Сатанинское зелье

— Что вы делаете?! — завопил Сергей снова. Только разве мог его кто-нибудь услышать в таком дьявольском шуме.

Палачи-любители бежали со всех концов огромнейшей площади, волоча за собой на коротких трехметровых канатиках, крепящихся к концам гарпунов, попавшуюся добычу. Они не обращали внимания на крики и стенания «малых жертв», ведь тем, несмотря на жутчайшие страдания, приходилось поспевать за палачами, ибо каждый рывок доставлял им страдания ещё более жестокие. Двоим или троим, правда, удалось сорваться с гарпунов. Но их тут же затоптала толпа. Их буквально разорвали на части. Оплошавших палачей-любителей удавили своим удавками стражи-каратели. И участь удавленных была не лучше, чем у их сорвавшихся жертв. Да, празднество, похоже, набирало силу. Толпы ликовали!

— Да убейте же меня! — завопил Сергей.

Клювастый склонился над ним, потряс головой с обломанным рогом и пучком перьев, жутко осклабился и сказал:

— А как же, обязательно все сделаем! По высшему разряду!

Сергей чуть сознания не лишился. Он ещё не знал, что ему предстояло вытерпеть. А тем временем жрецы-исполнители, перенявшие концы канатов из рук палачей-любителей, волокли обречённых вверх по ступенькам пирамиды. Тех, кто не выдерживал, падал, лишался чувств, они тут же добивали своими обсидиановыми кривыми ножами — кровь ручьями лилась по ступеням вниз, тела, подгоняемые ударами ног, катились к подножию, к дико ревущей толпе. А толпа знала, что ей надо делать.

Клювастый выволок из-за каменного барьера четыре длинных бронзовых копья. Соединил их каким-то непостижимым образом. Концы копий закрепил с обеих сторон от Сергея. Потом ещё раз сходил за барьер, принёс позеленевшую от времени и патины тоже бронзовую воронку устрашающих размеров, острым концом её разжал Сергею зубы и грубо впихнул воронку прямо в рот. Потом накрепко привязал голову к чему-то внизу. И вскинув клюв к небесам, загоготал с чувством выполненного долга.

Сергей вращал глазами, трясся и думал, что и впрямь было бы лучше, если б хмыри «порезали в лапшу»! А когда первую жертву с уханиями и причитаниями забросили на острия копий, когда в воронку и на все тело полилась струями кровь, когда клювастый, разодрав спину жертвы своим кривым ножом, раздвинув с хрустом ребра, запихнул внутрь когтистую лапу, вырвал сердце и тут же его сожрал под радостные крики жрецов, Сергей провалился в черноту.

Гудун-Ку не боялся работы — долг есть долг. И хотя он не испытывал священного трепета наподобие всех этих беснующихся жрецов, он не позволял себе расслабиться, с него особый спрос, ведь он все же не совсем настоящий тольтек. И он обязан помнить об этом. Его просто выделили! Его облагодетельствовали! А ведь мог бы стоять сейчас внизу, как стоят там эти полупризрачные, отражённые тольтеки-земляне… Но нет, он не будет стоять внизу. Он всегда будет здесь, на жертвенной площадке пирамиды!

Вот только Червь попался какой-то хилый и немощный! Другой бы ожил под красными струями, вошёл бы в силу. А этот наоборот — что-то совсем скис!

— Чего медлите?! — прикрикнул Гудун-Ку на жрецов. — Решили уморить Большую Жертву?!

Жрецы всполошились, принялись исполнять ритуальные действа вдвое быстрее: только хруст костей стоял, да дикие вопли, перекрывая шум толпы, уносились к дымящимся вулканам. Гудун-Ку как челнок сновал от жертвенной площадки к Колодцу Смерти, еле успевал выплёвывать из своего изогнутого клюва во мрак Шибальбы горячие и ещё трепещущиеся сердца. Уже больше сорока красных упругих комков полетело в ужасающую бездну Подземного Мира. Но Червь не оживал. Видно, ему было мало! И вечно им мало крови! Вечно им ещё подавай! Что это за ненасытные твари?! Гудун-Ку нервничал, начинал спотыкаться, оскальзываться на чёрных сгустках. Но он знал, что божествам никогда не много, им всегда мало!

