Он ничего не ел уже два дня, но ему было не привыкать к такой диете, он чувствовал себя неплохо, прихлебывал горячую воду из чашки и возился со своими деревяшками.
      На следующий день утром в квартиру ворвалась бригада декораторов с телевидения, вооруженная щитами, кистями и банками с краской.
      Но — неожиданно для себя — вместо того, чтобы строить декорацию, они стали быстро красить потолки и стены, рамы и двери.
      После чего к вечеру бравые ребята вымыли окна, оттерли паркет каким-то химическим составом, похлопали очумевшего деда по плечу и удалились, горланя насчет скорейшей выпивки.
      А дед пережидал это местное землетрясение, сидя со своим домиком, обернутым в газеты, на лестнице среди убогих пожитков.
      Барби, находившаяся внутри своего домика, в оболочке из газет, была очень довольна, что ребята ее послушались и все как один решили, что им все равно — то ли устанавливать декорации (которые потом надо еще и снимать), то ли делать ремонт.
      Одного Барби не учла — что дед ходит голодный.
      Увлекшись устройством жилья для Маши, он перестал делать шкатулки, и деньги у него кончились.
      Но, поскольку сам дед давно привык к голоду, он запрещал себе даже думать о пище, и Барби Маша, умевшая читать мысли и мечты, тут ни о чем не догадалась.
      Однако, как бы то ни было, назавтра наступил торжественный день съемок.
      Приехало множество народу, на полу лежали провода, всюду слонялись какие-то бездельники с молотками, наушниками и кабелями, редакторша орала, потрясая бумажками с текстом, про домик все как будто забыли взоры присутствующих и глазок видеокамеры были прикованы к пустому подоконнику.
      Наконец была дана команда снимать.
      Оператор нацелил объектив прямо в рот редакторше, которая произнесла длинную речь, сидя в красивом кресле, привезенном со студии.
      Два часа снимали редакторшу на фоне окна, за которым сияло фальшивое солнце (умельцы прикрепили снаружи фонарь, потому что на экране телевизора все всегда должно выглядеть так, как в раю при вечном свете дня), потом все переругались, оператор то и дело прекращал съемки, редакторша два раза рыдала и один раз сменила платье, гример пятнадцать раз пудрила ее и один раз — попутно — дедушку Ивана, который сидел в углу, бледный и голодный, всеми забытый.
      И только когда все было закончено с редакторшей, наконец вывели из угла и пять минут снимали столяра, потом включили освещение в домике на всех этажах и на чердаке и три минуты снимали домик.
      Дом сиял огоньками, откуда-то заиграла чудесная музыка, как будто завели музыкальную табакерку, кукла Барби Маша сидела за столом в кресле в теплом стеганом халатике и домашних тапочках и читала очень маленькую книжку у совсем маленького подсвечника с крошечной горящей свечой.
      Вся буйная команда телевизионщиков притихла, оператор вдруг припал на колено и пополз вдоль домика.
      Когда съемки закончились, редакторша зевнула и сказала деду Ивану, что неизвестно, кому дадут приз; у них в программе много сюжетов об умельцах.
      — Один человек даже построил своими руками летающий самолет, а другой макаронную фабрику на кухне, сообщила она, собирая свои бумажки, и все решат зрители, они будут звонить в студию во время передачи.
      И вся команда умчалась, как уходит ураган или волна цунами.
      В только что отремонтированной квартире был полнейший разгром.
      Усталый и голодный дед Иван плюнул и удалился вон, прихватив свою бывшую слепецкую палочку и черные очки.
      Он давно наметил себе место в одном подземном переходе, еще до операции, на черный день, он тогда решил, что встанет там и будет стоять с протянутой рукой, ежели совсем дойдет до крайности.
      И доведенный до крайности, голодный и слабый дед пошел просить милостыню, стесняясь сам себя, но до подземного перехода не добрался, упал в обморок от голода.
      Столпились люди, кто-то сказал: «Вот так и помирают», кто-то вызвал «скорую», и через час деда подняли и отвезли в больницу, в приемный покой.
