Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Настоящие сказки

ModernLib.Net / Отечественная проза / Петрушевская Людмила / Настоящие сказки - Чтение (стр. 4)
Автор: Петрушевская Людмила
Жанр: Отечественная проза

 

 


      — А где теперь наш дедушка?
      — Он уже умер. Кстати говоря, предсказание не сбылось, он не стал великим художником, у него была огромная семья, все эти мои дядья и тетки, и он должен был их кормить.
      — С ложечки? — спросила девочка. — Они что, не хотели есть? Большие тети и дяди?
      — Ох, нет, — ответила бабушка со смехом. — Они-то как раз хотели есть и пить, одеваться во все новое и так далее. И они просили у деда деньги. И он им давал. Это и называется «кормить».
      Девочка уже засыпала, но сказала:
      — И что?
      — Спи, я тебе буду рассказывать сказку нашей семьи. Ну и вот, и дедушка поэтому перестал рисовать для себя, что хотел сам, а рисовал по заказу портреты, за это хоть платили. У него был, наверно, настоящий талант.
      — Талант? — во сне спросила девочка.
      — Да. Ему давали маленькую фотографию с паспорта, а он рисовал большой портрет на фарфоровой тарелке, а потом обжигал в печке, и портрет мог жить вечно. Получалось и очень похоже, и красиво. Он жалел людей и старался, чтобы они выглядели получше. Его работ много на нашем кладбище. Там настоящий музей дедушки. Как-нибудь мы с тобой пойдем, когда будет потеплее. Хотя потеплее уже не будет...
      — Ты не беспокойся, мне тепло, — предупредила девочка, открывая глаза.
      — Вот и прекрасно! Ну что дальше? Так вот, о моем дедушке. У него совершенно не было времени рисовать то, что он хотел. Только один раз в жизни, уже стариком, он обиделся на своего старшего сына.
      — За что?
      — Старший сын пришел к нему и предложил, чтобы дед перебрался в дом для престарелых, а то все дети разъехались и некому за ним присматривать.
      — Куда, в какой дом? Престарелых?
      — Престарелых. Ну, это такой дом, где за стариками ухаживают, кормят их с ложечки.
      — Я не люблю с ложечки, поняла, бабуля!
      — Ну вот видишь, а наш дед тогда сказал: «Я сам за собой могу прекрасно ухаживать, вы мне не нужны», и он выгнал этого сыночка с криком, а потом заперся на месяц в своем доме и даже не подходил к телефону. Дети его заняли позицию на другой стороне улицы и по очереди приезжали смотреть, горят ли вечером окна. Они дежурили весь этот месяц и очень беспокоились. Потом заметили, что он рисует, глядя из окна подвала — там была его мастерская. Ведь всегда все комнаты получше занимали его дети, а он привык жить и работать где похуже. И вот там, в подвале, он и написал твою любимую картину с солнышком, цветами и лесом... А потом вышел на порог и умер.
      — Бабушка, а этот племянник не говорил, как можно спастись от Вечной Зимы?
      — Он говорил, что если найдется какая-нибудь чистая душа и захочет пожертвовать собой или делом всей своей жизни — то тогда можно еще что-нибудь будет придумать. Но что-то никого не видно вокруг, кто бы захотел отдать ради своего соседа хоть копейку!
      — А что такое дело всей своей жизни? — спросила девочка.
      — Ну, свою самую лучшую картину, или написанную собственноручно книгу. Или построенный своими руками дом...
      — И никто не захотел?
      — Ну, тогда еще не было опасности Вечной Зимы, то есть она была, но когда-то в будущем... Так что ложись спать, дорогая моя, и думай прежде всего о себе — может быть, как-то удастся уехать из этой трижды проклятой страны в теплые края...
      — А куда? — спросила девочка вся в слезах — ей было жалко дедушку бабули.
      — Ну, например, — ответила задумчиво бабушка, — например, в Африку. Хотя там тоже не все хорошо. Моя двоюродная бабушка когда-то жила в Африке — она была замужем за царем.
