не сразу, вспоминая — а откуда он на самом деле сбежал. Прошлое было в тумане. Лишь какие-то тени маячили, да мельтешили в памяти путанные обрывки фраз. И ответ его не был достаточно вразумительным.

— Видать, из психушки, не упомню чего-то, — прошептал он ей на ухо.

— То-то я и гляжу — ввалился ненормальный, глаза как плошки, растрёпанный… и босой! — сказала она и закусила губу. — Кто с тебя, неврастеника, башмаки-то снял, отвечай?!

Сергей все сразу вспомнил. Да, башмаки он оставил в этом страшном сумашедшем доме. Но он не пойдёт туда за ними, ни за что не пойдёт! Лучше в прорубь головой! Лучше под гильотину! Перед глазами застыла зверская рожа то ли отца, то ли «дохтура» Григория-Григорио, заплясал в его набрякшей лапе коловорот, загудело в ушах: «Хватай больного-о-о!!!»

— Ну, не хочешь, не говори, не надо! — принялась его успокаивать Ира. — Напугали мальчика, да? Ну, молчи, молчи!

Сергей молчал и думал, что он правильно сделал, придя сюда. Да, она его спасла, она его всегда спасала в трудные минуты, в тяжёлые деньки. Она вытягивала его из беспробудных запоев и беспричинных депрессий, она вливала в него новую жизнь и выпускала в неё. А он уходил. И пока все было нормально, не вспоминал о ней. Но очередная беда гнала его под крылышко.

— Я люблю тебя, — проговорил он нежно.

— Ещё бы, — согласилась она.

Ему бесконечно повезло с ней. Но он сам не осознавал этого. Ира была необыкновенно хороша: и высока, и стройна, и налита там, где требуется налитости. Она вполне могла участвовать в любом конкурсе красоты… правда, возраст был уже не тот, на конкурсы брали пятнадцати-семнадцатилетних, а ей за тридцать, но все равно! Она была настоящей красавицей. Не совсем счастливой, неудачливой в жизни и не ценящей своей красоты. Но таких оставалось совсем мало. И почти что и не оставалось. Все понимали — это жизнь, с жизнью не справиться, она сама диктует законы, И все равно было обидно. За три-четыре последних года из страны вывезли всех более или менее симпатичных женщин. Поначалу с помощью всевозможных конкурсов отбирали для секс-шоу и прочих представлений на западе самый качественный товар, потом этим товаром начали набивать все публичные дома третьих стран. Одновременно расплодилось множество контор и конторок, агенств и брачных бюро, через которые каждой желающей — красивой желающей — обеспечивался муж за границами страны. Поначалу отбою не было от претенденток, брачные конторы зарабатывали бешенные деньги, женская плоть распродавалась во все концы света: брали жёнами, наложницами, подругами, манекенщицами, брали в гаремы и дома моделей, в гольфклубы и массажные заведения, брали везде! Брали все, что можно было забрать… Ну и выбрали! Назад, разумеется, никто не возвращался. Оставались дурнушки, неудачницы, обременённые чадами, алкоголички и наркоманки — от этих везде отказывались, могли своих предложить. Короче, оставались те, кто не сумел пристроиться, кто даже на самый захудалый конкурс, где оспаривались места сто двенадцатых по счёту жён-наложниц для нищающих папуасов, не мог пройти в силу своей явной малопривлекательности. Такие как Ира были единицами, случайно уцелевшими. Ей четырежды приходили приглашения из афро-советских и арабо-советских совместных контор. Но она стеснялась пойти туда. Она оставалась, наверное, единственной невывезенной блондинкой. Тут и американцы с европейцами, и австралийцы с новозеландцами маху дали — пока они разглядывали фотографии «желающих соединиться узами с заграничными мужьями», африканские царьки и вожди перекупили всех светловолосых, а конкурентами им были лишь арабские шейхи и их подданные. Страна обезлюдела, ибо без женщин — какая же страна. На телевидении держали, правда, двух теледив. Но никто не знал, где они живут на самом деле и сколько им платят. В основном же и на экранах последнее время маячили труженицы в жёлтых робах. Они были хорошие и добрые женщины. Они могли народить ещё хоть сотни тысяч красавиц? Но от кого?! Сергей сам слушал сообщение ТАСС о том, что за последние полтора месяца в стране родился лишь один здоровый мальчик и две здоровые девочки, да и те с умственными отклонениями и глухие. Все прочие рожали монстров. Химическая промышленность и разливанное море бормотухи делали своё дело.

