Прелюдия

Зрелище было впечатляющим до жути. Огромный, выше роста человека, сугроб, ослепительно белый, припорошенный чистым, видно, выпавшим за ночь снежком… и большущее разлапистое алое пятно на нем — пятно, переливающееся, темнеющее, почти чернеющее по краям, оплавляющее снег, прожигающее сугроб.

Сергей не сразу понял — что это. Лишь секундой позже в голову как ударило — кровь! Он невольно отшатнулся. Но напирающие сзади не дали уйти, наоборот, они подтолкнули ещё ближе. Глаза заболели от этого страшного сочетания — красное на белом, кровь на снегу! Это было ненормально, неестественно, невозможно. Но это было.

Внизу, у сугроба, погрузив скрюченные пальцы в подтаявшую жижу, кто-то лежал. Сергей видел только эту вывернутую посиневшую руку. Но с него хватило. Он резко надавил плечом в чью-то жирную грудь, пихнул кого-то локтем, вовремя успел прикрыть лицо, раздвинул ещё двоих… и выбрался из толчеи.

— Псих ненормальный! — бросили ему в спину.

Но Сергей ничего не слышал. В голове у него гудело. Уши словно ватой заложило. Отпихнув от себя ещё двух любопытных, несущихся к сугробу сломя голову, он вышел к остановке. прислонился спиной к зеленоватому холодному стеклу, перевёл дух. Сердцебиение прошло не сразу. Да и перед глазами прояснилось не в один миг. В таком состоянии Сергей редко бывал, раза два или три, не больше, да и то — с жуткого похмелья, после таких забегов «в ширину», от которых и окочуриться недолго. Но вчера-то он не пил, так, кружку пива да два глотка из чекушки, остававшейся ещё с третьего дня… Он тяжело, с присвистом, выдохнул. Сдвинул шапку на затылок, и неожиданно почувствовал, что лоб у него мокрый и совсем холодный, как стекло за спиной.

Он даже вздрогнул.

Надо было садиться в автобус, ехать на работу. Но Сергей стоял, не мог себя заставить сделать и шага. И с каждой минутой, с каждой секундой в нем нарастало непонятное и неприятное ощущение — ему хотелось вернуться к сугробу, его тянуло туда, как человека, страдающего высотобоязнью, неостановимо тянет на край пропасти — сердце замирает от ужаса, дыхание перехватывает, но нестерпимо хочется ещё разок, последний, заглянуть туда, в бездну, в гибельный провал.

И Сергей отодвинулся от стекляшки, переступил с ноги на ногу. Незримый магнит был сильнее его.

На этот раз волна тошноты не подкатила к горлу, да и сердце вело себя поспокойнее. Лишь какая-то пелена все застила. Сергей сомнамбулой продрался сквозь толпу, заглянул через плечи, пытаясь разглядеть лежащего. На пятно он старался не смотреть — в конце концов не в пятне суть! А в чем? Приходилось тянуть шею, изворачиваться, и все-таки краешком глаза ему удалось увидать нужное.

В слякотной грязи под сугробом лежал по пояс голый человек. Был он к тому же босой. Лишь драненькие вытертые дешёвые джинсы были на нем. Но и те лохмотьями свисали с посиневших ног, одна штанина была задрана выше колена, открывала изуродованную багровыми вздутыми рубцами ногу. Русые волосы на затылке были взъерошены и черны, словно кто-то хорошенько потрепал их, а потом полил мазутом. На синей неестественно выгнутой спине в беспорядке было разбросано пять или шесть больших чёрных волдырей. Казалось, что их не так давно прорвало, запёкшаяся по краям кровь бурела, но ещё поблёскивала местами… Сергей не сразу сообразил, что к чему. Что-то скользнуло под ногой. Он быстро присел, подобрал грязный цилиндрик с разорванной боковинкой — это была гильза! Сергей служил в армии в своё время, знал все виды патронов и гильз, но такую видел впервые. Он сунул её в карман, машинально сунул. А глаза сами уже потянулись к трупу — страшное было зрелище, дикое. Но не оторваться!

Неужели стреляли? Сергей поёжился. Ему стало не по себе. Но почему, как, когда?! Он живёт рядом, совсем рядом, он должен был слышать звуки выстрелов! Но ничего он не слышал, ни о чем не догадывался…

Толпа гудела, гомонила.

— Мафия! Точно говорю, мафия! Со своим расправились, гады!

— Да ладно, все теперь на мафию валят! Сами себя пугаем! Ты че думаешь, каждая пьянь подзаборная — это тебе мафия, что ли?!

— Ой, а как отделали-и, как отделали!

Отделали лежащего и впрямь на славу — вся спина, шея, вывернутые руки были исполосованны, покрыты синяками, ссадинами. Казалось, что это вообще не человек лежит, а какой-то нелепый, сработанный бракоделами манекен, над которым вдоволь натешились неумные проказники. И все же это был человек! Да не просто человек, а кто-то очень знакомый, виденный много раз… У Сергея в висках заломило. Но вспомнить не мог, хоть убей! И вытертые джинсы были чем-то знакомы, что-то напоминали — хотя поди разберись, джинсы они и есть джинсы, все одинаковые.

Сергей присел на корточки, попробовал заглянуть снизу, заглянуть в лицо. Нет, ни черта не было видно. Из пенистой грязи торчало лишь синюшное опухшее ухо, все остальное было там, в месиве из воды, земли, снега, окурков, плевков и семечной шелухи.

— Чего, худо стало, что ль? — поинтересовался у Сергея мужичонка в ватнике, от которого несло одеколонным перегаром. — Ты ещё на карачки встань, паря!

Сергей не ответил. Поднялся. И почувствовал руку на своём плече.

— А ну! Разрешите!

Человек в милицейской форме протиснулся вперёд; все загородил. И как ни пытался потом Сергей, он не мог ничегошеньки разглядеть — толпу отодвинули подальше, следственная бригада управилась в считанные минуты, санитары бросили тело на носилки, бросили брезгливо и поспешно, будто имели дело не с человеком, а с падалью или поганым вонючим мешком. И все… Уехали. Толпа рассосалась — глазеть было не на что. Лишь бурело пятно на белом сугробе. Но это было уже совсем не то пятно, что несколько минут назад, то было алым, страшным, а это можно было принять за след от выплеснутых на снег помоев.

— Пришили! И слава Богу! — проворчала сердитая насупленная старушка в чёрном.

Пенсионер в очках и драном рыжем «пирожке» добавил:

— В колыбели надо таких душить, сволоту поганую!

Злоба была необъяснимой, но натуральной, нутряной. Сергея даже передёрнуло. Он не смог себя заставить не то что вступить в прения, но и поглядеть даже на сердитых комментаторов.

— А все от того, что пьют! — заключила старушка. — Им все для жизни дало государство, живи и радуйся, а они все пьют! Вот и захлебнулся родимый!

— Туда и дорога!

Пенсионер скрипнул зубами и ушёл.

А Сергей вдруг увидал в месиве клочок плотной серой бумаги. Нагнулся. Подхватил двумя пальцами. Развернул. Разобрал с трудом, буквы были полустёртыми, тусклыми, но разобрал обрывки слов: «… ОПУСК… адцати четырех ноль… cap…» Далее следовала неразборчивая закорючка-подпись. Понять что-либо из этой бумажки было невозможно. Но и её Сергей сунул в карман куртки.

Взглянул на часы — он уже на целых сорок минут опаздывал на работу! А ещё надо добираться!

Он чуть не бегом бросился к остановке.

Начальник пообещал Сергею неприятности в будущем, как то лишение премиальных, непродвижение по службе и прочие, но успокоился через минуту, сообразил, что собственные нервы дороже. Сергей с трудом досидел до обеда. Потом написал заявление на отгул за работу на овощной базе — отгулов у него была тьма-тьмущая, до второго пришествия! И немудрёно, на базы гоняли чуть не каждую неделю. Начальник поморщился, похмурился, посопел. Но отпустил.

— Все равно от тебя толку ни хрена! — сказал на прощание. — Валяй!

Толку от Сергея в конторе было побольше, чем от других. Но он не стал задираться. Лишь бросил на прощание:

— Валяю!

И подхватив сумку, накинув куртку, камнем слетел по лестнице, выбежал на свежий морозный воздух. Он знал, куда идти! Знал, что делать! Ведь можно годами сидеть и рассуждать: это нужно, это не нужно, это целесообразно, это нецелесообразно и непрактично, так, мол, лишь одни дураки поступают. Нет, хватит, пускай его принимают за круглого и полнейшего идиота, по он все же пойдёт туда, он их всех заставит, он… А что собственно он мог?! Да ничего! Но эта мыслишка, на секунду задержавшись под черепной коробкой, упорхнула из-под неё. Пускай думают, что хотят, пусть считают, что он трехнутый, что ему больше всех надо, пусть! Он крутил пальцами в кармане шершавую гильзу, заводил себя, заранее зная, что ничего не выйдет, что его пошлют куда подальше.

Перед отделением остановился, отдышался. Почистил мыски сапогов о снег. Попробовал собраться.

За барьерчиком и стеклянной перегородкой сидел мордатый узкоглазый сержант — видно, подменял дежурного. Сергей решил подождать. Но дежурный что-то не появлялся.

Сержант зевал, чесал стриженый затылок, ёрзал на стуле. Но на Сергея не глядел, словно и не замечал посетителя. Напротив, в зарешеченной клетушке пьяно, с посвистыванием и прихлюпом, храпел какой-то выловленный досрочно алкаш. И все было до того спокойно и мило, что будто и не отделение, а богадельня в глуши, будто не милицейское присутствие, а старый разворованный дотла лабаз.

Первым не выдержал Сергей. И путанно, длинно и бестолково рассказал сержанту про утренний случай. Сержант глядел сонными глазками, дёргал носом. А в итоге вопросил:

— Ну и чего?

Сергей опешил.

— Как, чего? — поразился он, выгребая из кармана свои находки — гильзу и клок бумаги. — Человека убили! А вы спрашиваете — чего! Я вам помочь хочу, понимаете? Вот!

Он положил на барьерчик «улики», двинул их сержанту. Но тот и глазом не повёл.

— Убили, убили… — передразнил он вяло, с ленцой. Но потом оживился и, вытаращив на Сергея бесцветные глазки, выпалил: — Да щас на каждом шагу мочат! Чего ж теперь, прыгать до потолка прикажете?! Или бегать с высунутым языком кругами?!

Такой подход обескуражил Сергея. Он-то считал, насмотревшись фильмов и начитавшись книжек, что доблестные отечественные шерлоки Холмсы не упустят интересного дела, что они наверняка уже полклубка распутали, вышли на след… Но похоже, никто не начинал заниматься этим делом. Может, на самой Петровке?!

— Не сорите тут, не надо, — раздражённо проворчал сержант и ткнул пальцем в вещественные доказательства, — уберите! Там вот, в углу, урна стоит, бросьте! — И совсем уже тихо буркнул себе под нос: — Мусорят тут, понимаешь, дрянь всякую носят! Рапустился народишко!

У Сергея по спине побежали мурашки. В глазах помутилось. Ему показалось вдруг, что из-под верхней губы сверкнул у сержанта клык — нечеловеческий, изогнутый и страшный. А ещё — что ухо, маленькое и розовенькое, стало вдруг каким-то звериным, рысьим, в жёлтых глазах блеснул хищный огонёк. Сергей отшатнулся от барьерчика. Протёр глаза ладонью. Но он уже видел и без этого, что ухо никакое не звериное, что это просто завиток волос упал на него, и что клыка тоже нет, а есть обычная золотая фикса — она-то и поблёскивает.

И все равно охота разговаривать с сержантом, что-то ему доказывать, пропала.

— Где дежурный? — поинтересовался Сергей.

— Заняты все! — зло ответил сержант. — Не отвлекайте, гражданин.

— Кто дежурного спрашивал? — раздалось из-за спины.

Сергей повернулся. На него в упор смотрел узколицый человек с красной повязкой на рукаве и капитанскими погонами на плечах.

Пришлось все пересказывать заново. Кончая, Сергей добавил с надеждой:

— Наверное, на Петровку передали, дело-то серьёзное!

Капитан хмыкнул, переглянулся с сержантом. И пошутил как-то мрачно:

— Где тело, там и дело — в морге! — Но потом добавил серьёзнее: — Вы не беспокойтесь, гражданин, и эти свои фигульки спрячьте, кому надо, разберутся, у нас следователь ноне дошлый пошёл… — Он снова переглянулся с сержантом, прихихикнул, перемигнулся. — Чего там волноваться, спишут! Щас пьяни подыхает за ночь сотнями! Понял, молодой человек? Как указ отменили, так пачками пошли, косяками, ха-ха!

Они почти в голос рассмеялись с сержантом — как бы в две скрипки. Но соло вёл капитан.

— Так что, идите вы домой и отдыхайте, как положено!

Сергей засуетился, занервничал. И хотя он уже понял, что дёргаться бесполезно, запричитал, пытаясь вызвать в собеседниках хоть что-то человеческое, пытаясь достучаться до них.

— Я его знал, точно знал! — говорил он скороговоркой. — Нужно обязательно опознание трупа провести, я должен в морг попасть, я вас очень прошу… где начальник отделения? Где следователь, который ведёт дело? Понимаете, я обязан! Никто ничего не знает, а я…

— А что — вы? — насторожённо и подозрительно спросил капитан.

— Я узнаю его!

Капитан крякнул и отвернулся. А сержант, выйдя из-за барьерчика, ухватил Сергея под локоть и очень вежливо повёл к выходу.

— Идите, гражданин, идите, — приговаривал он мягко, но властно, — и не встревайте, куда не следует! Ваше дело одно, одно ваше дело…

— Какое? — в растерянности поинтересовался Сергей.

— Не нарушать! — пояснил сержант. — Вот ваше дело! А со всеми остальными мы тут сами разберёмся! Бродяга-алкоголик, которого утром нашли в сугробе, свезён в морг! Замёрз, перепился и замёрз! Понятно?! Вам же объясняли русским языком — дело обычное, пачками!

Сергей попробовал выдернуть руку. Обернулся к капитану.

— Да у него ж было пять дырок в спине! — закричал он. — Пять пулевых ранений! И вдобавок весь изрезанный, избитый! Вы чего-о?!

— У вас нервы расшатаны, гражданин! Идите!

Сержант вывел его на улицу. Прямо к машине со страшной надписью «спецмедслужба». Сергею показалось, что сержант сейчас запихнёт его в машину, что его увезут, скрутят, сунут под холодный душ или бросят прямиком на нары. Но сержант выпустил его локоть, подпихнул в спину.

— Отдыхайте, гражданин!

— Его убили! — простонал Сергей.

Сержант поглядел в серое небо, почесал затылок.

— Может, и убили, — проговорил он задумчиво, — ему же и лучше, чего зря мучиться, а?!

— Как это?! — не понял Сергей.

— Да лучше не мучаться никак! — пояснил сержант. — Ступайте себе!

Сергей плюнул под ноги. Круто развернулся, запахнул куртку. Мелькнула мысль — бежать на Петровку, немедленно, сейчас же, пока запал не вышел… Но видно, вышел! Сергей выматерился вслух. И пошёл в другую сторону, к магазину.

В последние два года магазином можно было назвать одно-единственное заведение — ту точку, где торговали вином да водкой, в других — продуктовых и промтоварных, ни черта не было, и потому столь звучного названия они не заслуживали. Были, правда, всякие там валютные, чековые и прочие распределители, но это все не для простого обитателя разваливающейся страны, а потому — их будто и не было. Сергей часто ломал себе голову надо всеми такими штуковинами. Но голова до конца, до прояснения не «доламывалась», видно, срабатывал самый простенький и в то же время очень надёжный тормоз — инстинкт самосохранения. Без него многие бы давно свихнулись! Лучше было ни о чем не думать.

После посещения околотка и всего, что в нем произошло, путь был один, иначе Сергей не выдержал бы, надо было расслабиться! Расслабиться, а уже потом, с новыми силами, с новой энергией браться за дело, за расследование! Черт с ними со всеми! Он сам разберётся! Он сам распутает ниточку! Ему главное — вспомнить! Вспомнить, кто это был! Он обязательно вспомнит! И тогда все сразу прояснится.

Сергей брёл к заветной точке, распихивая, расталкивая школьную детвору — она шла с занятий или на занятия, в зависимости от смены. И всегда здесь было полно малышни! Всегда кто-то мешался, крутился под ногами, галдел, бегал, игрался, шумел, хныкал, голосил, хохотал, обзывался и прочая, и прочая. Все это было привычно. По какой-то невесть кем заведённой и устоявшейся традиции винные магазины строили или открывали непременно напротив школ, детских садов и яслей, видно, для того, чтобы от поколения к поколению число клиентов не снижалось. А может, и по какой-нибудь более обстоятельной и сокрытой государственной таинственной пеленой причине. Но дело было не в этом.

Сейчас Сергею нужен был пузырь, и все! Ничего больше! Все остальное потом. Для начала надо прочистить мозги, расслабиться!

— Куда прёшь, сука! — прохрипел ему в ухо интеллигентного вида мужчина средних лет. И оттолкнул локтем.

Сергей понял — без очереди не прорваться. И все же попробовал, сунулся с другой стороны. Получил локтем поддых. Удружила женщина в цветастой косынке. Да ещё завизжала в лицо как резанная:

— Уйди-и!!! Уйди-и-и, зараза!!!

Сергей пристроился в конце очереди, ничего не поделаешь. Стоял, злился, нервничал, глазел. Очередь наполовину была женской. Раньше, ещё лет пять-шесть назад в винный стояли практически одни мужики. Но с того времени, как с калориями и тем более с килокалориями в продуктовых стало совсем плохо, женщины решили, видно, возмещать недостаток энергии самым простым образом. Наверное, они поступали правильно. Да и как иначе, надо было приучать и себя самих и детей с внуками к тому единственному «топливу», которого в стране хватало на всех.

Сергей стоял и мучился. Успокоение не приходило. Он уже был готов снова полезть на рожон, попытаться пробиться понахалке — а чего там, пускай саданут пару раз по роже, пускай обматерят, ничего, можно стерпеть.

Но в это время к концу очереди подошёл маленький плюгавенький мужичок в балониевом стародавнем плащишке и галошах на босу ногу. Галоши были примотаны бечевой, на плаще не было ни единой пуговицы. Глазища у мужичка краснели клубничинами, сивухой несло от него за версту, даже в этой очереди она перешибала все запахи. На лбу красовалась огромная шишка. Мужичок покачивался из стороны в сторону и мычал. В руке он держал восьмисотграммовую непроницаемую «бомбу»

— Ну, православныя-я, кому-у?! — наконец выдал мужичок и икнул.

Все насторожились. Но первым среагировал Сергей. Он сунул мужичку пятёрку. Вцепился в бутылку.

— Не-е, — пьяно пробурчал тот, — не-е, друг любезнай, маловато! Давай ещё рупь пятьдесят! За хранение!

— Чего?! — не понял Сергей.

Мужичок поглядел на него безумным глазом — другой он прикрыл, видно, для того, чтобы Сергей не двоился перед ним.

— А того-о, милай, что без очереди — двойная плата! Вот чего! И хранил её, знаешь, скоко?!

Сергей не ответил. Его не интересовало, сколько времени мужичок хранил бутыль. Он видел, что посудина запечатана, как надо, что все путём. А переплатить, дело привычное. Нащупав в кармане деньги, он сыпанул их мужичку в ладонь, не считая мелочи, зная, что не меньше двух рублей.

— Благодарствуем! — мужичок снова икнул. Привалился к Сергею. Но бутылки не выпустил. — Ты слушай, милай! Я ж её на чердаке нашёл! Сам, видать, сховал, коды нажратый был! Да и позабыл! Вона как! А вчерась и нашёл! Пять штук было! Я три уже скушал, во как!

— Понял, понял, — занервничал Сергей и потянул бутыль на себя. — Чего вцепился?!

— Вот всегда так! — обиделся вдруг мужичок. — С человеком по душам! По-братски, значит! А они-и-и… — он присел на корточки, запахнул полы плаща и зарыдал. Да так горько, что Сергей отвернулся, пошёл прочь — ещё подумают, что это он виноват, он, мол, обидел человека! Из очереди зло выкрикнули бесполым визгливым криком:

— Ух сука, ух ловкач! Взял все-таки! Все стоят, понимаешь, а этот гад! Развелось паразитов!

Сергей на ходу повернул бутылку этикеткой к себе. На последней было чётко и однозначно выведено: «СОЛНЦЕДАР». Сердце встрепенулось. Пахнуло юностью. Врал, все врал мужичок в галошах — эта бутыль пролежала где-то не меньше десяти лет! Эх, и отрава же была в своё время! Сколькие Богу душу отдали! Но Сергей пил «солнцедар» неоднократно, ещё в послеармейские, студенческие годы пил. И знал, что какой бы дрянью ни был этот «солнечный» напиток, а небось получше денатурата или лосьона, получше, где-то вровень с «тройным одеколоном». А потому — прочь сомнения! Повезло! Здорово повезло!

Он спешил домой. В однокомнатную свою квартиренку, которую выменял после развода с женой. Там он сейчас усядется спокойненько со стаканчиком в руке и все разложит по полочкам, все обмозгует, вспомнит. И пускай они не хотят ловить убийц! Он тоже не очень-то стремится выяснять, кто они! Ещё выяснишь на свою голову! Но кто этот истерзанный синий малый, он обязательно узнает! Всех знакомых, полузнакомых, знакомых знакомых переберёт, но докопается! Ведь не может быть, чтоб ошибался!

И все же, как ни спешил Сергей, он свернул к сугробу. Пятно кто-то уже засыпал песком. Да и внизу месиво и крошево подмёрзло. Будто и не было ничего! Сергей внимательно осмотрел подножие сугроба, обошёл его со всех сторон. Потом вернулся к тому месту, где лежал труп. И стал ковырять ногой снег. Провозился долго, и все без толку. Лишь какой-то шип железный в палец толщиной выковырял из-под серой корочки. Шип был странный, ни на что не похожий. Сергей сунул его в карман, к гильзе.

У самого дома, в подворотне, ему преградили дорогу два опустившихся вконец типа. Сергей не любил таких бродяг, называл «хмырями». Но обычно хмыри были пугливыми и тихими. К прохожим они не приставали, наоборот шарахались от каждой тени, боясь угодить в приёмник-распределитель. Несчастные людишки!

Но эти повели себя иначе. И Сергей растерялся, прижал к груди сумку с бутылкой — ещё отнимут! Да, он испугался именно за «бомбу», что ещё с него могли взять хмыри.

Но те на сумку и не глядели.

— Не спеши, падла, — тихо сказал низенький хмырь. — Разговор есть.

Был он совсем маленьким, почти карликом. Круглая ушастая голова маячила на уровне груди Сергея. На оттопыренной слюнявой губе чернела шелуха от семечек. Маленький вздёрнутый нос был перебит в двух местах и залеплен грязным пластырем. Из-под кургузой кепчонки торчали клочья чёрных вьющихся волос. Драный ватник, с выбивающимися наружу клочьями свалявшейся нечистой ваты, скрывал почти все тщедушное тельце хмыря-карлика. Но что бросалось сразу, просто кричало, било — так это глаза: дикие, выпученные, эдакие чёрные сливы в обрамлении желтушечных яблок. Причём один был наполовину скрыт жёлтым переливающимся бельмом. Смотреть в такие глаза не было сил. И Сергей невольно отвёл взгляд.

— Што, падла, почуял, где тебе хвост прижмут?! — обрадовался хмырь-карлик. — Чего зенки прячешь?!

Неожиданно сильно он пихнул Сергея к стене. А когда тот упёрся спиной в каменную кладку, коротко, но резко двинул кулаком в живот.

Сергей согнулся от боли. Но тут же выпрямился, вскинул руку. Ударить не успел — второй хмырь перехватил его кисть и ткнул головой в лицо. Из носа побежала кровь, заливая губы, подбородок, новенький клетчатый шарф, который Сергей три дня назад купил по большому блату за четверную цену.

— Не надо, — вяло попросил второй. В голосе его дрожали слезливые, умоляющие нотки. — С вами же по-интеллигентному разговаривают. Не надо!

— Я ща порежу падлу! — процедил снизу хмырь-карлик.

Что-то блеснуло в полумраке подворотни. И Сергей почувствовал, как в его горло упёрлась холодная острая сталь. Он сразу оцепенел. Нет, тут дело не в бутылке, не в «бомбе»! Тут кое-что посерьёзнее! С ножом у горла он не мог смотреть вниз, на карлика, 3ато появилась возможность получше разглядеть второго.

Лишь сейчас Сергей заметил, что тот невероятно высок — на две головы выше его, если не на все три! Поначалу он не показался таким лишь потому, что страшно сутулился, клонил голову набок, подгибал колени. Но видно, все время находиться в полусогнутом состоянии длинному был трудно и он временами выпрямлялся, нависая над прижатой к стене жертвой.

— Ну вот, успокоились, хорошо, — проговорил длинный хмырь совсем плаксиво.

Лицо у него было вытянутым, измождённым, серо-зелёным. Мятая велюровая шляпа, наверное, подобранная в какой-нибудь помойке, скрывала верхнюю часть лица. Лишь слезливые унылые глаза высвечивались из-под полей. Глядя в эти мутные, перевитые сетью набрякших красных жилок глаза, хотелось плакать — столько в них было тоски и отчаяния. Обвислый огромный нос, казалось, не имел хрящей, болтался над безвольными серыми губами сморщенным понурым огурцом. Подбородок был усеян бородавками всех величин. Из бородавок торчали в полнейшем беспорядке седые волоски. Поднятый воротник серого допотопного макинтоша прятал от взгляда шею, щеки. Макинтош был весь в заплатах, и кроме того на нем, видно, не так давно весёлая и шумная компания устраивала пикник — каких только пятен не было на серой вытертой ткани. Макинтош был явно из «Богатыря». И все же не скрывал костлявых кистей длинного хмыря. Руки же его были просто страшны — таких мослов Сергей не видывал, разве лишь на картинках, где изображался Кощей Бессмертный. Это были не руки, а целые грабли — костистые, обтянутые сухой прозрачной кожей, огромные. Из-под обгрызенных чуть не до основания ногтей сочилась кровяная жижица. И грязны эти руки были настолько, что казалось — их владелец минуту назад встал с четверенек.

— Мы же с вами культурные люди, — жалобно прослюнил в ухо длинный хмырь. И вывернул Сергею руку так, что тот застонал.

Нож давил все сильнее. Карлик-хмырь хихикал и матерился. Потом вдруг со всей силы ударил Сергея коленом в пах. Тот вскрикнул. Боль была жутчайшей. Но согнуться он не мог. Нож почти прорывал кожу, ещё немного, и он вонзится в горло, прорежет связки, артерию… и тогда все, тогда кранты! Мука была непереносимой.

— Мне кажется, он все понял, — неуверенно промямлил длинный хмырь. Слезы катились из его глаз и смешивались на клетчатом шарфе с кровью, сочащейся из носа у Сергея. Хмырь почти вжался лицом в лицо жертвы, тяжело и вонюче дышал в ухо. И избавиться от него не было никакой возможности.

— Ни хрена эта падла не поняла! — злобно прошипел карлик. — Вот щя я ему жилу отворю, пущу поганую кровь, тогда разом скумекает, сучара позорная!

Длинный тяжело вздохнул, утёр лицо о Сергеево плечо. И предложил:

— Пусть сам скажет, а?!

— Чего-о?! — изумился карлик.

— Я думаю, он понял.

Острие перестало давить на кожу. И Сергей приоткрыл рот. Но сказать ничего не смог. Лишь прохрипел невнятно, на выдохе. Свободной рукой он расстегнул сумку, протянул бутылку хмырю-карлику.

— Спрячьте, спрячьте, молодой человек! — совсем уныло проговорил длинный. И уложил бутылку обратно. — Порядочные люди себя так не ведут. Неужто вы могли подумать на нас такое?! Как не стыдно!

Карлик снова саданул кулаком в живот, но совсем тихо, лишь размах был нешуточным, а удара Сергей почти не почувствовал. Может, все внутри онемело, может, карлик так забавлялся, играл с жертвой. Сергей ни черта не понимал!

— Надо мочить сразу, на месте! — сказал хмырь-карлик расстроенно. — Какого хрена нам с ним возиться?

— Не время, — ответил длинный. И выпрямился во весь рост.

Сергею показалось, что длинный упёрся головой в свод подворотни. Но он уже не верил своим глазам, все было как в кошмаре.

— Мы его замочим, коли не образумится, замочим! — продолжил длинный. — Вы поняли, молодой человек? Нет?! Странно! — Длинный опять разрыдался, словно Сергей своим непониманием разобидел его не на шутку.

— Ежели ещё разок сунешься в это дело, падла, — разъяснил хмырь-карлик, — я из тебя, сучий потрох, лапши настругаю, понял?!

Нож снова упёрся в горло.

— Он верно говорит, молодой человек, — закивад головой длинный, — Оставьте вы это дело! Ну зачем вам путаться в него? У вас есть работа, дом, неплохая… э-э подруга, если я не ошибаюсь. Зачем вам портить себе карьеру и репутацию?

— Я безо всякой репутации на тот свет спроважу! — прохрипел карлик, — Ещё сунется — и замочу! — Голос его вдруг осёкся. Карлик поглядел на длинного. — Ну че ты, в натуре?! Ну че возиться?! Гуманист, едрена, на свою башку!

— Не-е, не надо, — промямлил длинный.

Сергей почувствовал, как ослабла и пропала совсем хватка — длинный выпустил его руку. Вроде бы, пронесло! Сергей гулко выдохнул.

В этот миг хмырь-карлик дёрнулся к нему. Но длинный ухватил его за воротник, приподнял… и неожиданным движением, распахнув огромную полу, спрятал карлика под своим необъятным макинтошем.

— Все равно порежу падлу! — визгливо донеслось из-под полы. И смолкло.

Длинный низко поклонился, приподнял шляпу — так, что Сергей увидал его лысую и почему-то морщинистую голову, покрытую точно такими же бородавками, что и на подбородке.

— Прощайте, молодой человек! Надеюся на ваше благоразумие!

И повернулся к Сергею спиной, побрёл в сторону улицы. Уже на свету из-под полы макинтоша выскочил хмырь-карлик, обернулся и погрозил Сергею кулаком. Через мгновение оба исчезли.

Сергей выскочил из подворотни, но тут же замер — никого на улице не было. Лишь какая-то угрюмая женщина волоком волокла в обменный пункт два неподъёмных тюка макулатуры. Вид женщина имела дикий и напуганный, непохоже было, что она умеет читать. За женщиной бежал мальчонка лет четырех и плаксиво просил купить мороженое. Когда он досаждал особо, женщина останавливалась, плевала в его сторону и цедила глухие невнятные ругательства.

Шарф пришлось отстирывать с мылом. На это ушло минут десять. И как ни странно, процедура принесла Сергею успокоение, ему даже представилось вдруг, что все происшествие в подворотне было нелепым сном, что он просто поскользнулся, грохнулся, расшиб нос, потерял сознание. А в бреду чего только не привидится!

Главное, «бомба» была цела, все остальное — семечки! Все образуется, и он припомнит кого видел утром у сугроба, все припомнит, а тогда… тогда и разберётся.

Квартира у Сергея была маленькая, убогая — комнатушка в двенадцать метров, кухонька — два на два, совмещённые ванная с туалетом да метровая прихожая. Дом стоял с «хрущёвских» времён, и потолки были «хрущёвскими» — Сергей рукой доставал.

Умывшись и покончив с шарфом, он вытащил бутылку из сумки, достал с полки на кухне стакан, кусок позавчерашнего сыра, малость подплесневевшего, но вполне ещё съедобного. И пошёл в комнату. Все поставил на стол, уселся в поскрипывающее кресло. Задумался.

Стол был огромным для Сергеевых апартаментов, он занимал чуть не половину комнаты. По своему назначению и форме он был письменным столом, но использовался по-всякому: и для работы, и для застолий, и как кровать для временных постояльцев, раза три или четыре он даже выполнял роль помоста или сцены для залётных подружек Сергея и его друзей — подружки эти исполняли на нем канкан или раздевались как в самом настоящем стриптизе. Не все у них, конечно, получалось «фирменно», профессионально, но ребятам да и самому Сергею нравилось, а больше всего нравилось лихим подружкам, и не так-то просто было от них потом отвязаться — каждая из попробовавших этот номер непременно хотела его повторять до бесконечности, сиять местной «этуалью» на помосте-столе.

Сейчас Сергей сидел за столом в полном одиночестве, думал, с чего начать: выпить, а потом набросать схему поисков или же сначала разработать схему, а потом уж и выпить. Положение было похлеще, чем у известного «буриданова осла», которому предстояло сделать выбор между двумя абсолютно одинаковыми стогами сена. Но Сергей все же был не «ослом», он не хотел помирать от голоду между двумя тарнушками. И потому правой рукой он полез во внутренний карман за листок бумаги, а левой потянулся к бутылке. Лист лёг на столешницу, бутылка встала на лист.

Горлышко было законопачено на совесть. Сергей провозился три минуты, прежде чем срезал ножом пробку, Не медля, налил в стакан, доверху налил. Но пить не стал. Пододвинул лист ближе. И стал набрасывать на него группками всех своих знакомых, сослуживцев — бывших к нынешних, дальних родственников и просто примелькавшихся людей. Полчаса у него ушло на это занятие. Листа не хватило, пришлось доставать второй. Всех, виденных им сегодня, после утреннего зрелища, Сергей вычеркнул сразу. С оставшимися было труднее. Каждого надо было раздеть, повернуть спиной к себе, затылком, всмотреться — и все это мысленно. Всех лысых, плешивых и кудрявых он также повычеркивал, слишком высоких и коротышек тоже. Оставалось человек пятьдесят. Вполне могло быть и то, что Сергей кого-то забыл, пропустил. Ничего, решил он, потом вспомнятся.

Перед глазами стояла изуродованная синюшная спина, вывернутые руки, подогнутые босые ноги, запёкшийся в крови затылок. Но все это могло не принадлежать ни одному из списка, а могло и многим сразу, поди разберись. Нет, неразрешимая задача стояла перед Сергеем.

Он отодвинул от себя оба листа, положил на них гильзу, обрывок с непонятными письменами, железный шип. И потянулся к стакану. Пил медленно, глоточками, смакуя давно забытый вкус ядрёной гостормозухи, плодово-выгодного, в котором и не пахло плодами, зато сильно отдавало нефтью и мазутом. Ничего, Сергей и не такое пил, он не боялся. От «солнцедара» ломило скулы и глаза лезли на лоб. Но Сергей пил, прислушиваясь к собственным ощущениям, наслаждаясь реакцией организма на гнусную отраву, как наслаждается закоренелый мазохист, распарывая себе брюхо острой бритвой. Это было противоестественно, но это было — Сергей вспоминал юность, с которой распрощался, как ему казалось, лет пятнадцать назад. А юность его была угарна, хмельна, загульна, женолюбива и прекрасна. Был он когда-то отчаянным малым, бузотёром, вольнодумцем… Все прошло, уплыло вместе с годами, хотя… какие там годы — между тридцатью и сорока, разве ж это годы!

Он одолел-таки стакан, опустошил до донышка. И долго не мог отдышаться. По мозгам ударило почти сразу, голова отяжелела, зато мысли стали более расторопными, шустрыми. Сергей придвинул к себе листы, с ходу вычеркнул ещё пятерых, лишь после этого протянул руку за сыром, откусил немного и стал медленно, со вкусом жевать.

Когда на листах осталось не больше двадцати фамилий, Сергей застыл с ручкой в руке — он уже не мог с полной уверенностью вычеркнуть ни одного из претендентов на роль трупа, лежавшего у сугроба. Пришлось достать чистенький листок и перенести всех туда. Каждую фамилию Сергей расположил в отдельности, обвёл квадратиком… На этом дело окончательно застопорилось.

Он протянул руку к бутылке… и удивился её тяжести. Поднёс «бомбу» к самым глазам. И чуть не выронил её из руки — «бомба» была полна! Чёрная маслянистая жидкость, именующаяся «солнцедаром», плескалась аж в самом горлышке, будто бутыль только что откупорили. Вот это был номер! Похлеще тех, что откалывали подруженьки-забавницы на столе!

Рука дрогнула. И большая капля вина упала на лист, растеклась бурым дурно пахнущим пятном. Сергей лизнул пятно языком — вкус был обычный. Он чуть отхлебнул из горлышка — опять-таки все в норме: тормозуха как тормозуха, крепкая, мерзостная, вонючая. Сергей решил, будь что будет. И налил полный стакан, выглушил его одним залпом. Но бутыль при том на стол не поставил, так и держал в руке.

В голове загудело сильнее. По телу разбежался живительный огонь. Но сейчас Сергей не прислушивался к себе, он заглянул в горлышко «бомбы». Там все было в порядке — зелье плескалось именно на том уровне, на каком и должно было плескаться при нехватке двух стаканов.

— Померещилось! — проговорил Сергей вслух. И поставил бутыль.

Список он крутил и так и этак, даже переворачивал вверх ногами. Но ничего не помогало — любой из претендентов годился на роль трупа. Оставался самый простой способ — по порядку обзвонить каждого. Сергей поплёлся в прихожую — телефон стоял там. Набрался терпения. Двенадцать человек отозвались сразу, их пришлось вычеркнуть. Оставшиеся восемь молчали. Круг сужался. Ещё немного, и он будет у цели!

Сергей вернулся в комнату. Взялся за бутыль. Она опять была полна. Так сходят с ума, подумалось ему. И ведь не пьян, совсем не пьян — что такое два стакана, пустяки! Вспомнился нелепый сон-бред про подворотню, про длинного и карлика… Но он ни с чем не вязался, и Сергей отмахнулся от него. Нет, надо было выяснять, в чем дело! Иначе и свихнуться недолго.

— А, была не была! — почти выкрикнул он.

И налил стакан. Выпил. Ещё налил. И опять выпил. Без малейшего промежутка во времени налил третий, потом четвёртый. Бутылка опустела. Зато Сергея чуть не вывернуло наизнанку. Он еле сдержался.

Голова сильно кружилась, перед глазами все мелькало — так в общем-то должно было быть после шести стаканов, выглушенных практически один за другим. Но Сергея почему-то напугало это состояние. Он подумал, что отравился. Он вспомнил, что слыхал где-то, будто при отравлениях бывают иногда слуховые и зрительные галлюцинации. Наверняка и с ним происходит нечто похожее, наверняка, тормозуха его выбила из колеи!

Надо было бежать в ванную, совать пальцы в рот, пить побольше воды с содой, чтоб вырвало, чтобы прочистить желудок и пищевод… Но Сергей вместо этого плюхнулся на диванчик и заскрипел зубами. Ему что-то не хотелось бороться за свою жизнь.

С кухни, из репродуктора доносилось надрывное:

Сергей зажал уши. Ему вдруг показалось, что «розданными патронами» сейчас начнут палить по нему. Он даже испугался. Но потом как-то сразу успокоился: нет, эти не будут в него стрелять, эти ребята славные, они его наоборот защитят, прикроют своими телами… хотя дела у них швах! Все в голове плыло, покачивалось, переливалось. Прошло минут пятнадцать, но Сергей не помирал. Ничто у него не болело. Его даже тошнить перестало. Ноги и руки слушались нормально. Да и все было в норме. Он даже усовестил себя — трус, тряпка, разбабился с шести стакашков-то! И-эх, совсем плохой стал!

Сергей поднялся. Подошёл к столу. Не прикасаясь руками, заглянул в «бомбу». Та была полна.

— Ну что ж, чему быть, того не миновать! — заключил он опять-таки вслух с пьяненькой ухмылкой. — Нам же лучше!

И трясущейся рукой налил себе стакан. Выпил. Питом ещё! Теперь в голове загудело по-настоящему, не на шутку. Сергей почувствовал, как качнулись стены, как все поплыло куда-то. Но он не дал себе расслабиться, удержался на кромке сознания.

— Ниче, щя пра-авери-им! — выдал он совсем пьяно. Икнул. Глуповато улыбнулся. Чуть не упал. Но все же удержался, опёрся о столешницу. Налил ещё стакан. — Где-е наша-а не про-оп-оп-оп-адала-а!

И опять выпил. Тут же развернулся лицом к дивану, приготовился рухнуть на него, ибо последний стакан был пределом, а падать все-таки лучше в мягкое. Но не упал. Наоборот, в голове стало проясняться. Сергей огляделся по сторонам. Да он совсем не был пьяным! Так, немного поддавшим, но не пьяным! Вот это дела! Выпил. И опыт удался — голова прояснилась окончательно.

Но это почему-то не обрадовало Сергея. Стоило стоять в очереди, покупать пойло с переплатой, мучиться с ним, чтоб ложиться сегодня на трезвую голову. Ну уж нет! И он налил себе ещё.

Но прежде, чем поднёс стакан к губам, произошло непонятное: бутыль с бесконечным «солнцедаром» вдруг пропала со стола, а на её месте образовалось нечто сферическое, прозрачное, переливающееся. Сергей так и застыл со стаканом в руке. То, что он видел, не могло существовать на белом свете — это было слишком фантастично для реальности! Прозрачная сфера имела столько внутренних граней, что и не сосчитать! Причём они не заслоняли одна другую, а просвечивали друг сквозь друга. И на каждой грани, на каждом уровне что-то переливалось, булькало, появлялось и исчезало — в небольшом объёме был заключён целый мир, да что там мир, сотни, тысячи миров! И Сергей видел их все сразу! Он понимал, что просто нельзя видеть столько много… Но он видел! Это было какое-то наваждение!

А когда он нагнулся над сферой, что-то мохнатое и страшное всплыло из её глубин, раззявилось жуткой оскаленной пастью, сверкнуло серебристыми изогнутыми клыками, хищно раздуло волосатые узкие ноздри и подмигнуло Сергею чёрным бездонным глазом, в котором отражалась, наверное, вся Вселенная. Сергей отпрянул назад, ударился головой о стену, расплескал полстакана. И в тот же миг он увидал, как из сферы к нему тянется когтистая мохнатая рука. Ужас парализовал его волю. Стакан выпал. Но было поздно. Костлявая сильная пятерня сомкнулась на его горле, дёрнула на себя.

А через мгновение пропало все: боль, страх, пьяненькая дурь и трезвые сомнения, ощущение собственного тела, все! Лишь обдало каким-то неземным холодом, да так, будто этот холод не снаружи пришёл, а изнутри.

Наваждение первое

Хум был уверен, что сами боги подарили ему Бледного Духа. Да, они вышвырнули его из своей Преисподней именно здесь, и неспроста. Он давно ждал подобного подарка. Ещё бы! За последнее время Хум принёс богам столько жертв, что должны же они были его услышать?! Вот и услышали! Всего три восхода назад Хум повесил на Священном Дубе одиннадцатую жену, предпоследнюю. Она орала, визжала, плевалась, поносила мужа на чем свет стоит. Но Хум не боялся, он знал, что боги все равно с первого раза не услышат, им накланяешься, пока они дадут чего-то, напросишься. Но на всякий случай он заткнул рот висящей жене клоком старой медвежьей шкуры. Жена умерла перед восходом. И сразу после её смерти боги выбросили на лужайке за пещерой Бледного Духа. Теперь Хум мог не беспокоиться. Его дочери не пропадут! Он поскрёб ногтями свою исполинскую котлообразную грудь и довольно осклабился.

К Духу нужен был особый подход. Хум хотя раньше и не видал посланцев богов, но он все знал. Недаром был в племени за волхва. Настоящий-то волхв помер ещё две зимы назад, наступил на колючку и помер. А приёмника не оставил. Вот Хуму и пришлось почти во все самому вникать, разбираться с премудростями да выпытывать понемногу из жён волхва чего они знали, о чем слыхивали от старца. Жены были глупы, но иногда вспоминали кое-что. И их счастье, иначе Хум развесил бы всех по ветвям Священного Дуба на радость богам. Но нет, пускай поживут, пригодятся ещё.

— Гум, гум, гум! Бым, бым, бым! — весело напевал Хум, прилаживая бревно над Духом.

Он всегда все делал на совесть. Постарался и сейчас. А как же! С этими богами, демонами да духами иначе никак нельзя! Это раньше, мальчишкой Хум на коленях жалобным голоском выпрашивал удачи перед растресканными идолами. Сейчас другое дело, сейчас он не станет плакать и рвать волосы на голове. Он давно понял, что действенны лишь два способа: жертвы и битьё! На жертвы Хум не скупился. И бил богов-идолов от души, до самозабвенья. Он знал по опыту, что если десять восходов подряд дубасить бога-идола по голове кулаком, то он непременно пришлёт на землю Хума или медведя, или несколько бычков, а если расщедрится, так и целого мамонтёнка. Главное, чтоб прислал! А там уж Хум сам управится, у него целых четыре дубины — и каждая усеяна клыками диких огромных вепрей, каждой можно проломить череп взрослому мамонту! Ну, а коли чего не так, ребята из племени помогут, недаром же он за них молится неустанно, от восхода до заката!

Конец бревна Хум тесал кремнеевым скребком. Получилось неплохо — самый кончик, острие сходилось хвоинкой. Таким можно было букашку проткнуть. Хум радовался.

— Бым, бым, бым! Дум, дум, дум! Эх! Ух! Ах!

Дух ему попался совсем бледный и совсем немощный, смотреть не на что. Но Хум знал, духи обманчивы. И ещё он знал — в племени уже много зим не рождалось здоровых детей, одни лишь уроды появлялись на свет и калеки. Так можно было и род погасить. Но теперь дело другое, теперь все на поправку пойдёт — не зря Хум чародействовал да волхвовал, не зря извёл всех почти жён.

Дух лежал на траве голый. Хум содрал с него непонятные тонкие шкуры, бросил их в костёр, вокруг которого плясали его дочери и несколько парней-охотников. Им бы только плясать! Несколько раз Хум тыкал Бледного Духа под ребра и в пах, тыкал осторожненько — пальцем. Но тот не приходил в себя, видно, после Преисподней на белом свете было тяжко! Хум вздыхал сочувственно, ждал, подправлял сыромятные ремни в своём сооружении, пробовал жгуты, шевелил палочкой угли в загашенном маленьком костерке. Пора бы уже!

Сергей очнулся от каких-то дурацких звуков. Кто-то совсем рядом беспрестанно бубнил, ухал, охал. Да с таким старанием, с таким чувством, будто ему за это деньги платили.

— Бум, бум, бум! Гум, гум, гум! Ух!!!

Перед тем, как открыть глаза, Сергей вспомнил костлявую лапу, душившую его, по спине пробежала дрожь. Надо же присниться таким страстям! И все же он приоткрыл глаза не сразу, побоялся, что сон окажется явью. Приоткрыл — осторожно, медленно.

Прямо над лицом висело что-то огромное непонятное. Сергей захотел отвести это непонятное рукой, но рука не послушалась его. Другая тоже. Да и ноги были словно чужими.

Он лежал на спине. Лежал на траве — острые стебельки щекотали ему шею и плечи. Руки были стянуты чем-то, прижаты к земле. Ноги тоже. И теперь ему удалось разобрать, что висело над лицом, над головой его. Захотелось закрыть глаза, не смотреть. Но что толку?! Огромное заострённое бревно чуть покачивалось в полуметре над его носом, уходило вверх и крепилось к грубым неотёсанным сваям, крепилось какими-то жгутами, грубыми ремнями — Сергей не мог разобрать толком. И все было до того хлипко и ненадёжно, что сердце замирало и хотелось кричать в голос.

Он дёрнул головой. Но колышки вбитые возле шеи с одной и другой стороны не давали возможности отвести голову из зоны действия страшного нависающего орудия смерти. Сергей был беспомощнее новорождённого младенца.

— Бум! Бум! Бум! — пробасило в самое ухо.

И перед глазами замаячила ужасающая харя. Ничего подобного Сергею не доводилось ещё видеть. Харя была огромна, красна, пучеглаза и невероятно зубаста. Казалось, во рту не тридцать два зуба, а все сто тридцать два. И все же харя эта принадлежала человеку. Лохматому, бородатому, с расщеплённым надвое носом и кольцом в губе, с ртом до ушей и узким морщнистым лбом, но человеку. Сергей ни черта не мог понять. Откуда в Москве взялся волосатый дикарь? Откуда это бревно? Почему вдруг трава, ведь на дворе зима?! И вообще — где он, что с ним?! Постепенно стало доходить, что это не дикарь с травой и бревном перенёсся к нему в квартиру, а скорее наоборот. От ужасной догадки внутри все замерло. Он в плену! У кого? Где? Почему?!

— Развяжите меня! — потребовал Сергей сипло и неуверенно.

Зубов, казалось, стало ещё больше, сдавленные хриплые звуки посыпались из раззявленной пасти. Дикарь отодвинулся. И Сергей смог его рассмотреть полностью. Зрелище это не принесло успокоения. Дикарь был нечеловечески здоров и больше походил на гориллу, чем на человека. Но в отличие от гориллы или любой другой обезьяны, у дикаря на груди болталась тяжеленная связка бус, составленная из камней, зубов, клыков, костей и… и жёлтенькой пуговицы, явной срезанной с Сергеевых джинсов. Бедра дикаря были обернуты бурой с проседью шкурой. Шкура была велика, но она не доходила и до колен верзилы, открывая кривые невероятно толстые и короткие ноги, заросшие густейшей рыжей шерстью.

— Развяжи! — повторил Сергей. И тут же понял, что не стоит просить, не поможет.

— У-у-у! — завыл дикарь на одной ноте. И принялся наколачивать в большой серый бубён, обшитый кругляшками-бусинами.

Сергей дёрнулся ещё раз, напрягая все тело. Но ничего не вышло. Он мог лишь немного приподнимать голову — до тех пор, пока колышки не упирались в уши, не причиняли острую боль. И все! Но он разглядел, что лежит совершенно голым, что с него содрали все. И это было настолько неприятно, что если бы дали на выбор возможность или освободиться, или прикрыть наготу, Сергей наверняка выбрал бы второе.

Верзила-дикарь кончил выть и стучать. Нагнулся. И на грудь Сергею полетел маленький красненький уголёк. Он упал в волосы — те зашипели, свернулись, запахло палёным. Больно обожгло кожу. Сергей вздрогнул. И при виде этого дикарь залился смехом, а потом принялся бубнить с двойным воодушевлением.

— Эй! Есть кто-нибудь! — завопил благим матом Сергей. Никто не отозвался. И он закричал ещё сильнее: — Лю-юди!!! Спасите!!! Помогите!!!

Орал он долго. Пока не осип. Даже дикарь выпучил на него и без того выпученные глаза. И вдруг произнёс тонюсенько и малоразборчиво:

— Зачем кричал? Твоя не кричи!

У Сергея вслссы дыбом встали. Он готов был уже ко всему. Но чтобы первобытный дикарь заговорил на русском, пусть и ломанном русском, это было выше всякого понимания.

— Твоя молчи! — пригрозил дикарь. — Твоя — уу!!! — Он выразительно показал пальцем на висящее бревно.

Потом выдернул колышек, осторожно повернул голову Сергея налево. Там в чёрной куче золы и пепла отдельными искорками высвечивались красные угольки. Дикарь взял один прямо палыхами, подул на него — уголёк разгорелся. Потом дикарь поднёс уголёк к свисающему жгуту, а может, и труту, поглядел лукаво на Сергея и поджёг угольком жгут — тот начал еле заметно, но неостановимо тлеть.

— Бум, бум, бум! Дум, дум,дум! — возрадовался дикарь по-своему. И ударил два раза себя в грудь пудовым кулачищем.

А до Сергея дошло, что к чему. Ему оставалось жить совсем недолго, ровно столько, сколько будет тлеть этот жгут. Потом огонёк дотянется до сваи, до узлов, которыми крепится бревно… и все! Одно лишь было непонятно — к чему столь выразительное орудие убийства, ведь под него можно было бы смело класть двух мамонтов или с десяток пещерных львов. А на человека хватило бы и двадцатой доли такого ствола, такой тяжести. Но какая разница! Сергей отвернулся.

— Твоя — моя! — проговорил дикарь, указывая сначала на Сергея, потом на себя, давая понять, что хозяин тут он.

И неожиданно зычно гаркнул. Через миг из-за его плечей выглянули несколько лиц — Сергей не сразу понял, что лица эти принадлежат женщинам. Были они красны и грубы, без следов косметики. Зато в каждом носу красовалось по кольцу. Кольца были костяные, толстые, они почти полностью скрывали пухлые выступающие вперёд губы. В глазах у всех пятерых светилось любопытство, смешенное с недоверием я даже боязнью.

— Бледный Дух! — многозначительно произнёс дикарь-верзила.

Женщины принялись плаксиво подвывать ему. Но дикарь их оборвал властно, наградил каждую оплеухой. И ткнул пальцем в Сергея.

Самой смелой оказалась самая маленькая. Она подошла совсем близко. Склонилась над пленником, заглянула ему в глаза. Она вся дрожала, словно разглядывала не человека, а на самом деле какого-то злобного и ужасного духа или пойманного зверя.

Сергей решил подыграть. И щёлкнул зубами. Щелчок получился совсем слабым, неумелым. Но женщина кошкой отскочила от него, прижалась к верзиле.

— Палахой Дух! — произнёс дикарь невнятно и плюнул себе под ноги. Потом указал на трут, на ползущий вверх огонёк.

Но Сергей не понял, что именно от него требовалось. Лишь теперь до него дошло, что женщины довольно-таки привлекательны, несмотря на свою дикарскую внешность. И привлекательны не так, как бывают привлекательны горожанки, хилые и изнеженные, худосочные и отёкшие, а напротив — своим пышущим здоровьем, ощутимой на глаз упругостью. Сергей ещё не видывал таких полных и высоких грудей, не доводилось. Да и бедра, талии, шейки и прочие прелести были совсем неплохими! Вот ножки коротковаты… зато как плотны, манящи! В Сергее начинал просыпаться мужчина. Но он вспомнил о своей наготе. И отвернулся.

— Сапсэм палахая Дух! — прошипел дикарь раздражённо.

И подтолкнул к пленнику ту, что повыше. Женщина сделала два шага. И остановилась, промычала что-то. Верзила согласился. И через минуту женщина подбежала к Сергею с другой стороны с огромной костью, на которой трепыхался порядочный кусок мяса. Она ткнула мясом Сергею в губы.

— Пошла вон! — заорал тот истерично.

Мясо было сырым, и его чуть не вырвало, комок подкатил к горлу. Женщина бросила кость рядом с пленником. Отошла.

Огонёк медленно полз вверх. Но с такой скоростью ему предстояло ползти ещё не меньше часа. И Сергей опять отвернулся.

Дикарь трижды обошёл его кругами, наколачивая в бубён, подвывая. Потом снова напустил одну из женщин. Та уселась на Сергея верхом, положила руку на живот, потом опустила её ниже, погладила. Но Сергей не мог реагировать ни на что — oмeрзительный кусок подгнившего сырого мяса лежал возле лица. От одного запаха можно было потерять все остатки сил.

Женщина встала, подошла к верзиле. Тот отвесил ей тумака. Потом пинками прогнал всех. Нагнулся над Сергеем, погрозил ему кулаком, указал на уголёк. И Сергей сделал ещё одну отчаянную попытау вырваться из забытия, из кошмарного бреда. Но так как он не мог себя ущипнуть ни за нос, ни за ляжку, ни за щеку, пришлось поступить на иной манер — Сергей кусанул свой язык с такой силой, что в глазах потемнело и на них тут же навернулись слезы. Видение не пропало! Это было просто наказание какое-то!

Xум был недоволен. Проклиная все на свете и грозя кулаком Xум плюнул в сторону Обиталища Бледных Духов и заорал пуще прежнего. И стал вымещать недовольство на идолах второразрядных: заплевал их от оснований до голов, наградил целым градом тумаков. И снова обернулся к Старому:

— Кого подсуну -ул!!! — завопил он истерично.

Идол промолчал.

Хум совсем остервенел. Набросился на него с кулаками.

Снаружи доносились визгливые голоса его беспечных дочурок.

И когда младшая, Хуха, залилась особенно взбалмашно, терпение Хума иссякло. Он выскочил наружу, набросился на молодёжь. Парни убежали сразу. И все таки Хум успел бросить в спину одному камень. Парень упал с переломленным хребтом, задёргался. И Хуму сразу полегчало, будто камень этот, попавший в юнца, не рукой его собственной был брошен, а с сердца упал. Дочери испуганно взвизгнули как по команде. И восхищёнными глазами уставились на папашу. Они знали, что сейчас придёт черёд одной из них. Но бежать не пытались, все равно не получится!

— Дуры! — проворчал Хум.

Ухватил младшую и поволок к Бледному Духу. Он тащил её за руку и бубнил свой привычный мотив. Надо было спешить, иначе заострённое бревно лишит его единственной надежды! Хум успел позабыть, что он сам приладил бревно, сам зажёг трут, он был полностью поглощён внутренним спором с тупыми и непослушными богами, которых надо бы почаще колошматить, а может, и вовсе сжечь в золу!

Хуха упиралась для виду, кривила губки, постанывала. Но по глазам её было понятно, что она вовсе не прочь немного пообщаться с Бледным Духом, лишь бы тот не артачился и не воображал о себе слишком многого.

— Гляди у меня! — пригрозил Хум дочке. — Повешу на Дуб!

Та все понимала. Но что она могла поделать.

На этот раз Хум не стал церемониться. Он усадил младшую на Бледного Духа верхом и так надавил на её плечи могучими руками, что Хуха вскрикнула. Но крик её был радостным.

Обрадовался и Хум.

После того, как дикарь ушёл, Сергей совсем расстроился. Какой-никакой, но все ж таки человек, живая тварь, при нем была надежда на спасение. Теперь и она пропала — огонёк полз вверх по жгуту, бревно нависало жутким орудием.

— Сволочи! — в бессилии простонал Сергей. Ему совсем не хотелось помирать. Да ещё помирать вот так, по-идиотски, какой-то допотопной лютой смертью.

Он не хотел смотреть на кошмарное острие. Но парализующий волю ужас был сильнее. Глаза сами возвращались к хищному жалу, не могли от него оторваться. От чудовищного напряжения замелькали в них мушки, заплясали червячки, задёргались зеленые и красные полосы. Сергею казалось, что сам воздух плавится и дрожит. Он прикрывал глаза — но лишь на миг, дольше не выдерживал. И снова впивался взором в нависающее орудие.

А когда ему стало совсем нехорошо, когда свело судорогой мышцы шеи и окончательно пересохло в глотке, он вдруг увидал, что по стволу змеится, стекает вниз что-то зеленое, зыбкое. Он проморгался до слез, но зелень не исчезла.

— Изыди, дьявол! — прохрипел он, вспоминая нечто старинное, вычитанное, а может, и виденное где-то в кино. — Изыди, кому уговорю!

Зелень скопилась на острие большущей нависающей каплей. В ней прорвалась дыра. А из дыры высунулся мутный глаз. Он покачивался на морщинистом толстом стебле и глядел на Сергея. Глядел изучающе, с любопытством.

— Вы ошибаетесь, — прозвучало глуховато из зелени.

Сергей не понял, откуда именно раздавался голос. Но его не смущало это, он был готов вцепиться в соломинку.

— Дьявол тут совсем не причём, хотя… — голос осёкся, будто говоривший внезапно пришёл в замешательство. — Дискутировать не время. Займёмся делом. Как вы тут очутились?

Сергей вздохнул, хотел выругаться. Но вместо ругательства из губ вырвалось:

— Спросите чего полегче! — И тут же раздражение захлестнуло его: — Спятил! Точняк, спятил! С призраками болтать начинаю, заговариваюсь!

— Ну-ну! — прозвучало ободряюще. — Какие тут призраки, вы что?

Сверху сползла ещё капля зелени, слилась с предыдущей, потом накатила третья, четвёртая. И из зеленой мути и мрази вытянулись двумя свисающими до земли мочалами какие-то руки, похожие на безвольные тряпки. Одной из них задело Сергея — прямо по лицу, и он вздрогнул от холода, от омерзения. Но рука-тряпка тут же отошла. А сверху целой струёй слилось с полведра зеленой жижи. Огромная капля-шар повисела немного и упала наземь. Из капли поднялось вверх существо с морщинистой головой и двумя глазами на стеблях. Было оно невысоко, расплывчато. К тому же существо все время дрожало, тряслось и обмахивалось длиннющими гибкими, но вялыми ручищами.

— Кто вы? — спросил Сергей удивлённо и все ещё ничему не веря.

— Да так, — отмахнулось существо, — вам не понять, чтоб было проще, можете нас считать за инопланетных пришельцев.

— Кого это вас?

Из капли, растёкшейся по траве и угольям, вытянулось ещё одно существо — поплотнее, но такое же омерзительное, гадкое.

— Хватит? — спросило оно скрежещуще. И зло зыркнуло на Сергея налитым красным глазом.

— Хватит! — ответил тот машинально.

И существо осело, обратно втекло в расползшуюся каплю. Будто и не было его.

— Нас может быть и больше, — заверило первое, трясущееся. — Но не в нас дело, мы тут давно. А вот вы…

Договорить существо не успело, появился разъярённый волосатый дикарь. Сергей скосил глаз — зелени словно и не было!

— Гум, гум, гум! Бам, бам, бам! — ударило в уши.

Сергей и сообразить ничего не успел, как на него уселась голая девица. Сама-то она была достаточно деликатна. Но дикарь не оставлял ни места, ни времени для любезничаний. Он навалился на девицу сверху. И Сергей понял, чего от него хотели, он не мог сопротивляться, бороться с самой природой — разбуженное естество его откликнулось на женскую плоть. И он вскрикнул вместе с дикаркой — столь все неожиданно произошло.

— Бам! Бам! Бам! Дым! Дым! Дым!

Возбуждённый здоровяк бегал вокруг них, сопел, чесался, колотил в бубён — и был судя по всему невероятно рад. Девица работала усердно — так, словно во весь опор скакала на бешеном скакуне. Сердце в груди Сергея билось загнанным зверем, грозилось проломить ребра-клетку и умчаться в первобытную чащобу.

А когда все кончилось и обезумевшая от счастья девица сорвалась с него, убежала с дикими воплями, перемежающимися иступленным хохотом, Сергей обмяк. И почувствовал на своей щеке слюнявые губы дикаря-здоровяка — тот от избытка чувств облобызал пленника чуть ли не с ног до головы. А потом и сам с воплями и гугуканьем убежал куда-то.

Сергей и опомниться не успел, как дикарь приволок вторую девицу, толстую и низенькую. И все повторилось. Но уже медленнее, без неистовой и горячей скачки, а размеренно и плавно.

— Гым! Гым! Гым! — заходился волосатый здоровяк и приплясывал, подпрыгивал, бил бубном по собственной макушке.

Толстушка мячиком спрыгнула с Сергея. Но сладкая истома все ещё выворачивала его тело. Невольно выгнувшись, закидывая голову назад, он вдруг замер — взгляд остановился на огоньке, ползущем по жгуту. Тот проделал ровно половину пути. Все внутри у Сергея замерло: из блаженного огня его бросило на сырой и зябкий лёд. Они прикончат его, выжмут как виноградинку и прикончат!

Неожиданно в правое ухо кто-то дохнул, сыро и зловонно. Сергей скосил глаз — там тряслась бесформенная зелёная жижа.

— Не сопротивляйтесь, хуже будет, — просипело из жижи. — Силы берегите, хе-хе…

Зелень исчезла, только кончики зелёненьких стебельков еле покачивались возле уха. Не сопротивляться? Хуже? Сергею не совсем нравилась его роль. Но ещё меньше ему нравилось висящее над ним бревно.

— Хым! Хым! Хым! — донеслось из-за кострища.

И под наблюдательным оком ликующего дикаря на Сергея взгромоздилась третья девица, рыжая и конопатая, чем-то смахивающая на всклокоченную рысь. На этот раз дело сразу не пощло. Девице пришлось изрядно попыхтеть. Но она сумела растормошить пленника. Сергей почувствовал, как заныло в паху, живот сковало ноющей противной болью — ведь ему не дали практически отдышаться, сколько же можно! Сколько их там ещё!

— Твоя не ленись! — сурово проговорил дикарь. И так посмотрел на Сергея, что тому совсем плохо стало. Но дикарь не дал ему прикрыть глаз, хлопнул по щеке и указал пальцем на тлеющий жгут. — Твоя — харошая Дух! Будет палахая — тук-тук! Понимай?!

Сергей все понимал. Но сказать уже ничего не мог. Рыжая рысь выжимала из него остатки сил и соков. Она настолько вошла во вкус и роль, что трижды ударялась лбом о бревно, отчего то принялось раскачиваться. При виде этого маятника Сергей начал слабеть. Но рыжая цепкими пальцами ухватила его за бедра, извернулась как-то особо хищно, вжала его в себя… и Сергей ожил. Только в голове у него наступило вдруг окончательное помутнение: это было слишком — и любовные утехи силком, и бревно-маятник, и беснущийся, ни на минуту не замолкающий дикарь… и ещё две раскрашенные припухшие рожи, выглядывающие из-за плечей рыжей рыси! Неужто и они? Нет, это будет его конец, гибель!

Он застонал. И рыжая разразилась ответным стоном-воплем, она, видно, приняла издаваемые им звуки за страсть любовную. Но Сергей стонал по иной причине — на него обрушилось в виде комка воспоминаний все: и костлявая рука, вцепившаяся в его горло, и зелёная трясущаяся мразь, и кровавое пятно на ослепительно белом снегу. Все слилось, завертелось огненным фейерверком, взорвалось. А в момент взрыва он испытал острую сладостную боль, изогнулся, насколько мог и почувствовал, как с него падает рыжая, падает куда-то вбок, всхлипывая и тяжело дыша.

— Хым! Хым! Хым! — горланил дикарь.

Но он оказался умнее, чем Сергей предполагал. Когда четвёртая дикарочка уже набрасывалась на жертву, он ей задал такого тумака, что та полетела в противоположную сторону, сотрясая всеми своими немалыми прелестями.

Волосатый выдрал из связки на груди круглую бусину размером с грецкий орех и без тени деликатности, грязной лапищей пихнул бусину Сергею в рот. Тот попробовал выплюнуть угощение, но не тут-то было! Дикарь так зажал ему челюсть, что пришлось проглотить бусину целиком, не смакуя её на вкус. Ладонь оторвалась от губ Сергея, взмыла вверх. А в ухо прослюнило:

— Надеюсь, теперь у нас появится несколько минут для непринуждённой философской беседы?

Не было нужды оборачиваться — слюнил зелёный инопланетянин, его, похоже, не смущала обстановка, он был расположен к душевным беседам. Сергей заскрипел зубами. Но то, что ему пришлось услышать в следующую секунду, ошарашивало и наводило на мысль, что все это, несмотря на очевидность и реальность, все-таки самый натуральный бред!

А сказал зелёный вот что:

— Мы выяснили кой-какие обстоятельства, мнэ-э, связались с центром, запросили исходные… не хотим вас расстраивать, но вам не стоило лезть в это дело, не стоило!

— В какое? — на выдохе переспросил Сергей. — В какое дело?!

Зелёный замялся. Но немного погодя выдал:

— В это самое! Не валяйте дурака! Самое неприятное на всем белом свете, извините за ваше, земное выражение, которое ровным счётом ничего не передаёт, самое неприятное — это замкнутые циклы! Прямо не знаю, как вы будете выбираться!

— Куда! Откуда? — закричал Сергей. — Чего вы хотите от меня?!

Дикарь-здоровяк подошёл к нему вплотную и двинул ногой в челюсть. Он явно не видел зелёных, а может, просто не замечал их, делал вид, что не замечает.

Сергей не почувствовал боли. Наоборот, к нему возвращались силы — наверное, начинала действовать чёртова бусина, чем бы она ни была на самом деле.

— Живьём выбраться из замкнутого цикла удаётся очень немногим, — грустно прослюнил зелёный, — единицам! Да и те… — он оборвал фразу. Сергей понял, за молчанием таилось нечто более страшное, чем заострённая дубина-бревно над его головой. Но он не собирался верить на слово всякой расползающейся и расплывающейся зеленой мрази, будь она хоть инопланетная.

И потому спросил глухо:

— Какой ещё цикл?

— Обыкновенный, — спокойно ответил зелёный, — самый обычный замкнутый цикл. На вашем языке иначе не передашь, хотя, разумеется, все значительно сложнее. Своими глупыми, непродуманными действиями вы замкнули несколько цепочек внешних структур Осевого пространства, ну и… чего теперь говорить — делишки ваши препаршивейшие! Любое нормальное существо, в каких бы пространственно-временных координатах оно ни обитало, как бы тупоумно ни было, но с вами поменяться местами — нет уж, не согласилось бы! Лучше вот эдаким волосатым дикарём, лучше бревном, что висит над вашим носом! Обрекать себя…

— Да заткнись ты! — выкрикнул Сергей. — Отпевать будешь, когда сдохну, понял?!

Зелёный умолк, обиженно засопел. А дикарь подошёл ближе и ещё разок двинул Сергею в челюсть ногой. Понятия о гуманизме здесь были ещё те!

Сергей тихонько застонал. А зелёная гнусь, переливаясь и оставляя тёмные пятна на траве, поползла куда-то, скрылась из виду.

— Бым, бым, бым! — заладил своё дикарь. И ударил в бубён над самым ухом у Сергея. — Гум! Гум! Гум!

С подвываниями, криками и приплясыванием он трижды обошёл пленника. Потом нагнулся, больно ущипнул за нос и снова указал корявым толстым пальцем на ползущий по жгуту огонёк.

Сергей закрыл глаза — на него напала тоска, воистину — тоска смертная, от которой хоть в петлю, хоть под топор, хоть под вот эдакий колышек! Скорей бы уже!

Но похоже, его не торопились приканчивать.