      — Потрясающе! — воскликнула девочка. — Я тоже хочу! Она была царица?
      — Сначала нет. Сначала она училась с ним вместе в институте, а потом он открыл ей секрет, что он царь и у него царство в джунглях. И она решила стать царицей и вышла за него замуж. И она писала нам из Африки письма, что живет в центральном шалаше царства и все ей кланяются и носят ей в корзинах земляные орехи и сладкий картофель, остается только это все почистить и поджарить на костре. И не надо мыть посуду, потому что ее нет. И нет проблем со стиркой. Новую юбку можно сделать из листьев пальмы, а старую просто кладешь в костер.
      — Здорово! — сказала девочка, окончательно проснувшись.
      — Так что мы гордились, что стали царской семьей.
      — Мы — царская семья? — прошептала девочка.
      — Погоди. Ну вот. Ее называли «наша царица», но потом оказалось, что она сто пятнадцатая жена у этого царя, а через месяц он выписал себе из Китая сразу сто шестнадцатую — сто двадцать шестую царицу. Кроме того, оказалось, что весь город, все шалаши, все население — это были тоже жены, мамы-папы жен, дедушки-бабушки жен и дети. Царское село. Поэтому эта моя двоюродная тетя сбежала оттуда с первым попавшимся шофером, но и его обманула, а нанялась на корабль до Аляски. И там отправилась в тундру, пасти северных оленей: так ей надоела жара.
      — Аляска, где это?
      — Это север! Вот, кстати, куда нам надо всем перебраться: там и так вечная зима, и они прекрасно живут. А то здесь мы окоченеем всем скопом, — вздохнула бабушка. — Потому что никто не хочет никому отдать ничего, даже в долг!
      — Бабушка, а разве твой дедушка художник не захотел бы отдать какую-нибудь из своих картин, чтобы не было Вечной Зимы? — спросила девочка.
      — По правде сказать, он нарисовал только одну настоящую картину, вот ту самую, она теперь висит напротив твоей кровати. Как же можно отдать единственное, что есть у человека?
      — Нельзя, да? — удивилась девочка.
      — Понимаешь, он говорил, что вот в этой картине он как раз будет жить вечно. И уж он никогда бы не отдал никому и ни за что эту картину. Он сказал, что даже если наступит Вечная Зима, на этом холсте останется вечное лето. И люди будут изучать солнце и лес по его картине. Особенно когда Вечная Зима распространится на весь мир и больше не будет электричества и телевидения.
      — А так может быть?
      — Конечно! — воскликнула бабушка. — Вечная Зима — она заразна, как болезнь. Облако растет и закроет собой всю Землю!
      — Как страшно, — заметила девочка.
      — Ну, тебя это не коснется, облако растет медленно, может быть, только твои дети не увидят лета... Или даже внучки... так что ложись и спокойно засыпай, а мы уедем в Африку. Я там выйду замуж за царя и всех вас обеспечу!
      И бабушка печально засмеялась.
      А девочка притворилась, что заснула.
      И когда бабушка ушла, девочка спустилась в подвал в кромешной темноте.
      Она очень боялась темноты и холода, но для того, что она задумала, темнота и холод были как раз необходимы.
      Девочка шла по подвалу, вся дрожа, и остановилась там в середине (как ей показалось) и сказала:
      — Дедушка! Я знаю, ты вечно живешь в своей картине! И ты меня слышишь. Дедушка! У меня нет дела всей жизни, а есть только моя жизнь! Я спокойно могу ее отдать. Пусть все живут при солнышке:
      Потом она легла на холодный каменный пол (ей часто говорили, что если лежать на холодном камне, то заболеешь и умрешь).
      Она лежала, вся дрожа, на спине, и вдруг заметила тонкий лучик света, как будто в стене открылась щель.
      Тогда девочка вскочила, подошла к этой полоске света, дотянулась до нее и немедленно на этом месте распахнулось маленькое окно.