— Я люблю тебя, — снова прошептал он, положив ей руку на грудь, чмокнул в щеку. — Я всегда буду тебя любить.

— Слыхали, — вздохнула она. — Ты лучше скажи, где пропадал?

Сергей навалился на неё, зажал рот губами. И еше раз овладел ею — на этот раз размеренно, неспешно, смакуя сзмую малость и осыпая её ласками и поцелуями. И лишь потом он ответил глуховато, без интонаций:

— Везде, Ирунчик, и в психушке, и в тюряге, и на том свете, все равно не поверишь.

Но он ошибался — любимые жекщкны готовы верить во что угодно, лишь бы только им раскрывали душу, делились с ними. И она вытянула из него все, что могла. Вытянула и подвела черту:

— Значит, так и должно было случиться. Пора тебе обратно в твой параллельный иди как там, перекрёстный, что ли, дурдом! А как тебя вышибут оттуда, давай ко мне, приму!

Сергей больно ущипнул её за бок. Но она не вскрикнула, лишь выгнулась кошкой. Насела на него и заставила подчиняться себе — она умела это делать. А он почему-то вспомнил безумную даму с козьими грудями и золотыми зубами, вспомнил мужика в майке — и ему стало искренне жаль их. И ненормального «дохтура» стало жаль, и субтильных, юнцов с их пассией, и недоверчивую женщину со скалкой, и даже голую старуху с сухой мочалкой. Да, все они были настоящими сумасшедшими, клиническими. Им было хорошо! Они не понимали, что они больны, хотя и страдали по-своему. Но куда деваться ему, здоровому, обложенному со всех сторон! Или немного подождать, мозг ведь не железный, он не долго будет выдерживать нагрузки, он лопнет, взорвётся, в нем поселится нечто химерическое, обзываемое синдромами и прочими гадостями…

Ирина вздрогнули и заплакала. Он не ожидал такой реакции, это было слишком. Волна щемящей жалости побежала по позвоночнику, сковала тело. Он целовал её губы, шею. глаза, ловил ртом каждую слезинуу. Он любил её, как никого и никогда, все остальные были её тенями, её отражениями, да, когда он ласкал их и упивался их плотью, он был с ней, даже если и не вспоминал её имени, глаз и рук, все равно он был с ней. Она для него заменяла всех женщин.

— Так что же делать? — спросил он, зарываясь носом в её светлые волосы.

— Ты не вырвешься из круга, пока не разберёшься с этим проклятым сугробом, понял?! Тебе надо довести дело до конца, Сереженька, до самого кончика, надо размотать клубочек!

— Ты что-о?! — вскрикнул он.

И отпихнул её от себя. Отпихнул её так, что она скатилась с дивана, застыла на зеленом паласе — обнажённая, вздрагивающая, прекрасная.

— Ты меня угробить решила?! — прохрипел он, нависая над ней, готовый ударить её. Нет, не ждал, не ждал Сергей от неё такого, думал, пожалеет, подскажет, как уберечься, укроет. А она…

— Бегай, бегай, — проговорила она, кривя губы. — Трусливая жертва распаляет преследователя. Давай, жми во всю свою заячью прыть!

