), что гатчинских поручиков производят в генералы, и они учат разводу прежних генералов, кои разжалованы в поручики; что княгиню Дашкову, в чем была, увез фельдъегерь, без слуг и провианта прямо под Нижний, в деревню; что один граф Безбородко не отставлен за то, что сжег все бумаги государыни и рассказал новому государю все; что какой-то Акрычеев или Агарчеев, гатчинский капитан, а теперь комендант Санкт-Петербурга, командует гвардией и полковникам велит нести караульную службу в солдатской караульне; что до ветру теперь ходят строем три раза в день; и что теперь будет, одному богу ведомо. -- Ждите, будет от этого царя толк!
      Гатчинское войско вступило в Петербург и выстроилось на Дворцовой площади. Государь император оглядел своих любимцев и, сверкнув очами, молвил: "-- Благодарю вас, мои друзья, за верную ко мне вашу службу. И в награду за оную вы поступаете все в гвардию, а господа офицеры чин в чин".
      Что за офицеры!
      Какие странные лица!
      Какие манеры!
      -- И как странно они говорят!
      Мечта Павла Петровича совершалась въяве: воочию и вслух. Он призвал к себе Архарова. Ястребиные глаза Архарова выражали готовность напасть, смять, истребить. Павел высказал неудовольствие круглыми шляпами, отложными воротниками, сапогами с отворотами, фраками, панталонами, жилетами и еще кое-чем по мелочи. Слуга царю, петербургский генерал-губернатор не стал медлить. К полудню 8-го ноября весь Петербург переодевался, портные заламывали за спешную работу немыслимые деньги, втоптанные в ноябрьский снег шляпы и оборванные фалды стали боевыми трофеями бравых будочников. В суматохе первых дней творения Павел торопился так, как его прадед не торопился, сбривая бороды и раздирая боярские кафтаны.
      Плевали все. Обесчещенная старая гвардия глухо роптала. "Образ нашей жизни офицерской совсем переменился; при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в общества, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе, и учили нас всех, как рекрут". В три дни гвардейцев переодели в гатчинские темно-зеленые мундиры, обругали ракальями и причесали по-прусски: волоса зачесаны, запомажены, запудрены до белизны, железная проволока на затылке, на проволоке коса.
      Павел пил свою свободу то крупными, то мелкими глотками, и с каждым глотком менялись адреса бывших любимцев и прежних опальных. Государь продиктовал запрещенные слова и те, что предписывались взамен оных.
      Не употреблять Писать
      Обозреть Осмотреть
      Выполнить Исполнить
      Пособие Вспоможение
      Стража Караул
      Общество Собрание
      Гражданин Купец или мещанин
      Свобода Позволение
      Вахт-парады были перенесены от гатчинского коннетабля на Дворцовую площадь. Все надо было начинать заново. Как Петр Великий начинал. Но великий прадед был варвар, пил квас и пел бранные песни. Новая Россия должна была быть изящнее и изысканнее Франции, точнее и порядочнее Пруссии.
      Нелидову он не забывал и в первое же утро царствования, просматривая списки, вычеркивая одних, вписывая других, сделал Андрея Нелидова, брата Катерины Ивановны, полным майором с назначением быть адъютантом при его величестве. Но Нелидова из Смольного не вернулась. Ноября 9-го Нелидов был повышен до подполковников.
      На следующий день ко двору вызвали Аврама Боратынского.
      * * *
      14 ноября 1796 года. С.П.б.
      Милостивый государь батюшка! Имею честь поздравить вас с нашим милостивым императором, которого вступлением первое дело было изливать неисчетные всем милости. -- Я опять не забыт. Меня вспомнил государь на четвертый день вступления. Я взят к нему в адъютанты с чином полковника. Вчерашний день ввечеру я поздравлен, а севодни уже и вступил в должность. -Я ни у кого не в команде, кроме самого государя. -- Брага Богдана также изволил взять к себе в адъютанты с чином подполковника * и севодни послан курьер в Англию за ним нарочно. -- Множество милостей для всех верноподданных излил преизобильно -- рекруты уничтожены; хлеб отбирать не велено... и протчего много выгод для всего государства. -- Теперь прошу вас, батюшка, просите бога, чтоб он укрепил меня и всех нас в подвиг, ибо Его неисповедимым промыслом все нам делается. -- И за сим с моим к вам глубочайшим высокопочитанием и преданностию пребуду ваш, милостивый государь батюшка, покорный сын
      Аврам Боратынский.