      Врач запросто привел его в сознание, давши понюхать нашатырный спирт, ядовитую ватку, от которой перехватывает дыхание.
      Но никто не догадался его покормить, а сам дед ничего не сказал.
      Его оставили еще немного полежать — для контроля, а сами сели пить чай в соседней комнате.
      Дед валялся на больничной кушетке, в животе его бурчало и завывало от голода, а рядом звенели ложками, посудой, что-то резали, ели (а что, врачи тоже люди).
      Одновременно работал телевизор.
      По телевизору вещал какой-то резкий, очень знакомый женский голос.
      И вдруг врачи задвигали стульями, заговорили и вышли в коридор, где начали названивать по телефону.
      — Алё! Это телевидение? — закричал кто-то. — Плохо слышно! Мы, врачи «скорой помощи», решили присудить приз кукольному дому! Нас тут шестеро, и все «за». И вам спасибо.
      Дед Иван вскоре был поднят медсестрой, которая проверила его пульс, давление и сказала:
      — Дедушка, не болей. Питаться надо лучше, и все. Иди с Богом.
      И дед Иван побрел домой.
      У его дома опять дежурил телевизионный автобус.
      Собралось даже несколько зевак.
      Дед вошел в свою разоренную квартиру, ожидая увидеть полный тарарам.
      Но он застал там порядок, стол даже был накрыт скатертью, пол оказался чистый, а домик горел всеми своими огнями.
      В комнате сидела вся телевизионная команда, и редакторша барабанила пальцами по столу.
      С криком «Вот он!» редакторша схватила деда Ивана, усадила его в телевизионное кресло, и начались съемки.
      — Вы довольны, что получили такой большой приз? — спросила редакторша крикливо.
      — Какой приз? — удивился дед Иван.
      — Вы получили главный приз нашего конкурса — королевский торт! — заорала редакторша, глядя мимо дедушки прямо в объектив видеокамеры.
      — Ну спасибо, — сказал дед.
      Тут же (видимо, из кухни) внесли торт размером с круглый обеденный стол.
      Оператор стал передвигаться вдоль торта, как вдоль забора, снимая сверкающую корону, башни из крема, розы из взбитых сливок, шоколадные домики и груды засахаренных орешков у основания.
      Редакторша занесла над этим сладким городком огромный нож, у деда Ивана завыло в животе и потемнело в глазах, но он сдержался и пошел ставить чайник на всех.
      Когда он возвратился, телевизионщики уже доедали, видимо, по третьей порции, судя по разоренному торту, вокруг стола царило безумное веселье (видимо, работники эфира тоже изголодались).
      Но дед Иван, прежде чем приступить к еде, отрезал небольшой кусок торта у самой короны и отнес его в кукольный домик, где поставил на стол перед своей Машей.
      И она благодарно кивнула ему в ответ, чего никто в мире не заметил.

Темный лес

      Однажды вечером Барби сидела и играла на своем игрушечном рояле, который ей дед нашел опять-таки на помойке, теперь уже около студии «Союзмультфильм».
      Видимо, когда-то этот музыкальный инструмент был сделан для кино, а теперь рояль был весь раскрыт, и струны в нем очень дрожали, но дед Иван починил, подвинтил где надо, закрыл его новой красивой крышкой из карельской березы, и Барби Маша вечерами играла на нем прекрасные вещи — вальсы великих композиторов Иоганна Штрауса и М. Мееровича.
      Барби, в частности, играла свою любимую вещь — знаменитый вальс Михаила Мееровича из мультфильма «Цапля и журавль», не подозревая, что ее ждет страшная ночь.
      И ночь действительно настала, а дедушки Ивана все не было.
      Надо сказать, что запас дерева, который сохранился в его квартире с прежних времен, подходил к концу, и дед Иван рыскал по помойкам, стройкам и рынкам в поисках старых досок и негодной мебели — из этого великолепного, сухого материала он и выделывал все свои кукольные шкафчики, креслица и комоды.