      Там, наверху, за окном, был солнечный день, зеленела трава, качались цветы, вдалеке темнел лес — все точно так же, как на картине в девочкиной комнате.
      Девочка подтянулась на руках и прыгнула в летний день.
      Тут же она поняла, что очутилась в раю, и рай ей очень-очень понравился, тем более что тут же был ее родной дом.
      Девочка побежала вокруг дома и увидела перед дверью бабушку, папу и маму. Бабушка стояла с корзинкой клубники, мама с огородной тяпочкой в руке, а папа у велосипеда.
      — Мама, бабушка, папа, мы в раю! — закричала девочка.
      — Ой, как это ты выскочила из постели, врачи тебе еще не разрешают вставать! — закричала бабушка. — А ну, пошли в дом!
      Бабушка отвела девочку в ее комнату и уложила в кровать.
      В комнате была новость — со стены исчезла дедушкина картина.
      — Бабуля, а где картина? — тут же закричала девочка.
      Бабушка, подоткнув одеяло внучке, ответила:
      — Ты знаешь, полгода назад тебя ведь нашли почти мертвую на полу в подвале, ты там замерзла. В этот день по всей стране отключили отопление ради экономии. Я нашла тебя там только утром — мы всю ночь слушали радио в большой комнате и думали, что ты спишь.
      — Полгода назад?
      — Да, ты болела полгода! Сейчас уже июнь, а был-то декабрь!
      — Я не болела ни единой секунды! — сказала девочка.
      — Ты просто была без сознания, так вот, когда ты уже почти умерла, вдруг со стены сорвалась эта картина нашего дедушки. Она разбилась в мелкую пыль даже не осталось рамы, которую дедушка вырезал сам. И ты тут же крепко заснула и спокойно задышала, и я в первый раз тоже заснула спокойно...
      — Бабушка, значит наш дедушка все-таки решил пожертвовать делом всей своей жизни, — серьезно сказала девочка. — И он спас всех от Вечной Зимы...
      — Ну не говори глупостей, — рассердилась бабушка. — Как раз когда рухнула со стены его картина, ученые выступили по радио и признали, что Вечная Зима это ошибка в расчетах и ничего такого быть не может. И в этот день началась весна и тебе стало полегче. А во-вторых, наш дедушка давно помер и ничего уже отдать не мог...
      — Но он же сказал, что будет вечно жить в своей картине.
      И бабушка ответила:
      — Вообще-то он был такой необыкновенный человек, наш дедушка...
      А на стене, где раньше висела картина, шевелились солнечные зайчики и тени зеленых листьев, и казалось, что стена живая, дышит и смеется от радости.

За стеной

      Один человек лежал в больнице, он уже выздоравливал, но чувствовал себя еще плоховато, особенно по ночам. И тем более ему мешало, что за стеной все ночи подряд кто-то разговаривал, женщина и мужчина.
      Чаще всего говорила женщина, у нее был нежный, ласковый голос, а мужчина говорил редко, иногда кашлял.
      Эти разговоры очень мешали нашему больному спать, иногда он вообще под утро выходил из палаты, сидел в коридоре, читая газеты.
      Ни днем, ни ночью не прекращался за стеной этот странный разговор, и наш выздоравливающий начал уже думать, что сходит с ума, тем более что, по его наблюдениям, никто никогда не выходил из палаты.
      Во всяком случае, дверь туда постоянно была закрыта.
      Больной стеснялся пожаловаться на шум, только говорил, что плохо со сном, и лечащий врач отвечал: ничего, скоро вы поправитесь, дома все пройдет.
      А надо сказать, что дома этого больного никто не ждал, родители его давно умерли, с женой он разошелся, и единственным живым существом в его доме был кот, которого теперь приютили соседи.
      Больной выздоравливал медленно, жил с заложенными ушами, но и сквозь затычки он слышал все тот же разговор, тихий женский голос и иногда мужской кашель и два-три слова в ответ.