      * По-морскому: капитан 2-го ранга.
      * * *
      Накануне дня великомученицы Екатерины, ноября 23-го Павел послал в Смольный нарочных для вручения Нелидовой подарка. Та подарок отвергла. Через неделю государь сам посетил Смольный вместе с Марией Феодоровной и цесаревичем Александром Павловичем. Госпожа Делафон, вероятно, улыбалась, Катерина Ивановна была сдержанна.
      Декабря 1-го Алексашинька Боратынский, вчерашний кадет, был взят в свиту к государю и сделан квартирмейстером. ("Чин сей поручичий; но место важнее гораздо чина".)
      Декабря 5-го подполковнику Андрею Нелидову пожалована тысяча душ, и две тысячи душ в некой Вяжле - Авраму и Богдану Боратынским. ("Вяжля -- село Тамбовской губернии Кирсановского уезда, в 12 верстах к югу от города Кирсанова, на правом берегу реки Вяжли, притока Вороны с левой стороны".)
      Декабря 11-го две тысячи душ Павел пожаловал в Смоленской губернии матушке Катерины Ивановны. Твердость Нелидовой была поколеблена. Она благодарила почти доверительно.
      Декабря 18-го Петр Боратынский был сделан майором.
      1797
      В первый день нового года подполковник Андрей Нелидов был произведен в полковники, полковник Аврам Боратынский -- в генерал-майоры. В Зимнем дворце для Катерины Ивановны отвели особые покои. Вздохнув, она оставила Смольный и вернулась к Павлу.
      * * *
      Среди прочего по гвардии и армии ввели новый устав, составленный по прусскому образцу. Надо было учить уставу войска, разбросанные по губерниям. Учителей государь выбирал из бывших гатчинцев.
      * * *
      Г. генерал-майору и генерал-адъютанту Баратынскому.
      Ехать вам в Киев и Тульчин осмотреть, все ли в порядке по предписаниям моим делается и все ли исполняется, нет ли злоупотреблений, равномерно привести часть Суворова в мирной обряд и распорядок.
      Павел.
      * * *
      Граф Рымникский, фельдмаршал Суворов, в походах спал на соломе и ел сухари. Вставал в четыре утра, обедал в восемь-девять, тоже утра. Взял Измаил и Варшаву. От государыни он получил предписание готовиться к походу на якобинцев.
      -- Безбожные, окаянные французишки убили своего царя, -- сказал фельдмаршал войску. -- Они дерутся колоннами, и нам, братцы-ребята, должно учиться драться колоннами. -- И войско училось драться колоннами.
      О новых гатчинских правилах в армии фельдмаршал высказывался дерзостно. Павел не верил ему и посему послал в Тульчин, где тог стоял со своей дивизией, Аврама, видимо, наказав ему обнаружить непорядки во что бы то ни стало.
      Сначала петербургский генерал явился в Киев. "Все вздрогнули, все ожидали видеть людоеда; тем приятнее все были изумлены, когда узнали сего почтенного, тогда еще довольно молодого человека, благонамеренного, ласкового, с столь же приятными формами лица, как и обхождения. Казалось, он приехал не столько осматривать полки, сколько учить их новому уставу, и он делал сие с чрезвычайным усердием, с неимоверным терпением, как будто обязанный наравне с их начальниками отвечать за их исправность. Он охотно разговаривал о своем государе и благодетеле, уверяя всех в известной ему доброте его сердца, стараясь всех успокоить на счет ужасов его гнева и чуть-чуть было не заставил полюбить его".
      Когда генерал-майор явился в Тульчин, Суворова там не оказалось: он был в двенадцати верстах, в деревне.
      -- Прикажите поскорее лошадей, -- велел Боратынский. -- Я прислан государем императором. -- Адъютант распорядился подать генералу дормез, а сам помчался вперед доложить Суворову.
      -- По приезде впустить, -- приказал фельдмаршал.
      Они говорили два часа. Потом петербургский генерал вышел на крыльцо. К нему подскочил адъютант.
      -- Ты куда? -- спросил Боратынский.
      -- За вами, ваше превосходительство, для получения ваших приказаний.
      Сядемте вместе со мною.
      За честь себе поставлю!