Он слетел с дивана, схватил её за волосы и принялся мотать из стороны в сторону, ударяя головой о края подушек, о стул, ножки стола. Но она молчала, не сопротивлялась. Тогда он поднял её и бросил на диван, бросил лицом вниз. Одним движением вырвал из брюк тяжёлый кожаный ремень с массивной пряжкой, размахнулся и со всей силы ударил по спине, потом круглым вздымающимся двумя полушариями ягодицам. И опять! И ещё раз! Красные рубцы ложились на нежную белую кожу и вдоль и поперёк. Но она молчала, лишь вздрагивала и вжималась лицом в подушку — та на глазах темнела от слез.

— Получай! — орал обезумевший Сергей. — Получай, сука! Я убью тебя! Ты куда меня толкаешь, на что?! Ты была там?! Ты не была там! А меня опять посылаешь! Это ведь ад, это ведь пытка! На! На тебе! Может, это они тебя подговорили?! Отвечай! Убью! Убью и сам к черту повешусь на этом ремне!

Он до того распалился, что не удержался на ногах, упал на неё. Но и на ней не удержался, полетел вниз, на палас. Ухватил её за ногу, опрокинул на себя, грохнулся. И вымещая злость от своей оплошности, нескладности, впился в неё руками, сдавил, сжал. Она была горяча, так горяча, словно у неё был жар, нет, при жаре так не бывает, её будто из расплавленного олова вынули. Он навалился на неё. Она стала отбиваться, пнула его ногой в живот, ударила по лицу — да так, что чуть голова не отлетела, потом она вцепилась обеими руками в его шею и принялась душить. Они озверели оба, они рычали, кусались, катались по паласу, сцепившись, перевившись, не понимая уже, где чьи руки и ноги. И кончилась эта лютая схватка тем, что они опять слились, поддались единому ритму, застонали в один голос от нежности и страсти. На этот раз все произошло быстро — слишком много сил было истрачено.

И стоило им только застыть, остановиться, расслабиться, как она прошептала ему в ухо сдавленно и зло:

— Ты должен сделать это! Иначе они тебя убьют!

Сергей молча отвалился от неё, закрыл глаза. Ему было все равно.

— А заодно я тебе дам записочку к настоящему врачу, он посмотрит. Но не надейся, дружок, у тебя все в порядке с мозгами!

Когда Сергей вернулся домой, бутыль стояла на письменном столе. Стояла и чуть посвечивала тёмными матовыми боками. Разумеется, она была полна. И пробочка торчала на месте.

— Все по новой! — прошипел Сергей.

Он схватил бутыль за горлышко. Пошёл на кухню. И швырнул её в мусоропровод. Но не отгремел ещё звон и звяк, а из зева мусоропровода уже высунулись два мутных глаза на морщинистых стеблях.

— Ну нет! — взвизгнул Сергей по-бабьи. И резко хлопнул крышкой.

Её краем перешибло стебли, и глаза шмякнулись на линолиум, раскатились — один под стол, другой к раковине. Но было поздно. Из всех щелей мусоропровода уже сочилась зелёная поганая слизь, сочилась тоненькими ручейками-соплями, свисала, болталась, дрожала, вытягивалась, обрывалась и застывала на полу каплями.

— Опять неудачный переход? — с идиотской ухмылкой изрёк Сергей.

Лужица ещё не стеклась в единое целое. Но голос прозвучал, как и обычно, прозвучал гундосо и гадко:

— Нет, почтённый, сегодня все в норме. И вы напрасно так поступаете, вы же интеллигентный в какой-то мере человек!

— Вот именно, в какой-то мере! — сказал Сергей и уселся на стул. Он просто не знал, как бороться с зелёным гадом, иначе бы он его давно отвадил.

— Созрели, значит? — решил зелёный, вытягиваясь наполовину из лужицы. В вопросе его почти не было вопросительных интонаций. — Будем вызывать оператора?!

Сергей взвился над стулом. Его как током ударило, кровь отлила от головы.

— Ну уж нет! — выкрикнул он.

Бросился в прихожую. Нацепил куртку. И пулей вылетел из квартиры. На лестнице он вытащил из кармана бумажку с адресом, который дала Ира. Это была его последняя надежда.