      Кстати, сам больной уговаривал себя, что если бы он хотел спать, то заснул бы в любых условиях, и все дело просто в том, что пошаливают нервы.
      Однажды вечером наш болящий вдруг ожил: разговор за стеной прекратился.
      Но тишина длилась недолго.
      Затем простучали знакомые каблуки медсестры, эти каблуки затоптались на месте, потом что-то глухо обрушилось, потом забегали, засуетились люди, забормотали, стали двигать стулья, что ли — короче, какой тут сон!
      Больной вышел в коридор, не в силах больше лежать.
      Он тут же увидел, что дверь в соседнюю палату, против обыкновения, распахнута настежь, и там находится несколько врачей: один склонился над постелью, где виднелся на подушке бледный профиль спящего мужчины, другие присели около лежащей на полу женщины, а по коридору бежит медсестра со шприцем.
      Наш больной (его звали Александр) начал беспокойно ходить взад и вперед мимо открытых дверей соседней палаты, что-то его притягивало к этим двум людям, которые как будто одинаково спокойно спали, с той только разницей, что мужчина лежал на кровати, а женщина на полу.
      Задерживаться у дверей было неудобно, и больной стоял у дальнего окна, наблюдая за кутерьмой.
      Вот в палату завезли пустую каталку, вот она медленно выехала обратно в коридор, уже с грузом, на ней лежала та самая женщина, и мелькнуло опять это спящее женское лицо, спокойное и прекрасное.
      Надо сказать, что Александр знал толк в женской красоте и не единожды наблюдал свою бывшую жену у зеркала (перед походом в гости, например).
      И каждый раз, видя очередную волшебницу (бриллиантовые глаза, полуразвернутый бутон розы под носом), он представлял себе это лицо перед зеркалом в виде белого, маслянистого блина с дыркой на том месте, где потом будет роза, и с двумя черными отверстиями там, куда затем вставят бриллианты.
      Но тут, в больничном коридоре, Александра как будто кто-то ударил в самое сердце, когда мелькнуло это чужое женское лицо, лежащее на плоской подушке.
      Печальное, бледное, простое и безнадежно спокойное, оно быстро исчезло за спиной санитара, а потом задвинулись двери лифта, и все кончилось.
      Потом Александр сообразил, что тело женщины, которую провезли мимо, укрытое простыней, выглядело безобразно большим и бугристым, как бы раздутым, и носки ее ног безжизненно торчали врозь — и он подумал, что в природе нет совершенных человеческих созданий, и от всей души пожалел эту толстую даму с таким красивым личиком.
      Затем операция с каталкой повторилась, но на сей раз провезли чье-то тело, укрытое с головой.
      Тут Александр понял, что это умерший из соседней палаты.
      Наш больной, по природе человек молчаливый, ни о чем не стал спрашивать медсестру, которая пришла к нему утром ставить градусник.
      Александр лежал и думал, что теперь за стеной полная тишина, но спать все равно невозможно, за прошедшие недели он как-то уже привык к этому долгому, спокойному разговору двух любящих людей за стеной, видимо, мужа и жены — было приятно, оказывается, слышать мягкий, ласковый женский голос, похожий на голос мамы, когда она гладила его в детстве, заплаканного, по голове.
      Пускай бы они говорили так вдвоем все время, думал несчастный Александр, а теперь за стеной такая могильная тишина, что ломит в ушах.
      Утром, после ухода медсестры, он услышал в соседней палате два резких, крикливых голоса, что-то брякало, стучало, ездило.
      — Вот, доигрались, — с усилием произнесла какая-то женщина,
      — Я ничего не знаю, — крикнула другая, — была в отгуле, ездила к брату в деревню! Они мне соломки на зуб не дали! Брат называется! Картошки насыпали, и все!
      — Ну вот, — рявкнула первая, что-то приподнимая и ставя на место. — Ее обманул этот, травник. Ну который приезжал с Тибета.