      -- Боже мой! -- сказал грозный петербургский инспектор. -- Какое несчастие, что государю графа так оклеветали; я более ничего не желал, как того, чтобы государь хоть с час пробыл бы с ним в кабинете, для блага государства и отечества!..
      Но что он мог сделать? -- И 6-го февраля Суворов был отставлен без мундира.
      А Аврам, едва вернулся из Тульчина, тотчас отправился с секретным поручением в Шлиссельбург, и 23-го февраля снова был в дороге. -- Пока Аврам путешествовал, в Смольном, в торжественной обстановке и в присутствии высоких гостей из Зимнего, отпраздновали очередной выпуск благородных девиц, окончивших курс воспитания. Среди выпущенных была и Марья Андреевна Боратынская, по-домашнему Машурок, старшая из сестриц.
      Аврам успел, видимо, по возвращении из Шлиссельбурга, проводить своего Машурочка -- она уезжала по последнему зимнему пути к батюшке до осени. Но число Боратынских в Петербурге не уменьшилось -- из Англии прибыл сухим путем обветренный Богдан (тотчас государь сделал его полковником *, а заодно и Илью, остававшегося до времени в Англии, повысил заочно до капитан-лейтенантов).
      * Капитан 1-го ранга.
      Павел, как его великий прадед, признавал одну личную выслугу. 17-го мая он дал Авраму полк: лейб-гренадерский.
      Снова судьба свела Аврама с гренадерами. Только в сравнении с двумя сотнями пьяниц, коими он командовал под Фридрихсгамом восемь лет назад, теперь под его началом было без малого четыре тысячи человек, хорошо отрепетированных майором Эртелем (присланным государем в полк еще в ноябре).
      Жил Аврам теперь в Офицерской улице, в доме хорошем и просторном. Двадцать человек одной прислуги.
      Сие ль не счастье?
      Но тороплива царская служба, и, едва принял полк, надо снова мчаться -теперь в Ригу, куда звал его еще майский государев приказ ("Господин генерал-майор и генерал-адъютант Баратынской. С получением сего отправьтесь немедленно для учинения инспекторского смотру над всеми пехотными полками Лифляндской дивизии и обо всем, что вами найдено будет, доносите прямо мне. -- Пребываю вам благосклонный Павел").
      * * *
      16-го июня Аврам летел в Ригу, как и подобает генерал-адъютанту, видимо, с лицом, выражающим высокую служебную заботу, но с сердцем смущенным, ибо он, кажется, влюбился. -- Александрина Черепанова, или Черепаха, как ласкательно дразнили ее подруги, воспитывалась с Машурочком и после выпуска из Смольного в феврале была определена фрейлиной Марии Феодоровны. -- Свою сердечную заботу Аврам выдал нечаянно сестре: "От Черепановой тебе, сестрица, великие пени. Я уже от нее бегаю. Сделай дружбу, пищи к ней, она тебя сердечно любит". -- Кто кого здесь более любит, сами понимаете, вопрос. Ответ не замедлит явиться: Аврам едет в Лифляндию с мечтой в душе.
      * * *
      Августа 2-го, после обеда, государь прогуливался в Павловском. Внезапно раздались звуки барабана и конский топот. Полки строились в боевые порядки, опаздывавшие торопились, сталкивались, падали.
      Однако ни бунта, ни измены не случилось. Просто в конно-гвардейских казармах заиграли для пробы в трубу. В соседних казармах трубу услышали, и кто-то, самый сметливый, крикнул: "-- Тревога!" -- Крик услышали. Близстоящие не поверили, но кто был далее, на ложь поддался. Через минуту все павловское военное население летело ко дворцу. Государь объявил исполнительным офицерам высочайшее удовольствие. Оное было напечатано в "Санктпетербургских ведомостях": "За вчерашнее усердие и исправность во время тревоги".
      Мария Феодоровна сетовала супругу: -- "Не следует приучать их к мысли, что произошла беда во дворце". -- Но августа 4-го, в то же примерно время, случилась новая тревога. Снова, во время прогулки государя, все вокруг помчалось и поскакало. Двух офицеров ранили, потерпели и нижние чины. Выяснилось: после обеда офицеры нашли в казармах своих солдат в полном обмундировании. Кто сказал, что будет тревога, не доискались. Разуверениям командиров солдаты не поверили. Затем в самом деле затрубили в рожок, и уже переполошенные офицеры должны были удивляться прозорливости солдат и скакать за ними вслед. -- Рожок был почталионский. (Павел велел накануне всем почталионам выдать немецкие рожки, чтобы те оповещали о своем прибытии; приказ до полков довести не успели, а тем временем один из почталионов экстренно прибыл в Павловское из Петербурга и стал о том трубить.) После сего государь повелел жителям Павловского: "Чтобы во время высочайшего присутствия в городе не было ни от кого произносимо: свистов, криков и не дельных разговоров".