      И вот теперь он решился и на целый день поехал на автобусе в ближайший лес за поселком Восточный; дед решил поискать березовые наплывы на старых пнях — небывалое по красоте дерево для шкатулок.
      Из него получались дощечки, похожие по рисунку на павлиний глаз.
      И стоили такие шкатулки довольно дорого.
      Одна такая шкатулочка освещала собой весь дом: правда, ее надо было еще и отполировать, чтобы она сверкала, как свежий мед.
      Дед Иван это умел, оставалось только разыскать такой неприметный пенек, где мог громоздиться уродливый, как носище застарелого пьяницы, нарост, который для знатока был прекрасней цветка розы.
      За этим он и поехал.
      И вот погас последний свет длинного весеннего вечера, а дедушка Иван все не возвращался.
      Барби аккуратно сложила ноты, погасила свою крошечную свечу в подсвечнике дедушкиной работы, посмотрела, который час (дед сделал из маленьких дамских часиков для своей Маши большие столовые часы, которые стояли у нее в домике на полу в гостиной и отбивали время на мотив «Светит месяц, светит ясный»).
      На часах было уже девять часов пятьдесят минут.
      В это гиблое вечернее время автобусы ходили редко, один раз в час,
      да и деду совершенно нечего было делать ночью в лесу.
      Возможно, он заблудился.
      Но и заблудиться в редком пригородном лесу довольно трудно.
      Правда, тот лес, в который навострился ездить дед, был объявлен заповедником, но это никому не мешало там гулять, дрессировать собак, бросать пустые бутылки и консервные банки, а также стрелять из рогаток по воронам, так что это был совершенно пустяковый лесок.
      И по всем признакам дед должен был вот-вот приехать.
      Но он не приезжал.
      Барби села в свою розовую машину и помчалась на конечную остановку автобуса встречать дедушку Ивана.
      Барби ведь была волшебница и поэтому ездила на своем скоростном автомобиле по улицам совершенно свободно, никто ее не замечал.
      И на остановке она увидела, что подошел последний автобус из поселка Восточный, с которого сошли: семейка с ребенком, бабушкой и пуделем, затем пьяный человек в сопровождении двух женщин, которые его вели молча, временами встряхивая, а он громко беседовал сам с собой на политические темы; кроме этого, из автобуса вышла молодая пара с магнитофоном, и на тихой автостанции, заглушив вопли пьяного, лай пуделя, плач ребенка и советы бабушки, запели «Битлы»: «Мишел ма бел».
      Барби догадалась, во-первых, что сегодня воскресенье (только по воскресеньям из поселка Восточный приезжают такие празднично настроенные пассажиры), и второе, что дедушка Иван не успел на последний автобус, а от поселка Восточный в воскресенье вечером больше не ходит ничего.
      И Барби на своей маленькой машине пустилась в далекий путь в поселок Восточный, в заповедный лес.
      Разумеется, она не рассчитывала, что может довезти деда Ивана оттуда домой, но ей надо было знать, где он и что с ним.
      Приехав на конечную остановку автобуса в поселок Восточный, она нашла там только двух собак, которые ругались из-за кости.
      К сожалению, Барби понимала язык собак и смутилась.
      Собаки вели себя, как иностранные туристы в чужой стране, где никто их не понимает, и совершенно не стеснялись в выражениях.
      Одна из собак прокричала:
      — А чтоб ты оказалась в капкане, сука, где подох твой седьмой муж дядя Тузик!
      Барби тут же на вежливом международном языке спросила, где этот капкан.
      Собаки не растерялись, прижали кость каждая одной лапой и дружно показали другими лапами направление.
      — А кто ставит этот капкан? — спросила Барби на международном языке.
      Собаки ответили громким и возмущенным лаем, что ставит этот капкан малый по кличке Чума, ему уже двенадцать лет, и пять лет от него нет никакого спасения.