— Твоя — хароший Дух! — произнёс дикарь свирепо и как-то не по-людски, напомнив Сергею интонациями голоса известного врачевателя Кашпировского. — Моя — харошая шаман! Твоя и моя — Большое Камланье! Твоя и моя — кан… кым… консенсус! — последнее слово дикарь выдал лишь с третьей попытки, при том облился потом и покраснел от усердия.

У Сергея в висках заломило. Да, это бред! Конечно, бред! Это его расстроенное воображение чудит, это его свихнувшиеся мозги порождают чудовищ сна: и дикаря этого, и зеленого, и нахальных и сладострастных девиц! Но ничего — он проснётся, обязательно проснётся, весь, этот кошмар скоро закончится, надо лишь подождать, перетерпеть… у него уже бывали с перепоя кошмарные наваждения, пускай попроще, не такие жуткие, но бывали. И они всегда проходили, забывались… И этот кошмар пройдёт!

— Не пройдёт! — прослюнило в ухо. Но уже с другой стороны. — Это не бред, уважаемый, это все правда, явь.

— Изыди-и, — обессиленно прошептал Сергей. Слезы потекли по его щекам.

— Ну, а что толку, если я изыду, по вашему выражению, а?! — грустно спросил зелёный. — Что изменится? Неужто вы думаете, что тут же проснётесь на своём диванчике в своей комнатушке?!

— Бре-е-ед!!! — вырвалось у Сергея. Откуда этот тип мог знать про диван, про комнатушку? Нет! Это все порождение его воспалённого мозга! Откуда дикарь может знать слово «консенсус», которое и на родном-то языке звучит дико, нелепо и гнусно, откуда?!

— А оттуда же, — прослюнил зелёный, обдавая Сергея такой вонью, что хоть нос зажимай. — Оттуда же, из вашего мозга. Дикарь выковыривает у вас словечко за словечком, он хоть и глуп, хоть и туп, но владеет телепатическими приёмами… Ох, как ему тяжко приходится, вспотел весь, да-а, нелегко с вами общаться, милейший, нелегко, в вашей, извините за выражение, башке столько всякого мусора понабито, что… впрочем у вас будет возможность убедиться, что все происходящее — реальность! Вы угадываете желание этого волосатика?!

— Нет, — испуганно ответил Сергей.

— Хорошо вам! — заверил его зелёный и исчез.

А дикарь нагнулся над Сергеем, грубо ухватил его за нижнюю челюсть, открыл рот, запустил в него сразу несколько пальцев. Пальцы эти были неимоверно грязны и солоны на вкус — Сергея начало уже выворачивать, но то, что последовало, разом переменило реакцию его организма на поведение дикаря. Теперь и Сергей понял, что к чему. Дикарь, вцепившись пальцами в зуб верхней челюсти, принялся его медленно, но уверенно раскачивать. Он сопел, кряхтел и не обращал ни малейшего внимания на обезумевшую от боли жертву.

От такой пытки у Сергея волосы встали дыбом, глаза начали вылазить из орбит. Боль была адская. Он орал, хотел орать, но весь рот был забит этими наглыми грязными пальцами. Челюсть горела, голова раскалывалась…

— Дым! Дым! Дым! — прогремело в ухо.

И дикарь подпрыгнул вверх. Заголосил, задирая бороду к небесам. Потряс в воздусях вырванным зубом-клыком. И не медля, приспособил его в связку бус — воткнул в чёрный смоляной шарик. Воткнул так, что зуб Сергеев торчал вверх острым корнем. Украшение, видно, очень обрадовало дикаря. Он подхватил свой бубён и пустился в пляс.

А Сергей лежал и мысленно благодарил судьбу, Бога, всех, кто был причастен к его спасению. Он остался жив! Но надолго ли?! Огонёк медленно полз по жгуту. Полз и полз! И ничем его нельзя было остановить! Хоть бы ветер подул, ураганом, вихрем! Хоть бы дождь пошёл! Нет, небо было ясным, солнечным. Ничто не предвещало непогоды.

Сергей проглотил скопившуюся во рту кровь. И сунул язык в дырку — она была огромна! Да, это не бред, это самая настоящая реальность, прав зелёный гад!

— Бым! Бым! Бым! Гам! Гам! Гам!

Дикарь-телепат умчался. А Сергей вдруг захохотал — в голос, не стесняясь своего безумного, истерического смеха. Он хохотал минут пять без передыху, как заведённый. Смолк внезапно, словно ему в рот вставили заглушку. Снова сунул язык в дыру — и ему показалось, что он дотянулся аж до внутреннего свода черепа где-то в районе затылка. Да-а. Сергей выдохнул. И вдруг почувствовал, что не прочь пообщаться с одной из девиц-дикарок. Желание пришло сразу, неожиданно, это было удивительно и странно. И желание это исполнилось моментально. Сергей и сам не заметил, как на нем оказалась черненькая грудастая дикарочка — казалось, она сконденсировалась из воздуха. Но тут же принялась за дело: она вобрала его плоть в себя столь искусно и страстно, что Сергей позабыл про все на свете, про нависающую смерть, про всякие там замкнутые циклы и прочую чушь!

Он наслаждался. Он плыл по волнам сладострастного мерно покачивающегося моря, и море захлёстывало его, затягивало в свои изнуряющие дивные пучины, заставляло подчиняться своим отливам и приливам, набегающим особенно жгучим девятым валам. Это была сказка! А под самый конец девица умудрилась проскользнуть под остриём бревна и припала к его груди своими тугими тяжёлыми грудями-шарами, придавила к земле, впилась губами в губы. При этом она так сдавила его бедра ногами, что Сергей застонал — чувство наслаждения было столь остро и мучительно-прекрасно, что ему показалось, будто огромное острое бревно сорвалось и пронзило его тело. Черненькая застонала вместе с ним, и их стоны слились.

Чуть позже в этот совместный звук влился восторженный вопль дикаря. Он прозвучал извне, словно бы из совсем другого мира. И вернул Сергея к реальности.

Черненькая медленно и томно отползла в сторонку. Огонёк подбирался к хлипкому узлу на самом верху сооружения. Сколько ему ещё ползти — минуту, три? Сергей видел, что дикарь-телепат совершенно позабыл про бревно, про трут, про огонёк. И он стал мысленно призывать его: «Ну взгляни наверх, чёртова рожа! Ведь угробишь же! Ну-у?!»

Дикарь был увлечён ритуальной пляской. А на Сергея уже взгромождалась следующая девица, маленькая и худенькая, с разлетающимися по сторонам грудями и испуганым взором. Она пристраивалась как-то неумело, осторожно, словно боялась поверженного Духа. Тело её трепетало, руки подрагивали… И все это до того распалило Сергея, что он чуть не выдрал колышки из земли.

Когда они слились, на лице дикарки появилась гримаса боли, а сама она дёрнулась вверх, пытаясь приподняться над ним. Не получилось! Тяжёлая рука волосатого придавила худенькую к Сергею. И тот сам, несмотря на неудобное положение, на боль в пояснице, принялся раскачивать почти бестелесую, невесомую всадницу — только колыхались в такт его движениям её полные разбегающиеся груди.

Дикарь хохотал, бил в бубён. Сергей изнемогал, но не желал прекращать изнурительной любовной скачки, вожделение захлестнуло его. Захлестнуло настолько, что когда по телу пробежала обжигающая волна, он рванулся, выдрал из земли колышки, проскользнул под бревном, упёрся ладонями в колышущиеся груди, свёл их, сдавил, опрокинул худенькую, навалился на неё всем телом, впился губами в нежное тоненькое горло… и совсем потерял разум!

Он даже не заметил, как сорвалось с креплений исполинское бревно, как оно с шумом вонзилось в землю, качнулось и застыло. Только почва содрогнулась, загудела. Но Сергей и этого не заметил, потому что его самого трясло, било, выламывало.

Прочухался он, когда внезапно взлетел в воздух. Взлетел вверх ногами, соскользнув с худенькой дикарки и ударившись головой о бревно. Лишь позже он понял, что произошло — огромный и бесноватый шаман, ухватившись одной рукой за обе щиколотки, поднял его как какого-нибудь зайчонка, суслика! Поднял, да и держал так!

— Бым, бым, бым! Дум, дум, дум!!! — вопил он на всю округу. А у Сергея над головой покачивалась зелёная непонятная травянистая земля. И торчало в этой земле совершенно безвредное и нисколечко не страшное бревно, торчало, как торчит из земли самый заурядный кол или же столб.

Хум потряс Бледным Духом, вздевая его ещё выше. Издал победный клич. Нет, не зря он развешивал жён по Священному Дубу, не зря! Не понапрасну колошматил тупых и упрямых богов! Теперь у его дочерей будут сыновья, да не простые, а оттуда принесённые, из Преисподней! Теперь никто не сможет оспорить его права волхва! Никто не позарится на наследство старого шамана!

— А-а-а-ууууу!!! — взвыл он от избытка чувств.

И пошёл к лесной хижине, волоча Духа за ноги. Дорога была неровная, усеянная камнями, ветками, сучьями, корнями, торчавшими из-под земли. И потому Бледный Дух все время кричал, ругался, стонал. Но Хум не верил Духу, он вообще не верил, что эти духи могут испытывать все то же самое, что и обычные люди, нет, притворяется, вывернуться хочет, ускользнуть в свою Преисподню. Но только мудрого и тёртого Хума не проведёшь! Его не обдуришь как мальчишку!

Теперь для закрепления успеха оставалось одно — запереть хитрого Духа в хижине вместе с дочерьми, запереть на десять, а то и двадцать лун. И тогда уж они сами возьмут из него все, что нужно. Ох и хитёр же Бледный Дух, хитёр! Но и Хум не дурак!

Хижина была просторной. На полу валялись связки плодов и охапки длинных и широких, ободранных с облезлого дерева листьев. В такой хижине можно жить и любить. Хум привязал Духа к большому столбу. Выкопал из тайника в углу кусок сушёного мяса, сунул его в рот Духу — кто знает, может, и духов надо подкармливать на всякий случай?! Хум не хотел рисковать. Тем более, что Дух был хлипким и на самом деле уж каким-то чересчур бледным.

Дочери пришли сами. И глаза у них при виде привязанного Духа разгорались. Хум мог гордиться девчонками — такие своего не упустят!

И все же он их выгнал пинками наружу. Потом сходил за тыквенным жбаном, в котором хранил настойку кореньев любви. Жбан отнёс в хижину. Дух был на вид слабеньким, не внушал он доверия Хуму. Вся надежда была на коренья, недаром же сам Хум их выкапывал три полнолуния кряду в Чёртовом лесу, что за три восхода ходьбы отсюда.

Сергею надо было бы радоваться, что избежал лютой и дурацкой смерти. Но он не радовался. И был прав. То, что его ожидало, могло превратиться в смерть ещё более лютую. Уж лучше бы его проткнуло насквозь!

До захода солнца его не трогали. А потом началось… Все смешалось, все спуталось, это был какой-то сладостно-кошмарный ад! В темноте было трудно сосчитать девиц, Сергею казалось, что их не пять, а десять, сто, тысяча! Весь мир состоял из их блестящих во мраке глаз, из их горячих животов, грудей, бёдер, ног, рук, влажных губ… Они поили его какой-то дрянью, вонючей и горькой, и набрасывались снова, терзали, мяли, высасывали, мучили ласками и были дьявольски ненасытны.

Его оставили в покое лишь с восходом солнца, когда слабенькие лучи стали пробиваться меж плохо подогнанных друг к другу жердей. Девицы ушли усталые и довольные, почти уползли.

А вместе с одним из лучиков в хижину пробрался зелёный гнусавец. Он прополз под пологом, закрывавшем входную дыру, прополз зеленой мерзкой жижистой лужицей. Сергей не видал прежде живых луж. Но теперь его ничто не удивляло. И когда из гнуси и мрази высунулся на стебле мутный глаз, он лишь вздохнул тяжело и отвернулся.

— Я вам не помешаю? — поинтересовался зелёный.

Сергей скривился.

— Они вам наверное доставили некоторое беспокойство? — не дождавшись ответа, вопросил зелёный.

— Это вы верно выразились, — проворчал Сергей, — именно — некоторое. Чего надо?

— Нам всегда нужно лишь одно. Мы собираем информацию о разных мирах и их представителях, вот и все! Зря вы сердитесь, наш интерес к вам чисто научный!

Сергея передёрнуло. Он и так чувствовал себя не в своей тарелке, а теперь предстояло ещё выступать в роли подопытного кролика. Ну, мерзавцы, ну негодяи!

От нахлынувшего раздражения перед глазами его замелькало что-то непонятное, набежали видения, сумбурные и бестолковые, как бы наслаивающиеся на явь, высветились чьи-то рожи, хари, лапы, когти, зубы… И среди них выделилось вдруг и застыло на мгновение противное какое-то лицо с крохотным пенсне на носу, узкими усиками и бородкой клинышком, с выпученными чёрными глазками и змеящейся улыбкой. Глазки сверкнули на Сергея… и все пропало, будто и не было.

— Уф-ф! — тяжело выдохнул он.

— Не волнуйтесь, — прогнусавил зелёный, — обычный обратный всплеск плюс интерференционные процессы.

— Понятно, — сказал Сергей, хотя он ни черта не понял. — Вы вот что — раз уж такой умник, так говорите, как выбраться отсюда! А с процессами потом разберёмся. Не хрена тут теоретизировать!

Зелёный полностью вытянулся из своей клейкой лужицы, задрожал, затрясся. Длиннющий холодный палец упёрся в живот Сергея. И тому стало сначало зябко, потом и его затрясло будто в ознобе, так, словно ударил мороз, руки и ноги совсем закоченели. Но Сергей не понимал, что же происходит, не мог связать одного с другим, ему показалось, что все это последствия пылких и страстных утех.

Зелёный убрал палец. И сказал скушным голосом:

— Я могу вытянуть из вас всю энергию, ясно? — Он помедлил, вздохнул. — Но я не стану этого делать… пока не стану. Вы понимаете?

— Плевать я хотел на вас на всех! — ответил Сергей.

Зелёный не рассердился, наоборот, обрадовался.

— Это прекрасно, — заявил он, приблизившись вплотную, — просто прекрасно, что вы усекли основное — нас много! Очень много! А вот вы, уважаемый, один. И все ваши так далеко отсюда, что и представить невозможно! Да и какие они ваши, сброд какой-то!

— Но-но! — возмутился Сергей. Ему стало обидно за землян. — Без оскорблений!

— Пардон! — самым пошлым образом извинился зелёный. — Но это все так.

— Откуда вам знать! Вы со мной-то повстречались всего полдня назад!

— Вы запамятовали, милейший, я ведь не просто болтал с вами, я вас изучал. И теперь все мы знаем о вас гораздо больше, чем вы сами, ясно?! Подпространственная корпускула, в которой заключено биозерно, именуемое вами земной цивилизацией, располагается в такой глухомани, почтённый, что может заинтересовать лишь узких специалистов, да и то навряд ли. Это ж уму не представимо — какая глушь, какая дичь! Вы меня простите, я стараюсь подбирать выражения помягче. Другие бы с вами и разговаривать не стали, о чем можно говорить с засохшей былинкой, которую ветром гонит через пустыню, а?

— Ладно уж, так и былинка?! — вяло возмутился Сергей. У него разболелась десна, та самая, из которой дикарь вырвал клык, и где сейчас была такая дырища, куда можно весь язык запихнуть. Боль была слабенькой, ноющей, очень неприятной. Но приходилось сдерживать себя во всех отношениях. И потому он пролебезил полакейски: — Ладно, вам виднее, может, и былинка, может, и глухомань. Но посочувствуйте былинке, проявите милосердие, хоть намекните — куда бежать, как выбираться?!

— Вы все же изрядно тупы! — прогундосил зелёный, выпяливая мутные глазища на Сергея. — Уже давно пора было сообразить, что убежать вы можете в любую минуту! Но смысл?! Какой во всем этом смысл, милейший, если вы уже самим роком обречены на замкнутый цикл?! Или я до этого неясно выражался?

— Яснее некуда! — согласился Сергей. Ему все опротивело. И он захотел спать.

Но в этот миг полог приподнялся, и в хижину вползла черненькая, грудастая дикарочка. Она обожгла пленника таким неистово-вожделенным взглядом, что тот чуть было чувств не лишился. Растопырив руки, выставив вперёд груди словно стволы боевых орудий, она медленно пошла на Сергея. Дыхание её было тяжело и страстно.

Но мрак хижины сыграл злую шутку. Дикарка натолкнулась на зеленого, заключила его в свои объятия — по-первобытному цепко и хватко, с любовной жадностью, даже с алчностью… Всего секунды ей хватило, чтобы разобраться, что к чему. А зеленому той же секунды хватило, чтобы влиться в лужу и мгновенно вытечь через щель из хижины. Но через эту секунду мрак распорол такой дикий вопль, будто черненькую дикарочку принялся насиловать саблезубый тигр! У Сергея сразу же заложило уши. От страха и неожиданности он зажмурился.

А когда осторожно приоткрыл глаза, в хижине никого не было. Он облегчённо вздохнул. Случайность спасла его. Надолго ли?

Перебарывая сон, он заставил себя сосредоточиться. Ведь надо же разобраться, понять — где он, что с ним?! Иначе нельзя, иначе с ума можно спятить! Измерения какие-то, биозерна, корпускулы… Непонятно. Но ладно, допустим, он в ином измерении, допустим! Или в прошлом? Нет! Никаких дикарей-телепатов в земном прошлом не было, чушь это! Там было все по-другому! На какой-то иной планете? Тоже нет! Когда он мог перенестись? И на какое расстояние? Нет, это все следует отмести! Он в другом измерении, где-то совсем неподалёку от своей земной квартирки, совсем рядом — в обычном пространственном понимании. Это уже ближе! А в другом измерении могут быть и первобытные дикари, и инопланетяне, и прочая дрянь! Вроде бы сходится. У Сергея голова разламывалась и ныл зуб. Не мог он сосредоточиться, и все тут! А почему собственно — не на другой планете?! Откуда такая уверенность?! Да и в прошлом могло быть всякое, наверняка Землю посещали инопланетяне, а как же?! И дикари разные бывали, это ж от природы, наверное, а может, и какое-то тайное позабытое с веками знание. Все может быть! Вари, башка, соображай! Отметай лишнее, ненужное… этот, как его, дедуктивный метод, тот самый, шерлок-холмсовский! Ну! Сергей сразу отмёл предположение, что все это похмельный бред или кошмарный сон — у него была возможность убедиться в реальности происходящего. Больше он испытывать себя на прочность не желал. Хватит! Но другого отмести и отбросить с уверенностью он не мог. Дело застопоривалось. И выхода, лазеечки не было видно.

Ко всем неприятностям прибавилась тянущая, сосущая боль в паху и животе — измученные, исстрадавшиеся железы давали знать о себе, напоминали, что им нужна передышка, что всему мера должна быть. Ах, если бы меру устанавливал сам Сергей! При одной лишь мысли о дикарочках он вздрагивал, ухайдакают его любвеобильные дивы! Бежать, только бежать! Иного выхода нет… Что-то такое говорил зелёный, надо вспомнить… Сергей напрягся. Ага, тот говорил, что убежать он сможет в любую минуту? Враки! Каким образом?! Все наврал, гнида зелёная! Если б мог смотать удочки, так ещё бы из-под брёвнышка деру дал, а как же! Нет, хватит, надо спокойнее! Сергей набрал побольше воздуха в грудь, затаил дыхание.

И явился его мысленному взору белый сугроб с кровавым пятном поверху. И от оцепенения свело скулы. И дошло до него, что начало там.

— Не-ет! — завопил он. — Не на-адо-о!!!

Приоткрылся полог, и в хижину ударил дневной свет. Но Сергей не увидал его, какая-то нечеловеческая, сверхъестественная сила выдрала его из пут, отбросила к сырому проваливающемуся настилу крыши, а потом ударила оземь.

Но не земля, не трава, не сено, не охапки листьев приняли безвольное тело, нет, он упал в липкую ледяную грязь. Упал и тут же вскочил на ноги. В кромешной тьме ничего нельзя было разобрать, лишь мелькали жёлтые огоньки, висели в небе какие-то дурацкие нити, горел где-то вдали тусклый и опять-таки жёлтый прямоугольник.

Сергей бежал сломя голову, не разбирая дороги, не соображая, куда бежит. Его вели инстинкты — тёмные, непонятные, оберегающие тело своей властью, без помощи разума. И только когда Сергей в безумном беге ворвался в подворотню, ударился голым плечем о кирпичную стену, он понял: жёлтый прямоугольник — это окошко полуночника, огоньки — далёкие фонари, а нити — троллейбусные провода. И сам он — возле собственного дома.

Он рванул ещё сильнее. Взбежал вверх по лестнице, грудью, руками, головой ударил в дверь… та поддалась, она не была запертой. И он упал в прихожей. Упал, сотрясаясь, заходясь в рыданиях, смешанных с полубезумным смехом, всхлипами, судорожными аханьями, накатившей нервической икотой. Он был грязен, гол, мокр. На полу, прямо под ним растекалось сырое тёмное пятно. Но он был дома. Он был спасён!

Минут сорок он лежал в прихожей, приходил в себя. Потом запер дверь, побрёл в ванную, включил горячий душ. Тело отошло почти сразу, через несколько секунд после того, как его коснулись упругие струи. Сергей стоял под душем, ковырялся языком в дыре и заклинал сам себя: «Бред! Бред!! Бред!!!»

Ещё через полчаса он устал. Горячая вода размягчила тело, лишила его гибкости, способности к сопротивлению. Сергей не выключал душ. Он лишь сделал его немного попрохладнее. И уселся на дно ванной.

Пора было выходить. Но Сергей не мог себя заставить сделать самого простого движения — протянуть руку, повернуть кран. Ему было страшно. Все могло привидиться, померещиться. Все! Спьяну он вполне мог выбраться на улицу голым, может, он вышел нормально, одетым, а там добавил, раздавил ещё пузырёк, а то и два — и его понесло, понесло, потом его раздели, ограбили, бросили в снег, в грязь… И зуб выбили! Или он сам его выбил, упал — и выбил! Сергей опять засунул язык в дыру. Нет, так не выбьешь! Так просто нельзя выбить, чтоб с корнями, чтоб… Сумашествие какое-то! Хотя почему бы и нет? Всякое бывает. Вот с ним и случилось эдакое, что и не объяснить. Чему удивляться-то?! Да после этого напитка самоубийц, после наркотически-отравляющего «солнцедара» всего ждать можно было! А ведь он высосал целую бутыль… Эх! Вот эта бутыль и пугала Сергея, воспоминание о ней удерживало его в ванной, не давая выйти. Выйдешь — а она там, на столе. И сфера! И все прочее!

Сергей крутанул кран. Встал. Перешагнул через край ванны. Набросил на себя махровый вытертый халат, дотоле тряпкой болтавшийся на вешалке. Прикрыл дверь.

Бутыль стояла на столе.

А где ж ей ещё стоять, подумалось Сергею, только здесь! Смелее! Он сделал шаг вперёд, потом ещё. Приподнял посудину. Он не хотел верить в происходящее, разум не желал признавать нереального, бредового. Зато рука его словно почувствовала тяжесть посудины и потому не дрогнула даже, подняла её — бутыль была полна!

Сергей замер. Его мышцы напряглись настолько, что казалось вот-вот затрещат, захрустят кости. Оцепенение кончилось вспышкой ярости.

— Мать вашу… — заорал он истошно, — чтоб вам всем… Вон! Вон!! Сгиньте!!!

Рука с такой силой швырнула бутыль в окно, что та пушечным ядром пробила двойные стекла, оставляя в них рваный неровный след, и канула во мрак ночи.

Сергей бросился на пол и принялся колотить кулаками по паркету. Он бился в истерике, рвал на себе халат, в кровь разбил нос. Он не мог заставить себя поверить, что это правда, он не хотел верить!

— Вы напрасно это, — раздалось из-под потолка гнусавым голосом зеленого. — Бесполезная затея, милейший. Учтите простую вещь, это же и ребёнок должен понимать, вы вступили в связь с таким миром, почтённый, которому нет дела до ваших нервов. Впрочем, как знаете!

Сергей поглядел на потолок. Там никого не было. Он встал, В целёхоньких оконных стёклах отражался свет люстры да и она сама. Бутыль стояла на столе. Полная, нераспечатанная.

— Ну и хрен с вами! — пробормотал он невнятно.

Повалился на диван. И тут же заснул.

Ему ничего не снилось в эту ночь. Его просто бросило в чёрный провал сна, а потом подняло наверх. Ничего в промежутке не было. Открыв глаза, Сергей увидал, что уже светло. Мелькнула мыслишка — опять опоздал на работу. Ничего, не привыкать.

Он еле поднялся. Умылся кое-как. Выпил припасённую ещё третьего дня бутылку кефира. Есть не хотелось. Он все помнил. Но прежних страхов почему-то не было. Была лишь разбитость, боль в десне, боль в животе, боль в паху и тоска.

Ноги дрожали и голова кружилась. Но он выбрался из дому. Прошёл через несколько дворов, к дальним помойкам, тем, что располагались возле пустырей. Вытащил из сумки бутыль. И без раздумий шарахнул её об асфальт — чёрная мерзость расползлась мазутным пятном, прожгла лёгкий ледок. Осколки рассыпались. Но Сергей для надёжности разворошил их носком ботинка, самые крупные расшвырял.

— Во-о! С утрева глушут до беспамяти! — проворчало сзади старушечьим голосом. — Ироды проклятущие! Сталина на вас нету!

Сергей хотел было напомнить бабке, что именно Сталин-то и отменил сухой закон в России, что ежели и «глушат», так с его лёгкой руки… но все было бесполезно, наверняка у бабки в голове свой мир, свои порядки, своя история — и не переделать их, нет.

Он подхватил снежку в пригоршню, протёр виски. Полегчало.

Надо было идти на работу.

Стая растрёпанных, явно кем-то вспугнутых ворон пронеслась над головой с оглушительным истошным карканьем, Улетела. Но тут же вернулась, словно её и с другой стороны шуганули. Сергей взмахнул рукой — и чуть не сшиб на лету ближнюю. Поднялся дикий галдёж. Вся эта чёрная пернатая туча разом бросилась к земле. Сергей дёрнулся, поднял руки. Но его испуг был напрасным. Вороньё пало на мазутно-солнцедарную лужу, принялось долбать клювами по асфальту — да так, что сотня отбойных молотков могла бы позавидовать им. Сергей отпрянул к мусорному баку, присел на корточки. Ему было плохо. Его начало выворачивать — измученный желудок изверг все, проглоченное за последние сутки: и тормозуху, и кефир, и все наспех умятые булочки да бутерброды, точнее, то, что от них осталось. Потом пошла зелено-жёлтая жёлчь, противная, гнусная, напоминавшая о живой, самодвищущейся лужице. А вороны, пробив слой асфальта своими клювами, ринулись в образовавшуюся воронку, пропали в ней — лишь эхо доносило приглушённое злобное карканье. Из провала пошёл пар.

— Опять авария, едрит их! — проворчала любопытная старушка. — Трубу прорвало!

Сергей проморгался, утёр выступившие слезы. Да, это просто прорвало трубу. Он взглянул вверх — в сером безнадёжно-мрачном небе кружилась чёрная стая, никуда она не проваливалась, обычное голодное вороньё, перепутавшее в Москве все времена года, озверевшее, окончательно повыбившее из столицы и пригородов прочую пернатую живность, сожравшее всех голубей и воробьёв, добивающее бродячих кошек и собак, приглядывающееся к двуногим. Сергей знал, что расплодившиеся и обнаглевшие твари обожрали до костей десятка с три забулдыг, валявшихся в полном бесчувствии, забили трех или четырех старушек «божьих одуванчиков» и утащили не меньше дюжины грудничков прямо из колясок — обо всем этом писали газеты. Но управы на вороньё не было — видно, пришло его время, видно, на смену одним обитателям городов приходили другие, более приспособленные, жестокие. И это был естественный отбор, в котором выживали сильные, со слабыми не церемонились.

Старушка стояла и грозила воронью сучковатой палкой, она была готова защищать себя. В её сухоньком, измочаленном жизнью тельце было столько напора и яростных первобытных сил, столько уверенности в своём праве на жизнь, что Сергею стало стыдно. Он приподнялся, отряхнулся, снова протёр снегом виски. Нет, он ещё повоюет! Ранёхонько он себя хоронить собрался! Он всем им покажет, сучарам поганым, тварям подлым, кем бы они ни были на самом деле, хоть инопланетными исследователями, хоть хмырями подзаборными, хоть самими дьяволами с сатаною! Они ещё поспорят, поборются! Сергей резко развернулся и твёрдым уверенным шагом, преодолевая наваливающуюся слабость, пошёл к троллейбусной остановке. Старушка повернула к нему голову, молча кивнула. И перекрестила его в спину.

Ещё на подходах к остановке Сергей увидел хвост огромной километровой очереди. Полюбопытствовал. Ему ответила женщина в сером пальто и сером платке, из-под которого торчал неснятый кругляш бигудей.

— Да чего, — проговорила она с готовностью, — в гастроном с ночи соль привезли да спички, вот народишко-то и собралось. Становись, молодой человек, а то пока будешь расспрашивать да кругами ходить, все расхватают. Тут не зевай!

— Спасибо, — ответил Сергей, не глядя.

У него был запас и соли, и спичек, и прочей необходимой мелочи житейской. Но если даже и не было бы ничего в закромах, он стоять бы не стал, пропади все пропадом! Обойдётся он без соли, и без спичек! А на худой конец, уж если позарез потребуются, скажем, спички, ежели уж дойдёт до того, что хоть обливай себя бензином да жги живьём — огонёк всегда отыщется, доброжелатели забесплатно поднесут, только свистни! Впрочем, с бензином ещё хуже, тут лучше рассчитывать или на солярку, или на ту же солнцедаровскую тормозуху. Ничего, была бы шея, а петля отыщется! С такими мрачными мыслями Сергей добрёл до остановки. Полчаса прождал.

На работу пришёл к обеду. Сел писать объяснительную, а заодно и заявление на три дня за свой счёт.

Начальник подписал и то, и другое.

— Иди, гуляй! — сказал он и подмигнул, явно намекая на что-то.

Намёк был прозрачен. Сергей знал, что сам начальничек был предусмотрительнее его, опытнее и рассчетливей — он всегда за день до начинающегося запоя брал отпуск на недельку, а то и две. Потом месяц держался. И по-новой! Все привыкли к этой цикличности, многие под неё подлаживались, подгоняли и свои делишки. Все прекрасно понимали, чем они занимаются, а потому и взаимных претензий не было — работёнка бестолковая, ненужная, денег за неё не платят: зарплата «деревянными» — разве ж это деньги! На том и стояли. Как стояла на том и вся окружающая их страна: ты мне шиш под нос, а я тебе — два! В результате в стране кроме шишей ни черта не было, что оставалось до поры до времени, повывезли расторопные купцы с заморскими паспортами да их местные помощнички, так же переменившие место жительства. В стране оставались неудачники, горемыки, алкаши… и те, кто ещё надеялся что-то урвать, оттяпать свой кусок из разлагающегося трупа. Переводились сюда со всего мира химпредприятия и прочая нетерпимая в цивилизованном обществе промышленность, везли изо всех уголков планеты радиоактивные отходы, списанные баки с бактериологическим оружием, заражённую землю и другую гадость. Население вздыхало, морщилось, разводило руками. Но оно все понимало — больше ведь девать эту гадость некуда, там ведь «цивилизованный мир», а тут… тут терпеть надо и каятся, да так, чтоб всеобщее покаяние, чтоб всем до единого ниц пасть, беря на себя грехи человечества и его выродков. Кто знает, может, именно в этом и была великая сермяжная правда? Может, и впрямь, надо было принести в жертву один народ, чтоб другим лучше жилось? Отдать на заклание обречённый люд, во искупление грехов всего земного сообщества? Как две тысячи лет назад распяли одного за всех, так и ныне надо медленно распять, предать мучительной лютой смерти уже многих, так, видно?! Сергей не знал, так или не так. Он знал другое — все это осуществлялось на практике, а значит, был в этом некий печальный и страшный смысл. Лишь об одном он иногда смутно, урывками думал — будет ли принята эта жертва, даст ли плоды она? Или же канет в пропасть безвременья и безвестности ещё один великий народ, униженный, обобранный, изничтоженный, почти сведённый на нет? А если канет просто так, зачем это заклание, зачем жертва? Неужто он так мешает всем прочим народам, что его надо непременно извести под корень? Видно, мешает… Иначе бы помогли, хоть как-то помогли бы, по крайней мере, не бросали бы в утопающего камнями, не пинали бы пытающегося подняться. Впрочем, им виднее, да, им виднее… Сергей не собирался додумывать своих дум, ну их в задницу! Ему отгулы нужны, отпуск, а все остальное — гори синим пламенем! Он не брал на себя роль пожарника, нет, не брал! Ему бы самому уцелеть в этом адском огне, продержаться бы хоть немного!

Они зашли с начальничком за дверь огромного ещё дореволюционного шкафа-секретера, распахнули дверцу, чтоб любопытные не подсматривали, коли в кабинет ворвутся. И тяпнули по стаканчику «стрелецкой». Начальничек крякнул, тут же содрал с Сергея за угощение два рубля. На том и распрощались.

«Стрелецкая» подогрела его. На выходе, в коридоре Сергей присел на подоконник, вытащил из брючного кармана мятый список. Разгладил бумажку на колене. Восемь квадратиков, восемь фамилий. Нет, он доберётся до донышка! Он все узнает!

Мимо прошёл Дима Шебуршин, прошёл своей разлапистой уродской походочкой, не замечая Сергея.

— Стой! — крикнул тот.

— Чего надо? — поинтересовался Дима.

— Ты живой? — глуповато спросил Сергей.

— А ты? — Дима покрутил пальцем у виска и ушёл.

Сергей мысленно выругался. И вычеркнул ещё одну фамилию из списка. Все, здесь ловить больше нечего, все остальные не из родимой конторы! Сергей сунул язык в дыру — десна затягивалась, рана заживала. Да и в паху уже не тянуло и не давило. Он понемногу оживал. Перед глазами стояла несгибаемая старушка, готовая воевать хоть со всем вороньём на белом свете, стояла чёрным выморенным временем древком, и её чёрные одежды развевались по ветру чёрным, прошедшим сквозь огни и воды, через бои и сражения знаменем. Может, знамя это и было когда красивым, цветастым, как российский трехцветный флаг, например, а может, оно было просто белым, чистым, незапятнанным, но пройдя через всю эту кровь и боль, оно стало чёрным, ибо не могло уже впитывать в себя иных красок… Сергей мотнул головой. Сунул список в карман. Вышел.

В соседнем здании, жёлтом и облупленном, четыре верхних этажа занимал дом-интернат для детей-сирот с отклонениями в развитии. Детей этих на улицу не выпускали. И никто их никогда не видал. Лишь иногда редкие прохожие или старожилы останавливались, услыхав дикие визги, вопли. Кто-то принимал здание за живодёрню и равнодушно отворачивался, проходил мимо, кто-то думал, что это резвятся кошки. Табличка была затёртой, наполовину сбитой. Висела она на уровне второго этажа, потому что в первом располагалась столовая-распивочная под огромной светящейся вывеской. Жратвы в столовке давным-давным не было, только бормотуха. Зато народу — не протолкаться!

Сергей туда и завернул. Надо было залакировать «стрелецкую». Он знал, что в распивочной приторговывают самогоном, настоянном на табаке и курином помёте, но сам никогда не пробовал этого пойла, опасался.

— Подай, Христа ради! — потребовал у него хриплым баском милостыни ханыга, сидевший у входа. И протянул синюю ладонь. — Подай, кому говорю, жлоб поганый!

Сергей прошёл мимо. Остальные нищие-алкаши лишь жалостливыми взглядами проводили счастливчика, идущего в кумирню Диониса. Подавали плохо. Но все равно — к вечеру все попрошайки обычно бывали пьяны в стельку. Ночевали они тут же. У одного на глазу была кровавая повязка — то ли дружки подсобили, то ли вороньё выклевало, дело житейское.

Бормотуху разливали в поллитровые пивные кружки. Стоять в длиннющей, вьющейся бесконечной спиралью очереди Сергею не хотелось. И он перекупил полную кружку у ханыги, перекупил за двойную цену. Тот вздохнул, спрятал денежки за пазуху и встал в очередь. Ему некуда было спешить.

А Сергей спешил. Он в два присеста опустошил кружку. И выбрался на свежий воздух. Набрал полную грудь, не замечая ни дыма, ни прочих растворённых в дыме прелестей. Одноглазый дёрнул его за штанину. Прорычал:

— Подай, ядрёна энтилигенцыя! Не то укушу!

Он разинул пасть, из которой торчали три гнилых чёрных зуба. Сергей подумал, что и впрямь укусит, это было бы несказанно мерзостно. И бросил попрошайкам полтинник. Пока те дрались из-за монеты, он ушёл, сопровождаемый дикими воплями с третьего этажа: то ли там одно из дитять-сирот просилось на горшок, то ли до него добрались врачеватели-вивисекторы.

Силы восстанавливались. Хоть дрянная была бормотень, но какие-никакие калории и в ней содержались. Сергей проехал три остановки. Остальной путь до сугроба проделал пешком.

Он почти не узнал того места. Сугроб осел, посерел. Пятно на нем скукожилось, превратилось в чёрную маленькую ямку. Может, это и не то пятно было вовсе, а совсем другое.

Сергей нагнулся над ним, втянул воздух ноздрями, грудью. Запахов не было. Тогда он присел у подножия, начал ковырять слежавшийся снег рукой.

— Ваши документы! — послышалось из-за спины.

Сергей оглянулся. Над ним возвышался тот самый, вчерашний сержант. Узкие глазки на свету выглядели и вовсе щёлочками, золотая фикса посверкивала в уголке приоткрытого рта. В руке у сержанта была чёрная резиновая дубина, он ей выразительно покачивал.

— Что, уши заложило?!

Сергей полез в карман за паспортом. В последние полгода был введён строжайший паспортный режим — за появление на улице без документов полагалось от полутора до пяти лет исправительных работ. Кроме того, без паспорта не отпускали ни одного вида товаров, кроме, разумеется, спиртных напитков. И потому Сергей приспособил под паспорт бумажник с молнией. Сам бумажник крепился цепочкой к пиджаку, не потеряешь!

Сержант долго разглядывал документ, брезгливо удерживая его кончиками коротких мясистых пальцев. Казалось, в мозгу его идёт титанический мыслительный процесс, что он решает: отпустить ли опасного рецидивиста, поверив в него, или же упечь-таки для надёжности в лагерь. Сержант решил, что пока можно отпустить. Он вернул паспорт Сергею. И сказал недовольно:

— Я бы вам посоветовал подумать о прописочке!

— Это как? — не понял Сергей.

— А так, что можно её лишиться, вот как! — с ехидной улыбкой пояснил сержант. И фикса его сверкнула как-то особо ярко.

— Я человек законопослушный, — заверил Сергей.

— Ну-ну, — равнодушно промычал сержант, отвернулся и пошёл к остановке, покачивая своей дубиной.

— Эй, убийцу-то разыскали, нет?! — крикнул вслед Сергей.

Сержант обернулся. В глазах его, неожиданно расширившихся и приобретающих уже знакомую злобность потревоженной рыси, было столько всего, что Сергей решил — пора уносить ноги!

И все-таки он задержался у облупленной стены дома. Прямо на прогалинке, в подмёрзшей грязи лежала гильза — точно такая же гильза, какую он подобрал вчера. Сергей быстро нагнулся и поднял находку, сунул в карман. Скосив глаз, он увидел, что сержант что-то говорит по своей рации, говорит, поглядывая на него, Сергея.

В подворотне возле дома стоял низенький хмырь и поигрывал своим тесаком. Когда Сергей проходил мимо, он коротко махнул рукой — лезвие молнией сверкнуло у глаз. Но лица не задело. Хмырь тут же убрал нож в карман ватника, сплюнул Сергею под ноги семечной шелухой и отвратительно рассмеялся.

Бутыли на столе не было. Она стояла на подоконнике — все такая же полная и не распечатанная, даже запылённая немного.

Сергей взял её за горлышко, пошёл на кухню, открыл крышку мусоропровода — «бомба» с грохотом полетела вниз, потом гулко ухнуло, звякнуло. И все стихло.

Он вернулся в комнату. Достал гильзу из кармана. Присовокупил к ней первую, шип, обрывок бумаги с непонятными словесами. Рядом положил список. Даже если весь мир, все параллельные, перпендикулярные, инопланетные миры, все измерения и пространства, существующие в этой Вселенной, восстанут против него, он не отступит! Пусть хоть сам дьявол вылезет из преисподней! Плевать! На всех плевать! Сергей со списком побежал к телефону и стал по новой обзванивать тех, кто вчера не откликнулся на его звонок. Затея принесла результат — ещё двоих пришлось вычеркнуть. Оставалось пятеро. Пятеро претендентов на роль трупа! Но труп-то был только один!

Сергей долго сравнивал гильзы. Они были одинаковы. Даже царапинки на их боках располагались одинаково. Значит, и стреляли из одного ствола, иначе быть не могло. Вот шип? С шипом так сразу и не сообразишь. Может, он вообще не при чем тут? Сергей отодвинул шип в сторонку: теперь перед ним лежали две кучки, в одну входили обе гильзы и клок бумаги, в другую — шип. А сколько было волдырей — дыр на спине убитого? Сергей напряг память. Пять или шесть? Все-таки шесть! Не меньше. Значит и гильз должно быть шесть! Где-то валяются четыре ненайденные! Если он их найдёт, тогда точно, нет никаких сомнений! Тогда он на верном пути! Сергей чуть не сорвался с места, чтобы бежать опять к сугробу. Но удержался, ещё раз попробовал прочитать обрывки писанины на клоке. Не так все и мудрено там было. «ОПУСК» — это наверняка «ПРОПУСК»! Но куда? Зачем? Какой пропуск? Это где-то там в Фергане, в Закавказье, где идёт гражданская война, там пропуска, там комендантские часы, но откуда здесь все это возьмётся?! Нет! Ерунда! Сергей отодвинул клочок. Но тут же опять взялся за него. Точно, пропуск! Как он сразу не сообразил: «ПРОПУСК…до двадцати четырех ноль-ноль»!

Пропуск и гильзы! Это сочетание весьма вероятно! Сергей покосился на край стола. Там стояла полная и нераспечатанная бутыль.

Репродуктор на кухне включился сам:

Налить, так налить! Сергей сорвал пробку с бутылки, плеснул в стакан. Тот стоял со вчерашнего — немытый и мутный. Выпил залпом. Бормотень согрела пищевод, желудок. Бормотень, как бормотень — высшее достижение эпохи развитого социализма и окончательного несокрушимо-живучего застоя. Сергей крякнул. Налил ещё стакан. Потом третий. Поглядел на бутыль — та почему-то не наполнялась, и это показалось Сергею обидным, он понемногу косел.

С кухни заполошло голосило на все лады:

Сергей откинулся на спинку кресла. То скрипнуло, подалось. Ещё два месяца назад по радио и телеку передавали, что последний трон и остатние царские регалии проданы на аукционе. Трон купил африканский вождь с трудным именем. Корону, скипетр и державу — какойто старый друг страны советов с незапоминающейся глухой фамилией. Причём, один расплатился бананами, другой трубами. Так что волноваться о каких-то там «предречениях» не стоило — проклятый царизм со всеми своими отрыжками и причиндалами был искоренён полностью и окончательно. Песенка носила явно провокационный характер и была рассчитана на неустойчивых элементов. Сергей пошёл на кухню и вырубил репродуктор.

Когда он вернулся, бутыль стояла наполненная до краёв. Но без пробки!

Сергей глотнул прямо из горлышка. И чуть не подавился. В рот ему попал какой-то мерзкий, слизистый, тягучий комок, высосанный из бутыли. Это было уже слишком! Сергей выплюнул слизистую дрянь — она расползлась по полу зелёным густым пятном-лужицей. И из лужицы этой высунулся мутный глаз на морщинистом стебле.

— Здрась-те! — выдавал Сергей со злобой. И побежал в ванну прополоскать рот.

Он долго натирал зубы пастой, не жалел ни их, ни зубной щётки, ни больной десны. Наконец избавился от мерзкого привкуса. И увидел в зеркале зеленого. Тот стоял позади, трясся.

Только теперь Сергей по-настоящему рассмотрел его лицо, а точнее морду отвратительную, гадкую. Морщинистый лоб, уходящий назад, к яйцеобразному затылку, был покат, глаза торчали словно у кальмара, вместо носа, губ, подбородка висели то ли отрепья какие-то, то ли клочья водорослей-полипов. А все в сочетании было непереносимо и могло надолго лишить аппетита.

— Да, именно так мы и выглядим, — грустно подытожил зелёный. — Я мог бы вам явиться и в человеческом облике, но зачем этот маскарад, верно?

Сергей кивнул. Хотя ему хотелось сказать: «А кто вас вообще просил являться?!»

— Вы ввели себя в резонансную частоту с генератором, — продекламировал зелёный нараспев. — И теперь вам будет трудно выйти из этого режима. Вам кажется, что генератор преследует вас, что от него невозможно избавиться. Но все это кажущееся. На самом деле он вас притягивает к себе, вот так.

— Это вы про «бомбу», что ли? — переспросил Сергей.

— Ага, — коротко подтвердил зелёный. И выглянул из-за плеча.

Сергей окинул взглядом его фигуру. Была она вытянутая какая-то и скользкая на вид, словно зелёный натянул на себя лягушачью пупырчатую кожу. Тоненькие ручки и ножки выгибались дугами, были согнуты в локтях и коленях. Казалось, зеленому трудно стоять, он все время приседал, изгибался, поводил спиной и шеей, тянул вверх плечи, касаясь ими своих водорослей-отрепьев. На поясе у зеленого был чёрный ремень с кругленькими подвесочками, и все — больше никакой одежды! Сергей присмотрелся внимательнее — не исключено было, что он принимал за кожу, натянутый на тело комбинезон. Руки инопланетянина заканчивались четырьмя длинными пальцами без ногтей. На ногах пальцев было лишь по три, зато каждый из таковых имел длину не менее четверти метра. Сам же зелёный на своих полусогнутых конечностях был на полголовы выше Сергея. Несло от него болотом.

— Значит, «бомба» — это генератор, так?

— Так-то оно так, но добавить надо, — уныло проговорил зелёный, — что «бомба», как вы выражаетесь, это не просто бутыль с бормотухой, а целый мир. Огромный невероятно сложный мир! В нем заключено несколько таких Вселенных как ваша!

Сергей усмехнулся, передёрнул плечами.

— А чего ж этот мир такой маленький — на четыре стакана? — поинтересовался он ехидно.

— Не беспокойтесь, он больше, чем вы себе можете представить. Но не в этом суть.

— А в чем же?!

Зелёный присел в слизистую лужицу и перетёк из ванной в прихожую, а потом в комнату. Сергей прошёл за ним. Протянул руку к бутылке, обнюхал горлышко. Ничего подозрительного вроде бы не было. И он приложился к ней, надолго приложился. Бутылка опустела на три четверти.

— Уф! — тяжело выдохнул Сергей, погладил себя по животу. — Вот где весь ваш мир!

Зелёный, свисавший с потолка слизистыми мочалами, захрюкал, заколебался. Сергей не сразу понял, что это смех, ему самому было не смешно.

Наконец зелёный перестал хрюкать, шлёпнулся на пол, вытянул из лужи глаза, а потом вытянулся и сам.

— Вот это и есть мир подлинный, — сказал он нравоучительным тоном, — а ваша Вселенная — только мираж. Её нету!

— Как это нету? — удивился Сергей.

— А никак нету, — подтвердил гнусаво зелёный. — Ваша Вселенная и все её обитатели — это лишь отражение других миров, тени. Понятно?

— Не верю! — упрямо заявил Сергей. — Какие мы тени, вы что-о?! — Он приложился к бутыли и высосал остатки. — Вот где тени, были — и нету!

Зелёный перетёк к подоконнику, по стене вполз на него, выпрямился во весь рост… и неожиданно прошёл сквозь стекла, ни капельки не повредив их. У Сергея глаза на лоб полезли.

— Пойдёмте со мной, — позвал зелёный из-за стекла.

Сергей стоял в оцепенении. Только что за окном был день. Он точно это помнил! А сейчас там было темно, да так темно, будто по всей Москве вырубили освещение.

— Ну, чего вы боитесь? Пойдёмте!

Сергей шагнул вперёд. Встал на подоконник. Дотронулся до стекла. Но не ощутил его. Да, он видел стекла, видел рамы, но не чувствовал их, руки проходили сквозь них свободно, как сквозь воздух.

Зелёный ухватил Сергея за ворот рубахи, потянул.

— Пойдёмте!

Сергей взлетел над подоконником, качнулся в сторону улицы. Но не упал. Сердце дрогнуло, замерло. Зелёный, распластавшийся всем липким телом по стене дома, крепко держал Сергея за воротник. Все остальное было как и обычно: внизу шныряли редкие прохожие, луна отсвечивала на крышках мусорных баков, пахло талым сырым снегом.

— Куда мы? — вопросил Сергей дрожащим голоском и вцепился руками в карниз.

— Туда, — ответил зелёный

Он пополз вверх по стене. Через полторы минуты они оказались на крыше. Спугнули облезлую тощую кошку. С карканием унеслась в темноту ошалевшая ворона.

— Вот, глядите!

Зелёный провёл Сергея по покатой крыше к самому верху. Осторожно обнял его за плечо хлипкой холодной рукой. Другой указал в высь — в мрачное беззвёздное небо.

Сергей всматривался долго. Но ничего не увидел.

— Вон там, чуть левее. Видите звёздочку?

Что-то зелёненькое мигнуло и стало приближаться, увеличиваться в размерах, вырастая на глазах, занимая все больше места в небе.

— Мы оттуда!

Сергею зеленое свечение ни о чем не говорило. Но он кивнул.

— Наш мир старше вашего на миллиарды лет, на целую вечность! Глядите!

Свечение уже полыхало на все небо. Но оно почему-то не освещало землю. И Сергей невольно протёр глаза.

— Это не галлюцинации, не сомневайтесь. Это правда. Видите отсвечивающие желтизной спирали и сферы? Это метагалактики нашего мира. Их триллионы! А в каждой метагалактике миллиарды галактик, состоящих из сотен миллиардов звёздных систем, типа вашей солнечной системы, но устроенных по-своему, непохоже и всегда отлично друг от друга. Это наш мир!

У Сергея голова закружилась. Ничего кроме сумбурного мигающего на все лады свечения он не видел. Слишком уж многое на него обрушилось в один миг. Голова раскалывалась.

— Ну и что? — тупо спросил он.

— А ничего, — ответил зелёный. — Ваша Вселенная и есть отражение этого мира и все! Как в зеркале, понимаете? Есть натуральный предмет, и есть его отражение… Вот и с вами так. Одна лишь деталь — отражение, которым является ваш мир, слишком увлеклось, заигралось — и почувствовало себя самостоятельным, почувствовало себя реальным миром со своими собственными законами и своей собственной жизнью!

Сергей резко скинул холодную руку зеленого с плеча.

— Враньё все! — сказал он зло. — Откуда вам знать?! Вы вчера только про вас узнали, так?! Все враньё!

Зелёный сочувственно покачал головой. И сказал назидательно:

— Даже если бы мы узнали о вас лишь полчаса назад, нам бы все равно хватило времени, чтобы понять, кто вы такие, чтобы изучить в доскональности всю вашу историю и спрогнозировать ваше будущее. Это совсем не сложно. И особенно в такой примитивной системе! На зеркальную поверхность вашего мира четыре миллиарда лет назад извне было брошено несколько биоспор. Они-то и дали толчок. Они, образно выражаясь, оживили отражение. Из этих спор и развивалась вся биомасса вашей захолустной планетенки, из этих спор появились и вы все, хомо якобы сапиенс.

Сергей повернулся к зеленому, попытался заглянуть в его глаза. Но в тех была тоскливая муть, ни капли разума не просвечивало в них.

— Не сходится что-то, — заявил он, — бросили, потом забыли? Вчера опять вспомнили, все разузнали, бредятина!

— Не бросили, милейший, а обронили случайно. Никто и не заметил — когда у вас из кармана при каком-нибудь движении выпадают крошки табака, пыльца, вы разве замечаете? Нет! Вот и у нас так.

— И сколько же лететь до вашего мира? — спросил Сергей. — Наверное, до него мильон парсеков и столько же световых лет?

Зелёный пошевелил отрепьями-водорослями и сказал тихо:

— Да нет, он же тут, рядом, внутри вашего мира. А точнее, это ваш мир внутри нашего. Я же вам говорил уже, что мы инопланетяне не в прямом смысле, инопланетяне для вас могут быть лишь в вашем мире: на другой планете, в другой звёздной системе, в другой галактике. А мы из Другого Мира! Запомните это!

— И дикарь?

— Что — дикарь?

— Из другого мира?

— Ах, тот самый? Нет! Дикарь ваш вместе с бубном и своими дочурками обитает в одном из перекрёстных пространств. И поверьте, ему там неплохо, ведь эти пространства более реальны, чем ваша Вселенная-отражение.

У Сергея начала голова опухать. Но он не желал верить, что мир, в котором живёт, в котором жили все его предки, включая первых простейших, это чьё-то отражение. Нет! Зелёный ему мозги пудрит, баки забивает, лапшу на уши вешает и попутно лепит горбатого!

— Вглядитесь! Вот где жизнь!

У Сергея и так глаза на лоб лезли от зеленого свечения. Все мелькало, расплылывалось радужными пятнами, переливалось.

— Значит, споры?

— Угу!

— И генератор этот поганый — тоже ваш?

Зелёный отпрянул.

— Ну что вы! Генераторы вне миров и пространств. Вместе с силовиками они создают поля замкнутых циклов. А поле перехода в свою очередь связывает различные пространственные структуры. Потому и опасно попадать в него. Вы же убедились в этом, верно? Замкнутый цикл непредсказуем!

— И для вас?

— И для нас! — грустно согласился зелёный. — Но вам помогут из него выйти.

Сергей почувствовал неладное. Ему показалась странной последняя фраза, более того — страшной. И он резко обернулся, во второй раз сбрасывая хлипкую зеленую руку с плеча. И обернулся вовремя.

— И-эгр-ххх!!! — прохрипело со всех сторон, как-то жутко, по-звериному.

И высветилась из темноты чудовищно уродливая фигура. Некто маленький, корявый и расплывающийся упирался в покатую кровлю крыши четырьмя выгнутыми иззубренными лапами. Вместо головы колыхался у него фиолетовый стекающий каплями вниз студень. А из студня этого выпучивались два красных безумных глаза. Грудь и спина чудовищного карлика были откинуты назад, руки воздеты вверх и за голову. А в руках… Сергей чуть не закричал. В руках был здоровенный посверкивающий во тьме кинжал-тесак. Ещё мгновение — и должен был последовать удар.

Сергей выбросил вперёд голую руку, пытаясь хоть так защитить себя.

— Стой, тварь! — заорал он нечеловеческим голосом. И уставился в красные глаза.

Снова со всех сторон прохрипело, пророкотало. И карлик на четырех лапах исчез, оставив после себя запах жжёной резины и хлорки.

Сергей опустился на железо крыши, он не мог стоять. Руки и ноги тряслись. Сердце заходилось, неистово било в ребра.

— Ну вот, все испортил! — гнусаво выжал зелёный.

— Да пошёл ты! — оборвал его Сергей.

— Пошёл, не пошёл — а переход не получился, и вы сами виноваты! Разве можно отвлекать оператора в момент работы, в самый напряжённый момент, когда требуется зоркий глаз и верная, точная рука?!

— Это смотря кому требуется, — вяло промямлил Сергей. — Мне такие руки с такими игрушечками в них не требуются! В гробу я их видал!

Он вскочил на ноги, отпихнул от себя зеленого. И опрометью бросился к чердачному окошку. Спрыгнул вниз, упал, подвернул ногу, но тут же вскочил — бежать было можно. И он побежал через чердачную тьму к двери. Трижды грохался, трижды поднимался, набил шишку на лбу, раскровянил руки. Но выбрался на лестничную клетку. Через полминуты он был дома.

Бутыль-генератор стояла на столе.

Сергей подошёл к дивану, плюхнулся на него. Он будет спать! Спать — и все! Пусть хоть весь мир сойдёт с ума! Пусть по крышам и квартирам шастают зеленые! Пусть его протыкают насквозь! Он будет спать!

Но сои не приходил. Прошло волнение, убежали и рассеялись страхи, тревоги. Успокоилось сердце и расслабились мышцы. Но сна не было. Сергей лежал и размышлял. Он и без зеленого был знаком со всеми этими бреднями насчёт спор, которые якобы попали на Землю из Дальнего Космоса и из которых пошло все живое. Правда, до отражений всяких никто ещё не додумывался, но все равно — бредятина, чушь на постном масле! Споры могли быть, не в них дело! Но вот развиться из этих самых спор разумная, одушевлённая материя не могла. Не могла, и все тут! Для этого мало каких-то там спор. Для этого нужно было, чтобы в живую материю кто-то или что-то вселилось, чтобы в неё вдохнули душу. Ведь сам по себе разум — ничто! Это просто ЭВМ, машина мыслительная! Без самоощущения, без личностного осознания себя. Нет, бред все это! И не в спорах суть! Разве важно, из какой именно глины Бог слепил человека? Важно, что он вдохнул в эту глину Душу, Одухотворённую Жизнь! И прячем тут зеленые слизни, причём их Другой Мир?' Нет! Четыре миллиарда лет развивалась на Земле Биоматерия — от простейших соединений полуживого с неживым и до человека, через всех этих амёб, рыб, членистоногих, ящеров, простейших млекопитающих, гоминидов. Но ведь если бы в эту биоглину не была вложена Душа, она бы и оставалась биоглиной ещё миллиарды, триллионы лет! Так бы и развивалась — беспредельно, поглощая самое себя, порождая все новые и новые виды: за млекопитающими пришли бы другие, а за теми ещё кто-нибудь, и так до бесконечности. Но что-то ведь породило человека! Что-то отдало часть своего Дыхания безмозгло-обездушенной глине?! Нет, не обездушенной, ибо никто и не отнимал у неё Души, у неё и не было Души, и не могло её появиться. Все сложнее, горазжо сложнее. Какая там к дьяволу дарвиновская теория эволюции — голубые пузыри выползающего из люльки человечества! Из рыбы — ящер, из ящера — птица, из ящера — животное млекопитающее, чушь! Эволюция была и могла быть лишь внутри вида. Рыба могла стать сильнее, зубы её острее, плавники мощнее, ибо и выживали сильные и мощные. Кошка могла стать огромной и могучей, стать тигром или львом, а могла приспособиться к камышовым зарослям и стать камышовым котом. Но рыба не могла стать кошкой. И кошка не могла стать человеком. Как из дельфина не мог вывестись крот, а из муравья кит. Дарвиновская теория развалилась на глазах! Это сто лет назад могли поверить, что мыши прыгали с ветки на ветку, спасаясь от хищников, и что выживали лишь те, у которых перепонки были шире — а в результате народился новый вид мышей — летучие! И ведь верили! А почему бы и не верить, если все так логично и стройно? Но один вопрос — где логично и стройно? Ответ — на бумаге. В жизни иначе — исследователи так и не нашли ни единого останка переходных форм. Были мыши и были летучие мыши, а вот полулетучих или четвертьлетучих мышей не было! То же самое и с обезьянами. Объявили на весь свет, что человек произошёл от обезьяны, записали это во все учебники. И пошли навешивать друг дружке степени, медали, раздавать премии и звания за внесение «все новых и новых вкладов» в теорию эволюции. А человечество безропотное знай себе моргало доверчивыми глазёнками и восхищалось умниками — ах, мудры, ох, дотошливы! А умники-то дурили народец почём зря! Иногда, правда, и себя задуривали до полнейшего умопомрачения.

Сергей ворочался с боку на бок. Но никак не мог прогнать навязчивых мыслей. Не спалось, ну ни в какую не спалось! Что-то долбило в его затылок долотом: «Ты должен додумать эту мысль сегодня, именно сегодня! С рассветом из тебя все выветрится, и ты никогда не узнаешь правды, даже тени правды, ты всегда будешь ходить вокруг да около, но не приблизишься к разгадке. А сегодня твой слабый мозг через твою душу соединён с той Душою, что даёт откровения, даёт, может быть, лишь раз в жизни, да и то не каждому. Лови миг удачи! Не пропусти его!

Сергей дважды ходил на кухню. Пил воду. По пути косо поглядывал на бутыль-генератор. Но она почему-то больше не пугала его — бутыль и бутыль, пусть в ней хоть десять в сто двадцать пятой степени миров заключено, плевать!

Воды напился вволю. И снова завалился на диван, лишь пружины заиграли, запели свою звонкую песнь.

Никаких переходных звеньев между обезьяной и человеком не было. Их не нашли несмотря на колоссальные затраты, вложенные в поиски. Их нелепо искать! Так думалось Сергею. Просто глупо на это тратить деньги. Ибо тот вид животного, что стал человеком, та самая «обезьяна» не была человеком, она не была даже предчеловеком, как и не была и переходной ступенькой. Она была биомассой, в которую вдохнули Душу! И без всякой эволюции, в один приём оплодотворённая Духом биомасса, это самое животное, не оставившее следов, породило Человека. Да, именно так, мать-«обезьяна» родила Человека сразу, с его мозгом, с его Душой Богодухновенной. Так же, как простая земная женщина, человеческое существо, оплодотворённое той же Силой, без всяких промежуточных ступеней и форм, сразу, из себя породила Христа, Бога, Существо Высшего Порядка. И не могла эта женщина-дева рожать в поколениях эволюционирующего человека-бога, эдакого растянутого во времени сначала однашестнадцатая-бога, потом — однавосьмая-бога, потом — четверть-бога, потом — полу-бога… нет, не могло такого быть! Ибо Сила, вселяющая Душу в существо, вселяет Её сразу. Даже учёные-бездари, морочащие друг другу головы, изобретающие одну схему за другой, шаманящие над толпами непосвящённых, и те заметили, что с определённой цикличностью Земля проходит сквозь неведомые зоны жёсткого космического излучения. Источников излучения шаманам установить не удавалось, да и не удастся. Но они поняли — есть источники, а может, и всего один источник! Периоды невероятно долги, они заключают в себя сотни миллионов лет. Но они определены, они ритмичны, как ритмично и Само Внеземное Дыхание. И когда это Дыхание касается Земли, происходят на первый взгляд странные вещи. Но лишь на первый взгляд! Дохнуло один раз — и простейшие, без всяких там эволюционных ступеней, стали рыбками, рачками. Дохнуло второй — и появились ящеры во всем их многообразии. Третий — и ящеры, породив новый вид биоглины, словно по команде вымерли, нужда в них отпала… Разумеется, не три и не четыре Божественных, Вдоха-Выдоха донеслось до Земли, не один День Творения был потрачен на созидание мира, в котором можно было поселить своё Одухотворённое Подобие, не один! И врёт все зелёный, конечно, врёт! Если Земля и отражение какого-то иного мира, так не его обители, породившей зеленую слизь, а Того Мира, из Которого пришло Оплодотворяющее и Одухотворяющее Дыхание! И как бы ни называли его шаманы — жёстким ли излучением Космоса, потоками ли каких иных частиц, оно остаётся именно Дыханием Бога, ибо Сущность, породившую Одушевлённую Материю, иначе как Богом не назовёшь.

Сергей откинулся на спинку дивана. Лоб у него был мокр и холоден. Но пронзившее его Просветление не позволяло замечать подобных мелочей. Он стоял на пороге Великой Тайны. Но до конца проникнуть в эту Тайну он не мог. Не хватало чего-то, небольшой деталька, частности — а может, и самого главного. И видно, для постижения Тайны этой надо было дождаться самой малости — очередного Дуновения Извне, очередного Вдоха-Выдоха, который преобразует человека, вдохнёт в него Душу ещё более высокого порядка. Вот во всех ли?! Это вопрос вопросов. Ведь из животных людьми стали совсем немногие, единицы. Это потом они расплодились — как и завещано им было: «Плодитесь и размножайтесь!» Кучка гоминидов, породивших несколько людей, обреталась где-то в Экваториальной Африке. Более трех миллионов лет назад! Жёсткое излучение изменило их генные системы, и у них, животных, родились мутанты — Первые Люди! Не труд их создал, не умение бить палкой о камень или камнем о скалу. Обезьяны сотни тысяч лет делают и то и другое, но людьми не становятся несмотря на все своё упорстве и прилежание. Излучение-Дыхание стало тем Божественным Непорочным Зачатием, которое дало первобытному миру одушевлённого хозяина. И животные оказались способными к сохранению одухотворённых, они не дали им погибнуть, вынянчили как своих детёнышей, те и были их детёнышами. Но когда три миллиона лет спустя Непорочное Зачатие принесло в мир Существо Следующего Порядка, люди, не готовые ещё к этому переходу, восстали и убили Его. Эксперимент не удался, впервые не удался за все четыре миллиарда лет! Но смертью Своей это Высшее Существо искупило грехи убивших Его людей и всех предшествующих поколений. Оно доказало, что людская биомасса, хоть и не сейчас, но позже, потом, пусть через сотни тысяч лет, а может, и всего через тысячи превратится в ту самую глину, в которую проникнет Живительное Дыхание — тогда человеческие матери родят Новое Поколение, тогда начнётся новый отсчёт времён и все предыдущее покажется лишь предысторией! Но как новые Сверхсущества будут смотреть на своих отцов и матерей, на людей? Как мы смотрим на «обезьян», на животных, породивших людей или бывших хотя бы глиной, из которой люди слеплены?! Нельзя предугадать. Может, они будут добрее, чем мы! Может, им передастся Божественная Сущность в большей степени?! Все может случиться, всякое может быть. Не в этом главное. Главное, что врёт зелёный!

Сергей измучился вконец. Не было никаких сил терпеть эту изнуряющую будоражущую работу мозга. Он снова встал. Побрёл в ванную. Сунул голову под холодную струю. На какое-то время полегчало. Но потом накатило снова. Нет, он ещё не был готов к столь ошарашивающему Знанию. Оно было слишком отлично от всего предыдущего, от школьных и институтских учебников и лекций. Мозг не принимал полностью просачивающегося в него Откровения.

Вернувшись в комнату, Сергей плюхнулся в кресло. Долго сидел в нем, словно окаменев. Потом протянул руку к бутылке. Та была полна и запечатана.

— Вот зар-раза! — выругался Сергей.

И зубами содрал пробку. В этот миг он со всей отчётливостью понял, что пока не годится на роль глины, в которую можно вдохнуть нечто более путное, помимо того, что в ней уже имеется. Нет, не вдохнуть! Он вспомнил свои проказы с дикарками, пьянства, дебоши, стриптизы на столе, молодецкие мордобои… нет, глина, первобытная глина! Вот разве лишь на роль животного-оплодотворителя для последующего мутагенеза, но уже в теле матери, такой же животной глины? Да-а, Сергей отнёсся к себе критически, да и как он ещё мог к себе отнестись, если даже тупой и жизнерадостный до садизма дикарь и тот сообразил, что Бледный Дух годится пока что лишь для одной цели. Дела-а!

Сергей надолго припал к бутыли. Он оторвался от неё, когда последняя капля перетекла в его глотку.

— Фу-у-у!!! — выдохнул он совершенно обалдело.

Перед глазами все поплыло, пол качнулся. Но Сергей решил не затягивать дела. Он пил не для того, чтобы обалдеть. У него была иная цель. Генератор должен был сработать и на этот раз, если вообще верить хоть чуть-чуть зеленому оплетаю.

— Ну, поехали! — провозгласил Сергей вслух на манер космопроходца.

И снова приложился. Рука дрожала. Слезы бежали из глаз, горло выталкивало выпитое обратно, но он пил. Пил до тех пор, пока не почувствовал, что начинает трезветь.

— Лады! — тихо прошептал он.

И поставил бутыль на край стола.

Сфера появилась внезапно, без переходов. И теперь Сергей видел — в ней и впрямь мириады миров. На этот раз она раздробилась на многослойные микроскопические и невероятно прозрачные хрустальные соты. В каждом сегментике отражалось что-то своё, отличное от соседнего отражения. И все менялось, переливалось до тех пор, пока в сердцевине сферы ни образовался чёрный провал. Сергей вздрогнул, ему показалось, что мохнатая лапа уже тянется к горлу. Но все произошло иначе — из мрака провала арканом-молнией вырвалась тончайшая витая цепь, она захлестнула в несколько оборотов его голову, плечи, руки до локтей. И тут же Сергея рвануло, выдрало из кресла и швырнуло в темноту, швырнуло с такой силой, словно к другому концу цепи была привязана пара диких кобылиц, сорвавшихся с привязи.

Наваждение второе

В склепе было холодно. И Барух Бен-Таал, теург и сын теурга, зябко кутался в длинный чёрный плащ. Заклинание демонов было ремеслом их рода. А потому старый Барух не собирался менять своего занятия. Деда утопили в мешке лет двадцать назад. Отца сожгли на прошлой неделе. Барух горевал недолго, он знал — смерть всего лишь переход в иной мир, в иную нематериальную субстанцию. Святая Инквизиция в этих местах не особо утруждала себя работой: в месяц казнили не больше двух-трех десятков колдунов и ведьм. И Барух всегда присутствовал на этих празднествах.

Он стоял и прислушивался к предсмертным воплям сжигаемых. Но лишь дважды он уловил те интонации, какие бывают при переходе в потусторонние сферы — в душераздирающих криках проскальзывала еле уловимая нотка восторга. Ещё бы! Перед ними открывались врата Иного Мира! Отец Баруха помер вообще без криков и воплей. Он молчал до последнего мига. И Баруху почему-то показалось, что его отца-теурга не принял Иной Мир. Это было странно, даже неприятно.