      В это самое время, вдоволь проездившись по Лифляндии, Аврам скакал в Павловское для отчета о произведенном смотре. Должно быть, прямо с дороги предстал он перед Павлом. -- "Вот на ком у меня порядок в Гатчине держался", -- должен был думать Павел, глядя на запыленного генерал-майора, и пожаловал ему аннинский крест на шею, звезду на грудь и три деревни под Москвой.
      * * *
      Лейб-гренадеры привыкли к старому своему командиру -- Берхману, и новый, молодой, Боратынский, удручил уже тем, что происходил из гатчинского войска. Новый командир не кричал громовым голосом и не ругался по-матерну, но гренадеры ворчали. Они только теперь поняли, что три зимних месяца, когда майор Эртель гонял их по Царицыну лугу, обучая прусской выправке, дело не временное. Двенадцать офицеров подали прошения об отставке. Их уволили теми же чинами без права ношения мундира. Несмотря на острастку, еще пятеро вышли из полка. За лейб-гренадерами надлежал особливый присмотр -- шефом их был сам государь.
      Осенью начались первые за императорство Павла сухопутные маневры в Гатчине. Каждый день шли дожди, утром солдаты натягивали невысохшую одежду. Пудра с буклей осыпалась у офицеров, и намокшая мука комьями падала на щеки и плечи солдат.
      Шар-жируй!
      Марш!
      -- Р-раз! Р-раз! Р-раз, два, три! Л-левой! Л-левой!
      Деньги не держали в казармах, но брали с собой: прямо с ученья могли отправить за можай. Нескольких рядовых в одночасье выслали в Томский гарнизон, о чем в семьях их узнали лишь ввечеру, когда несчастные уже были на пути в Сибирь.
      С Александриной Черепановой за делами Аврам виделся, наверное, лишь мельком. Он был занят, занят, занят; он отложил мечту о счастье на окончание маневров.
      За маневры Авраму был даден собственный дом в Петербурге. Разумеется, места здесь хватало на всех братьев и сестер, да без них Аврам себя и не мыслил: "Теперь мы его отстраиваем, отделываем, и будет для всех нас довольно. Он стоит нам со всей поправкой тысяч до 5-ти. Но уже будет господской дом и свой собственный уголок".
      * * *
      Началась вторая зима нового царствования. У Марии Феодоровны приближались новые роды. Катерина Ивановна пребывала неотлучно при государе. Турок Иван все чаще слышал ласковые речи первых придворных. Отношения государя с Марией Феодоровной ухудшались.
      Любовь Аврама за месяц вспылала, видимо, негасимым огнем.
      * * *
      11-го декабря 1797 года. СП.б.
      Милостивый государь батюшка!
      Я вам сообщаю новость. -- Тут любопытство: какую? -- Я не хочу долго томить вас. Я, я, я женюсь; и очень скоро уж сосватал, и по рукам ударили. -- Вы мне прежде, батюшка, дали свое родительское благословение; то я тут прав, что прежде вас об оном не уведомил. -- Вы хотите знать, кто? -- Вы ее знаете: девица добрая, любезная, и такая, которая будет с нами всеми одна душа. Однако ж, я еще не сказал, кто такова? -- Вы догадываетесь... отгадали. -- Черепанова. -- Дело совсем сделано. -- Вчера представлялись мы государю и государыне. -- Приезжайте, батюшка, скорее к нам. В исходе генваря брак наш совершится. -- Может быть, вы скоро получите еще письмо -а теперь почта, то больше никак не могу успеть -- сам бог управляет наши судьбы; и теперь я могу назваться гражданином и вашим покорнейшим сыном
      Аврам Боратынский.
      * * *
      Итак, судьба его совершилась. У него были отец, братья, сестры, генеральский чин, дом, деревни, поля, крестьяне. Он был тридцати лет, и ему не хватало счастия.