      У парня три рогатки, капкан и мама-пьяница, которая одобряет поведение сына и охотно варит суп из голубей, а то и из собак, так как в доме нечего есть, она все пропивает.
      Барби помчалась в указанном направлении (собаки, разумеется, побежали ее провожать, причем одна из собак скакала с костью в зубах, окончательно победив), и скоро на своем маленьком автомобиле, который умел ездить и без дороги, она доехала до места, где мальчик по кличке Чума обычно ставил свой капкан.
      Дедушка Иван лежал там без сознания с капканом, замкнувшимся у него на руке — это был как бы металлический браслет с острыми крючьями внутри.
      Рядом с дедом валялась его сумка, в которой находилось что-то бугристое.
      Видимо, дедушка нашел большой наплыв на пне, провозился с ним дотемна, отпиливая свою драгоценную находку, и не заметил, как задел капкан.
      Барби мгновенно освободила деда, подула на него, достала из воздуха крошечный пузырек с ярко-зеленой, светящейся во тьме жидкостью (это была волшебная зеленка) и смочила им окровавленную руку деда.
      Дедушка Иван глубоко вздохнул и, кряхтя, встал на ноги.
      — Гм-гм, — сказал он сам себе. — Угораздило споткнуться.
      Он даже не понял, что был ранен и пролежал на земле несколько часов.
      Дед Иван поднял с земли свою сумку и, пошатываясь, побрел неведомо куда в темноте.
      Разумеется, Барби Маша не показалась ему, она стояла в стороне, но попросила обеих собак довести деда до поселка.
      Собаки с радостью (одна из них не выпуская кости изо рта) побежали вперед, оглядываясь, и дед почему-то пошел следом за ними.
      А вот Барби никуда не делась, она молча стояла и ждала.
      Вскоре послышался топот, и к месту происшествия прибыл сам охотник, мальчик по имени Чума, которого боялись все собаки, птицы и кошки поселка Восточный.
      Осмотрев пустой капкан, мальчик Чума громко выругался и тут же неожиданно для себя превратился в лису.
      Растерянно повертевшись на месте, новоявленная маленькая лиса мигом угодила в капкан и громко завопила.
      Капкан прокусил лисе ее тонкую ножку.
      Барби продолжала стоять под ближайшим деревом.
      Тут опять раздались шаги, на этот раз тяжелые и неуверенные: это поспешала вслед за своим сыном-охотником его мамаша, прозвище которой было Шашка.
      Шашка ворчала:
      — Есть он хочет! Я т-тебе дам воровать у матери! Я тебя знаю, где ты есть! Я т-тебя поймаю! Кто взял цельную селедку?
      С этими словами Шашка выбралась на небольшую поляну, где скулила молодая лиса, попавшая в капкан.
      Увидев мать, лиса издала крик радости и, волоча ножку с капканом, потащилась к Шашке со стонами.
      Барби хорошо поняла, что кричал лисенок:
      — Мама, мама! Как хорошо, что ты меня нашла! Помоги мне! Мне больно!
      Мать же по имени Шашка бормотала:
      — Ща я тебя поймаю... Шкуру сворочу... Мясо сварю...
      Неуклюжими, непослушными пальцами она открыла капкан, вытащила лисенка и стала ругаться:
      — Одна кожа да кости! Чё тут варить? Шкура драная — и все! Шею тебе свернуть — и все!
      Она бросила лисенка оземь (лисенок взвизгнул) и снова привела в боевую готовность капкан, довольно умело для своих толстых пальцев.
      После этого она повернулась уходить.
      Лисенок завопил:
      — Не бросай меня, мама! У меня льется кровь! Я подохну здесь!
      А мама его громогласно выругалась и сплюнула, вытирая окровавленные руки о куртку, но тут же превратилась в большую волчицу, грязную и драную.
      И, как все волки, она быстро нанюхала кровавый след лисенка.
      С ворчаньем большая грязная волчица кинулась к лисенку, который, скуля, пытался отползти, и уже разинула над ним свою жадную пасть...
      Но немедленно угодила лапой в капкан!