Большой Жрец одобрительно кивал мохнатой головой, не останавливал. Кровь, стекающая по специальным желобам с пирамиды, заполнила до краёв внутренний бассейн-резервуар, стала подниматься вверх по свинцовым трубам… Но никто из зрителей не видел этого. Лишь когда на губах каменного изваяния Уитцилопотчли выступила красная пузырящаяся пена, толпа ахнула и затаила дыхание.

— Великие Покровители с нами! — выкрикнул Большой Жрец, приподнимаясь над троном. И фиолетовый луч Магического Кристалла, описав большую дугу, упёрся в последнюю жертву, висевшую на остриях копий. Вспыхнул синий огонь, и к небу поднялось белесое смутное облачко, поднялось, рассеиваясь на лету, словно ничего и не было. Седая шерсть на голове Большого Жреца встала дыбом. Ядовитый зуб-клык вывалился из-под верхней губы и застыл смертоносным наконечником. Жёлчь потекла ещё сильнее, орошая расплывающимися пятнами бархат парадного плаща-сутаны. — Напоён ли Исполинский Прозрачный Червь? — почти без вопросительных интонаций проревел Жрец. — Готов ли он к встрече с Богами?!

Клювастый Гудун-Ку упал на колени и выкрикнул во всю мощь своих необъятных лёгких:

— Готов! Боги ждут его мяса и крови!!!

Он скосил глаз на Червя — живот у того был раздут, из воронки хлестала назад красная жижа. Жрецы топтались на площадке по колено в крови, еле слышно били в барабаны, вскидывали руки, разевали рты. Толпа благоговейно молчала.

— Так исполним же их волю!!! — громоподобно изрёк Большой Жрец.

Вопли восторга вырвались из тысяч глоток. Гудун-Ку подхватил Секиру Справедливости и проделал ею целый каскад умопомрачительных движений, так, что казалось, в руки его попала молния и стала подвластной, засверкала, засияла, бросая миллионы огненных бликов по сторонам. Но прежде чем изумлённая толпа колыхнулась в изумлении, сын Шибальбы и изгой Колодца Смерти, внук свирепых богов преисподней Болон-Ти-Ку и самый истовый тольтек, блистательный Гудун-Ку в два прыжка преодолел расстояние до жертвенной площадки — и Секира Справедливости вновь превратилась в молнию: со стуком и лязгом зубов покатились вниз по ступенькам пирамиды срезанные ослепительным лезвием головы жрецов. Мгновения не прошло, а площадка была чиста, свободна. Да, Гудун-Ку был большим искусником.

Рукоплескания толпы достигли небес. Большой Жрец благосклонно кивнул. Стражи-каратели мячиками прыгали над каменными столбами, их чёрные удавки свистели в воздухе, прорывая рёв и гам своим пронзительным свистом. Облезлые гадриане втихомолку грызли полыми зубищами кое-кого из зрителей, но криков пожираемых слышно в общем гуле не было. Из оскаленных пастей каменных Кецалькоатля и Уитцилопотчли били кровавые фонтаны. Апофеоз празднества поклонников Змея, Покрытого Перьями, приближался с каждой секундой.

И вот Гудун-Ку застыл над опрокинутым Исполинским Прозрачным Червём, откинулся назад, вознося над головой Секиру Справедливости. Замер. Его огромное атлетическое тело превратилось в изваяние, крутыми поблёскивающими буграми вздулись чудовищные мышцы, выпрямилась спина, встопорщилась на загривке и раздулась по бокам ухоженная львиная грива, к которой не пристало ни единой капельки крови, напружинились мощные длинные ноги, пятки оторвались от камня площадки, вздулись на груди, руках, шее узловатые синие вены, от внутреннего напряжения задрожали надо лбом павлиньи перья, заклацали створки клюва… Гробовая тишина воцарилась под пирамидами. Карающей небесной посланницей сверкнула Секира, перед тем как начать свой путь вниз.

И в это время Исполинский Червь открыл глаза.