А когда все разошлись, когда помощник палача принялся рыться в золе, выискивая в вей что-то одному ему ведомое, из чёрной тучи пробился узенький ослепительный луч, застыл на мгновенье, уперевшись в кучу пепла, и пропал, у Баруха в груди защемило — это астраль, конечно, астраль! И теперь его отец-теург там, в астральных сферах. Непостижимо, ибо заказан был ему путь туда! Но он, видно, там!

Барух Бен-Таал не тешил себя надеждой, что ему удастся вызвать дух отца. Но хоть какой-нибудь из демонов ведь должен был попасться в гексаграмму?! Обязательно должен! На этот раз Барух готовился долго и очень тщательно. И место он выбрал самое подходящее — заброшенный родовой склеп. Род пресёкся два поколения назад, кичливые гардизцы были то ли бесплодны, то ли слишком любили выяснять отношения на мечах. Но в склеп никто не захаживал, это место считалось проклятым.

Барух выглянул в щель — луна была полной, выше она уже не вскарабкается. Пора начинать. Гексаграмму он разложил на широченной надгробной плите основателя гардизского рода, Барух не питал особого уважения ни к основателю, ни к самому роду — главное, плита подходящая: два роста в длину, полтора в ширину, лучше и не найдёшь. И кости под ней древние, тоже неплохо. С костями было туго. Верхний треугольник Барух выложил из подгнивших тушек жаб и летучих мышей. Для надёжности обложил их седыми волосами безумных старух — пришлось специально ездить в порт и выкладывать полгинеи, чтобы тамошние головорезы обрили трех окончательно спятивших от прорицаний фурий. Но ничего, зато больше силы будет в магической фигуре! Сверху треугольник полил змеиной жёлчью — кончики седых волос встали дыбом, а это был хороший знак. Цотом Барух закрепил все мельчайшим порошком предварительно высушенной, истолчённой в ступе печени василиска. Печень оставалась ещё от деда, тот закупал этот необходимый компонент на Востоке, закупал большими партиями — с лихвой хватило и на отца с сыном.

Нижний треугольник Барух выложил за две минуты. Но быстрота эта была мнимой, ведь для того, чтобы добыть столько позвонков, Баруху пришлось проковыряться на старом чумном кладбище всю прошлую ночь. Кладбище обходили стороной — у всех на памяти ещё был страшный мор, хотя прошло целых десять лет, хотя и было после него три мора поменьше. Но тот был особый — две трети провинции закопали в землю! Барух не был суеверным. И чумы он не боялся, переболел в детстве. Только не изжил, видно, в себе всего мерзкого и мелкого, всего людского, противно было в развороченных могилах, ох как противно! Барух выдирал из полуизгнивших трупов позвоночники. Те рассыпались, не поддавались, все булькало, хлюпало, воняло. Барух, не переставая, твердил магические заклинания и делал своё дело, пока не набрал целый мешок.

Заодно прихватил дюжину черепов, пригодятся.

На выходе с чумного кладбища его чуть не застукала стража. Пришлось отлёживаться на сырой холодной земле. Вот тогда, видно, и простыл малость.

Барух откашлялся, поправил капюшон, вечно сползающий на спину. Достал семигранную бутыль с мочой дракона и окропил чёрной густой жижицей позвонки. В углах гексаграммы он возжёг огни Кибелы, предварительно разлив в свинцовые плошки жир, вытопленный из ведьм и суккуб, попавшихся когда-то в пыточные подвалы Святой Инквизиции. У Баруха был знакомый, тамошний писарь, и он за совсем скромную плату поставлял множество нужных для теургии вещей. Суккубы — демоны в женской плоти, попадались очень редко, и потому Барух всегда платил за их жир и волосы дороже. Но не доверял он писарю, тот был изрядный мошенник, мог подсунуть гнилой товарец, а то и' вовсе обмануть — выдать свиное сало за жир детоубийцы. Но Баруха не проведёшь, он всегда пробовал компоненты на вкус, недаром был потомственным теургом.

Серебрянные цепи он разложил в центре магической фигуры, разложил пентаграммой — ни одному инкубу не вырваться из освящённых самим Сатаною цепей! Барух берег их как зеницу ока, эти цепи достались деду от его деда, а тому от прапрадедов, выкованы они были во времена, когда мир не делился ещё на заоблачные, земные и подземные сферы. Это было подлинное богатство рода теургов!

— Да покроется Вечным Мраком этот мир! — провозгласил теург Барух Бен-Таал из Гардиза. Снял с пояса мешочек, высыпал содержимое в ценр пентограммы — горючая соль застыла жёлтым конусом. На вершину Барух положил снятый с мизинца перстень с аквамарином.

Потом распахнул чёрный тяжёлый плащ, зябко поёжился, расправил грудь и перевернул амулет-пантакль, висевший на золотой цепи, к гексаграмме, так, чтобы треугольный глаз был нацелен зрачком на вершину конуса, чтобы лунный свет, проникающий в щель меж плитами склепа, отразившись в изумрудно-агатовом зрачке пантакля, пал на аквамарин.

Остальное было проще пареной репы. Барух взмахнул руками — и на стенах сырого и мрачного склепа закачались тени семи шандалов, возгорелись пять смоляных факелов, вставленных в пазы гробниц, с обеих сторон открылись провалы в саму Преисподнюю— и оттуда вырвался вихрящийся дым, запахло серой, огненные языки взметнулись до потолка склепа и осели, оставив лишь красные отсветы. Барух разинул рот, чтобы произнести магическое заклинание… и вспомнил с ужасом, что забыл очертить вокруг себя обережный круг!

Но было поздно.

Заклинание, непередаваемое человеческими языками, само вырвалось из его губ, прогремело под сводами и с гулом провалилось в Преисподнюю, будто оно было сотворено не из слов, а из камня.

Вздрогнула земля, загудели качнувшиеся стены, надгробная плита накренилась, но устояла. Верхний треугольник засветился мертвенно-синим светом. Нижний — трупно-жёлтым. Цепи стали подниматься, словно их кто-то невидимый тянул сверху за незримые нити. И лишь после этого сатанинским пламенем вспыхнула горючая соль — будто проснулся под надгробной плитой яростный вулкан. Гул и рёв стали невыносимы.

Барух упал наземь, закрыл голову руками. Он нашёптывал все известные ему заклинания, лишь бы только разбуженные демоны не уволокли раньше времени в ад. Его трясло и било словно в тропической лихорадке. Но похоже, никто не покушался на его жизнь. Душа же его давным-давно была продана Дьяволу.

Барух приподнял голову, когда все смолкло. Он осторожно раздвинул веки, взглянул вверх — на надгробной плите сидел опутанный цепью демон-инкуб. Наэлектризованные седые волосы безумных фурий тянулись к нему со всех сторон, подрагивали в смрадном продымлённом воздухе. Оплавленные позвонки змеями вились по плите — теургия без всякого философского камня превратила их в чистейшее золото.

Но не золото сейчас интересовало Баруха.

Он вскочил на ноги. Вытянул вперёд руки в заклинающем жесте. И прохрипел властно, с нажимом:

— Замри, посланец ада! Отныне твой повелитель я!

Демон пялил на повелителя глаза и, похоже, не собирался подчиняться. Казалось, он вообще не понимал, чего от него хотят.

Барух полез в карман за флаконом с ядовитым настоем инкубомора. Но вытащить не успел — послышался дикий грохот, звон, лязги, раздались громкие, перебивающие друг друга голоса, возбуждённые крики… и от удара в спину Барух Бен-Таал из Гардиза полетел на гранитные плиты.

Первым чувством Сергея после того, как его вынесло из мрака, была радость — нелепая, необоснованная и беспричинная радость. Он обрадовался тому, что жив, что тьма не поглотила его, и что он не распят по рукам и ногам на земле, что он сидит, малость опутанный, сидит и все видит.

Какой-то патлатый старик в чёрном плаще махал перед ним руками, кричал, грозился, чего-то требовал. Но Сергей уже чувствовал, что дальше словесных угроз старик не пойдёт, что он, судя по всему, сам его побаивается. И потому радость не умалялась. Хотя от вони можно было рехнуться.

Встревожился Сергей, лишь когда в мрачное и сырое помещение, ще он сидел, ворвалась целая команда бородатых мужиков в шлемах, панцирях, с алебардами в руках. Передний ткнул старикана древком в спину, и тот упал. Шестеро подскочили к Сергею и выставили вперёд длинные узкие мечи.

— Вы чего-о? — удивился тот, все ещё не понимая серьёзности своего положения.

— Взять! — процедил самый толстый и напыщенный. И махнул в сторону Сергея коротенькой ручкой.

Меченосцы дёрнулись было, но тут же замерли.

— Инкуб!!! — просипел один с таким видом, будто его толкали в пламя.

— Взять инкуба, дармоеды! — разъярился коротышка и рванул кружева на груди.

Сергей ушам своим не верил. По обличью и прочим приметам вся эта вооружённая банда должна была выражаться на испанском, в худшем случае, на португальском. Но они шпарили по-русски, да ещё беэ малейшего акцента! На загримированных под средневековых стражей актёров эти люди похожи не были.

— Убрать этого! — провизжал напыщенный.

И патлатого старика тут же уволокли за ноги — голова его безвольно билась о гранитные плиты, из карманов высыпался какой-то серенький порошок. Сергею старик не нравился. Но ему не нравилось и столь непочтительное отношение к старости. Он сделал попытку встать.

— Щя всех сожрёт! — прошипел крайний меченосец. И попятился в ужасе. Глаза у него были шальными, лицо бледным даже при тусклом свете луны и плошек, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.

— Не сожрёт, — заверил кто-то из мрака. Вперёд выступил кривоногий и вислоусый верзила с алебардой в руках. — Тут особый подход нужен.

Он взмахнул древком алебарды, перевернув её тупым концом к Сергею-инкубу, задержал на мгновение в воздухе… и все пропало.

— … параграф тридцать седьмой, глава шестнадцая, пункт четвёртый, та-ак-с! Чего там у нас, погляди-им, ага, вот! Демон-инкуб, принявший человеческий облик и отрицающий свою сущность, подлежит допросу с пристрастием по трём категориям. В случае упорствования…

Голос долетал до Сергея как сквозь вату. Голос был занудный и явно похмельный. Понять, о чем говорилось, не было никаких сил — в голове перемешивались параграфы, пункты, дознания, ссылки, примечания, категории — тут и в нормальном состоянии запутаешься. Он сидел на чем-то очень неудобном, спину кололо, ноги — тоже, под локти словно иголок навтыкали или гвоздей. Сергей пошевельнулся — в ягодицы впилось что-то острое. Он попробовал встать — не тут-то было! Наоборот, его ещё сильнее прижало к невидимым остриям. Они были совсем коротенькие, кожи явно не протыкали, но их было так много, что и деваться некуда, они были повсюду! Сергей подумал даже, что у него просто-напросто затекло все тело, что сейчас оно отходит, вот и колет как иголками… Но нет, все было иначе, он это сообразил через несколько секунд. Снова дёрнулся — и опять обожгло зад, спину, ноги, руки.

— У-у-у, зар-раза!!! — простонал он. — Да что ж это творится, эй! Есть кто-нибудь?!

— Есть, есть! — отозвалось занудно. — Никак прочухался, отродье сатанинское, а?!

— Развяжите! — потребовал Сергей.

— Ага, щас! — пронудил похмельный. — Тебя развяжи!

— Хоть повязку с глаз снимите! Ну чего она вам?!

Голос прозвучал над самым ухом:

— А как зыркнешь ежели по-бесовски, тогда что?!

— Не зыркну! — Сергей постарался, чтоб голос его был этанолом прямоты и честности. Получилось плоховато, лживо и дрожаще.

Но это, видно, и успокоило похмельного.

— А у тебя глаз не дурной случаем? — спросил он для проформы, уже распутывая узел на затылке. — А то тут одному развязали четвёртого дня, а у помощника писаря баба наутро шестипалого принесла.

— Причём тут глаз?! — не понял Сергей.

— А при том! — твёрдо заявил похмельный. — Всех четверых и сожгли! Вот при чем!

— Кого это четверых-то?

— Бабу, мальца, помощника и подследственного с дурным глазом, а как же?! Порядок должен быть!

Повязка спала с Сергеева лица. И он увидал занудного. Им оказался бритый, в меру упитанный человек среднего роста, одетый в серую рясу с откинутым капюшоном. За ухом у бритого торчало гусиное перо. На носу красовалась огромная бородавка.

— Советую во всем признаваться сразу, — сказал бритый протокольным тоном. — Ты у нас не один!

— Хоть бы дощечку какую подложили, — взвыл Сергей, — колет, сил нет!

Бритый поморщился.

— Будет тебе и дощечка, и целая доска гробовая, ежели выложишь все как на духу. А нет — золу по ветру развеют да плюнут вслед на все четыре стороны! — проговорил он заплетающимся языком.

Сергей старался не двигаться, стоило шевельнуться — и в тело вонзались маленькие тупые иглы. Он лишь теперь сообразил, что сидит в пыточном кресле. Руки его были привязаны к подлокотникам, нога скованы зажимами, сзади из спинки кресла торчали две длинные железные штуковины, они не давали нагнуть головы. Но Сергею и так было видно почти все. Сферические своды пыточной в несколько слоёв покрывала сажа, казалось, что она вот-вот начнёт отваливаться слоями. Своды были низкими и давящими. В двух метрах справа, в стене, располагалась грубая каминная ниша. В ней-краснели затухающие угли, а рядышком вповалку лежали грязные щипцы и клещи всех размеров. Сергею эти инструменты сразу не понравились, аж по лбу заструился холодный пот. Последний раз он испытывал такое же чувство, сидя в зубоврачебном кресле. Но там руки и ноги были свободны, и он мог убежать в любую минуту. Даже под бревном дикаря-телепата ему не было столь худо, там грозила смерть, но смерть мгновенная… Здесь намечалось, судя по всему, нечто повеселей.

— Хоть бы сказали — за что?! — выдавил из себя Сергей.

— Это ты, нечестивец, нам говорить будешь! — возразил бритый. — А мы будем спрашивать! — Он нагнулся ниже и шепнул Сергею в ухо: — Чего-то я не верю, будто ты инкуб, непохоже! Может, врут?!

— Конечно, врут! — обрадовался Сергей.

— А может, и не врут, — философски заметил бритый. — Сейчас времена смутные, ненадёжные, поди, разберись! Но я так думаю, что ежели все инкубы такие, и в ад-то не страшно провалиться, верно? — Он пьяно икнул. И прикрыл рот сизой ладошкой.

— Где не был, там не был, — промямлил Сергей, — врать не буду. По мне, у вас самый настоящий ад и есть!

Бритый замахал на него руками, перекрестился суетно и быстро.

— Не богохульствуй, нечестивец! У нас житуха славная, никто не жалуется. Попробуй только вякни!

— Вот-вот! — согласился Сергей.

Бритый его не понял. Уставился тупо, разинув рот.

А Сергей повернул голову налево… и чуть снова не провалился в забытьё. На поросшей плесенью сырой стене крепились две широченные почерневшие от времени доски. А в досках, точнее, во всевозможных пазиках, пазах, дырах, дырочках, в ремешках, зажимчиках, скобочках было понатыкано и развешено столько пыточных орудий всех форм и размеров, что глаза разбегались. Там были иглы, иголочки, иглища, пилы, пилки, крючья, крюки и крючочки, буры, сверла, трезубцы, вилки и вилочки, ножи, ножички — и прямые, и изогнутые, и трехгранные, и зазубренные, и прочая, прочая, прочая. Внизу, под досками, лежали тиски, тисочки, растяжки и такие штуковины, каких Сергей отродясь не видывал. Предназначение их было однозначно.

— Оснащено все у вас тут на совесть, — процедил он.

— Не жалуемся, — с оттенками гордости проговорил бритый. — Нам отказу ни в чем нету!

Из сводчатого потолка торчали крюки. С крюков свешивались цепи. Прямо по курсу, метрах в трех с половиной стоял низкий обшарпанный столик. На нем лежала толстая книга, свиток жёлтой бумаги, рядом покоилось нечто круглое, с крышечкой, похожее на чернильницу. Да, тут не шутили!

За спиной вдруг что-то скрипнуло, хлопнуло. И из-за кресла вышел ещё один в рясе — плотный и нахмуренный. Он лишь еле кивнул — и бритый устремился к столику, вытащил из-за уха перо.

— Упорствует? — поинтересовался хмурый. И закусил чёрную обветренную губу.

Был он крайне неприятен на вид: чёрен до Неприличия, волосат, лобаст, носаст, имел сросшиеся мохнатые брови, свисающие лохмами на глаза. Сергей заметил, что ногти у хмурого обгрызены чуть не до корней.

— У нас не поупорствуешь, — пропел бритый и мелко угодливо рассмеялся. Смех был пьяный, дурашливый.

— Цыц! — оборвал его хмурый. И поднял с земли пудовые клещи. У Сергея сердце замерло — такими клещами можно было берцовую кость перекусить.

— Я все скажу! — заявил он. И сам удивился искренности своего голоса. Доселе он не владел подобными интонациями, так горячо и проникновенно на его памяти говорили лишь две комсомолочки-активистки, одна в школе, другая в институте, да и то — говорили лишь на торжественных собраниях.

Хмурый поглядел на него недоверчиво. Потом бросил клещи к камину-жаровне, а сам подошёл к столу, взял свиток, развернул его.

— Тут записано, что ты — инкуб! — сказал он глухо.

— Инкуб! — подтвердил Сергей.

Бритый сорвался с колченого табурета, опрометью бросился к двери, зацепился ногой за кркж н грохнулся. Хмурый пнул его в бок. Но ничего не сказал. Осторожно поднявшись на четвереньки и затравленно озираясь, бритый пополз обратно к столу. Голова у него подёргивалась словно в тике.

— Дерзость твоя изрядна! — проворчал хмурый. Он, видно, не слишком-то поверил допрашиваемому, демон-инкуб — гроза женщин, на его взгляд, должен был выглядеть несколько иначе. Но опровергать слов подозреваемого не стал.

— На что же ты уповаешь? — вопросил хмурый после долгого молчания. — На своих дружков-бесов? Или может, на самого Вельзевула? Или ты думаешь, что вся ваша нечистая шатая сможет пробраться сюда и вызволить тебя?

Бритый судорожно перелистывал толстенную книгу, сопел, шмыгал носом. Потом вдруг выдал невнятной скороговоркой:

— Нашёл! Вот! Чтобы не дать демону-инкубу покинуть тело, в которое он вселился, и чтобы обезвредить его, необходимо в темечко испытуемому вогнать на два вершка большой шип, трижды повернуть его там, как изображено на рисунке. А дабы демон-инкуб не вышел из испытуемого через иные отверстия, следует во время процедуры погрузить тело в расплавленное олово и…

— У нас нету олова! — оборвал скороговорку хмурый. — Может, его просто посадить на жаровню?

— Жаровни тоже нет, — вяло ответил бритый.

— Ну, ладно! Будем уповать на провиденье Господне и свой опыт. Тебе не тяжело держать перо, а, бездельник?! Возьми-ка щипцы великомученика Мартина и выдери инкубу пару ноготков для начала!

— Не надо! — заволновался Сергей. — Я на все вопросы отвечу, все выложу! Чего раньше времени ногти рвать-то?! Надо все по порядку!

— Ишь ты, грамотный, — неодобрительно выдавил хмурый.

Бритый справился со своим страхом и растерянно зыркнул на Сергея, тут же вновь опустил глаза. Руки у него все ещё дрожали — такими руками только ногти рвать, вместе с пальцами.

— Тут написано, что от тебя забеременело пять порядочных горожанок Гардиза, верно? — спросил хмурый.

— Гардиз — это чего такое? — переспросил Сергей.

— Издевается, — совсем тихо сказал хмурый. Взял с доски какие-то плоскогубцы с изогнутой ручкой, подошёл к Сергею вплотную и неожиданно резким движением ухватил его своим инструментом за нос, потянул на себя.

— Мы-ы-ы-ы!!! — замычал Сергей. Задёргался, забился в колючем кресле. Ему показалось, что нос вотвот оторвётся, а хмурый все тянул и тянул. На губы и подбородок струйками потекла кровь. Но Сергей не замечал её, он мычал, хрипел, тянулся всем телом за рукой хмурого, он бы встал и побежал за клещами, но кресло не пускало!

— Да-а, слабый инкуб пошёл, хлипкий, — неодобрительно прокомментировал событие хмурый.

— Сознаюсь, — просипел Сергей невнятно.

Но его поняли. Бритый быстро застрочил что-то на бумаге гусиным пером.

— Тем самым ты породил ещё пятерых бесов, — менторски произнёс хмурый, — ты задал лишнюю работу Святой Инквизиции! Как мы будем разыскивать бесенят и их мамаш? Ты должен нам помочь!

Плоскогубцы разжались. И Сергей почувствовал, как увеличивается его нос — он сначала разбух до размеров груши, потом маленькой дыньки, потом арбуза, потом начал заполнять собою все помещение… Сергей дёрнул головой и сильно ударился затылком о деревянную спинку кресла. Но это не помогло — нос горел, словно его окунули в кипящее масло. Даже воздух, проходивший через ноздри, раскалялся, становился.горяченным, им трудно было дышать. Зеленые круги запульсировали перед глазами.

— Всех покажу! — заверил Сергей. — Всех до единого: и бесенят, и бесовок, хоть пять, хоть пятьдесят пять, сам не упомню, скольких обработал! — Ему показалось почему-то, что чем больше он выдаст душ инквизиторам, тем с ним ласковей обойдутся. — Пошли хоть щас, ще тут этот ваш, как его Гардиз?

Хмурый вздохнул уныло, отвернулся. Голос его прозвучал из-за спины устало:

— Да ладно, мы пошутили! Какие там горожанки, какие к дьяволу бесенята!

— Ага, — поддакнул вконец осмелевшей бритый, с него уже сошло похмелье. — Они тут все бесовки и бесенята, я ему сам на какую хошь покажу!

— Пошёл вон! — рыкнул хмурый.

И помощник-писарь чуть не бегом выбежал из пыточной, он был послушным человеком.

Когда дверь захлопнулась, хмурый вытащил из-под рясы большую флягу, взболтнул её, высоко подняв в руке, припал губами к горлу, с полминуты звучно булькал. Потом стал отдуваться и вытирать рукавом пот со лба.

Сергей сидел ни жив, ни мёртв.

— Глотнёшь?

Хмурый подошёл вплотную, сунул флягу в зубы испытуемому, приподнял донышко. И Сергей глотнул. Сразу полегчало, даже нос не так стал болеть.

Хмурый привалился к его плечу. Засопел в ухо, тихо, совсем тихо:

— Я этого старого дурака Баруха выпустил, слышь? — Не дождавшись ответа, он прибавил: — Чего клопов зря откармливать нечестивой кровью, они и так тут жирные, как свиньи у герцога Гистанского! Верно я говорю?

Сергей подхалимски закивал.

— Барух — отличная приманка для всяких олухов! — продолжил хмурый. — Я на него уже полторы дюжины взял! Наживка, что надо! Но туп, бесконечно туп! Все пытается кем-то повелевать, кого-то вызывать… эй, ты слышишь, чего тебе говорят?!

— Барух — это кто? — снова невпопад спросил Сергей.

И тут же получил массивным кулаком по темечку, аж слезы брызнули из глаз.

— Я ему выдрал половину его драной бородёнки! Вот этими руками… — хмурый потряс перед распухшим носом Сергея своими красными лапищами, — я оторвал у него семь пальцев на ногах и левое ухо! Я проткнул его вертелом грешницы Ильзы чуть не насквозь, а потом посадил голой задницей на шип благоверного Игнатия! Я вышиб ему четыре передних зуба — не-ет, не сразу! Каждый я сначала вбил на полвершка в челюсть, а потом уже выворачивал! Я подвешивал его вверх ногами, разрезал подошвы и посыпал их солью… Нет, ты не представляешь! Но старый хрен, этот тупой недоумок продолжал стоять на своём! Ты не догадываешься, что он мне рассказал, а?

— Не-ет, — дрожащим голосом выдал Сергей.

— Ты не хочешь говорить правды! Ты не веришь мне! — обиделся хмурый. — А я хочу совсем малого, понял! Совсем немногого!

— Чего же? — оживился Сергей, сообразив, что ему предлагают сделку.

— Ты какой-то бестолковый инкуб! Если ты вообще инкуб! Ну ладно… Этот хрен клялся, что он на самом деле вызвал тебя из ада! Это верно?!

— Врёт! — заявил Сергей решительно.

Хмурый поглядел на него с прищуром, недоверчиво. И потянулся за пилообразными клещами.

— Врёт, говоришь? — переспросил он зловеще.

Сергей промолчал. Он вдруг понял — сделка не состоится, ведь этот толстяк потребует от него чего-нибудь заведомо невозможного: философского камня, или просто груды золота, жемчуга, каменьев, а может приворотного зелья, или элексира вечной молодости. Ну откуда ему взять все это?! Нет, пропащее дело!

— А чего это ты повернулся эдак-то, а? То все признавал, всякую напраслину признавал, чего б я ни навыдумывал? А тут упёрся вдруг? Странно! Может, ты и впрямь инкуб?! Вдруг этот нечестивец тебя и вытащил из самой преисподней?! Говори, пока никого нету! Я тебя не выдам! Вот те крест!

Хмурый вяло перекрестился, явно не придавая этому жесту особого значения.

— Ну погляди сам, какой я демон, ты что? — заволновался Сергей. — Потрогай, если глазам не веришь!

Хмурый усмехнулся криво, обнажив щербатые зубы.

— Инкубы умеют прикидываться, — сказал он, — ежели б нечисть в своём обличьи ходила, так и забот бы не было у порядочного обывателя, все сразу видно, хитришь, но хитрости твои белыми нитками шиты!

— Ладно, говори — чего надо! — выпалил неожиданно для себя самого Сергей.

— Вот это дело! — сразу оживился инквизитор. — А не обманешь?

— Нет!

— Я хочу знать дорогу туда!

— Куда?!

Хмурый обжёг его взглядом маленьких свиных глазок, по лбу пробежали складки морщив.

— В преисподнюю!

Сергей ожидал чего угодно, только не этого. У него по спине потёк пот — мелкими противными струйками потёк. Надо было на что-то решаться, по крайней мере надо было протянуть время, отдалить новые пытки — может, появится проблеск. И он выдал:

— Я тебе покажу дорогу туда.

Хмурый затрясся, сразу протрезвел. Глаза его утратили злость, недоверие, стали полубезумными, бегающими — видно, он сам не ожидал столь быстрого решения вопроса.

— Но ты должен сказать мне, — продолжил Сергей, — зачем ты туда собираешься?!

— Я всю жизнь мечтал об этом мире! — выпалил хмурый. — Я верил, что попаду туда, не мёртвым, не жалким грешником, обречённым на страдания, а одним из тех, кто несёт эти страдания, одним из творцов его! Я всегда себя готовил к той жизни, я ждал её… А ты не обманешь?

— Нет! — ответил Сергей.

— Давай хлебнём? — предложил хмурый и снова вытащил флягу.

— Давай, — согласился Сергей. И тут же спросил: — Какой сейчас год?

— Две тысячи семьсот двенадцатый от Преображения Христова, — с готовностью ответил инквизитор.

— Что-о?! — воскликнул Сергей. Ему показалось, что он ослышался. — Повтори! Повтори немедленно!

— Две тысячи семьсот двенадцатый от Христова Преображения, я же внятно сказал!

— Этого не может быть!

Хмурый развёл руками.

— У вас там, наверное, свой отсчёт? — робко поинтересовался он.

Сергей пропустил мимо ушей его слова. Он весь дрожал. Прошлое, пусть и самое жуткое прошлое, но своё, во многом знакомое — это одно. И совсем другое…

— Мы где, в Испании? Португалии?

Хмурый пожал плечами. Щеки его обвисли.

— Эспаньол? Франс?! Черт возьми, Каталония, Мадрид, Наварра, чего там ещё-то, Тулуз, Гренада, Лиссабон, да?

— Мы в Гардизе, — сказал хмурый и немного отодвинулся. Он сидел с фляжкой в руке, но казалось, что позабыл про неё, вот-вот уронит.

Сергей понял, что взял слишком круто. И указал глазами на фляжку.

— Давай-ка, приятель, промочим глотки!

— Давай!

Они выпили. Нос у Сергея совсем отошёл. Но сидеть становилось с каждой минутой все неудобнее — шипы делали своё медленное, но верное дело.

— Освободи меня, развяжи руки, — потребовал Сергей.

Хмурый заколебался. Привязанный инкуб, даже если он вовсе не инкуб, все-таки, надёжнее, да и спокойней как-то! Развяжешь, а он и отмочит чего-нибудь такое, что потом или костей не соберёшь, или на кол посадят. Нет уж, надо выждать — так думал хмурый толстый инквизитор. И все это Сергей читал на его отвратном лице.

— Ну, как знаешь! — проговорил он и отвернулся от хмурого.

— Я тебя развяжу, потом развяжу, — пообещал хмурый, — Только гляди, не обмани!

— Не обману, — сказал Сергей.

— А щас надо ещё кое-что по протоколу выяснить. — Хмурый хлопнул в ладоши, крякнул гортанно.

Прибежал бритый и сразу занял своё место за столом — гусиное перо задрожало в его руке. Хмурый развернул свиток.

— Как доносит свидетель, испытуемый распространял кощунственные ереси о происхождении жизни на нашей грешной земле. При том утверждал, что человека создал не Господь Бог, а что его якобы родила обезьяна, в которую Господь вдохнул душу. Так?

Сергей уставился на хмурого, и во взоре его, видно, было столько всего, что свиток выпал из огромной руки с обгрызенными ногтями.

— Кто-о?

— Что — кто? — переспросил хмурый, и брови его зашевелились как змеи.

— Кто свидетель?! — заорал Сергей во всю глотку. — Вы тут все с ума посходили!

— Только без этого, — предупредил хмурый, — попрошу соблюдать спокойствие и выдержку. Вы не на гулянке и не на базаре, а в солидном заведении!

Сергея трясло. Но он взял себя в руки. Хмурый прав, сейчас на самом деле многое зависело от ею хладнокровия и умения приспосабливаться к обстоятельствам. Надо лишь проанализировать ситуацию, осмыслить происходящее.

— Хорошо, — проговорил Сергей мягко и подмигнул хмурому, будто напоминая о сговоре. — Хорошо, но один лишь малюсенький вопросик, вы разрешите?

Хмурый благосклонно кивнул. И поглядел на бритого — дескать, почему бы и не дать испытуемому перед началом самого интересного немного и потрепаться — это даже как-то благородно, великодушно.

— Скажите, на каком языке мы сейчас говорим? — спросил Сергей очень мягко и деликатно.

Сначала захохотал бритый. Потом залился смехом, нутряным и сдержанным, хмурый. Они глазели друг на друга, тыкали в испытуемого пальцами и не могли остановиться.

— На русском? — робко вставил Сергей и тоже хихикнул.

Хмурый сквозь выступившие слезы просипел:

— Похоже, я в тебе ошибся, малый! Какой ты к черту инкуб! Ты просто слабоумный, точно, трехнутый, сдвинутый! Ну рассуди сам — ведь ежели мы в Гардизе, то по-каковски нам надлежит говорить, а?!

— По-каковски? — на свой лад повторил Сергей.

Бритый чуть не упал со стула.

— По-гардизки, посади тебя на кол, по-гардизки! Ты, видать, совсем плохой, малый!

Сергей хотел промолчать. Но вопрос сам вырвался изо рта:

— А я на каком говорю?

Смех прервался. Оба инквизитора поглядели на испытуемого мрачно. Хмурый потянулся за клещами. Бритый покачал головою.

— Издеваться надумал? — процедил он раздражённо. Теперь и он не верил, что испытуемый демон.

— Ты говоришь на том языке, олух, — прошипел хмурый, — на каком тебя спрашивают, понял?! Или надо растолковать поподробнее?!

— Не надо! — быстро выпалил Сергей. — Вы лучше скажите тогда — я гардизец?

Хмурый долго глядел на него, соображал, что к чему. До него начало доходить. Бритый сидел с самым глупым видом и щекотал кончик собственного носа растрёпанным пером.

— Да вроде раньше у нас таких не было, — наконец выдавал хмурый, — и вообще не похож обличьем-то, верно? — Он обернулся, ища поддержки у писаря.

Тот закивал, раззявил рот.

— Точняк, не нашенский — в Гардизе таких отродясь не водилось!

— А откуда тогда язык знаю? — ехидно вставил Сергей. Он ещё сам не понимал, к чему ведёт его игра, но пер напролом. Ему хотелось обескуражить противника, сбить с толку. Ведь его самого сообщением о том, что все они говорят по-гардизки, настолько ошарашили, что хоть руки подымай вверх и иди сдавайся в психушку! Одна радость, что психушек здесь судя по всему ещё нету и когда пооткрывают — неизвестно. Что же касалось вопроса о происхождении человека одушевлённого, это и вовсе было непонятно Сергею.

— Выучил! — заявил хмурый. И сам засомневался, покачал головой.

— Не-е, — робко протянул бритый, — чтоб так выучить-то, надо с самого детства учить! Я так думаю, тут совсем другое…

— Чего?! — Хмурый поглядел на помощника зверем.

— Я думаю, — бритый вдруг снова затрясся, отвёл глаза от Сергея, побледнел, — я думаю, что он и есть инкуб самый настоящий! Инкубы все знают, по-всякому болтать горазды! Он просто это… недоделанный какой-то инкуб, такое моё разумение. — Язык у бритого опять начал заплетаться, но на этот раз явно не от выпитого. — Тьфу ты, силы небесные! Это ж надо?! Скоко раз я говорил, бросать надо эту работёнку, бросать — и деру давать отсюдова, бежать без оглядки! Меня отец Поликарпий ещё когда пристраивал сюда, все предупреждал: не боись ничего, не боись, Мартыний, все путём будет! Я думал, дурашлепина, а чего бояться-то, чего бояться — народишко все дрянной попадается, хилый, немощный, дрянь всякая и мразь, откуда среди их бесям взяться, ну откуда?! Так нет, пошёл! А в том годе на колдуна напоролись, помнишь?! На настоящего! Скоко раз обещали, что не будет настоящих! И-ех! Врут все, проврались насквозь, ироды окаянные, нехристи поганые! И вот, на тебе — подсунули-таки настоящего, вон он — инкуб! Как пить дать, иикуб! А у меня баба и ребят шестеро, да ещё одна есть…

— Ах ты поскудник, уставы нарушаешь? Гляди-и! — Хмурый закатил бритому Мартынию оплеуху. И тот разом примолк.

Теперь хмурый смотрел на Сергея с доверием. А значит, все будет как надо, по сговору. Сергей воспрял духом.

— Я ж вам сразу сказал — инкуб! — заявил он обретённым тоном комсомолочки-активистки. — Самый натуральный и вполне доделанный. Вон того, бритого, могу хоть щас сожрать! Плевать мне, что у него семеро с бабой!

— И ещё одна-а! — плаксиво прибавил Мартыний. Он был вне себя — зубы выбивали чечётку, руки и нос окрасились чернилами, огрызок пера торчал изо рта.

— А нам и нужны инкубы, — грозно проговорил хмурый. — Пиши, чернильная душонка! Испытуемый признался в том, что он есть посланец ада, урождённый демон-инкуб, покушавшийся на души благочестивых горожанок… и горожан. Пиши! Инкуб был вызван из преисподней лжезаклинателем духом, лжетеургом и городским сумасшедшим по совместительству Барухом Бен-Таалом, выпущенным из-под следствия ввиду его полной невменяемости и в соответствии с нуждами Инквизиционной Комиссии… Написал?

Бритый воздел глаза на хмурого. И робко спросил:

— С трудом поспешаю за мыслью вашей, отец Григорио, — ведь коли он, то есть Барух этот, лжетеург и лжезаклинатель, то как же это он, нечестивец поганый, умудрился вызвать из преисподней демона?!

Отец Григорио призадумался, почесал свисающий на рясу подбородок. Но потом ответил с расстановкой:

— Потому и умудрился, что нечестивец! Пиши!

Сергей, забыв про боль в носу, про неудобное положение, слушал во все уши. Он не терял надежды.

А хмурый отец Григорио продолжал:

— И ещё — упомянутый инкуб смущал гардизцев и простодушных селян лукавыми речами, в которых утверждал, будто Вседержитель вдохнул человеческую душу в обезьяну, зверя препоганого и препротивнейшего, коий есть порождение не Бога, а диавола и его слуг!

Мартыний опять приподнял голову.

— Так его ж прямо из склепа сюда приволокли, когда ж он успел-то?!

— На то и инкуб! — вразумительно ответил хмурый. — Пиши далее. А при допросе с пристрастием… из пасти испытуемого вырывались языки адского пламени, а из глаз сочилась зелёная бесовская кровь, а когда на дыбу подняли, из испытуемого потекли водопадом нечеловеческие нечистоты и вывалился до самой земле хвост с седой и колючей кистью на конце, а ещё…

Бритый Мартыний вскочил, бросил перо на стол. Глаза у него побелели от страха, челюсть отвисла. Руками он закрывал лицо и вопил тонюсенько:

— Нет! Не-ет! Не пугай ты меня ради всего святого! Не давал я согласия с живыми инкубами работать! Не переношу, на дух не переношу! Наше дело неблагонадёжных выявлять, а не с демонами… Отпусти! Отпусти, добром молю, не то сбегу отсюда!

— Цыц! — прекратил истерику отец Григорио. — Я щас из тебя самого инкуба сотворю, я щас из тебя, дармоед, хвост до земли вытяну! Садись и пиши! А ну, давай, покуда я сам перо не взял и кой-чего про тебя не прописал куда следует!

Сергея начинала забавлять эта сцена. Но виду он не показывал. Сидел смирехонько, потупив очи, хлюпая повреждённым опухшим носом.

— Значит, так! Смущал горожан и поселян, в чем и свидетельствовал городской сумасшедший, лжетург и нечестивец, упомянутый Барух, в чем и признался сам испытуемый.

Мартыний перестал скрипеть пером, уставился на чернильницу. Он был явно озадачен.

— Почему не пишешь, дармоед? Рука отсохла?

— Я полагаю, что свидетельство сумасшедшего — это чего-то не то, как вы думаете, отец Григорио? Или для благого дела сойдёт?

Хмурый почесал выбритую макушку.

— Сойдёт, Мартыний, для благого — все сойдёт! Не слишком ли много ты себе позволяешь, а? Они, видишь ли, полагают. Чего ты там ещё полагаешь, говори сразу, бездельник!

— Я полагаю, что все это следует шить! — твёрдо заявил воспрявший духом Мартыний.

— Как?!

— Дело, говорю, надо по кусочкам разложить, упорядочить, чтоб ни одна собака носом не повела, а потом и сшить, как полагается, по всем правилам…

Хмурый отец Григорио схватил с доски щипцы блаженной Ильзы и швырнул ими в бритого — тот ловко увернулся.

— Ладно, на сегодня хватит. Пошёл вон!

Мартыния как ветром сдуло, он словно ждал этой благословенной команды.

— Значит, инкуб? — тихо спросил хмурый.

— Инкуб! — ответил Сергей.

— Я тебе бабу пришлю на ночь! Но после двенадцати жди. Не обманешь?!

— Сам не струсь! — Сергей рассмеялся в лицо хмурому. Он за эти прошедшие в пыточной часы настолько вошёл в роль, что ощущал себя настоящим демоном.

— Эй, стража! — выкрикнул отец Григорио.

Загремели, зазвенели доспехи, ножны, мечи, алебарды. Сергея на минуту освободили, подняли, вывернули руки за спину. Поволокли. Потом сбросили вниз по какой-то скользской лестнице, заперли дверь. Это была темница.

Сергей долго разминал руки и ноги, расправлял спину. Поясница жутко болела. За пазухой что-то кололо. Он сунул руку — там лежала железная штуковина, которую он сам умудрился спереть из пыточной, уцепившись на ходу за доску. Во тьме было плохо видно. Но глаза привыкали. Сергей смотрел на штуковину, и все у него внутри холодело. Это был шип. Тот самый!

Отец Григорио не обманул. Через час Сергею принесли еду в большой миске и кувшинчик кислого вина. Еда была паршивой, тюремной — обычная баланда. Вино утолило жажду. А ещё минут через десять грохочущий и звенящий стражник с прибаутками и хихиканьем столкнул к нему в подвал женщину — изрядно толстую и подвыпившую. Видно, прежде чем пойти в гости к инкубу, долго готовилась.

— Который тут демон?! — спросила она с порога,

И Сергей подумал — может, в последний раз, может, больше и не придётся. Он ответил кротко, но с достоинством:

— Ну я демон.

Толстуха расхохоталась и бросилась ему на шею, наваливаясь исполинскими грудями, сбивая с ног.

— Страсть люблю демонов! — завизжала она в ухо.

И Сергей понял — выспаться ему не дадут. Пропала ночь! Но он решил, пока не выяснит толком, что к чему, не притронется к этой пьяной потаскушке, главное — дело!

Он оттолкнул её, сильно сжал руку у плеча.

— Ой! — страстно взвизгнула женщина.

— Спокойно! — остановил её Сергей. — Я любопытный демон. Расскажи-ка мне об этом, как его — Гардизе. Где он, в какой стране, на какой земле, кто тут живёт, кто чем занимается… и прочее.

Женщина кокетливо повела плечами, скорчила недовольно-игривую гримаску, просюсюкала:

— Потом, потом, мой пылкий кавалер… я горю, как адская жаровница, хи-хи! Ну же!

Сергей разглядел её получше. Она была значительно младше, чем показалось ему сначала — лет двадцати пяти, не больше. Но до чего же упитана, толста! Может, здесь это почиталось особым даром, принималось за особую стать?! Она была черненькая, с пухлыми влажными губками и синими глазищами в пол-лица. Вздёрнутый носик говорил о лёгком взбалмашном характере.

— Отвечай! — приказал Сергей сурово. И усадил её на широкую, застеленную слежавшейся соломой лавку.

— Какой противный демон, какой скушный, — обиженно протянула гостья. — Гардиз — это Гардиз, город и все, что вокруг города, понял? А живут тут всякие, дураки в основном! А бабы — точно, все дуры, я знаю, что говорю.

— Страна как называется? Континент?! Планета?!

— Чего-о?! Ты, небось, ненормальный демон.

Сергею уже надоело это выяснение — нормальный демон или ненормальный, он устал от него!

— Отвечай! — Он покачал кулаком перед самым носом пышнотелой красавицы.

И та струхнула, отпрянула к стенке.

— Не знаю я, ничего не знаю! Тут все живут. Чего прицепился!

— Вот все это, что больше и шире Гардиза, как зовётся? — Для выразительности Сергей развёл руками. — Земля?

— Совсем спятил?! — красавица хихикнула. — Где земля? Вокруг, что ли? Земля под ногами!

— А что вокруг?! — заорал ей в ухо Сергей. Он был вне себя.

Толстуха бросилась на него, обняла, впилась губами в его рот. Потом, когда долгий поцелуй закончился, она прошептала ему в ухо:

— Ах, я знала всегда, что демоны такие пылкие, такие страстные, просто жуть! Ты меня сжигаешь на неземном пламени. Жги, жги меня, мой милый демон! Какая нам с тобой разница, как зовётся вся гнусная земля вокруг, до самого конца света, до края, где стоят небесные павлины с хоботами, свисающими к спинам ардагурских броненосцев… Всякие дураки её называют Рогеда, ну и пусть, а я дальше стен Гардиза никуда не ходила, вот так. Жги меня, сожги совсем, мой милый инкубчик!

А чем, собственно, Рогеда хуже Земли? Ну чем? Наплевать на все! Права толстуха, она мудрей всех этих шаманов, в тысячи раз мудрее! С такими мыслями Сергей расстегнул платье на спине женщины, спустил широкие чёрные бретели с плечей — и в подземелье словно светлее стало от двух ослепительно белых колышащихся шаров. Он положил руку на один, нажал — и она утонула в податливой женской плоти. Толстуха сдавила ладошками его виски, потом её руки скользнули на шею, плечи. Падая назад, она потянула его за собою. В эти секунды Сергей уже не понимал, где он находится — на Земле, на Рогеде, или ещё где.

Он все же выскользнул из её объятий. Стянул с пышнотелой красавицы платье, под которым ничего больше и не было, сбросил с себя рубаху, штаны… И ринулся в это дрожащее и перекатывающееся горящее тело. А когда он утонул в нем, когда полные руки и ноги обвили его, Сергей почувствовал всей кожей — да, она принимает его за настоящего демона, она уже сейчас трепещет, отзывается на малейшее его движение каждой клеточкой, каждой жилкой, он почувствовал, как прокатываются внутри неё томные судороги, как она вздрагивает и замирает, выгибается и потягивается. Он слышал, как она стонет, хрипит, вскрикивает, задыхается от наслаждения. И все это удесятеряло его силы, вливало в тело жар и ещё большее желание, лишало разума. Он впивался руками в сочную мякоть, впивался, стараясь не оставить не обласканным ни кусочка кожи, он не боялся, что ей будет больно — чем сильнее и смелее были его руки, тем сладострастнее она билась под ним, тем горячее дышала в ухо, тем властнее впивались её губы в его тело. Он сам ощущал себя демоном — жестоким и всесильным, алчным, неутолимым, ненасытным. Он был палачом, терзающим свою жертву. И эта жертва требовала от него пыток, боли, терзаний, сладких мук! Она вбирала в себя своего палача, высасывала из него все соки, подчиняла себе, околдовывала и тем самым превращала его в жертву, обрекала его на бесконечную томительно-дивную пытку, мучила его и содрогалась от его мук. Вот на таком пыточном кресле-кровати Сергей готов был возлегать вечно, покуда хватало жизни в жилах. Эта пытка была по нему!

В тот момент, когда стон вырвался из его горла, а сам он впился зубами в её шею у плеча, когда все его тело сдавило, а потом вывернуло… на спину, голую спину упало что-то холодное и липкое. Это был финиш! Сергей свалился с извивающейся красавицы, грохнулся со скамьи наземь. Уставился в потолок. Там зеленело большое пятно. Ещё одна густая капля нависала над лежащей, готовилась оторваться… и оторвалась. Большой комок мерзкой зеленой слизи плюхнулся со звучным шлепком на роскошную белую грудь, чуть задержался на выпирающем подрагивающем соске. И сорвался, стек по белому боку, потом по слежавшемуся сену, шмякнулся на пол.

Женщина, дотоле молчавшая, пялившая глаза на Сергея, вдруг взвизгнула, поджала ноги, отпрянула к стене и замерла. Сергей не сразу сообразил, что она в обмороке. Он передёрнул спиной — слизь слетела с неё, поползла к уже лежащей в грязи. Следом плюхнулась последняя капля, слилась с предыдущими. И из образовавшейся лужицы высунулся мутный глаз.

— Ах ты тварь подлая! — заорал Сергей, не удержавшись.

Глаз моргнул чем-то морщинистым, набежавшим сбоку. И послышался виноватый гундосый голос:

— Да, переход не слишком удачный вышел!

Из лужицы высунулась голова, потом плечи, руки и наконец вся фигура зеленого. Сегодня он как-то особенно крупно дрожал, словно его била лихорадка. Голова тряслась на длинной хлипкой шее, отрепья-водоросли болтались зеленой вялой лапшой. Одна рука тянулась к самому полу и опиралась о него тыльной сторэной четырехпалой ладони.

— А у вас все женщины на уме? — иронически пропаусавил зелёный. — Все плоть тешите?! Экий вы, право, жизнелюб!

Сергей и разговаривать не желал с наглецом. В такой момент, так все испортить, так влезть! Слизняк паршивый! Гнида болотная!

— Тебя сюда, между прочим, не звали! — процедил Сергей, натягивая штаны.

— А мы и не нуждаемся в приглашениях, мой юный друг, — равнодушно сказал зелёный и уставился на бесчувственную толстуху. Та была необычайо хороша в своей наготе и безмятежности.

Если б не зелёная мразь, Сергей бы ещё долго наслаждался её телом — уж до самого прихода отца Григорио точно! Но судьба решила иначе. Зелёный вдруг стал уменьшаться в размерах, сжиматься. Зато глазища его набухали все сильнее, становились огромными, выпученными до невозможности. Сергей изогнулся и сбоку заглянул в них. Ему стало страшно, он даже отпрянул к стене. В мутных бельмах-белках зеленого появились крохотные красные огоньки, они словно вынырнули из глубин мозга, разгорелись, рассеяли муть. И вместе с тем они сохраняли холодность и отчуждённость змеиных глаз.

— Не надо! — закричал Сергей.

Но было поздно — из глаз псевдоинопланетянина вырвались два узких фиолетовых луча — будто скальпелями резанули они по сахарному телу женщины: отлетела голова — мячиком подпрыгнула на скамье, скатилась на пол, замерла с приоткрывшимся ртом, казалось, обида застыла на пухлых губках, глаза же так и не открылись. Осели вниз груди словно две спущенные футбольные камеры, вертикальная полоса прорезала торс, живот, распались бедра… и все застыло белым месивом. Ни капли крови не выступило из тела, ничто не запятнало ослепительной кожи. Сергей зажал рот рукой, чтобы не завопить. Он уже не мог контролировать себя.

С вытащенным из кармана шипом, зажатым в кулаке, он набросился сзади на зеленого. Удар был резок и силён. Но рука проскочила сквозь зеленую слизь, почти не задержавшись в ней. Сергей упал на колени, и опасаясь чего-то, перевернулся дважды вокруг себя, вскочил на ноги, упёрся спиной в стену, приготовился защищаться.

— Не нужно дёргаться, — прогнусавил зелёный, — вы же мне мешаете.

Сергей бессильно опустился на корточки, уставился на лежащую в грязи голову. Та вдруг приоткрыла огромные синие глазища, подмигнула лукаво, и изо рта совсем тоненько и игриво донеслось:

— На Рогеде вы, стало быть, на Рогеде.

Глаза тут же потухли, синь из них испарилась, а сами глазные яблоки вывалились жёлтыми шарами наружу. Изо рта свесился длиннющий синий язык — он был покрыт бородавками и влажен.

Сергея начало рвать. Он не мог сдержать мучительных позывов, тошнота подкатывала к горлу вместе с выпитым кислым винцом и проглоченной наспех баландой.

— Надеюсь, вы все поняли, милейший? — спросил зелёный.

Он уменьшился до карликовости, до размеров пятилетнего ребёнка. Зато глазища его были не меньше ламп-фар с бронетранспортёра 60 ПБ, на котором Сергею довелось немало поездить во времена службы в армии, даже больше! И была в этих глазах неведомая сила. Когда тело женщины оказалось изрезанным в крошево, лучи вдруг стали изумрудно-зелёными, и все обрубки, обрезки, огрызки, включая и голову, слились в изумрудном свете в один комок, вспыхнули, покрылись клубами дыма и исчезли. Лишь едкая гарь повисла в воздухе.

— Вот и все, — прокомментировал события зелёный. — И пусть она вам не морочит голову — гардизка, дальше стен никуда-а! Ложь все это! Профессиональный гинг с Цирцеи, вот так-то. Мы на этих гадинах собаку съели.

— Какой ещё гинг? — спросил Сергей, сжимая рукой горло и часто моргая мокрыми глазами.

— Самый обычный, выращенный из плоти рогедянки — им для этого всего две клетки нужно. Ну ладно — это скучные материи! К вам отношения не имеют. Они вас не за того приняли.

Сергей же, потеряв интерес к зеленому, смотрел на солому — по всем законам она должна была вспыхнуть ещё несколько минут назад. Но она лежала себе на скамье и была даже сыроватой на вид. Сергей сунул бесполезный шип в карман брюк. И тяжело вздохнул.

— Ну, теперь вы верите нам? — прослюнил в ухо зелёный. Он быстро увеличивался в размерах, начинал трястись. Отрепья-водоросли колыхались так, словно их раздувал ураган. — Даже бескровный искусственный гинг на поверку материальное вас, почтённый. Вы видели с каким трудом его берет луч лазера, это ж надо сколько мороки! А чтоб избавиться совсем, пришлось подключить аннигилирующие устройства — опять перерасход, опять мне в Осевое измерение придётся входить в четвертьплоскостном режиме… А вы ещё ругаетесь, обзываете по-всякому! Нехорошо, мой юный друг!

Сергей пожал плечами, он не мог вникнуть в происходящее. Ему хотелось домой. Но надо было держать слово, ведь хмурый отец Григорио надеется на него, ждёт. И Сергей прохрипел с мольбою:

— Тут есть один, тоже материальный, я ему в преисподнюю дорогу обещал указать, проводить, значит, пообещал. А куда я его провожу, я и сам чего-то заплутал… Может, подсобите?

Зелёный явно обрадовался. Он стек в лужу, потом выпростался из неё свеженьким эдаким огурчиком, даже симпатичным каким-то.

— Отчего ж не подсобить! — прогнусавил он бодренько. — подсобим! Спровадим, куда надо!

Сергей тут же пожалел о своей просьбе — ещё загубят отца Григорио, изверги! А ведь мужик тот неплохой, другой бы на его месте уже давно с испытуемого семь шкур содрал.

— Так вот, — продолжал зелёный, вытягиваясь и приседая. — Вы ведь сообразили под конец, что Рогеда это не Земля вовсе, верно?

— Верно, — согласился Сергей.

— А похожа ведь, похожа?!

— Это точно, похожа. Можно и спутать!

Зелёный впервые за все время осклабился — из под отрепьев-водорослей показались жёлтенькие остренькие зубки, эдаким рядком, штук в сорок. Но тут же водоросли все снова скрыли.

— А ведь Рогеда и её цивилизация — это одно из первичных отражений Основного мира. Понятно?

— Не очень.

— Я вам тогда не все сказал. Слушайте. Ведь отражения бывают разными — есть отражения объекта, а есть отражения отражений объекта, верно? Поставьте несколько зеркал под углами друг другу — и вы убедитесь в правильности модели. И каждое зеркало даёт хоть маленькое, но искажение. Тут как в вашей игре «испорченный телефон». Но это я к слову. А суть в том, что ваш мир — это одно из последних, одно из самых искажённых отражений. И потому все у вас неладно, все плохо! Вот сами вникните: ведь задумываете вы все хорошо, как надо, и законы у вас, что надо, и идеал в общем-то сумели смоделировать верный, точнее, уловить через ряд зеркал. Но за что ни возьмётесь, все наперекосяк — вот он эффект невидимых и неощутимых искажений.

— Есть тут что-то, — согласился Сергей, — это как постригаться перед зеркалом самому — обязательно куда-нибудь не туда ткнёшь или не то оттяпаешь!

— Точно! Вы более сообразительны, чем кажетесь на вид! Нечего и тыкаться, милейший, ну зачем отражению дёргаться и тыкаться, ежели оно лишь повторяет чьи-то движения?! Все равно ведь своих-то нету!

Зелёный перетёк на стену, расползся по ней, махал руками-тряпками, шевелил морщинистым лбом.

— Миров, повторяющих Основной мир, не счесть. И везде одно и то же. Правда, есть разброс во времени, свои детали… но все оттуда, из Основного. Доходит теперь?!

Сергей встал, опираясь на колени, потянулся.

— Значит, я или вот писарь Мартыний, скажем, всего лишь ваши отражения? Что-то не очень-то отражения похожи на оригинал. Вы себя когда-нибудь в зеркале видали?

— Причём тут я? Причём мы? — обиделся зелёный.

— А как же?!

— Ни черта вы не поняли! Я переоценил вас, рано ещё с вами связываться, и-эх!

— Значит, и у вас была Святая Инквизиция, заклинатели духов, пытки. Учение о Христе Спасителе, так? — гнул своё Сергей.

Зеленому такие вопросы явно не нравились. Он трясся пуще прежнего. Колыхал отрепьями, наливался гнусью и мерзостью, казалось его вот-вот прорвёт будто созревший нарыв или волдырь.

— Вы акцентируете внимание на второстепенных вещах, как же так можно?! — гнусавил он. — Опять вы переход срываете! Опять оператору мешаете!

Сергей напрягся. Оглянулся. И тут же под сводами темницы прогрохотал знакомый звериноподобный рык. Опять заплясали прямо в воздухе кровавые тени, замельтешили отблески. Никакой стены позади не было. Кошмарное существо на четырех упористых выгнутых лапах стояло в полумраке. И не просто стояло, а мелко вибрировало, гудело, словно перенасыщенный энергией аккумулятор и все его составляющие. В студенистой массе на этот раз не было глаз, масса колыхалась, выпучивалась, пенилась. Из неё выпадали чёрные капли, растекались в пыли и грязи пола темницы. Но видел Сергей совсем другое — лишь две задранные над студнем-головою ручищи и огромный сверкающий лезвием топор в них. Время словно спрессовалось, его не было. Был лишь этот топор и сам Сергей — беззащитный, дрожащий, маленький.

А когда прорезались в студне два красных безумных зрачка, Сергей завопил, что было мочи, и последним судорожным, безнадёжным и каким-то инстинктивным движением перекрестил четырехпалого урода. Жуткий, леденящий душу рёв вырвался из разверзшейся смрадной глотки… и все пропало!

— Ну вот, — грустно вздохнул за спиной зелёный. — Теперь уповайте на самого себя! Мы вам помогать больше не будем!

Сергей, ещё не прочухавшись, оседая у вновь появившейся заплесневелой стены, проканючил слезливо:

— А сами-то обещали, как же так?! Отца Григорио туда спровадить, а меня… А меня назад, к себе!

— Никто вам ничего не обещал, милейший. Над замкнутым циклом мы не властны! — прошипел зелёный как-то зло и строго. — Нечего других обвинять-то, когда сами виноваты.

Сергей понял, что дела его неважные, что на этот раз он не выкрутится — лучше б уж и впрямь, топором по башке! И все-таки перед смертью ему кое-что надо было выяснить.

— Откуда эти гады узнали про мою теорию происхождения одушевлённого человека? — спросил он напрямик.

— Вашу ли? — засомневался с ехидцей зелёный.

— Ладно, неважно чью. Откуда, я спрашиваю?! Они и в свитке своём записали все. Тут не может быть совпадений.

— Это все Барух проказник, — прогнусавил зелёный, — он, кому, же ещё в такие игры играть!

Барух Бен-Таал отдал тюремщику два звена от своей цепи, чтобы тот отвёз его в пещеру у моря. Тюремщик мог забрать и всю цепь, так же как и инквизиторы. Но Барух предупредил их, что по старому поверью, кто заберёт цепь силой, тот на ней и повесится к утру. Желающих рискнуть не оказалось.

— Да потише ты, черт старый! — ругался Барух на тюремщика.

Тот вёз теурга по разбитой гардизской дороге в своей одноколесной тачке с двумя длиннющими ручками. Дорога была усыпана каменьями и всякой дрянью. А теург не переносил после пыток ни малейшего толчка. Он орал на каждой колдобинке.

— Какой же ты колдун, дьявол тебя забери, — сокрушался добродушный тюремщик. — Колдун бы давно исцелил себя! Нет, ты городской сумасшедший, а никакой не теург! Видали мы заклинателей духов, видали!

Барух не спорил с глуповатым увальнем. Ему все уже осточертело в Гардизе. Вон! Вон отсюда! И никогда ни ногой! Этот мясник чуть не отправил его на тот свет! Эх, лишь бы до пещеры добраться!

— Ну ладно, дальше сам, — пробасил тюремщик, — доберёшься, тут близко. Нам туда запрещено! — И вывалил Баруха из тачки в пыль.

Барух полз долго. Полз, роняя капли все ещё сочащейся из-под повязок крови в пыль. Но он видел цель. И потому дополз.

У входа в пещеру, последний раз полюбовавшись жёлто-зелёным гардизским морем, плавными взмывами берегов и неторопливыми волнами, он поднялся на ноги, опёрся о стену.

— Вон! — проговорил он вслух со злобным выражением на лице. — Вон отсюда! — Последние слова прозвучали отнюдь не по-гардизски.

Переходник был запрятан под четырнадцатым камнем от входа. Барух два раза сбивался со счета. Но он начинал снова, он был упрямым. В голове все кружилось, глаза отказывались смотреть на белый свет даже в полумраке пещеры, перед ними все ещё плескались жёлтые волны.

— Пора! — проговорил Барух.

Он вытащил прибор. Приложил его к груди. Надавил на сердцевину сквозь тоненькую кожаную перепонку. Круглый переходник задрожал, пещера наполнилась гулом. На раны старика словно кипятком плеснули. Он скорчил гримасу, съёжился. И в тот же миг его выбросило в склепе, на широченной плите. Точность была невероятная! Барух расхохотался в голос. Он уже не чувствовал боли. Он торжествовал, ему опять удалось обдурить этих гардизских дураков!

Осмотревшись внимательнее, он убедился в своей правоте. Вход в инферно не был заперт. Он не успел замкнуть цепи, слишком быстро все произошло, слишком резвы оказались стражи! Они не знали, как запереть адские ворота, да и откуда им знать! Но золото позвонков они уволокли, утащили, корыстолюбцы, жлобы! Да знай они, что там, под плитами, сейчас золота в тысячи раз больше, в миллионы, они б с ума посходили от этого знания. Быдло! Дикари!

Сейчас Баруху не нужна была гексаграмма. При открытом входе переходник сам создавал микрополя, сам разрушал поверхностно-слабые связи, этого хватало.

А ведь все плохо кончилось, потому что он забыл прочертить обережный круг. Это непростительный промах! Но что теперь слезы лить?! Теперь надо уносить ноги от сюда.

— Вон!!! — изрёк Барух Бен-Таал из Гардизы, он же Аргавар Блистательный из Внутреннего Мира, магистр пространственно-временной баллистики, прима-бакалавр замкнутых структур. — Во-он!!!

Никто из гардизцев не понял бы его выкрика. Но им и незачем было его понимать. Как в прошлый раз открылись два провала по обеим сторонам от надгробной плиты, полыхнуло до сводов адским огнём, запахло серой, чёрный дымок заструился меж изъеденных временем саркофагов.

Барух-Аргавар заглянул в зияющую бездну, и вытянутое измождённое лицо его окрасилось багровыми отблесками Преисподней. Он сделал шаг вперёд, вскинул руки над головой. И полетел в огнедышащую пропасть.

Сергей внимательно слушал зеленого. Кто знает, может, тот и не врал. Полной уверенности не было, тем более, что зелёный умел убеждать собеседника.

— Это Барух-пройдоха вытянул из тебя мысли, — гнул своё скользкий инопланетянин, — а потом и выложил этим олухам, они падкие на всякие такие штучки. А ему нужна была, извините за выражение, отмазка. О-о, этот деятель всех продаст и всех купит. Наша агентура за ним уже четвёртую сотню лет гоняется по всем измерениям!

Сергей готов был поверить во все эти измерения, в гонки за барухами, гингами и прочими сатанинскими отродьями, он уверовал уже в отражения, во внутренние и внешние миры, почти во все… но причём все-таки он?! Почему он должен мыкаться между всеми этими нелепостями?!

— Замкнутый цикл, — твердил своё зелёный. — В мире есть силы, которые выше остального. А что касается людей там всяких и прочих разумных, бросьте вы эту чушь про какое-то там дыхание, про зачатие из космоса, бросьте! Все разумные и неразумные твари во всех мирах, включая и отражённые, это лишь гадкие и вонючие комки слизи! Никакой в них души не было, нет, и никогда не будет! Запомните — не будет! И вдыхать-то её некому, почтённый, некому! — Он стучал себя по морщинистому покатому лбу и клялся: — Связи, чисто материальные связи вот тут! И ни черта больше! Замкнутые и разомкнутые цепи, системы и подсистемы. Все!

Он гипнотически действовал на Сергея. Тот вообще был подвержен влияниям всевозможных шарлатанов, заклинателей, экстрасенсов и прочей шаманствующей братии. Но зелёный был на три головы выше их всех. Он лишь самую малую часть говорил. Все основное шло прямо из его зеленой головы в Сергеев мозг, шло телепатически и ещё как-то, как сам Сергей не понимал, наверное, на уровне сверхсознания. И спорить с зелёным было бесполезно.

Когда дверь темницы распахнулась, слизистый заклинатель висел живым сталактитом на потолке. И отец Григорио не заметил его.

— Ну что, инкуб, — пробасил он с напускной усмешечкой, скрывающей неуверенность, — провалимся в тар-тарары, к едреной матери?!

Сергей рта не успел раскрыть.

— Провалимся! — вместо него изрёк зелёный сверху.

И отец Григорио кубырем скатился вниз по скользкой лестнице, ударился массивной башкой о нижнюю ступеньку.

— Ещё как провалимся!

Рваная трещина разделила подвальный пол на две части. Вырвался откуда-то снизу холодный синий свет, замигало что-то, забулькало, зазвенели вдалеке крохотные певучие колоколыщ. Дохнуло морозом.

— Чегой-то куда-то не туда шлюз открыли, — пожаловался зелёный гундосо. — Теряем квалификацию! Впрочем, какая ему, обалдую, разница!

— Нам туда не надо! — натужно прохрипел с земли хмурый отец Григорио.

— Человеку не дано знать, куда ему надо, — продекламировал зелёный. — Пошёл отсюда!

Словно подчинившись ему, отец Григорио на карачках пополз к трещине. И был он похож на ползущего к водопою обезножившего бегемота.

— Нехорошо как-то, — подал голос Сергей, — не по-людски!

Зелёный стек по стене. Выставил мутные буркалы.

— Не вам говорить, милейший, — прогнусавил он, — лучше на нос свой поглядите.

Сергей машинально ощупал нос — тот был огромен и горяч. Но все равно хмурого было жалко. Заодно Сергей языком проверил дыру в десне. Дыра заростала, но половина языка в неё вмещалась.

Отец Григорио с воплями и ругательствами полетел вниз. Через минуту все стихло.

Зелёный подполз ближе к Сергею. Заглянул в самые глаза. И прослюнил:

— А почему бы и вам не попробовать?

— Не-ет! — закричал Сергей.

Но какая-то незримая сила уже волокла его к трещине. Он упирался, расставлял ноги. Потом упал, вцепился руками в край. Но его словно гигантским сверхмощным пылесосом затягивало в синеву.

— Идите, идите, — напутствовал зелёный Сергея. Даже ручкой помахал. — Вам теперь все равно куда…

— Как это — все равно?! — выкрикнул Сергей, уже наполовину скрывшись в провале.

Зелёный пожал хлипкими плечами.

— Судьбу не переспоришь, — философски изрёк он.

Сергея закружило, завертело, ударило снегом в глаза. Ледяные, пронизывающие насквозь струи подхватили его, опрокинули, понесли. А перед глазами сам по себе встал вдруг ослепительно белый сугроб с алым, будто только что разлившимся поверху пятном крови.

И тут же все пропало. Его швырнуло в мрак, грязь, безвестность. И снова он вскочил, бросился бежать, не понимая, куда бежит, зачем, от кого. Поскользнулся, упал, разбил лоб, что-то выронил. Но тут же поднялся. Стужа сковывала руки и ноги, забиралась под рубаху. А он все бежал и бежал, падая, поднимаясь, снова падая, сбивая каких-то невидимых прохожих.

В подворотне его схватили за руки и с размаху ударили о кирпичную стену. Потом ещё раз. Он ничего не видел, ляпа чувствовал, как сыпятся на него градом удары. Били жестоко и больно. Били беспощадно! Сначала руками, потом ногами — с озверением, с матерными приговорками и криками. Били двое. Но он не мог разобрать, кто именно, лишь мелькали в свете фар случайных машин по стенам подворотни две чёрные тени: одна огромная, высоченная, другая совсем маленькая, карликовая.

А напоследок, когда Сергей уже вообще ничего не видел в кровавом тумане, кто-то нагнулся над ним и просипел сифилисным шипом:

— Ещё сунешься, падла, заказывай панихиду! Понял?! Мы тя, сучару, отучим поганный нос совать куда не надо! Мы те башку-то свернём, попомни!

Сергей еле дополз до подъезда. Какой-то поздний алкаш-бродяга помог ему подняться наверх, к дверям квартиры. Но увидав на свету избитого, залитое кровью лицо, изодранную в клочья совсем не зимнюю одежду, покрытое синяками и ссадинами тело, тут же убежал в ночь.

Две недели Сергей не выходил из дома. Первую он вообще не мог встать. Лишь на третий день подполз к телефону и позвонил на работу. Его там не узнали, голос звучал совсем непохоже — наверное, подумали, что кто-то разыгрывает.

За первые пять дней Сергей съел все запасы харчей в доме. Остальные девять голодал, лишь воду пил. Может быть, это и спасло его.

Очухался он сразу. После двухнедельного кошмара как проснулся. Встал свежим, бодрым, чуть покачивающимся от слабости. Лицо почти зажило, синяки сходили. Опухолей уже не было. Лишь ссадины да царапины сияли тут и там. Но это было не столь страшно.

Сергей пошёл на улицу. И чуть не упал. Голова закружилась. И все-таки он преодолел себя, зашёл в магазин и купил сухарей, ничего больше не завозили. В другом шло побоище из-за консервов «Завтрак туриста» — их завезли с утра, а очередь, как выяснилось, стояла ещё с позавчерашней ночи, народ и осерчал. Сергея выручила знакомая продавщица. В другой бы раз не дала. Но увидав его избитую рожу, всплеснула руками.

— Серёжа, ты?! Из-под катка, что ли?!

Ещё три дня он отъедался, чем Бог пошлёт. На работу больше не звонил — ну их на хрен! Все одно на заработанные деньги ничего не купишь. Лучше на паперть или в подземный переход с кепкой!

Все это время Сергей не притрагивался к бутыли. Он её поставил на шкаф, там она и стояла. Шипа он не нашёл, наверное, обронил по дороге, может, выпал в подворотне, когда били. Сергей поглядывал на тот, верхний шип. И ему казалось, что не было никаких двух шипов, что был лишь один. Но как он мог оказаться тогда, ещё до его визита к инквизиторам, там, возле сугроба? Это выходило за рамки как возможного, так и разумного. А потому Сергей и не ломал особо голову.