      И, забыв обо всем, она завыла:
      — Ой, пустите, ой, как больно, да за что же мне такая жизнь собачья!
      А раненый лисенок отвечал ей жалобным визгом:
      — Мама, мама, ты меня не узнала? Мама, я погибаю.
      — И я погибаю, сынок, — отвечала хрипло старая волчица. — Ой, больно, больно!
      — Мама, — вопил лисенок, — ты же меня чуть не съела!
      — Откуда же я знала, что это ты?
      — Мама, давай я тебе помогу, — пищал лисенок. — Я зубами открою капкан.
      — Помоги, помоги маме, сыночка, — хрипела волчица. — Иди сюда!
      — А ты не съешь меня, мама? — спрашивал лисенок, подползая.
      — Ой, съем, съем, сынок, — плакала волчица. — Я съем тебя, не подходи.
      Но лисенок, скуля, все-таки подполз к волчице и уткнулся в ее теплый грязный бок, а она, плача, стала вылизывать его больную, раненую ножку.
      Затем они вдвоем дружно начали грызть капкан.
      И этот капкан, который был сделан прочно, на добрый десяток лет, вдруг сломался.
      Волчица взяла в пасть загривок лисенка и, хромая, потащила его куда глаза глядят.
      Лисенок верещал:
      — Как это больно — попадать в капкан!
      — Теперь мы звери с тобой, сынок. Куда нам деваться? На нас все будут охотиться. Мы пропали.
      — Мама, а мы с тобой и были звери. Если бы я тебе принес мертвую волчицу и лису, ты была бы рада?
      — Была бы, сынок. Я бы их сварила.
      — Мама, как бы я хотел снова стать человеком, мамочка!
      — Я бы тоже хотела стать человеком, я давно хочу стать человеком, но я уже не человек, сынок! Я зверь, сынок. Прости меня, сынок.
      А маленькая Барби Маша слушала этот их разговор и вдруг молча кивнула.
      И тут же Шашка и Чума оказались на лесной тропинке вдвоем, причем Шашка, хромая, несла сына на руках.
      Шашка говорила:
      — Чтобы больше никаких капканов, сынок. Я завтра же устраиваюсь на работу, пойду уборщицей в столовую. Там висит объявление, требуется уборщица. Там нас будут кормить. Ты вернешься в школу. Годится?
      И маленький, худой Чума, повиснув у нее на шее, отвечал:
      — Годится, мама. Я хочу пойти в школу летчиков.
      — Ну вот, это ты правильно решил. Тебя бы подкормить, ты бы поздоровел. В летчики берут ведь здоровых, понял?
      И так, мирно беседуя, мать и сын продвигались домой.
      Они даже не заметили, как зажили их раны, и мамаша все так же несла своего худого Чуму на руках, а он все так же прижимался к ней, как младенец.
      Тут же Барби села в волшебную машину и догнала деда Ивана, который довольно бодро в сопровождении двух собак пришел в поселок Восточный, как раз когда последний, откуда-то взявшийся дополнительный автобус собирался отъезжать от остановки.
      Дед Иван, войдя в автобус, кое-что вспомнил и успел бросить в закрывающуюся дверь на асфальт два куска хлеба из своей сумочки.
      И благодарные собаки приступили к ужину, заботливо оставив кость рядом для дальнейших переговоров.
      А Барби быстро, раньше деда, приехала домой и тоже приготовила ужин: макароны с томатным соусом и компот.
      Дело в том, что по дороге домой, трясясь в автобусе, дед вдруг замечтал о теплых макаронах и даже подавился слюной, однако тут же строго запретил себе это. Но кукла Маша сразу обо всем догадалась.
      Придя домой, дед Иван быстро пошел на кухню ставить горячую воду на ужин, увидел макароны, поразился, как он мог забыть, что сам же себе их приготовил еще утром и завернул в полотенце (они до сих пор были теплые!).