В сотую долю мига Сергей все вспомнил. Напрягаясь до невозможности, выпихнул изо рта тяжеленную воронку. И не смог сдержаться — из него ударил наружу целый фонтан! Чего только не было в этом фонтане! Это было прямо извержение вулкана! Застывшего статуей клювастого обдало такой дрянью, что Сергей успел его пожалеть. О себе он уже не думал, он знал — все, это конец! Это труба! Дальше и быть ничего не может! дальше ничего не имеет права быть! Лезвие узкого и вытянутого топора последним солнцем сияло в небесной выси. Вот сейчас! Ещё немного! И солнце обрушится на него! И настанет конец света! И все погибнет!

— Стойте!!! — разорвал вдруг тишину жуткий нечеловеческий крик. — Стойте!!!

Сергей не видел, как седое чудовище воззрилось вниз, как оно повернуло голову и стало медленно опускать Магический Кристалл. Но он услышал старческий скрипучий голос, словно усиленный мегаваттным усилителем мощности:

— Посмевший нарушить торжественную церемонию умрёт в страшных муках. Взять нечестивца!

Стражи-каратели приподнялись на своих столбах, повернули жуткие головы на голос. Побежали меж рядами палачи-любители. Зашевелилась, загудела толпа. Но вдруг все разом замерло.

— Воля Пернатого!!! — прогремел тот же нечеловеческий голос на всю округу.

Это было страшное слово. Это было заклятье! Под страхом многолетних изощрённых и мучительных пыток обитателям миров, подвластных воле Змея, Покрытого Перьями, запрещалось произносить его заклятье всуе. Лишь нечто необыкновенное, выходящее за все рамки привычного бытия могло оживить заклятье Кецалькоатля. И отчаянного храбреца ждала страшная судьбина. Ему давалось совсем немного времени.

— Пусть скажет, — глухо и равнодушно проскрипело из пасти каменного изваяния Пернатого.

— Говори! — подтвердил волю богов Большой Жрец. И Магический Кристалл пропал в складках плаща-сутаны. — Говори! И пусть ни единый волос не упадёт с твоей головы. Эй, стражи, охраняйте наглеца пуще зеницы ока! Этому мученику предстоит долгая и ужасная жизнь!!!

Сергей ничего не видел. Голова его была закреплена, он не мог даже повернуть её. Но за одно он готов был поручиться: на Земле нет ни одного существа с подобным голосом. Да, ведь голос этот звучал с подвываниями, на высокой, нестерпимо высокой ноте и одновременно в нем гудели низкие басовые перегуды, словно било огромного литого колокола вторило душераздирающей сирене.

— Чаки, павахтаны, бакабы мне свидетели! Боги двух миров и все демоны Отлахун-Ти-Ку и Болон-Ти-Ку мне поручители! Сам Пернатый мне покровитель и защитник! — проговорил смельчак из толпы с невероятным апломбом, громогласно и зычно. — Ибо богиня земли, сама Тлальтекутли, полная в своих суставах ощеренными пастями, богиня, из которой Ицамна сотворил весь мир, вечная среди вечных и всепожирающая, установила этот обычай! Чёрный бог Тескатлипока, являющий образ Дымящегося Зеркала, освятил дарованный Тлальтекутли обычай! Уэуэтеотль, Старый Бог, благословил на его исполнение всех живущих среди временно живых, Ит-Чель и Кукулькан, Хун-каме и Вукуб-каме утвердили обычай, повелели его чтить и исполнять. Богиня вод, Чальчиутликуэ заповедала тольтекам не отрекаться от учений и верований предков под страхом её вечного гнева, ибо…

Сияющее солнце-топор висело в небе. И не было ничего светлее этого солнца, не было ничего более вечного и могучего — вокруг этого солнца вращалась вся Вселенная. Сергей смотрел на него, не мигая. И он ни черта не понимал. Но солнце сияло, горело, не падало.

— … воля Тлальтекутли — воля Пернатого! Раз в тысячелетие, в тринадцатый день четырехлунного месяца Изгор в великое празднество жертвоприношений и всенародных гуляний последней жертве Тлальтекутли позволяет надеяться на невероятное — на сохранение жизни! Вы все знаете об этом!

Толпа молчала.

— Да! Вы все знаете об этом! И сегодня именно такой день! Слушайте же, нечестивцы, предающие память предков! Вот что гласит завет Тлальтекутли: если в праздничной толпе пред вознесением над жертвой Секиры Справедливости найдётся та, что готова сочетаться узами любви и освящённого брака с последней жертвой, то жертве сохраняется жизнь!