В эти долгие и тяжёлые дни, когда боль сковывала его тело, не давала шевельнуться, Сергей лежал на диване и размышлял. Нет, он не переживал в памяти всех своих злоключений, передряги до того надоели ему, что не хотелось и вспоминать о них. Он думал о словах зеленого, и о своей внезапной ночной теории, которая в ту ночь казалась ему снизошедшим сверху Откровением, и в которой он начал сомневаться позже. Мозг работал плохо, видно, и ему досталось крепко в подворотне. А может, он просто устал, кто знает. Но Сергей ворочал мыслями-жерновами: как Сизиф катил свой камень на вершину горы, так и он вздымал ввысь тяжёлый путанный клубок мыслей — сизифов камень срывался, летел в пропасть, и клубок мыслей валуном катился вниз. Сергей в тысячный раз проверял себя, отслеживал этапные точки эволюционного процесса, все сопутствующее — и получалось, что прав он, а вовсе не учёные-шаманы, обладатели степеней и званий, не зелёный инопланетянин, это порождение вообще неизвестно чего. Он был прав! Божественное Дыхание сметало с лика Земли остатки ненужной глины, а нужную превращала в иной материал, более пригодный для самого Творения, для созидания сосуда, в который можно будет вдохнуть Душу. И никакие там не метеориты, пролетавшие возле Земли и якобы повлиявшие на здоровье динозавров, которые тут же начали вымирать! И не оледенения — сколько их было, и всегда приспосабливались к ним или уходили на юг те, кто мог и хотел выжить. Нет! Не надо придумывать несуществующего, не надо искать причины — её нет! По дарвиновской теории все застыло бы на уровне простейших, на уровне амёб. Вымерли бы все слабенькие и неприспособленные амёбы, выкристаллизовались бы амёбы сильные, могучие и приспособленные… И все! Никогда бы из амёбы не вывелась путём «естественного отбора» даже самая пропащая и жалкая рыбёшка. Никогда! Но что-то вдохнуло в амёбу потенцию, дало ей сил породить нечто отличное от себя. Да, жизнь развивалась скачками. В промежутках она не развивалась, а просто совершенствовалась внутри видов, вот тогда-то и шёл «естественный отбор». Но стоило подуть Божественному Дыханию или, по выражению шаманов, стоило Земле в очередной раз пройти сквозь зоны жёсткого космического излучения, и появлялись новые виды, неожиданные и нежданные. Так появился и человек, не пресловутый венец творения, и не развившая обезьяна, а сосуд, сотворённый из глины-биомассы, сосуд, в который вошёл Дух.

Пока Сергей размышлял, он верил в свои выкладки, он верил хотя бы потому, что все прочее было лепетом сосунка или заведомой атеистической ложью, сфабрикованной по соцзаказу. Он верил, потому что не верил шаманам, шаманящим и просто ради искусства шаманства и из желания выделиться, создать касту избранных, окружить себя ореолом тайны и избранничества. Они вырабатывали свой язык, шаманский, — что бы их не могли понять. Они писали на нем трактаты. И требовали, чтобы на эти трактаты молились, чтоб все делали только по ним. Шаманы задавили слабенькие ростки пробившейся в Средневековье науки, они заменили её наукообразием. Они убили язык живой и создали терминологию — язык мёртвый, табуированный для непосвящённых и напичканный миллионами символов, имя которым — пустота! они били в шаманские бубны, собирались на Большие Камлания, давая им звучные наименования симпозиумов, конгрессов и конференций. Они пыжились и дулись, придумывали для себя все новые и новые фасоны академических и магистерских мантий. Но оставались бесплодными шаманами. Они могли до посинения бить в бубны и кружиться в ритуальных плясках, могли бросить все силы на сочинение гимнов самим себе, могли даже заставить непосвящённых поверить в своё особое предназначение. Но внутри них был вакуум и абсолютный ноль. Они были пусты, как пуст радужный и раздутый от важности мыльный пузырь. И все их шаманские пророчества были пузырями. Нет, не мир земной был отражением иного мира, отражением мрака и хаоса были лишь шаманящие в нем. Да, они сумели организоваться внутри себя, породить системы. Но они оставались олицетворением мрака и они несли в жизнь хаос. Не верил им Сергей. Нельзя им было -верить, ибо мысль, клокочущая в шаманах, была не способом их жизни, а лишь средством для достижения их целей.

Но стоило ему встать с дивана, стоило соприкоснуться с реальностью грязных и мрачных буден, и он начинал сомневаться в себе, начинал чуть, еле заметно, приплясывать под ритмичные бубны шаманящих, начинал пережёвывать слова зеленого. Тоща он вообще переставал думать — а зачем? Зачем, если есть те, кому положено, кому от рождения суждено быть шаманом и объяснять непосвящённым суть непонятного. И все же жило в нем что-то, неощутимое, но все время державшее в напряжении. И он знал, что один миг Откровения несёт в себе в тысячи раз больше правды, чем тонны томов шаманящих, чем пирамиды трактатов.

А вообще-то он старался поменьше думать.

Вот и сейчас, окончательно придя в себя, он решил навестить свою старую и верную подругу, которая никогда не прогоняла его, всеща откидывала край одеяла, даже если он приходил после годовой разлуки и приходил без звонка. Подругу звали Ирой, было ей под тридцать, а может, и больше. Жила она всегда одна.

Но по дороге Сергей решил завернуть ещё в одно место. Он давненько собирался зайти туда — все три недели его мучила неотвязная мысль. Хочешь, не хочешь, а мозги проверить надо. Он тешил себя надеждой, очень слабенькой, хлипкой и жалкой. Но все же это была надежда! А вдруг ничего не было?! Вдруг ничего нет?! Почему, собственно, он не может оказаться обычным психом, шизоидом, каких пруд пруди в стране, чуть ли не каждый третий?! Это было бы спасением! Если ему скажут, что все происходит лишь в его перегруженной и усталой башке, он расцелует такого диагностика, он его до гробовой доски поить будет! Лучше быть трехнутым и сдвинутым в любой фазе, но только… Что только? Сергей встряхнул головой. Эх, дорого бы он отдал, чтоб оказаться рядовым советским сумасшедшим!

Конечно, он не собирался идти в районный психдиспансер, этот путь был заказан: каждого добровольного визитёра в столь благие места немедленно оприходывали, и через некоторое время он оказывался в одном из отделений разветвлённого архипелага лечебно-трудовых профилакториев. Да, стране нужны были рабочие руки, и она не упускала удобного случая заполучить их в бесплатное владение! Ведь для этого не требовалось ни суда, ни даже заключения пресловутой тройки. Сергею не светило в один прекрасный день проснуться в профилактории при цементном заводе или хаммеровском химпредприятии. Он хотел ещё хоть немного пожить на воле.

И потому пошёл к частнику. Адресок подкинул один знакомый алкаш у магазина. Алкаш был человеком надёжным, когда-то сам чуть не профессором числился.

Дверь открыла худенькая маленькая женщина.

— Чего надо? — поинтересовалась она.

— На приём, — грубо ответил Сергей.

— А деньги есть?!

— Сколько?

— Полсотни — десять минут. Остальное сам дохтур скажет скока!

Женщина смотрела на Сергея с поразительным недоверием, все время заглядывала ему за спину, будто там кто-то таился. Она заставила снять куртку, ботинки, оставить сумку в прихожей на крючке. Тапок не дала. И от этого Сергей уже ощутил себя пациентом, больным.

— И гляди, малый, дохтура чтоб не утомлять? — Она снова заглянула ему за спину, хлопнула ладошами, словно комара ловила. Зло прошипела: — Приводют за собой всяких! Иди уж!

Прихожая была большой и грязной, замусоренной до предела. Вверху, под самым потолком горела крохотная лампочка ватт на двадцать, не больше. Дверей было несколько. Сергей не знал, куда идти. А женщина уже ушла и, по звуку щеколды, видно, заперлась.

Сергей сунулся в ближайшую дверь. И тут же отпрянул — за дверью, в тесной каморке стояла голая старуха в бигудях и тёрла себя мочалкой. Квартира, наверное, была коммунальной.

— Где тут врач принимает? — спросил Сергей неуверенно.

Никто не откликнулся.

Тогда он открыл следующую дверь. За ней двое худосочных юношей занимались любовью с одной, ещё более худосочной, дамой. На даме была шляпка с пёрышком, туфельки и бантик на шее. Юноши также были в шляпах и ботинках. У одного на шее болтался галстук, у другого бабочка. При виде Сергея юноши приподняли шляпы. Дама вынула изо рта предмет вожделения, принадлежавший одному из юношей, и мило улыбнулась. Во рту у неё не хватало половины зубов.

— Пардон! — выдавал Сергей.

Он все три недели не общался с женщинами. И потому даже эта вызвала у него некие подобия чувств. К Ире! К Ире!! К Ире, черт побери!!!

Но сперва к «дохтуру»! Это важнее. Это может быть спасением!

Из-за третьей двери вывалился пьяный мужик в одной синей разодранной у плеча майке. Мужик был здоров до безобразия, видно, когда-то занимался штангой или культуризмом, а потом заплыл и стал живым шкафом.

— Ты кто-о?! — свирепо спросил мужик.

И не дождавшись ответа, побежал по коридору. Хлопнула дверь. Раздался звук спускаемой воды. И трехэтажный мат. Это навряд ли был доктор.

Четвёртая дверь распахнулась сама. Казалось, она не была плотно прикрыта — кто-то подсматривал за Сергеем, ждал, пока он поровняется с дверью.

Высунулась рука — и Сергея потащили внутрь.

— Скорей! Скорей!

Сергей опешил. Голос был женский, сочный, нутряной. И рука была женской, пухлой, с колечками и браслетиками. Прежде чем он успел что-то сообразить, его затащили в комнату. И какая-то дама с горящими глазами набросилась на него, страстно заговорила в лицо:

— Я все знаю, вы шли ко мне! Скорей! Все готово! Берите же меня, прямо здесь, немедля, — она скинула длинный халат с китайскими драконами, отступила на шаг, выставив плоский живот и длинные козьи груди, ослепительно улыбнулась — рот был полон золота. — Ну же! Я ваша!!!

Сергей дёрнул ручку двери. Но она не открылась; дама опередила его, упёрлась в дверь длинной ногой в чёрном ажурном чулке.

— Что вы медлите? Или вы предпочитаете экзотику, что-нибудь этакое?! Да, шалун?! Я согласна! На все согласна! Пусть дым коромыслом стоит, ну же, скушайте меня с потрохами, скушайте так, как вам это нравится! Ах, вы проказник!

Она подкинула ладонями груди — и те стали выделывать неимоверные пируэты. А когда дама до предела выгнула свой стан и полуобернулась, уперевшись ладонями в затянутые чёрным ножки, Сергей задумался — может, и впрямь «скушать»? Но глаза, глаза! Это были глаза ненормальной, чокнутой! Нет, он отвернулся.

Дама набросилась на него сзади, вцепилась ногтями в плечи. Застонала на ухо:

— Ну куда же вы?!

Чёрная нога захлестнула торс Сергея, обвила живой змеёй, словно в ней и костей не было. Одна грудь дамы застряла у него под мышкой, и он никак не мог выпихнуть её обратно. Дама вжималась в него всем телом и уже не стонала, а скулила, повизгивала:

— Останьтесь! Делайте, что хотите — мучьте, издевайтесь, режьте на куски, насилуйте, бейте, рвите! Но оставайтесь! Я вам заплачу! Я богатая! Я могу много вам заплатить! Ну же?!

Последнее добило Сергея. Он с силой отпихнул даму назад. Вырвался. Захлопнул дверь. Выскочить в коридор страстная особа не посмела.

Минуты три Сергей стоял и не мог отдышаться. Потом смело направился к последней, пятой двери. И распахнул её.

— Я на приём! — заявил он с порога.

— Да что вы говорите? — откликнулся кто-то невидимый из-под стола, стоявшего у широкого окна.

Комната была огромна и светла. На вешалке у входа висел белый халат. В стеклянном шкафчике были разложены по полкам инструменты, медикаменты и какие-то чистые бланки.

— Мне сказали, что тут принимает опытный психиатр, так?!

— Кто сказал? — донеслось из-под стола.

— Надёжные люди!

— Э-э, тогда другое дело! — Над столешницей показалась крупная розовая голова.

Сергей обомлел. Перед ним была точная копия отца Григорио. Если хмурый отец был просто до неприличия, до безобразия чёрен, то «дохтур», двойник хмурого, был до безобразия бел и сдобен. Но те же кустистые огромные брови, тот же подбородок, те же свинячьи глазки… Все — то же!

— Сергей…

— Фамилия не обязательна! — опередил пришедшего врач. — Осторожность не помешает. А меня называйте просто Григорием.

Сергей кивнул в растерянности. Григорию было лет шестьдесят.

— А вы случайно не были… — начал Сергей.

— Нет! — твёрдо ответил доктор. И добавил, потупив очи: — Вы взнос внесли?

Сергей достал бумажник и отсчитал пятьдесят рублей.

— Нет-нет! — замахал руками Григорий. — Не мне! Идите и отдайте моей жене. Соседняя дверь!

— Ну уж нет! — взорвался Сергей.

Григорий понимающе улыбнулся — подбородок обвис, а щеки превратились в два огромных помидора.

— Все ясно, — приторно прошелестел он, — вы, разумеется, успели пообщаться с ней… вы меня понимаете, молодой человек? Все ясно, снимайте штаны!

Сергей отшатнулся.

— Зачем?!

Доктор Григорий развёл руками.

— То есть, как зачем? У вас ведь, э-э, сексуальное, разумеется, расстройство? Снимайте, снимайте, не стесняйтесь никого!

— А что, тут есть ещё кто-то? — глуповато вопросил Сергей.

— Ни в коем случае, — ответил доктор, — все предупреждены. — Он поднёс указательный палец к губам. — Как оценила вашу потенцию жена? Только честно, прямо, она мне все равно расскажет обо всем, — он опять улыбнулся, — до самых мельчайших интимных подробностей, ну-у?!

Сергей устало вздохнул. И присел на краешек обтянутой клеёнкой койки.

— Я собственно, по другому вопросу. У меня видения.

— Т-ш-ш-ш! — зашипел на него румяный Григорий. — Держите себя в руках. И не врите! Скорее рассказывайте, как все с ней было? В какой позе? Сколько? Подробнее описывайте, красочнее! И покажите на себе, давайте, давайте, это для диагноза надо!

Сергей опешил. Но в этот миг распахнулась дверь, в неё просунулась голова страстной дамы. Послышался капризно-надменный голос со сварливыми интонациями:

— Он все врёт! Не верьте! Никакая я ему не жена! Ах ты старый развратник, поганец, негодяй!

В дебелого Григория полетела метко пущенная зелёная ваза. Сергей глаза закрыл. Но Григорий ловко пригнулся, спрятался за столом. И ваза пролетела мимо, вышибла со звоном стекло, упала на улицу.

— Не мешайте мне принимать пациентов! — раздалось из-под стола.

— Он пришёл ко мне! — завопила дама. — Не смейте его забирать! Он мой!!! Пустите! Кто там, пустите немедленно!

Дама скрылась. И в комнату заглянул мужик в майке. Он извиняюще улыбнулся, проговорил с натугой:

— Прощения просим, я эту дуру выпер, вы не серчайте! Ща мы с ней разберёмся!

Он закрыл дверь, и из коридора раздались сначала гневные, потом нечеловеческие, а напоследок в сладострастно-дикие вопли. Видно, они там разобрались.

— Значит, не сексуальные? — обиженно переспросил Сергея доктор Григорий.

— Нет.

— Жаль! Ну ладно, рассказывайте!

Сергей принялся долго и нудно описывать все, что с ним происходило. Доктор слушал. Слушал уперев обе руки в щеки, наморщившись, занавесив глаза густейшими белыми бровями.

Через полчаса Сергей понял, что доктор спит. Тогда он осторожно встал и пошёл к выходу. Но не доходя двух шагов до двери, замер как в столбняке. На вешалке под халатиком висела грязно-серая ворсистая ряса с капюшоном. Это было уже слишком!

Он хотел повернуться, ещё раз посмотреть на доктора Григория. Но скрипучий голос его опередил:

— Та-ак-с, диагноз ясен! Сейчас мы сверимся, — раздался шелест страниц, потом прозвучало громче: — Вот, все про вас и написано! Значит, так — шип вогнать на три вершка, нет, пардон, на вершок! И повернуть три раза, как указано на рисунке. Все предельно просто, тут делов-то на пять минут!

— Что-о?! — взревел Сергей. — Какой ещё там шип?!

Перепуганный доктор Григорий спрятался под столом. Но не смолк.

— Я извиняюсь, ошибочка, не ту инструкцию прочитал, — скороговоркой верещал он. — Вот нужная: при маниакальных психозах, которые проявляются в кажущихся перемещениях в пространствах, необходимо хирургическое вмешательство, та-а-к-с, это мы пропустим, вот — лоботомия! Это то, чего вам, мой юный друг, и нужно!

Доктор Григорий выскочил из-под стола с огромным коловоротом в руках, побежал к Сергею. Был он жирен, тяжёл, и потому бежал медленно, с одышкой.

— Стойте! Стойте же! Операция-то пустяшная, пять минут — и гуляй, Серёжа! Куда вы?!

Сергей вылетел в прихожую. И споткнулся о чьи-то тела. Уже падая, он разглядел, о чьи именно — это огромный мужик-шкаф возлегал на даме с длинными козьими грудями. Дама не могла, судя по всему, ни визжать, ни стонать, она лишь томно хрипела. До Сергея ей не было дела. Зато мужик начал подниматься.

— Я его щя месить буду! — пообещал он с затаённой злобой.

— Держите его! Держите! — доносилось из кабинета доктора. — Он с операционного стола убежал! Хватайте больного! Да огрейте же его чем-нибудь, сбейте с ног!!! Уйдёт больной!

Мужик с треском разодрал себе майку. И как был, в одних обрывках, пошёл на Сергея. Дама, судя по всему, ожила, и тоже поползла к гостю, зубы её хищно клацали, изо рта капала слюна.

Гинга! Вот это настоящая гинга, подумалось Сергею. Паршивые дела! Жуткий дом! Он дёрнулся было. Но дама уже впилась зубами в его лодыжку, потянулась руками выше. Он завопил и, превозмогая боль, выдрал ногу. Бросился к входной двери.

— Воры! Вор-р-ры-ы!!! — орала сухонькая женщина, та самая, что открывала дверь. — Карау-у-л!!!

Она больно ударила Сергея скалкой по спине, потом закатала в лоб. Мужик в разодранной майке настиг его, сбил с ног могучим ударом. Следующим он выбил Сергея за дверь, да так выбил, что тот летел весь пролёт по воздуху, потом грохнулся.

На лестничной площадке стояли юноши в шляпах и курили. Они с укоризной поглядели на свалившегося им под ноги мужчину. И брезгливо отвернулись. Дама в шляпке выглядывала из дверей старинного лифта. Она была там не одна. Но Сергею уже не удалось разобрать, с кем. Он вскочил на ноги и бросился бежать вниз, прыгая через три ступеньки.

— Хватайте пациента, дармоеды! — неслось ему в спину. — Из-под скальпеля сбежал! Хватай гада! С ног, с ног сбивайте! Вали его! Бей! Да по башке бей, по башке! Все равно вскрывать будем! Держи-и-и-и!!!

Сергей спустился вниз одновременно с лифтом. На этот раз сумел разобрать — дама в кабинке была с двумя пожарниками. Но занималась она тем же, чем и с худощавыми юношами. Увидав растрёпанного Сергея, кто-то из троих нажал на кнопку, и кабинка поехала вверх.

— Адье, мон шер! — послышалось из неё и расстаяло в высях.

Сергей выскочил на улицу. И еле увернулся — рядом с ним, в двух сантиметрах, грохнулась об асфальт большая зелёная ваза. Один из осколков вонзился ему в щеку. Но вынимать его было некогда. Сергей припустился от страшного дома во всю прыть.

Две остановки он бежал пешком. Оглядывался ежесекундно. Ему казалось, что доктор Григорий и вся братия гонятся за ним по пятам.

К подруге он ворвался совершенно измочаленным, злым, дёрганным. Та руками всплеснула. Но Сергей не дал ей и слова вымолвить.

Все испытанное им, все накопившееся, все долго сдерживаемое прорвалось наружу яростным, безумным фонтаном, вулканической лавой. Он не поздоровался, не сказал ласкового или хотя бы приветливого слова. Он набросился на неё как зверь — с шумным алчным дыханием, рыком, всхлипами. Прямо в прихожей он подхватил её на руки, подхватил, грубо сжав её широкие бедра, вскидывая над собой, вжимаясь головой в упругий живот.

— Ой, с ума сошёл! — восторженно завизжала она.

Но он ничего не слышал, ничего не понимая — он нёс её в комнату. Он ударил в дверь её спиной, та распахнулась. Он ничего не видел, шёл вслепую. Но он знал, где диван, и не боялся промахнуться. С размаху он бросил её на высокие подушки, сам опустился на колени, рванул полы халата — лишь пуговицы полетели во все стороны, узенькие беленькие трусики затрещали под его рукой, и превратившись в обрывочки, полетели за спину. Взвизгнула молния на брюках. И в эту секунду, когда он на миг отпустил её, она подтянула ноги к груди, свела их, заслоняясь от него, глядя испуганными ошалевшими глазами. Но он, просунув ладони внутрь, резким движением развёл их, вжался между ними, не вставая с колен, притягивая её к себе… И она, вздрогнув и тут же расслабившись, обхватила его голову, прижала к груди и в голос рассмеялась, торжествующе, раскатисто. Она давно ждала этой встречи. И пусть воображение рисовало её не совсем такой, неважно! Главное, она состоялась! Никогда ещё её милый залеточка не был таким горячим, страстным, ненасытным. Он овладевал ею как обезумевший от желания самец, дикое и сильное, необузданное животное — и в этом было столько ещё неизведанной сладости, что она не просто приняла эту звериную любовную игру, но и сама отдалась ей полностью, без остатка, стремясь подыграть ему в роли беззащитной насилуемой жертвы, оторопевшей от сокрушающей её мощи, горящей в охватившем её пламени.

А Сергей по-прежнему ничего не видел, ничего не соображал. Словно захваченный каким-то невидимым неистовым полем, он исполнял первобытный ритмичный танец, вжимаясь в неё с каждым движением все сильнее, раскачиваясь и в такт внутреннему инстинктивному ритму, качая из стороны в сторону головой и разбрасывая ею тяжёлые груди, тут же возвращающиеся на свои привычные места и вновь наваливающиеся на его щеки, нос, губы. А когда он уже не мог сдерживать себя даже в малом, когда из него стало вырываться вместе с семенами грядущих жизней все накопившееся и гнетущее, он вскочил на ноги, вздымая её над собой, сдавил ей бедра так, что она закричала на всю комнату, впился зубами в левую грудь — и ему показалось, что они вот-вот взлетят, умчатся сквозь потолки и балки в поднебесье. Но не взлетели, не умчались. Наоборот, они рухнули на диван плашмя, не разжимая объятий. И замерли.

Лежали долго, приходили в себя. Мозги у Сергея постепенно прочищались. Но первой все же заговорила она:

— Ты случаем не из психушки сбежал?

Он ответил не сразу, вспоминая — а откуда он на самом деле сбежал. Прошлое было в тумане. Лишь какие-то тени маячили, да мельтешили в памяти путанные обрывки фраз. И ответ его не был достаточно вразумительным.

— Видать, из психушки, не упомню чего-то, — прошептал он ей на ухо.

— То-то я и гляжу — ввалился ненормальный, глаза как плошки, растрёпанный… и босой! — сказала она и закусила губу. — Кто с тебя, неврастеника, башмаки-то снял, отвечай?!

Сергей все сразу вспомнил. Да, башмаки он оставил в этом страшном сумашедшем доме. Но он не пойдёт туда за ними, ни за что не пойдёт! Лучше в прорубь головой! Лучше под гильотину! Перед глазами застыла зверская рожа то ли отца, то ли «дохтура» Григория-Григорио, заплясал в его набрякшей лапе коловорот, загудело в ушах: «Хватай больного-о-о!!!»

— Ну, не хочешь, не говори, не надо! — принялась его успокаивать Ира. — Напугали мальчика, да? Ну, молчи, молчи!

Сергей молчал и думал, что он правильно сделал, придя сюда. Да, она его спасла, она его всегда спасала в трудные минуты, в тяжёлые деньки. Она вытягивала его из беспробудных запоев и беспричинных депрессий, она вливала в него новую жизнь и выпускала в неё. А он уходил. И пока все было нормально, не вспоминал о ней. Но очередная беда гнала его под крылышко.

— Я люблю тебя, — проговорил он нежно.

— Ещё бы, — согласилась она.

Ему бесконечно повезло с ней. Но он сам не осознавал этого. Ира была необыкновенно хороша: и высока, и стройна, и налита там, где требуется налитости. Она вполне могла участвовать в любом конкурсе красоты… правда, возраст был уже не тот, на конкурсы брали пятнадцати-семнадцатилетних, а ей за тридцать, но все равно! Она была настоящей красавицей. Не совсем счастливой, неудачливой в жизни и не ценящей своей красоты. Но таких оставалось совсем мало. И почти что и не оставалось. Все понимали — это жизнь, с жизнью не справиться, она сама диктует законы, И все равно было обидно. За три-четыре последних года из страны вывезли всех более или менее симпатичных женщин. Поначалу с помощью всевозможных конкурсов отбирали для секс-шоу и прочих представлений на западе самый качественный товар, потом этим товаром начали набивать все публичные дома третьих стран. Одновременно расплодилось множество контор и конторок, агенств и брачных бюро, через которые каждой желающей — красивой желающей — обеспечивался муж за границами страны. Поначалу отбою не было от претенденток, брачные конторы зарабатывали бешенные деньги, женская плоть распродавалась во все концы света: брали жёнами, наложницами, подругами, манекенщицами, брали в гаремы и дома моделей, в гольфклубы и массажные заведения, брали везде! Брали все, что можно было забрать… Ну и выбрали! Назад, разумеется, никто не возвращался. Оставались дурнушки, неудачницы, обременённые чадами, алкоголички и наркоманки — от этих везде отказывались, могли своих предложить. Короче, оставались те, кто не сумел пристроиться, кто даже на самый захудалый конкурс, где оспаривались места сто двенадцатых по счёту жён-наложниц для нищающих папуасов, не мог пройти в силу своей явной малопривлекательности. Такие как Ира были единицами, случайно уцелевшими. Ей четырежды приходили приглашения из афро-советских и арабо-советских совместных контор. Но она стеснялась пойти туда. Она оставалась, наверное, единственной невывезенной блондинкой. Тут и американцы с европейцами, и австралийцы с новозеландцами маху дали — пока они разглядывали фотографии «желающих соединиться узами с заграничными мужьями», африканские царьки и вожди перекупили всех светловолосых, а конкурентами им были лишь арабские шейхи и их подданные. Страна обезлюдела, ибо без женщин — какая же страна. На телевидении держали, правда, двух теледив. Но никто не знал, где они живут на самом деле и сколько им платят. В основном же и на экранах последнее время маячили труженицы в жёлтых робах. Они были хорошие и добрые женщины. Они могли народить ещё хоть сотни тысяч красавиц? Но от кого?! Сергей сам слушал сообщение ТАСС о том, что за последние полтора месяца в стране родился лишь один здоровый мальчик и две здоровые девочки, да и те с умственными отклонениями и глухие. Все прочие рожали монстров. Химическая промышленность и разливанное море бормотухи делали своё дело.

— Я люблю тебя, — снова прошептал он, положив ей руку на грудь, чмокнул в щеку. — Я всегда буду тебя любить.

— Слыхали, — вздохнула она. — Ты лучше скажи, где пропадал?

Сергей навалился на неё, зажал рот губами. И еше раз овладел ею — на этот раз размеренно, неспешно, смакуя сзмую малость и осыпая её ласками и поцелуями. И лишь потом он ответил глуховато, без интонаций:

— Везде, Ирунчик, и в психушке, и в тюряге, и на том свете, все равно не поверишь.

Но он ошибался — любимые жекщкны готовы верить во что угодно, лишь бы только им раскрывали душу, делились с ними. И она вытянула из него все, что могла. Вытянула и подвела черту:

— Значит, так и должно было случиться. Пора тебе обратно в твой параллельный иди как там, перекрёстный, что ли, дурдом! А как тебя вышибут оттуда, давай ко мне, приму!

Сергей больно ущипнул её за бок. Но она не вскрикнула, лишь выгнулась кошкой. Насела на него и заставила подчиняться себе — она умела это делать. А он почему-то вспомнил безумную даму с козьими грудями и золотыми зубами, вспомнил мужика в майке — и ему стало искренне жаль их. И ненормального «дохтура» стало жаль, и субтильных, юнцов с их пассией, и недоверчивую женщину со скалкой, и даже голую старуху с сухой мочалкой. Да, все они были настоящими сумасшедшими, клиническими. Им было хорошо! Они не понимали, что они больны, хотя и страдали по-своему. Но куда деваться ему, здоровому, обложенному со всех сторон! Или немного подождать, мозг ведь не железный, он не долго будет выдерживать нагрузки, он лопнет, взорвётся, в нем поселится нечто химерическое, обзываемое синдромами и прочими гадостями…

Ирина вздрогнули и заплакала. Он не ожидал такой реакции, это было слишком. Волна щемящей жалости побежала по позвоночнику, сковала тело. Он целовал её губы, шею. глаза, ловил ртом каждую слезинуу. Он любил её, как никого и никогда, все остальные были её тенями, её отражениями, да, когда он ласкал их и упивался их плотью, он был с ней, даже если и не вспоминал её имени, глаз и рук, все равно он был с ней. Она для него заменяла всех женщин.

— Так что же делать? — спросил он, зарываясь носом в её светлые волосы.

— Ты не вырвешься из круга, пока не разберёшься с этим проклятым сугробом, понял?! Тебе надо довести дело до конца, Сереженька, до самого кончика, надо размотать клубочек!

— Ты что-о?! — вскрикнул он.

И отпихнул её от себя. Отпихнул её так, что она скатилась с дивана, застыла на зеленом паласе — обнажённая, вздрагивающая, прекрасная.

— Ты меня угробить решила?! — прохрипел он, нависая над ней, готовый ударить её. Нет, не ждал, не ждал Сергей от неё такого, думал, пожалеет, подскажет, как уберечься, укроет. А она…

— Бегай, бегай, — проговорила она, кривя губы. — Трусливая жертва распаляет преследователя. Давай, жми во всю свою заячью прыть!

Он слетел с дивана, схватил её за волосы и принялся мотать из стороны в сторону, ударяя головой о края подушек, о стул, ножки стола. Но она молчала, не сопротивлялась. Тогда он поднял её и бросил на диван, бросил лицом вниз. Одним движением вырвал из брюк тяжёлый кожаный ремень с массивной пряжкой, размахнулся и со всей силы ударил по спине, потом круглым вздымающимся двумя полушариями ягодицам. И опять! И ещё раз! Красные рубцы ложились на нежную белую кожу и вдоль и поперёк. Но она молчала, лишь вздрагивала и вжималась лицом в подушку — та на глазах темнела от слез.

— Получай! — орал обезумевший Сергей. — Получай, сука! Я убью тебя! Ты куда меня толкаешь, на что?! Ты была там?! Ты не была там! А меня опять посылаешь! Это ведь ад, это ведь пытка! На! На тебе! Может, это они тебя подговорили?! Отвечай! Убью! Убью и сам к черту повешусь на этом ремне!

Он до того распалился, что не удержался на ногах, упал на неё. Но и на ней не удержался, полетел вниз, на палас. Ухватил её за ногу, опрокинул на себя, грохнулся. И вымещая злость от своей оплошности, нескладности, впился в неё руками, сдавил, сжал. Она была горяча, так горяча, словно у неё был жар, нет, при жаре так не бывает, её будто из расплавленного олова вынули. Он навалился на неё. Она стала отбиваться, пнула его ногой в живот, ударила по лицу — да так, что чуть голова не отлетела, потом она вцепилась обеими руками в его шею и принялась душить. Они озверели оба, они рычали, кусались, катались по паласу, сцепившись, перевившись, не понимая уже, где чьи руки и ноги. И кончилась эта лютая схватка тем, что они опять слились, поддались единому ритму, застонали в один голос от нежности и страсти. На этот раз все произошло быстро — слишком много сил было истрачено.

И стоило им только застыть, остановиться, расслабиться, как она прошептала ему в ухо сдавленно и зло:

— Ты должен сделать это! Иначе они тебя убьют!

Сергей молча отвалился от неё, закрыл глаза. Ему было все равно.

— А заодно я тебе дам записочку к настоящему врачу, он посмотрит. Но не надейся, дружок, у тебя все в порядке с мозгами!

Когда Сергей вернулся домой, бутыль стояла на письменном столе. Стояла и чуть посвечивала тёмными матовыми боками. Разумеется, она была полна. И пробочка торчала на месте.

— Все по новой! — прошипел Сергей.

Он схватил бутыль за горлышко. Пошёл на кухню. И швырнул её в мусоропровод. Но не отгремел ещё звон и звяк, а из зева мусоропровода уже высунулись два мутных глаза на морщинистых стеблях.

— Ну нет! — взвизгнул Сергей по-бабьи. И резко хлопнул крышкой.

Её краем перешибло стебли, и глаза шмякнулись на линолиум, раскатились — один под стол, другой к раковине. Но было поздно. Из всех щелей мусоропровода уже сочилась зелёная поганая слизь, сочилась тоненькими ручейками-соплями, свисала, болталась, дрожала, вытягивалась, обрывалась и застывала на полу каплями.

— Опять неудачный переход? — с идиотской ухмылкой изрёк Сергей.

Лужица ещё не стеклась в единое целое. Но голос прозвучал, как и обычно, прозвучал гундосо и гадко:

— Нет, почтённый, сегодня все в норме. И вы напрасно так поступаете, вы же интеллигентный в какой-то мере человек!

— Вот именно, в какой-то мере! — сказал Сергей и уселся на стул. Он просто не знал, как бороться с зелёным гадом, иначе бы он его давно отвадил.

— Созрели, значит? — решил зелёный, вытягиваясь наполовину из лужицы. В вопросе его почти не было вопросительных интонаций. — Будем вызывать оператора?!

Сергей взвился над стулом. Его как током ударило, кровь отлила от головы.

— Ну уж нет! — выкрикнул он.

Бросился в прихожую. Нацепил куртку. И пулей вылетел из квартиры. На лестнице он вытащил из кармана бумажку с адресом, который дала Ира. Это была его последняя надежда.

До психиатра-кооператора пришлось пилить через весь город. Транспорт уже полгода почти не работал. И потому Сергей надеялся в основном на собственные ноги, на попутные грузовики. Две остановки он проехал на метро. На большее не хватило электричества, его отключили, и поезд встал, не доехав сотни метров до станции «Марксистская». Пришлось выпрыгивать и идти пехом.

С метрополитеном творилось что-то неладное. Вход в него был открыт с утра до ночи. Но поезда ходили редко — пять-шесть за день. Говорили, что надо строго экономить электричество. Вот и экономили. Зато все станции были забиты разношёрстной бродячей публикой. Кого только ни было в подземке: и пьяницы, и калеки перехожие, и бандитского вида парни и девки, и проститутки последнего, самого низшего разряда, и наркоманы… Порядочные люди боялись заходить даже в наземные сооружения, не то что спускаться вниз. Во мраке неосвещаемого подземелья постоянно стояли крики, ор, визг, постоянно, с утра до ночи и с ночи до утра кого-то там насиловали, мордовали, грабили. Блюстители порядка не вмешивались в ночную и дневную, но такую же тёмную, жизнь обитателей подземки. Казалось, они специально даже загоняют вниз неблагонадёжных с поверхности. Наверное, они были правы — пора уже городу отделить честных людей от мрази, вот и образовались два уровня, вот и обособились два полюса… Но поезда все же ходили.

Сергей не боялся обитателей подземного мира. Чего с него взять?! Разве что рожу намылить! Так это и наверху не хуже сделают, он на своей шкуре попробовал, и не один раз. И все же сердце замирало.

Вот и теперь в полумраке вагона к нему подошёл какой-то тип явно восточной наружности и начал тереться ногой о его ногу, пуская изо рта слюни. Сергей отпихнул типа. Но тот поскулив немного, опять подрулил к нему, заглянул в глаза своими синюшными сливами, робко прижался.

— Пошёл вон, мразь!

Сергей врезал типу в челюсть. Тот полетел в другой конец вагона, сбивая с ног редких пассажиров. Тут поезд и встал. Сергей выпрыгнул в открытые двери. И побежал к станции — ему не нужно было никаких продолжений.

— Угостите папироской! — прожурчало одновременно с обеих сторон. — Ка-акой ынтэрэсный мущ-щина-а!

И на руках повисли две раскормленные пьянющие бабищи. Сергей почувствовал чью-то лапу в кармане.

— Нет там ни хрена! — раздражённо выдавал он. — А ну пусти!

Одной он ударил локтем в грудь — та сразу зашлась в чахоточном кашле, другой кулаком заехал в переносицу — и она успокоилась, отстала и зауважала «мущщину».

Наверх Сергей выбрался без приключений, спокойно. Его лишь слегка обблевал на неработающем эскалаторе сползающий сверху мужик в папахе. Из мужика хлестало как из ведра, видно, он выглушил не меньше бочки пива.

— Чего ты, фраер дешёвый! — крикнул он Сергею, бессмысленно пуча на него глаза. — Пролетариев обижа-ать?!

— А ничего! — заявил Сергей. Он сорванной с головы мужика папахой тщательно вытирал блевотину — край куртки и брюки удалось отчистить. — Пролетай мимо,гнида!

Мужик не стал дожидаться, покатился меж тусклыми фонарями вниз. Сергей бросил ему вслед папаху.

— Катись, тухлятина! — крикнул вдогонку.

И побрёл наверх.

Через сорок минут он звонил в дверь настоящему, опытному врачу-психиатру — Ира не могла его обмануть, она никогда не обманывала.

Засовы и запоры открывали и отодвигали очень долго, со звяком и скрипом. Наконец дверь распахнулась.

— Заходи! — послышалось из-за неё.

— Что это вы на «ты» со мной?! — возмутился Сергей. — Мы с вами из одного горла не пили и свиней не пасли вместе!

— Э-хе-хе! Где они теперь, эти свиньи-то?! Повывезли все и на развод не оставили. Я последнего разу едал поросятину скоромную лет эдак…лет эдак… — говоривший так и не вспомнил, сколько лет назад он ел «поросятину». Зато разъяснил другое: — А с больными мы со всеми на «ты», так уж заведено!

— А вы уже знаете, что я больной? — снова возмутился Сергей.

— А как же?! Самый что ни на есть! По глазам вижу — идиот законченный!

— Вот как?! — опешил Сергей.

— Ну, а как же ещё? Вы ведь за диагнозом пришли, верно?

— Верно?

— А какой нормальный человек пойдёт за свои собственные денежки к тому, кто его может в дурдом запрятать, а?!

В прихожей было темно. И Сергей не видел, с кем он разговаривает. Логика в словах хозяина квартиры была.

Но Сергей не мог так просто сдаться.

— Вы же частник, — проговорил он ехидно.

Из темноты сокрушённо вздохнули, убедившись, видно, что пришедший и впрямь идиот.

— А частник, по-вашему, перед властями отчитываться не обязан, а?! Его не проверяют?! Да вы, похоже, ещё и олигофрен. Отцы, деды, прадеды, братья, дяди, небось, все алкоголики, верно?!

— Вы это бросьте, — заявил Сергей решительно.

— Хоть брось, хоть подними — а в роду вашем, знать, все дебилы? Или с вас пошло, с вас поворот по фазе приключился?!

Сергей развёл руками. Нахмурился.

— Вот тут вы в точку попали, — сознался он. И поспешно добавил: — Но вообще-то я не уверен.

— Зато я уверен! Я по одному только вашему синюшному носу могу всю историю болезни расписать: с детства астено-адинамический синдром, в подростковом прибавляется ипохондрический, кататонический, аментивный, в юношестве все множится на алкогольные психозы и возбуждения галлюцинаторно-параноидные плюс сексуальная сверхлабильность, верно? Верно! И все это на олигофренической базе. Короче, идиот — он и есть идиот!

— Но-но, потише вы! — озлобился Сергей. Слишком уж прямолинеен был врач. Даже если все это правда, нельзя же так вот, в лоб! — А нос у меня прищемлённый… э-э, дверью.

— Нормальным людям носов не прищемляют, — прокурорским тоном изрёк диагност. И добавил брезгливо: — Впрочем доктор вас осмотрит.

— А вы кто? Разве не доктор?! — удивился Сергей.

— Я тут в очереди сижу, — раздалось из-за двери.

Сергей протиснулся внутрь. Его глаза уже привыкли к темноте. Но никакой очереди в полутёмной прихожей он не увидел. Прихожая была большая, почти зал. Но в ней стояла одна-единственная табуретка, а на табуретке восседал плотный лысый человек с короткими ножками, которыми он болтал в воздухе.

— И много народу на приём? — поинтересовался Сергей.

— А то не видишь! Я вон четвёртые сутки сижу, а впереди шестнадцать тысяч шизофреников, дебилов и идиотов навроде тебя.

Сергей не стал выяснять подробностей. Он лишь протянул многозначительно:

— Значит, вы пациент, так-с!

Коротышка вскочил с табуретки и погрозил Сергею сморщенным кулачком.

— Я — главный консультант в первую очередь, а уже потом пациент. Не стойте на проходе, вам ноги оттопчут! Эй, санитары, уведите же идиота! Живей, живей, он тут передавит всех!

— Лучше пусть пропустят без очереди, я буйный, могу покалечить! — сказал Сергей самым ужасным голосом, на какой он только был способен.

Пациент-консультант поджал ноги и кивнул.

Сергей прошёл к беленькой двери. Постучал. И приоткрыл её.

3а большим столом, покрытым бархатной скатертью с золотыми кистями, водрузив оплывающие слизью локти на массивные плюшевые подлокотники антикварного кресла, сидел зелёный. Сидел и трясся. Вид у него был усталый и грустный.

— И стоило тащиться через весь город? — поинтересовался он, склоняя дрожащую голову набочок.

Сергей сел там, где стоял — прямо на замызганную, не вяжущуюся с прочей раскошной обстановкой циновку. Челюсть у него отвисла, руки опустились.

— Ну чего вы мечетесь?! Чего вы нервничаете и дёргаетесь?! Не надоело?!

Зелёный встал с кресла, забрался на стол, уселся потурецки — спина его выгнулась дугой, глаза свесились чуть не до колен.

— Ну почему вы решили, что вы ненормальный, почему?! — вопросил он как-то особенно жалобно. — Какие у вас на то основания? Подумайте, разве можно обмануть самого себя, убежать от себя?

— Мне надоело все это! — выпалил Сергей. — Надоело!

— Терпите.

— Не могу! Не хочу!

— Ну и что тогда?! — зелёный затряс водорослямиотрепьями. — В психушку? Так?! А вы знаете, что все психушки доверху забиты и без вас путешественниками в иных пространствах и измерениях?! Их там пруд пруди! Что изменится, если вы туда попадёте?!

Зелёный опять вздохнул глубоко и тяжело.

— А вы знаете, этот консультант, наверное, прав. Вы законченный идиот! — прогнусавил он.

— Ну и отвяжитесь тогда! — Сергей сделал попытку встать. Ноги его не послушались.

— Между прочим, это вы привязались к нам! — пояснил зелёный. — Это вы вошли в цикл, вы во всем виноваты. Мы сами не знаем, как от вас теперь отвязаться. Вначале ещё было интересно, мы изучали вас… а теперь? Вы для нас пустышка, ноль, меньше, чем отражение! Но вы везде суёте свой нос, везде лезете!

— Вот как?! — возмутился Сергей. — Понятненько! Издеваться надумали?!

Зелёный сполз по скатерти, задержался на золотых кистях — он опять стал текущей слизью, лишь пара глаз торчала перископами.

— Я вам не сказал всего, — начал он. — Но я скажу. Да, все психиатрические больницы и прочие подобные заведения забиты вашими коллегами. Но знайте, большинство из них на самом деле спятило, они не выдержали обрушившейся на них информации, не выдержали переходов и всего того, что ждало их в перекрёстных мирах. Они свихнулись от нечеловеческих мук и испытаний, от раздвоения, растроения, размножения реальности, ясно?! Их участь страшна! Вы себе не представляете. Они уже никогда не выйдут из этого состояния, кошмарные призраки будут преследовать их всю жизнь, до гробовой доски! Их циклы замкнуты намертво, они сами безнадёжны. Они корчатся в муках сейчас и будут корчиться в них, умирая! Но каждый мог выйти из цикла, каждый, вы понимаете?! Надо было лишь сделать это вовремя, не увлекаться игрой! Не пытаться выяснить невыяснимого, не распутывать нити, которая не может распутаться в принципе, понимаете?!

— Вы все врёте! — заорал Сергей и вскочил на ноги.

Он бросился к двери, дёрнул за ручку. Но дверь была заперта.

— Нервишки, нервишки, — прогундосил зелёный. — Не надо психовать. Вы никуда не выйдете, пока вам того не разрешат. Слушайте! Бросьте все! Вышвырните в мусоропровод, в помойку ваши гильзы, обрывки, шип этот дурацкий! Порвите свой список! Не надо больше сшиваться у сугроба! Неужели вам не ясно?! Вы же смертник! Вы же все время лезете на рожон, все время испытываете судьбу. Но нельзя долго ходить по обрыву, неужели непонятно?!

— Не ваше дело! — взъярился Сергей. — Заткнись, гнида зелёная! Молчи!

Дверь распахнулась. Но никакой прихожей за ней не было. Лишь снег — грязный, заплёванный, затоптанный городской снег. И серые унылые стены домов с заколоченными по первым этажам окнами.

«Нет, не зеленые слизни будут распоряжаться моей судьбой, не они! — застучало в голове Сергея. — Только я сам. Да, я сам, и никто иной! — Он остановился, задумался. — Хотя нет, есть ещё Один, пускай Он тоже позаботится обо мне, вдохнул часть Своей Души, вот пусть и заботится, ведь не комок же я слизи, не клок бездушной материи! Ожививший меня должен и защитить меня!» Мысль тут же улетела из головы Сергея. На смену ей пришли другие, множество других мыслей, заслонили ту, затёрли, отодвинули… И он быстрым шагом побрёл в сторону дома, мимо сурового железного человека, стоящего почти на самой земле со сложенными за спиной руками. Человек этот пытливо всматривался вдаль, наверное, он там что-то видел. И кому же было видеть как ни ему — он все это затеял, пускай и любуется, вечно любуется, созерцая вымирающую землю, да, вечно, ибо его тело не принимала земля, а душу отвергали небеса, от неё отказывались даже в преисподней.

На обратном пути он решил заглянуть к давнишнему приятелю, которого не видел семь лет. С ним могло случиться всякое за это время, да, всякое, но Сергей думал лишь об одном исходе — он все раздевал мысленно приятеля, укладывал его в слякотную грязь, прикидывал. Было очень похоже, невероятно похоже! Вот сейчас он придёт к Славке, позвонит, а дверь откроет жена, заплачет, увидав его и скажет, что Славика убили, да-да, убили около месяца назад… или нет, она скажет, что он пропал без вести, что тело не обнаружено, именно так, ведь милиция не стала утруждать себя розысками.

Лифт не работал. И Сергей бегом взбежал на седьмой этаж. Застыл перед дверью. Сердце колотилось загнанно, на пределе. Но ведь надо же, надо! Он протянул руку, нажал на кнопку звонка. Тот не звонил. Пришлось стучать в дверь.

Открыл сам Славка, обрюзгший и полысевший, в фартуке, с половником в руке. Из глубины квартиры вырвался недовольный женский голос:

— Ну-у! Кого там черти принесли?! Чего застрял-то?!

Славка ошалело осклабился, стал вытирать засаленную руку о край фартука. По его голому лбу побежали две бисеринки пота, одна повисла на кончике носа.

— Серый! Старина!! Вот это встреча, мать твою за ногу!!! — разродился длинной тирадой Славка. Из-за ног его высунулся растрёпанный сероглазый малыш. Он сосал палец и недоверчиво пялился на гостя.

Сергей вздохнул. Круто развернулся и побежал по лестнице вниз. Можно было ещё одного вычёркивать из списка. Оставалось четверо! Совсем ничего — всего-навсего четыре человечка, четыре претендента на место в покойницкой… нет, уже не покойницкой, уже в земле! Или в воздухе, ежели сожгли в крематории. А может, и в каком-нибудь учебном классе, в студенческой аудитории — Сергей слыхал, что именно из бродяжек делают пособия, всякие там скелеты и муляжи. Впрочем, какие там студенты!

— Серый! Ты куда?! Постой! — неслось сверху. — Стой! же, псих ненормальный! Скажи хоть — зачем приходил-то?! Ну ты и пси-их!

Сугроба он обойти не мог. Слава Богу, народа почти не наблюдалось в окрестностях, постовых тоже. Сергей согнулся в три погибели, начал подрывать спластовавшееся, мощное основание. Он не щадил рук — копал и копал. Мусор летел направо и налево — основание было слеплено из бычков, плевков, семечной шелухи, бумажек от мороженого, спичек обгорелых и газетных комков. Попадались вещи и более экзотические, почти пропавшие в последние годы из обихода, как то — два разодранных презерватива или смятая фольга от сырка в шоколаде. Сергей отбрасывал все, его не интересовала сиюминутная помойная дрянь, даже и экзотическая.

Он уже разодрал руки в кровь, когда наткнулся на гильзу. Вытащил, поднёс к глазам. Гильза была совсем маленькая, от пистолета. Сергей разочарованно плюнул наземь. Но сунул находку в карман, авось пригодится.

Больше он не мог сидеть возле сугроба — и прохожие начинали присматриваться, и ноги мёрзли в летних лёгких ботиночках, которые ему выдала Ира перед уходом. Ботиночки были его собственными, у неё там вообще был целый склад его вещей. И наверное, не только его.

— Опять нажрался, малохольный?! — спросила у Сергея сердитая бабуся в чёрном. — У-у, ироды!

Спорить с бабусей не стоило. Ну её! Сергей встал, поплёлся домой. На сегодня хватит. Гильза противно бренькала в кармане среди медной мелочи. Сергей похлопал по караману, огляделся.

Идти через подворотню он не рискнул. Обогнул дома, приставленные друг к другу вплотную, и через чёрный ход ещё дореволюционного двухэтажного барака проник во двор.

У подъезда никого не было. И Сергей опрометью бросился к нему, открыл дверь, вбежал вовнутрь. И застыл. Его грубо остановили. Схватили за горло, сжали. От неожиданности он потерял способность к сопротивлению, лишь хлопал глазами. Рука была сильной, костистой. Но она сжимала горло не до конца, давала возможность дышать еле-еле.

— Отдай гильзу, падла! — прохрипело в ухо.

Хмырь-карлик смотрел на него снизу красными воспалёнными глазами и поигрывал своим тесаком. Руки у него были свободны, значит, за горло держал длинный хмырь.

— Добром просим! — просипел именно он, уныло и беззлобно. — Лучше сам отдай!

— А с этой сукой нельзя добром, — прорычал карлик в лицо, обдавая перегарной вонью, — ему надо кишки пустить наружу!

— Да-а, — уныло согласился длинный, — наверное, надо с ним кончать!

Рука клещами сдавила горло. Острие ножа упёрлось в живот. Хмыри не шутили, Сергей сразу это понял.

Он уже приготовился умереть. Но дверь вдруг открылась, и в парадное влезли два мужика с огромным шкафом в руках. Судя по всему, это были грузчики. Из-за шкафа нёсся сварливый бабий гомон — две женщины переругивались между собой и одновременно на чем свет стоял поносили неумёх-грузчиков.

Сергей рванулся. И выскользнул. Он не стал дожидаться, чем закончится дело. Он понял одно, хмырям не нужны были свидетели. Пулей взлетев наверх, он сунул ключ в замочную скважину, попал лишь с четвёртой попытки, захлопнул дверь, прижался спиной к косяку. И почувствовал, что он весь мокрый — пот тёк не только по спине, он промочил рубаху на груди, брюки, носки, даже в ботиночках, казалось, хлюпал пот. Но сердце билось радостно: ускользнул! ускользнул!! ускользнул!!!

Ещё через миг сердце сжало в тисках — обострившийся слух разобрал гулкие шаги по лестнице: бежали двое, бежали наверх. Сергей в бессилии заскрежетал зубами. Все! Конец! Ах, как тонка дверь! Не защитит она его, нет, не защитит! Надо бежать! Но куда?! Как?! Он ринулся через прихожую в кухню, намереваясь сигануть в окно — лучше смерть на асфальте, чем вот так, от рук этих подлых тварей, этих наёмных убийц! Но чтото остановило его… да, есть ещё один выход, есть!

— Отворяй, сучара! Отворяй живо!!!

В дверь принялись колотить с такой силой, что она ходуном заходила. Он не успеет, нет! Слишком мало оставалось времени, сейчас они ворвутся, через секунду, через миг! И все!!!

— Хрен вам!!! — заорал Сергей с такой нечеловеческой злобой, что в стену заколошматили соседи. — Хрен!!!

Он метнулся в комнату. Схватил бутыль со стола. Содрал пробку. И стал заливать в себя сатанинское зелье, заливать, не глотая — его обучил этому приёму старый приятель-забулдыга, обучил ещё лет восемь назад. И вот — пригодилось! Сергей вылил в себя пойло за мгновения. Его качнуло, бросило в стену. Но он устоял на ногах. Дождался, пока бутыль наполнится снова и, преодолевая слабость, головокружение, тошноту, опять приник к горлу сосуда.

— В лапшу порежу, падла! Все равно не уйдёшь!!!

С грохотом распахнулась дверь. И оба хмыря — коротышка в огромном драном ватнике с тесаком в лапе и длинный в макинтоше и с ломиком-фомкой — ворвались в квартиру, сокрушая все, что попадалось им под руки. Они кинулись на кухню, громя посуду, ломая жалкую мебель, застряли там — и это спасло Сергея. Он выглушил вторую дозу. И начал моментально трезветь. Бутыль прямо в его руках превратилась в хрустальный шар, засияла мириадами сот-миров, заискрилась. Ослепительное сияние разлилось под низким потолком хрущёвской хибары.

— Вот он!!!

Хмырь-карлик ворвался в комнату, весь искривился, осклабился, застыл на пороге, указывая на жертву корявым красным пальцем, гогоча, пуская пузыри из нечистого рта. Из-за спины карлика высовывался длинный. Его унылый нос-огурец сейчас торчал вперёд пистолетным дулом, приподнятая верхняя губа обнажала жёлтые стёршиеся клыки.

— Попался, падла! Все! Кранты тебе!

Сергей вспрыгнул на подоконник. А бутыль-сфера осталась на прежнем месте. Но теперь она висела прямо в воздухе, не касаясь ничего. Было похоже, что хмыри её просто не видят. Они медленно надвигались на Сергея, торжествующе ухмылялись, перемигивались. Они были уверены полностью, что жертве деваться некуда.

— Не-е, теперь я не зарежу тебя просто так, как курёнка, не-е, — тянул с блатными интонациями карлик, — теперя я тебя буду убивать долго и медленно, я из тебя, падла, голландский сыр сделаю, решето, мать твою!

Длинный занёс над головою свой лом, он был настроен решительнее и проще.

— Да уж, — промямлил он гнусно, — придётся вас на тот свет спровадить! Иного пути нет! Не обессудьте!

Рука с ломом начала опускаться — Сергей видел все как в замедленном кино. Острие тесака было нацелено ему в пах. И когда он, казалось, уже почувствовал прикосновение и того и другого, когда, казалось, голову заломило уже от тупой тяжёлой боли, а в паху резануло острой и жгучей, из срединного мрака сияющей сферы вырвался кривой и ржавый крюк на длинной железной палке. Крюк вонзился Сергею под ребро — и из сферы дёрнули, сначала слабенько, будто пробуя, а потом так, что Сергей потерял от боли сознание. Последнее, что он увидал, падая во мрак, было перекошенное от изумления, багровое, набрякшее лицо карлика-хмыря. И не лицо даже, а гнусная поганая рожа.

Наваждение третье

Гудун-Ку уже трижды заглядывал в Колодец Смерти. И все впустую! У него оставалась одна-единственная попытка, ведь число четыре — священное число тольтеков, и если он не выловит из Шибальбы кого-нибудь, его самого принесут в жертву кровавому богу Уитцилопотчли. Трижды уже из-под подножий Малой пирамиды раздавались глухие недовольные воздыхания, бог гневался.

Да и столпившиеся вокруг пирамиды зрители, окружённые рядами жрецов-исполнителей, колоннами палачей-любителей и восседающими на каменных столбиках стражами-карателями, проявляли беспокойство и откровенно роптали. Их собрали почти изо всех перекрёстных миров, выволокли из самых различных временных уровней, чтобы затем выборочно вернуть восвояси — слава о Мире старого бога Ицамны должна была прокатиться по всем закоулкам Внешних миров! Да, именно должна! Недаром же с утра до ночи здесь лилась человеческая кровь, лилась для утехи создателей Всего Сущего! Но мало было богам человеческих жертв, мало! Им требовалось кое-что послаще, повесомей. И потому, наверное, прошлой ночью Большому Жрецу Кецалькоатля, прислужнику Змея, Покрытого Перьями, было пророческое видение.

Он позвал к себе Гудун-Ку и, почти не разжимая старческих губ, сказал:

— В высыхающих трясинах Шибальбы, сумеречного Царства Мёртвых, бьётся в ужасающих судорогах Исполинский Прозрачный Червь. Если он пожрёт всю кровь, все трупы, сбрасываемые в Колодец Смерти, он обретёт невероятную силу и вырвется из Шибальбы, чтобы поглотить и весь наш благостный мир, Мир Ицамны!

Гудун-Ку почтительно преклонил колена перед Большим Жрецом. И ударился головой о мраморную плиту в знак подчинения. Гудун-Ку не был законорожденным тольтеком. Заклинатели владык Подземного Мира, свирепых богов Болон-Ти-Ку, выловили его ещё младенцем в смежных областях Шибальбы. Тогда он был милым головастиком, улыбчивым и клювастым. Но к совершеннолетию Гудун-Ку развился в могучего и красивого зверочеловека. Он был вдвое выше самого рослого тольтека. Мускулистые руки свисали почти до земли. Львиная грива прикрывала его крутые, бугристые плечи. Два зелёных глаза светились изумрудами. Пучок перьев торчал изо лба, с красотой их могли сравниться лишь павлиньи перья. А клюв стал огромен и страшен, изогнутым долотом он свисал вниз. По семь когтистых пальцев было на руках Гудун-Ку, и каждый был унизан перстнем с драгоценным камнем — всеми цветами радуги переливались перстни. Но Гудун-Ку воспитывался среди тольтеков с самого детства и считал себя тольтеком, никем иным. Он в два раза тщательнее соблюдал все обряды, втрое ревностней исполнял ритуальные действа. Его все любили. Не было исполнителя искусней и талантливей.

— Принести гарпун Хун-каме! — выдавил Большой Жрец и хлопнул в ладоши.

Прислужники приволокли, сгибаясь от тяжести, железный зазубренный гарпун, выкованный самим подземным богом.

— И копьё Вукуб-каме! — Жрец снова хлопнул.

Шестиметровое складное копьё с изогнутым острейшим наконечником прислужники не смогли поднять, они его тянули,по плитам, выбиваясь из сил, видно, только самому Вукуб-каме, демону Шибальбы было по руке смертоносное орудие.

— Возьми! — приказал Большой Жрец. — Ты должен выловить Прозрачного Червя, прежде чем Солнечный Диск коснётся верхнего рога Тескатлипоки.

Гудун-Ку поклонился и, взвалив на одно плечо гарпун, на другое копьё, ушёл. Он все понял. С Большим Жрецом не спорят. Он всю ночь провозился, прилаживая к концам копья и гарпуна тончайшую витую проволоку — Колодец Смерти был глубок, а проволоки у Гудун-Ку было всего пять мотков, если Червь уйдёт в глубины Шибальбы, его ни за что не достать!

С первыми лучами Солнца, когда ещё только начали кнутами и плетьми сгонять к подножию пирамиды приглашённых, Гудун-Ку поднялся по крутой лестнице наверх. Солнечному Диску ползти до верхнего рога каменного изваяния Дымящегося Зеркала, Тескатлипоки, было ещё очень долго. Но Гудун-Ку забросил гарпун в Колодец.

Из чёрного зева валил едкий дым, доносились стоны, вопли духов подземного обиталища, несло смрадом… но гарпун болтался словно в пустоте. И потому когда он вдруг застрял в чем-то через целую вечность после броска, Гудун-Ку дёрнул на себя конец витой проволоки, дёрнул со всей силы. Гарпун вылетел молнией, всего лишь полчаса после рывка он нёсся по жерлу Колодца Смерти, а вырвался… и тут же упал на плиты. В иззубренном острие торчал чёрный дымящийся шмат полуразложившегося мяса. Сорвался проклятый Червь! Сорвался, если только это вообще был он!

Но через минуту Гудун-Ку был уже спокоен. Он забросил копьё Вукуб-каме. И уселся на вершине Колодца Смерти, уставился на застывших в молчании зрителей. Он ещё никогда не видал такой пёстрой толпы. Кого в ней только не было: и волосатые, грязные гардизцы с Рогеды стояли, разинув рты, и пелигианцы всех уровней, жабообразные и бесконечно тупые, и звероноиды с Гадры, облезлые, плешивые, и гадкие, и человекоящеры с подводных рудников Гиргеи, и морщинистые залузбарцы, одноглазые и одноногие, и полумифические земляне всех времён и племён, в папахах, тюбитейках, перьях, платках, шляпах и вообще без ничего, но в основном стояли отражённые человекообразные, двуногорукие, двуглазые, рогастые, носастые и любопытные.

Гудун-Ку разглядел в зверолюдской массе отражённого земного инко-тольтека, почти что родственника, — знающие тольтеки поговаривали, что на полумифической, нереальной Земле жили существа, почти во всем повторяющие обитателей Мира Ицамны, даже не верилось!

Через час Гудун-Ку вырвал копьё, унизанное трупами шестнадцати мегаантропов. Это была откровенно неудачная попытка. Большой Жрец, восседавший на Великой пирамиде, наблюдавший за исполнителем, послал из Магического Кристалла фиолетовый луч. Луч сбил половину правого рога с головы Гудун-Ку и опалил крайние перья. Это было очень неприятно, хотя и почти не больно. Так оплошать! Гудун-Ку бросился к трупам и на глазах у всех разорвал один, самый жирный и налитой, своим огромным клювом, разорвал в клочья, разбрызгивая по сторонам мерзостную чёрную спёкшуюся кровь. Остальные трупы он побросал с пирамиды жрецам-исполнителям, те быстро расправились с ними, вымазав бурой жижицой лица каждого из приглашённых. Большой Жрец благосклонно кивнул седой мохнатой головой и улыбнулся, обнажая единственный ядовитый зубклык, жёлчь потекла из его рта ручейками, а это был добрый знак.

— Он не хочет ловить Червя! — выкрикнул снизу какой-то смельчак из гиргейцев.

Стражи-каратели тут же попрыгали со столбиков и задушили наглеца. Но делали они это без охоты, без рвения, видно, им самим не нравился сегодня любимец-исполнитель.

На третий раз Гудун-Ку бросил гарпун Хун-каме. Заглянул в Колодец. Лицо тут же опалило пульсирующим огнём подземного царства. Он отпрянул, повёл рычагами, к которым крепилась витая проволока. Внизу начинали роптать. Но он не слушал. В конце концов, каждому суждено рано или поздно стать избранником кровавого бога Уитцилопотчли. И если его час придёт сегодня, значит, божество смилостивилось к нему, и надо только радоваться.

— Он бездельник! — орали из толпы.

— Дармоед!

— Трюкач дешёвый! Шарлатан!!!

— Заменить исполнителя!

— Самого его в Колодец!

Стражи-каратели не успевали душить вольнодумцев — у многих от напряжённой работы полопались удавки, приходилось расправляться с горлопанами собственными руками. Это было нелегко. Но Большой Жрец не вмешивался. Молчаливым истуканом восседал на Алмазном Троне Великой пирамиды. И лишь временами фиолетовый луч Магического Кристалла испепелял кого-нибудь.

— Попался! — прохрипел наконец Гудун-Ку. И рванул рычаги на себя.

Гарпун возвращался долго. Но когда он вырвался из Шибальбы с извивающимся на его конце чёрным существом, все невольно отпрянули, вздох ужаса прокатился по толпе. На конце гарпуна бился в конвульсиях сам Аргавар Блистательный! Да ещё в подлинном своём обличий! Из матово-чёрного, покрытого хитином, бочкообразного тела торчали смертоносными крючьями шесть пар рук и шесть пар ног, усеянных сверкающими агатовыми когтями. Двенадцать чёрных перепончатых крыльев бились в воздухе, порождая ураганы и смерчи. Сегменты жёлтых пронзительных глаз высвечивались изо всех суставов и из шарообразной голой, усеянной шипами, полипами и жвалами, головы!

— Во-он! Все во-о-он!!! — проревел Аргавар.

Сорвался с гарпуна. Набросился на Гудун-Ку. Но тот уже выставил перед собой Секиру Справедливости — божественный неотразимый топор Кецалькоатля. Спорить с обладателем Секиры не полагалось, это было просто бесполезно. Лишь Большой Жрец мог развеять чары Секиры Справедливости. Но Большой Жрец был на стороне Гудун-Ку.

Аргавар Блистательный зашипел оглушающим шипом, так, что у большинства приглашённых полопались барабанные перепонки, испустил зверский вопль, потрясший небеса, и прыгнул обратно в Колодец Смерти. Ещё долго из мрачного жерла доносились заклятия и скрежет.

— Сбросить его самого в Колодец! — не сдавались наглецы.

Палачи-любители помогали карателям — толпа приглашённых должна была быть покорной и молчаливо внимающей, всякого, осуждающего Большое Таинство надлежало изъять из неё навечно. Но не редела толпа, не редела! Видно, все новые приглашённые прибывали из иных миров. И весело хлестали кнуты по их спинам, игриво прохаживались по головам и плечам свистящие небесными соловьями плети. Ни что не могло испортить празднества!

Гудун-Ку долго готовился к четвёртому забросу. Уже подкрадывалось Солнце к нижнему рогу молчаливого Тескатлипоки, Уже легли мрачные тени на змеиную голову скалящегося Кецалькоатля и высветили отражённые лучи вздетую к небесам грудь богини земли Тлальтекутли, из чьего тела Ицамна сделал землю, а из волос — деревья и травы, из глаз — колодцы и озера. Тяжело вздохнула Тлальтекули, и взвился над окраинными вулканами чёрный пепел, застилая окоемы неба.

А Гудун-Ку не спешил. Он поводил рычагами, подтягивал витую проволоку, стучал клювом по краю колодца. Он не хотел рисковать. Раз Большой Жрец повелел достать Исполинского Прозрачного Червя, он его достанет! Хоть с самого дна Шибальбы, хоть из высыхающих трясин Царства Мёртвых, но достанет!

И вот копьё зацепилось за что-то хлипкое, червеобразное. Гудун-Ку осторожно, боясь спугнуть удачу, повёл рычагами, попробовал натяжение проволоки. Да, добыча зацеплена! Пора! Резким движением он вывел рычаги до отказа за спину. Рванул обеими могучими руками проволоку. И минуты не прошло, как копьё с крюком показалось из жерла Колодца. Гудун-Ку ухватился за Секиру… Но похоже, надобности в ней не было. На крюке трепыхалось двуногое и двурукое человекообразное существо, бледное, но совсем даже не прозрачное.

— Какой это Червь?! — выкрикнули снизу.

— Шарлатан! Мошенник!

— Давай Исполинского Червя, этот никакой не исполинский!

Гудун-Ку растерянно развёл руками. Вспыхнули всеми цветами редкостные перстни. Затряслись на голове остатки перьев. Клацнул клюв. Гудун-Ку не знал, что сказать, он не знал и — что подумать!

Голос Большого Жреца прозвучал неожиданно, словно гром из тучи в ясный день.

— Это и есть Исполинский Прозрачный Червь! — провозгласил Жрец. — Это и есть любимейшее лакомство богов! А сомневающиеся пусть вглядятся внимательнее. Смотрите, невежды, разве не громаден этот монстр для червя?!.

— Громаден!!! — проревели хором стражники, жрецы и палачи-любители.

— Огромен! — подхватили все остальные. — Просто исполин! Чудовищно громаден!!!

— А в подземных трясинах он раздувается и вовсе до невиданных размеров, он заполняет собою Обитель Мёртвых! Эта Исполинская гадина бесконечна!

— Бесконечна-а-а!!!

— И прозрачна! — устало выдохнул Большой Жрец. На зубо-клыке у него висела жёлтенькая капля яда. Мохнатый ворс на голове торчал дыбом. Он тяжело опустился на кресло. И благосклонно взглянул на Гудун-Ку. Тот склонился в поклоне.

— И ничего не прозрачен! — завопил какой-то смутьян снизу.

Его тут же придавили. Но великодушный Большой Жрец все же пояснил толпе:

— Вот раздуется — и будет прозрачным! Истинно вам говорю — это и есть чудовищный, несущий всему миру гибель, бездушный и зловредный, всепожирающий и ненасытный Исполинский Прозрачный Червь!