      Быстро справившись с кастрюлей макарон, дед Иван вытащил из своей сумки березовый нарост, зажег настольную лампу и сел размышлять над своим сокровищем.
      Барби Маша подумала, что этот нарост чем-то похож на лицо одной бывшей пьяницы по имени Шашка...

МАСТЕР АМАТИ

      Прежде чем продолжать историю волшебной куколки Барби Маши, расскажем о том, как она появилась на свет.
      Жил-был (и сейчас живет) великий мастер Амати, который прославился своими скрипками и виолончелями.
      Несколько веков назад он перебрался в заоблачные высоты Гималаев, в хрустальный дворец, закрытый для посещений, и там продолжал делать свои скрипочки, виолончели и гитары (вы наверняка их видели в магазинах с маркой калужской мебельной фабрики, но не верьте — все инструменты мира идут через руки Амати, поскольку музыка предназначена для счастья и слез, а этим как раз заведует Амати. А если счастья не получается, одни слезы — то надо винить только себя, на этом точка).
      Короче говоря, мастер Амати был очень занят, но раз в двадцать лет он находил время и покупал себе игрушки, а зачем, узнаете попозже.
      Раз в сколько-то лет он спускался с гор на лифте, навещал самые большие магазины мира и не единожды залетал в Москву на площадь Дзержинского.
      Он подбирался к прилавку, робко указывал продавцу на новейшие игрушки и спрашивал: «А это что? А это зачем?»
      — Дедуля, — терпеливо отвечала ему молодая продавщица, украшенная черными кудрями, — во дедуля дает, ничего не тумкает! Это зелененькое это, дедуля, танк, понял? А это блестященькое — горн пионерский. А это красненькое — это знамя юных ленинцев, а это ведро с граблями для песочницы, а это кукла Катя шагающая. Вы, дедушка, случайно не с луны рухнули? Как герой двенадцатого года прям...
      Смущенный мастер Амати, извиняясь, скупал все игрушки подряд и садился в свой хрустальный лифт тут же около прилавка, даже не ожидая, чтобы продавщица отвернулась.
      Та не моргнув глазом прослеживала исчезновение покупателя и утомленно говорила: «Думал, думал и дунул».
      Однажды, правда, мастер, еще не успев улететь, увидел сквозь ящики в углу (его взор легко пронзал дерево, гранит и железобетон) полудохлого новорожденного крысенка. Его только что выкинула из гнезда мать, старая магазинная крыса.
      Мало ли бывает таких ошибок природы, когда мамаша не желает кормить ребенка!
      Иногда это случается и среди зверей, и хорошо еще, что крыса не слопала крысенка.
      Мастер Амати не стал терять времени и тут же превратил его в довольно крикливого младенца, который начал вопить, как сирена «скорой помощи».
      Продавщица навострила уши, вздрогнула, кинулась на крик и, со страшной силой расшвыряв деревянные ящики, сразу и безошибочно нашла в углу ребеночка, маленького, но зубастенького, завернула его в подол своего халата и вызвала по телефону 01, 02 и 03 сразу все экстренные службы, а затем встретила милицию, «скорую помощь» и пожарников горячими словами: «Я бы такую мать расстреляла».
      Мастер Амати проследил за тем, как ребенка унесли, и горячо пожелал ему вслед, чтобы этот потомок нерадивой крысы мог защищать себя в любых обстоятельствах.
      (Кстати говоря, мастер, скажем честно, много раз впоследствии жалел о таком своем подарке новорожденному, но об этом позже.)
      Однако ему пришло время возвращаться в заоблачный дворец, и прилететь в любимый магазин он смог только через много лет.
      Он радостно встретился с той же продавщицей (за это время она стала золотистой блондинкой и бабушкой), набрал целую гору игрушек, а затем, волнуясь, мастер Амати вызвал к прилавку того самого младенца.
      Насколько мастер Амати помнил, это должна была быть девочка.
      Девочка появилась, это была довольно уже бывалая девочка лет двадцати, без переднего зуба, в черных очках по причине синяка под глазом и в зимних сапогах на босу ногу.
