Или все, все в безумном сне Безумно чудилося мне? О, страшно мне разуверенье, И об одном мольба моя: Да вечным будет заблужденье, Да век безумцем буду я..." Когда же с верою напрасной Взываю я к судьбе глухой, И вскоре опыт роковой Очам доставит свет ужасный, Пойду я странником тогда На край земли, туда, туда, Где вечный холод обитает, Где поневоле стынет кровь, Где, может быть, сама любовь В озяблом сердце потухает... Иль нет: подумавши путем, Останусь я в углу своем, Скажу, вздохнув : "Горюн неловкой! Грусть простодушная смешна; Не лучше ль плутом быть с плутовкой, Шутить любовью, как она? Я об обманщице тоскую. Как здравым смыслом я убог! Ужель обманщицу другую Мне не пошлет в отраду бог?" Глава XII Зачем, о Делия, сердца младые ты Игрой любви и сладострастья Исполнить силишься мучительной мечты Недосягаемого счастья? Я видел вкруг тебя поклонников твоих, Полуиссохших в страсти жадной: Достигнув их любви, любовным клятвам их Внимаешь ты с улыбкой хладной. Обманывай слепцов и смейся их судьбе: Теперь душа твоя в покое; Придется некогда изведать и тебе Очарованье роковое! Не опасался насмешливых сетей, Быть может, избранный тобою Уже не вверится огню любви твоей, Не тронется ее тоскою. Когда ж пора придет, и розы красоты, Вседневно свежестью беднея, Погибнут, отвечай : к чему прибегнешь ты, К чему, бесчарная Цирцея? Искусством округлишь ты высохшую грудь, Худые щеки нарумянишь, Дитя крылатое захочешь, как-нибудь, Вновь приманить... но не приманишь! В замену снов младых тебе не обрести Покоя, поздних лет отрады; Куда бы ни пошла, взроятся на пути Самолюбивые досады! Немирного душой на мирном ложе сна Так убегает усыпленье, И где для каждого доступна тишина, Страдальца ждет одно волненье. Глава XIII Мне о любви твердила ты шутя, И холодно сознаться можешь в этом. Я исцелен; нет, нет, я не дитя! Прости, я сам теперь знаком со светом. Кого жалеть? печальней доля чья? Кто отягчен утратою прямою? Легко решить: любимым не был я; Ты, может быть, была любима мною. Глава XIV Чувствительны мне дружеские пени, Но искренно забыл я Геликон И признаюсь: неприхотливой лени Мне нравится приманчивый закон; Охота петь уж не владеет мною: Она прошла, погасла, как любовь. Опять любить, играть струнами вновь Желал бы я, но утомлен душою. Иль жить нельзя отрадою иною? С бездействием любезен мне союз; Лелеемый счастливым усыпленьем, Я не хочу притворным исступленьем Обманывать ни юных дев, ни муз. Эпилог Взгляни на звезды: много звезд В безмолвии ночном Горит, блестит кругом луны На небе голубом. Взгляни на звезды: между них Милее всех одна! За что же? ранее встает, Ярчей горит она? Нет! утешает свет ее Расставшихся друзей: Их взоры, в синей вышине, Встречаются на ней. Она на небе чуть видна; Но с думою глядит, Но взору шлет ответный взор И нежностью горит. С нее в лазоревую ночь Не сводим мы очес, И провожаем мы ее На небо и с небес. Себе звезду избрал ли ты? В безмолвии ночном Их много блещет и горит На небе голубом. Не первой вставшей сердце вверь И, суетный в любви, Не лучезарнейшую всех Своею назови. Ту назови своей звездой, Что с думою глядит И взору шлет ответный взор И нежностью горит. 24 сентября 1824 * Послесловие
      Она умерла 4-го мая 824-го года. Боратынский был тогда в Финляндии. Другой эпилог написал Дельвиг: Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой. Скоро разбила ее: верно, утешилась там.
      * * *
      Однако романный сюжет опередил события повести. Вернемся.
      УНТЕР
      О! Rendez-moi mes steppes! Delille **.