Толпа замерла в оцепенении, смертельный ужас сковал её. Даже окраинные вулканы прекратили извергать лаву и пепел, притихли. Солнечный Диск, словно пронзённый серебрянным остриём, висел на верхнем роге мрачного бога Тескатлипоки.

Сергей открыл глаза. И тут же их закрыл опять. На него смотрела такая жуткая морда, что в сравнении с ней багровая харя хмыря-карлика представлялась ангельским ликом. Это уж точно — галлюцинация, решил Сергей.

Во всем теле поселилась лютая боль. Было такое ощущение, будто насквозь проткнули, а потом запихали в мешок и бросили вниз с гигантской крутой лестницы. Сергей попробовал шевельнуть рукой — не тут-то было! Опять связали! Опять мытарства начинаются… Начинаются? Нет, они и не кончались. Слава Богу, хоть от хмырей удалось удрать! Лучше уж немного помучиться, чем быть «порезанным в лапшу».

Сергей осторожно приоткрыл один глаз — жуткая морда не пропала, наоборот, стала больше, видно, при двинулась поближе. Каких же только уродов ни рождает белый свет! Сергей опять зажмурился. Но два круглых немигающих глаза над огромным клювом стояли перед его внутренним взором как наяву.

Обдувало свежим ветерком. Сергей сообразил — он где-то на открытом пространстве, не в подземелье во всяком случае и не в пыточной. Уже хорошо! Лежать было неудобно — ноги свисали вниз, под затылком ничего не было, твёрдое холодное ложе упиралось лишь в спину, ягодицы и верхние части ног.

— Где я? — спросил Сергей.

Клювастый отпрянул, он явно не ожидал вопроса, а может, просто испугался. Со всех сторон донёсся приглушённый гомон, какой-то посвист, звуки сочных ударов, стоны, шипы, вскрики.

Сергей повернул голову. И увидал внизу, под собой, целое море народа. Причём народ был странный: среди нормальных, обычных людей стояли такие страхолюдины, такие образины, что и смотреть не хотелось. На возвышениях в толпе сидели обритые наголо мрачные типы, краснокожие и все как на подбор крепкие, в руках они держали чёрные петли. Все остальное сливалось в общей пестроте и навороченности.

— Бледный Червь проснулся! — провозгласил некто невидимый с таким пафосом, словно он возвещал начало новой эры.

— А-а-а-а!!! — загудела толпа и подалась назад, топча слабых, сшибая краснокожих со столбиков. Но уже через минуту она успокоилась, застыла. И снова послышались посвисты.

Сергей увидал суетливых тощих людей в набедренных повязках. Они размахивали кнутами и плетьми, рассыпая удары безо всякого порядку, как придётся. Но он не понимал, что происходит и почему он лежит посреди этого людского моря.

Он повернул голову в другую сторону. И увидал среди такого же людского моря высоченную ступенчатую пирамиду. На её вершине стоял величественный трон. А на троне восседало настоящее чудовище в белой мантии. Было оно огромно и противно. Сергей сразу же отвернулся — лучше уж вообще ничего не видеть! Но он понял, что лежит на такой же пирамиде, но немного поменьше, лежит посреди всего этого народа, явно согнанного смотреть какое-то представление. Вот только в чем же оно должно было заключаться? Неприятные мыслишки зашевелились в голове.

— Бледный Червь проснулся! Пора приступать! — пророкотало ещё торжественней.

Огромный уродец, рогатый и клювастый, принялся скакать и прыгать вокруг Сергея, размахивая сверкающим узким топором на длинном древке. Он завывал и извивался, приседал и подпрыгивал, потрясал корявыми ручищами в сторону большущего каменного идола, словно взывал к тому или призывал его в свидетели. Чуть позже раздались рокочущие удары барабанов. Снизу поднялись какие-то голые люди в устрашающих масках, у каждого на боку висел барабан. Будто по команде они били колотушками в натянутую гулкую кожу, прыгали, раскорячив ноги, вертели головами.

Сергей и сам вертел головой, не поспевал за пляшущими. Он не сразу догадался, что пляшут-то они вокруг него! Да, он был в центре этого действа. Ряженные то напрыгивали на него со всех сторон с рыками и воплями, то отскакивали и опять начинали кружиться. Барабаны их не умолкали. Готовилось нечто явно неприятное — гостей и друзей так не встречают. Маски были одна страшней другой, сходство имели в одном — каждая была клыкаста и зубаста.

Бесконечный хоровод беснующихся мог свести с ума. Сергей лежал и дрожал, он уже понял, чем это должно кончиться. Уродец все ближе к его лицу, шее, груди подносил свой узкий топор, иногда сталь плашмя проскальзывала по коже, и у Сергея обрывалось сердце. Но когда он увидал, что каждый из пляшущих, не переставая наколачивать в барабаны, выхватил из-за пояса длинный и кривой нож, ему стало совсем плохо. От одного вида этих ножей можно было испустить дух — не стальные, не железные, не бронзовые, они были сделаны из кроваво-красного обсидиана, вулканического стекла-камня, лезвия их были грубы, покрыты иззубринами, изломами, шипами. Каждый нож был с локоть величиной. Сергей чуть не заплакал от обиды и бессилия, он с тоской вспомнил ровненький, красиво поблёскивающий тесачок хмыря-карлика и пожалел, что воспользовался услугами бутыли-генератора. Да, этими обсидиановыми ножищами нельзя было «порезать в лапшу», ими можно было лишь истерзать, изодрать в клочья.

Клювастый уродец, жонглировавший топором, закинул его за спину и тоже вытащил огромный нож с крючьями-зазубринами, зажал его в клюве, возвёл ручищи к небесам. Толпа взвыла как стадо разъярённых носорогов.

— Во славу Кецалькоатля! — проорал клювастый, выхватывая из своей жуткой пасти нож, занося его над грудью Сергея. — Пожри же его сердце, Великий Пернатый Змей! Выпей же его кровь, Уитцилоаотчли!

Сергей с силой сжал глаза. Но в уши донеслось далёкое и грозное:

— Стойте! Стойте нечестивцы!

Бой барабанов прекратился. Пляшущие застыли с ножами в руках, клювастый обернулся к большой пирамиде.

— Прежде по заветам предков необходимо окропить тело Исполинского Прозрачного Червя соком малых жертв! Кто посмел нарушить ритуал?!

Клювастый посмотрел на одного из ряженых — и тут же другие набросились на него и искромсали ножами до костей, несчастный не успел даже вскрикнуть. Обагрённые кровью руки они воздели вверх, запричитали.

Но чудовище, восседавшее на троне, топнуло ногой. И ещё двоим пришлось распрощаться с жизнью, и их скелеты, очищенные от мяса, покатились вниз по ступенькам пирамиды.

— Что вы делаете?! — завопил Сергей в ужасе. Ему казалось, что лучше быть самому убитым, чем глядеть на такое. — Что вы делаете-е!!!

— Да! — громогласно провозгласило чудовище. — Вы все слышите: Червь жаждет, чтобы его напоили, прежде чем он попадёт в пасть Пернатому! Ибо даже каждый из вас, прежде чем полакомиться жирными пиявками, посадит их на шею раба, чтобы напитали они себя соками и сладостью! Проявим же благоразумие и не будем идти против воли богов! Где малые жертвы?!

— Где-е-е?! — завопила толпа. — Где-е-е-е?!

— А вот где! — громогласно изрекло чудовище с пирамиды и ткнуло корявым морщинистым пальцем в толпу.

Притихшие дотоле палачи-любители, каждый с огромным кольцом в носу, обритый наголо и испещрённый причудливой татуировкой, разом взвыли, выпучили глаза, оскалили зубы. Сергею показалось, что это выпустили из дома умалишённых особо опасных больных — буйных и злобных. Но он не мог оторвать глаз от происходящего, его как магнитом притягивало это зрелище.

Любители распаляли себя, взвинчивали — и вокруг них образовывалось свободное пространство, было видно, как их боятся все прочие, как дрожат они, трепещут. Но куда денешься в такой толчее?! И когда вой обритых дошёл до немыслимого предела, превратился в свистящий визг, вновь глухо ударили барабаны. Но раскатистая дробь не.смогла заглушить истерических воплей, стонов, плачей, рыданий, проклятий: все произошло молниеносно — каждый палач-любитель выхватил из-за спины, из красного полусферического колчана, по короткому сверкающему гранями гарпунчику и метнул его в толпу.

Восторженно, счастливо хохотали те, кто избежал страшной участи. Пальцами они тыкали вслед обречённым, вслед попавшимся на иззубренные концы гарпунов, плевали в несчастных, бросали в них каменья, комки глины, ссохшийся собачий кал и прочий мусор. Особо ретивые награждали неудачников пинками и тумаками, подбегали ближе, норовя ударить побольнее или же выдавать пальцами глаза, оборвать уши или выдрать клок волос — это считалось хорошей приметой.

— Что вы делаете?! — завопил Сергей снова. Только разве мог его кто-нибудь услышать в таком дьявольском шуме.

Палачи-любители бежали со всех концов огромнейшей площади, волоча за собой на коротких трехметровых канатиках, крепящихся к концам гарпунов, попавшуюся добычу. Они не обращали внимания на крики и стенания «малых жертв», ведь тем, несмотря на жутчайшие страдания, приходилось поспевать за палачами, ибо каждый рывок доставлял им страдания ещё более жестокие. Двоим или троим, правда, удалось сорваться с гарпунов. Но их тут же затоптала толпа. Их буквально разорвали на части. Оплошавших палачей-любителей удавили своим удавками стражи-каратели. И участь удавленных была не лучше, чем у их сорвавшихся жертв. Да, празднество, похоже, набирало силу. Толпы ликовали!

— Да убейте же меня! — завопил Сергей.

Клювастый склонился над ним, потряс головой с обломанным рогом и пучком перьев, жутко осклабился и сказал:

— А как же, обязательно все сделаем! По высшему разряду!

Сергей чуть сознания не лишился. Он ещё не знал, что ему предстояло вытерпеть. А тем временем жрецы-исполнители, перенявшие концы канатов из рук палачей-любителей, волокли обречённых вверх по ступенькам пирамиды. Тех, кто не выдерживал, падал, лишался чувств, они тут же добивали своими обсидиановыми кривыми ножами — кровь ручьями лилась по ступеням вниз, тела, подгоняемые ударами ног, катились к подножию, к дико ревущей толпе. А толпа знала, что ей надо делать.

Клювастый выволок из-за каменного барьера четыре длинных бронзовых копья. Соединил их каким-то непостижимым образом. Концы копий закрепил с обеих сторон от Сергея. Потом ещё раз сходил за барьер, принёс позеленевшую от времени и патины тоже бронзовую воронку устрашающих размеров, острым концом её разжал Сергею зубы и грубо впихнул воронку прямо в рот. Потом накрепко привязал голову к чему-то внизу. И вскинув клюв к небесам, загоготал с чувством выполненного долга.

Сергей вращал глазами, трясся и думал, что и впрямь было бы лучше, если б хмыри «порезали в лапшу»! А когда первую жертву с уханиями и причитаниями забросили на острия копий, когда в воронку и на все тело полилась струями кровь, когда клювастый, разодрав спину жертвы своим кривым ножом, раздвинув с хрустом ребра, запихнул внутрь когтистую лапу, вырвал сердце и тут же его сожрал под радостные крики жрецов, Сергей провалился в черноту.

Гудун-Ку не боялся работы — долг есть долг. И хотя он не испытывал священного трепета наподобие всех этих беснующихся жрецов, он не позволял себе расслабиться, с него особый спрос, ведь он все же не совсем настоящий тольтек. И он обязан помнить об этом. Его просто выделили! Его облагодетельствовали! А ведь мог бы стоять сейчас внизу, как стоят там эти полупризрачные, отражённые тольтеки-земляне… Но нет, он не будет стоять внизу. Он всегда будет здесь, на жертвенной площадке пирамиды!

Вот только Червь попался какой-то хилый и немощный! Другой бы ожил под красными струями, вошёл бы в силу. А этот наоборот — что-то совсем скис!

— Чего медлите?! — прикрикнул Гудун-Ку на жрецов. — Решили уморить Большую Жертву?!

Жрецы всполошились, принялись исполнять ритуальные действа вдвое быстрее: только хруст костей стоял, да дикие вопли, перекрывая шум толпы, уносились к дымящимся вулканам. Гудун-Ку как челнок сновал от жертвенной площадки к Колодцу Смерти, еле успевал выплёвывать из своего изогнутого клюва во мрак Шибальбы горячие и ещё трепещущиеся сердца. Уже больше сорока красных упругих комков полетело в ужасающую бездну Подземного Мира. Но Червь не оживал. Видно, ему было мало! И вечно им мало крови! Вечно им ещё подавай! Что это за ненасытные твари?! Гудун-Ку нервничал, начинал спотыкаться, оскальзываться на чёрных сгустках. Но он знал, что божествам никогда не много, им всегда мало!

Большой Жрец одобрительно кивал мохнатой головой, не останавливал. Кровь, стекающая по специальным желобам с пирамиды, заполнила до краёв внутренний бассейн-резервуар, стала подниматься вверх по свинцовым трубам… Но никто из зрителей не видел этого. Лишь когда на губах каменного изваяния Уитцилопотчли выступила красная пузырящаяся пена, толпа ахнула и затаила дыхание.

— Великие Покровители с нами! — выкрикнул Большой Жрец, приподнимаясь над троном. И фиолетовый луч Магического Кристалла, описав большую дугу, упёрся в последнюю жертву, висевшую на остриях копий. Вспыхнул синий огонь, и к небу поднялось белесое смутное облачко, поднялось, рассеиваясь на лету, словно ничего и не было. Седая шерсть на голове Большого Жреца встала дыбом. Ядовитый зуб-клык вывалился из-под верхней губы и застыл смертоносным наконечником. Жёлчь потекла ещё сильнее, орошая расплывающимися пятнами бархат парадного плаща-сутаны. — Напоён ли Исполинский Прозрачный Червь? — почти без вопросительных интонаций проревел Жрец. — Готов ли он к встрече с Богами?!

Клювастый Гудун-Ку упал на колени и выкрикнул во всю мощь своих необъятных лёгких:

— Готов! Боги ждут его мяса и крови!!!

Он скосил глаз на Червя — живот у того был раздут, из воронки хлестала назад красная жижа. Жрецы топтались на площадке по колено в крови, еле слышно били в барабаны, вскидывали руки, разевали рты. Толпа благоговейно молчала.

— Так исполним же их волю!!! — громоподобно изрёк Большой Жрец.

Вопли восторга вырвались из тысяч глоток. Гудун-Ку подхватил Секиру Справедливости и проделал ею целый каскад умопомрачительных движений, так, что казалось, в руки его попала молния и стала подвластной, засверкала, засияла, бросая миллионы огненных бликов по сторонам. Но прежде чем изумлённая толпа колыхнулась в изумлении, сын Шибальбы и изгой Колодца Смерти, внук свирепых богов преисподней Болон-Ти-Ку и самый истовый тольтек, блистательный Гудун-Ку в два прыжка преодолел расстояние до жертвенной площадки — и Секира Справедливости вновь превратилась в молнию: со стуком и лязгом зубов покатились вниз по ступенькам пирамиды срезанные ослепительным лезвием головы жрецов. Мгновения не прошло, а площадка была чиста, свободна. Да, Гудун-Ку был большим искусником.

Рукоплескания толпы достигли небес. Большой Жрец благосклонно кивнул. Стражи-каратели мячиками прыгали над каменными столбами, их чёрные удавки свистели в воздухе, прорывая рёв и гам своим пронзительным свистом. Облезлые гадриане втихомолку грызли полыми зубищами кое-кого из зрителей, но криков пожираемых слышно в общем гуле не было. Из оскаленных пастей каменных Кецалькоатля и Уитцилопотчли били кровавые фонтаны. Апофеоз празднества поклонников Змея, Покрытого Перьями, приближался с каждой секундой.

И вот Гудун-Ку застыл над опрокинутым Исполинским Прозрачным Червём, откинулся назад, вознося над головой Секиру Справедливости. Замер. Его огромное атлетическое тело превратилось в изваяние, крутыми поблёскивающими буграми вздулись чудовищные мышцы, выпрямилась спина, встопорщилась на загривке и раздулась по бокам ухоженная львиная грива, к которой не пристало ни единой капельки крови, напружинились мощные длинные ноги, пятки оторвались от камня площадки, вздулись на груди, руках, шее узловатые синие вены, от внутреннего напряжения задрожали надо лбом павлиньи перья, заклацали створки клюва… Гробовая тишина воцарилась под пирамидами. Карающей небесной посланницей сверкнула Секира, перед тем как начать свой путь вниз.

И в это время Исполинский Червь открыл глаза.

В сотую долю мига Сергей все вспомнил. Напрягаясь до невозможности, выпихнул изо рта тяжеленную воронку. И не смог сдержаться — из него ударил наружу целый фонтан! Чего только не было в этом фонтане! Это было прямо извержение вулкана! Застывшего статуей клювастого обдало такой дрянью, что Сергей успел его пожалеть. О себе он уже не думал, он знал — все, это конец! Это труба! Дальше и быть ничего не может! дальше ничего не имеет права быть! Лезвие узкого и вытянутого топора последним солнцем сияло в небесной выси. Вот сейчас! Ещё немного! И солнце обрушится на него! И настанет конец света! И все погибнет!

— Стойте!!! — разорвал вдруг тишину жуткий нечеловеческий крик. — Стойте!!!

Сергей не видел, как седое чудовище воззрилось вниз, как оно повернуло голову и стало медленно опускать Магический Кристалл. Но он услышал старческий скрипучий голос, словно усиленный мегаваттным усилителем мощности:

— Посмевший нарушить торжественную церемонию умрёт в страшных муках. Взять нечестивца!

Стражи-каратели приподнялись на своих столбах, повернули жуткие головы на голос. Побежали меж рядами палачи-любители. Зашевелилась, загудела толпа. Но вдруг все разом замерло.

— Воля Пернатого!!! — прогремел тот же нечеловеческий голос на всю округу.

Это было страшное слово. Это было заклятье! Под страхом многолетних изощрённых и мучительных пыток обитателям миров, подвластных воле Змея, Покрытого Перьями, запрещалось произносить его заклятье всуе. Лишь нечто необыкновенное, выходящее за все рамки привычного бытия могло оживить заклятье Кецалькоатля. И отчаянного храбреца ждала страшная судьбина. Ему давалось совсем немного времени.

— Пусть скажет, — глухо и равнодушно проскрипело из пасти каменного изваяния Пернатого.

— Говори! — подтвердил волю богов Большой Жрец. И Магический Кристалл пропал в складках плаща-сутаны. — Говори! И пусть ни единый волос не упадёт с твоей головы. Эй, стражи, охраняйте наглеца пуще зеницы ока! Этому мученику предстоит долгая и ужасная жизнь!!!

Сергей ничего не видел. Голова его была закреплена, он не мог даже повернуть её. Но за одно он готов был поручиться: на Земле нет ни одного существа с подобным голосом. Да, ведь голос этот звучал с подвываниями, на высокой, нестерпимо высокой ноте и одновременно в нем гудели низкие басовые перегуды, словно било огромного литого колокола вторило душераздирающей сирене.

— Чаки, павахтаны, бакабы мне свидетели! Боги двух миров и все демоны Отлахун-Ти-Ку и Болон-Ти-Ку мне поручители! Сам Пернатый мне покровитель и защитник! — проговорил смельчак из толпы с невероятным апломбом, громогласно и зычно. — Ибо богиня земли, сама Тлальтекутли, полная в своих суставах ощеренными пастями, богиня, из которой Ицамна сотворил весь мир, вечная среди вечных и всепожирающая, установила этот обычай! Чёрный бог Тескатлипока, являющий образ Дымящегося Зеркала, освятил дарованный Тлальтекутли обычай! Уэуэтеотль, Старый Бог, благословил на его исполнение всех живущих среди временно живых, Ит-Чель и Кукулькан, Хун-каме и Вукуб-каме утвердили обычай, повелели его чтить и исполнять. Богиня вод, Чальчиутликуэ заповедала тольтекам не отрекаться от учений и верований предков под страхом её вечного гнева, ибо…

Сияющее солнце-топор висело в небе. И не было ничего светлее этого солнца, не было ничего более вечного и могучего — вокруг этого солнца вращалась вся Вселенная. Сергей смотрел на него, не мигая. И он ни черта не понимал. Но солнце сияло, горело, не падало.

— … воля Тлальтекутли — воля Пернатого! Раз в тысячелетие, в тринадцатый день четырехлунного месяца Изгор в великое празднество жертвоприношений и всенародных гуляний последней жертве Тлальтекутли позволяет надеяться на невероятное — на сохранение жизни! Вы все знаете об этом!

Толпа молчала.

— Да! Вы все знаете об этом! И сегодня именно такой день! Слушайте же, нечестивцы, предающие память предков! Вот что гласит завет Тлальтекутли: если в праздничной толпе пред вознесением над жертвой Секиры Справедливости найдётся та, что готова сочетаться узами любви и освящённого брака с последней жертвой, то жертве сохраняется жизнь!

Старческий голос прогремел,казалось, прямо в уши Сергею:

— Богиня ничего не говорила про Исполинского Прозрачного Червя! Она подразумевала жертву из тольтеков, богомерзкий язычник!

Он не успел докончить. Нечеловеческий голос взревел с упорством и яростью:

— Ну уж нет!!! Богиня говорила только про последнюю жертву! Она не уточняла — кто ей окажется! И не язычник, Жрец, не язычник! Уж скорей язычница! Ты стар и глуп, ты не можешь разобрать, кто перед тобою. Но ты не осмелишься нарушить воли Пернатого!

У Сергея сердце ёкнуло. Появился шанс! И плевать, какой там голос! Разве сейчас это важно?! Сейчас важно, чтобы солнце-топор опустился не на его голову, а куда-нибудь в другое место! Все остальное — ерунда, мелочи! Он тяжело вздохнул, и его опять начало рвать — неудержимо, болезненно, выворачивая наизнанку.

— Я все вижу! — пророкотало старчески. — Ты дикая и необузданная гиргейка! Ты нечестивка и смутьянка! И тебя ждёт лютая смерть! Но сначала мы отдадим богам то, что принадлежит им по праву! Эй, снять головные путы с Червя!

Сергей услыхал топот, шлёпанье босых ног. И голова вдруг обрела возможность поворачиваться. Но зато дико заныла шея, всю её искривило судорогами, пронзило миллиардами иголок. Солнце на миг, превратилось в ослепительную молнию — послышались стоны, что-то попадало вниз, покатилось по ступеням. И вновь топор, вокруг которого вращалась Вселенная, взмыл под облака.

— Боги ждут! — прогремело властно.

И тут же нечеловеский голос упрямо заявил:

— Боги не допустят нарушения заветов! Я не завидую тому смельчаку, который возьмётся спровадить к ним отпущенную ими жертву!

— Молча-а-ать!!!

Все! Не оставалось никакой надежда. Солнце начало падать. Но Сергей не закрыл глаз. Он был готов к смерти — вот сейчас вспыхнет в последний раз, озарится все вокруг плазменным сиянием… И потухнет. Весь мир потухнет!

— Значит, так надо, — пролепетал он напоследок непослушными губами.

Но солнце упало не на него. Оно упало совсем рядом! Истошный вопль лишил слуха.

— Ы-ы-ы-у-у-уууугрх-х!!!

Сергей повернул голову. И все понял. Клювастый промазал! Он не попал в него! Он попал в самого себя! Он оттяпал своим топором собственную ступню! И теперь крутился волчком на каменных плитах. Когти на отрубленной ступне сжимались и разжимались, она ещё жила, но смотреть на неё было жутко.

— Хау-хау-хау!!! — проплыло над площадью. Сергей не понял сразу, что это довольный смех, ведь так мог смеяться лишь динозавр. И ему почему-то стало не по себе.

Что-то сверкнуло в воздухе фиолетовым огнём, и с головы клювастого слетел изогнутый рог, ударился о край колодца, свалился вниз. Клювастый сразу перестал вертеться, подхватил топор на длинной рукояти, сильно хромая, подковылял к Сергею. Все начиналось сначала. Но на второй заход у Сергея выдержки не хватило.

— Да вы чего?! — завопил он. — С ума посходили! Закон один для всех! Везде! Всегда! Уцелевшего не добиваюю-ют!!!

— Добить! — коротко изрекло седое чудовище с соседней пирамиды — теперь Сергей снова видел этого гигантского монстра. От такого ждать жалости не стоило.

Клювастый вздел ручищи с топором. Сергей обречённо закрыл глаза.

— Вщ-щ-щ-щи-и-иккк!!! — просвистел топор возле самого уха. И вновь последовал истошный крик, что-то тяжёлое шмякнулось на плиты.

Сергей разлепил веки. То, что он увидал, было невероятно: клювастый исполин валялся внизу, то сжимаясь в комок, то разжимаясь. Правой ноги по самое колено у него не было. Из раны хлестала зеленоватая жижа, наверное, кровь.

— Хау-хау-хаууу!!! — гремело над толпою. Гул и ропот нарастал.

Но вновь сверкнул фиолетовый луч — и словно обрезанные посыпались со лба клювастого наземь красивые перья с жёлтыми и синими глазками. С чавканьем отлетело большое шерстистое ухо, упало Сергею прямо на грудь, обожгло, словно его со сковородки сбросили. Сергей напряг мышцы, дёрнулся — и ухо клювастого сползло с грязной, словно коростой покрытой кожи, шлёпнулось во что-то мокрое, чавкающее.

— Кецалькоатль ждёт жертвы!!!

Это было невероятно! Но клювастый поднялся и на одной ноге подпрыгал к жертве. Дальше и вообще происходило неописуемое! Сергей смотрел, не отрываясь, но ему казалось, что это все не взаправду, что этого быть не может! Клювастый ударил со всей силы ещё раз — и отмахнул себе левую ногу под самый корень. Но он не закричал, не забился на плитах. Он тут же подобрался на обрубках ближе — ведь и в таком состоянии он возвышался над жертвой — и вновь ударил, сильно, резко, целя в грудь. Топор звякнул о каменный край, отскочил и начисто отсек левую руку палача — Сергея забрызгало горячей зеленью. Тошнотворная вонь ударила в нос.

— Хау-хау-хауууу!!! — громыхало все сильнее.

— Доби-и-и-ить!!!

Последние два удара были и вовсе фантастичны. Их не могло быть, ни одно существо в таком состоянии не смогло бы их нанести. Но клювастый смог. На одной руке он подтянулся к каменному барьерчику-возвышению, взобрался наверх, уставился в глаза Сергею немигающими изумрудными шарами, клацнул клювом и… топор вновь отлетел от каменной кладки, на этот раз вонзился прямо в грудь. Клювастый с хрипом и сипами выдрал лезвие из себя. Глазища его помутнели. Но рука опять взметнулась вверх — удар был могуч и страшен! Рукоять треснула, разлетелась. А само узкое лезвие взлетело после удара о камень — опять о камень! — и как бритвой срезало голову клювастому. Из обрубка шеи ударил фонтан зеленой маслянистой жижи. Безголовое тело рухнуло с барьера.

— Боги не любят, когда нарушают их заветы, хау-хау!

С соседней пирамиды раздался скрипучий вздох, оханье.

— Да, видно, так угодно Змею! — наконец донеслось оттуда. — Ты можешь взять его в мужья!

— Ещё бы! — прогремело надменно.

Толпа притихла.

А седое чудовище приподнялось над прозрачным, сверкающим множеством граней троном и, роняя изо рта какую-то жёлтую пакость, добавило:

— Но ты, надменная гиргейка, наверное, забыла, что у завета богини Тлальтекутли есть и продолжение. В нем сказано, что избравшая Большую Жертву в мужья должна на деле, перед всеми богами и перед всем людом доказать свою любовь! Ты понимаешь меня?!

— У нас это делается не совсем так, как у тольтеков, гадриан или призрачных землян! — выдала невидимая для Сергея гиргейка, его спасительница. — У нас все немного иначе бывает…

— Смерть отступнице!!! — прогремело чудовище.

И толпа мгновенно отозвалась. Отозвалась слитным, слаженным многотысячным хором:

— Смерть! Смерть!! Сме-е-ерть!!!

— Стойте! — перекрыла толпу гиргейка. — Никто не отказывается! Вы увидите, как любят у нас, на Гирее! Я иду!

Сергей дёрнулся. Ему почему-то захотелось убежать. Но куда тут убежишь?! Он повернул голову в другую сторону… и только теперь увидел, кто его спас от лютой смерти. Эх, лучше было бы и не видеть! По ступенькам медленно вздымалась вверх многопудовая четырехногая и шестирукая медузообразная тварь. Она оставляла за собой мокрые слизистые следы, тяжело дышала, сопела и была похожа на невероятно уродливого расплывшегося бегемота, сотворённого из хлипкого лилового киселя.

Но во всей прелести и живости Сергей разглядел суженную, когда та застыла над ним колышащимся огромным студнем. Гиргейка была полупрозрачна! И чего только не высвечивала её утроба: и переплетения кишок и сосудов всех длин и толщин, и нагромождения перемещающихся костей, хрящей, сухожилий, и что-то переползающее с места на место, живущее своей, казалось бы, жизнью… Сергея снова начало рвать. Но гиргейку это ни в малейшей степени не смутило.

Она разинула жуткую пасть и предупредила публику:

— Вы приготовились увидеть нечто привычное, не так ли?! Но у нас любовь тоньше и одухотвореннее, чем у вас! У нас нет этого бесчисленного повторения соитий! У нас соединение любящих сердец происходит в самом прямом смысле! У нас любящие супруги, готовящиеся принести плод, в самом прямом смысле становятся одной плотью! Это очень просто и гармонично!

Сергею что-то не нравилось подобное вступление перед какой-то необычайно «одухотворённой» любовью. Но он слушал во все уши. Может, ещё была надежда?! Ведь всякое могло же, черт возьми, быть!

И толпа внимательно слушала гиргейку, было непривычно тихо.

— Так вот, тольтеки и земляне, гадриане и гардизцы, на Гиргее любовное слияние — это всегда зачатие. А зачатие происходит так! Я поясняю, чтобы потом никто не удивлялся, чтобы не нашлось среди вас таких, что приняли бы меня за мошенницу, за обманщицу! Вот, глядите!

Она вдруг поднялась, распрямилась, приподняла слоновью ногу, застыла. Но этого было достаточно — Сергей увидал тёмное отверстие с морщинистым круглым, размерами с обычный земной люк, клапаном — клапан этот то открывался, то закрывался, будто кто-то за ним дышал, втягивал воздух.

— Самка принимает готового к оплодотворению самца прямо в себя, в свою плоть! И они не расстаются до полнейшего растворения самца в теле самки! Да, его семя идёт на создание новых жизней, его мясо, кости, кровь послужат в будущем питанием для подрастающих детей — наших общих детей! Это так трогательно, так мило, так… так… — гиргейка вдруг сбилась, захлюпала, зашмыгала, затряслась. Видно, она была сентиментальной особой.

Толпа рыдала вместе с ней. Утирали слезы стражи-каратели на столбиках, били себя в грудь палачи-любители, взвизгивали жрецы, дёргали носами чувствительные зрители и зрительницы. Лишь один Сергей не рыдал. Он лежал ни жив, ни мёртв. И не мог понять, шутят с ним или же студенистая гиргейка говорит на полном серьёзе. Что-то ему не очень хотелось быть растворённым.

Сергей начал рваться из пут. Ну почему его не убили?! Почему топор-солнце не опустился на его шею?! Это была бы пусть и отвратная, паршивая, но все же нормальная смерть, обычная казнь. Но быть растворённым в брюхе этой гадины?! Нет!!! Он не сахар, не соль, чтоб растворяться! Он не сгусток болотной слизи! Он человек — порождение Высшей Силы! Это в него вложена Бессмертная Душа! Так неужто Тот, кто Её вложил в его жалкое и бренное тело. Тот, кто одухотворил Своим Дыханием глину-биомассу, это булькающее и размножающееся сусло, бродившее на Земле целых четыре миллиарда лет, неужто Он вновь вернёт его в состояние глины, живой, но не одухотворённой материи?! Или растворится лишь тело? Да, наверное так, растворится лишь биомасса — глина сольётся с глиной, будет бультыхаться и переливаться в полупрозрачном мерзком чреве, порождая все новые и новые уродливые материальные формы. А Душа вырвется из гадкого месива, воспарит! И унесётся туда, далеко-далеко, чтобы уже никогда не возвратиться в мир крови, злобы, вожделения, зависти, подлости и мрака! Им не убить Её! Ни за что не убить! Сергей перестал дёргаться, стих. Его вдруг поразила простая, но убивающая своей простотой мысль — а есть ли в нем Душа?! Может, её уже давно и нету?! Может, её и не было в нем, именно в нем, никогда?! Перед глазами встала как живая похотливая дамочка с козьими грудями и золотыми зубами. Она протянула к нему руки, поманила, широко улыбнулась, обнажая красные десна — вот, вот его душа! только так она и могла выглядеть! только такой она и могла быть! алчная, трясущаяся от вожделения, скользкая и увёртливая, потная, угреватая, с выпирающими наружу жилками и костями, смрадно дышущая и роняющая слюну, нечистая! Нет! Такая не воспарит! не улетит никуда! такая выскользнет змеёй из студенистого гадкого монстра, выскользнет через любую, первую попавшуюся дыру! и тут же заберётся в грудь к другому существу, подчинит его, бросит в грязь! Да, именно так! И имя этой скользкой внутренней твари вовсе не Душа! У неё есть своё имя, у неё целый легион имён! Ну и пусть! Ну и черт с ней! С такой не жалко и расставаться! Извивающаяся голая баба пропала, а перед мысленным взором Сергея встал ни с того, ни с сего ослепительно белый сугроб. Он был чист! Невероятно чист! Даже глаза резало, нагоняло слезу — хотя глаза были плотно закрыты, зажмурены — но все равно! Это был целый айсберг белизны и чистоты! Его сияние было небесным, заоблачным. Сергей рванулся с такой силой, что кожа полопалась на груди и плечах. Ему удалось оборвать какую-то верёвку, он почувствовал, что путы спадают, что тело обретает свободу… Но он не посмел открыть глаз. Он все вглядывался в неземную чистоту сугроба-айсберга. Вглядывался до тех пор, пока в самой середине снежной глыбищи ни стала проявляться маленькая красная точка. Она постепенно росла, увеличивалась — и Сергей понял, это пятно, пятно крови! Алое, неестественно алое пятно с неровными краями расплывалось по снежной белизне, прожигало её.

Гудун-Ку, сын мрачной Шибальбы, умирал. Его массивная крутолобая голова закатилась в угол между каменным барьером и основанием жертвенного ложа. Но голова ещё жила, она все видела, все понимала. Даже чувство острейшей горечи, обиды от свершившейся несправедливости не застило изумрудного взора. Дети Шибальбы обладали невероятной живучестью, не так-то просто было справиться с ними. Вот и сейчас, несмотря на всю бесполезность, несмотря на трагическое, безысходное положение, голова Гудун-Ку боролась за секунды своей жизни. Срезом рассечённой шеи она всасывала из жертвенного желоба густеющую холодную кровь, выталкивала отработанную и снова всасывала — мозг работал, он не хотел смириться с потерей тела.

— Давай любовь! Дава-ай брачное ложе!!! — вопила внизу толпа. — Пускай Червь покажет, на что он способен! Давай!!!

Гудун-Ку не прислушивался, ему было наплевать на вопли толпы. Он с отчаянием и тоской смотрел на свои отсечённые руки и ноги — они все ещё сжимались и разгибались, дёргались, шевелили пальцами, скребли когтями окровавленные плиты и тянулись, пытались доползти до туловища, до головы. Нет, поздно, им уже никогда не соединиться вновь! Красивые перья намокли в чёрной луже, стали жалкими отрепьями. Лишь лезвие Секиры Справедливости сияло и было незапятнанным, будто Секиру только что-то вынесли из Храма Смерти. Гудун-Ку уставился на это лезвие. Нет! Не могло того быть, не могло! Он не заслужил этой смерти, причём здесь справедливость! Уж если её и заслужил кто, так это Большой Жрец, вся эта свора стражей-карателей, жрецов-исполнителей и палачей-любителей, но только не он! Но почему же так получилось, почему?! Голова с чавканьем и хлюпом выбросила очередную порцию чёрной крови, втянула в себя свеженькой… Сейчас бы тело! Любое тело! Но Гудун-Ку не верил в недостижимое. Все, он обречён!

— Вы не умеете так любить! — мешая злобу с ехидством, проревела на всю площадь гиргейка. И чувствовалось, что она не смогла стать любимицей публики — она презирала и ненавидела толпу, толпа отвечала ей тем же.

— Жирное прозрачное чучело! — вопил от подножия один.

— Трусливая гадина! — вторил ему другой.

— Не тебе говорить о любви! — подвывал третий.

— Сожри его хотя бы для потехи! Сожри со всеми потрохами этого Исполинского Червя!!! — подавал советы четвёртый.

И стражи-каратели не трогали наглецов. Они смеялись вместе с ними. Один даже упал со столба со смеху. И уже не поднялся, его втихаря удавили разгорячённые и взведённые до предела зрители.

— Ублюдки! Хау-хау!!! — огрызалась гиргейка. — Недоноски! Извращенцы!! Импотенты!!! — И захлёбывалась в своём жутком смехе: — Хау-хау -хаууу!!!

Потом она положила на Червя плоское извивающееся щупальце, ухватилась поудобнее и одним махом вырвала бледное тело из разорванных, ослабленных пут, вскинула это дрыгающее ногами и руками тело над собой, над толпой, надо всей землёй, потрясла им словно желанным и дорогим трофеем.

— Вам не дано так любить, козявки! Глядите же, жалкие слизни!

Гудун-Ку, превозмогая боль в веках, воздел глаза. Он увидел, как гиргейка поднесла Исполинского Прозрачного Червя к своей пасти, облизала его зелёным растроенным на конце языком, обслюнявила, обсосала, словно леденец. Он расслышал то, чего не могла расслышать эта гнусная и любопытная толпа: гиргейка совсем тихо прошептала своему любовнику и мужу — а ведь он, эта жертва, был теперь по завету богини Тлальтекутли её мужем и любовником — прошептала на ухо, с презрением и гадливостью:

— Какой же ты мелкий, гнусный, вонючий! Самый настоящий червяк! И никакой не Исполинский, никакой не Прозрачный, а жалкий червячишка-заморыш! Ну да уж ладно, на безрыбье и червяк — акула!

Толпа неистовствовала. Самые отчаянные лезли по ступеням вверх, чтоб получше разглядеть все детали бракосочетания и любовной потехи. Их сдёргивали за ноги, душили, давили, щипали, кусали… Но они лезли. И таковых становилось все больше.

— Сейчас! Вы все узрите! Какие нетерпеливые! Хау-хау! — Победительница гиргеянка явно собиралась продлить миг своего торжества. Но надо было и честь знать. И она повернулась к Большой Пирамиде. Обратилась к Большому Жрецу: — Ну, что, старый колдун, ты благославляешь наш брак?! Или тебе опять что-то не по нутру?!

Большой Жрец вцепился когтистыми морщинистыми лапами в подлокотники Хрустального Трона, капелька яда повисла на его клыке. Голова затряслась на старческой хилой шее. Но Жрец сдержался.

— Приступайте! — величественно разрешил он и махнул лапой. — Я благославляю этот брак. Вот благославят ли Кецалькоатлъ и Тлальтекутли?

Не успел он завершить последних слов, как из пастей каменных изваяний богов ударили фонтанчики крови. Отдельные брызги окропили сотрясающуюся в хохоте гиргейку и Исполинского Прозрачного Червя, зажатого в широком щупальце.

— Боги дают добро!

Гудун-Ку видел, что Червь изо всех сил пытается вырваться, колотит ногами и руками по щупальцу, грызёт его зубами… Но какие там зубы у Червя! Гудун-Ку усмехнулся — наверное, последний раз в своей жизни. Ведь перед глазами уже все начинало расплываться, и он лишь огромным усилием воли не давал себе уйти в Иной Мир.

— Отпусти! Гадина! Дрянь! Сука! — вопил Червь, позабыв о достоинстве и звании сына Шибальбы. — Отпусти-и-и!!!

Видно, он был и на самом деле жалким червячишкой. Гудун-Ку нисколечко не жалел его. Он считал, что для такого червя даже гиргейка-уродина чересчур хороша.

— Войди же в меня, о, супруг мой избранный и наречённый! — прогрохотало над площадью. — Стань моей плотью! Стань плотью наших детей!

Гудун-Ку видел, как гиргейка поднесла Червя к нижнему отверстию, прикрытому морщинистым клапаном, как этот клапан открылся, обнажая слизистую широкую дыру с сокращающимися краями. Червь уже не ругался и не умолял. Он истерически визжал, хрипел, сипел, упирался обеими тоненькими бледненькими ручонками, норовил выскользнуть… Но деваться ему было некуда: гиргейка запихивала его внутрь себя, неторопливо, с похотливыми вздохами, с ужимками, сотрясаясь в непонятном сладострастии всем своим медузообразным телом. Она уже пропихнула в дыру голову, потом плечи, остановила движение, повернулась на все стороны, чтобы любопытные могли получше разглядеть любовное действо. Червь бил ногами, дёргался — видно, и он испытывал наслаждение. Но Гудун-Ку ему не завидовал.

— А-а-а! — вопила толпа. — У-у-у!!! — Ей явно нравилось зрелище, она входила во вкус. Самые смелые добрались до середины пирамиды и просто визжали от восторга, дубасили друг друга, царапали, медленно, по шажочку продвигаясь вперёд.

— Вам не дано так любить! — снова завопила сиреной гиргейка. Но тут же заметила тихо и томно: — Впрочем ещё с десяточек муженьков я смогу принять в себя. Ползите же, ползите ко мне!!!

Смельчаки опустились на животы и поползли к чаровнице, они были просто околдованы ею, они ничего не видели, ничего не слышали.

А гиргейка тем временем запихнула в себя Исполинского Прозрачного Червя ровно наполовину и разжала широкое щупальце. Червь отчаянно сучил ножками, дрыгался, извивался. Но выбраться из слизистой дыры не мог. Огромная гиргейка тряслась, тяжело дышала, расползалась квашнёй по жертвенному ложу — она наслаждалась каждым биением Червя, она желала продлить удовольствие. А Червь был явно неутомим.

— Вот она! — истошно вопила толпа. — Вот она — настоящая любовь!!!

— Возвышенная!

— Одухотворённая!!

— Фантастическая!!!

— Мы все хотим стать твоими избранниками, твоими любовниками!!!

Вопила, разумеется, мужская половина зрителей. Женщины стояли молча, осуждающе дули губки, поглядывали друг на дружку, покачивали головами. Но они и не пытались удерживать своих мужчин, они понимали — бесполезно. Празднество начинало обретать неожиданный оттенок. Жертвами хотели стать тысячи, десятки тысяч.

Даже голова Гудун-Ку вдруг испытала невыразимое желание. Она всосала в себя столько чёрной спёкшейся крови, что та полилась двумя струйками из полураскрытого клюва. Гудун-Ку глазел вовсю! Он вдруг понял, что эта живительная и всеоживляющая плоть гиргейки может спасти и его! Пусть малая, бесконечно малая вероятность успеха, но она есть! Гудун-Ку напряг мышцы челюстей, дёрнул клювом… и голова выкатилась из жертвенно желоба, два раза перевернулась, замерла под слизистым мясистым боком гиргейки.

— Хау! Хау! Хау-у-у!!! — хохотала сладострастная тварь.

Из дыры торчали лишь ноги Червя, его неудержимо засасывало внутрь студенистого тела. Ноги молотили воздух, словно бежали по нему, бежали от безжалостного, чудовищного преследователя. Гиргейка временами чуть вытягивала Червя наружу, продляя удовольствие. Но того неудержимо всасывало обратно.

И когда снаружи оставались торчать лишь голые бледные ступни Червя, произошло нечто непонятное. Гудун-Ку увидал, как из трещины в каменной кладке навершия Колодца Смерти вытянулась зелёная слизистая капля, повисла, за ней выкатилась другая, третья… из образовавшегося сгустка высунулись два мутных зелёных глаза на толстых морщинистых стебельках… Это был посланец Шибальбы! Да, Гудун-Ку не мог ошибиться! И как он не сообразил сразу, что Исполинского Прозрачного Червя, этого демона Шибальбы, не бросят злые духи преисподней, что они придут ему на выручку! Так оно и случилось! А этот безмозглый старый Большой Жрец ничего не видит, ничего не слышит! Его давно пора самого сбросить в Колодец! Где его Магический Кристалл?! Где фиолетовый луч Смерти?! Ну ладно! Нет, так нет! Может, демоны вспомнят, что и Гудун-Ку сын Шибальбы, может, они ему помогут?!

— Это я, Гудун-Ку… — пролепетала голова, почти не разжимая клюва.

Но зелёный посланец преисподней не отозвался. Сгусток слизи подкатился к жертвенному ложу, растёкся лужицей. И из неё вытянулась длинная двуногая и двурукая трясущаяся фигура. Гиргейка в ужасе отпрянула назад — но деваться ей было некуда, она упёрлась жирной спиной в каменный барьер. Она не пыталась даже сопротивляться, словно загипнотизированная зелёным демоном. А тот вцепился обеими гибкими руками в бледные ступни, сжал щиколотки… и потянул Червя на себя.

— Что там?! Что там происхо-оди-ит?! — вопила толпа внизу. — Что случи-и-илось?!!!

Большой Жрец встал. Магический Кристалл сверкнул в его морщинистой лапе. Но не успел фиолетовый луч упереться в спину зеленому демону, как тот стремительно обернулся и из двух выпуклых глаз его вырвались два тончайших красных лучика — они сверкнули и тут же пропали. Но на вершине Большой Пирамиды уже никто не стоял, там было пусто. Лишь какая-то чёрная гарь рассеивалась над сказочно прекрасным Хрустальным Троном, да у подножия его, возле золочёной львиной лапы лежал выроненный из старческой руки Магический Кристалл — ручной боевой лазер семнадцатого поколения, оружие, сотворённое далеко за пределами мира Ицамны, обители тольтеков.

Сергею уже нечем было дышать, он терял сознание, когда вдруг почувствовал, что его кто-то тянет за ноги. Сотрясаясь от ужаса, захлёбываясь в истерическом плаче, раздирая ногтями слизистую оболочку, в кромешном мраке внутренностей гиргейки он ощутил, что не все ещё потеряно. Не все! Если только это не сама жёнушка вытягивает его наружу, чтобы немножко продлить собственное удовольствие и его муки. Но тянули грубо, рывками — так гиргейка тянуть бы не стала.

Он не слышал гулкого чавкающего звука, не разглядел ничего толком, он, вырвавшись из тьмы утробы, так ударился головой о каменную плиту, что все завертелось в огненном вихре. Свобода! Свобода!! Свобода!!!

— Ну что вы разлеглись тут? — прозвучало из-за спины гнусаво. Сергей приподнялся на локтях, повернул голову — над ним нависал зелёный, бессмысленно таращил свои мутные бельмастые глаза.

— Чего надо? — грубо поинтересовался Сергей.

Зелёный покачал головой.

— Вы бы лучше спасибо сказали, — прогундосил он и присел на своих полусогнутых. — Вон как разомлела, глядите, глядите!

Сергей повернул голову в другую сторону и содрогнулся. Прямо над ним нависала расплывшаяся туша гиргейки. Полупрозрачный студень мерно колыхался, трепетал, растекшись по жертвенному ложу. Глаза у гиргейки были томно прикрыты, длинные водорослевидные ресницы покачивались, бледно-зеленые полипы на исполинских грудях пошевеливались — гиргейка явно пребывала в трансе. Возле дыры, привалившись обрубком уха к клапану, лежала голова клювастого. И откуда она там могла взяться?! Сергей пригляделся внимательнее — голова подмигнула ему круглым изумрудным глазом. И чего только не померещится!

— Нет, вы вниз поглядите! — раздражённо процедил зелёный.

Внизу бушевала толпа. Наверх лезли уже не одни лишь отчаянные смельчаки, а все. Даже стражи и палачи прыгали по головам, вышагивали по спинам, ползли по хребтам. Будто разгневанное море вышло из берегов и стремилось пожрать выступающую из него скалу.

— Хреново, — промямлил Сергей. Он был ещё очень слаб, коленки дрожали, руки не слушались.

— То-то и дело, что хреново, — согласился с ним зелёный. — Пора отваливать, милейший!

Обсидиановый нож просвистел над ухом у Сергея и вонзился в жирную ногу гиргейки. Та, похоже, и не почувствовала ничего, лишь кожица передёрнулась, как у коровы, отгоняющей муху, да сонный сип вырвался из глотки. Но тяжеленные каменные тесаки посыпались один за другим. Сергей невольно распластался на гадких, залитых высыхающей кровью плитах, ему не хотелось умирать от простого ножа после столь изощрённой пытки.

— Пора, милейший, пора!

— Чего пора?! Куда пора?! — сорвался Сергей, оскальзываясь, падая лицом в чёрную жижицу.

Зелёный вцепился ему в запястье, потянул на себя. Теперь не только ножи ударялись в каменную кладку верхней площадки, но и сыпался со всех сторон целый град камней. Толпа шла на штурм. Она жаждала крови последней жертвы. И образумить её было невозможно.

— Живей! — зелёный волоком волочил Сергея к Колодцу. — Живей, милейший! Затопчут насмерть!

Сергей ничего не понимал, он не мог идти, он скользил по жиже, ударялся головой о плиты, задыхался, хрипел. Ему казалось, что он спятил — спятил самым натуральным образом и теперь-то уж точно! И как не спятить, когда на его глазах отрубленная голова клювастого протиснулась в слизистую дыру, пропала из виду. А сама гиргейка вдруг свалилась с ложа, забилась в страшном судорожном припадке, вскидывая все свои слоновьи ноги вверх, размахивая чудовищными щупальцами. Что-то круглое, твёрдое перекатывалось у неё под кожей, явно стремясь вверх. Сотни булыжников, камней, палок ударяло в штурмующих пирамиду. Тысячи кремниевых ножей вонзались в студенистое тело, усиливая судороги. И вопли, крики, визги, рёв, стоны, безумный смех и ещё тысячи самых разнообразных звуков заставляли содрогаться раскалённый солнцем воздух.

— Пусть убьют! Пусть!!! — вопил Сергей. Он озверел. Но был бессилен, немощен. Несколько камней попало ему в голову, и та совершенно отказывалась осмысливать хоть что-нибудь. Один из ножей воткнулся в ногу, доставляя жуткие страдания — то ли он был отравленным, то ли в нем таились тысячи лезвий. — Нате! Бейте!! Режьте!!!

Зелёный подтащил его к колодцу, взгромоздил на край. Последнее, что увидал Сергей, было нелепо и дико: перекатывающийся под кожей гиргейки шар достиг, видно, своей цели, набух огромным нарывом над чудовищной пастью… И прорвался! Из нарыва вылезла измазанная жёлтой пакостью и кровавыми сгустками голова клювастого. Казалось, она стала вдвое больше и страшнее. Изумрудные глаза вращались осатанело, клюв клацал с такой силой, будто он был сделан из титана и имел гидравлический привод. Сергею показалось, что голова вот-вот вывалится из нарыва, грохнется о плиты. Но она не вывалилась. Она возымела какое-то непонятное воздействие на тело гиргейки, обрела над ним власть. И огромный студень напрягся, взбугрился крутыми мышцами, вскочил на слоновьи ноги, вскинул над двойной головой гибрида мощные щупальца, взревел громогласно.

— Ну, ползите сюда, презренные! — вырвалось не из клюва, а из пасти. — Живей! Живей! Я вас научу любить!

Первый ряд штурмующих пирамиду достиг её вершины и замер в ужасе. Но нижние поднажали, вынесли смельчаков на гребень. И тут началось нечто страшное — чудовище крушило нападающих с такой первобытной яростью, с такой злостью и с таким остервенением, что хруст ломаемых костей достиг небес, отразился от них и вернулся назад. Это была лютая бойня! Это было откровенное истребление двуногих! Но толпа не могла остановиться — нижние не понимали, что происходит наверху, они пёрли и пёрли, давили всей массой, швыряли ножи, камни, дубины. А сверху на них лились водопады крови, градом летели оторванные головы, обрушивались искалеченные тела с переломанными хребтами. Гибрид клювастого с гиргейкой был самой совершённой мясорубкой во всех мирах!

— Уйдут! Уйду-у-ут!!! — вдруг завизжал кто-то на пределе, тыча обрубком руки в зеленого и Сергея.

— Не уйдут!!! — взвыло чудовище. И давя всех и все, ринулось к Колодцу Смерти. — Не уйдут!!!

— Нет, милейший, вы неосмотрительно беспечны! — заявил зелёный и так ударил Сергея в нос, что тот полетел в чёрный провал колодца. Огромный клюв с оглушительным лязгом сомкнулся за спиной ускользающей жертвы, вырывая из плеча клок кожи.

— А-а-аййй-а-а!!! — заорал Сергей. И эхо колодца послушно повторило его вопль раз, потом ещё раз, потом ещё…

Падал он целую вечность. Зелёный летел рядом и натужно сопел. От него несло тиной, сыростью, болотом. Наконец он прогнусавил тихонько, словно к самому себе обращаясь:

— Ума не приложу, как могло вас, минуя разграничительные цепи замкнутого контура, без предварительно-условной последовательности занести к реальным тольтекам, да-с! Странный ход, милейший, странный! Вам не кажется?!

— Мне кажется, что это ты, гад, постарался! — неблагодарно ответил Сергей.

— Ах, вот как?!

— Именно так!

— Может, вас оставить в таком случае?

— Оставляй!

— А жалеть не будете потом, милейший мой?!

— Пошёл вон, поганка зелёная! — завопил Сергей. Нервы у него были уже не на пределе, а за всеми возможными пределами. Он был готов разорвать в клочья любого, даже своего освободителя.

— Ну, прощайте!

И зелёный пропал. Растворился во тьме.

Сергей неожиданно понял, что он настоящий остолоп. Но было поздно. Полет вдруг прервался, и его здорово тряхнуло. Сознание тут же улетучилось.

Гамак был мягкий, очень удобный, его, наверное, сплели искусные мастера, знатоки своего тонкого гамачного дела. Мягкие сплетения верёвочек-канатиков невесомо опутывали тело, не резали, не давили — лежать в таком гамаке было одно сплошное удовольствие.

Он и лежал. Лежал, наслаждаясь жизнью, вдыхая запахи пяных свежескошенных трав, хвои и далёких, еле рокочущих морских волн. Правда, из каких-то немыслемых далей несло гарью — совсем чуть-чуть, немного. Но это не пугало, наоборот, усиливало чувство здешней безопасности, покоя. Все было прекрасно, чудно. И лишь угасающий в переливах голос, доносимый ветерком вместе с рокотом волн, навевал сумасшедшую нездешнюю тоску. Уловить смысла нанизываемых одно на другое слов было невозможно. Да он и не пытался ничего улавливать. Он просто лежал и радовался. Казалось, он лежит на воздушных струях, на облаке. Все было просто великолепно, сказочно. Но голос, противный, выматывающий пущу голос! От него все труднее становилось отвязаться, хоть уши затыкай. Голос будил память. Память не давала жить. Жить, как живут все — спокойно, тихо, млея от удач, раздражаясь от пустяков, но быстро забывая про них, жить, просто живя, дыша, обозревая внешнее и в нужный момент отворачиваясь. Ну что за мучительный голос, что за тоска!

Он стал разбирать слова. Слова эти не давали ощущения невесомости, они давили, тянули к земле, они все портили, без них было так хорошо! Но они лезли в уши сами, от них нельзя было отмахнуться.

Что они означали?! Почему они бередили сердце, сдавливали горло?! Он ничего не мог понять. Выплывал из тёмных закоулков подсознания белый сугроб с кровавым пятном, и опять пропадал, перекатывались в кармане пустые ржавые гильзы, постукивал о них шип… Нет! Все не так! Какой карман! Он же все оставил у себя, он голый, совсем голый, если не считать полоски вылинявших и залитых кровью трусов. Да! Ведь зелёный его сбросил в колодец голым! Они еле ушли от разъярённой толпы, от этого несгибаемого и неумертвляемого клювастого палача, ото всего страшного и смрадного… Ушли? А где он сейчас? Почему здесь, в этом воздушном гамаке?! И откуда звон гильз, откуда гарь, запах моря, хвои, сосен, мяты?

Его потихоньку раскачивало, так, будто лёгкий ветерок играл телом в гамаке. И это тоже было приятно, от этого клонило в сон — тёплый, нежный, бархатный сон… Но гарь, гарь! Что они там, обезумели, жгут костры, что ли, варвары, хулиганы! Совсем распустились, нет на них управы! А может, просто мальчишки балуются, бывает и так… И уже совсем другой голос, грубый и сиплый, донёс другие слова, навязчивые, прилипчивые — услышишь раз, и будут стучать молотом под черепной коробкой до второго пришествия. Вот и сейчас, как маршевый призыв, как команда восстать из мёртвых…

Та-ра-ра-ра-ра-рам! Па-ра-ра-ра-ра-рам!!! Та-ла-ла-лала-ла… — закрутило, загудело в мозгу, прогнало лёгкость и безмятежность. Теперь не жди успокоения, не надейся на счастливый сон! Теперь все — пока не размотаешь до конца, пока не выгонишь из души все прочь, э-эх, надолго теперь! И как вопрос без ответа: «Зачем нам, поручик, чужая земля?!» Нет, есть ответ! Есть! И он уже был, надо только поймать его, уцепиться за кончик ускользающей нити… Вот, вот он! Или это не он?! Ответ, не ответ — неважно! Важно другое: «И душа никому не простит!» Так, только так! Но дано ли ей право прощать кого бы то ни было? Может, у неё и нет такого права?! Может, и нет. Гамак раскачивался все сильнее. Все чаще выплывал из-за угла, разделяющего мрак и свет, ослепительный сугробайсберг, все ярче и кровавей полыхало на нем пятно.

Наконец гамак так швырнуло вверх, что Сергей не удержался; вывалился из него, упал, запутался в чем-то сыром и липком, застрял. И открыл глаза. Было темно, хоть вообще не гляди. Внизу, далеко-далеко, как на дне колодца, вдруг тихохонько звякнуло, потом ещё, почти без перерыва. И ему показалось, что все-таки это гильзы выпали у него… пусть не из кармана, неважно откуда, но выпали, долетели до самого низа, если он тут есть, и лежат теперь там. А сам от болтается в подвешенном состоянии.

— Когда ж это кончится! — простонал Сергей.

И дёрнул руками. Руки слушались его — они были привязаны к чему-то упругому, поддающемуся, но слушались. И ноги слушались. Он попробовал ещё раз — и очень удивился, до того непривычным было ощущение: ему показалось, что у него рук больше, чем их должно быть. И ног, тоже больше! И все они были послушны. Но одновременно все были опутаны чем-то. Он дёргал попеременно, то руками, то ногами, подсчитывал, запоминал, боялся сбиться, хотя арифметика оказалась совсем простой: рук — две пары, и ног — две пары. А всего восемь конечностей! Ну что ж, восемь, так восемь! Значит, так тому и быть! Сергей разразился безумным смехом, забился в невидимой паутине.

И тут вспыхнул свет.

В глаза словно воткнули два острейших скальпеля. Пришлось зажмуриться, опустить голову вниз. И мелькнула мысль: раз его освещают, значит, попался, значит, он опять…

Слева бесстрастно металлически прозвучало:

— Включить таймер!

Справа глухо и не менее бесстрастно отозвалось:

— Есть включить таймер!

Послышался щелчок, и что-то затикало — мерно, безысходно.

Сергей озирался, вертел головой. Не он ничего не видел, совсем ничего кроме толстых железных прутьев. Да, он висел в гигантской клетке, висел посреди самой бесконечности, ибо ни стен, ни потолков, ни пола не было видно. Ни земли, ни неба, ни разделяющего их окоема, ни черта! Ослепительный свет исходил отовсюду и растекался во все стороны — вот тебе и Колодец! Никогда ещё Сергей не чувствовал себя таким маленьким, ничтожным и беспомощным, даже под бревном дикаря, даже в пыточном кресле, даже под топором-солнцем он не казался себе столь жалким. Но в стократ усугубляли дело его нечеловеческая форма, это омерзительное тело. Сергей смотрел на собственные руки и ноги с отвращением: голые, бледные, покрытые длинными редкими волосками, они вытягивались на несколько метров в длину, словно их, предварительно подогрев, хорошенько растянули. Это были ножки какогото насекомого, с которого соскоблили хитиновые покровы и голышом подвесили в паутине. Сергея опять вывернуло наизнанку: сгустки крови, слизи, жёлчи полетели в бездонную сияющую пустоту.

— Врубить отсчёт!

— Есть врубить отсчёт! — отозвалось глухо. И так тяжёлая капля из испорченного гигантского крана бухнуло: — Сто.

Сергей подтянул ближайшую руку к носу, к губам — он хотел утереться. Но от вида этой облезлой мертвенной лапы с мягонькими плёночками ноготков его опять вырвало, да так, что чуть желудок не выскочил наружу. — Но почему?! За что?! Как он мог оказаться в таком гнусном теле?! Этого не может быть! Это бред! Он задёргался, забился — и все это мельтешение восьми голых длиннющих конечностей совсем сразило его.

— Девяносто девять.

Бред! Галлюцинация! Ну чего они там считают?! И кто это — они?! К кому в лапы он попался на этот раз?! Хоть бы показались! Нет, это все зелёный гад подстроил! Точно, он! Кому же ещё! Доброжелатель хренов!

— Девяносто восемь.

Пускай считают, пускай! Он все равно вырвется из этой чёртовой клетки! Он уйдёт и от них!

— Агрегат на исходные рубежи!

— Есть агрегат на исходные рубежи… девяносто семь.

— Подключить контроль!

— Есть подключить контроль… девяносто шесть.

— Готовность номер один!

— Есть готовность номер один… девяносто пять.

Сергею стадо жутко. Неужто они его собираются прикокошить?! Но почему не сделали этого сразу? Ведь чего проще, взяли бы да и придавили, как мошку! Так нет, они его, похоже, баллистическими ракетами расстреливать собираются, ишь как выпендриваются, сволочи! Надо кричать, надо звать на помощь… нет, надо попытаться договориться с ними.

— Эй, вы! — вырвалось из пересохшего горла. — Как вас там?! Откликнитесь!

— … девяносто один.

— Оглохли, что ли, эй!!!

— … девяносто.

Сергей начал раскачиваться, ритмично переваливаясь с бока на бок, поочерёдно дёргая руками и ногами то слева, то справа. Но он не бросал попыток договориться с мучителями.

— Чего вам надо?! — орал он как резанный. — Ну?! Почему молчите?! Я разумное существо, с Земли! Я — гуманоид!!! Вы слышите, мать вашу, гу-ма-но-ид!!! С гуманоидами так не обращаются! Я вам не муха, чтоб висеть в паутине! Эй!!!

— … восемьдесят два.

— Ну-у, доберусь я до вас! Дождётесь, сволочи!

Сергей раскачивался все сильнее, ещё немного и он дотянется до прутьев клетки, вцепится в них руками, ногами, зубами… А что потом? Ну, допустим, вцепится — а что дальше?! Дальше видно будет!

— Я вас в порошок сотру! В щепки разнесу! Гады!!! Подлецы!!! Негодяи!!! Трусы!!!

— … шестьдесят девять.

— Стойте!

— Приготовиться к перебросу субъекта.

— Есть приготовиться к перебросу субъекта… шестьдесят пять.

Какого переброса? Куда?! Зачем?! Сергей перепугался — его уже столько раз перебрасывали, что можно было бы и остановиться, переждать! Что он, один, что ли! В концето концов!

— Задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта!

— Есть задать в агрегат параметры призрачной формы субъекта… шестьдесят.

Какой ещё такой «призрачной»?! Чокнулись они там, видно! Сдвинулись! А может, субъект — это вовсе и не он, может, речь-то идёт о ком-то другом, ведь бывает и так. Сергей принялся вертеть головой — в сияющем пространстве висел он один, никого в этой пустоте не было.

— Запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму!

— Есть запечатлеть в мозгу субъекта его подлинную форму… пятьдесят три.

Щёлкнуло значительно сильнее, чем в первый раз. И перед глазами Сергея на мгновение будто цветной экран вспыхнул. А на экране этом в прозрачных нитях свисающей ниоткуда паутины болтался отвратительный голый паук с человеческой головой — с его собственной головой! Из прозрачного сине-зеленого брюшка, усеянного жёлтыми и красными пятнами.. торчали тонкие длинные лапки. Голова так же была прозрачна, усеяна жиденькими бледными волосками. Лишь миг длилось наваждение — но оно намертво отпечаталось в памяти Сергея.

— Не-е-ет! — заорал он душераздирающе, словно в припадке безумия. — Я не верю вам! Не-е-е-е-ет!!!

— … сорок два.

— Врёте! Врёте, гады!!!

— … сорок один.

— Вы сами такие, са-а-ами!!!

— … сорок.

Сергей наконец-то понял, что голосить бесполезно, и смолк. Он устал, он бесконечно устал ото всего. А в голове, от виска к виску, било маятником: «эскадроны-патроны! эскадроны — патроны! Эскадроны — патроны…»

— Запечатлеть сущность субъекта!

— Есть запечатлеть сущность субъекта… тридцать четыре.

Кровавый сгусток трепыхнулся перед глазами, запульсировал, задрожал — так, словно в нем бился кто-то живой… и вдруг разорвался, растёкся по чему-то белому и чистому, растёкся, чернея по краям, съёживаясь… и пропал. Сергей ударился рёбрами о железный прут, его отбросило — и он полетел к другой боковине клетки.

— Нулевая готовность!

— Есть нулевая готовность… двадцать девять.

— Дежурным постам приготовиться! Оператору занять рабочее место!

— Есть занять рабочее место… двадцать пять.

Сергея ударило о прут с другой стороны. Он вцепился руками и ногами в него, на секунду застыл, но сорвался… и снова его повлекло вниз.

— Повторяю! Оператору занять рабочее место!

— Есть занять рабочее место… двадцать один.

Далеко-далеко, за пределами клети появилась точка — черненькая, крохотная, какие иногда появляются в глазах от усталости, с недосыпу или же с перепоя. Сергей проморгался, но точка не пропала, а наоборот, стала увеличиваться в размерах, приближаться. И уже через несколько минут точка эта выросла в целую площадку. А на площадке… Сергей вздрогнул. На площадке стоял четырехпалый карлик-уродец с трясущимся желеобразным месивом вместо лица. Ноги его были вывернуты и раскорячены до предела, казалось, он упирается ими, вздымая немыслимую тяжесть… но никакой тяжести в его длинных корявых лапах не было.

— … семнадцать.

Сергей обезумел от страха. Его бросило сначала в жар, а потом в холод. По коже пробежали мурашки.

— Не-е-ет!!! — заорал он. — Вы не имеете права-а-а!!!

Перед карликом на высокой стальной подставке-штативе покачивалась широкая телескопическая труба — один конец её чернел пустотой, из другого торчали две чёрные дуги, напоминающие гашетки. Карлик тяжело дышал, грудь его мерно вздымалась и опадала, по уродливому телу волнами пробегала дрожь. Карлик облизывался огромным сиреневым языком и ронял на чёрное покрытие площадки пенистую слюну.

— Оператору приготовиться!

— Есть приготовиться… одиннадцать.

Сергея сильно шмякнуло о прут. Но он не оплошал, вцепился в него всеми своими хилыми паучьими конечностями, застыл. А потом, напрягаясь, потея, оскальзываясь, пополз вверх. Он задирал голову, смотрел в сияющую высоту, но конца прута не видел. И все равно ползти надо, надо, чтобы ни происходило! Он не собирался играть роль безропотной живой мишени.

— … восемь.

Сергей полз и полз по бесконечной железной мачте. Он уже пересёк два узла-перекрестия, но направления не изменил. Он рвался вверх, словно шар, накачанный водородом! Он не чувствовал собственного тела, и липкие нити паутины не мешали ему, они тянулись за ним клейкими невесомыми канатиками. Но абсолютно ничего хоть капельку намекающего на одну только возможность спасения, наверху не было видно… И все же — вверх! вверх!! вверх!!!

— … шесть.

— Привести субъекта в исходное положение!

— Есть привести в исходное положение… пять.

Сергея не однажды трясло током — то в телевизоре копался, то работающей дрелью пробивал проводку, то в троллейбусе во время дождя за дверцу хватался… но было все это щекоткой в сравнении с тем, как шибануло сейчас — руки и ноги, все восемь, онемели, омертвели, голова налилась свинцом, миллионы невидимых молний впились в каждую клеточку тела. И все-таки он не выпустил прута, он вцепился в него как в последнюю соломинку. Тряхануло ещё раз — аж слезы брызнули из глаз и сердце замерло. Сергей держался. Он не ощущал собственного тела, ничего не видел, ничего не слышал, но держался. На третий раз его сбросило с прута будто козявку. И он полетел в бесконечную пропасть.

А время было резиновым.

— … четыре.

Его не дёрнуло и даже не встряхнуло, нет, он плавно замедлил движение и застыл в сияющей пустоте напротив страшного карлика. А тот все пристраивал, подлаживал свою трубу, все трясся и облизывался, роняя пену.

— … три.

Зелёный выплыл из-за спины. И застыл на уровне Сергеева лица. Он висел в сиянии и пустоте как ангел или демон, не прилагая ни малейших усилий. Глаза его были мутнее обычного. Но зато он почти не дрожал и не скрючивался, не сгибался в три погибели — лишь теперь Сергей увидал, какой он длинный и тощий: мощи, кожа без костей!

— … два.

— Т-пауза! — изрёк зелёный почти без гнусавости.

И металлический голос глухо откликнулся:

— Есть Т-пауза… два.