      1798
      Перед венчанием несколько дней подряд государь присутствовал на разводных учениях лейб-гренадер. Боратынский не ударил в грязь лицом, и в приказе было объявлено: "Лейб-Гренадерский полк становится час от часу лучше, что относится единственно к старанию и усердию генерал-майора Баратынского".
      28-го генваря родился порфирородный отрок -- Михаил Павлович. 29-го Аврам венчался: "при дворе было две свадьбы: генерал-майора Абрама Баратынского с фрейлиною Черепановою и графа Шоазеля с фрейлиною Потоцкого. Невестам в комнате ее величества изволили прикалывать бриллианты великие княгини и великие княжны. После венчания новобрачные были в спектакле придворного театра".
      * * *
      1 февраля 1798 года. С.П.б.
      В 29-й день генваря свершилась судьба моя. Пред престолом самого бога я клялся вечно соблюсти мой обет -- я его не нарушу. -- Я нашел друга искреннего мне по сердцу моему. Я счастлив, батюшка! порадуйтесь благополучию преданного вам сына и благословите его хоть заочно. Она всем нам друг и будет вечно. -- Третий день, как я вступил в сей священный союз, и вижу в себе уже великую перемену! буйность пылких страстей исчезла; еще в первый раз ощущаю тихое спокойствие в душе моей; дружество и любовь я ощущаю вместе, и каждая из них наперерыв дает мне чувствовать мое счастие. -Примите, милостивый государь батюшка, вашу третию дочь, я надеюсь, что от вас она равную горячность и благословение получит со всеми нами. -- Ах, батюшка! будьте вы свидетелем нашего счастия, если можно, приезжайте к нам. Еще зима долга; вы возвратиться назад можете. Еще счастие мое несовершенно, когда дражайший родитель наш не будет оного свидетелем. -- Итак, надеясь, что вы по родительской к нам любви нам доставите сие удовольствие и засим с моим к вам глубочайшим высокопочитанием и преданностию пребуду покорнейший сын
      Аврам Боратынский.
      При сем и я вам, милостивый государь батюшка, свидетельствую мое всенижайшее высокопочитание; рекомендую себя заочно вашей милости и остаюсь навек третья дочь ваша
      Александра Боратынская,
      * * *
      Аврам всегда мечтал о тихой нравственной жизни, о нежной подруге, и теперь ему недоставало только гнева государя да высылки из столицы; судьба расставляла флажки на карте его бытия, чтобы через 20-30 лет не тратить времени на обдумывание маршрутов старшего из Аврамовых сыновей, а между прочими заботами определять его в те места и те положения, кои уже размечены на сей карге. Полковая служба в нижних чинах, квартира близ Фонтанки в Семеновских ротах, унылый плен в Кюменской бухте против Роченсальмского маяка, визит в дом к Суворову, сама женитьба, скорая и внезапно решенная, сама жена, подруга нежная, чей образ Аврам не будет уметь оформить в нежном и благодарном слове, но это и не его дело, потому что слова Аврама были черновиком, обработанным твердой рукою его старшего сына. Ничего удивительного: судьбе дано только намечать общие контуры похожести: она может вовсе построить жизнь одного на повторах жизни другого. Но она не всевластна над словом и душой и вынуждена итти на уступки, дав выговориться кому-то из них без всяких симметрий и отражений. Правда, и тут она все старается о соблюдении буквальных, словесных совпадений, выплескивая из нас, по меньшей мере, одинаковые междометия в одинаковых ситуациях и порой с облегчением видя, как мы, кажется, вполне вживаемся в ее предначертания. И вот судьбе уже мнится, что Александрина Черепанова избрана Аврамом как прототип Настасьи Энгельгардт для первого Аврамова сына -- Евгения, и, едва обработав образ Александрины в душе Аврама, она откладывает свой труд до иных времен, чтобы при появлении перед лицом Евгения милой Настеньки докончить свою работу. И вот она уже знает, что и Евгений, едва женившись, тотчас чужую песню скажет и как свою ее произнесет: "Я женат и счастлив. Ты знаешь, что мое сердце всегда рвалось к тихой и нравственной жизни... и очень рад, что променял беспокойные сны страстей на тихий сон тихого счастья".
      Но то будет почти через тридцать лет. Все впереди. А ныне -- у Аврама еще нет того, с чего начнут его дети; степи, неба, дома, сада, неги пространств и широты земной пред взором. Сие не за горами, и он счастлив.