      — Ничего не знаю, — возразила вторая.
      — Этот травник, он ей вроде много наобещал, если она отдаст ему все что у них есть, — крикнула первая откуда-то снизу, видимо, она полезла под кровать.
      Слышимость была прекрасная.
      — Все?
      — Ну.
      — Как это все?
      — Она вроде продала даже квартиру и все вещи, — вылезая из-под кровати, очень разборчиво сказала первая.
      — Дура! — крикнула вторая.
      — Почему я знаю, потому что медсестры у нее что-то купили, холодильник и пальто и много чего, по дешевке.
      Она даже цену не назначала: сколько, мол, дадите, столько и возьму.
      — А ты что купила?
      — А я в тот день вышла в ночь, они уже все разобрали.
      — А я где была? — крикнула вторая.
      — А ты была в отгуле, вот больше гуляй! — глухо сказала первая. Было такое впечатление, что она замотала рот тряпками, но, видимо, она опять полезла под кровать. — И он, этот врач, колдун этот, обещал, видно, улучшение. То есть сказал «Все кончится хорошо». Вот тебе и кончилось.
      — Известное дело, — резко выкрикнула вторая. — Наши сразу врачи ляпнули, что ему жить две недели, вот она, видно, и стала искать колдуна. Все ему отдала, а мужик все одно помер.
      Даже через стенку было слышно, что она расстроилась из-за чего-то.
      — Теперь что же, — завопила она, — ее все вещи у медсестер, а во что она ребенка завернет?
      — А, — с трудом отвечала первая, все еще, видимо, из-под кровати, — да она сама-то при смерти, без сознания. Родит — не родит, выживет — не выживет. Ее на третий этаж положили, в реанимацию.
      — Че ты там нашел? — крикнула вторая.
      — Кто-то мелочь рассыпал, — пробубнила первая, вылезая из-под кровати.
      — Сколько? — поинтересовалась вторая.
      Первая не ответила и ссыпала все в карман. Вторая продолжала с горечью в голосе:
      — К ним в палату и заходить было тяжело. Я все думала, чего это она так радуется, сама в положении, муж у ей помирает, а она как на именинах сидит.
      Первая назидательно сказала:
      — Она все отдала и думала, что это поможет. Ничего себе не оставила. Может, она думала, что если муж помрет, ей ничего больше не надо.
      — Ну дура, — воскликнула вторая, — а этот... Травник что? Ну, колдун.
      — Он забрал все деньги и сказал, что едет в Тибет молиться.
      Удивительно, как все ясно было слышно! Александр подумал, что, видимо, его бывшие соседи говорили очень тихо, если тогда он не мог разобрать ни единого слова.
      Потом уборщицы начали обсуждать бесстыдное поведение некой раздатчицы в столовой (малые порции, не хочет кормить санитаров и носит парик в таком возрасте), пошумели еще и исчезли.
      А Александр все никак не мог поправиться, барахлило сердце.
      Пришлось задержаться в больнице.
      Через неделю к нему пришли две санитарки с пачечкой денег и листом бумаги: они собирали средства одной женщине, которой надо было купить приданое для новорожденного сына.
      Санитарки были очень любезны и даже стеснялись. Они намекнули, что это «та», бывшая его соседка из палаты рядом.
      Александр отдал все, что у него было, расписался на листочке и немного повеселел: во-первых, он дал очень большую сумму, во-вторых, если это та самая женщина родила, стало быть, все кончилось хорошо.
      Он не стал ни о чем спрашивать по своему обыкновению, однако его состояние резко улучшилось.
      Александр был, на свое счастье, не бедным человеком, только болезнь остановила его на пути к большому богатству; он любил деньги и не тратил их на пустяки, и сейчас его дела шли блестяще. Даже из больницы он умудрялся руководить своими сотрудниками.
      А болеть он начал внезапно, однажды ночью.