Старческий голос прогремел,казалось, прямо в уши Сергею:

— Богиня ничего не говорила про Исполинского Прозрачного Червя! Она подразумевала жертву из тольтеков, богомерзкий язычник!

Он не успел докончить. Нечеловеческий голос взревел с упорством и яростью:

— Ну уж нет!!! Богиня говорила только про последнюю жертву! Она не уточняла — кто ей окажется! И не язычник, Жрец, не язычник! Уж скорей язычница! Ты стар и глуп, ты не можешь разобрать, кто перед тобою. Но ты не осмелишься нарушить воли Пернатого!

У Сергея сердце ёкнуло. Появился шанс! И плевать, какой там голос! Разве сейчас это важно?! Сейчас важно, чтобы солнце-топор опустился не на его голову, а куда-нибудь в другое место! Все остальное — ерунда, мелочи! Он тяжело вздохнул, и его опять начало рвать — неудержимо, болезненно, выворачивая наизнанку.

— Я все вижу! — пророкотало старчески. — Ты дикая и необузданная гиргейка! Ты нечестивка и смутьянка! И тебя ждёт лютая смерть! Но сначала мы отдадим богам то, что принадлежит им по праву! Эй, снять головные путы с Червя!

Сергей услыхал топот, шлёпанье босых ног. И голова вдруг обрела возможность поворачиваться. Но зато дико заныла шея, всю её искривило судорогами, пронзило миллиардами иголок. Солнце на миг, превратилось в ослепительную молнию — послышались стоны, что-то попадало вниз, покатилось по ступеням. И вновь топор, вокруг которого вращалась Вселенная, взмыл под облака.

— Боги ждут! — прогремело властно.

И тут же нечеловеский голос упрямо заявил:

— Боги не допустят нарушения заветов! Я не завидую тому смельчаку, который возьмётся спровадить к ним отпущенную ими жертву!

— Молча-а-ать!!!

Все! Не оставалось никакой надежда. Солнце начало падать. Но Сергей не закрыл глаз. Он был готов к смерти — вот сейчас вспыхнет в последний раз, озарится все вокруг плазменным сиянием… И потухнет. Весь мир потухнет!

— Значит, так надо, — пролепетал он напоследок непослушными губами.

Но солнце упало не на него. Оно упало совсем рядом! Истошный вопль лишил слуха.

— Ы-ы-ы-у-у-уууугрх-х!!!

Сергей повернул голову. И все понял. Клювастый промазал! Он не попал в него! Он попал в самого себя! Он оттяпал своим топором собственную ступню! И теперь крутился волчком на каменных плитах. Когти на отрубленной ступне сжимались и разжимались, она ещё жила, но смотреть на неё было жутко.

— Хау-хау-хау!!! — проплыло над площадью. Сергей не понял сразу, что это довольный смех, ведь так мог смеяться лишь динозавр. И ему почему-то стало не по себе.

Что-то сверкнуло в воздухе фиолетовым огнём, и с головы клювастого слетел изогнутый рог, ударился о край колодца, свалился вниз. Клювастый сразу перестал вертеться, подхватил топор на длинной рукояти, сильно хромая, подковылял к Сергею. Все начиналось сначала. Но на второй заход у Сергея выдержки не хватило.

— Да вы чего?! — завопил он. — С ума посходили! Закон один для всех! Везде! Всегда! Уцелевшего не добиваюю-ют!!!

— Добить! — коротко изрекло седое чудовище с соседней пирамиды — теперь Сергей снова видел этого гигантского монстра. От такого ждать жалости не стоило.

Клювастый вздел ручищи с топором. Сергей обречённо закрыл глаза.

— Вщ-щ-щ-щи-и-иккк!!! — просвистел топор возле самого уха. И вновь последовал истошный крик, что-то тяжёлое шмякнулось на плиты.

Сергей разлепил веки. То, что он увидал, было невероятно: клювастый исполин валялся внизу, то сжимаясь в комок, то разжимаясь. Правой ноги по самое колено у него не было. Из раны хлестала зеленоватая жижа, наверное, кровь.

— Хау-хау-хаууу!!! — гремело над толпою. Гул и ропот нарастал.