Сергей, не веря глазам, вытянул длинную бледную руку, ткнул мягким ноготком в зеленого — рука прошла насквозь.

— Тебя нет! — заявил он безапелляционно.

— Это как вам угодно будет, почтеннейший, — промямлил зелёный. — Как вам угодно-с! А мы только поинтересоваться у вас решили — куда переходить намереваетесь, любезный?

Сергею не понравилось это «мы». Он припомнил их первую встречу, все эти россказни про множественность обитателей «подлинного» мира и прочие бредни. Он машинально нащупал языком дыру в десне — та почти затянулась. Ах, как давно все это было! И было ли?! Судя по дыре — было! Сколько его били, пытали, мучили после этой дыры, после этих грязных корявых пальчиков дикаря-телепата! Впору и позабыть все!

— Мы что — у вас сейчас, в вашей Вселенной? — поинтересовался Сергей ни с того, ни с сего.

— … два, — проскрипело металлически.

— Не совсем, — ответил зелёный. — Мы в колодце, вы же знаете, в пространственно-временном колодце на шлюзовом уровне. Но это пустяки, любезный, вы так и не ответили на мой вопрос — куда вас переправить?

— Как это — куда? — не понял Сергей.

— Ну-у… во Внутренний Мир, или в один из перекрёстных на выбор, или, может, прямо в пекло Преисподней, в гости к вашему старому знакомому Аргавару? Или так и желаете болтаться в замкнутом цикле, милейший?

— Нам бы поболтаться ещё, — нагло выдавил из себя Сергей, — хотя бы немножко поболтаться! — Он не доверял зеленому, он не хотел ни во Внутренний Мир, ни к Аргавару в Преисподнюю. Он хотел домой, к Ирочке, к лапушке, к подруженьке ненаглядной. Или хотя бы в свою конуру, на диванчик! Хотя бы… Сергей горько усмехнулся.

— Значит, помучиться ещё желаете, так?

— Если вы не против, — галантно ответил Сергей.

— Ну-ну, — зелёный был явно разочарован, видно, он не вполне одобрял выбор своего протеже. — А не надоело?

— Да нет как-то! — бодро заявил Срегей.

— И не желаете воплотиться в свою подлинную форму, чтобы пребывать в Пространстве вечно, так?

У Сергея вновь перед глазами вспыхнул экран с гадким паукообразным существом. И он быстро замотал головой.

— Тяжело с вами работать, милейший! — прогнусавил зелёный, обернулся к карлику и добавил: — Верно я говорю?!

— Ы-ы-ыээгрхх! — взревел тот, ещё сильнее приседая на раскоряченных жилистых лапищах.

— Вот видите, и оператору трудно с вами работать, — сокрушённо заметил зелёный.

— … два, — выдал металлический голос.

— Может, вас вообще распылить, а? — зелёный явно пребывал в нерешительности. — Это самое простое решение вопроса.

Сергей неожиданно для себя ответил менторским, профессорским тоном:

— Не пристало нам с вами, уважаемый, искать простых решений.

— Ваша правда, — согласился зелёный уныло. И заохал как-то по-бабьи: — Верно люди-то говорят: простота — она хуже воровства! Чего делать-то будем?! И кстати, вы ещё, любезный, пребываете во власти своих еретических домыслов или преодолели сектантские лженаучные взгляды?

— Чего? — переспросил Сергей.

— Мы по части Божественного Дыхания и всего такого прочего, неужели не ясно? Ответьте, только честно, напрямую, неужто после всего, что вы видели, после всего, что с вами произошло, вы верите в какую-то там глину, в первочеловека, в Сотворение, в эту… как её… забыл!

— В Душу?!

— Вот-вот, в неё самую, в эту нематериальную субстанцию, порождённую игрой воображения и бесчисленными бликами отражающих подлинное изображение зеркал. Верите? — Вопрос был задан с нескрываемой ехидцей.

И Сергей не стал отвечать сразу. Он понял — тут подвох! зелёный чего-то хочет от него! чего-то добивается! И Сергея как молнией пронзило, да посильнее пронзило, чем там, на пруте! Он вдруг сообразил — не плоти его жаждал зелёный, не физическое естество интересует этого прилипучего псевдоинопланетянина, нет! Они давно могли с ним расправиться тысячи раз! Да если бы они захотели…

Жуткий свист разорвал тишину. Чёрная тень накатила. Сергей задрал голову и ужаснулся: сверху прямо на него медленно, будто гигантский огнедышащий змей-горыныч, опускался гибрид гиргейки и клювастого. Он сильно изменился с тех пор, как Сергей его видел в последний раз. Голова клювастого стала ещё больше, массивней. Она торчала на толстенной трехметровой морщинистой шее. Из студнеобразного и бегемотовидного тела помимо всех щупалец и слоновьих лап выпирали огромные костистые и когтистые ноги и руки клювастого. Когти царапали, рвали воздух — и от одного только их вида можно было окачуриться. Из-за спины чудовища виднелись два здоровенных чёрных перепончатых крыла, они мерно, вздымались, подрагивали, а основания их были усеяны зеленой искрящейся чешуёй. Пасть гиргейки, размещавшаяся прямо под клювастой головой, была широко разинута, и из неё вырывался целый фонтан пламени, казалось, там сидел взвод огнемётчиков. Волна адского смрада захлестнула Сергея. Уши заложило от скрежета, рёва, визга.

— Не уйдёшь, подлый Червь! — сатанинским рыком рычала голова. — Убью-ю-ю!!! — И одновременно, совершенно на другой частоте, высоко и как-то холуйски из пасти неслось: — Это я, Гудун-Ку, верный сын Шибальбы, возвращаюсь в Преисподнюю и молю о снисхождении, прошу принять меня… и простить, отступника! Да здравствует Шибальба! Да здравствует Преисподняя! — И тут же: — Смерть гнусному Червю! Смерть трусливой жертве!! Убьюю-ю!!!

Сергей приготовился к самому худшему. От этой исполинской машины уничтожения, от этого свирепого монстра спасения не было, да и быть не могло!

— Как они мне надоели, — тоскливо пожаловался зелёный. — Вы только взгляните, любезный, что у этой твари в лапе! Это же уму непостижимо!

Возле уха Сергея сверкнул фиолетовый узкий луч, пропал. Сергей пригляделся — в лапе чудовища был зажат Магический Кристалл. И это было слишком! Это было чересчур! Ну зачем такому жуткому летающему убийце ещё и новейшее оружие, не хватит ли с него когтей, клыков, огненного снопа из пасти?! С ума сойти можно! Но умирать так глупо! Умирать, выскользнув уже из лап этого палача! Нет! Нет!! И ещё раз — нет!!!

— Четыреста лет тому назад наш оператор обронил у них боевой лазер, и заметьте, последней модели, — прогундосил зелёный, — а что из этого вышло? Я вас спрашиваю, любезный?!

«Любезный» не мог языком пошевелить, его сковал ужас, он был почти мёртв от страха. Приближающимся огнём уже опалило все длинные и хилые волоски на его лапах и голове. Клюв, казалось, нависал над затылком.

— Да, надоели! Надоели! — твёрже сказал зелёный. И повернулся к карлику.

— Ы-ы-ы-ыээгрррррхх!!! — отозвался тот. Ухватился корявыми лапами за гашетки.

Все это сияющее пустое пространство содрогнулось, окрасилось багрянцем, заполнилось гарью. Сергей вращал головой, хлопал глазами — никаких следов от чудовища не осталось. Гарь рассеялась, багрянец медленно перешёл в ослепительную желтизну. И только отдавало снизу, как из бездонного колодца: «Я твой сын, Шибальба… я твой сын, Шибальба… я твой…»

Карлик корячился на своём— помосте. Зелёный уныло висел рядом. Сергей всхлипывал, размазывал слезы мягкой лапкой по щеке.

— … ава, — металлическим голосом доложили слева.

— Не расстраивайтесь, это пустяки, — успокоил зелёный. — Мы и не такое можем!

— Не надо меня запугивать! — истерически заорал Сергей. — Не надо!!!

— Вот ещё, была охота!

— Говорите прямо, чего хотите!

— А ничего, любезнейший! Вы вообще очень плохого мнения о нас, к тому же вы нас просто плохо представляете. Ведь глупее вопроса и задать нельзя было — чего, мол, хотите! Как вам не стыдно, почтённый?! Мы не можем ничего хотеть, как вы выражаетесь, у нас нет желаний… это все мелко, это все ваше, из вашего отражённого мира, понимаете?

— Допустим, — согласился Сергей. — Но зачем вы привязались ко мне? Что вам все-таки надо?!

Зелёный вытянул оба глаза перископами, повращал ими, потом изогнул стебли и оглядел самого себя. Отрепья-водоросли на брылах затряслись мелко-мелко. Спина изогнулась. Пупырчатая зелёная кожа стала сырой и блестящей.

— … два, — прозвучало уже, наверное, в тысячный раз.

— У нас с вами совсем мало времени, — расстроенно пробормотал зелёный. Покачал головой, снова весь изогнулся, и выдавил сипло: — Ладно! Вы, небось, и сами уже догадываетесь, что к чему, так?

Сергей не ответил.

— Догадываетесь! Ваш мозг для нас — открытая книга, любезный. Ну и ладно, все равно вам не выбраться из замкнутого цикла, все равно рано или поздно вы налетите башкой на стену. И это будет для вас наилучший исход… А ведь могло и не быть ничего. Понимаете, ни-че-го! Вы просто потянули не за ту ниточку, ясно? Зачем вы за неё потянули?!

Сергей попытался пожать плечами. Но никаких плечей у него не было, голова торчала на тонкой шейке прямо из прозрачного брюшка.

— Не делайте вида, что не понимаете! — зелёный совсем перестал гнусавить. — Вы дёрнули за ниточку, а у неё оказался очень странный по вашим меркам кончик. Ну зачем вы затеяли эту игру? Зачем вы полезли в это дело?! Вы допустили две чудовищные ошибки. Почему вы не обошли этот сугроб стороной, а?

— Откуда вы знаете про сугроб? — испуганно спросил Сергей.

Зелёный приподнял отрепья-водоросли, скрип вырвался из его внутренностей — он смеялся. Смеялся и пучил на собеседника блеклые бельма.

— Это был не ваш сугроб. Понимаете, не ваш! Вы ушли, и это был верный ход, это было ваше спасение. Но зачем, какого черта вы вернулись назад?! Вы не должны были возвращаться! Ваше нутро, ваш инстинкт самосохранения подсказывали вам — не смей! стой! не ходи туда!!! Почему же вы не послушались их?

— Не знаю, — вяло ответил Сергей. Он и на самом деле не знал, какой дьявол вернул его с остановки к сугробу, к этому страшному изуродованному трупу.

— Вы вернулись, почтеннейший, и сугроб стал вашим! Вы поняли?! Нет, я вижу, вы ни хрена не поняли! И второе: кто вам сказал, что все эти ваши мудрецы, все академики и профессора, доценты и доктора, кандидаты и аспиранты, младшие научные сотрудники и светила — это шаманы! Как у вас могла появиться в башке такая нелепая мысль! Вы что, и впрямь могли подумать, что они не просто дураки и обалдуи, не просто шарлатаны и чокнутые, да?

— Да! — твёрдо ответил Сергей. Что-что, а это он мог отстаивать до конца, до последнего дыхания, до смерти. Он был убеждён в этом. Он пришёл к этому пониманию после тысяч бессонных ночей, после долгих и тяжёлых раздумий, но главное, после Откровения, после того чудного Прозрения, что осветило его разум, его Душу.

— И вы решили, вас отпустят после того, как вы дёрнули за ниточку?

— Не знаю!

— Не знаете… Верю! Но вы могли бы догадаться, что другой конец этой ниточки крепится к взрывателю, а взрыватель лежит на бочке пороха… а бочка эта — вся ваша, да и не только ваша, Вселенная.

— Мне плевать на это.

— Хорошо! Но скажите сами! Скажите прямо! Вы твёрдо уверены, вы убеждены, что шаманы работают целенаправлено, что в их действиях есть система?

— Да, убеждён! — ответил Сергей. И вдруг почувствовал — ног стало меньше, всего две. Это было столь неожиданно, что он растерялся. Но сказавши «а», надо было говорить и «б». Сергей напрягся и, стараясь смотреть прямо в бессмысленно-мутные бельма, заявил: — Эта банда дурачит людей. Но не просто дурачит! Не для того, чтоб сшибить деньгу, хотя деньгу она ловко сшибает, не откажешь в умении. Они морочат нам всем головы! Они отвлекают от Истинного знания! Они — дезинформаторы! Вы можете убить меня, искалечить, запытать, но я не откажусь от своей точки зрения!

Зелёный съёжился в большой слизистый комок. Он был явно недоволен разговором, да и вообще всем происходящим. В его мутных глазищах начинали высвечиваться две крохотные красные точечки. Сергей знал — это нехорошая примета. Но ему было наплевать сейчас на приметы и все прочее.

Зелёный долго пыжился, пузырился, дулся. Потом выдал:

— И с этим знанием вы надеялись вернуться в свой мир?

— А оно мешает кому-то, да?! — вопросом на вопрос ответил Сергей. У него было всего четыре конечности, и не такие длинные и хлипкие как прежде. Но паутина держала, сковывала.

— Вы наивное существо. В вашем дурацком отражённом мире без передышки показывают дурацкие фильмы про всяких дурацких преступников и сыщиков. Неужто вы никогда не смотрели, милейший?

— Приходилось, — растерянно признался Сергей.

— В каждом обязательно говорят про кого-то: «он слишком много знал»! Вы догадываетесь, к чему я клоню?!

— Плевать я хотел на всякие догадки!

— Вы обречены! Неужто вам это не ясно?!

Зелёный даже передёрнулся весь. Откуда-то сбоку у него вылезло ещё три глаза, они удивлённо обозрели Сергея и тут же скрылись.

— А что вы так волнуетесь? — пошёл в атаку Сергей. — Какой ваш интерес?! Вы что, имеете какое-то отношение к нашим шаманам, да?! Что молчите?! Ведь я обречён, ведь мне не вырваться из цикла, я смертник, я никому не смогу ничего рассказать, я, в конце концов, в ваших лапах! Давайте по-честному, правда за правду — они работают на вас?!

Зелёный снова вытянулся. Вздохнул с облегчением, не скрывая этого, но в то же время косясь на Сергея с какимто странным, непонятным подозрением.

— Вы слишком прямолинейны, почтённый, — прогундосил он. — Разве бывает только чёрное и белое, или так, или этак?! Ведь нет! Но… в проницательности вам не откажешь. Хотя, разумеется, упрощаете, ох как упрощаете! Ваши, наши, агенты, резиденты, дезинформаторы и просто информаторы — как просто, как тупо — это в ваших дурацких фильмах так. На деле все сложнее, любезный! Ну почему вы решили, что дезинформация забрасывается от нас? Вы же видали много миров, ещё больше не видали…

— Но ведь забрасывается?! — нажал Сергей.

— Без этого нельзя, — зелёный развёл своими хлипкими граблями. — Но для вашей же пользы, надеюсь, это вы хоть осознаете?!

Сергей отмахнулся от вопроса.

— А у вас они бывают? — спросил он в лоб.

— Кто?

— Шаманы!

— Вы слишком любопытны.

— Это пошленькая фраза из столь любимых вами фильмов. Давайте говорить по-человечески!

— Бывают! Но далеко не все.

— … два, — проскрипело в двухтысячный раз.

Зелёный покосился на карлика-оператора — тот совсем раскорячился на площадке с трубой, он стал ещё ниже и уродливей, теперь его студенистая мерзкая морда свисала до щиколоток. На морде этой что-то булькало, вырывались наружу пузыри, стекали вниз слизистые капли, язык наполовину вываливался из пасти и временами вздрагивал. Сергей не мог смотреть на этого зверочеловека, он почемуто вызывал одновременно и невероятное, тошнотворное омерзение и острую жалость. Зелёный при всей своей мерзопакостности жалости не вызывал.

— Почему вы считаете, что от нас надо скрывать Истинное знание? Мы что, не созрели, не готовы ещё, или как? — спросил Сергей.

— Оно вам просто не нужно, вот и все, — ответил зелёный.

— Знание всегда нужно!

— Ошибаетесь. Вы побывали у тольтеков — им не нужно никакого знания, у них есть все, что им нужно.

— Тольтеки — зацикленная цивилизация! — выкрикнул Сергей. — Это совсем другое дело, они пошли по кругу, замкнулись, а мы развиваемся, мы рвёмся вперёд!

— Ага! Рвётесь! Вам это все кажется, вы не менее зацикленная цивилизация, чем тольтекская. Вам в вашем плоском отражённом мирке кажется, что есть прогресс, есть развитие, спирали там всякие… а на деле вы ползёте по кругу! Меняются формы, а содержание остаётся — круг, бесконечный круг, замкнутый цикл, растянутый в веках. И ползёте вы по этому кругу, как вам удалось верно подметить на свою голову, вслед за камлающими, бьющими в бубны и барабаны, прыгающими впереди вас шаманами. Только в отличие от вас шаманы эти прекрасно знают, что на окружности есть точки, которые ведут в пропасть, и они вам помогут уткнуться носами в эти шлюзовые точки… А когда вы все полетите к чёртовой матери в тар-тарары, не волнуйтесь за шаманов, не надо, они перепрыгнут через провал и будут скалиться вам вслед, будут тыкать пальцами в ваши спины и говорить: вот стадо, вот быдло, мы хотели осчастливить этих свиней, этих рабов, но они, видно, не созрели для этого, они не готовы были, ну и пусть, туда им и дорога!

— Поглядим ещё! — зло вставил Сергей.

— Это кто ж, почтеннейший, поглядит, не вы ли? — полюбопытствовал зелёный.

— Может, и я!

— Экий самонадеянный, батенька! Вы думаете, коли проскочили мимо несколько раз, так уж и билет в вечность обрели?!

Сергей ощутил тяжесть тела. Ему стало вдруг неудобно висеть на невидимых упругих нитях. Он поднёс руку к лицу — это была нормальная человеческая рука, его рука.

— Я думаю, — сказал он напрямую, — вы давно бы меня пришили, если бы хотели этого, верно?

— Верно, — согласился зелёный. — Но согласитесь, интересно понаблюдать, как ведёт себя в экстремальных условиях такое странное существо с непредсказуемой логикой поведения. Это первое. А второе — в следующем, и это главное, у нас считается дурным тоном спроваживать кого бы то ни было на тот свет собственными руками, да это — мове тон, милейший! Вас могли запросто ухлопать, не думайте, что вы были застрахованы, нет. Просто вам повезло. Но в один из переходов вас направят туда, откуда вы ни за что не выкарабкаетесь — есть ещё такие местечки, есть! И они значительно ближе, чем вы думаете! Какие там тольтеки с их дурацкими и бессмысленными жертвоприношениями! Какие инквизиторы Гардиза! Какие дикари! Это все детский лепет! Вы можете попасть в ручки к таким изощрённым палачам, о каких и не слыхали… и не слыхали, несмотря на то, что должны были слыхать, но тут скажите спасибо своим шаманам — эти ребятки закамлали вас на славу, они справно отрабатывают своё положение и свои привилегии. О-о, вы можете ни на минуту не сомневаться в их способностях! Но вам не их бояться надо…

— А кого же?

— … два, — в трехтысячный раз проскрипело.

— Тех, разумеется, к кому попадётесь. Вы не переживайте, любезный, это профессионалы! У вас будет возможность убедиться на собственном опыте, что машина уничтожения у них доведена до совершенства! Это не старомодный и жалкий Гудун-Ку со всей шатией-братией, это не дикарь-дилетант и не любители-инквизиторы! Впрочем, что вам рассказывать! Вы же туда метите! Или… — зелёный запнулся, поглядел на Сергея вопросительно, и глаза его просветлели, стали чистыми, осмысленными, тревожными. — Или вы решите остаться в одном из миров? Ваша подлинная форма и ваша подлинная сущность не так уж плохи, вам только кажется, что они неприемлемы, это дурной земной вкус, это провинциальная брезгливость… Ваш цикл, разумеется, не прервётся, вы будете болтаться меж миров, но туда… понимаете, туда вы никогда не вернётесь! и эти видения перестанут вас мучить! и все образуется! Подумайте!

— Нет! — выкрикнул Сергей.

— Только не надо спешить. Помните, что там, на Земле, через какой-то отрезок цикличной дуги для вас места не останется! Нигде! Понимаете, нигде, даже в психушке, даже в тюрьме! Это же страшно, только постарайтесь осмыслить своё положение!

— Ничего, — пролепетал Сергей тихо. В сердце ему и в душу закрадывались сомнения, может, и впрямь, следует плюнуть на все, какая разница — где, что, как! Все равно ему образумить человечество не удастся, спасти — тем более! В лучшем случае ему поверят два-три старых друга, может, и Ира, она всему готова верить, лишь бы он говорил, говорил… Все перепуталось в голове у Сергея. Но язык сам выдал: — Ничего, авось ещё кружочек провернём как-нибудь, а там и видно будет, ничего.

— Воля ваша! — резко выдохнул зелёный. — Во всяком случае я сделал для вас все, что мог!

— Ну вот, опять фразочка из дурацкого детектива! Снова жалкий штамп! — Сергей ухмыльнулся, но совсем невесело ухмыльнулся.

— Да вы зря, милейший, на меня зло держите, зря, — прогнусавил зелёный, — у нас служба такая — контроль отражённых миров. Большое дело, доложу я вам, большое! А вы не в струю идёте, против течения, батенька, а это всегда хреново… А ведь могли бы, могли пополнить славные ряды! Слыхали, как говорится-то: ласковое теляти двух маток сосёт!

— В шаманы предлагаете?

— Ну что вы, что вы! Поздно, батенька! Это надо было до начала цикла, теперь поздно… да и нехватки у нас в кадрах нету — ноу проблем, как говорят ваши пошляки, хоть конкурс объявляй. Вы, батенька, зря к сугробу-то вернулись. Ну, да теперь поздно!

— … два, — проскрипело в бессчётный раз.

— Отключить таймер, — сказал зелёный.

— Есть отключить таймер.

— Оператора — в анабиоз!

— Есть в анабиоз!

Сергей раскрыл рот. Но тут же закрыл его. Он привык не удивляться, точнее, его приучили к этому.

— Ну, прощайте, — прогнусавил зелёный.

В длинной хлипкой руке его появился вдруг топор на обломанном древке — тот самый топор-солнце, которым клювастый так и не смог изрубить Сергея, но зато изрубил себя.

— Значит, все? — мрачно спросил Сергей напоследок.

— Ну почему же все, — прогнусавил зелёный, — сумеете вывернуться — ваше счастье. Мы не фаталисты, батенька!

Он резко взмахнул Секирой Справедливости. И липкие путы над головой Сергея, тихохонько пискнув, перестали существовать — невидимые нити оборвались.

Никакого перехода не было. Сергея с такой силой швырнуло в траву, что он отбил себе колени, ткнулся лбом в землю.

— Ах ты, гнида неучтивая, ах ты, сморчок! — прозвучало сверху пьяно и угрожающе.

Сергей приподнял голову. Над ним стоял железный истукан метра в два высотой и толстый как пивная бочка. В голове мелькнуло: вот она «машина истребления»! вот он — тот, от которого никуда не денешься, профессионал! Крышка!

— Я вам мешаю, что ли! — прохрипел Сергей и попытался встать с колен.

Мощный удар железного кулака швырнул его обратно, с той лишь разницей, что сейчас Сергей упал на спину.

— Разговар-р-р-ривать!!! — прорычал железный истукан.

Сергей разглядел его внимательнее: над ним стоял огромный средневековый рыцарь в панцире, шлеме с толстыми крутыми рогами и прочих доспехах — он был с ног до головы в железе. К тому же он держал в руке большущий двуручный меч. На плече у этого истукана висел четырехугольный толстый щит с изображением какого-то когтистого зубастого гада с длинным высунутым языком. Истукан-рыцарь был прост и прямолинеен. И это было самым страшным. От него не стоило ожидать ни соблюдения длинных и пышных ритуалов, ни хождений кругами и завываний, ни биений в барабаны, ни заговоров. Такой если и возьмётся за дело, так и сделает его — треснет со всей силы по башке пудовым мечом, вытрет его об одежду или траву, пьяно икнёт и через три минуты про все забудет, в поисках нового супротивничка. Нет, Сергею не нравился этот истукан. Да и челюсть горела огнём.

— Встань, жалкий червь, и я сокрушу тебя одним ударом! — заявил истукан и качнулся, чуть не упал.

За спиной у рыцаря был милый, привычный, столь радостный сердцу земной пейзаж. На холмах круглыми зелёными барашками жались друг к другу кусты. Проплешины лужаек прямо-таки звали поваляться на сочной нежной травке. Вдалеке маячил тёмный ровненький, будто подстриженный ножницами садовника лес. Пели и щебетали невидимые пичужки. За неторопливой голубенькой речкой паслось стадо коров, ветер доносил звон колокольчика.

У Сергея, несмотря на всю отчаянность положения, сердце взыграло — Земля! родная Земля! слава Богу! Он не мог надышаться этим сладким земным воздухом, не мог наглядеться на эти уютные и милые земные просторы. С другой стороны изгиба речки стоял замок, самый настоящий рыцарский замок — наполовину каменный, сложенный из грубых неотёсанных валунов, наполовину деревянный. Вот эти-то деревянные башенки напомнили о России, Руси. Сергей чуть не застонал. Ничего, главное, он на Земле, а значит, доберётся и до родных мест. Как верно гудело в мозгу не так давно: «Зачем нам, поручик, чужая земля?» Нет, на Земле нет чужой земли! вся своя! вся нашенская! По лицу Сергея текли слезы умиления.

Рыцарь-истукан все не мог обрести равновесия, балансировал, клоняясь то в одну, то в другую сторону, икая, ругаясь и ошалело размахивая мечом.

Земля! Сергей поднял голову — чуть ниже серых драненьких облаков летел чёрный птеродактиль, размах крыльев у него был не меньше, чем у тяжеловоза «Антея». Сергей замер на полувздохе, сердце у него оборвалось и упало куда-то в район паха. Но птеродактиль не обращал на земных букашек внимания, летел себе по своим делам.

Рыцарь застыл, задрал голову вверх, откинул забрало. Он как-то сразу перестал качаться, врос в землю.

— Развелось, понимаешь, драконов! — прорычал он, грозя птеродактилю мечом. — Ну ничего, доберусь я до вас! Доберусь!!!

Добираться до «дракона» было далековато и непросто — тот летел на километровой высоте. Рыцарь-истукан для надёжности погрозил ещё и кулаком, потом плюнул вверх, еле увернулся от собственного плевка, вернувшегося вниз. И вспомнил про «жалкого червя».

— Ты ещё тут, наглец?! — взревел он и ухватил меч двумя руками. — Ну этого вот я не потерплю-ю-ю!!! Уух!!

Меч вонзился в землю рядом с Сергеем, в двух вершках, — видно рыцарь был все же основательно пьян. Но Сергей сообразил, что во второй раз он может и не промахнуться, во всяком случае лучше не испытывать судьбы. Он вскочил на ноги, собрался бежать. Не тут-то было — рыцарь оказался проворным, заступил дорогу. Меч он держал на плече, а сам шатался и икал. Вести с ним диспуты было бессмысленно.

— Нам бы до дому, — промямлил Сергей виновато.

— Чего-о-о?! — искренне изумился рыцарь. — Наглый смерд! Могила твой дом!

Он махнул мечом. И Сергей еле успел пригнуться, иначе бы не сносить ему головы.

— Одурел, что ли! — заорал он благим матом. — Ну чего я тебе сделал?! Чего ты ко мне прицепился?!

— Да если б ты, мозгляк, мне чего-то сделал, я б тебя, жалкого труса, в порошок бы стёр! Я б тебя изжарил бы вот на этом вертеле! — рыцарь потряс своим мечом. И рубанул ещё раз.

Сергей кубарем полетел в кусты. А когда он высунул из-за них голову, на полянке перед железным пьяным истуканом стоял зелёный. Был он как никогда жалок и поган — будто помойная или трупная слизь вытянулась вверх и приобрела контуры человека — если только эти уродливые контуры можно было назвать человеческими. В сырой дрожащей лапе зелёный держал чёрную круглую штуковину с коротким стволом и двумя шариками поверху.

— Ах ты наглец! — завопил рыцарь, вздымая меч. — Ах ты оборотень! Вот щя я пущу из тебя поганую твою кровь!

— Осечка вышла, — прогнусавил зелёный, обращаясь к Сергею. — Но вы не беспокойтесь, любезный!

— Чего-о-о?! — медведем взревел рыцарь.

Удар был страшен — меч пудовой молнией просвистел в воздухе и рассёк зеленого надвое. Левая половина рассечённого стеклась в лужицу, поползла к Сергею, высовывая временами мутный глаз и обозревая окрестности. А правая осталась стоять, сжимая в хлипкой трясущейся руке странное оружие.

— Чур меня! — выдавал рыцарь. — Чур! Сгинь дьявольское наваждение!

И рубанул мечом поперёк зеленого оборотня, рубанул на уровне втянутого живота, там, где было особо тонко. Бедра и длинная нескладная нога зеленого упали на траву. А верхняя часть осталась висеть в воздухе… И ни кровинки! Ни стона! Ни хруста! Лишь из мест срезов сочилась мутная болотная водица. И все!

— Бесовские чары! — выкрикнул рыцарь дрожащим голосом.

И в третий раз замахнулся.

Но ударить не успел.

— Теперь моя очередь, почтённый, — прогнусавила висящая в воздухе четвертинка зеленого. Подняла штуковину, чего-то нажала. Раздался щелчок, но из ствола не вылетело ни пули, ни луча.

— Да я тебя… — железный истукан не успел договорить, голос оборвался неожиданно.

Сергей увидал, как изо всех щелей и дыр доспехов повалил жёлтый смрадный пар, словно под рыцарем неожиданно прорвало канализационную трубу с кипятком. Но какая тут канализация!

— Не трогайте его! — закричал Сергей, обращаясь к подползающей лужице с глазом. — Он ведь ни в чем не виноват! Стойте!

Но было поздно. Красивый высокий шлем начал вдруг оседать — сначала загнулся и оплыл один рог, потом второй, следом потекло вниз забрало… капли расплавленного железа застучали по земле, прожигая траву, обугливая её. А через полминуты на выжженом чёрном круге диаметром в полтора метра лежал переливающийся всеми красками радуги оплавленный и искорёженный кусок металла.

— Зачем вы это сделали?! — спросил Сергей злобно. — Зачем надо было его убивать?!

Зелёный стёкся в одно целое, выпрямился. Никакой штуковины в его руке не было. Зато отрепья-водоросли болтались чуть не до колен.

— Ерунда, милейший, ерунда! — прогнусавил он. — Обычный пёс-рыцарь, самый, я вам доложу, заурядный. Так, кажется, назвал представителей этой профессии кое-кто из ваших популярных шаманов, я не ошибаюсь? — Зелёный не стал дожидаться ответа, он резюмировал холодно и прагматически: — Одним псом-рыцарем меньше, одним больше — какая разница! Ведь вся суть-то в диалектике, верно, а не в какой-то там отдельно взятой особи! Забудем про этого забулдыгу.

— Вы же пять минут назад говорили, что не убиваете никого, что это у вас мове тон! — взъярился Сергей.

— Что поделаешь, любезный, самооборона! Защита, так сказать, жизни, чести и достоинства. Да вы не волнуйтесь, вам уже пора!

— Пора!

— Конечно! Ведь мы с вами попрощались, не так ли?!

— Так! — отрезал Сергей.

И земля под ним разверзлась.

И только после этого Сергей понял — он опять был на чужой планете, в чужом измерении, как бы оно там ни называлось. И именно в этот момент он понял, что не отступится.

Вышвырнуло его все там же, у оплывающего, почерневшего сугроба. И опять были ночь, мрак, холод, опять хлюпала незамерзающая даже в морозы жирная жижа под ногами, опять он бежал словно ополоумевший в свою конуренку.

Одинокие полуночные прохожие оборачивались и долго смотрели вослед голому избитому и исцарапанному человеку, который так сверкал босыми пятками, будто за ним гналась стая борзых. Измождённая старуха в чёрном, которую мучила бессонница и которая, как и обычно, в эти часы обходила все помойки и подворотни района, собирая пустую винную посуду, разразилась старческим визгливым криком:

— Оглашённый! Черт чумной! — орала она, входя в раж и размахивая корявой клюкой. — Чтоб вас всех сатана побрал! Сталина с Лениным на вас нету! В каталажку! На нары! На трудовое перевоспитание-е-е!!! Давить! Всех давить до последнего!!! До полного изничтожения как класса-а-а!!!

Она швырнула в пробегающего пузырьком из-под тройного одеколона, попала прямо в голову. Беглец не остановился. А пузырёк отскочил, упал на асфальтовую проплешину, уцелел. Старуха обрадовалась, бросилась к сокровищу, подобрала и сунула в кошёлку. Она уже и позабыла про бежавшего голого мужика — много их пьяниц подзаборных, чтоб обо всех помнить-то!

Сергей летел стрелой, не чуя под собою ног. Но у подворотни все же малость придержал коней, сбавил темп. Это было самое опасное место — второго такого избиения, как уже было, он не переживёт!

Подворотня была пустой и тёмной. Сергей решился, он ворвался в неё так, будто перед ним стояла цель побить все мировые рекорды на самые короткие дистанции. И тут же полетел кубарем вниз, в слякоть и грязь. В последний миг он заметил подставленную ногу, но остановиться, увернуться уже не смог.

— Все бегаешь, сученок?!

От стены отделились две тени, стали приближаться.

Сергей ползком, медленно, по мокрому ледяному крошеву добрался до кирпичной кладки, привалился к ней спиной. Грудь у него тяжело вздымалась, ноги дрожали, голову сжимало обручем.

— Чего надо? — хрипло выдавал он.

— Шакаладу! — нагло раззявился низенький хмырь. И полез в карман.

Длинный распахнул полы необъятного макинтоша, вытянулся, поёжился, вздохнул горестно и запахнулся поплотнее. Глаза его источали сырость — это было видно даже в темноте. Нос висел унылой переваренной сосиской.

— Не надо, — проговорил печально, с кислой миной на обвисшем лице, — не надо, он теперь и сам подохнет.

— Так будем же человеколюбивы, едрена вошь?! — Карлик-хмырь вытащил свой тесак. — Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?!

— Пулю жалко, — глубокомысленно заметил длинный, согнулся и потрепал Сергея по щеке.

— А мене, для друга, для братана наречённого ни черта не жалко! — ощерился низенький. — Мы ж с ним сроднилися! Гляди!

Он рванул телогрейку у ворота, та распахнулась, обнажая грязное тщедушное тело, усыпанное угрями — в подворотню словно свет фар пробился, так все хорошо вдруг высветилось. Но главное, конечно, заключалось не в угрях и тщедушности. На бледной мертвенной коже, от плеча к плечу, через всю грудь тянулись крупные синюшные буквы наколки: «Не забуду Серёгу-кореша!» Ниже, на животе был озображен контур холма, на холме стоял восьмиконечный православный крест. А под холмом совсем крошечными закорючечками было выведено: «Отомщу за безвинно убиенного!»

— Рано хороните, сволочи! — процедил Сергей.

Длинный вздохнул, поправил драную шляпу.

— В самое время, любезный, — сказал он тихо. Потом пошарил в бездонных карманах макинтоша, выгреб чего-то и бросил Сергею на грудь. — Забирайте ваши сокровища, берите, берите, чего зенки вылупили?!

На груди у Сергея лежали гильзы, шип, клочок пропуска, список с квадратиками… Он растерялся от неожиданности. Ему даже некуда было распихать все это. И тогда он оттянул резинку трусов и пихнул все под неё. Попробовал встать. Но хмырь-карлик саданул ногой в челюсть, так, что Сергей затылком чуть не проломил стену. И тут же, ухватив цепкой лапой за волосы, трахнул в лицо коленом, развернул и отвесил такого пинка, что впору штангисту тяжелейшей весовой категории.

— Как все это грубо и неэстетично! — возмутился за спиной карлика длинный. — Как все это пошло и гадко! — Он снова согнулся, ухватил Сергея за щиколотку, приподнял его, потряс, умудрился заглянуть в лицо и сочувственно при этом улыбнуться. — Вы не находите, милейший?!

Сергей плыл, он ничего не соображал и уж тем более ничего «не находил». И потому он поступил неучтиво, не ответил.

— Ну, как знаете, — обиженно просипел длинный. Опять вздохнул натужо. И брезгливо отбросил от себя голую замёрзшую и избитую жертву.

Низенький в это время отбивал чечётку, приседал, выбрасывал коленца, подвывал себе по-блатному, с захлебом и ужимками, распахивал и запахивал ватник, сверкал гнилыми зубами и фиксами, расплевывал по сторонам семечную шелуху, вертел головой, высовывал язык, надувал щеки — короче говоря, духарился. И это было особенно противно по той причине, что Сергей никак не мог встать, даже на четвереньки встать. Он подбирал под себя ноги и руки, но они расползались, скользили, норовили вытянуться, а сам Сергей все время ударялся то щекой, то лбом или носом в лёд.

— Как это все мерзко и гнусно, — комментировал происходящее длинный. И звучало в его голосе нечто аристократическое, но не здешнее, точнее, не нынешнее, а то, выметенное без следа, вытравленное… но было это аристократическое в нем не врождённое, а явно благоприобретённое, заимствованное, а может, и не было ничего такого, может, все только казалось.

Сергей пополз к подъезду. Пополз по ноздреватому нечистому льду, если грязную помойную корочку можно было назвать этим красивым холодным словом.

— Серый, кореш, едрена душа! Куда ж ты от дружков разлюбезных?! Постой, брата-а-ан! — изгилялся коротышка, не переставая грызть семечки и поплёвывать. — На кого ж ты нас бросаешь?! Ой, пропаде-е-ем!!!

Сергей не обращал внимания на насмешника, ему было не до того. У ступенек подъезда он встал на четвереньки, потом выпрямился в рост… и плашмя упал на дверь. Та скрипнула и отворилась почему-то внутрь, в парадное — он всей тяжестью рухнул на кафельные плиты, грязные и заплёванные, перевернулся на спину. Открыл глаза. Из сырой и плотной древесины, в том месте, где ещё темнело пятно, оставленное его мокрой горячей грудью, торчал, подрагивал и тихонечко звенел острый длинный тесак, брошенный умелой рукой. Сергей вытянул руку, ухватился за наборную рукоять тесака, подтянулся, встал. У него не хватило сил вырвать лезвие из двери. И он оставил все как было. Поплёлся наверх, к себе.

Он не считал, сколько раз падал, сколько поднимался. Время застыло. Вернее, оно свернулось в тугое резиновое кольцо, свилось, перекрутилось и стало бесконечным. Когда Сергей добрался до своей двери, толкнул её и вполз в квартиру, за окном начинало светать. Из репродуктора на кухне заполошно кричал петух — казалось, что всю эту проволочно-детекторную электропремудрость убрали из небольшого ящичка, а запихнули вместо неё живую настоящую птицу.

Сергей дополз до дивана, взгромоздился на него. И только после этого обвёл глазами комнату — в ней был такой кавардак, что казалось погром устраивали не двое хмырей, а целая банда головорезов и дебоширов. Все было побито, расколото, изодранно, разгромленно, раскидано, изрезано, раздавлено, смято, выворочено, выпотрошено…

Лишь тёмная бутыль на изрезанном и изгаженном столе стояла целёхонькая и невредимая. На её крутых боках лежал слой пыли.

Сергей глухо зарычал и вцепился зубами в диванный валик. Он долго не мог заснуть, нервы не давали. Потом провалился в глухой и беспросветный колодец. Спал долго.

А когда проснулся, первым делом выбрал из груды мусора у дивана свои трофеи, положил их на стол рядом с бутылкой. Распрямил смятый список, смотрел на него с полчаса, ничего не понимая. Потом поплёлся в прихожую, опустился на колени перед телефоном. Пальцы дрожали, не могли попасть в отверстия диска.

— Толик, ты? — спросил он наконец.

— Я-я, — сонно ответили из трубки.

Сергей нажал на рычажки. И вычеркнул ещё одного.

До следующего дозвонился не сразу. Но дозвонился. Ничего не спросив, расслышав только знакомое тягучее «алле!», бросил трубку.

Дальнейшие розыски ничего не дали. В списке оставалось двое, всего двое!

Минут сорок простоял у зеркала, разглядывая себя — лицо было в синяках, ссадинах, из разбитой губы сочилась кровь. Но в целом ничего, терпимо, сейчас каждый третий ходил по городу с разбитой, изукрашенной харей. Били на каждом углу. Били и пили! Пили и били! Все вместе, без промежутков, казалось, будто вся жизнь состояла из питья и битья. Саднило плечо — ранка после обсидианового ножичка принялась нагнаиваться, внутри что-то нарывало. Сергей вспомнил всю процедуру, стянул с себя трусы, скомкал их и выбросил в мусоропровод. Потом долго плескался в ванной, натирал и без того раздражённую кожу мочалкой, ругался вслух, утирал слезы. А те сами наворачивались на глаза — стоило капельке воды или мыла попасть на больное плечо или просто неудобно повернуться… болело все тело. И Сергей постепенно привыкал к этой постоянной боли, он переставал её бояться: болит, ну и пускай болит!

Из этой чёртовой квартирки надо было бежать! Но куда? Весь вопрос и состоял в том — куда! Хмыри наверняка поджидали его у подъезда, под окнами, а может, и в подворотне. Да, они не бросят его, точно, не бросят, пока не убедятся, что он сдох! Эти гады его доканают, обязательно докапают! Может, это и имел в виду зелёный? Ничего Сергей не знал. Откуда ему знать-то!

В брюхе урчало. Не выключая воды, он выбрался из ванной и поплёлся на кухню. Запасов не было — то ли сам все слопал, то ли эти ублюдки выкинули. В груде мусора, битой посуды, вывороченных розеток, раздавленного стекла он нашёл заплесневелую и ссохшуюся горбушку черняги. Вернулся в ванную, размочил горбушку прямо под душем, сожрал — именно сожрал, алчно, давясь, чавкая, озираясь, словно бы боясь, что отнимут. Желудок на время успокоился. Пить было нечего. И Сергей напился из-под крана. Потом включил воду погорячее. Мысленно поблагодарил тех, кто все же, несмотря на полнейшую разруху, снабжал город этой водой. И снова заснул, прямо в ванной.

Пробуждался он тяжко, словно после обморока или наркоза. Вода была холодной. Поясницу сводило. Кончики пальцев цепенели. Но зато пришло какое-то второе дыхание, непонятное упрямство, злость! Он выскочил из ванной, шлёпая босыми мокрыми ногами, пошёл в комнату. Вытерся изодранной хмырями простыней. Оделся, распихал по карманам гильзы, шип, обрывки и клочки бумаг. Долго стоял над бутылью, думал. Потом пихнул её в сумку. Остервенело пнул ногой по столу. Набросил куртку и выбежал вон.

— Все не ужрутся никак! — проворчала старуха, стоявшая возле подъезда. — Жрут, жрут, жрут… и все мало! Хоть бы околели все!

На выходящего Сергея она зыркнула со злобой, даже с ненавистью. Чёрное платье её совсем не было похоже на развевающееся знамя, скорее это была грязная, выцветшая половая тряпка, обвёрнутая вокруг тела. Да, ветра не было. Дело шло к весне.

— Сама гляди не околей, — присоветовал на ходу Сергей.

— Ирод! — бросила в спину старуха. И подняла было руку для крёстного знамения, даже повела ею… но потом опустила. И плюнула вслед.

Четверо беспризорников резались на колченогой скамье в самодельные обтрёпанные карты. При виде Сергея двое встали.

— Эй, фраер, дай в зубы, чтоб дым пошёл! — попросил один, измождённый и прыщавый.

— Не курю, бросил! — огрызнулся Сергей.

— Жлобина поганая! — выругался другой, с залепленным глазом. — Дай гривенник хотя б! Куда чешешь, стой, падла!

Сергей ускорил шаг. В спину ему ударил камень. Но он не стал оборачиваться — этим только повод дай, у каждого в ладони бритва.

До Казанского он добирался пешком. Но затея оказалась напрасной — ещё за два квартала, на подступах к вокзалу все было запружено. Ожидающий поездов люд спал, бодрствовал, сидел и ходил повсюду, протиснуться между тел, узлов и чемоданов было невозможно. И Сергей поплёлся к самому безлюдному, к Рижскому.

— Все бегут! Все бегут! — как заведённый приборматывал какой-то плетущийся рядышком старик.

Сергей не слушал старика. Он уже привык к этим бездомным бродяжкам, наводнившим город и постоянно плачущимся, жалующимся на судьбину, жизнь и все вокруг. Днём бродяжки были безопасны, они сами всего боялись. По ночам многие из них шалили — что поделаешь, жить-то надо как-то!

— Все не убегут, — заметил Сергей философски.

— А хто не убегет, тот тута и сдохнет, — с готовностью отозвался старик и шмыгнул носом, натянул поглубже драный треух. — И-эх, Расея-матушка — велика держава, едрена колокольня, а бежать-то и впрямь некуды, везде мор и глад! Я вот, к примеру, судьбу хочу попытать — к турецким берегам направлению держу, умные люди сказывают, там тепло и бананы на грядках торчат, не помрёшь с голодухи-то, верно, малый?! Только вот где есть ентая землюшка, где она, в каку сторону-то бечь?!

— Беги прямо — не ошибёшься, — посоветовал Сергей. Ему не верилось что-то, будто этот старикан доберётся до турецких берегов, болтает. — Ладно, дедок, ты от меня отвяжись, мне по срочному делу надо!

Дед остановился, плюнул под ноги, поправил котомку за плечами и погрозил в спину Сергею кулаком.

— В пекло-то завсегда поспеешь! — пробурчал он зло. — Давай, топай, нехристь!

К Рижскому Сергей притопал к вечеру, уже темнело. Направление было гиблое, безнадёжное — все дороги к морям напрочь перекрывались заградительными отрядами. Но где-нибудь на полпути можно было выскользнуть из поезда и затеряться в серой глухомани, в одичавшей пустыне посреди заброшенных городков, посёлков и кладбищ. Пускай его ищут!

С билетами было совсем хреново. Проще говоря, билетов в кассах не водилось. И хотя поезда брали штурмом, казалось бы, в неразберихе и толкотне можно было пробраться в вагон или хотя бы на крышу, но нет, у охранников был зоркий глаз и с «зайцами» они не церемонились, сшибали наземь прикладами, сапогами, кулаками — у каждого своя работа, это тоже понимать надо!

— Пирожки, горячие пирожки! — вопила бабища с провалившимся носом и выбитыми передними зубами. — Налетай, покупай! Пятёрка штука! Задарма отдаю!

У Сергея горло сдавило, побежала едкая жгучая слюна. Он повернулся к торговке. Но вовремя остановился — два миллиционера, заламывая бабище руки за спину и пиная коленками под зад, быстро поволокли её к вокзальному зданию. Из опрокинувшегося отсыревшего дерюжного мешка с пирожками выскочила жирная голая крыса, воровато огляделась и шмыгнула в толпу. Товар рассыпался — и на всю площадь завоняло трупной падалью.

— Ребя! — прорезал временную тишину пронзительный мальчишеский голос. — Жратва-а-а!!!

Четверо беспризорников, босых и грязных, вынырнули из толпы, ухватили мешок и бросились наутёк. Пятый собирал за пазуху то, что рассыпалось. На него-то и налетел полуголый нищий в струпьях, коросте, язвах. Он был какой-то припадочный и не столько бил беспризорника, сколько голосил на всю округу и раздирал на себе кожу, норовил упасть.

— Убивают! Грабют?! Ратуйте, граждане-е!!! — захлёбывался он, при каждом крике запуская синюшную руку беспризорнику за пазуху и вытаскивая оттуда пирожок с гнилью. — Режу-ут!!!

Растерявшийся беспризорник, опамятовался, вцепился в глотку нищему, повалил его наземь и с недетской злобой начал бить затылком о мостовую. Нищий отчаянно сопротивлялся, визжал, сучил ногами. Толпа, обступившая дерущихся, радостно гыгыкала и подавала советы. Какая-то тощая бабёнка в зеленой шляпке поддавала ногой в чёрном боте то одному, то другому и восторженно смеялась хриплым басом.

— Ты глаз, глаз ему дави! Да не так, дурья башка! Ногтем, ногтем, остолоп!

— Поддых ему! Поддых!!!

— Обоих их придавить надо!

— Ноздрю рви, обормотина, ноздрю!!!

— И-эх! Вот ето по-нашенски!

— Карау-у-ул!!!

— А я б всех этих нищих и беспризорных к стенке! Без суда и следствия, всех до единого!

— Чего-о?! Их живьём закапывать надоть! В стране металла нету, а ты, гадина, к стенке хотишь?! Ето ж скольки пудов народнохозяйственного свинца уйдёт?! Не! Шалишь! Живьём, в землю!!!

Сергей пошёл вглубь вокзала, ближе к поездам. Но за триста-четыреста метров протолкнуться уже было невозможно. Тогда он опять выбрался. Стал присматриваться. Перекупщика заметил, когда почти совсем стемнело. Подошёл тихо, строя из себя доверчивого лопуха.

— Сколько? — спросил, округляя глаза.

— Ты, мент вонючий, вали отсюда, не на того нарвался! — попёр на него хлипкий чернявый парнишка цыганского вида, одетый с ног до головы в «фирму», но одетый безвкусно и не по своему хилому сложению. Глаза у парнишки были красные и недоверчивые.

— Ну какой же я мент, — спокойно растолковал Сергей, — я билет ищу.

Парень вгляделся в избитое лицо, подобрел.

— Куда? — спросил он, обдавая перегаром.

— Все равно куда, — пожал плечами Сергей, — а, мастер, когти рву, мне без разницы.

Паренёк проникся доверием, прошипел на ухо:

— Три штуки!

Сергей повернулся, делая вид, что уходит.

— Ладно, стой! Давай штуку!

— По рукам, — осклабился Сергей, подмигивая парнишке. Но в кармане у него не то что «штуки», у него и сотни-то не было с собой, рублей под пятьдесят, от силы шестьдесят.

— Гони монету, — парень огляделся, — только не шурши, по-тихому!

Сергей полез в карман, закопошатся там. А потом сказал вдруг насторожённо:

— Гляди-ка! Да не туда, вон, в кепаре с пумпоном, в жёлтеньком шарфике!

— Чего? — не понял парнишка.

— Только что с двумя ментярами смолил на углу, сам видал!

— Точно?!

— Крест на пузе!

Парнишка затрясся — нервы, видать, у него были ни к черту! Сергей понял — клюнул парнишечка, клюнул. Но он боялся спугнуть чернявого спекуля.

И тот разродился сам.

— Давай отойдём, мне в ментовку не с руки! — предложил он. — Тут недалеко, вон, в подъезде…

— А не наколешь?! — деланно испугался Сергей.

— Мы лохов не обижаем, — самодовольно рассмеялся парнишка.

Через пять минут, протиснувшись через немыслимые толпы, они зашли в подворотню, потом в загаженный до предела подъезд. Лампочек в нем, конечно, не было, под ногами расползалось и хлюпало дерьмо, несло концентрированной, отстоявшейся мочой.

— Гони штуку, — потребовал парень и сам полез в карман.

— Щяс!

Сергей ухватил парнишку за глотку, перегнул спиной через перила, так, что хребет под фирменной джинсней захрустел, а тело размякло. Парень оказался ещё более хлипким, чем можно было представить. Но Сергей не стал обижать перекупщика-спекуля, который сам был, видно, «лохом». Он вытащил из внутреннего кармана, из толстенной пачки один билет, даже не поглядел — докуда, остальное сунул обратно. И аккуратненько усадил парнишку в кучу дерьма. Вышел.

Дверь скрипнула на прощанье. И в этом скрипе отчётливо прозвучало: «Ты не выберешься отсюда, зря дёргаешься!» Сергей оглянулся. Но никого не было. Померещилось!

А может, и впрямь не дёргаться? может это начало конца? и лучше сидеть да ждать его прихода?! Сергей застыл как вкопаный. Но замешательство длилось недолго. Он вернулся в подъезд, выгреб у пребывающего без чувств парнишки из другого кармана деньги, подержал на руке — по весу было на пять-шесть тысяч. Нет, чтобы ни происходило, чтобы ни случилось, какие бы на него силы ни исполчились, а с пятью «штуками» он выберется из самого пекла! Сергей вышел. На этот раз дверь не скрипела.

Билет он пихнул за ворот рубахи, так надёжней, не сопрут. Пачки денег разложил по внутренним карманам.

— Куда прёшь, безглазый! — заорал на него жирный мужик, ударил в спину.

Сергей не обернулся. Он, расталкивая нервный и озлобленный вокзальный люд, пробивался к поездам. Ночь опустилась на город. Лишь два тусклых фонарька покачивались над рокочущим и сопящим людским морем. И все-таки Сергей протиснулся к вагонам. Теперь оставалось дождаться начала посадки. А там — прощайте все невзгоды! прощайте, хмыри подворотные! прощай, зелёный гад!

Он пристроился на корточках у столба, поправил шарф, застегнул до упора куртку. Ночь обещала быть холодной.

— Гр-р-раждани-и-и… — прокашляло вдруг из громкоговорителя, — гр-р-р-раждани пас-с-сажиры-ы-ы! Объявленная три дня назад посадка на поезд, следующий по маршруту Москва — Рига, отменяется…

Людское море содрогнулось и взвыло. Ледяной воздух прорезал чей-то истерический вопль:

— Нету сил уже-е-е!!! Отправля-я-яй!!!

— … граждани-и-и пас-с-с-сажир-р-ры, — пророкотал громкоговоритель вполне разборчиво, — в ближайшие три месяца отправлений с нашего вокзала в связи с аварией на путях не ожидается. Просьба расходиться! Повторяю! Грр-раждани пас-с-сажир-р-ры, все отправления с нашего вокзала отменяются на три месяца. В районе Кильдюплы произошла железнодорожная авария, в результате которой сошли с рельсов четырнадцать составов, из них пять с пассажирами и девять с жидким нефтепродуктом, повреждены сто тринадцать километров путей, образовавшиеся воронки заполнены водой близлежащих озёр, рек и прудов, ремонтные работы также провести невозможно ввиду отсутствия необходимых материалов, в радиусе шестисот километров уничтожены все подъездные пути, взрывной волной сбило с орбиты космическую станцию «Мир», сейчас она завершает свой полет в районе Антарктиды, жертв нет, в район аварии вылетела комиссия… но ввиду того обстоятельства, что по дороге мотор вертолёта, на котором вылетела комиссия, заглох, решено расследование не проводить…

Сергей понуро побрёл к выходу. Затея сорвалась. Толпа бурлила, роптала, ругалась, взывала к какому-то начальству. Но в глазах у каждого стояла безнадёжная тоска.

Сергей подошёл к маленькому и толстенькому железнодорожнику в фуражке. Спросил:

— Это что — правда?

— Проходите, гражданин, проходите! — строго пробубнил тот. — Не положено!

Сергей полез в карман, вытащил сотенную, сунул в лапу железнодорожнику. Тот подобрел.

— Авария-то эта ещё третьего дня была, — проговорил он на ухо, улыбаясь и почёсывая нос. — Думали вообще не сообщать, чего народ зря волновать-то, мало, что ль, у нас аварий. Отремонтируют! Говорят, из Бурунди ремонтная бригада вылетела!

— Своих нет уже? — мрачно поинтересовался Сергей.

— Да есть вроде, — железнодорожник бросил раздирать нос, качнул головой. — Щяс ведь так, щяс ведь кто чего могет, тот в совместных лавочках, им не выгодно, а остальные — в запое! Переходный, понимаешь, этап!

— Много погибло?

Железнодорожник нахмурился.

— Сказано — авария, стало быть, без жертв! — заявил он.

— Ну, а по совести? — не отставал Сергей.

— Да говорят — тыщ восемь трупов! Да ещё и искалеченных столько ж! — выдал железнодорожник и опять улыбнулся. — Да ты не печалься, малый, российские бабы крепкие — ещё нарожают!

— Это точно! — Сергей махнул рукой и ушёл.

Такси он поймал сразу. Выставил растопыренную пятерню — через три секунды возле него остановился обшитый листовым железом «москвич».

— Ежли чего — стреляю без предупреждения! — заявил таксист, косясь на Сергея. И для убедительности показал ручку пистолета.

Сергей сразу просек — газовый, ерунда! Но у него и в мыслях не было нападать на этого водилу. Он собирался во Внуково, в единственный действующий аэропорт. Ошиваться по вокзалам и ловить зыбкий миг удачи было бессмысленно и глупо. Другое дело, самолёт — махнул крылышками, и тю-тю!

— Билет нужен! — без обиняков заявил Сергей.

Водила был тёртый.

— Три штуки! — сказал он угрюмо, нехотя.

— Круто, — не согласился Сергей.

— Иди мимо, — ещё равнодушней проговорил таксист, — я тебе не фонд милосердия.

Пришлось доставать деньги, отсчитывать три тысячи. Сергей вздохнул, перекосился… Но что делать, билет нужен! К тому же, ещё три «штуки» оставались в карманах, жить было можно.

— Получи!

— И не кривись, дружок, — сказал таксист, принимая деньги, — я тебе по-божески отдаю, другой бы содрал все пять. На держи!

Он даже не поинтересовался, куда именно нужен билет его пассажиру — наверное, был ясновидящим.

— Самолёты-то хоть летают? — поинтересовался Сергей, ухмыляясь.

— Это ты у них спросишь, моё дело — билет выдать клиенту, — проворчал водила. Был он какой-то некомпанейский.

Они подъехали. Сергей расплатился, выскочил наружу, пнул ногой по грязной шине «москвичонка». Народищу на подступах к лётному полю стояло уйма, казалось, все сорвались со своих мест, бегут, спасаются от чего-то или кого-то. Но Сергей знал — большинство без билетов, надеются на удачу, они ему не конкуренты. — Куда лезешь, нахал! — орали ему в спину. — Чего прёшь, гад?!

Сергей не обращал внимания — ещё немного, и он покинет навсегда это гиблое место, этот «международный» город, это разорённое и заброшенное гнездовье!

Из сумки впереди идущей бабёнки торчал батон. Сергей шёл, облизывался. Потом выдернул батон, спрятал под полой куртки. Бабёнка ничего не заметила. Лишь небритый мужик в тюбитейке похлопал Сергея по плечу заскорузлой рукой, подмигнул, дескать, молодец, парень, так держать! У Сергея опять сжало горло. Он хотел есть, только есть, все остальное потом. Но доставать батон и жевать его при всех было опасно, он не мог рисковать. А небритый все скалился и подмигивал. Сергей вытащил купюру, даже не поглядел, сунул в сумку бабёнке на место батона. Небритый сразу помрачнел и отстал.

Выбрав момент, Сергей отломил под полой большущий кусок хлеба, украдкой сунул в рот, целиком сунул, и принялся жевать.

— Все жрут и жрут, понимаешь! — проворчала согнутая дугой старушка, тащившая на спине здоровенный мешок. — Хоть бы лопнули когда! Иксплутаторы трудового люда! В стране нехватат жранья, продуктов не хватат, а они все жрут!

Сергей перестал жевать. И хлебный ком, раздирая внутренности, полез в пищевод и далее комом.

— Граждани-и-и!!! — проревело из динамика. — Граждани-и-и отлетающи-и-и! Отлёт не состоится! Просьба всех вернуть в кассу билеты!

— Мать вашу!.. — завопил Сергей, как резанный. — Издеваться?! Я жаловаться буду-у-у!!!

Старушка отпрянула от него. Небритый в тюбитейке показал кулак.

— Граждани-и-и! В связи с непоставкой энергоёмкими зонами Русской автономной области топлива все рейсы откладываются до будущего года! Повторяи-им!

Сергей зашёлся в кашле. Старушка подползла ближе, постучала по спине. Небритый стоял, уперев руки в жирные бока, и хохотал. Но Сергею было наплевать на всех! Опять срывалось! Опять все летело к черту на рога! Ещё понятно было, когда отделялись Дальний Восток, Сибирь, Кавказ, Север, Запад, Украина, Белорусия! Объяснимо было, что они и прекращали поставки горючего! Но теперь разваливалась на глазах Русская автономная область, а откуда Москве самой взять топливо, откуда?! Сергей не возражал против раздела России на восемь самостоятельных государств. Но он не ожидал, что эти государства на радость всем прочим затеют лютую экономическую войну, схлестнутся в таком жесточайшем сражении, что и не снилось седоусым генералам. Впрочем всем было на все наплевать! Все рвали когти! И откуда поступало горючее, никого не интересовало!

— Надули! Опять надули-и-и!!! — взвыл какой-то слабонервный. — Знаем мы, сдашь теперя билеты в кассу! Сда-а-шь! Плака-а-али три штучки-то, плака-а-али-и-и!!!

До будущего года оставалось ровно одиннадцать месяцев. Сергей решил не ждать столько. Он повернул назад.

Батон исжевал на ходу. Насытился. Но тут же навалилась страшная икота. На него глазели, показывали пальцами, от него отшатывались… а он шёл и икал, вздрагивая всем телом, запрокидывая голову. Надо было чего-то выпить. Но кроме бутылки, лежавшей в сумке, у Сергея ничего не было. К ней он решил прибегнуть лишь в самом крайнем случае. Икота, разумеется, не была таким крайним случаем. У остановки автобусов стояли автоматы «пепси». Но Сергей знал — бутылку шипучки ловкие торгаши разбавляли бочкой мутной воды из-под крана, это первое. А второе заключалось в том, что всего год назад по разваливающейся стране прокатилась эпидемия гибридного холеротифа, все, кто любил пить из одного стакана и есть из одной тарелки одной вилкой, повымирали, за исключением, конечно, особо устойчивых особей. Сергей к таковым себя не относил. И все же ему удалось купить за четвертной у привокзального мусорщика бутылку пива трехнедельной давности. Пиво оказалось прокисшим и разбавленным. Но Сергей выглушил всю бутыль. Его вырвало… И икота прошла.

Оставалась одна надежда — на собственные ноги. Сергей свернул с шоссе, прошёл через буераки метров пятьсот, сориентировался. И побрёл прочь из бывшей столицы пехом.

Ноги гудели. В спину словно ломом наколачивали. В мозгу било как прежде от виска к виску: «патроны — эскадроны! патроны — эскадроны! патроны…» Но Сергей шёл. Он знал, что ему никто не поможет, что только он сам может спасти себя.

Первое заградительное кольцо ему удалось пройти, точнее, проползти. Ещё издали приметив посты, он упал на брюхо и ужом проскользил триста метров, до ближайшего кустарника. Полежал, отдышался. Потом почувствовал, что тело начинает стынуть — все ж таки не лето, снег на земле.

— Ничего, выкарабкаемся! — заверил он себя шёпотом.

Встал. Снова определился. Теперь с этим было проще — на востоке высвечивалось небо, вставало солнце — кровавое зарево наплывало на землю.

Ещё три километра он прошёл бодро, даже насвистывал прилипучую песенку про «белую армию и белого барона, которые готовят нам царский трон». Мелодия была маршевая, залихватская, под такую хорошо шагалось.

Но когда небо совсем просветлело, из-за редких сосен вдруг вышли трое в синей форме и направились к застывшему на месте Сергею.

— Далеко собрались, гражданин? — вопросил один.

— Куда глаза глядят, — нагло ответил Сергей.

— Ну-у, глаза, гражданин, — рассмеялся спрашивавший, — можно в любую сторону вывернуть. Садитесь-ка в машину, там, дальше запретная зона, туда нельзя!

— Почему это?! — возмутился Сергей. — Не имеете права!

— Исключительно для вашего благополучия, — потупив очи, выговорил синий. И добавил, обращаясь к спутникам: — Проводите, проводите гражданина!

Сергею вывернули руки, пригнули головой к земле. И пинками загнали в фургон с надписью «спецмедслужба». Окошек в фургоне не было, и он не видел — куда его везут. Но везли долго. Везли молча. И сам он молчал. Он уже начинал догадываться, по какой причине ему так не везёт, До него дошло, что везение здесь не причём! Но поверить в это было трудно. И страшно было верить в это!

Его выпихнули из машины у подворотни. Выпихнули грубо, без церемоний. Он упал на грязный асфальт, лицом в незамерзающую лужу. Упал, сильно ударившись коленями и локтем. Но бутыль в сумке не разбилась. Машина фыркнула моторами, уехала.

Сергей встал, потирая ушибленные ноги. Заглянул в темноту подворотни. Хмыри были на месте. Коротышка гнилозубо улыбался ему как старому приятелю, помахивал рукой. Длинный зябко кутался в макинтош и смущённо поводил плечами. Лицо у него было набрякшим, плаксивым.

Сергей опрометью бросился в противоположную сторону. Сердце колотилось как бешенное.

— Эй! Куда ты, кореш?! — орал вслед коротышка. — Не узнал, что ль, друзей-то, а?!

Через три квартала Сергей остановился. Никакой погони за ним не было. Он простоял минут двадцать, приходя в себя. Потом задрал голову и увидал сочную вывеску: «милиция». Это был выход.

— Семи смертям не бывать! — вырвалось у него из горла.

Дверную ручку он рванул с такой силой, будто намеревался её выдрать с корнем. Зашёл внутрь и прямиком бухнул дежурному за перильцами:

— Арестуйте меня! Это я убил того человека!

— Какого? — мордатый парень приподнял голову.

Сергей чуть не упал — никакой не дежурный сидел за барьером, там сидел его старый знакомец, сержант с фиксой и узкими глазками. Но почему?! Ведь это совсем другое отделение?! Оно совсем в другом месте расположено, почему он здесь?!

— Какого, гражданин, я вас спрашиваю?!

— Того самого, что у сугроба валялся… месяц назад! — промямлил Сергей. — Я прошу меня арестовать и посадить.

— Не дурите, гражданин! — сержант усмехнулся, сверкнул золотом. Но Сергею показалось, что никакое это не золото, никакая не фикса, а самый настоящий клык — изогнутый, хищный. Искорки блеснули в глазах сержанта, ушки вытянулись, стали похожими на рысьи. — Не дурите! Банду, которая укокошила того забулдыгу давно выловили, понятно?

— Как — выловили?! — опешил Сергей.

— Очень просто! Выловили, осудили и расстреляли! Ясно?! Тридцать семь человек! Групповщина! За ними ещё и не то числилось. Так что не морочьте мне голову, гражданин, идите себе, работайте! И не отвлекайтесь!

— Это неправда! — бухнул Сергей и уселся на скамью напротив барьерчика. — Вызовите дежурного, я требую.

Дежурный капитан появился немедленно. Он даже не взглянул на Сергея.

— Очистить помещение! — скомандовал он.

По коридору раздался грохот сапог. Вылетели два здоровенных молодца, ухватили Сергея за штанины и рукава, приподняли, пробежали пять метров до двери, вытолкали и сами скрылись.

Сергей стоял как очумелый. Ему было плохо. Ноги отказывали. Через полминуты вышел сержант, повесил Сергею на плечо оставленную им на скамье сумку, подровнял её ремешок, отряхнул сзади куртку. И сказал с самым серьёзным видом:

— Вы не извольте беспокоиться, — гражданин, не надо! Когда потребуется, вас найдут, не волнуйтесь!

Сверкнула фикса-клык. И все пропало.

Сергей побрёл вдоль улицы. Он думал, про какую банду шла речь? кого расстреляли? и почему так быстро?! Нет, это все враньё! Это все бред! Он даже не заметил, как мимо него прошмыгнула тень в лёгком плащишке и без шапки. Лишь немного спустя обернулся.

— Леха! — крикнул он, помахал рукой.

— А-а-а!!! — истерически закричал прошмыгнувший, обернулся. Глаза его были совершенно безумны. На километр несло перегарным одеколоном. И вообще это была лишь тень человека.

Но Сергей не мог ошибиться — это был Леха, точно, он! Сверзился! Допился! А ведь крепким малым был! Сергей полез в карман, достал свой список с квадратиками, вычеркнул ещё одного. Потом постоял немного, думая, не выкинуть ли бумажку — какой в ней прок, ежели банду поймали?! Не выкинул. Сунул обратно в карман.

Надо было что-то придумывать. Из города его не выпустят, нечего и пытаться! Сесть в тюрьму под дело об убийстве того типа у сугроба не удастся… Значит, надо что-то сотворить такое, чтоб взяли, непременно взяли. Налёт?! Налёт на Сбербанк?! Это идея! За это возьмут! Но… Сергей выругался вслух — все сбербанки давно позакрывали, вон, красавец: зелёненькая вывесочка перекособочилась, половина букв поотлетала, двери заколочены. Налёт на пустой магазин? Это смешно. Ограбить кого-нибудь? За частное лицо сейчас не сажают, и так все лагеря, психушки, профилактории и приёмники переполнены, на каждых нарах по двенадцать человек. Убить?! А почему бы и нет, надо только решиться! Надо взять себя в руки и… и зарезать кого-нибудь. Нет! Нет!! Нет!!! За это тоже не сажают, за это сразу к стенке. А ведь пожить-то ещё хоть немного не помешало, нет, совсем не помешало бы! Да и идти на мокрятину, на убийство… нет, бредовая идея. Ну почему он, человек, существо, в которое вдохнули самое совершённое во Вселенной, Душу, почему он, сотворённый по Образу и Подобию, должен терзать себя такими идиотскими замыслами, это же глупо! это же страшно! этого нельзя допускать! Сергей совсем запутался. Он уже не понимал — что можно, а чего нельзя. Одно он осознавал чётко: должно пройти очень много времени, неимоверно много, чтобы в эту человеческую глину, в эту биомассу можно было вдохнуть нечто новое, более высокого качества, пока рано, пока эта глина на созрела даже как глина — и что в неё ни вдыхай, что ни вдувай, а путного не получится, не родится из неё сразу, без всяких переходов, богочеловек, существо высшего порядка, нет, не родится!