      — Ой, опять ты синеглазая, Валька, — укоризненно сказала блондинка-бабушка (оказалось, они знакомы), — вот ты пришла, ты что, должок принесла?
      — Всем, кому я должна, я прощаю, — сказала Валька и случайно икнула.
      На этом она попыталась уйти, но сапоги как приросли к полу.
      Нервничая, продавщица сказала мастеру Амати:
      — Дедуля, забирай свои игрушки, мне поговорить надо.
      Тогда Валька пошутила:
      — Забирай свои игрушки и не какай в мой горшок, стихи! Слушай, командир. — Это она уже обратилась к мастеру Амати. — Граждане, помогите кто сколько может, я вышла из больницы больная, украли паспорт, выбили зуб, подбили глаз... Помогите, граждане, кто сколько может на пропитание круглой сироте.
      — Во загинает! — воскликнула продавщица-блондинка. — Сама от родителей ушла, ребенка бросила, еле нашли... На помойку вынесла, во как! Хорошо, за ней приглядывали. Она у нас работала тут. Убирала. Конечно, ее сразу уволили за такие дела.
      Тут между слегка распухшей Валькой и золотистой пожилой блондинкой начался разговор, в котором мастер Амати не понял ни слова, однако ему захотелось как-то прервать эту беседу, больше похожую на лай, и он придумал: достал из кармана пачку местных денег и протянул Вальке.
      — Оп-па! — сказала она, ловко пряча их за пазуху. Пойти билет купить на поезд на родину да две бутылочки лимонаду в дорогу.
      При этом она все так же стояла на месте, покачиваясь, и никуда не уходила, к своему удивлению.
      Мастер Амати, не обращая на нее внимания, начал складывать игрушки в большой ящик и готовиться к отправлению в Гималаи.
      Валька тихо покачивалась, проверяя, можно ли сдвинуться с места, и докачалась до того момента, когда мастер Амати шикарным жестом пригласил ее тоже отправиться в ящик, и она мгновенно нырнула туда, не успев опомниться, и исчезла.
      Продавщица в это время поперхнулась, взмахнула кулаком, ее прошибла слеза — а у прилавка уже никого не было. Только стоял легкий запах то ли сирени, то ли керосина.
      — Во аксакал чумовой! — произнесла продавщица, и на этом мы ее оставим.
      А между тем Амати в своем хрустальном дворце в желтом зале распаковывал игрушки и разглядывал их.
      Увидев Вальку (она лежала среди коробок и сладко спала), мастер призадумался, сравнил спящую с куклой Барби, которая улыбалась из своей упаковки, и принял решение.
      Валька буквально за мгновение приобрела синие глаза, хотя собственные у нее были мышиного цвета, получила свежий цвет лица, белозубую улыбку и золотые кудри куклы Барби, а также туфельки на высоком каблуке, синий костюм в белую полоску и сумочку такого же цвета.
      Она лежала и спала, широко раскрыв глаза, ничего не подозревая, в своем новом виде, а потом вдруг проснулась, со стоном сплюнула, полезла в рот двумя пальцами проверить сломанный зуб — и вдруг охнула:
      — Командир? Ты чё? Я где?
      Она неуверенно вылезла из коробки, бормоча ругательства, раскидала по пути игрушки, выпрямилась — и вдруг рассмотрела на себе синий в белую полоску костюм, синие туфельки... Разглядела синюю сумочку... Оглянулась, ища зеркало... Все стены в желтом зале были зеркальные, из золотого камня топаз.
      Она увидела свое розовое, чистое личико, свои огромные голубые глаза... Потрогала золотые кудри... Причем она против своей воли все время улыбалась!
      Единственное, что от нее прежней осталось, это мелковатые остренькие зубы. Видимо, происхождение истребить было невозможно.
      — Э... алё, гараж... — начала она неуверенно, улыбаясь и глядя на себя безотрывно. — Это кто, я? Это я? Во блин!