Но вновь сверкнул фиолетовый луч — и словно обрезанные посыпались со лба клювастого наземь красивые перья с жёлтыми и синими глазками. С чавканьем отлетело большое шерстистое ухо, упало Сергею прямо на грудь, обожгло, словно его со сковородки сбросили. Сергей напряг мышцы, дёрнулся — и ухо клювастого сползло с грязной, словно коростой покрытой кожи, шлёпнулось во что-то мокрое, чавкающее.

— Кецалькоатль ждёт жертвы!!!

Это было невероятно! Но клювастый поднялся и на одной ноге подпрыгал к жертве. Дальше и вообще происходило неописуемое! Сергей смотрел, не отрываясь, но ему казалось, что это все не взаправду, что этого быть не может! Клювастый ударил со всей силы ещё раз — и отмахнул себе левую ногу под самый корень. Но он не закричал, не забился на плитах. Он тут же подобрался на обрубках ближе — ведь и в таком состоянии он возвышался над жертвой — и вновь ударил, сильно, резко, целя в грудь. Топор звякнул о каменный край, отскочил и начисто отсек левую руку палача — Сергея забрызгало горячей зеленью. Тошнотворная вонь ударила в нос.

— Хау-хау-хауууу!!! — громыхало все сильнее.

— Доби-и-и-ить!!!

Последние два удара были и вовсе фантастичны. Их не могло быть, ни одно существо в таком состоянии не смогло бы их нанести. Но клювастый смог. На одной руке он подтянулся к каменному барьерчику-возвышению, взобрался наверх, уставился в глаза Сергею немигающими изумрудными шарами, клацнул клювом и… топор вновь отлетел от каменной кладки, на этот раз вонзился прямо в грудь. Клювастый с хрипом и сипами выдрал лезвие из себя. Глазища его помутнели. Но рука опять взметнулась вверх — удар был могуч и страшен! Рукоять треснула, разлетелась. А само узкое лезвие взлетело после удара о камень — опять о камень! — и как бритвой срезало голову клювастому. Из обрубка шеи ударил фонтан зеленой маслянистой жижи. Безголовое тело рухнуло с барьера.

— Боги не любят, когда нарушают их заветы, хау-хау!

С соседней пирамиды раздался скрипучий вздох, оханье.

— Да, видно, так угодно Змею! — наконец донеслось оттуда. — Ты можешь взять его в мужья!

— Ещё бы! — прогремело надменно.

Толпа притихла.

А седое чудовище приподнялось над прозрачным, сверкающим множеством граней троном и, роняя изо рта какую-то жёлтую пакость, добавило:

— Но ты, надменная гиргейка, наверное, забыла, что у завета богини Тлальтекутли есть и продолжение. В нем сказано, что избравшая Большую Жертву в мужья должна на деле, перед всеми богами и перед всем людом доказать свою любовь! Ты понимаешь меня?!

— У нас это делается не совсем так, как у тольтеков, гадриан или призрачных землян! — выдала невидимая для Сергея гиргейка, его спасительница. — У нас все немного иначе бывает…

— Смерть отступнице!!! — прогремело чудовище.

И толпа мгновенно отозвалась. Отозвалась слитным, слаженным многотысячным хором:

— Смерть! Смерть!! Сме-е-ерть!!!

— Стойте! — перекрыла толпу гиргейка. — Никто не отказывается! Вы увидите, как любят у нас, на Гирее! Я иду!

Сергей дёрнулся. Ему почему-то захотелось убежать. Но куда тут убежишь?! Он повернул голову в другую сторону… и только теперь увидел, кто его спас от лютой смерти. Эх, лучше было бы и не видеть! По ступенькам медленно вздымалась вверх многопудовая четырехногая и шестирукая медузообразная тварь. Она оставляла за собой мокрые слизистые следы, тяжело дышала, сопела и была похожа на невероятно уродливого расплывшегося бегемота, сотворённого из хлипкого лилового киселя.

Но во всей прелести и живости Сергей разглядел суженную, когда та застыла над ним колышащимся огромным студнем. Гиргейка была полупрозрачна! И чего только не высвечивала её утроба: и переплетения кишок и сосудов всех длин и толщин, и нагромождения перемещающихся костей, хрящей, сухожилий, и что-то переползающее с места на место, живущее своей, казалось бы, жизнью… Сергея снова начало рвать. Но гиргейку это ни в малейшей степени не смутило.