      Он шел пешком от метро, немного навеселе, поужинав с друзьями в ресторане, и недалеко от дома вдруг увидел грязного, какого-то заплаканного мальчишку лет десяти, который вынырнул из-за машины и спросил, как дойти до метро.
      — Метро там, но оно уже закрылось.
      На улице было холодновато, мальчишка немного дрожал.
      Александр знал эту породу людей — они притворяются голодными, замерзающими, маленькими и беззащитными, а потом, стоит их привести домой, отмыть, накормить и уложить спать, они или утром исчезают, своровав что плохо лежит, или же остаются жить, что еще хуже, и к ним в один прекрасный день присоединяются какие-то подозрительные родственники, и приходится выпроваживать таких гостей, но ведь бродяги не знают стыда, ничего не стесняются и, сколько их не выгоняй, возвращаются на протоптанную один раз дорожку, колотят в дверь, кричат, плачут и просятся погреться, и бывает очень неприятно — никому не хочется выглядеть жадным и жестоким.
      Короче, у Александра был уже такой случай в жизни, и он насмешливо предложил мальчишке отвести его в милицию, если он заблудился и не может найти свой дом.
      Пацан резко отказался, даже отскочил немного:
      — Ага, а они меня тогда домой отправят.
      Короче говоря, с этим парнем все было ясно, и Александр посоветовал ему зайти куда-нибудь в теплый подъезд, чтобы не замерзнуть, — бесплатный совет сытого и довольного взрослого человека маленькому и убогому пройдохе.
      На этом они расстались, мальчишка, дрожа, побрел куда-то по ночному городу, а Александр пришел домой, принял душ, заглянул в холодильник, поел холодного мяса и фруктов, выпил хорошего вина и пошел спать в добром расположении духа, после чего ночью проснулся от резкой боли в сердце и вынужден был вызвать «скорую».
      Врачу в больнице он пытался что-то сказать о том, что встретил Иисуса Христа и опять его предал, но доктор вызвал еще одного доктора, и больной, пребывая как в тумане, услышал, что у него ярко выраженный бред.
      Он пытался возразить, но ему сделали укол, и начались долгие дни в больнице.
      Теперь, отдав свои наличные деньги, он заметно повеселел.
      Все последние недели он неотрывно думал о том человеке, которого увезли под простыней и который так мужественно умирал, не позволяя себе жаловаться.
      Александр вспомнил его спокойный, глуховатый голос.
      Таким голосом говорят: все в порядке, все нормально, ни о чем не думай, не волнуйся.
      А может быть, они и не говорили никогда о болезни, а говорили о каких-то других вещах, о будущем.
      И она тоже не беспокоилась, она так радостно и счастливо рассказывала мужу, возможно, о том, как хорошо им будет вместе, когда они все вернутся домой, и какую кроватку надо купить ребенку: говорила, отлично зная, что денег не осталось совершенно.
      Видимо, она верила в целительную силу трав, и ничего, кроме жизни мужа, ее не волновало, что будет, то будет.
      Может быть, она рассчитывала, что если ее муж умрет, она каким-то волшебным образом тоже не останется жить.
      Но, вероятно, наступило такое время, когда ей все-таки надо было существовать одной — неизвестно как, без дома и денег, с ребенком на руках.
      И тут Александр смог вмешаться в ход событий со своими деньгами.
      Он рассчитал так, чтобы бедной женщине хватило на весь первый год — она могла бы снять квартиру и продержаться, пока не найдет работу.
      Какое-то счастливое спокойствие наступило для Александра в его последние дни в больнице, как будто он точно знал, что все будет хорошо.
      Он начал спать по ночам, днем даже выходил погулять.
      Началась прекрасная, теплая весна, по небу шли белые маленькие тучки, дул теплый ветер, зацвели одуванчики на больничном газоне.
      Когда Александра выписывали, за ним пришла машина, и он, дыша полной грудью, в сопровождении друга пошел вон из больницы.
      Тут же, у ворот, он нагнал небольшую процессию: санитарка из их отделения вела под руку какую-то худую женщину с ребенком.