До психиатра-кооператора пришлось пилить через весь город. Транспорт уже полгода почти не работал. И потому Сергей надеялся в основном на собственные ноги, на попутные грузовики. Две остановки он проехал на метро. На большее не хватило электричества, его отключили, и поезд встал, не доехав сотни метров до станции «Марксистская». Пришлось выпрыгивать и идти пехом.

С метрополитеном творилось что-то неладное. Вход в него был открыт с утра до ночи. Но поезда ходили редко — пять-шесть за день. Говорили, что надо строго экономить электричество. Вот и экономили. Зато все станции были забиты разношёрстной бродячей публикой. Кого только ни было в подземке: и пьяницы, и калеки перехожие, и бандитского вида парни и девки, и проститутки последнего, самого низшего разряда, и наркоманы… Порядочные люди боялись заходить даже в наземные сооружения, не то что спускаться вниз. Во мраке неосвещаемого подземелья постоянно стояли крики, ор, визг, постоянно, с утра до ночи и с ночи до утра кого-то там насиловали, мордовали, грабили. Блюстители порядка не вмешивались в ночную и дневную, но такую же тёмную, жизнь обитателей подземки. Казалось, они специально даже загоняют вниз неблагонадёжных с поверхности. Наверное, они были правы — пора уже городу отделить честных людей от мрази, вот и образовались два уровня, вот и обособились два полюса… Но поезда все же ходили.

Сергей не боялся обитателей подземного мира. Чего с него взять?! Разве что рожу намылить! Так это и наверху не хуже сделают, он на своей шкуре попробовал, и не один раз. И все же сердце замирало.

Вот и теперь в полумраке вагона к нему подошёл какой-то тип явно восточной наружности и начал тереться ногой о его ногу, пуская изо рта слюни. Сергей отпихнул типа. Но тот поскулив немного, опять подрулил к нему, заглянул в глаза своими синюшными сливами, робко прижался.

— Пошёл вон, мразь!

Сергей врезал типу в челюсть. Тот полетел в другой конец вагона, сбивая с ног редких пассажиров. Тут поезд и встал. Сергей выпрыгнул в открытые двери. И побежал к станции — ему не нужно было никаких продолжений.

— Угостите папироской! — прожурчало одновременно с обеих сторон. — Ка-акой ынтэрэсный мущ-щина-а!

И на руках повисли две раскормленные пьянющие бабищи. Сергей почувствовал чью-то лапу в кармане.

— Нет там ни хрена! — раздражённо выдавал он. — А ну пусти!

Одной он ударил локтем в грудь — та сразу зашлась в чахоточном кашле, другой кулаком заехал в переносицу — и она успокоилась, отстала и зауважала «мущщину».

Наверх Сергей выбрался без приключений, спокойно. Его лишь слегка обблевал на неработающем эскалаторе сползающий сверху мужик в папахе. Из мужика хлестало как из ведра, видно, он выглушил не меньше бочки пива.

— Чего ты, фраер дешёвый! — крикнул он Сергею, бессмысленно пуча на него глаза. — Пролетариев обижа-ать?!

— А ничего! — заявил Сергей. Он сорванной с головы мужика папахой тщательно вытирал блевотину — край куртки и брюки удалось отчистить. — Пролетай мимо,гнида!

Мужик не стал дожидаться, покатился меж тусклыми фонарями вниз. Сергей бросил ему вслед папаху.

— Катись, тухлятина! — крикнул вдогонку.

И побрёл наверх.

Через сорок минут он звонил в дверь настоящему, опытному врачу-психиатру — Ира не могла его обмануть, она никогда не обманывала.

Засовы и запоры открывали и отодвигали очень долго, со звяком и скрипом. Наконец дверь распахнулась.

— Заходи! — послышалось из-за неё.

— Что это вы на «ты» со мной?! — возмутился Сергей. — Мы с вами из одного горла не пили и свиней не пасли вместе!