Она разинула жуткую пасть и предупредила публику:

— Вы приготовились увидеть нечто привычное, не так ли?! Но у нас любовь тоньше и одухотвореннее, чем у вас! У нас нет этого бесчисленного повторения соитий! У нас соединение любящих сердец происходит в самом прямом смысле! У нас любящие супруги, готовящиеся принести плод, в самом прямом смысле становятся одной плотью! Это очень просто и гармонично!

Сергею что-то не нравилось подобное вступление перед какой-то необычайно «одухотворённой» любовью. Но он слушал во все уши. Может, ещё была надежда?! Ведь всякое могло же, черт возьми, быть!

И толпа внимательно слушала гиргейку, было непривычно тихо.

— Так вот, тольтеки и земляне, гадриане и гардизцы, на Гиргее любовное слияние — это всегда зачатие. А зачатие происходит так! Я поясняю, чтобы потом никто не удивлялся, чтобы не нашлось среди вас таких, что приняли бы меня за мошенницу, за обманщицу! Вот, глядите!

Она вдруг поднялась, распрямилась, приподняла слоновью ногу, застыла. Но этого было достаточно — Сергей увидал тёмное отверстие с морщинистым круглым, размерами с обычный земной люк, клапаном — клапан этот то открывался, то закрывался, будто кто-то за ним дышал, втягивал воздух.

— Самка принимает готового к оплодотворению самца прямо в себя, в свою плоть! И они не расстаются до полнейшего растворения самца в теле самки! Да, его семя идёт на создание новых жизней, его мясо, кости, кровь послужат в будущем питанием для подрастающих детей — наших общих детей! Это так трогательно, так мило, так… так… — гиргейка вдруг сбилась, захлюпала, зашмыгала, затряслась. Видно, она была сентиментальной особой.

Толпа рыдала вместе с ней. Утирали слезы стражи-каратели на столбиках, били себя в грудь палачи-любители, взвизгивали жрецы, дёргали носами чувствительные зрители и зрительницы. Лишь один Сергей не рыдал. Он лежал ни жив, ни мёртв. И не мог понять, шутят с ним или же студенистая гиргейка говорит на полном серьёзе. Что-то ему не очень хотелось быть растворённым.

Сергей начал рваться из пут. Ну почему его не убили?! Почему топор-солнце не опустился на его шею?! Это была бы пусть и отвратная, паршивая, но все же нормальная смерть, обычная казнь. Но быть растворённым в брюхе этой гадины?! Нет!!! Он не сахар, не соль, чтоб растворяться! Он не сгусток болотной слизи! Он человек — порождение Высшей Силы! Это в него вложена Бессмертная Душа! Так неужто Тот, кто Её вложил в его жалкое и бренное тело. Тот, кто одухотворил Своим Дыханием глину-биомассу, это булькающее и размножающееся сусло, бродившее на Земле целых четыре миллиарда лет, неужто Он вновь вернёт его в состояние глины, живой, но не одухотворённой материи?! Или растворится лишь тело? Да, наверное так, растворится лишь биомасса — глина сольётся с глиной, будет бультыхаться и переливаться в полупрозрачном мерзком чреве, порождая все новые и новые уродливые материальные формы. А Душа вырвется из гадкого месива, воспарит! И унесётся туда, далеко-далеко, чтобы уже никогда не возвратиться в мир крови, злобы, вожделения, зависти, подлости и мрака! Им не убить Её! Ни за что не убить! Сергей перестал дёргаться, стих. Его вдруг поразила простая, но убивающая своей простотой мысль — а есть ли в нем Душа?! Может, её уже давно и нету?! Может, её и не было в нем, именно в нем, никогда?! Перед глазами встала как живая похотливая дамочка с козьими грудями и золотыми зубами. Она протянула к нему руки, поманила, широко улыбнулась, обнажая красные десна — вот, вот его душа! только так она и могла выглядеть! только такой она и могла быть! алчная, трясущаяся от вожделения, скользкая и увёртливая, потная, угреватая, с выпирающими наружу жилками и костями, смрадно дышущая и роняющая слюну, нечистая! Нет! Такая не воспарит! не улетит никуда! такая выскользнет змеёй из студенистого гадкого монстра, выскользнет через любую, первую попавшуюся дыру! и тут же заберётся в грудь к другому существу, подчинит его, бросит в грязь! Да, именно так! И имя этой скользкой внутренней твари вовсе не Душа! У неё есть своё имя, у неё целый легион имён! Ну и пусть! Ну и черт с ней! С такой не жалко и расставаться! Извивающаяся голая баба пропала, а перед мысленным взором Сергея встал ни с того, ни с сего ослепительно белый сугроб. Он был чист! Невероятно чист! Даже глаза резало, нагоняло слезу — хотя глаза были плотно закрыты, зажмурены — но все равно! Это был целый айсберг белизны и чистоты! Его сияние было небесным, заоблачным. Сергей рванулся с такой силой, что кожа полопалась на груди и плечах. Ему удалось оборвать какую-то верёвку, он почувствовал, что путы спадают, что тело обретает свободу… Но он не посмел открыть глаз. Он все вглядывался в неземную чистоту сугроба-айсберга. Вглядывался до тех пор, пока в самой середине снежной глыбищи ни стала проявляться маленькая красная точка. Она постепенно росла, увеличивалась — и Сергей понял, это пятно, пятно крови! Алое, неестественно алое пятно с неровными краями расплывалось по снежной белизне, прожигало её.