      Они волоклись так медленно, что Александр удивленно обернулся.
      Он увидел, что санитарка, узнав его, густо покраснела, резко опустила голову и, пробормотав что-то вроде «я побежала, дальше нам нельзя», быстренько пошла обратно.
      Женщина с ребенком остановилась, подняла голову и открыла глаза.
      Кроме ребенка, у нее ничего не было в руках, даже сумочки.
      Александр тоже приостановился.
      Он увидел все то же прекрасное, спокойное молодое лицо, слегка затуманенные зрачки и младенца в больничном байковом одеяле.
      У Александра защемило сердце как тогда, когда он только начинал болеть, как тогда, когда он смотрел вслед дрожащему мальчишке на ночной улице.
      Но он не обратил внимания на боль, он в этот момент больше был занят тем, что соображал, как ловко санитарки ограбили беднягу.
      И он понял, что с этого момента отдаст все, всю свою жизнь за эту бледную, худенькую женщину и за ее маленького ребенка, который лежал, замерев, в застиранном казенном одеяле с лиловой больничной печатью на боку.
      Кажется, Александр сказал так:
      — За вами прислали машину от министерства здравоохранения. По какому адресу вас везти? Вот шофер, познакомьтесь.
      Его друг даже поперхнулся. Она ответила задумчиво:
      — За мной должна была приехать подруга, но она внезапно заболела. Или у нее ребенок заболел, неизвестно.
      Но тут же, на беду Александра, на женщину с ребенком налетела целая компания людей с цветами, все кричали о какой-то застрявшей машине, об уже купленной кроватке для ребенка и ванночке, и под крик «ой, какой хорошенький, вылитый отец» и «поехали-поехали» они все исчезли, и вскоре на больничном дворе остался стоять столбом один Александр с ничего не соображающим другом.
      — Понимаешь, — сказал Александр, — ей было предсказано, что она должна отдать все, и она отдала все. Такой редкий случай. Мы ведь никогда не отдаем все! Мы оставляем себе кое-что, ты согласен? Она не оставила себе ничего. Но это должно кончиться хорошо, понял?
      Друг на всякий пожарный случай кивнул — выздоравливающим не возражают.
      Что Александр потом предпринимал, как искал и нашел, как старался не испугать, не оттолкнуть свою любимую, как находил обходные дороги, как познакомился со всеми подругами своей будущей жены, прежде чем смог завоевать ее доверие — все это наука, которая становится известной лишь некоторым любящим.
      И только через несколько лет он смог ввести в свой дом жену и ребенка, и его старый кот сразу, с порога, пошел к новой хозяйке и стал тереться о ее ноги, а четырехлетний мальчик, в свою очередь, засмеялся и бесцеремонно схватил его поперек живота, но престарелый кот не пикнул и терпеливо висел, и даже зажмурился и замурчал, как будто ему было приятно свешиваться, поделившись надвое, в таком почтенном возрасте, но коты — они народ мудрый и понимают, с кем имеют дело.

Черное пальто

      Одна девушка вдруг оказалась на краю дороги зимой в незнакомом месте, мало того, она была одета в чье-то чужое черное пальто.
      Под пальто, она посмотрела, был спортивный костюм.
      На ногах находились кроссовки.
      Девушка вообще не помнила, кто она такая и как ее зовут.
      Она стояла и мерзла на непонятном шоссе зимой, ближе к вечеру.
      Вокруг был лес, становилось темно.
      Девушка подумала, что надо куда-то двигаться, потому что было холодно, черное пальто не грело совершенно.
      Она пошла по дороге.
      Тем временем из-за поворота показался грузовик. Девушка подняла руку, и грузовик остановился. Шофер открыл дверцу. В кабине уже сидел один пассажир.
      — Тебе куда?
      Девушка ответила первое, что пришло на ум:
      — А вы куда?
      — На станцию, — ответил, засмеявшись, шофер.