      * * *
      Семейная жизнь отвращает и достойнейших от царской службы. В феврале, потом в марте государь гневался на лейб-гренадер: за разводы и несмотрение офицеров в опрятности. Аврам получил несколько выговоров. Непогода сия была, впрочем, только искушение. Боратынские не теряли силу. Илья, вызванный из Англии, сделан был флигель-адъютантом; Петр получил полковничий чин (капитан 1-го ранга); Богдану обещана была под команду эскадра; младшую Катиньку устроили в петербургский пансион. Жили все вместе -- в дареном и обустроенном петербургском доме ("Потому можете себе представить, сколько много весело время проводим; словом, мы счастливы... Чудом почитаем, что, будучи все разных служб, и судьба нас не разлучает!").
      * * *
      Императрица Мария Феодоровна после январских родов была слаба. Катерина Ивановна находилась при ней почти неотлучно. С некоторых пор они весьма сблизились, и дружба сия стала началом сокрушения Нелидовой.
      В мае государь надумал проездиться по России. В Москве ему показали томную девицу Лопухину, любящую его давно и нежно. Накануне отъезда в Казань дело было слажено, и ее батюшка, Петр Васильевич, стал готовиться к переезду в северную столицу для получения важного места.
      Москва Павлу понравилась: -- "Как отрадно было моему сердцу! Московский народ любит меня гораздо более, чем петербургский; мне кажется, что там теперь гораздо более боятся, чем любят". -- "Сие меня не удивляет", -заметил Кутайсов. -- "Почему же?" -- "Не смею объяснить". -- "Тогда приказываю тебе объяснить". Верно, чулок в руках Ивана замер над ногой императора, и голос задрожал: "Государь, дело в том, что здесь все вас видят таким, какой вы есть действительно, -- благим, великодушным, чувствительным; между тем как в Петербурге, если вы оказываете какую-либо милость, то говорят, что это или государыня, или госпожа Нелидова, или Куракины выпросили ее у вас, так что когда вы делаете добро, то это -- они, ежели же когда покарают, то это вы покараете". -- "Значит, говорят, что я даю управлять собою?" -- поразился Павел. -- "Так точно, государь", -- осмелел турок Иван. -- "Ну хорошо же, я покажу, как мною управляют!"
      Из Казани в Павловское государь вернулся 8-го июня. В его обращении с Нелидовой появилась принужденность; при виде Марии Феодоровны закипало глухое раздражение. Он не смел еще ослушаться Катерину Ивановну, но дальновидные люди предчувствовали перемены. Страшно ему бывало: измена снова вила гнездовье рядом, верные люди оказывались предателями и требовалось срочно удвоить число караулов.
      * * *
      Июня 18-го Аврам был произведен в генерал-лейтенанты. Государь еще раздавал чины нелидовским любимцам, но то было одно следование привычке, а не зов сердца. В сердце зрела гроза.
      Гроза разразилась утром 25-го июля. Говорили так: "Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: -- "Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына!" -- Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла. Его Величество прошел к императрице, обошелся с ней грубо, и говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трех часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу, и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность - довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, - осыпать его упреками. Она указала ему на несправедливость его поведения с столь добродетельной женой и столь достойной императрицей и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу... далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха, и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до тех пор слушал ее хладнокровно, превратилось в гнев: -- "Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, -- воскликнул он, -- но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены, уходите вон!" Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор".
      Турок Иван торжествовал. Нелидова отправилась в Петербург. Обгоняя ее, промчался курьер, и когда наутро она приехала к любимой подруге Наталье Александровне Буксгевден, то узнала, что супруг любимой подруги отставлен от дел петербургского генерал-губернатора.
      Павел начинал царствовать сначала. Лишь явился в Петербург Лопухин с семейством, был уволен Куракин, задушевный друг Кагерины Ивановны, а Лопухин назначен на его генерал-прокурорское место. Как когда-то искоренялся дух потемкинский, так теперь уничтожались следы нелидовского торжества. Августа 24-го госпожу Буксгевден за неосторожное словцо повелено было выслать из Петербурга. Сентября 5-го Буксгевдены выезжали в Эстляндию, в замок Лоде, который когда-то государь пожаловал бывшему петербургскому генерал-губернатору. Катерина Ивановна отправлялась вместе с ними. ("Хорошо же, пускай едет, -- сказал Павел. -- Только она мне за это поплатится".) Сентября 29-го двор переехал в Петербург. Был дан бал при дворе, и юная дочь Лопухина, блистая взорами, явилась на первом своем придворном ужине. Начались осенние дожди. Михайловский замок стоял еще в лесах, государь торопил строительство, желая перебраться туда по весне. Уже сделали самое главное: надпись над вратами: Дому твоему подобаетъ Святыня Господня въ долготу дней (и сколько здесь литер, столько лет он, государь, и прожил : сорок семь).