Гудун-Ку, сын мрачной Шибальбы, умирал. Его массивная крутолобая голова закатилась в угол между каменным барьером и основанием жертвенного ложа. Но голова ещё жила, она все видела, все понимала. Даже чувство острейшей горечи, обиды от свершившейся несправедливости не застило изумрудного взора. Дети Шибальбы обладали невероятной живучестью, не так-то просто было справиться с ними. Вот и сейчас, несмотря на всю бесполезность, несмотря на трагическое, безысходное положение, голова Гудун-Ку боролась за секунды своей жизни. Срезом рассечённой шеи она всасывала из жертвенного желоба густеющую холодную кровь, выталкивала отработанную и снова всасывала — мозг работал, он не хотел смириться с потерей тела.

— Давай любовь! Дава-ай брачное ложе!!! — вопила внизу толпа. — Пускай Червь покажет, на что он способен! Давай!!!

Гудун-Ку не прислушивался, ему было наплевать на вопли толпы. Он с отчаянием и тоской смотрел на свои отсечённые руки и ноги — они все ещё сжимались и разгибались, дёргались, шевелили пальцами, скребли когтями окровавленные плиты и тянулись, пытались доползти до туловища, до головы. Нет, поздно, им уже никогда не соединиться вновь! Красивые перья намокли в чёрной луже, стали жалкими отрепьями. Лишь лезвие Секиры Справедливости сияло и было незапятнанным, будто Секиру только что-то вынесли из Храма Смерти. Гудун-Ку уставился на это лезвие. Нет! Не могло того быть, не могло! Он не заслужил этой смерти, причём здесь справедливость! Уж если её и заслужил кто, так это Большой Жрец, вся эта свора стражей-карателей, жрецов-исполнителей и палачей-любителей, но только не он! Но почему же так получилось, почему?! Голова с чавканьем и хлюпом выбросила очередную порцию чёрной крови, втянула в себя свеженькой… Сейчас бы тело! Любое тело! Но Гудун-Ку не верил в недостижимое. Все, он обречён!

— Вы не умеете так любить! — мешая злобу с ехидством, проревела на всю площадь гиргейка. И чувствовалось, что она не смогла стать любимицей публики — она презирала и ненавидела толпу, толпа отвечала ей тем же.

— Жирное прозрачное чучело! — вопил от подножия один.

— Трусливая гадина! — вторил ему другой.

— Не тебе говорить о любви! — подвывал третий.

— Сожри его хотя бы для потехи! Сожри со всеми потрохами этого Исполинского Червя!!! — подавал советы четвёртый.

И стражи-каратели не трогали наглецов. Они смеялись вместе с ними. Один даже упал со столба со смеху. И уже не поднялся, его втихаря удавили разгорячённые и взведённые до предела зрители.

— Ублюдки! Хау-хау!!! — огрызалась гиргейка. — Недоноски! Извращенцы!! Импотенты!!! — И захлёбывалась в своём жутком смехе: — Хау-хау -хаууу!!!