— Э-хе-хе! Где они теперь, эти свиньи-то?! Повывезли все и на развод не оставили. Я последнего разу едал поросятину скоромную лет эдак…лет эдак… — говоривший так и не вспомнил, сколько лет назад он ел «поросятину». Зато разъяснил другое: — А с больными мы со всеми на «ты», так уж заведено!

— А вы уже знаете, что я больной? — снова возмутился Сергей.

— А как же?! Самый что ни на есть! По глазам вижу — идиот законченный!

— Вот как?! — опешил Сергей.

— Ну, а как же ещё? Вы ведь за диагнозом пришли, верно?

— Верно?

— А какой нормальный человек пойдёт за свои собственные денежки к тому, кто его может в дурдом запрятать, а?!

В прихожей было темно. И Сергей не видел, с кем он разговаривает. Логика в словах хозяина квартиры была.

Но Сергей не мог так просто сдаться.

— Вы же частник, — проговорил он ехидно.

Из темноты сокрушённо вздохнули, убедившись, видно, что пришедший и впрямь идиот.

— А частник, по-вашему, перед властями отчитываться не обязан, а?! Его не проверяют?! Да вы, похоже, ещё и олигофрен. Отцы, деды, прадеды, братья, дяди, небось, все алкоголики, верно?!

— Вы это бросьте, — заявил Сергей решительно.

— Хоть брось, хоть подними — а в роду вашем, знать, все дебилы? Или с вас пошло, с вас поворот по фазе приключился?!

Сергей развёл руками. Нахмурился.

— Вот тут вы в точку попали, — сознался он. И поспешно добавил: — Но вообще-то я не уверен.

— Зато я уверен! Я по одному только вашему синюшному носу могу всю историю болезни расписать: с детства астено-адинамический синдром, в подростковом прибавляется ипохондрический, кататонический, аментивный, в юношестве все множится на алкогольные психозы и возбуждения галлюцинаторно-параноидные плюс сексуальная сверхлабильность, верно? Верно! И все это на олигофренической базе. Короче, идиот — он и есть идиот!

— Но-но, потише вы! — озлобился Сергей. Слишком уж прямолинеен был врач. Даже если все это правда, нельзя же так вот, в лоб! — А нос у меня прищемлённый… э-э, дверью.

— Нормальным людям носов не прищемляют, — прокурорским тоном изрёк диагност. И добавил брезгливо: — Впрочем доктор вас осмотрит.

— А вы кто? Разве не доктор?! — удивился Сергей.

— Я тут в очереди сижу, — раздалось из-за двери.

Сергей протиснулся внутрь. Его глаза уже привыкли к темноте. Но никакой очереди в полутёмной прихожей он не увидел. Прихожая была большая, почти зал. Но в ней стояла одна-единственная табуретка, а на табуретке восседал плотный лысый человек с короткими ножками, которыми он болтал в воздухе.

— И много народу на приём? — поинтересовался Сергей.

— А то не видишь! Я вон четвёртые сутки сижу, а впереди шестнадцать тысяч шизофреников, дебилов и идиотов навроде тебя.

Сергей не стал выяснять подробностей. Он лишь протянул многозначительно:

— Значит, вы пациент, так-с!

Коротышка вскочил с табуретки и погрозил Сергею сморщенным кулачком.

— Я — главный консультант в первую очередь, а уже потом пациент. Не стойте на проходе, вам ноги оттопчут! Эй, санитары, уведите же идиота! Живей, живей, он тут передавит всех!

— Лучше пусть пропустят без очереди, я буйный, могу покалечить! — сказал Сергей самым ужасным голосом, на какой он только был способен.

Пациент-консультант поджал ноги и кивнул.

Сергей прошёл к беленькой двери. Постучал. И приоткрыл её.

3а большим столом, покрытым бархатной скатертью с золотыми кистями, водрузив оплывающие слизью локти на массивные плюшевые подлокотники антикварного кресла, сидел зелёный. Сидел и трясся. Вид у него был усталый и грустный.