      — И мне на станцию. — (Она вспомнила, что из леса, действительно, надо выбираться на какую-нибудь станцию).
      — Поехали, — сказал шофер, все еще смеясь. — На станцию так на станцию.
      — Я же не помещусь, — сказала девушка.
      — Поместишься, — смеялся шофер. — Товарищ у меня одни кости.
      Девушка забралась в кабину, и грузовик тронулся.
      Второй человек в кабине угрюмо потеснился.
      Лица его совершенно не было видно из-под надвинутого капюшона.
      Они мчались по темнеющей дороге среди снегов, шофер молчал, улыбаясь, и девушка тоже молчала, ей не хотелось ничего спрашивать, чтобы никто не заметил, что она все забыла.
      Наконец они приехали к какой-то платформе, освещенной фонарями, девушка слезла, дверца за ней хлопнула, грузовик рванул с места.
      Девушка поднялась на перрон, села в подошедшую электричку и куда-то поехала.
      Она помнила, что полагается покупать билет, но в карманах, как выяснилось, не было денег: только спички, какая-то бумажка и ключ.
      Она стеснялась даже спросить, куда едет поезд, да и некого было, вагон был совершенно пустой и плохо освещенный.
      Но в конце концов поезд остановился и больше никуда не пошел, и пришлось выйти.
      Это был, видимо, большой вокзал, но в этот час совершенно безлюдный, с погашенными огнями.
      Все вокруг было перерыто, зияли какие-то безобразные свежие ямы, еще не занесенные снегом.
      Выход был только один, спуститься в туннель, и девушка пошла по ступенькам вниз.
      Туннель тоже оказался темным, с неровным, уходящим вниз полом, только от кафельных белых стен шел какой-то свет.
      Девушка легко бежала вниз по туннелю, почти не касаясь пола, неслась как во сне мимо ям, лопат, каких-то носилок, здесь тоже, видимо, шел ремонт.
      Потом туннель закончился, впереди была улица, и девушка, задыхаясь, выбралась на воздух.
      Улица тоже оказалась пустой и какой-то полуразрушенной.
      В домах не было света, в некоторых даже не оказалось крыш и окон, только дыры, а посредине проезжей части торчали временные ограждения: там тоже все было раскопано.
      Девушка стояла у края тротуара в своем черном пальто и мерзла.
      Тут к ней внезапно подъехал маленький грузовик, шофер открыл дверцу и сказал: — Садись, подвезу.
      Это был тот самый грузовик, и рядом с шофером сидел знакомый человек в черном пальто с капюшоном.
      Но за то время, пока они не виделись, пассажир в пальто с капюшоном как будто бы потолстел, и места в кабине почти не было.
      — Тут некуда, — сказала девушка, залезая в кабину. В глубине души она обрадовалась, что ей чудесным образом встретились старые знакомые.
      Это были ее единственные знакомые в той новой, непонятной жизни, которая ее теперь окружала.
      — Поместишься, — засмеялся веселый шофер, поворачивая к ней лицо.
      И она с необыкновенной легкостью действительно поместилась, даже осталось еще пустое пространство между ней и ее мрачным соседом, он оказался совсем худым, это просто его пальто было такое широкое.
      И девушка думала: возьму и скажу, что ничего не знаю.
      Шофер тоже был очень худым, иначе бы они все не расселись так свободно в этой тесной кабине маленького грузовика.
      Шофер был просто очень худой и курносый до невозможности, то есть вроде бы уродливый, с совершенно лысым черепом, и вместе с тем очень веселый: он постоянно смеялся, открывая при смехе все свои зубы.
      Можно даже сказать, что он не переставая хохотал во весь рот, беззвучно.
      Второй сосед все еще прятал лицо в складках своего капюшона и не говорил ни слова.
      Девушка тоже молчала: о чем ей было говорить?
      Они ехали по совершенно пустым и раскопанным ночным улицам, народ, видимо, давно спал по домам.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16