Потом она положила на Червя плоское извивающееся щупальце, ухватилась поудобнее и одним махом вырвала бледное тело из разорванных, ослабленных пут, вскинула это дрыгающее ногами и руками тело над собой, над толпой, надо всей землёй, потрясла им словно желанным и дорогим трофеем.

— Вам не дано так любить, козявки! Глядите же, жалкие слизни!

Гудун-Ку, превозмогая боль в веках, воздел глаза. Он увидел, как гиргейка поднесла Исполинского Прозрачного Червя к своей пасти, облизала его зелёным растроенным на конце языком, обслюнявила, обсосала, словно леденец. Он расслышал то, чего не могла расслышать эта гнусная и любопытная толпа: гиргейка совсем тихо прошептала своему любовнику и мужу — а ведь он, эта жертва, был теперь по завету богини Тлальтекутли её мужем и любовником — прошептала на ухо, с презрением и гадливостью:

— Какой же ты мелкий, гнусный, вонючий! Самый настоящий червяк! И никакой не Исполинский, никакой не Прозрачный, а жалкий червячишка-заморыш! Ну да уж ладно, на безрыбье и червяк — акула!

Толпа неистовствовала. Самые отчаянные лезли по ступеням вверх, чтоб получше разглядеть все детали бракосочетания и любовной потехи. Их сдёргивали за ноги, душили, давили, щипали, кусали… Но они лезли. И таковых становилось все больше.

— Сейчас! Вы все узрите! Какие нетерпеливые! Хау-хау! — Победительница гиргеянка явно собиралась продлить миг своего торжества. Но надо было и честь знать. И она повернулась к Большой Пирамиде. Обратилась к Большому Жрецу: — Ну, что, старый колдун, ты благославляешь наш брак?! Или тебе опять что-то не по нутру?!

Большой Жрец вцепился когтистыми морщинистыми лапами в подлокотники Хрустального Трона, капелька яда повисла на его клыке. Голова затряслась на старческой хилой шее. Но Жрец сдержался.

— Приступайте! — величественно разрешил он и махнул лапой. — Я благославляю этот брак. Вот благославят ли Кецалькоатлъ и Тлальтекутли?

Не успел он завершить последних слов, как из пастей каменных изваяний богов ударили фонтанчики крови. Отдельные брызги окропили сотрясающуюся в хохоте гиргейку и Исполинского Прозрачного Червя, зажатого в широком щупальце.

— Боги дают добро!

Гудун-Ку видел, что Червь изо всех сил пытается вырваться, колотит ногами и руками по щупальцу, грызёт его зубами… Но какие там зубы у Червя! Гудун-Ку усмехнулся — наверное, последний раз в своей жизни. Ведь перед глазами уже все начинало расплываться, и он лишь огромным усилием воли не давал себе уйти в Иной Мир.

— Отпусти! Гадина! Дрянь! Сука! — вопил Червь, позабыв о достоинстве и звании сына Шибальбы. — Отпусти-и-и!!!

Видно, он был и на самом деле жалким червячишкой. Гудун-Ку нисколечко не жалел его. Он считал, что для такого червя даже гиргейка-уродина чересчур хороша.

— Войди же в меня, о, супруг мой избранный и наречённый! — прогрохотало над площадью. — Стань моей плотью! Стань плотью наших детей!

Гудун-Ку видел, как гиргейка поднесла Червя к нижнему отверстию, прикрытому морщинистым клапаном, как этот клапан открылся, обнажая слизистую широкую дыру с сокращающимися краями. Червь уже не ругался и не умолял. Он истерически визжал, хрипел, сипел, упирался обеими тоненькими бледненькими ручонками, норовил выскользнуть… Но деваться ему было некуда: гиргейка запихивала его внутрь себя, неторопливо, с похотливыми вздохами, с ужимками, сотрясаясь в непонятном сладострастии всем своим медузообразным телом. Она уже пропихнула в дыру голову, потом плечи, остановила движение, повернулась на все стороны, чтобы любопытные могли получше разглядеть любовное действо. Червь бил ногами, дёргался — видно, и он испытывал наслаждение. Но Гудун-Ку ему не завидовал.