— И стоило тащиться через весь город? — поинтересовался он, склоняя дрожащую голову набочок.

Сергей сел там, где стоял — прямо на замызганную, не вяжущуюся с прочей раскошной обстановкой циновку. Челюсть у него отвисла, руки опустились.

— Ну чего вы мечетесь?! Чего вы нервничаете и дёргаетесь?! Не надоело?!

Зелёный встал с кресла, забрался на стол, уселся потурецки — спина его выгнулась дугой, глаза свесились чуть не до колен.

— Ну почему вы решили, что вы ненормальный, почему?! — вопросил он как-то особенно жалобно. — Какие у вас на то основания? Подумайте, разве можно обмануть самого себя, убежать от себя?

— Мне надоело все это! — выпалил Сергей. — Надоело!

— Терпите.

— Не могу! Не хочу!

— Ну и что тогда?! — зелёный затряс водорослямиотрепьями. — В психушку? Так?! А вы знаете, что все психушки доверху забиты и без вас путешественниками в иных пространствах и измерениях?! Их там пруд пруди! Что изменится, если вы туда попадёте?!

Зелёный опять вздохнул глубоко и тяжело.

— А вы знаете, этот консультант, наверное, прав. Вы законченный идиот! — прогнусавил он.

— Ну и отвяжитесь тогда! — Сергей сделал попытку встать. Ноги его не послушались.

— Между прочим, это вы привязались к нам! — пояснил зелёный. — Это вы вошли в цикл, вы во всем виноваты. Мы сами не знаем, как от вас теперь отвязаться. Вначале ещё было интересно, мы изучали вас… а теперь? Вы для нас пустышка, ноль, меньше, чем отражение! Но вы везде суёте свой нос, везде лезете!

— Вот как?! — возмутился Сергей. — Понятненько! Издеваться надумали?!

Зелёный сполз по скатерти, задержался на золотых кистях — он опять стал текущей слизью, лишь пара глаз торчала перископами.

— Я вам не сказал всего, — начал он. — Но я скажу. Да, все психиатрические больницы и прочие подобные заведения забиты вашими коллегами. Но знайте, большинство из них на самом деле спятило, они не выдержали обрушившейся на них информации, не выдержали переходов и всего того, что ждало их в перекрёстных мирах. Они свихнулись от нечеловеческих мук и испытаний, от раздвоения, растроения, размножения реальности, ясно?! Их участь страшна! Вы себе не представляете. Они уже никогда не выйдут из этого состояния, кошмарные призраки будут преследовать их всю жизнь, до гробовой доски! Их циклы замкнуты намертво, они сами безнадёжны. Они корчатся в муках сейчас и будут корчиться в них, умирая! Но каждый мог выйти из цикла, каждый, вы понимаете?! Надо было лишь сделать это вовремя, не увлекаться игрой! Не пытаться выяснить невыяснимого, не распутывать нити, которая не может распутаться в принципе, понимаете?!

— Вы все врёте! — заорал Сергей и вскочил на ноги.

Он бросился к двери, дёрнул за ручку. Но дверь была заперта.

— Нервишки, нервишки, — прогундосил зелёный. — Не надо психовать. Вы никуда не выйдете, пока вам того не разрешат. Слушайте! Бросьте все! Вышвырните в мусоропровод, в помойку ваши гильзы, обрывки, шип этот дурацкий! Порвите свой список! Не надо больше сшиваться у сугроба! Неужели вам не ясно?! Вы же смертник! Вы же все время лезете на рожон, все время испытываете судьбу. Но нельзя долго ходить по обрыву, неужели непонятно?!

— Не ваше дело! — взъярился Сергей. — Заткнись, гнида зелёная! Молчи!

Дверь распахнулась. Но никакой прихожей за ней не было. Лишь снег — грязный, заплёванный, затоптанный городской снег. И серые унылые стены домов с заколоченными по первым этажам окнами.