Он брёл как сомнамбула, натыкаясь на стены, на стволы высыхающих или полуспиленных деревьев, на редких пугливых прохожих. И ничего не приходило ему в голову, ну ничегошеньки!

Надо было что-то делать, надо! Сергей заводил себя, взвинчивал, распалял. Дошло до того, что он подобрал булыжник, размахнулся и высадил стеклянную витрину магазина «Ткани». Магазин был пустой, торговать было нечем. Но витрина, красавица витрина! Она обрушилась градом больших и малых осколков, разрушая сказочную иллюзию, открывая убогую и пустую дыру. Сергей напрягся.

С противоположной стороны улицы ему погрозил своей дубинкой сутулый и сонный милиционер. И отвернулся. Сергей высадил следующую витрину, над которой висела одна лишь кроваво-красная буква «Я». Милиционер погрозил ещё раз, повертел пальцем у виска, после чего быстро свернул в переулочек и чуть не бегом побежал по нему, удаляясь от хулигана.

— Вот деятели! — не выдержал Сергей. Нервы у него гудели натянутыми струнами. — Щяс я вам устрою кино!

Он вбежал в первый попавшийся подъезд. Ударил ногой в дверь на первом этаже — дверь вылетела картонкой! Из глубины квартиры послышался испуганный женский крик. Сергей ворвался внутрь ураганом, сорвал вешалку с висящими на ней пальто, разбил вешалкой зеркало, грохнул по светильнику. Больше в прихожей крушить было нечего, и он побежал на кухню.

— Щя всех мочить буду!!! — заорал он дурным голосом. — Всех, к…. матери, порежу-у!!!

Огромный толстяк в майке и трусах упал перед ним на колени, залепетал что-то умоляющее. Сергей ударил его ногой в лицо, прямо по кругленьким очкам, ему не жалко было толстяка, ничуть не жалко. А тот совсем разбабился, стоял на карачках и рыдал, слёзно прося о пощаде. Первым делом Сергей опрокинул на кухне холодильник, два шкафчика, стол, колонку. Потом попрыгал немного на вывалившейся посуде, вывернул доотказа все краны. Подбежал к трясущемуся толстяку и пнул его ещё раз, но уже в бок.

— Я больше не буду-у-у!!! — завизжал толстяк. — Не бейте!!!

Сергей перепрыгнул через него и сам заорал:

— Милиция! Вызывайте же милицию, идиоты! Олухи!!!

Толстяк забился в угол, замолк. Он не собирался никого вызывать. Сидел, хлюпал носом, трясся, закрывался руками, хотя никто его не собирался бить.

— Чего вы ждёте, трусы паршивые?! Зовите же милицию!!! — надрывался Сергей. — Не то всех порежу! Всем кровь пущу!!! Я рецидивист! Убийца!!!

Толстяк лишился чувств — бездыханым студнем расползся по полу. Изо рта у него бежала струйка слюны, по цветастым трусам расплывалось огромное сырое пятно — под звук журчащего ручейка на полу образовалась светложелтенькая лужица. Из кранов била вода — вот-вот и она начнёт переливаться через края, растекаться по квартире. Но Сергей уже не мог остановиться. Он махнул рукой в сторону толстяка. И побежал в комнату.

Дверь вышиб ногой. Застыл на пороге, вопя самым диким образом.

— Убью-ю-ю!!!

Перепуганная толстушка с косыночкой на голове пряталась от него за большим зелёным креслом. Но это ей казалось, что она прячется — Сергей видел все. Он затопал ногами, сшиб телевизор с тумбочки, сорвал портьеру и опрокинул круглый аквариум. Розовые рыбёшки забились на ковре.

— Зови милицию, мегера! Зови живо! Не то убью! Изнасилую!!!

Толстушка на четвереньках переползла за другое кресло и замерла там, посверкивая черненькими глазками.

— У-У-УУУ! — взвыл Сергей.

И сорвал ковёр со стены. Потом опрокинул книжный шкаф. Не помогало. Никто, похоже, не собирался звать служителей порядка и усмирять буяна. Где соседи?! Сдохли, что ли?! И-ех! Сергей терял остатки сил.

— Все! Прощайся с жизнью!!!

Он выволок упирающуюся толстушку из-за кресла, ухватил левой рукой за волосы, а правой начал сдирать с неё халат. Сзади что-то прогремело. Сергей обернулся — это очухавшийся толстяк, вопя и стеная, забыв про все на свете, убегал из собственной квартиры. Ну и черт с ним!

— Изнасилую!!!

Сергей разодрал халат в клочья, и толстушка осталась в одних трусиках, присела, прижала руки к грудям, прикрывая их, тихо-тихо заскулила. Сергей дёрнул её за волосы вверх — и толстушка покорно выпрямилась, отвела руки — тяжёлые полные груди колыхнулись, застыли, уставившись на Сергея тёмными набухшими сосками. Толстушка подняла руки вверх, и груди у неё приподнялись, опять заколыхались. Но Сергей пересилил себя — дело прежде всего.

— Милиция! Насилуют!!! — заорал он изо всех сил. — На помощь!!!

И, подхватив толстушку обеими руками, вскинул её под люстру, поймал в объятья, бросил спиной на диван, рванул за край трусиков — те слетели жалким обрывочком, обнажая крохотные остаточки ещё не обнажённого тела. И опять все округлости толстушки пришли в движение, зазывно маня. Сергей застонал. Нет! Только не это!

— Милиция, мать вашу!!! — завопил он. — Тут же насилуют! Ну где вы!!! Карау-у-ул!!!

Толстушка лежала и глядела на Сергея тёмными любопытными глазками. Она не прикрывалась, не дёргалась — похоже, ей было очень интересно, на самом деле её сейчас насиловать начнут или этот чокнутый обманет? Толстушка раздвинула ноги, вздохнула томно… И Сергей не выдержал, бросился на неё, погружая руки в трепетную сладкую плоть.

И в это время сзади прозвучало брезгливо:

— Кто милицию вызывал?

— Насилуют!!! — завопил Сергей по инерции. И сделал попытку вскочить. Толстушка его удержала, обхватив пухленькими ручками за шею.

— Кто кого насилует? — переспросил милиционер.

— Заберите меня! Заберите!!! — Сергей вырвался, вскочил на ноги.

— Вы вот что, граждане, — процедил милиционер, — не дурите! Меня б так насиловали! И вообще — ишь чего захотели! Заберите их, понимаешь! Совсем избаловались! Всех не перезабираешь, мест не хватит! Развелось тунеядцев, все на дармовые харчи хотят! Прощайте, граждане!

— Я тут все перебил! Я рецидивист! Убийца!!! — надрывался Сергей. Ему было плохо — все лопалось, все труды шли прахом.

— Сами, сами разбирайтесь, граждане, в ваших семейных делах!

В дверном проёме вдруг показалась жирная и мокрая фигура в цветастых сырых трусах, фигура дрожала, мычала, трясла головой и тянула скрюченный палец в сторону Сергея.

— И-и-и-и-иии! — выдал на верхней ноте толстяк.

Милиционеру он чем-то не приглянулся.

— А этого забрать! — скомандовал он. — Нечего по улицам в одних трусах шастать! Перед иностранцами стыдно!

Двое дюжих дружинников, таившихся до того во тьме разгромленной прихожей, ухватили толстяка под руки и выволокли на улицу. Хлопнула входная дверь.

— Ну, и что теперь делать будем?! — сердито спросил Сергей у толстушки и грозно пошевелил бровями.

— Продолжать, — ответила та с придыханием, вытягивая розовые губки.

И они продолжили.

К вечеру толстяка, разобравшись, выпустили. Он пришёл весь несчастный и будто побитый. Толстушка ему добавила пару оплеух. Сергей извинился и ушёл.

Он плёлся по пустынным ночным улицам, плёлся в последний дом, к последнему приюту — к милому и ласковому Ирунчику. Экспериментировать он больше не желал. Знал, что даже если разгромит полгорода и перебьёт тысячу его жителей, все равно его не посадят, ничего с ним не сделают — видно, законы замкнутого цикла сильнее в стократ обычных законов! И нечего тогда шутить с ними!

По дороге он свернул к сугробу. Молча постоял у него минут пятнадцать. Сугроб напомнил ему оплывшее и потемневшее надгробие. Это было неприятно, более того, страшно, но Сергей стоял. Потом он запустил руку в карман, выгреб гильзы и шип, швырнул их в грязный заплёванный снег. Резко развернулся. И пошёл туда, где его всегда ждут.

За полкилометра до цели к нему привязался какой-то шкет. Мальцу было от силы семь или восемь, но вёл он себя вызывающе нагло.

— Дай рупь, дядя! — потребовал он плаксиво и вместе с тем зло. — Дай, кому говорю!

— На! — Сергей швырнул ему первую подвернувшуюся под руки купюру. — Только отвяжись!

— Ого! Червонцами бросаешься?! — удивился малец. И присвистнул.

Из какой-то тёмной дыры выплыли три тощих тени. Сверкнула сталь ножей.

— Постой, паря, разговор есть, — прохрипела одна.

— Забирайте все! — Сергей выворотил карманы — асфальт покрылся красными, синими, зелёными и жёлтыми бумажками. — Берите, не жалко!

Малец бросился подбирать. А трое тощих застыли, пяля глаза. Они были в недоумении. Лишь первый не оплошал.

— Э-э, нет, паря! Видать, у тебя ещё есть! Скидывай одежонку!

— И его, сумку сюды давай, значит, скорее! — добавил второй.

Сергей наотмашь звезданул его кулаком в лоб. Тощий плюхнулся наземь. Возле щеки сверкнула узкая полоска стали. Но поздно! Сергей ногой врезал поддых первому. И тут же ребром ладони уложил третьего — шея у того оказалась совсем хлипкой.

— Уйде-е-ет!!! — заверещал малец.

Сергей бросился бегом по знакомой издавна улице, мимо каменного лысого истукана на площади, мимо вырубленного, вывезенного в Финляндию скверика, мимо жалких жёлтых халуп, мимо пивнушек, автопоилок, яслей и детсадов. Он нёсся, сломя голову. И догнать его было невозможно.

Тощие быстро отстали. И Сергей понял — эти местные! эти не из той команды, о которой он подумал, совсем не из той! И он громко, в голос расхохотался. Будто камень с груди упал. Последние метры он прошёл медленно, бравируя, расправив плечи и высоко вскинув голову.

Ира открыла сразу, после второго стука. Звонок не работал, видно, на ночь электричество на лестничной площадке отключали. Да только Сергей привык уже во тьме да все кулаками.

— Явился, подарочек! — воскликнула она, улыбнулась, обнажая ряд ровных белых зубов.

Она была хороша как никогда. Она была сегодня просто чудом, самим совершенством!

— Явился, — подтвердил Сергей. И обнял её, зарыдал в плечо.

— Ты чего это?! — удивилась Ира. Она никогда не видела его таким несчастным и жалким.

— Приютишь на часик?

— Да хоть насовсем оставайся! — Она как-то странно поглядела на него. И тут же опустила глаза.

Сергей разделся, прошёл на кухню. Достал из холодильника первое попавшееся — кусок высохшего сыра. Принялся жевать. Но сыр не лез в горло, застревал комком.

— У тебя ничего нету?! — крикнул он хозяйке дома, которая не пошла за ним, а застряла где-то в прихожей, может, и в комнате.

— Поищем! — отозвалась Ира.

И через минуту пришла на кухню, потрясая полупустой бутылкой «среднеазиатского креплёного». Это была роскошь! Да только Сергей смотрел не на бутылку, он смотрел ниже.

— Как тебе мои новенькие чулочки? — поинтересовалась Ира, плавно поводя бёдрами. — Сегодня выменяла на кольцо.

— Какое?! — оторопел Сергей.

— То самое!

Они ещё семь лет назад купили обручальные кольца, думали все будет нормально… Сергей, правда, ещё был женат. Но с женой отношения ухудшались с каждым днём. С тех пор многое изменилось. Но чулки на золотое кольцо?! Он поморщился — что же такое происходит, куда катимся?! Впрочем то ли ещё будет! Сергей глядел на её ножки в розовых ажурных чулочках. Чулочки были хороши. Ножки ещё лучше!

— Опа! — Она развела полы халата, вскинула их и крутанулась на месте. Ну-у, чего молчишь?

— Неплохо, — заметил Сергей и вырвал у неё из рук бутылку.

Первый стакан он выглушил залпом. Откинулся на спинку стула. Расслабился. Теперь он мог спокойно наслаждаться видом прелестных ножек — наверное, единственных прелестных ножек, не вывезенных ещё из России.

— Ну, как я тебе нравлюсь? — поинтересовалась Ира, выгибая спину и сбрасывая халатик на пол.

Сергей без лишних слов поймал её за руку, притянул к себе, посадил на колени — теперь он мог и на ощупь оценить качество новых чулочков. Он поглаживал эти полные стройные ноги ладонью и медленно, потихоньку отходил душой.

— Я их буду надевать только для тебя, — прошептала она на ухо, поцеловала в висок. — И никогда больше, ни для кого, только дома, только при тебе…

Сергей прервал это бестолковое излияние поцелуем. Черт с ним, с кольцом! Чулочки — что надо! Он не переносил всех этих дурацких и не очень удобных для любовного дела колготок, давно запретил ей носить их, по крайней мере при нем… Помнила, все помнила! Сергей просунул руку под тончайшую паутинку лифчика, огладил грудь, надолго припал к ней губами. Какая нежная, какая бархатистая кожа! Нет, это сокровище, настоящее сокровище! Он поднял вверх глаза и опять поймал на себе её странный взгляд, никогда раньше она так не смотрела — это был взгляд не любимой и любящей женщины, это был какой-то взгляд со стороны. Он тряхнул головой, потянулся к бутылке.

— И мне налей, я тоже хочу! — попросила она и прижалась сильнее.

«Странно, не предлагает поесть почему-то… и вообще не такая как обычно, не расспрашивет, не ругает, странно, — подумал Сергей, — что с ней?» Мысль эта моментально ускользнула. Он стянул с неё эту ненужную сейчас ажурную тряпочку и поочерёдно поцеловал в вырвавшиеся на свободу упругие груди. Потом отстранился, разлил вино — себе в стакан, ей в синенький старомодный фужерчик.

— У тебя что, и закусить совсем нечем? — спросил он. — Ленишься, небось?! А ну, слазь, подавай на стол!

Она прижала его голову к груди, перекинула через его ноги свою, одну, и сидела теперь верхом, расстёгивала и опускала рубашку. Тело её было горячим, необыкновенно горячим.

— У тебя не жар случайно? — задал ещё один вопрос Сергей. — Горишь прямо!

— У меня все в норме, — ответила она, — а на стол подавать нечего, я ведь тебя не ждала, ты ведь не предупреждаешь! И вообще, — она надавила соском на его губы, — неужели тебе сейчас хочется есть, мой милый?! Ты меня обижаешь!

Он обхватил руками её бедра. Но тут же вспомнил про стакан. Выпил. Она тоже приложилась к фужерчику, тут же поставила его обратно, на стол, рядом с куском сыра.

С голодухи вино ударило в голову, Сергей поплыл. Но он не был пьян, просто развезло, просто он сам расслабился, просто… Он протянул руку к беленькой верёвочке на её бедре, потянул на себя кончик завязки.

— Ну вот! Ну вот! — нашёптывала она на ухо. — Давно бы так! А то сидишь как евнух, как кусок льда! Ожил?! Ну, давай, давай же, — она раздевала его, то наваливалась, то отстранялась, и руки её были смелыми и сильными.

Сергей не понимал, к чему эта спешка. Он устал, он пришёл еле живой. Ну почему она, всегда прислушивавшаяся к нему, всегда покорная его воле, стала вдруг такой нетерпеливой, настойчивой. И опять он поймал на миг этот незнакомый взгляд, и опять что-то неприятное колыхнулось в груди. Нет! Бредни! Все как обычно! Он успокоил себя. Протянул руку, достал из-за её спины бутылку «среднеазиатского креплёного», приложился к горлышку и выхлебал остатки. Все нормально, все как обычно, это просто он не в форме! А рука сама сдёрнула жалкие верёвочки трусиков, легла на горячее трепетное бедро, погрузилась в него. О, сладость женщины! Сергей уткнулся лицом в ложбинку между грудями, растворился в ней, поплыл, поплыл ещё сильнее. А она мяла его плечи, сдавливала спину, да так, что дышать было больно. Её пальцы погружались в ещё не зажившую рану на плече, причиняли острую боль — Сергей вздрагивал, и она убирала руку, но тут же впивалась ногтями в кожу спины с другой стороны.

— С ума сошла! — вскрикивал он. — Умерь пыл-то! Ну нельзя же так, лапка!

На секунду её объятия слабели, а потом начиналось все снова. Когда она впилась ему губами в шею, он подумал — вот так можно и глотку прокусить, вот так и человека погубить недолго, ишь какая страстная! Он сдавил её бедра со всей силы, намеренно причиняя ей страшную боль, но она даже не ойкнула, лишь вздрогнула всем телом и прижалась плотнее, а её руки вновь погрузились в рану. Нет, это уже не любовные ласки, это уже черт знает что! Сергей скосил глаз — и увидал на собственном плече отпечаток пятерни, кровавый отпечаток. Это означало, что она ненароком разодрала заживающую рану, что она ничего не понимает, что она сама плывёт, тащится… Нет, так не любят! Сергей положил обе руки ей на груди, надавил. Но она не отодвинулась, наоборот, она ещё крепче прижалась к нему — она теперь была не просто горячей, она была обжигающей. Её руки впились в кожу спины, надавили на мышцы, ребра… это было нечто невообразимое.

— Рехнулась, что ли?! — заорал он. — Ты чего-о?!

— Любимый! — простонала она на ухо. И опять впилась в шею.

— Уйди-и!!!

Сергей попробовал вырваться. Но она не отпускала, она сжимала его в стальных тисках — и руками, и ногами. Она наваливалась на него всем телом, она жгла, терзала, разрывала кожу, добиралась до мяса… Он завёл руку назад, перехватил её кисть и с трудом отвёл руку от себя, взглянул — все пальцы были в крови, с них капало. Он еле удерживал эту кровавую руку — она была не по-женски сильна. Стоило только её выпустить, и она снова впилась в растревоженную рану. Сергей не понимал, что происходит, это было уму непостижимо! Взбеленилась! Перепилась! Обкурилась! Вот дура! Дурища! Он снова отпихнул её от себя — не тут-то было!

— Пусти! Пусти-и-и!!! — заорал он во весь голос.

И, намотав на руку её пышные светлорусые волосы, рванул назад — голова дёрнулась, откачнулась. Они застыли лицом к лицу, уставились друг на друга. И сдавленный крик застыл у него в горле. Да, это была она — привычная, красивая, утомлённая любовью. Все было её — и брови, и чистый лоб, и чуть вздёрнутый, но прямой нос, и щеки… вот только изгиб губ — не тот, совсем не тот! И эти глаза! Глаза были не её! Глаза вообще были не женскими! Это были глаза незнакомого и страшного существа — холодные, алчные, немигающие.

— А-а-а-а!!! — завопил Сергей, теряя рассудок.

И попробовал вскочить на ноги. Не вышло! Она оплела своими ногами его тело, а вместе с ним и стул, она удерживала его и продолжала раздирать ногтями спину, плечи, шею. Она тянулась к нему окровавленными губами. Но он держал её за волосы, не давал этим страшным, хищно искривлённым губам припасть к своему телу. Вот они — профессиональные убийцы! Да, зелёный был прав! Конец! Это конец!

Она раскрыла рот, обнажая длинные и острые клыки — каждый был по три-четыре сантиметра. На месте языка подрагивало синюшное раздвоенное жало.

— А-а-а-а-а-а!!! — закричал Сергей ещё громче.

Рванулся. Он не мог уже терпеть боли. Но и освободиться он не мог. И тогда он поступил проще, он перестал рваться, отпихивать жуткую тварь от себя, наоборот, он резко подался назад, качнулся всем телом. И они упали, упали вместе со стулом. На какой-то миг давление объятий ослабло. И он вырвался, содрал с себя эти когтистые лапы, отшвырнул алчное кровожадное существо к столу. Вскочил на ноги, загородился стулом.

— Не уйдёшь!!! — просипела она, подползая ближе, скаля зубы.

И прыгнула на него — прыгнула пантерой, разъярённой кошкой. Стул разлетелся в щепу, не выдержав этого наскока. И короткого мига хватило — Сергей выскочил в прихожую, вышиб ногой дверь в ванную, склонился — топор лежал под старым чугунным полукорытом. Он уже ухватился за рукоять, когда она впилась ему когтями в спину, оседала.

— Не уйдёшь!!!

— Я убью тебя!!! — заорал Сергей. Извернулся, прижал её к стене, сорвал цепкую руку с горла. Потом выволок страшную наездницу в коридор, упал на спину — хрустнули кости. Но она ещё сильнее впилась в кожу груди, в живот. Она грызла его шею сзади, подбиралась к сонной артерии. И тогда он рубанул топором по торчащей ноге в розовом чулочке. Рубанул со всей силы — ступня отлетела, но сам чулок даже не порвался, не лопнул, он лишь вытянулся немного.

— И-и-и-и-и-и!!! — взвыло существо и ослабило хватку.

Сергей вскочил, прижался спиной к стене. Он готов был драться до последнего с этим вампиром.

И все же… невыносимо было смотреть на неё, да-да, на неё, ведь она внешне оставалась собой — вот она подтянула уцелевшую ногу, напружинилась, подняла лицо, тряхнула волосами. И что-то дрогнуло у Сергея в груди, он начал опускать топор.

— Это гинг! — прогнусавило вдруг голосом зеленого.

Сергей завертел головой — никого в коридоре, кроме них двоих, не было. Существо готовилось к прыжку, верхняя губа над клыками напряжённо подрагивала.

— Это обычный гинг! — прозвучало снова.

И Сергей понял — зеленого нет здесь, это его собственный внутренний голос, это его память, это инстинкт самосохранения. И, разумеется, он не должен сейчас малодушничать, это гинг, самый настоящий гинг! Это они подослали его! Они думали, он готов, осталось лишь чуточку нажать, чуточку прихватить его — и все! Но нет!

— Не уйдёшь!

Существо прыгнуло на него. Сергей не оплошал — топор сверкнул молнией и начисто срезал тонкую белую шею. Голова покатилась к ванной. И ни капли крови, ни капельки не выступило из срезов. Да, это был гинг.

— Врёте! — завопил Сергей торжествующе. — Врёте! Уйду я от вас! Уйду!!!

Обезглавленная тварь бросилась на него, растопырив когтистые лапы. Голова скалилась издалека, натужно сопела, вращала немигающими ледяными очами.

— Получай!!!

Сергей ударил! Потом ещё и ещё раз! Обрубки белого тела раскатились по прихожей, застыли. Он не мог смотреть на все это, такое зрелище было выше его сил. Он подбежал к голове, нагнулся, поднял её, побежал на кухню, намереваясь вышвырнуть страшную ношу в окно.

И когда он уже вышиб ногой стекло и поднял голову на уровень своей головы, холодные глаза вперились в него, кривящийся рот чуть приоткрылся и оттуда прозвучало сипло:

— Все равно ты никуда от нас не уйдёшь. Ни-ку-да! Тебе осталось совсем немного!

Сергей бросил голову в темноту. Отвернулся. Руки у него дрожали. Сердце было сковано обручем. По телу лил холодный пот. Но мозг не сдавался. Нет! Он ещё побарахтается! Он ещё подержится на плаву немного! Рано они его хоронить-то надумали! Хромая, переваливаясь с боку на бок, стараясь не шевелить руками и лопатками, чтобы лишний раз не причинять боли пылающей спине, он пошёл в прихожую, подобрал топор. Так и застыл с ним в руке.

Обрубки, потихоньку шипя и испуская кисловатый запах, съёживались, как высыхающая пена, исчезали — все это происходило прямо на глазах. Через три минуты лишь две розовые ажурные полоски лежали на паркете — словно их специально расстелили по нему.

— Ой, мои чулки! — послышалось из-за плеча.

Сергей вздрогнул, вскинул руку с топором.

— Совсем очумел, что ли? — Ира выскочила за дверь, прикрыла её за собой. Потом осторожно, одним глазком, заглянула в собственную квартиру.

Сергей не заметил, когда она вошла, он вообще пребывал в прострации. Но даже в таком состоянии он мог поручиться — это уже не гинг, это она!

Он зашвырнул топор на его место, под ванну. Пошёл на кухню, натянул на себя брюки. Попил воды из-под крана.

— Зачем ты бросил их на пол?! — возмущалась в прихожей Ира. — Ты чего — совсем дошёл?! Может, с тобой опасно рядышком находиться, а?! Чокнутый! Нет, самый настоящий чокнутый!

Сергей стоял и радовался. Ах, если бы она только знала, что здесь происходило несколько минут назад! Нет, он ей не расскажет, ни за что не расскажет! Ей не надо этого знать.

— А я тебе поесть принесла! Гляди-ка, в распределителе собачьи консервы давали! Я так рада, это такая сейчас редкость, — она поднесла жестянку к носу, наморщила его, — не нашенские, импортные, маде ин Ботсвана, шик!!! Щас я разогрею тебе, ладно?

У Сергея в груди разлилось тепло, из глаза — почемуто из одного, левого, — вытекла слезинка. Да, это была она, его Ирунчик, лапушка, любимая! И все же он спросил:

— А ты что — знала, будто я заявлюся, да?

— Не знала, Сереженька, не знала. А сердцем чуяла! Давай-ка поешь сначала. А потом я тебе свои новенькие чулочки продемонстрирую: гарантия — ты будешь в отпаде!

Сергей отвернулся. Он уже был «в отпаде», хватит.

— На колечко выменяла? — спросил он почти без вопросительной интонации.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда!

Сергей подошёл ближе и поцеловал её в губы. Потом отобрал розовые чулочки и забросил их на старый облупленный шкаф.

Через час они легли.

— Ты не хочешь меня? — спросила она разочарованно, припадая к его груди, прислоняясь щекой к щеке.

— Я устал, — проговорил он тихо. — Я чертовски устал.

Он знал, что она не обидится, что она все поймёт. Да и кому понимать-то его, как ни ей — единственной любимой, единственной живой среди этой мертвечины, единственной понимающей его и просто единственной.

Он заснул сразу. А она ещё долго не спала. Все вглядывалась в его измученное, изукрашенное ссадинами и кровопотеками лицо, ободранные и исцарапанные плечи. И жалела его, даже всплакнула немного. Она думала — опять ему досталось в пьяной уличной потасовке, а может, опять он попал в вытрезвиловку или на пятнадцать суток. А ещё вероятней, что связался с дурной компанией, они угробят его, доведут до ручки — и, так вон какой нервный стал, жёлчный, худой! Но даже такой, избитый, жалкий, дёрганный, он был дорог ей. И другого она не хотела.

Во сне он все время вздрагивал, бил ногами. Кричал про какой-то список, квадратики, про какие-то гильзы. Кричал, что претендент, кандидат или ещё кто-то там остался только один. Всего один! Она гладила его по лбу, шептала тихие успокаивающие слова. И он утихал. А потом и вовсе расслабился, стал дышать ровно, глубоко. Он спал, и ничего ему больше не снилось. Она видела по безмятежному лицу, что ему ничего не снится, что он наконец-то избавился от кошмаров. Тогда и она заснула.

Ему и на самом деле ничего не снилось. Не снилось до тех пор, пока откуда-то издалека, словно из-за стены, не прозвучал приторный вкрадчивый голос.

— Ну, вставайте же, вставайте, — упрашивал кто-то мягко и ненавязчиво, — вставайте, уже пора.

Сергей не хотел прислушиваться к этим словам, он отмахивался от них — кто это там ещё осмеливается будить его! И вообще — какого черта! пошли они все вон! он у себя дома! он даже больше, чем у себя! он у неё! в единственном спокойном и надёжном пристанище! и пусть убираются отсюда все, кем бы они ни были! пусть проваливают! обнаглели! пусть уматывают, даже если они обрывки сновидений, если их и нет на самом деле!

— Пора, молодой человек, пора, — сахарным сиропом лился в уши голос, — ну не хорошо же так долго заставлять себя ждать, вставайте, пойдёмте, ну-у!

Сергей приоткрыл один глаз. Какой-то смутный силуэт маячил над ним. Ира спала, отвернувшись от него, уткнувшись лицом в стенку и заслонившись ладошкой. Он не стал её будить. Он открыл второй глаз, чтобы получше разглядеть наглеца. Но в комнате было темно.

— Пора, — настаивал незнакомец, — вы же и сами понимаете, что пора. Вставайте!

Сергей почувствовал, что его тянут за руку. Ещё чего не хватало! Он вырвался, сел на постели.

— Кто вы?! — спросил он шепотем.

— Я пришёл за вами. Пойдёмте! — отозвалась тень.

Что-то блеснуло. И Сергей разглядел, что на носу у тени сидят крошечные кругленькие очочки, этакое малюсенькое пенсне — его стёклышки-то и поблёскивали.

— Как вы попали сюда! — прошептал Сергей строже. Он не хотел будить спящую. Но надо было и реагировать на все это. — Убирайтесь вон!

Ира шевельнулась, уткнулась носом в подушку и тяжело вздохнула. Худое плечо, выглядывающее из-под одеяла, торчало наружу беззащитным островком плоти. Сергей подтянул край, укрыл плечо.

— Пойдёмте, пойдёмте со мной, — позвала тень.

— Хорошо.

Он встал, натянул брюки, набросил рубашку. И они вышли.

Глаза сразу резануло от яркого света. Сергей прикрылся рукой. В прихожей стояли ещё четверо. Были они какие-то странные, Сергей даже забыл про первого. Но разглядеть все получше не дали — грубая рука ухватила его под локоть, в спину толкнули.

— Нет, пускай он оденется! — проговорил сиропный голос.

Сергею набросили на плечи куртку, навесили через плечо сумку. И опять толкнули. Но не к входной двери толкнули, а к кухне.

— Не задерживайте, молодой человек, не задерживайте!

После третьего толчка он вышиб телом дверь, полетел на стол, но сумел притормозить, застыл у подоконника, обернувшись лицом к обидчикам.

— Вы, разумеется, догадываетесь, в чем вас обвиняют? — спросил обладатель приторного голоса.

Сергей рассмотрел его. Это был человек среднего роста, весь затянутый в чёрную кожу: и куртка у него была кожаная, и сапоги, и портупея с двумя висящими на ней кобурами, и фуражка, и даже штаны. Над крохотным пенсне торчали клочковатые вздёрнутые брови, нос был широк и крут, губы извивисты, казалось, ироническая улыбочка навечно поселилась на них, чёрные усики, чёрная бородка клинышком довершали портрет «тени».

За чёрным стояли какие-то помятые одутловатые личности — небритые, явно похмельные, мутноглазые. Одеты они были по-разному, но очень небрежно, если не сказать более. Сергей невольно взглянул вниз, на линолиум — он был весь затоптан и заплёван семечной шелухой, видно, гости гостевали тут давненько. В углу, возле перекособоченной колонки, пирамидой стояли четыре винтовки. Это было что-то новое.

Сергей раскрыл было рот. Но не успел ничего сказать.

— Не волнуйтесь, юноша, — мягко пропел чёрный, — мы вас сейчас расстреляем. Прямо тут!

— Кокнем, стало быть, — растолковал подробнее один из мутноглазых.

Сергей понял — гости не шутят.

— А на каком, собственно, основании?! — попробовал возмутиться он.

Чёрный ехидно засмеялся ему в лицо — усы встопорщились, губы расползлись чуть не до ушей, из-за белесых стёкол высверкнули жёлтыми огоньками чёрные умные глаза.

— Заявление делали? В милиции?

— Какое ещё заявление? — не сообразил Сергей.

— А по поводу убиенного вами, там, у сугроба?!

— Ну делал.

— Вот вам и основание! А вот документ! — чёрный достал из кобуры свёрнутую вчетверо бумагу, протянул. — Читайте, читайте, юноша, все по закону!

Сергей дрожащими пальцами развернул листок. На том было выведено лиловыми чернилами: «На основании заявления обвиняемого, показаний свидетелей и с санкции прокурора обвиняемого следует расстрелять не позднее, чем через четыре минуты после оглашения данного приговора. Члены следственного комитета. Подписи.» Ниже стояла круглая неразборчивая печать. Сергей сумел прочитать только «минбытхоз», все остальное было смазано.

— Это липа! — заявил он.

— Какая же это липа! — искренне удивился чёрный. — Глядите, с водяными знаками!

На бумажке и впрямь были водяные знаки — просвечивал знакомый профиль. Но Сергея и это не убедило.

— А чего с ним говорить! — процедил один из мутноглазых. И взял из пирамиды винтовку. Другие последовали его примеру.

— Погодите, товарищи, — остановил их чёрный. — Стрелять только по моей команде! Законность должна быть во всем!

Сергей поверил — сейчас его расстреляют. Прямо здесь! Три минуты прошло. Осталась минута. Мутноглазые поднимали стволы винтовок, плевали шелуху на пол. Проснулся висящий на стене приемничек-репродуктор. И объявил хрипато:

И спёкся. Заглох.

Чёрный поглядел на Сергея как-то отечески, любя. Потом скосил глаз назад и проинструктировал:

— Как взмахну платочком, так и палите!

— Не боись, не промажем, — заверили его мутноглазые хором.

Винтовочные дула смотрели в лицо Сергею. Оставались секунды.

— Стойте! — жалобно попросил он, цепляясь пальцами в подоконник. — Стойте!

— Чего ещё, юноша? — полюбопытствовал чёрный. И принялся протирать вынутой из кармана красной тряпочкой свои очочки.

— Последнее желание!

— Вот как?! — чёрный удивился, брови поползли вверх по морщинистому лбу.

— Мировым паразитам последних желаниев не даётся, — зло выговорил крайний мутноглазый. — Мировых паразитов давят как клопов, на месте!

— Пора кончать! — брякнул средний.

— Ну почему же, — показал свою власть чёрный. — Давайте послушаем. Чего же, интересно, вы желаете, юноша, папироску, рюмочку водки и ложечку икорки, женщину?

Сергей надулся и выпалил:

— Я желаю в уборную!

— Чего?!

— Он говорит, в сортир хочет! — пояснил крайний.

Чёрный отмахнулся, наморщился.

— Странное у вас какое-то желание, — проговорил он в нос. — Я ещё понимаю, если б, извиняюсь за выражение, сортир, стоял где-то на улице! Но как вы собираетесь бежать из этого, пардон, сортира?!

— Я не собираюсь бежать, — ответил Сергей, — брюхо чего-то скрутило. Боюсь, как бы конфузия не вышла — пальнёте и…

— Как это все по-мещански, как по-расейски! — ещё сильнее сморщился чёрный. — Брюхо! Дикость! Отсталость! Нет! Нет!! Тысячи раз я убеждал товарищей — рано, рано мы взялись за это дело! Совсем рано — народец не готов, народец убог, сир, дик, тёмен!!! Ему идеалы, а он — брюхо, понимаете ли!

— Шлёпнуть, контру, и весь разговор! — присоветовал мутноглазый справа. — Или я его щас штыком продырявлю!

— Пулей сподручней, — покачал головой левый.

Чёрный коротко махнул рукой.

— Идите, идите, юноша! И постарайтесь нас не задерживать! — он достал из кармана часы-луковку на цепочке, щёлкнул крышечкой. Потом горестно вздохнул: — Как трудно сохранять чистые руки среди всей этой грязи, дряни и швали!

Сергей зашёл в туалет, прикрыл дверь. Судя по всему, палачи не боялись, что он убежит. Скрипнула молния на сумке. И бутылка выплыла наружу. Это было последним средством! Но… Одно «но» — Ира! Он уже дёрнулся— не оставлять же её с этими убийцами, с этими подонками! Но потом спохватился — ведь это они, именно ОНИ! Те, о ком говорил зелёный! И пришли Они за Ним! Больше им никто не нужен!

Он сорвал пробку. И начал пить.

Первые глотки давались с трудом. Организм отвергал бормотень. Но потом пошло лучше. И все же, когда бутыль опустела, у Сергея глаза вылезали на лоб. Он весь вспотел, сбросил куртку прямо на унитаз. В голову шарахнуло, да ещё как шарахнуло — он чуть не выронил бутылки. Все завертелось, закрутилось вокруг. Явилось огромное плотоядно ухмыляющееся лицо бородатого шамана. Шаман это хитро щурил глаза и все заглядывал Сергею чуть ли не в душу. Потом он вдруг прокартавил: «моодцом, батенька, моодцом! на пгавильном пути, товагищ!» И пропал. Сергей почувствовал, что вот-вот грохнется — никогда он ещё не косел так с одной-то бутыли.

— Чегой-то он там прозаседался, — тревожно прозвучало извне. — Может, в дыру ускользнул?

— Ниче, — ответили бодрее, — я его из дыры етой штыком выковыряю! Не усклизнет, убивец!

Сергей вскинул бутыль вверх — она уже была полна. И присосался. Совсем неразборчиво до него донёсся сиропный голос:

— Большое дело, товарищи, в перчатках не делают! Надо вынимать приговорённого

— Ето верно, — заметил один из мутноглазых, — я сразу скумекал, что ен там по большому делу засел. А что перчаток на ем не было, его точно видал, врать не буду!

И они принялись колотить в дверь.

Сергею показалось, что он сейчас лопнет. Но именно в этот миг голова стала светлеть. Он глотнул ещё трижды… и отвёл бутыль-генератор, поставил на крышку унитаза.

— Отворяй, зараза!

— Да-с, юноша, ваше последнее желание что-то затянулось!

— На штыки брать надо!!!

Бутыль-генератор вспыхнула, рассыпая мириады искр, хрустальные соты высветили иные миры, притягивая к себе, маня.

— Выходь, сучара золотопогонная!

— Сейчас, — откликнулся Сергей, — только штаны подтяну!

Сияние залило весь туалет, стены пропали, пол ушёл вниз, потолок умчался под облака. Сергей приготовился к неожиданному — вот сейчас высунется лапа, или вопьётся в мясо гарпун, или захлестнёт цепями… Но ничего такого не произошло.

— Не сработала! — прошипел он и приготовился смачно выругаться.

Но в это время из мрачной сердцевины бутыли-генератора выпучилась тяжёлая маслянистая струя, медленно потекла вниз, ударило в нос страшным бормотушным запахом, и не запахом даже, а кошмарной вонью. Струя падала далеко, туда, куда провалился кафельный пол… и оттуда, оттуда поднималось вверх целое море маслянистой жижи, бурлило, вздымалось, ползло. Сергей забрался с ногами на унитаз, на крышку, спихнул бутыль в жижу.

— Надо стрелять! — пропел чёрный за дверью.

— Стрельнем! — отозвался один из мутноглазых.

Пуля пробила дверь, потом бачок — и из бачка ударила ещё одна струя, не менее вонючая и маслянистая. Чёрная жижа добралась до коленей Сергея, до груди, коснулась подбородка. Он подпрыгнул, пытаясь ухватиться за лампочку. Но сорвался, соскользнул с крышки, ушёл с головой в бормотушную жидкость, начал захлёбываться, рваться вверх… но чем сильнее он бился, тем сильнее его засасывало в беспросветную жуткую пучину, тем больше жижи проникало в лёгкие и тем меньше оставалось надежды.

Обезумев от страха, от удушия, от ощущения приближающейся смерти, он рвал на себе рубаху, засовывал пальцы в рот, оттягивал нижнюю челюсть, будто это она мешала вздохнуть, царапал ногтями лицо… кричал, кричал, кричал! Но ни звука не вырывалось из его горла.

Наваждение последнее

Дед Кулеха не спал восьмые сутки кряду. Изнемог, изболелся вконец сердцем, намучился… но умирать ему не хотелось. Другой бы в кромешной тьме, зловонной мокряди, смраде давно бы сбился со счёту, потерял бы временную нить и сам потерялся. Но дед Кулеха упорно считал часы и минутки, отмеривал срок. Хотя какой там срок! Срока никто не определял. Одно было ясно — расстреливать приводили по ночам. Вот уже восемь партий на тот свет спровадили. А стало быть прошло восемь суток.

Позапрошлой ночью из дыры выполз мертвец. Долго мычал, тянул трясущиеся руки, силился сказать чего-то. Дед Кулеха хотел его распросить. Да мертвец-то помер и взаправду, отмучился — слишком много сил, видать, потратил, чтоб выползти из страшной дыры. Мёртвому лучше с мёртвыми — дед Кулеха спихнул тело вниз.

Ему бы и самому там лежать. Но восемь суток назад исхитрился, прополз в темнотище под ногами у пьяных палачей, забился в нишу на втором ярусе да замер там, будто куль с овсом. Партия была большая, человек в шестьдесят, стреляли долго, утомились, прочухались, а беглеца-то так и не хватились. Дед Кулеха, матерщинник и безбожник, уверовал в Силы Небесные в единочасье, взмолил Бога, чтоб не дал Тот ему погибнуть теперь, после чудесного спасения!

Каждый раз, когда сверху доносились глухие шаги, а потом и пьяная ругань, стоны, мольбы, злобное покрикивание, у деда Кулехи сердце превращалось в загнанного, затравленного сворой борзых зайчонка. Трясущиеся губы нашёптывали полузабытые слова молитв, немели. И до того было страшно, что обмирал дед Кулеха, терял чувство верха и низа и казалось ему, что висит он на тонюсенькой ниточке подвешенный, висит над такой пропастью, в которую и заглянуть-то боязно. А потом… потом гремели выстрелы, жутко орали недобитые, визжали раненные, матерились стрелки, добивая тех, кого пуля не брала, рукоятями своих наганов да маузеров. И все это время дед Кулеха падал в пропасть — падал и не мог достичь дна! Ужас падения застил все, и не было муки сравнимой с этим падением.

Палачи уходили протрезвевшие. А иногда и добавляли прямо тут, в подвале. Никогда не закусывали. Дед Кулеха тянул воздух ноздрями и думал гнусную думу: ежели помирать, так за хороший глоток самогонки! И хотелось ему бежать к ним, пасть на колени, взмолить… Но знал, знал дед Кулеха — пришить-то пришьют, а вот глоточка, каты, ни за что не дадут сделать, ух, жлобы поганые! И он не высовывался. Лишь принимался молиться усерднее, сам выдумывал молитвы — и до того страстен был и горяч, что не могло его жгучее, переполненное болью слово не дойти до Господа Бога.

А молил он об одном — чтоб послал ему Господь любую замену, чтоб отвёл он от него этот проклятущий и вездесущий карающий меч. Конечно, лучше если б так ослобонил… ну, а нет, так что ж теперь получается: вроде бы он, Кулеха, самый плохой человек на белом Божьем свете, нет, что ли, его грешнее, подлее, ненужнее?! Ведь есть же! Есть наверняка, точно, есть!

День в подземелье был не менее мрачным, чем ночь. Но дед Кулеха знал — это день. И отсыпался! Ночами он о сне не мог даже помыслить, ночами зуб не попадал на зуб. Спал он тяжко, мучимый кошмарами, стонал, вскрикивал, ёрзал, потел. А потом просыпался и начинал бить башкой в земляную стену.

— Господи, Иисусе Христе, отведи беду от раба Твоего, — вопил он в голос, ничего не соображая спросонья, — не дай погибнуть от руки врагов Твоих, прислужников сатаны! Обереги и защити! Прикрой дланью твоей! Господи!!! Неужто нету у Тебя грешника грешнее?! За что послал испытание лютое рабу Твоему? Пошли замену, Господи-и-и!!!

Бог был глух к мольбам старика. У Него, небось, своих забот хватало. А может, и не считал Он нужным отводить беду от старого матерщинника и богохульника, от пьяницы и бродяжки. Неисповедимы пути Господний!

Полбуханки черняги и шмат сала, уворованный из заготконторы, дед Кулеха съел в первые три дня. Поначалу он экономил, хотел растянуть… не получилось. Зато потом голод сам пропал. Курить хотелось, это да. А вот есть — нисколечко. Пил старик из лужицы — в нише была ямка, вот в ней и скапливалась водица. Пил дед Кулеха, а на губах у него стоял привкус крови, будто прямо из страшной дыры хлебал.

Раз пять он подползал к ступенькам, ведущим наверх. Прислушивался, выжидал. Что-то ему нашёптывало, дескать, беги скорее, дед Кулеха, спасайся, вот он выход! Но старик знал, никуда не убежишь — лестница вела в полуподвальные погреба, где раньше хранилось что-то съестное в неимоверных количествах, а ныне содержались заложники и прочая контра. С двух сторон длиннющего коридора стояли два охранника с винтовками. Крохотные окошки — все сплошь зарешечены. Да и какие там окошки — руку не просунуть! А потом ещё наверх, и ещё. А там вообще страсть, начальник на начальнике, и каждый с револьвером. Нет, не убежать!

Лишь единожды дополз дед Кулеха по лестнице к самому выходу. Да как услыхал лязг затвора, так и покатился вниз мешком. И чего они там щёлкали, чего лязгали!

— Господи, даруй ещё хоть день жизни… или нет, уж лучше возьми душу сразу, нет сил боле мучиться, нету-у-у!!!

Дед Кулеха излазил все подземелье — нигде выхода, даже малой лазейки, дырочки, не было. Может, просто не нашёл, какая разница! Выход один: вверх, под пули! Или туда — в дыру!

А дыра была бездонной. Стреляли и стреляли, без передышки, без остановки, каждую ночь. Вот уж год как стреляли, дед Кулеха все слыхал, все знал, одного не ведал, что попадёт сюда. Стреляли, толкали — стреляли, толкали… а кто и сам падал, не дождавшись выстрела. Вслед ему посылали пулю-другую, но особо не тратились — помрёт в дыре, чего изводить боеприпасы, вещь нужную и необходимейшую.

Из дыры несло трупной падалью. Дед Кулеха подползал к краю, заглядывал — да только в таком мраке разве углядишь чего?! Вот звуки иногда доносились, что-то хлюпало, чавкало, охало — может, живой кто, а может, просто трясина кровавая дышала.

— Пошли, Господи, мне смертушку! Или вызволи! Не мучай ты мене доле! — рыдал дед Кулеха.

И наверное долетели обрывки мольб до Всевышнего. Ибо сказано Им было: один раскаявшийся грешник дороже Мне ста праведников. А может, просто так получилось. Но на девятые сутки вылез из дыры ещё один мертвец.

— Уйди! Уйди-и-и!!! — заорал на него дед Кулеха. — Рано ишо! Ступай собе!!! Не замай!!!

Но мертвец его и не слушал, и не слышал, видать. Был он страшнее первого — весь с ног до головы в кровище, изодранный весь, избитый, волосёнки и хилая бородёнка запеклись под чёрной коркой, глаза ненормальные, вытаращенные, белые… и дышал, как он дышал! Дед Кулеха никогда в жизни своей немалой и многотрудной не видывал, чтоб так дышали! Казалось, вот-вот ребра затрещат, грудь лопнет, а лёгкие из глотки наружу полезут.

— Уходи к собе!!! — не унимался старик. — Ты мертвяк, тебе с мертвяками жить! Чего к живым лезешь!!!

Он кричал и не думал, что могут услыхать там, наверху, что могут спуститься, обнаружить его и спровадить к «мертвякам». Нет, ничего этого не боялся дед Кулеха, ничего, кроме жуткого посланца преисподней.

А тот и не думал поворачивать обратно. Отдышавшись, мертвец спросил дурным сиплым голосом:

— Где я?

— В….! — выразительно ответил дед Кулеха.

Мертвец скривился, упал лицом в жижу, руки расползлись. И дед Кулеха сразу понял — никакой это не мертвяк, обычный мужик. Небось, прыгнул раньше, чем в него пальнули, вот и выжил!

Старик осмелел, подошёл ближе, присел на корточки.

— Ты кто, человече? — спросил он шёпотом.

Ответа не последовало. Мужик ползком добрался до стены, долго барахтался возле неё, норовя выбрать место посуше, потом привалился спиной к земляному навалу и тяжело выдохнул.

А дед Кулеха недоумевал. Как же так?! Ежели услыхал Господь его мольбы, ежели решил облегчить участь рабу Своему, послал этого грешника на его место, так почему же не вызволил самого Кулеху-то?! И-эх, несправедливость, везде несправедливость! Старик заскрипел остатками зубов, слеза навернулась на дряблую чёрную щеку. Пропади все пропадом, теперича погибать не одному, а вдвоём!

Он подсел рядком к страшному мужику, пригорюнился.

Но молчал недолго.

— Накрылися мы с тобой, браток, — проговорил он по-стариковски весомо, с несказанной грустью, — лучше б ты и не вылазивал оттеда!

Сергей дышал тяжело, с присвистом. Не мог отдышаться. В груди резало и жгло, лёгкие будто наизнанку вывернули. Рук и ног он вообще не чувствовал. Сидел, привалившись к земляной стене — и не знал, радоваться ли спасению чудесному или проклинать свою судьбину горькую.

В двух метрах сидело какое-то ободранное существо в шапке-ушанке. Существо на что-то жаловалось, бормотало нечто невнятное, всхлипывало, доказывало что-то кому-то. Сергей не понимал слов, хотя он слышал, что существо изъясняется на русском языке. Голова вообще отказывалась принимать все внешнее.

Выкарабкался он поистине чудом. Когда последние пузырьки воздуха вырвались из его груди, когда от беззвучного крика заледенел мозг, и, казалось, безумию предсмертному удалось овладеть им, вдруг промелькнуло несуразно-спокойное: «надо прощаться с жизнью, тихо прощаться и без истерики! пускай тело бьётся в непереносимых муках, содрогается в предсмертных судорогах, пускай! а Душа должна быть безучастна, спокойна! Она должна смотреть на все сверху, лишь созерцать эти биения — созерцать, подчиняясь Воле, недоступной и всеопределяющей! только так!

Это был очень короткий миг просветления. Но сознание не успело смеркнуться. И душа не успела покинуть тело. Сергей вдруг вырвался на поверхность. В последней отчаянной попытке организм его, помимо воли, помимо хотения владельца своего, изверг целый фонтан кроваво-красной бормотени. Потом ещё один! И ещё! В лёгкие словно десяток ножей воткнули… но они сделали своё дело, Сергей вдохнул — и сразу в голове прочистилось, сразу он обрёл зрение. Но лучше его бы и не обретать, ибо увиденное не радовало.

Лишь инстинкт самосохранения заставлял Сергея бороться за жизнь, он вёл его. А вокруг… вокруг была спокойная и вязкая бормотушная гладь, целое море, океан разливанный! Посреди этого океана стоял остров, до него ещё надо было плыть. Сергей не мог рассмотреть острова толком. Но он другое рассмотрел достаточно хорошо — надо всем этим морем-окияном нависали исполинские мрачные своды. Не могло быть такого! Не могло быть столь гигантских пещерных сводов! Но они были! Они зримо и весомо давили, они были реальнее и осязаемее небесного обычного свода.

Сергей барахтался на поверхности, борясь за жизнь, боясь хоть на миг, на долю мига опять погрузиться в ужасную пучину. Он чувствовал, что силы понемногу возвращаются в тело. Но плыть ещё не мог, лишь удерживался на одном месте, прочищал лёгкие.

— О-ох! — раздалось вдруг сзади.

Сергей обернулся. Метрах в семи от него из бормотушной глади торчала чья-то бритая голова — лицо было залито клейкой и густой жижей, лишь чёрной дырой зиял на нем рот. Воздух со свистом врывался в эту дыру и с хрипом вырывался обратно.

Сергей отвернулся. Но тут же почти рядом с ним из бормотени высунулась рука, потом ещё одна. Руки были скрючены, и они тянулись вверх, будто пытаясь уцепиться за что-то, потом опять пропадали на время и снова высовывались.

— 0-ох! 0-о-ох! 0-ох! — стало раздаваться со всех сторон.

— У-о-о-ох!!! Ох!!!

Сергей не успевал головой вертеть — десятки, сотни голов, рук, спин появлялись над поверхностью разливанного моря. Казалось, из самого ада вырвались мучимые там грешники, тянулись вверх, пытались спастись, выбраться из кровавой трясины. Но та их не отпускала, засасывала в себя, проглатывала. Многие скрывались уже навечно — лишь пузырьки воздуха, разрывающие мутную плёночку, напоминали — тут недавно была чья-то голова, руки… Все пространство под исполинским каменным куполом заполнилось стонами, вздохами, бессвязными воплями.

Что-то скользкое и холодное дотронулось до Сергея, ухватило за ногу, потянуло вниз. Он дёрнулся, высвободился. И почти сразу рядом с ним, вплотную, всплыл бритый человек. Сергей увидал сначала только спину, затылок, плечи. И он уже вытянул руку, чтобы отпихнуть незнакомца от себя. Но тот поднял голову — и прямо в глаза Сергею уставились кровавые мутные бельма, дохнуло смертным смрадом из раззявленной чёрной дыры. Липкие ладони легли Сергею на плечи, надавили. Но он сбросил их, отплыл подальше. С ужасом наблюдая, как захлёбывается это непонятное бритое существо, как оно борется с кровавой жижей и как та всасывает существо обратно. Наконец бритый погрузился совсем, даже скрюченная рука его ушла в жижу, ушла, сжимаясь и разжимаясь судорожно, словно пытаясь уцепиться за воздух.

— У-о-ох!!! А-а-ахП

Страшней всего были эти вздохи и выдохи, от них несло чем-то нечеловеческим, жутким. И Сергей не стал выжидать, он поплыл к острову.

В тягучей липкой бормотени плыть было невыносимо тяжело, каждый метр давался с трудом. Но Сергей плыл. Он не хотел опять погружаться в этот жидкий ад.

Сотни, тысячи бритых тянулись к острову. Каждый плыл как умел: одни сажёнками, другие по-собачьи перебирая руками, третьи кроллем, четвёртые и вовсе безо всяких намёков на технику. И чувствовалось, что эти трупы или полутрупы неистово и страстно желают продлить своё существование, что они готовы до последнего издыхания бороться за каждую минутку, секундочку бытия. Многие топили друг друга, взбирались на плечи, погружая несчастного в жижу, карабкались по спинам, наступали на головы, некоторым удавалось даже почти вырваться из жижи. Но сверкнув в мрачном воздухе мокрым обагрённым бормотеныо телом, они, тут же погружались в море, лишь пузыри вырывались на поверхность. Кто-то тонул сам, без всякой помощи извне.

Сергей старался держаться подальше от бритых, но не всегда это удавалось. Временами и его хватали за ноги, цеплялись за плечи, давили на спину. Но он увёртывался, выскальзывал, не давая даже временной поддержки — пусть сами выкарабкиваются, пусть сами плывут, он не плот!

Остров вырастал прямо на глазах. Это был какой-то неестественный, ненормальный остров. Его будто слепили из той же загустевшей бормотени. Сергей видел крутые скользкие берега обрыва, видел плоскую площадку наверху. И ещё он видел, как пытаются выбраться первые из подплывших к острову. Они изо всех сил цеплялись за болотистые берега, карабкались вверх, тянулись, рвались… но соскальзывали, уходили с головами в жижу. Даже смотреть на такое было страшно. Ледяной неприступной горой возвышался остров над морем-окияном!

Кто-то забился в судорогах совсем рядом, пошёл ко дну, обдавая всех вокруг брызгами. Одна из них попала Сергею на губу, он облизнулся — и вдруг почувствовал, что это вовсе не бормотень, что это кровь, настоящая густая, пропитанная бормотушными запахами кровь. Его чуть не вывернуло наизнанку. Но наверное уже нечем было выворачивать. Хочешь, не хочешь, а по кровавобормотушному морю приходилось плыть.

Подплыв ближе, он, не щадя пальцев и ногтей, со всей силы ударил руками в слизистый багровый ил обрыва. Пальцы погрузились глубоко. Но тут же что-то там внутри зачмокало, зачавкало, вытолкнуло пальцы обратно — и он сорвался вниз, прямо на подплывающих бритых. Оттолкнулся ногами от холодных скользких тел, снова погрузил пальцы в ил. Полез наверх.

Это была пытка. Каждый сантиметр давался с боем. Но Сергей полз и полз. Четырежды он срывался, соскальзывал, погружался с головой в кровавую жижу. И всякий раз ужас захлёстывал его. Он выныривал. И опять лез.

На пятый раз он дотянулся рукой до плоской площадочки уступа, вцепился в край. Но в это время кто-то ухватил его за ногу, за щиколотку. И он опять полетел вниз — полетел спиной, размахивая руками и ногами, крича, разбрызгивая красную пузырящуюся слюну.

Он долго отдыхал, держась на поверхности, стараясь не попадаться под руки бритым, ускальзывая от них. Потом полез снова. На этот раз он сам вцепился в чью-то тощую лодыжку, рванул на себя. И этого рывка хватило: несчастный полетел вниз, а он забросил обе руки на край площадки, подтянулся… Все! Он был наверху!

Он сидел посреди этого слизистого утёса и захлёбывался от нервного плача. Все было позади! И все ещё было впереди! Бритые из кровавой жижи тыкали в него пальцами, охали, стонали, сопели шумно. Они явно завидовали ему, они готовы были на все, лишь бы забраться наверх… но они мешали друг другу, топили один другого.

Кроваво-бормотушная гладь была бескрайней. Только теперь Сергей смог оценить по достоинству это море-окиян, эту безграничную адскую равнину, из которой торчали уже не сотни и тысячи, а миллионы, сотни миллионов голов, спин, рук. Руки эти тянулись вверх, к каменному, такому надёжному на вид своду. Да только до этого каменного неба было не меньше тысячи метров, а то и больше.

— Хы-ы-ы, х-ы-ы!!! — прокатилось вдруг над сводами.

Сергею показалось, что этот звук родился в его голове и лишь потом вырвался наружу. Он с силой сдавил уши. Не помогло. Тогда он взглянул вверх — в туманном, зыбком мареве над кровавым океаном, над миллионами голов нависала огромная и расплывающаяся дьявольская харя. Была она злобна, глумлива и сладострастна. Хыканье вырывалось из оскаленной кривой пасти — вырывалась утробно, глухо, но столько в нем было довольства, ублаготворённое, что казалось оно не просто обоснованно, но и вполне заслуженно, отработано. Острые глаза с прищуром обозревали, страшную картину, и из глаз этих сочилось нескрываемое презрение к жалким бритым людишкам, борющимся за свои жалкие и ненужные жизни.

— Хы-ы-ы!!! Хы-ы-ы-ы-ы!!!

Все уханья, оханья, восклицания, вопли слились неожиданно в единый гулкий вздох ужаса — будто смертоносный ураган промчался над кровавой гладью. И все смолкло. Дьявольская харя исчезла.

И все словно по команде ринулись на остров. Теперь это походило на штурм. Тысячи голых людей лезли наверх, — падали, но не долетали до поверхности кровавого моря, опускались на чьи-то спины, головы и снова начинали восхождение. В край площадки цеплялись десятки рук. Тысячи пальцев указывали на Сергея. Похоже, бритые не собирались прощать ему то, что он оказался первым, они собирались расправиться с ним.

Бежать было некуда. Сергей испуганно озирался, сжимал и разжимал кулаки — он был готов к драке. Но он понимал, что ему не сладить со всеми.

И вот тогда что-то хлюпнуло под ногами. Потом ещё. Он опустился на колени, стал ковырять этот кровавый податливый ил. И вдруг провалился в него — провалился с руками и ногами, будто прорвал какую-то плёнку, проломил дверь, и оказался в скользком узком лазе. Его понесло вниз, ударяя головой о холодные стены, переворачивая, бросая то влево, то вправо, то вообще черт-те куда. Это было нелепо, дико… Но он летел вниз. Потом он упал на чьи-то тела, в вонючую жижу, потом полз наверх. Полз, задыхаясь и снова соскальзывая, срываясь. Кто-то полз рядом с ним, стонал, тяжело дышал. Но потом упал и затих. А он выбрался.

Да, он выбрался и сидел теперь, опираясь спиной на земляную стену, прислушиваясь к себе и не прислушиваясь к стенаниям бормочущего и всхлипывающего существа. В голове крутилось одно: ушёл! ушёл!! ушёл!!! И это было главным! Он ушёл от своих палачей, от профессионалов! А там — будь что будет!

— Ты хоть что за человек такой? — вопросило существо в шапке. — Отвечай, кады спрашивают! И на вот, оботрися!

На руку опустилось что-то белое, мятое, чистое. Сергей сжал пальцы, поднёс тряпицу к лицу, долго оттирался, отдирая корочки засохшей крови, расчёсывая пятернёй волосы. Особенно трудно было прочистить глаза — бормотушно-кровяная смесь въелась в кожу, слиплась, каждое движение причиняло боль.

И все-таки Сергей ответил:

— Я с Земли!

Существо, оказавшееся маленьким сморщенным старичком в драном зипунишке и валенках, разгладило десяток седых волосков на подбородке и верхней губе, вздохнуло тяжко.

— Оно и видать, умом тронулся! С земли вон — червяк али крот какой… а ты, паря, из-под земли! Ну да ладноть! Не хочешь сказывать, не надо!

Сергей все понял. Он на Земле, а значит, и говорить, будто с Земли, здесь глупо, за чокнутого сочтут. Хотя пускай принимают, главное, его выбросило не куда-нибудь, а сюда, на родимую Землю, а уж на ней-то он не пропадёт!

— Меня зовут Сергей, — представился он.

— Серенька, стало быть? Та-ак! — обрадовался старик. — А мене все Кулехой кличут. Вот и ты зови запросто — дед Кулеха.

Сергей усмехнулся. Надо было понемногу выведывать у деда Кулехи про все. Но и сплоховать он боялся.

— Хороший подвальчик, — процедил сквозь сжатые зубы.

— Подпол знатный! — согласился дед Кулеха.

— Тут ведь выход где-то был, запамятовал, а то и два целых выхода, — попробовал закинуть удочку Сергей.

— Ишь ты какой, запамятовал он! — с готовностью отозвался старик. — Вот придуть вскорости стреляльщики-то наши, они те живо напомнят! И-эх, паря! Нету нам выхода, обложены мы хужей волков! Иль и вправду ты про все позабыл?!

— Про что про все? — переспросил Сергей.

Дед сдвинул ушанку набекрень, почесал затылок.

— А как спымали тебя, контру, как расстреливали тута, как сам сунулся в дыру — ниче не упомнишь, что ль?!

— Расстреливали? — удивился Сергей. — Впрочем, да, было!

Ему вспомнилась сцена на кухне, винтовочные дула, поднимающиеся на уровень его глаз, прищуренный взгляд чёрного. Его и на самом деле расстреливали, только вот не расстреляли.

— Ниче, — успокоил старик, будто читая мысли, — придуть и дострелют! В етом ты, паря, не сумлевайся.

— А чего ж делать?

— Прятатьси, вот чего! — многозначительно сообщил дед Кулеха. — У нас с тобой, паря, другого путя нетути!

Сергей начинал смутно представлять обстановку. Да, они в подвале, там, наверху, их стражи — кто, выяснится позже, главное, опять он узник! опять с ним могут — вытворять, что вздумается палачам-мучителям! Ну что за круговерть такая! Что за проклятый «замкнутый цикл»! Хоть бы зелёный, падла, высунулся из какой-нибудь щели!

Но зелёный ниоткуда не высовывался. Похоже, ему и впрямь надоело опекать грубого и бестолкового землянина, отражённое существо… А может, он и виною всему?! Сергей не знал. Ему почему-то вдруг вспомнилось, что в том самом списке оставалась ещё одна фамилия в квадратике, последняя. Но что это была за фамилия? Кому она принадлежала?! Память не давала ответа. Он перестал слушать надоедливого старика, забыл о своих теперешних болях и горестях, отрешился. Загадка завладела им, да так завладела, что помьтслилось — ежели удастся её разгадать, узнать ту последнюю фамилию, так все и разрешится самым лучшим образом! Сергей помнил, как он собственной рукой её вписывал на лист, помнил, как обводил жирной линией, как квадратик этот вычерчивал… но большего не всплывало.

— Ты че, оглох, паря? — дед Кулеха ткнул его кулачком в бок. — Иль опять помирать вздумал?!

Сергей улыбнулся старику машинально. В мозгу бешено наколачивало: кто он?! кто?! кто?! Пришлось заново перебирать всех друзей и знакомых, сослуживцев и однокашников — каждая фамилия укладывалась в отведённый для неё квадратик. Но последний оставался пустым!

И в тот момент, когда раздражение начало захлёстывать его чёрной едкой волной, вдруг просверкнул странный ответ: а фамилия-то твоя собственная! ты по инерции, машинально её вписал, а потом и забыл, так и осталось. Нет! Не может быть! Сергей отмахнулся от нелепой страшной мысли. Там должен был быть кто-то совсем другой, только не он, точно не он!

— Ты, паря, потише граблями-та размахивай! — проскрипело на ухо.

— Простите, — буркнул Сергей. Он вовсе не хотел ссориться с товарищем по несчастью. Наоборот, надо было использовать его на полную катушку, выжать все полезное, нужное. И Сергей отбросил посторонние мысли.

— Значит, они приводят расстреливать заключённых по ночам и большими партиями? — переспросил он.

— Точнёхонько! — поддакнул старик.

— И назад уже никого не уводят из приговорённых?

— Да чтой-то не было такого случаю!

— Это хреново! — выдал Сергей.

— А как же, ещё как хреново! — вздохнул дед Кулеха.

— И нигде ни единой лазейки, ни дырочки наружу?

— Как есть — нигде нету! — путанно ответил дед.

— Чего ж теперь, помирать нам, что ли? — не сдавался Сергей.

— То-то и дело, что помирать! Куды ж ишо!

Такая перспектива не устраивала Сергея. Даже после всех пережитых ужасов, после всего, что обрушилось на него в последние месяцы, он хотел жить! Вопреки всему! Назло всем!

— А чего вообще-то народ губят? — спросил он с тоской.

— Не народ, — пояснил старик с расстановкой, — гидру выводят, подчистую!

— Какую ещё гидру?!

— Это ты у них, паря, спросишь. Сказано — гидру, значит, гидру — как класс! То исть, по нашему разумению, до двенадцатого колена! Жил при царе-кровопивце — становиться к стенке! И без разговоров! Ето чтоб с проклятым прошлым — раз и навсегда! Да ты не горюй, у их работёнки ишо лет на сто вперёд! У нас ведь, почитай, все православные при царе-то батюшке жили, а чего ж не жить-то, помирать им, что ль, надо было! Жили ишо как! В етой чумной Америке лет через двести так жить-то будут!

— Ладно, ясно! — оборвал старика Сергей. Он не любил, когда лезли в политику. Стреляют, значит, так надо, значит, и следует стрелять — душу-то все одно не расстреляешь, будь ты хоть палачом с двадцатью орденами, будь хоть по уши в крови — ты ручонки-то свои обагрил, тело искорёжил, бросил в яму, а Душа она сверху на тебя глядит и болезнует за тебя, ибо ей — вечная жизнь, а тебе — яма зловонная со всеми твоими орденами и регалиями, со всеми кожанками и маузерами, со звёздами и прочей мишурой.

— Ясно тебе, охломону! — недовольно проворчал дед Кулеха. — Тоды сам и предлогай, чего делать-то!

Сергей думал не слишком долго — какой-никакой, а опыт у него был — из дешёвеньких фильмов и книжек с детективными сюжетами — и потому он ответил твёрдо:

— Вот дождёмся ночи, приложим кого-нибудь из охраны, переоденемся в ихнее и вылезем!

Дед Кулеха поглядел на него с состраданием, как на больных глядят. И ничего не сказал.

Сергей сообразил, что сморозил глупость. Но ничего более путного в башку не лезло.

— Ладно, — выдавил он, — ночи дождёмся, там видно будет.

И заснул. Он страшно вымотался, ему нужен был маленький отдых.