      — Это ты. Ты будешь у меня работать секретарем, ясно? — строго сказал Амати. — Будешь перепечатывать мои книги. Я понял, ты вылитая секретарша директора того магазина, где я покупал игрушки. Я же вижу сквозь стены. Она там, за стеной, сидела и печатала.
      — Ну ты, на выхлопе, ты чё? — сказала Валька Барби, помимо своей воли нежно улыбаясь. — Я вообще по жизни пишу с ошибками, я из школы ушла в четвертом классе, несправедливо поступили со мной. Это как?
      — Ничего, мой компьютер не допускает ошибок, — ответил Амати. — А ты наденешь очки.
      И Барби Валька сразу оказалась в шикарных очках: вылитая деловая девушка.
      — Бригадир, — сказала Барби, — но я много пью и курю.
      — Ничего этого не будет, — успокоил ее Амати. — Приступайте к своим обязанностям.
      И Валька Барби очутилась за клавиатурой огромного, во весь зал, печатного устройства, на экране которого пошли мелькать страницы.
      А сам мастер занялся важным делом: он вдыхал в игрушки волшебные души.
      От него уходили в мир добрые плюшевые медведи — подушечные утешители, навевающие сон; заводные танки — защитники котят; телефоны, мгновенно соединяющие с кем захочется, если ты сидишь один и все ушли; скакалки, с которыми бедные неходячие дети когда-нибудь научатся прыгать; вертолеты и парашюты, на которых можно спастись от пожара, вылетев из окна, и так далее.
      Последней ушла вниз, к людям, кукла Барби Маша.
      Мастер Амати посмотрел ей вслед и подумал, что она сможет помогать всем, кому захочет, но ничем и никогда не сможет помочь себе.
      И ее поэтому (вздохнул он) ждут интересные приключения.
      А новая секретарша Валька Барби проводила всю эту армию игрушек довольно завистливым взором и продолжила работу над главным произведением Амати «Как сделать скрипку», том первый, второй и так далее до десятого.
      Одновременно она печатала книгу для добрых волшебников «Несколько секретов» в пятнадцати томах и труд «Борьба со злом путем добра», выпуск двадцать пятый.
      И пока Барби Валька все это печатала, яростно сверкая очками, Барби Маша уже там, на земле, с улыбкой шла в руки своей первой хозяйки, взрослой девочки, которая проснулась в день своего пятилетия и тоненькой рукой нашарила у кровати пакет с подарками...

ВОЛШЕБНИЦА ВАЛЬКИРИЯ

      Мастер Амати, глядя на свою секретаршу Валечку Барби, думал о том, почему она такая выросла: то есть зубов не чистила, не умывалась, не причесывалась, грамоты не знала, зато хорошо различала слова «водка» и «сигареты».
      Кроме того, она поступила точно так же, как в свое время ее мамаша-крыса: бросила собственного ребенка.
      Возможно, что и ту мамашу покинули ее крысиные родители: чего только не бывает в мире животных!
      Может, это уже была такая наследственность.
      Мастер Амати решил подержать на всякий случай Валечку при себе мало ли чего еще могла натворить эта крыса, находясь среди людей!
      А так, сидя за компьютером, она набиралась ума-разума и даже иногда (это было заметно) с непонятным огнем в глазах слушала мастера Амати, особенно когда он сочинял книги по вопросам волшебства.
      Он не учил ее чистить зубы — куклам это необязательно, он надеялся, что Валька будет брать пример с него, своего воспитателя.
      Это лучший способ обучения, как всем известно.
      Но время от времени мастер Амати вспоминал свою куколку Барби Машу и говорил секретарше Валечке:
      — Она в отличие от других сделает много добра. Я люблю ее и жалею, потому что она не способна себя спасти. А я очень занят. Я не могу ничем ей помочь, так я решил. Однажды я уже кое-кому крупно помог (тут он выразительно смотрел на Барби Валечку, в ответ на что она улыбалась, показывая мелкие острые зубы) — и вот теперь сижу, опасаюсь последствий...