      * * *
      Аврама в ту пору уже не было в Петербурге. Он торопился выехать до распутицы.
      Рассказывали: "Император Павел, будучи недоволен одним из лиц, близко стоявших ко двору, приказал генералу Боратынскому передать от его имени довольно резкую фразу. Питая особое уважение к навлекшему на себя Высочайший гнев и не желая причинить ему сильного огорчения..." -- Словом, пока Аврам ехал к достопочтенной особе, в уме его слова государя переставились так, что дошли до слуха сей особы в преображенном генерал-лейтенантской вежливостью образе. Когда же почтеннейший вельможа, возвысившись душой от любезного слова, отправился к государю благодарить за ласку, Павел пришел в гнев и велел Аврама уволить. 6-го сентября был подписан указ об отставке, 25-го выписана подорожная, и в один из первых октябрьских дней обоз Боратынских, обогнув главную лужу посреди города Белого, свернул с тракта на проселок, чтобы через час въехать в Голощапово. Аврам не бывал здесь семь лет.
      (Братьев Аврамовых Павел не тронул. Тому была причина: они редко показывались ко двору, пребывая на своих кораблях. Не поздоровилось только младшенькому -- квартирмейстер Александр Боратынский был прогнан вскоре после Аврама.)
      * * *
      Леса. Холмы. Поля. Болота. Блажен, кто находит подругу -- тогда удались он домой: в деревню. Все та же церковь. Мельница. Крест подле нее в память Авдотьи Матвеевны. Яблоневые сады. Поля. Речка Обша. Винокуренное хозяйство Андрея Васильевича. Близкие родственники. Дальние родственники. Соседи.
      Что делать русской осенью в этой глуши лучшей воспитаннице мадам Делафон и любимой фрейлине Марии Феодоровны? Если она отдала свою жизнь генералу, вылетевшему в отставку на восьмой месяц после свадьбы, -- учиться терпению, не предаваться унынию, уметь входить в подробности сельского обихода и привыкать.
      А что делать в деревне генералу, привыкшему смотреть за тысячами человек, вставать в четыре утра, чтобы весь день кипеть в царской службе, и в свои тридцать лет брошенного в неведомую жизнь? Одна жизнь кончена, новая не настала. "Жизнь! Пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь", -- должен мрачно мыслить генерал, глядя на облитые дождями поля, на уток в луже, на кучи соломы и серые неровные облака, несомые холодным ветром по холодному небу. В Голощапове он был не хозяином, а сыном хозяина, и сама атмосфера вливала, верно, какую-то отраву не только в сердце, но в кости. Быть может, мы преувеличиваем, а то и вовсе ошибаемся, однако он ничего не делал, а что может быть хуже ничегонеделания для человека, привыкшего быть занятым четырнадцать часов в сутки? Это у беспечных итальянцев ничегонеделанье названо праздничным словечком far niente. Вероятно, в их солнечном климате и можно отдаваться детски преглупому и пресчастливому рассеянью, не останавливаясь долго на одной мысли. Но не у нас, не при российских осенних непогодах перепрыгивать мыслям друг через друга. В нашем климате мысль является в одиночестве, зато, даром что она единственная, тяжка и давит своей непомерной величиной душу.
      Что делать человеку, выброшенному из привычной колеи и застигнутому врасплох такой мыслию? В какой звук излить заботу ума? Какой нужен бокал, дабы утопить в нем ее? Какая чаша? -- Для утопления мысли все чаши бездонны, ибо вопросы, коими давит нас она, чрезмерны, а сюжеты, ею рожденные, всеобщи: "Что такое я? Как создан свет? Где граница здесь и там? Что есть счастье?" И далеко за свои пределы упадает душа, ибо климат наш философичен, а речь наша, не обретшая светского лоска и умеющая либо выражать простейшие понятия грубого быта, либо вперяться в области горнего бытия, облегает нашу мысль плотной апокалиптической оболочкой, ведя в умо-зримые выси: воздух там разрежен, дышать трудно, итти -- как по глубокому песку.