Приснился Сергею дикарь, первобытный шаман. Был страшен он и здоров до невероятия. Гугукал, бубукал, прыгал над головою с огромным бубном, наколачивал в него со всей силы, бесновался, шаманствовал. И казалось Сергею, что это вовсе не один дикарь, не один шаман, а целый симпозиум, конгресс шаманов, беснующихся над ним. Лицо волосатого радостного здоровяка мельтешило, перескакивало с места на место как в плохом мультфильме — и вставало видение: кольцеобразный стол, посреди, на полу, сам Сергей, а вокруг ученое собрание шаманов, эдакий шаманский кворум — ни больше ни меньше. Вот оно — Большое Камлание, вот он — слет заклинателей формул! И уже были все двойники шамана не голые и увешанные побрякушками, а респектабельные и одетые в хорошие дорогие костюмы. А у самого респектабельного шамана, одетого в самый хороший и дорогой костюм, занавешенного от публики толстенными роговыми очками, из заколки, придерживающей галстук, торчал зуб Сергея — да, да, тот самый, выдранный грязными грубыми пальцами дикаря. Странно, казалось бы. Но Сергей глядел и совсем не удивлялся. Он уже знал, какой решение вынесут на Большом Конгрессе, на Симпозиуме Заклинателей. Шаманы в галстуках камлали долго и обстоятельно, Сергей их не слушал — он и во сне умудрился впасть в сон, хорошенечко выспаться. А когда проснулся, самый большой и самый респектабельный шаман зачитывал приговор. Приговор был нудный и скушный, он состоял из длиннющей полубессвязной цепи наворованных у других народов и наций слов — шаманы умели напустить дыму — но за словами этими стояло совсем коротенькое и понятное словечко: зависть. И еще одно стояло: нетерпение, точнее, нетерпимость. И еще одно, немного посложнее, но тоже вполне доходчивое: страх! Да, именно страх перед разоблачением — вот что двигало шаманами. Они боялись, что их раскусят! Они так боялись этого, что готовы были уничтожить все и вся вокруг, лишь бы никто их не заподозрил. Сама возможность разоблачения была для них смертельной угрозой, шаманы знали, что это почти невероятно, что они тысячекратно подстрахованы со всех сторон и тем не менее они раскидывали сети, расставляли ловушки и капканы — авось попадется кто-то из сомневающихся, из тех, в чьей среде только и может произрасти пускай в самом отдаленном будущем разоблачитель. Нет, они не могли допустить этого, они пропалывали поле заранее, они истребляли все, что несло для них опасность, что могло поколебать их власть. Ах, сорняком больше, сорняком меньше! Сергей лежал. И плевать он хотел на заклинателей-магов. Пускай приговаривают! И когда прозвучали заключительные слова «… к единственно возможной для пациента исключительной мере!», он рассмеялся. Большой шаман, как и был, в костюме, в галстуке, с заколкой-зубом, вскочил на кольцевой стол с ногами и принялся скакать, прыгать, гугукать и бубукать. Вот только бубна у него в руках не оказалось. И тогда один из шаманов поменьше сорвал со стены огромный портрет, написанный на холсте, подал с поклоном Большому шаману… и тот ударил! Да так звонко и гулко получилось, будто ударил в огромный тамтам. Вот это было камлание! Век прошел, нет, тысячелетие! А Большая Пляска заклинателей не кончалась. Уже послетали с ученых мужей их добротные штаны и пиджаки, отутюженные сорочки и галстуки, улетели в даль туманную ботиночки. И трясли они волосатыми жирными животами, прыгали, обливаясь потом, вопили и обрастали, обрастали шерстью, матерели, зверели на глазах, становились все ближе к своей природе, к своей подлинной сущности. Это было забавно. Сергей поглядывал на беснующихся, улыбался. Они боялись его. Но он их — нет. Наконец все малые и средние шаманы и шаманчики слились, а может, и влились в Большого шамана, превратились в перводикаря с портретом-бубном. На последнем издыхании, давясь собственной слюной и пеной, дикарь взвыл на тончайшей ноте, закатил глаза, бухнул в портрет-бубен и начал падать. И этот бубен развернулся наконец к Сергею ликом своим. И тогда только тот разобрал, кто же был там увековечен. Круглое, скуластое по-азиатски, лицо будто высовывалось из холстины, и глядели прямо в душу узенькие глазки с хитроватым прищуром, глядели столь проникновенно и мудро, что впору было их лучами чай подслащивать. Вот тут-то Сергей и не выдержал, тут-то он и сломался, закричал, задергался в ужасе, облился холодным потом… и проснулся.

Дед Кулеха гладил его по плечу и приговаривал:

— Не боись, милай, не боись! Вот мне тоже однова сам вельзевул адский привиделся во сне. Чуть не помер со страху! Но ниче, отпустило, отпустило, паря!

Для Сергея сейчас лицо с портрета было пострашнее всех вельзевулов вместе взятых. Это было как наваждение! Это было больше чем предчувствие собственного конца! Теперь он точно знал — это его последнее путешествие, все! А в ушах стоял картавый отечески добрый голосок, как бы напутствовавший, благословлявший, звучавший из души, из самого сердца: «мы не должны знать жалости, товагиши! р-р-растгеливайте! р-р-растгеливайте и р-р-растгеливайте! чем больше, товагиши, тем лучше!» И вместе с этими словами проваливались в небытие, в детские забавные сны все камлающие шаманы-теоретики, все инквизиторы-практики, все эти жертвоприносители во имя всевозможных пернатых змеев и дымящихся зеркал — да, как это все было экзотично, сказочно, романтично, черт возьми! И как все просто оказалось в реальности! Бери и губи души! Сгубил тысячу — орден, две — два ордена, главное, больше, как можно больше, чем больше, тем лучше!!!

— Ты че, паря, свихнулся, что ль?! — недоумевал дед Кулеха. — Че с тобою?!

— Да ниче! — огрызнулся Сергей. — Чую, кранты мне! Конец! Ты, может, и выберешься! А я — нет!

Старик заёрзал, захлюпал носом.

— Ты его, — проговорил он супясь, — ты себя-то не хорони, успеется ещё. Побарахтайся малость, паря!

Сергей рассмеялся прямо в лицо старику. Смех был совсем не весёлым, даже страшным.

— А куда ж деваться, дед Кулеха, — сказал он, глядя прямо в мутненькие глазки, — побарахтаемся, побарахтаемся ещё.

Ночью пригнали человек полтораста, насилу втиснули в подземелье. Всех уложили лицом в грязь. Подымали десятками. Подымали, заставляли раздеться догола, подталкивали к краю дыры и стреляли. Кому в затылок, кому в спину, отдельным смельчакам в грудь или в лицо. На верхних ступеньках лестницы сидел корявый малый с мастыркой в зубах и «максимом» у ног — ежели кто вздумает трепыхнуться во время выполнения ответственного задания, враз покосит! Но кому там было трепыхаться! Сергей сидел за семь метров, сидел, плотно вжавшись в земляную нишу, он видел, все видел — и мужчины, и женщины были до такой степени истерзаны, замучены, избиты, что они и на ногах-то еле держались, цеплялись друг за дружку, падали, куда им бунтовать!

Да, видно, главное происходило там, наверху, в камерах!

Колченогий коротышка увязывал сброшенное шмотье в тюки, подавал корявому, а тот выпихивал за железную дверцу. Если чего звенело или гремело, сразу пересыпали в карманы. Но мало у кого были с собой ценности, деньги — выгребали ещё там, наверху.

Сергей скрежетал зубами, в голове у него все мутилось. А дед Кулеха чуть придерживал его своей сморщенной лапкой, подносил палец к губам. Одно неосторожное движение — и получай пулю, лети в яму вверх ногами!

Какой-то тип в кожанке и полосатых штанцах выволок из очередного десятка субтильную голенькую дамочку, поволок прямо к нише. Сергей замер. Дед Кулеха и глаза прикрыл. Но тип не заметил их впотьмах, он прислонил дамочку к стенке, рассупонился, икнул и принялся молча, сосредоточенно насиловать упиравшуюся поначалу дамочку. Работал он деловито, распространяя на десять метров вокруг матёрый чесночно-самогонный перегар. Дамочка взвизгивала, охала и все время льстиво пристанывала:

— Ах, какой мужчина! Какой мужчина!!! Вы ведь не тронете меня теперь, после всего? Ведь нет? Ах, какой мужчина!

Был бы у Сергея револьвер, он бы одним выстрелом уложил обоих, в спину, наповал!

— Ах, какой… Вы ведь не убьёте меня? Не будете стрелять в меня?! Ах, какой вы могучий и дерзкий, ах!!!

— Ня буду я в тя стрелить, уговорила! — просипел тип, закончив дело.

Он тщательно застегнулся, расправил плечи, потом подхватил голенькую дамочку на руки, прошёл с ней к дыре и бросил свою ношу прямо вниз.

— Не-е-е-ет!!! — донеслось из неведомых глубин. — Не-е-е-е-ет!!!

— Как его нет, — просипел тип, — не нет, а да!!! У нас с мировой контрой один разговор! И никаких послаблений классовому врагу!!! Ясно, едрит вашу переедрит!!!

Какой-то офицерик, молоденький и тощенький, с рыженькой полоской усиков на верхней губе ринулся было на палачей своих. Но затарахтел «максим», и офицерик упал. Рядом с ним упало ещё человек восемь.

Тип в кожанке ткнул пальцем в двоих, рыгнул пьяно.

— Отволочь трупы паразитов в дыру, едрена! Живо! За расторопность вы у мене последними в расход пойдёте!

Пока отволакивали трупы к дыре, исполнители успели раздавить четверть с мутно-белесым содержимым.

— Вот черти! Вот иксплуататоры трудового люда! — шёпотом сокрушался дед Кулеха. — Пьють! Ведь в натуре самогонку пьють! А я уж девятый ден пощуся!!!

Сергей зажимал ему рот и сам матерился — но мысленно.

Потом опять стреляли — долго и нудно. Разлеталась крупными брызгами кровь, кричали жертвы, хлюпало и чавкало под сапогами. Шла обыденная, повседневная работа.

У Сергея ноги затекли, он и стоять-то больше не мог. Голова раскалывалась, в спину будто кол осиновый вбили — и не нечистая сила вроде, а хребтом этот кол чуял.

После восьмого десятка исполнители опять пили. Пили и ругали приговорённых. Потом начали палить. В подземелье от смрада и пороховых газов дышать нечем было. Половина оставшихся лежала без сознания в кровавой жиже, другая жалась к стенам, сидела на корточках, дрожала — это были живые трупы, их уже убили однажды — там, наверху, а теперь привели убивать во второй раз, и потому многим было не так страшно.

Трижды исполнители то поодиночке, то тройками, приходили мочиться. И Сергей все выбирал момент — сейчас, вот сейчас! он прыгнет на этого жирного гада во френче с чужого плеча, сломает ему шейные позвонки, придавит без звука, накинет на себя френч, фуражку… и наверх, наверх! Пока разберутся что к чему, он сомнёт корявого у «максима», выскочит за дверь… А там — была ни была!

Но всякий раз его что-то останавливало. То ли духу не хватало, то ли и впрямь не та раскладка раскладывалась.

— У мене патроны кончились! — пожаловался колченогий.

— Ты, сука, не сачкуй, не перекладай на других работёнку-то! — взъярился тип в кожанке. — Лупи гнид по башке! Баб можешь и так пихать, ети не выскочут, силёнок не хватит!

Колченогий стал «лупить» рукоятью в затылок. Судя по гулким и глухим ударам, всхряпам и хлюпам, у него получалось все преотлично.

Сергея тошнило. Но желудок его, кишки, пищевод были пусты, безнадёжно пусты. Он слизывал языком воду со стен. Но утолить жажды не мог, пить хотелось страшно. Да и какая это вода была, это выступала на сводах растворённая в воздухе кровь, конденсировалась, сочилась будто из самой земли-матушки.

— Все, Филя! Завязывай! Изработались! — пьяно выдал наконец тип в кожанке. — Остатних секи из пулемёта! С етими гидрами по-благородному никак нельзя, Филя!

— Заело чегой-то! — отозвался Филя.

Дед Кулеха нутром чуял, что приблудный мужичок подведёт его, подставит. Ох, не Господом он послан, не Господом! Совсем другой силой! Кулеха молился — но молился про себя, просил только о себе! Он восемь ночей продержался, и в девятую его Силы Небесные оберегут, не дадут на расправу. Но вот на приблудного надежды не было. Шаткий мужичишка! И-ех, Серенька!

Сегодня каты что-то много пили. Деду Кулехе было невмоготу — хучь глоточек бы, хучь полизать-то! Нет, стой и сопи себе в две дырочки на тверёзую башку! Ох, тяжко!

Часто ходили отливать. А один, по самый конец, тот, что в френче да фуражке, припёрся в угол по большому делу, уселся, раскорячился, надулся…

Кулеха не успел и за рукав ухватить приблудного — тот соколом вырвался из ниши, обрушился всем телом на сидящего. Только хрустнуло что-то, треснуло, хлюпнуло… и все!

— Моня! Засранец хренов! Че застрял-то?! — позвали от дыры. — Щя допивать станем, смотри!!!

— У-у-пту-у-у!!! — отозвался невнятно приблудный не своим басом.

А сам-то сдирал френч, напяливал фуражку, стаскивал сапоги — дед Кулеха все видел, все! И-эх, погубит, ни за что погубит приблудный! Сердчишко у старика дрожало заячьим хвостом, ноги подкашивались.

— Моня-я!!! Едрена канитель! Мотри, не оставим!!!

Исполнители были в дымину пьяные. Голоса их стали дурными и бабьими, как с недельного перепою. Дед Кулеха мелко-мелко крестился, закрывал глаза — он не хотел видеть таких страстей, чего же будет-то?!

— А-аййй!!! — вскрикнул вдруг кто-то от дырищи. — Мать вашу-у-у-у…

На секунду воцарилось молчание. Потом другой выдохнул проникновенно:

— А Семён-то наш, сучонок хренов, дармоед косопузый, в дыру сверзился, оскользнулся!

И ещё немного помолчали.

Потом басок выдал:

— Помянем же, товарищи, друга и бойца с мировой контрой! Ну! Вздрогнули! Несгибаемый был борец, матёрый человечище!

Дед Кулеха осторожно приоткрыл один глаз. И увидал, как приблудный Серенька, обряженный во френч и фуражку, подымается по лестнице. Вот он на первой ступеньке, вот на пятой…

— Куды, Моня?! — заволновался корявый Филя-пулемётчик.

Удар был настолько мощным, что Филя взлетел в воздух, обрушился всем своим корявым телом на типа в кожанке, сбил с ног. И тут же грянул пулемёт.

Когда дед Кулеха в следующий раз приоткрыл глаза, все исполнители валялись в кровавой жиже на земле. Позы их были страшны и непристойны, так могли валяться дохлые шакалы, но не люди. Дед Кулеха вышел из ниши, подошёл ближе и плюнул в катов.

На верхней площадочке лестницы никого не было. Только дверь тихонько поскрипывала. Дед Кулеха преодолел страх, поднялся, потянул дверцу на себя.

Сергей вихрем вырвался наверх. Первого охранника он сбил ударом в челюсть. Второй из дальнего конца заплёванного и загаженного коридора успел выстрелить — пуля сбила фуражку. Ещё раз нажать на спусковой крюк охранничек не смог — Сергей впечатал ему каблук в брюхо, а когда тот падал, напрочь перебил шею — теперь не постреляет.

— Караул, в ружьё!!! — завопил кто-то из-за стены визгливым перепуганным голосом.

Чёрная вертлявая тень шмыгнула в переходах и растворилась. Заключённые колотили в дверь изнутри, орали, гудели. Но Сергею было не до них. Да и кто они такие, чего от них ждать — Сергей не знал. Он выскочил на широкую мраморную лестницу, сбив с ног ещё троих попавшихся навстречу. Все трое были хлипкими юнцами с длинными птичьими шеями и наивно выпученными чёрными глазками. Все трое полегли молча, видно, так и не поняв толком, что происходит.

— Караул, в ружьё-е-е!!! — заполошно вопил сам Сергей.

И ему подтягивали, начинали орать на все голоса. Контора была большая, одних чёрных кожанок не счесть, и это не считая прочего служивого люда.

Перекрывая все вопли и призывы обороняться от неведомого врага, из чёрного четырехгранного рупора неслось оглушающе:

Сергей выскочил на улицу. Часовой — высоченный русский парень с прозрачно-бессмысленными глазами — недоумевающе поглядел на него, стал вытаскивать руку из кармана шинели. На улице была весна. Солнце отражалось в грязных лужах, распевали суетные птахи. Четверо молодцев сидело на корточках чуть поодаль. Все курили, поднося цигарки ко рту как по команде. Сергей не разбирался в тонкостях, но по лицам понял — интернационалисты, скорее всего, венгры, может и австрийцы.

Пока часовой раздумывал, интернационалисты встали, сунули в рот цигарки, вынули и сделали шаг к Сергею — приближались они тоже, словно по команде.

— Разорву к едрене фене! — заорал Сергей во всю глотку и театрально вздел руки, ничего более умного ему не пришло в голову. — Ложись, сучары!!!

Интернационалисты также слаженно пали ниц, они явно не жаждали быть разорванными. Верзила стоял и раздумывал. Сергей ткнул его в грудь, вырвал винтовку. Прыгнул вперёд — не промахнулся: хребет первого интернационалиста хрустнул под его сапогами. Винтовочный штык пронзил спину второго. Третий с четвёртым не поднимали голов, они в основном любили расстреливать безоружных и потому просто не знали, как себя вести в данной обстановке. Русский парень все так и стоял столбом.

— Лежать!!! — крикнул Сергей для надёжности.

И дал деру. Это было единственным, что ему оставалось сделать.

— Держи контру! Хватай гада!!! — доносилось в спину. Это выскакивали из здания опомнившиеся юнцы с птичьими шеями. Но бежать вслед они побаивались — наверное, караул так и не поднялся «в ружьё». А без него юнцам с наивными глазками лезть на рожон не с руки было. Ходить по городу без сопровождения отборной и многочисленной охраны они не рисковали, всего год их власть в городе держалась, могли и не приветить.

Дед Кулеха под шумок преспокойненько выбрался сначала из подземелья, потом из темницы. Он мышкой шмыгнул в одну из боковых комнатушек здания. И выпрыгнул в окошко. Там его прихватили, встряхнули, отобрали шапку и валенки. А потом, набив морду и выдрав последние седые волоски из бородёнки, сунули в камеру. Законность восторжествовала.

— Изверги! — выругался вслед ушедшим старик. И выплюнул наземь выбитый зуб — последний свой зуб.

В камере по углам да вдоль стен, прямо на полу, сидело человек семь или восемь, дед Кулеха после света не разобрал.

— И-ех, Господи! — выкрикнул он, грозя кулаком низкому грязному потолку. — За что караешь?! Уже от чужих отличить не могешь, и-ех, ты-ы!!!

Монах, сидящий под зарешеченным крошечным окошком, цыкнул на старика. И тот успокоился.

Через час принесли с полковой кухни ведро помоев, сверху плавал смачный плевок в зелёных разводах.

— А это вам соус от комиссара! — съязвил выводящий. И хлопнул дверью.

Ведро опустошили за две минуты. Деду Кулехе досталось совсем чуток — три черпачка жижицы, только что жажду утолить.

— Авось не помрём с голодухи-то! — стоически произнёс он.

— Это точно, — согласился монах, — кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Кроме монаха в камере порядочных людей не было. Дед Кулеха это определил сразу, а у него глаз точный был. Сидела всякая непонятная шантропа — три нищих с площади, спившийся учитель, два пролетария, опоздавшие к началу смены, и ещё какие-то непонятные типы. Явной контры вроде и не наблюдалось, ежели не считать того же монаха, непонятно каким чудом уцелевшего.

— Ты чай не православный, браток? — поинтересовался дед у черноризца. — Чай какой-нито ненашенской веры?

— Чего вдруг? — обиделся монах, заёрзал.

— А того, — пояснил старик, — вот гляжу я и думаю, не стрельнули тебя как врага народа, не в прорубя не сунули, это ж как понимать-то?! Нашенских навроде всех посовали да постреляли! У их строго с етим!

— Значит, час не вышел, — философски заметил монах, — ещё стрельнут, не боись. Вот прорубей щас нету, весна… тут уж не обессудь.

Дед Кулеха не слышал ответа. Он уже посапывал вовсю — устал за прошедшие-то деньки и ночки, притомился.

Разбудил его под вечер жуткий лязг. Дверь в камеру распахнулась — и два охранника прикладами вбили внутрь кого-то.

— Крест Господень! Едрена оказия! — вырвалось у старика поневоле, от прилива чувств.

Видывал он битых и контуженных, раненых и калеченных. Но такое впервой увидал! На приведённом мужике живого места не было — казалось, какой-то великан и силач взял в одну руку огромную тёрку, а в другую этого мужичка, да и построгал его хорошенько как морковку. Все, торчащее из-под лохмотьев, голова, лицо, руки, ноги, грудь, было изрезано, исколото, разодрано, разбито. Кровь капала на пол, скатывалась в пыльные шарики.

— Бог ты мой, Серенька! — всплеснул ручонками дед Кулеха. — Отзовися, ты ли это?!

Мужик просипел чего-то и рухнул замертво на пол.

Сергей верил в свою удачу. А та, видно, отказалась от него. Да и была ли она когда-нибудь «своей»?! Его прихватил патруль на выходе из города. Прихватили, а пропуск, который лежал в кармане френча, вбили в рот вместе с зубами.

Это потом уже он вытащил двумя пальцами обрывки из-за щеки, запрятал под ремень. Хотели расстрелять на месте. Да однорукий матрос с косой чёлкой вдруг засомневался.

— Не-е, братва, тут чего-то не тае, у меня глаз верняк! Этот павлин не нашего поля ягода. Шлёпнуть-то проще простого! — он сдвинул бескозырку на глаза и всмотрелся неожиданно зоркими глазами в Сергея. — Эта гадина офицерских кровей! Из неё жилы драть, а не шлёпать, понимаешь, по-людски! Мы её спровадим, куда надо!

Сергею не дали и рта раскрыть.

— Пошёл, золотопогонная шваль! — ткнули в спину прикладом, коленом под зад.

И он пошёл, куда ж ещё деваться.

В большущем кабинете, который раньше, видать, был гостинной, а то и бальной залой, за огромным резным столом сидел измождённый бледный человек с вытянутым лошадиным лицом и колючими глазками. Впрочем, глаза его Сергей увидал позже. Когда его ввели, усадили на стул, завязали сзади руки, прикрутили проволокой к ножкам стула ноги, измождённый глаз не поднимал. Он их поднял, когда все вышли. И Сергей по одному взгляду догадался — этот жалеть не станет.

— Гдэ прятать винтовка? — спросил измождённый тусклым голосом.

— Какие у меня винтовки, нету ничего, это недоразумение, — промямлил Сергей.

— Склад? Винтовка?! Патроны?! — отрывисто выдал измождённый.

В мозгу с феерической одержимостью, в ритмах неистовых латино-американских плясок замельтешило прежнее: «патроны — эскадроны! патроны — эскадроны! патроны…»

— Отвечать!

— Вы меня не за того принимаете! — выпалил Сергей.

И получил в зубы.

Измождённый берег свои руки, он бил не кулаком, а дубинкой — короткой, непонятно из чего сотвореной, обмотанной чёрной тряпицей.

— Гдэ прятать винтовка?!

— Нету винтовка! — закричал Сергей. — Понимаешь, винтовка нету! Я тебе русским языком говорю!!!

— Нэ понимай! — скривился измождённый. — Отвечать! Гдэ прятать винтовка?!

В руке у измождённого появилась карта. Сергей вгляделся — судя по всему, это была карта города. Измождённый тыкал ею в лицо и на ломанном русском требовал указать, где склад с винтовками и прочими боеприпасами. Сергей начал подозревать, что этот дотошный следователь и на самом деле ни черта не понимал кроме трех-четырех нужных ему слов.

— Отвечать!!! — ревел он белугой. И бил дубинкой по голове, рукам, животу, спине. — Гдэ винтовка?!

— Нету! Ничего нету!!! — Сергей уже рыдал, он не мог сдержаться. — Было бы — все отдал, понимаешь, все-е-е!!!

— Нэ понимай!

И все начиналось сначала.

Через полтора часа Сергею начало казаться, что он сходит с ума, что так вообще не может быть в реальности. Но измождённый только входил в раж. Вытянутое его лошадиное лицо наливалось красками, оживало. Град ударов сыпался на допрашиваемого. Толку было маловато.

Ещё через полчаса в кабинет вошёл низенький пузанок в кожане. Он положил на стол перед измождённым какую-то бумагу. Потом пристально вгляделся в Сергея, просто пронизывая его острым взглядом прищуренных глаз. У того мурашки по коже побежали — ну почему у них у всех одинаковый взгляд, почему?! ведь это взгляд заведомого палача на заведомую жертву, неужто они абсолютно уверены в своей непогрешимости, в своём праве судить, казнить, пытать?! Это было страшной неразрешимой загадкой. Не могло быть на белом свете, среди людей созданных по Образу и Подобию, таких вот существ, просто не могло. Они пришли из иного мира, их породила иная вселенная, не иначе! Сергей прикрыл глаза.

— Ну что, мерзавец, — процедил пузанок, шевеля змеистыми бровями, — упорствуешь?! Пользуешься, гад, тем, что товарищ Генрих ни бельмеса на местных диалектах не сечёт, так?! Думаешь обдурить нас?! А ты знаешь, контра ползучая, отрыжка старого мира, что товарищ Генрих двадцать лет на царских каторгах просидел?!

— Мог бы за двадцать лет-то и подучить немного язык, — вставил Сергей.

Били его вдвоём, били долго. Он больше не рыдал, не просил отпустить. В нем проснулось что-то непонятное, такое, чего прежде не было почти, что приходило иногда, но позже уходило.

А когда они кончили его бить, Сергей с трудом разлепил заплывшие глаза, посмотрел снизу на обоих. И просипел с вызовом:

— Не хреново, небось, сиделось, коль двадцать лет просидел! У вас столько не просидишь.

И опять его били. Методично, умело, неторопливо, но очень больно. Трижды отливали водой. И опять начинали бить. Потом утомились. И измождённый взялся за своё.

— Гдэ винтовка?! — спросил он, будто ничего не было, будто допрос только начинался.

— Да пошёл ты на хер, ублюдок вшивый, палач! Ни черта я тебе не скажу, хоть кожу сдирай! — заявил Сергей и в четвёртый раз провалился в небытие.

Он уже не чувствовал и не знал, что с ним делали дальше. А было так — два молчаливых китайца хлестали его плетями, думали привести в сознание, но ничего не вышло. Тогда его снова обливали водой. Потом кололи иглами, прижигали ногти спичками. Наконец измождённому надоело тратить время попусту и он приказал покорным и исполнительным китайцам отнести тело в камеру.

Они выполнили приказ.

Перед чёрной мрачной дверью Сергей опамятовался, упёрся руками в косяк. С ним не стали церемониться, прикладами китайцы работали неплохо.

— Точняк, профессионалы, — пролепетал Сергей, падая на замызганный пол. Ему казалось, что он ещё продолжает старую беседу с зелёным гадом, с наставничком — видно, дубинка подействовала на его мозги, да и немудрёно!

— Главное, душу не вышибли, — успокоил его старичок, — а остальное образуется, спи, Серенька!

Обитатели камеры с любопытством поглядывали на новичка. Но не пытались чего бы то ни было предпринять. Лишь монах с треском выдрал из-под своей рясы большой клок белой материи и принялся обматывать голову Сергею. Тот не сопротивлялся и не помогал. Он был безучастен. И только когда пальцы монаха ненароком причинили ему острейшую боль, заорал вдруг не своим голосом, блажным криком заорал:

— Гдэ винтовка?! Гдэ винтовка-а-а!!!

Один из нищих отполз подальше и впервые за все время подал голос.

— Сбрендил сердешный, — сказал он, — выбили умишко-то!

— Ниче он не сбрендил! Это сам ты сбрендил! — вступился за мученика дед Кулеха. — Вот двину щас по рылу!

— Уж и сказать нельзя, — обиделся нищий и отполз ещё дальше, хотя он был втрое больше и жирнее старика-бродяжки.

До Сергея его собственный крик долетел эхом, словно он отразился от сырых тюремных стен и вернулся к хозяину. Точно, сбрендил, подумалось ему, и немудрёно! Раны, ушибы, порезы вдруг перестали причинять боль, тело онемело, стало чужим — словно полведра новокаина вкололи. Сергей попробовал пошевелить рукою — та подчинилась, согнулась в локте, потом поднялась. Но он её не чувствовал, совсем не чувствовал. И это было странным, такого с ним ещё не бывало. Видать, пришла такая пора, когда нервные окончания уже не могли передавать болевые ощущения в мозг, а скорее всего сам мозг уже отказывался принимать сигналы, он был пресыщен, забит болью и ужасом до предела. А вместе с болевыми ощущениями он отказывался принимать и все прочие ощущения, свойственные здоровому телу. Ну и пусть!

Сергей привалился спиной к стене, замер. Монах перестал его мучить, ушёл под своё окошко. Дед Кулеха тихонько сопел рядом. На улице смеркалось, и оттого в камере становилось все темнее. Сергей сидел и не мог закрыть глаз. Он и рад был бы сейчас провалиться в забытие, отрешиться, да только не мог. Навалилась бессонница — тело спало в онемении и застылости, а мозг бодрствовал, не желал уходить во тьму.

— Были б косточки, — подал голос дед Кулеха, — а мясцо-то нарастёт, не печалуйся, паря.

— Врёшь, старик! — проговорил монах со своего места. — Ничего у вас уже не нарастёт, нечего сказки рассказывать. Надо к смерти готовиться. Надо чтоб душа чистой отошла в мир иной, просветлённой. Надо простить врагам своим и самим покаяться. Нечего перед Богом-то лукавить!

— Сам врёшь! — заупрямился дед Кулеха. — Ты, может, и отойдёшь! А других не стращай! Вывернимси!

— Не тебе говорю, ты — безбожник! Какой с тобой разговор! Другие поймут, услышат! Чего плоть-то жалеть? Плоть — это грязь, присохшая к душе! Плоть — глина, из земли рождена, в землю и уйдёт. А душа в выси небесные поднимется, соединится с Тем, кто вдохнул её в глину эту, позабудет про земные горести. Вот тогда только и начнётся жизнь-то, и покажется сверху все мелким и суетным, и не вспомнится даже о страданиях глины этой, будто и не было ничего…

— Тут я с тобою не согласный, — встрял старик и засопел пуще прежнего, — тут ты промашку даёшь — все верно, все. Но тока не позабудется ниче, отольютсято слёзоньки наши катам, в адском пламени, на сковородах да в чанах с кипящим маслицем отольются!

Монах вздохнул тяжко.

— Вот потому-то ты должен их простить, раб Божий! — сказал он. — Им мучиться вековечно! А ты лишь малую толику примешь пред новой жизнью-то! Простить надо и покаяться.

Жирный нищий откинул капюшон, и Сергею показалось, что он его видал где-то, слишком уж знакомая харя была — толстая, волосатая, губастая. Голос жирного прозвучал грубо и надменно:

— Ты тута свободных граждан республики рабами не обзывай! Кончилося рабство-то! Теперя не старопрежние времена пошли! Не позволю при себе людишек унижать. Мы не рабы! Рабы не мы!

Орал он во всю глотку, и Сергей сообразил — работает на охранничков, думает, передадут кому надо, те оценят лояльность да и выпустят.

— Дурак ты, человече! — ответил монах глухо. — Дурак и холуй! Нет свободнее того, кто сам о себе, с полным пониманием скажет — раб Божий! Ибо говоря так, он даёт понять, что лишь Богу он служит, лишь Бога над собою ставит. Все остальные — и цари, и вельможи, и комиссары, и палачи — лишь творения Божьи, ни в чем не могущие подняться над ним, рабом Божиим! Все сотворены равными! А не признающий над собою Бога, признает над собой власть иного человека, его рабом становится. Вот и подумай, кто из нас свободнее и кто из нас не раб на деле!

— Опиум! Все это опиум!!! — заверещал жирный.

— Заткнися! — не выдержал дед Кулеха. — Холуй!

— Опиу-у-ум!!!

Сергей смотрел на все как через толстое и мутное стекло. А в глаза словно распялки вставили, не опускались веки — и хоть ты вой!

— Тыщу лет народ в страхе держали! — вопил нищий. — Тыщу лет измывались, попы проклятые! Тока теперь конец! Крышка вам! Теперя все кресты с ваших мракобесных церквух посшибали! А где не сшибли, ещё посшибают! И правильно! Так и надо!

— А кто креста боится, знаешь? — тихо спросил монах.

— Ну кто? — опешил от неожиданности жирный.

— Нечистая сила!

— Охрана-а-а!!! — истерически завизжал жирный и бросился к двери.

Открыли сразу. И жирный полетел на пол — открывший мастерски уложил его. Потом поинтересовался:

— Ну чего тут?

Жирный подполз на корачках к двери, холуйски заглянул в лицо охраннику, ткнул пальцем назад, за спину, ткнул, не глядя.

— Вон тот, мракобес в сутане, контрреволюционную, понимаешь, пропаганду разводит, мутит людишек! Сбивает с путей истинных!

— Это вас, что ль? — саркастически поинтересовался охранник. Но тут же посерьёзнел.

Из-за его фигуры выдвинулся человек в чёрном и спросил по-деловому:

— Который мутит?

— Вон, поп проклятущий!

Чёрный без липших слов достал наган и выстрелил в монаха.

— Убрать! — приказал он.

И охранник выволок за ноги мёртвое тело из камеры. Дверь захлопнулась.

— Ироды! — проскрипел дед Кулеха. Он плакал. Плакал, не стесняясь никого.

Сергей молчал. Он вглядывался в жирного нищего, опять забившегося в угол. И все больше убеждался, что никакой это не нищий, что это самый натуральный отец Григорио, изменщик, отступник, предатель! Вон — и бородавка на носу точно такая же, противная, набрякшая, и губы, и нос сам, и сросшиеся брови.

— Ты же в ад собирался, чего ж застрял на полпути! — задал вопрос Сергей, но вопрос этот прозвучал без вопросительных ноток, прозвучал обвинением.

— Куды надать, туды и попал! — ответил за жирного отца Григорио дед Кулеха.

— Я его спрашиваю! — настоял на своём Сергей.

— Отвяжись, контра ползучая! — выдал отец Григорио. — Вы тут все отрыжки царского режима!

— А ты?

— А я — по случайности!

— Ошибочка, значит, вышла?

— Ошибка!

— И зелёный ошибся?

При упоминании зеленого жирный отец Григорио затрясся, шумно испортил воздух. Слюнявая губа у него отвисла. Но из горла неожиданно вырвался сип:

— Ты, инкуб, вообще помалкивай. Вот сообщу куда следует, тебя живо приструнят, видал, как с монашком разделались?!

Сергей вздохнул облегчённо — да, он не ошибся, это был именно отец Григорио, инквизитор и вероотступник. И попал именно туда, куда ему нужно было попасть, куда напрашивался. Другое дело, что не ту роль ему тут отвели… но это пускай уже с зелёным объясняется.

Если раньше отец Григорио выглядел важным, хмурым и угрюмым, то сейчас вид у него был напуганный и, как верно подметил невинно убиенный, холуйский, холопий. Массивная голова уже не казалась головой мыслителя, она казалась уродливым чаном.

Сергей вспомнил про пропуск, вытащил его из-под ремня, поднёс к глазам. Даже в такой темнотище он сумел разобрать: «ПРОПУСК; Предъявителю разрешается проход по городу в ночное время с двадцати четырех ноль-ноль до шести ноль-ноль. Комиссар… » Подпись была неразборчивой. Сергей сунул бумажку обратно — все, она ему уже не пригодится! И опять уставился на жирного нищего.

Но теперь это был не отец Григорио, а «дохтур» Григорий — белесый, обрюзгший, противный.

— На какие расстройства жалуемся? — спросил «дохтур» с нескрываемой злобой. — Чего удалить прикажете?! — И полез за пазуху.

— Ты че ето, паря?! — заволновался вдруг дед Кулеха.

Оба проснувшихся пролетария поддержали его.

— Не замай калеку! — промычал один.

— Я его щя самого уделаю! И удалю кой-чего! — заверил «дохтура» и окружающих другой.

Ребятки были явно крутые и пролетариями только числились. Связываться с ними не стоило. И жирный Григорий зарыдал в голос, размазывая слезы по дряблым щекам.

— Он сам все! Он у меня с операционного стола сбежал! — ныл «дохтур». — Это ж опаснейший больной! Ну дозвольте только, дозвольте! — Он все ещё порывался вытащить из-за пазухи нечто большое и посверкивающее. Но пролетарии показывали ему кулаки, и «дохтур» оставлял инструмент на месте.

Наконец жирный Григорий затих.

А Сергей, наблюдая за обитателями камеры через существующее только для него толстое стекло, размышлял. Нет, он не боялся ни отца Григорио, ни жирного «дохтура», ни прочих, включая и чёрного с наганом. Он думал. Думал о «замкнутом цикле», и о том, что не ему одному приходится вертеться в этой сатанинской круговерти, что этот самый «замкнутый цикл» затягивает в себя множество людей, а иногда и целые народы, страны, континенты, планеты, и уже трудно отличить, кто сам по себе крутится, а кто подчиняясь невидимым силам. Сейчас бы зеленого сюда, он бы живо растолковал что к чему. Сергей задрал голову вверх, к потолку. И ему показалось, что из сырой черноты высунулись два мутных глаза на стебельках, поглядели на него рассеянно и скрылись.

— Вы не волнуйтесь, любезнейший, — прогнусавило в ушах, — наши люди сделают все наилучшим образом!

Сергей заволновался, заёрзал. Но никакого зеленого в камере не было, ему просто померещилось. Он повернул голову влево. И вздрогнул. Жирный обманщик Григорий крался к нему со сверкающим во тьме коловоротом в руках. Оставалось совсем немного — обрюзгший «дохтур» уже плотоядно облизывался.

Сергей замер. Перехватило горло. Сердце остановилось.

Но в это время дед Кулеха ловко вытянул свою хилую босую ножку — и «дохтур» Григорий со страшной силой навернулся. Коловорот полетел из рук на пол, звякнул,застыл.

— А-а-а-а!!! — завизжал упавший и тут же принялся оправдываться: — Это просто необходимо! Маленькая трепанация черепа, совсем малюсенькая!!! Пациенту требуется немедленное вскрытие!!!

— Я вот те щя самому в башке дырку просверлю! — пообещал «дохтуру» один из пролетариев.

— Нет уж, тут нельзя откладывать! Промедление смерти подобно! — сказал другой.

Он встал, вразвалку, блатной походочкой, глубоко запихнув лапы в карманы, подошёл к жирному Григорию и врезал ему ногой в бок, потом ещё раз. «Дохтур», понимая, что с ним не шутят, помалкивал, только сопел. Встал и другой пролетарий, стал помогать приятелю. Они били лженищего сосредоточенно, мастеровито. Но никто не вступался. Даже сердобольной дед Кулеха покряхтывал, кашлял, вздыхал натужно, но молчал.

Теперь Сергей окончательно убедился, что никакие это не пролетарии, а самые обычные блатари, и что бьют они жирного Григория не из чувства справедливости, защищая его, а просто ради собственного удовольствия.

— Добавь-ка ему слева! — советовал один.

— Щя! — соглашался другой. И его башмак утопал в жирной и дряблой щеке.

Рук из карманов они не вынимали. И вообще, казалось, что эта парочка просто танцует над поверженным, столь грационозны и ритмичны были её движения.

— Хвати-и-ит!!! — выкрикнул Сергей.

Стекло, отделяющее от мира, становилось все толще. Но это не меняло дела, не отгораживало его ни на капельку, лишь затуманивало мозг, лишало рассудок ясности.

— Чего это вдруг — хватит? — миролюбиво спросил один из блатарей. — Мы ж тока во вкус входим! Мы ж сами дохтура, а ентот жирдяй — наш пациент! Все для его тока пользы! А слабонервных просим выйти из помещения!

Последнее предложение прозвучало издёвкой — куда выйдешь из камеры! Сергей заскрипел невыбитыми зубами. И тут на него снова навалилась боль. Болело все тело, сверху до низу, и с низу доверху. Приходилось терпеть, тут аспирину и компрессов не предложат.

— Вот так пациенту, вот так! — приговаривал один.

— И эдак тоже! — добавлял второй.

Жирный пациент помалкивал, вращал глазищами и прямо на виду превращался из «дохтура» Григория в прежнего угрюмого и хмурого отца Григорио. Да и с блатарями-пролетариями происходило нечто странное. Они менялись на глазах — один все уменьшался в размерах, другой напротив, рос, тянулся головой к потолку.

Это бред, подумалось Сергею, это все видится в бреду! Такого не может быть на самом деле, отшибли, сволочи, мозги! Ему вспомнилась почему-то родная московская подземка — весь этот город под городом, мир под миром, прибежище воров, убийц, проститок, извращенцев, алкашей, безумцев… И его потянуло туда, повлекло, ах, если оказаться снова там, в родном подземелье. Хотя и бывал-то за последние два года всего несколько раз в этом «родимом» подземелье, а все ж тянуло почему-то. Да, тянуло! Сергей вдруг поймал себя на том, что про подземку, населённую ублюдками, он вспомнил случайно, потому и потянуло. С таким же успехом он мог вспомнить и сумашедший дом отца Григория, и пирамиду тольтеков под ужасающей статуей полуживого, дышащего и извергающего фонтаны крови Кецалькоатля, и шалаш дикаря, и подвалы Гардиза, и пыточное кресло, и даже невидимую паутину Колодца Смерти, невидимую в ослепительно сияющем бесконечном пространстве… Все казалось родным, близким — не раздумывая, он перенёсся бы в любое из этих мест, все лучше, все чище! Да, везде была надежда, везде было лучше! Он готов был бежать куда угодно, лишь бы бежать! Но бутылки-генератора с сатанинским зельем у него под руками не было, как сбежишь?! Да и где она теперь, эта бутыль с этикеткой ядрёного пойла «солнцедара»?! Может, и нигде? Может, раскололась при падении с унитаза? Или же утонула в зловонном красном болоте? А может, её и вообще не было, может, все пригрезилось?! Нет, ему не дано никуда сбежать! Он не сможет этого сделать… Сергей вдруг почувствовал, что то новое, проникшее в него во время допроса, творимого товарищем Генрихом, все больше и больше подчиняет его себе. Да, он уже не хотел никуда бежать. Он не имел права сбегать! Он должен был остаться здесь до конца, до самого распоследнего конца, все вынести, все вытерпеть! Только это очистит его от всей скверны, налипшей за последние месяцы и за всю предыдущую жизнь, от той липкой мерзостной грязи, той дряни, которой буквально пропитан этот мир, из которой сотворён не только лишь гнусный и подлый зелёный наставничек, но и все эти омерзительные Григории, белые и чёрные, гинги, шаманы, инквизиторы, палачи-любители и палачи-профессионалы, стражи-каратели и жрецы-исполнители… Он останется среди них. Но их грязь, их мерзость и подлость не прилипнут к нему, нет! Пускай он сам подлец, пускай подонок, сволочь, жлоб, негодяй, трус жалкий, гнусный бабник, скотина, недоумок, мерзавец, поганец, гад! Пускай вся жизнь его была сплошной грязью, целым водопадом грязи и гнуси, пускай! Пускай он вытирал ноги о других, и другие вытирали ноги об него, пускай! Пускай он распространял вокруг себя зловоние, смрад, пускай место его в выгребной яме! Но теперь все не так, теперь все иначе! И он больше не позволит упасть на своё очищенное страданиями тело даже капельке грязи! Нет, не позволит! Они смогут убить его, и убьют! Но они не испачкают его своей грязью, нет!

— Ты бредишь, что ль, паря? — поинтересовался дед Кулеха.

— Брежу, — покорно ответил Сергей.

Избиваемый Григорио-Григорий превратился в мешок с перемолотыми костями. Но все молчал, кусал губы и молчал. Блатари не останавливались. Они неузнаваемо изменились… Нет! Почему неузнаваемо?! Сергей вгляделся — точно, один стал совсем маленьким, чуть не карликом! Второй вытянулся под потолок, несмотря на то, что колени его были согнуты, да и спина больше походила на дугу.

— Остановитесь же! — закричал Сергей, превозмогая боль.

Низенький хмырь-блатарь сверкнул неожиданно золотой фиксой из гнилозубого рта, ухмыльнулся.

— Щя, падла, остановимся! — прохрипел он. — Вот добъем паскудину, остановимся, передохнем малость, и за тебя, сучару, примемся!

— А что делать прикажете, почтённый? — протянул уныло длинный хмырь. — Надо. Понимаете, надо!

Его выпученные глазища вдруг выпучились ещё больше, вытянулись из глазниц на длинных морщинистых зелёных стеблях, стали совсем мутными, бессмысленными. С носа упала на пол зелёная капля… но не скатилась в пыльный шарик, а сама подползла к ноге длинного и влилась в неё.

— Зелёный?! — удивился Сергей. — Инопланетянин?!

— Вечно вы все путаете, — обречённо выдохнул длинный. И его унылый нос-сосиска совсем обвис. Губа отвисла, потекли жёлтые слюни. — Ваш куратор уже давным-давно сдал ваше дело в архив. Да вы не беспокойтесь, там все в порядке — дело закончено. А последнюю точку исполнители поставят, не переживайте.

— Ага, тока я ему, падле, допрежь рыло-то ещё начищу! — пригрозил хмырь-карлик. — Он у меня всю нервную систему, сука, на… себе намотал, всей жилы повытягивал!

Длинный хмырь долго глядел на карлика. Даже остановился, перестал мутузить псевдонищего Григория-Григорио. А потом плаксиво изрёк:

— А чего с ним связываться, чего труп-то пинать?! Ну его к лешему. Это ж отражение!

— Чаво?!

— Да ничаво! Отражение это! Не человек, не гуманоид и вообще ничто, пузырь мыльный, паучок в паутинке!

— Эй, кончай бредить! — заорал дед Кулеха прямо на ухо Сергею. — Ты чего, паря?! Кончай!!!

Сергей отшатнулся.

— Сами вы отражения! — закричал он. — Это вас нет! А я есть! И мир мой есть!И Вселенная моя есть!

Он вскочил на ноги, прыгнул на длинного, ухватил его за нос-сосиску, ухватил цепко, всей рукой, и так долбанул головой о каменную стену, что хмырь охнул и прикрыл свои мутные красные глазки.

— Убивають!!! Убивають!!! — Хмырь-карлик орал так, будто был исполином.

Сергей повернулся к нему. Перед глазами сверкнуло длинное хищно изогнутое лезвие финкаря. Еле увернулся. Карлик взмахнул второй раз, ощерился. Но теперь он имел дело уже не с прежним Сергеем, а с совсем другим, с новым. И этот новый Сергей, не отпрыгнул, не дёрнулся, не упал… Он перехватил хищное лезвие голой рукой, сжал пальцы, рванул на себя — и нож вылетел из лапы хмыря.

— Не-е-ет!!! — завизжал хмырь.

— Да! — твёрдо произнёс Сергей.

Первым ударом он перебил напрочь торчащую из-под майки хмыря ключицу, вторым — сломал хребет. Ногой отшвырнул к стене трепещущее тело. Для пущей надёжности с маху раздробил каблуком переносицу длинному хмырю. И только тогда вернулся к стене, тяжело привалился к ней, затрясся в нервной трясучке.

— Нехорошо, — мрачно пробурчал дед Кулеха, — так христиане разве ж поступают? Нехорошо! Душегуб ты!

Сергей никак не мог отдышаться. И все же он обнял деда, прижал к себе.

— Не душегуб я, дедушка, не душегуб, — прошептал на ухо, тяжело сопя, — нету в этих тварях души! И не было никогда! Это не люди! И даже не глина, в которую ещё хоть что-то можно вдохнуть. Это гинги! Бездушные твари! Отражения! Призраки! Они вообще не из нашего мира! Они из чужой… нет, они из Чуждой Вселенной, они из Преисподней, дед ты мой Кулеха! Не жалей их!

Останки длинного и карлика шипели, скручивались, свёртывались, пузырились и исчезали. Инквизитор, он же «дохтур», лежал мешком и не шевелился.

— Бредишь ты, паря! — тяжело вздохнул старик. — Все времечко бредишь! Нельзя ведь так-то!

Сергей подтянул колени к животу. Прикрыл глаза. Стекло, отделявшее его от мира, пропало. Его уже давно не было. Но мир от этого не менялся.

— Ну, — проговорил он медленно, — кто там у нас на очереди? Или со всеми разобрались?!

— Примолкни ты, не накликай нечистую! — испугался дед.

Но два других нищих, до того лежавшие молчком, притворявшиеся спящими, встали. И одним движением, будто братья-близнецы, откинули грубые чёрные накидки.

— Ах, вот как?! — изумился Сергей.

Перед ним стояли дикарь и клювастый. Каким образом они могли оказаться вместе, в этой смрадной камере, было уму непостижимо. Видать, и впрямь не врал зелёный — все миры в Пространстве перекрёстные, с любым из обитателей миров этих можно встретиться в любом месте, там, где перекресточек вдруг образуется.

— Чего надо? — грубо спросил Сергей.

Клювастый ощерился и вытянул вперёд когтистые страшные лапы. Дикарь вытащил из-за спины дубину. И слаженно, будто та самая четвёрка интернационалистов, они бросились на жертву. Но они не знали одного — никакой жертвы не было!

Два тонких пальца погрузились глубоко в глаза, в череп дикаря. Хрустнул и разлетелся на две половины жуткий клюв.

— Матерь Божья! — изумлённо выдохнул дед Кулеха. И перекрестил нечистую силу.

Шаман с палачом, не дождавшись следующих ударов от своей несостоявшейся жертвы, начали растворяться в воздухе. Да, эта нечистая сила боялась Креста.

— Куда?!

Сергей вытянул руку, ухватил дикаря за ожерелье, за связку бус-амулетов. Рванул. Дикарь с клювастым исчезли. Сергей стоял посреди камеры и сжимал в руке красный дорогой галстук с красивой заколкой. Из заколки торчал зуб.

— Что это? — Сергей выронил галстук, заколка треснула, зуб выкатился, застыл в грязи.

Сергей подобрал его — да, это был именно тот зуб, его! Он хотел было поднести зуб ко рту, приладить к десне, хотя бы попробовать… но дед Кулеха махнул рукой, остановил.

— Брось, паря, — проговорил он с нажимом, — прошлое разви ж возвернешь? Нет, не воротишь!

Сергей кинул зуб в пыль. Отвернулся.

— И все-таки ты бредишь, милай! — заверил дед Кулеха. И приложил руку ко лбу Сергея.

Именно в этот момент тот вдруг почувствовал, что и ещё одно какое-то странное и толстенное стекло, стоящее перед его глазами, рассыпалось, разлетелось на мельчайшие кусочки. Будто лопнула какая-то преграда!

И все разом изменилось.

Сергей даже ударился затылком о стену. Камера, прежде почти пустынная, тихая, была забита до отказу всевозможным людом. Везде сидели, лежали, стояли мужчины, женщины, дети, старики — один на одном, одна на другой, тесно, вплотную, будто сельди в бочке. Камера была наполнена стонами, сипом, хрипом, гулом, ужасающими запахами. Это было воистину страшно! Десятки избитых, измученных, голодных, обескровленных людей не могли ни присесть толком, ни прилечь. Они задыхались, теряли сознание, тянулись куда-то вверх, но падали… и не могли упасть. Казалось, это одно, тысячерукое, тысяченогое, тысячеголовое измождённое, покрытое синяками, ранами кровоточащими, ссадинами и нарывами тело — тело непонятного многоликого существа, именуемого народ.

— Прочухался! — просипело в ухо голосом деда Кулехи.

Сергей хотел ответить. Но раздался скрип открываемых дверей и пьяный крик:

— Сто голов! Выходь!!!

Сергей ещё не понимал, что происходит. Он пытался приподняться. Не получалось. Из камеры прикладами выгнали в коридор почти половину. Стало свободнее. Немного воздуха проникло из-за дверей — и это было как глоток чистого кислорода, у Сергея даже голова закружилась от такого обилия воздуха.

— Стрелять повели, — грустно подытожил дед Кулеха.

— Но за что?! — встрепенулся Сергей.

— Как его — за что? Заложники!

Сергей прикрыл глаза. Как наяву перед его мысленным взором встал листок с квадратиками. И теперь Сергей чётко увидал — в последнем была заключена словно в плоской клетке именно его фамилия. Ну и пусть! Он уже знал это, пусть! Листок пропал.

Надо бежать! Надо бежать! В мозгу стучала одна тяжёлая мысль. Но куда бежать? Как? Сергей отмахивался от прилипучей мысли. Никуда он больше не побежит! Все! Хватит!

На следующую ночь увели оставшихся. Люди выползали из камеры тенями, многих несли, поддерживали. Никто не боялся смерти. Каждый знал, что его ожидает. И каждый знал, что в его собственной смерти есть его собственная вина, ведь все можно было предотвратить, можно было стать на пути непреодолимой людской преградой, остановить мутный поток, да и какой там поток, это потом поток, а по началу — мутный ручеёк. Но не встали, не предотвратили, предпочли отсидеться в тиши. Что ж, теперь пришла пора расплаты. И не жаль было умирать уже убитым. Жаль было, что мёртвые опыта не передают. А у живых его нету!

Сергея не взяли.

Дед Кулеха сбросил зипунишко, подтолкнул босой ногой к остающемуся.

— Бери! Пригодится! — Он махнул рукой, отвернулся. — Прощевай, что ли!

— Прощай, старик, — выдавал из себя Сергей. А потом заорал ни с того ни с сего охране: — Деда отпустите, сволочи, за что старца немощного убивать?! Палачи!!!

Ударом приклада ему вышибли последние зубы, свернули челюсть. И ушли.

Кроваво-багровой тенью застыл в углу опустевшей камеры жуткий четырехногий карлик со студенистым лицом, затряслась тень, задрожала. «Дело сдали в архив» — вспомнилось вдруг Сергею. Да, так и бывает: жил человек, дышал, любил, мечтал о чем-то, а потом — бац! и дело сдают в архив.

Четырехпалый рычал, понемногу наливаясь звериной яростью, раздражением, злобой. Сергей не боялся убийцу-оператора. Он отвернулся и принялся потихоньку вправлять выбитую челюсть. Ничего у него не получалось. Тогда он вдруг сам взъярился и с силой врезал кулаком по челюсти, справа налево! Что-то хрустнуло, ожгло нестерпимой болью и… челюсть заняла положенную ей позицию.

Почему они его оставили? Почему?! Чем он хуже или лучше того же деда Кулехи? Ну чем?!

Утром принесли четверть ведра помоев. Сергей встал, подошёл ближе к жестянке и почти без размаха резко саданул в мятый бок с двумя корявыми красными буквами. Ведро врезалось в стену, сплющилось, помои вылились.

И опять его били. На этот раз по-простецки, кулаками. Но били от души. Поднимали — и били. Он падал снова. И снова поднимали — и били.

Потом ушли.

А у него от виска к виску, как когда-то очень давно, ещё в прошлой жизни, лупило без передышки:

Горит под ногами Россия-страна…

Зачем нам, поручик, чужая земля…

Раздайте патроны…

…надеть ордена!

И это было пыткой! Все видеть, все понимать, осознавать… и быть бессильным что-то переменить! Он катался по полу, не чувствуя боли, растравляя раны. Не помогало. Тогда он подполз к стене и стал биться об неё головой — он хотел проломить череп, пробить самую тоненькую кость, там, у висков. Тщетно!

Тогда он перебрался под зарешеченное окошко. Привалился спиной к неровной кладке. И стал ждать.

Прошёл бесконечный день.

А ночью постучали.

— Позвольте вас побеспокоить? — донёсся из-за железной двери сиропный голос. — Можно?!

— Можно! — ответил Сергей на полном серьёзе. Он знал, кто пришёл за ним и что будет дальше. Он не знал только — как все это будет.

Дверь медленно, со скрипом отворилась, и в камеру беззвучно вошёл чёрный человек в пенсне, чёрной кожаной куртке, чёрной портупее, чёрных сапогах и чёрных штанах. Он приторно улыбался, топорща черненькие усики.

— И-ех, молодой человек, — протянул он по-отечески, — юный мой друг! Как же это вы в бега-то решили податься? Как же решились на такое предприятие? Нехорошо-с! Не-хо-ро-шо-с! Мы к вам со всем нашим расположением, а вы…

— Хватит паясничать! — оборвал чёрного Сергей.

— Как грубо! Как неинтеллигентно! Фу-у!

Сергей скривился.

— Вам хотелось бы, чтоб с палачами обходились интеллигентно и вежливо, так? — спросил он.

— Не то слово, молодой человек, не то слово! Вы все витаете где-то! А мы делаем работу — грязную, чёрную, неблагодарную, но необходимейшею! Для вашей же пользы!

— Ну, спасибо, — Сергей чуть склонил голову. — Давайте, делайте свою работу!

— Экий вы нетерпеливый, — чёрный заелозил под своей блестящей и хрустящей кожей — так и казалось, что именно эта чёрная кожа его собственная, натуральная, а на лицо и на руки натянуты беленькая маска и беленькие перчаточки. — Успеется, мой юный друг! У нас с вами ещё масса времени! — Голос его из сиропного стал вдруг гнусавым.

И это не ускользнуло от Сергея. Он приподнялся повыше у стены. Всмотрелся.

— Откуда вы? — спросил он неожиданно.

— То есть? — не понял чёрный.

— Откуда вы пришли к нам?

— Если вы имеете ввиду меня, молодой человек, — проговорил чёрный, — так я родился здесь, на этой земле, ниоткуда я не приходил.

Сергей замотал головой.

— Я не про ваше тело, не про вашу плоть, которая, может быть, и на самом деле рождена на этой земле. Откуда пришло то, что сидит в вас, что властвует над вашей плотью?! Отвечайте! Или вы боитесь меня?

Чёрный меленько и тихо рассмеялся, подёргал себя за бородку-клинышек. Он явно никуда не спешил.

— Вы бредите, юноша, — сказал он, перебарывая нутряной смех, — вам никто ещё не говорил, что вы все время бредите, нет?

— Оставьте, нечего придуриваться! — сорвался Сергей.

Ему и самому все казалось бредом. Да наверное это и было все бредом! Вся жизнь, все происходившее в этом кровавом жесточайшем веке было одним сплошным чудовищным бредом.

Ему не хотелось разговаривать с чёрным. Но жгло, жгло в груди. И душа, и разум требовали ответа — хотя бы ненадолго, хотя бы перед казнью, перед смертью.

Непонятно откуда под чёрным взялся массивный дубовый табурет с теми же двумя красными буквами на ножке. И теперь чёрный сидел. Сергей всматривался в него до боли, до рези в глазах. И то ли он натурально бредил, то ли глаза подводили от напряжения, но показалось ему, что из всех карманов и карманчиков, изо всех дыр и дырочек кожаной амуниции чёрного сочится слизистая зелень, вытягивается махрами, тянется вниз хлипкими тягучими сосульками. Вот заколыхались вместо усов и бородки гнусные отрепья-водоросли, вытянулись на стебельках мутные глаза-буркалы… Сергею стало нехорошо. Он мотнул головой — и все пропало. Перед ним сидел обычный человек лет под пятьдесят в чёрной коже, и никакой зелени! Свой! Местный! Не инопанетянин, нет! И все же не свой, точно — не свой! Сергей вовремя осёкся, поймав изучающий взгляд из-под стеклышек пенсне, этакий мудрый взгляд прищуренных глазок-локаторов.

— И все равно — вы оттуда! — упрямо заявил он. — Здесь просто нет, здесь просто не может быть носителей такой лютой, нечеловеческой злобы!

Сергей взглянул в угол, на тень. Но тени в углу не было — раскоряченный четырехпалый уродец со студенистым лицом исчез бесследно, хотя ещё совсем недавно он там стоял, трясся, ронял в грязь клочья пены, выгибал гребнистую спину. Пропал? Ну и черт с ним! Сергей отвернулся.

— Эхе-хе-хе, — устало и понимающе выдохнул чёрный, — вы, молодой человек, теоретик прямо. Подо все вам надо базу подвести, все надо обосновать! Экий вы право! Ну да ладно, считайте, как вам в голову взбредёт, принимайте нас за кого угодно. И уж коли вы пришли к выводу, что в ту самую глину, из которой вас слепили, вдохнули нечто нематериальное божественные силы, так стало быть…

Сергей оборвал чёрного грубо и резко, он не хотел, чтоб тот сам завершил начатого.

— Стало быть во всех вас вдохнул своё смрадное естество сам дьявол, вот к какому выводу я пришёл! — заявил он.

— Ну и что это меняет? — спросил чёрный, кривя губы.

— Как это, что, не понимаете?!

— Что это меняет в нашем раскладе, молодой человек?!

— В вашем — ничего! Вы наверху и вы сделаете своё дело. Но и с вами обойдутся не лучше! Вы пришли сюда с совершенно чёткой целью, вы возжелали уничтожить этот мир, полностью и целиком, дотла! И на его пепле, вы собирались строить свой. Но, во-первых, вы никогда ничего не построите, вы просто не умеете строить, вам не дано созидать! Вы можете лишь громить, убивать, взрывать… Но и погубить этого мира вам не под силу! Вы захлебнётесь в своей злобе, в своей ненависти, вы захлебнётесь в крови ваших жертв. И вы сами станете жертвами! Только никто вас не назовёт так! Вас проклянут, и могил ваших не останется! Смрадный дух из вашей плоти вернётся в преисподнюю, в тот мир, откуда вы явились сюда. И примут вас там подобающим образом! Слушайте, не надо морщиться, вы сами затеяли это дело! И все камни, брошенные вами, падут на вас же! А во-вторых, я вам скажу следующее, а вы там при случае передайте кому надо. Ни хрена у них не получится, ни хрена! Потому, что эти ваши миры отражения Нашего Мира, точнее, отражения всего грязного, подлого, гнусного, мерзкого, что есть в Нашем Мире. Ваша Вселенная — это конденсатор нашей глупости и нашей злобы. Именно так! А когда вся эта дрянь начинает переполнять ваши отражённые миры, когда она начинает переть через край и вы сами уже не в состоянии её поглощать в себя, она выплёскивается к нам, она заливает Наш Мир — и горят села и города, льётся кровь, разлагаются трупы на полях и в подвалах, свистят над плахами топоры и гильотины, грабятся дворцы и храмы, сокрушаются идеалы и сбрасываются колокола с колоколен. Злоба и ненависть прокатывается девятым валом, заражая души людей, проникая в их головы, бросая отца на сыновей, брата на братьев, детей на мать — и это все вы, это все ваш мир! Не делайте вида, что не понимаете!

— Вы просто бредите! — зло вставил чёрный, нахмурился. Ему не нравилось, ему очень не нравилось то, что приходилось выслушивать.

А из Сергея несло. Его прорвало будто. Он даже не заметил, как в камеру вошли четверо мутноглазых в шинелях и с винтовками в руках. Они встали у стены и принялись о чем-то говорить меж собой, они не слышали его, казалось, это вообще глухонемые.

— Этот мир бесконечно древнее вашего. Добро этого мира бесконечно сильнее вашей непомерной злобы! Не обманывайте себя, не прельщайтесь видимым! Просто ваш напор, ваша неукротимая кровавая ярость ошеломили всех, все застыли с разинутыми ртами, в растерянности, в столбняке… Но столбняк этот пройдёт, и вас просто сметёт с Земли, вас смоет первою же волной, смоет в вашу адскую пропасть!

— Ну ладно, хватит! — оборвал его чёрный и встал, ударив себя ладонью по чёрному блестящему колену. — Пора и за дело браться. Встать!!!

Сергей вздрогнул.

— Встать, сволочь!!!

Перемена была разительной. Лицо чёрного окаменело, налилось непонятно откуда взявшейся властностью, надменностью.

Двое мутноглазых подскочили к Сергею, ухватили его под руки, вздёрнули, поставили на ноги, сопровождая каждое движение ударами прикладов. Но Сергея уже бесполезно было бить. Он смотрел прямо в глаза чёрному. И во взгляде его была уверенность и сила.

— Здесь бы прикончить гада! — предложил один мутноглазый. — Ох, прям руки чешутся!

— Ето точно! — поддержал его другой. — Чем большей контры спровадим на тот свет, тем быстрее счастливая жизня зачнется, точняк, сам слыхал!

Нет, Сергей не смотрел на этих замороченных, оболваненных глухонемых. Он не пытался им что-то доказывать или объяснять — сейчас все одно не поймут, жертва не бывает, не может быть пророком или глашатаем, жертва — она и есть жертва.

— Наверх! — Чёрный взмахнул пистолетом. И вышел первым.

Сергея выволокли во двор. Он просто захлебнулся чистым ночным воздухом. Хотя нет, не ночным, уже светало понемногу, близилось утро.

Где-то вдалеке выла одинокая бездомная собака — выла безнадёжно тоскливо, страшно выла. Но Сергею не было страшно. Ему было грустно. Вспомнилось есенинское: «Чёрный человек, чёрный человек…» Все было! Все уже давно было! Сколькие прошли через это! Будут считать когда-нибудь? Будут! Но сосчитать не смогут, ибо бездонны страшные дыры и скользки их края — не подступишься. «Чёрный человек!»

Напуганная людьми, сорвалась с деревьев большущая стая воронья. Сорвалась чёрным галдящим облаком и унеслась на вой. А вскоре ветер донёс истошные визги забиваемой, разрываемой чёрными клювами собаки. Стая знала, что ей делать.

Вот откуда все пошло, подумалось Сергею, вот откуда! Обнаглевшее вороньё и крысы! Крысы и вороньё, отожравшиеся на трупах. Прямо-таки новая порода, эдакие сверхкрысы и сверхворонье, вскормленное человечинкой? Он еле поспевал за конвоирами, за чёрным человеком. Его били в спину прикладами, материли. Да только зря старались, не понимали — ему все равно.

— К стенке!!! — скомандовал чёрный.

И Сергея ткнули лицом в каменную обшарпанную стену, прямо возле мусорного бака, из которого торчал жирный голый хвост. Сергей тут же развернулся лицом к палачам. Его тянуло сказать, выкрикнуть им в лица что-нибудь этакое, дерзкое. Но он сознавал — пошло, невыносимо пошло заимствовать дешёвые слова из дешёвых фильмов. Лучшие слова — молчание. И он молчал.

Чёрный подошёл ближе, прищурился, нагло улыбнулся.

— Вот видете, а вы все волновались! — прогнусавил он сиропно. — Все переживали! Экий вы, батенька, недоверчивый! А ведь вам ещё там, в Колодце, ясно сказали — все, игра окончена, теперь вами займутся профессионалы! Вы что ж это, любезный, не поверили, что ли?! Это было опрометчиво с вашей стороны!

Сергей обомлел. Они! Точно, они! Он не ошибся. Они его устраняют с пути, убирают с дороги, он слишком много знает, он им опасен! Они не волокут его к страшной подземной дыре! Они хотят прикончить его здесь, убедиться, что он мёртв, и ещё разок послать пулю в затылок. А может, стоило… Нет! Нет!! Нет!!! Вся эта наносная грязь, все кровавые и чёрные корки, ошмётки коростой сползали с него, уже сползли, он избавился от них, он освободился, и он не даст грязи налипнуть вновь. Пусть уж лучше глина уйдёт в глину! Пусть душа поднимется над пытками, расстрелами, казнями, грабежами, предательствами, пусть она увидит все это свысока, увидит и простит… А может, и не простит. Он не знал ещё. Но пусть!

— Стрелять по моей команде, — предупредил чёрный и как в тот раз вытащил платочек.

Один из мутноглазых пьяно рыгнул, палец сорвался с крючка и пуля впилась Сергею в плечо. Будто ломом ударили. Он отшатнулся к стене.

— Или не стрелять? — спросил вдруг чёрный и лукаво, хитро улыбнулся, щуря глаза под стёклышками пенсне.

— Стрелять! — процедил Сергей.

И ещё три пули впились в тело. Но не опрокинули его и не убили. Сергей зажал ладонью горло, из которого хлестала кровь, стиснул остатки зубов, до боли закусывая губы. Ноги подкашивались. Стая воронья гомонила над самой головой. Из бака вместо голого хвоста высовывались целых три усатеньких мордочки. Все ждали, ждали его смерти. А он не хотел умирать. Он держался за жизнь, эту страшную гиблую жизнь, как за последнюю соломинку. И глаза его видели восходящее солнце — не было никакого зарева, солнце вставало чистое и светлое, весеннее. Его лучи вливали силы в истерзанное, простреленное тело.

— Пли!!! — взмахнул платочком чёрный.

Пока пули летели, в тысячные доли мига, Сергей успел вспомнить ту синюшную спину с ранами-волдырями. Он даже сосчитал их — шесть, точно — шесть. Он повернул голову к чёрному и увидал, как тот в упор палит в него из своего маузера, запихнув слабосильный наган за ремень. Пенсне свалилось с крутого носа, открыло страшные бездонные и вместе с тем совсем не умные, а просто необычайно живые, бегающие глазки. И в глазах этих стоял страх, страх разоблачённого, раздетого передо всеми шамана-охмурялы. Ради одного лишь вида этих испуганно-злобных глаз стоило умереть. А пули все летели. Сергей рассмотрел и глухонемых. И ему показалось, что он их хорошо знает. Да, вон тот, что справа, вылитый сержант с узкими глазками и рысьими ушами. Рядом с ним — начальничек-алкаш с обвисшей безвольной губой. Ещё один — бритый из пыточного подвала, как его, Мартыний, что ли? А крайний слева — мужик из очереди, сосед-зашибала. Все одинаковые, все до боли и омерзения похожие! А пули все летели. Сергей поднял глаза — из окна на третьем этаже грозил ему красным пальцем несгибаемый борец и каторжанин товарищ Генрих. Из подворотни скалились два кругломордых китайца, чуть дальше все тронуло во мраке, ужасе, разрухе, голоде, крови, трупах, пожарах…

На этот раз все пули вошли в грудь. А вышли из спины. Сергей почувствовал, как его проткнуло шестью ломами. Все закружилось перед глазами, поплыло. Но он остановил усилием воли мельтешение. Он не упал на грязную и мокрую весеннюю землю. Он начал проваливаться в бездонную чёрную пропасть. Он летел в бесконечный мрачный колодец, на самое дно его. Он возвращался к себе.

И когда его швырнуло всем телом о мокрый, покрытый семечной шелухою и окурками асфальт, он ещё был жив. Он даже встал, поднялся во весь рост, будто собираясь бежать куда-то. Но не смог, а так и завалился грудью на холодный сугроб, на ослепительно белый, сияющий чистотою сугроб. И он не оставил на нем ни капельки грязи, ни соринки, ни пылинки… он оставил на нем лишь расплывающееся горячее алое пятно с неровными краями. Оставил, и тут же скатился в мокрядь, в сырость. И застыл в ней, застыл лицом вниз, пытаясь в предсмертной судороге опереться на что-то, ухватиться, встать. Но опереться было не на что и ухватиться было не за что, ничего не нашли его пальцы, так и скрючились в ледяной жижице, так и застыли.

И его уже не было. Но он увидал все со стороны, как в тот раз. Лежал под сугробом полуголый человек, алело кровавое пятно на белом. Вот только зеваки ещё не сбежались. Лишь стояла метрах в четырех от сугроба, сгорбленная старуха в чёрном застиранном платье, старом, плотном, широком. Старуха была худа, морщиниста… будто не человек стоял, а воткнутое в лёд сухое древко. И развевалось по ветру на этом живом древке выцветшее скорбное знамя, последнее знамя, реющее над страной траурной чёрной тенью.