      Осенью 821-го года или в начале зимы Лутковский, видимо, подал по начальству новое представление унтер-офицера Боратынского в прапорщики. Видимо, были и прошения от родственников, наверное, и устно пытались замолвить словечко. Но наш милостивый монарх твердо следовал своим правилам: Боратынский остался унтер-офицером.
      В феврале 822-го исполнялось три года, как он вступил в службу и шесть лет со дня катастрофы. Быть может, государь выказывал своей твердостью, что он помнит, как Боратынский после повеления о выключке из корпуса три года никуда не вступал? быть может, он полагал, что за попытки избежать службы в солдатах теперь надо отслуживать вдвойне те три года? Но как узнать, что на уме у нашего милостивого государя? Какими сроками мерять финляндское изгнание? Ведь не вечно Нейшлотскому полку оставаться в Петербурге. Вернется гвардия, и -- ту native land, adieu! ***
      * 25 сентября был день рождения С.Д.П.
      ** О! Верните мне мои степи! Делиль (фр.).
      *** Прощай, моя земля! (англ.).
      1822
      К 24-му апреля Боратынский прожил ровно половину своей жизни. На оставшиеся полдороги ему отводилось столько же, сколько было истрачено: 22 года 2 месяца и 2 дня. Что он мог сказать? Желанье счастия в меня вдохнули боги. Я требовал его от неба и земли, И вслед за призраком, манящим издали, Не ведая куда, прошел я полдороги. Довольно! Я устал, и путь окончен мой. Счастливый отдыхом, на счастие похожим, Стою, задумчивый, над жизненной стезей, -И скромно кланяюсь прохожим.
      Через пять лет, готовя издание своих стихотворений, он переправил две строки в этой полудорожной исповеди, решительно изменив ее первоначальный смысл: Но прихотям судьбы я боле не служу: Счастливый отдыхом, на счастие похожим, Отныне с рубежа * на поприще гляжу И скромно кланяюсь прохожим.
      * Не ведаем, по недосмотру или намеренно он допустил до слуха нежных читательниц эту школьную двусмыслицу. Если намеренно -- то зачем? Но мы и сами вправе спросить любезного читателя: а зачем в заключении повести "Бал" потребовалась эпиграмма на "Дамский журнал" Шаликова? зачем другое свое создание Боратынский назвал так, что тот же Шаликов, закрасневшись, не мог произнести его заглавия вслух? зачем на страницах помянутого "Бала" избранника героини зовут Арсением, хотя всем известно, что это имя принадлежит ее супругу, герцогу всея Финляндии генерал-адъютанту Закревскому? -- Все сие из числа вопросов, на которые невозможно получить более внятный ответ, кроме одного: нет явления без творческой причины.
      Что ж? Через пять лет он знал и путь и поприще? А ныне, в двадцать два года, и путь окончен и довольно? -- Быть так. Ныне, в двадцать два года, он твердо знал, что он поэт, но знал ли, что поэзия и есть его поприще? Если знал -- то призрачными были контуры этого поприща, ибо какое же поприще, когда нет своего пути? -- А пути не было. Не было будущего. Не было свободы. -- Он был свободен только внутри себя.
      Но это ведь только на высоте всех опытов и дум -- когда волосы побелеют и пройдет опьянение жизнью -- можно понять, что свобода в себе, свобода души, свобода самосознания и есть единственно вероятная свобода. А в двадцать два манят призраки: свобода положения, свобода передвижения, свобода выбора действий и удовлетворения желаний. В двадцать два потребно немедленное счастье. -- А счастья нет. И снедает нашу младость -- недуг бытия: одиночество, тоска, жажда несбыточного, -- недуг, которому причину отыскать можно, только удалившись от зримой существенности в область романтических вымыслов или медицинских исследований. Последние нам недоступны, а первыми всегда рады поделиться с просвещенным читателем:
      ИСКУШЕНИЕ
      История эта произошла задолго до описываемых событий. Он сидел под арестом в холодной. Вечером дурак гувернер Д.*** пришел проверять, как он приготовился ко сну. Он встал под образа и в промежутке между "прегрешения наши, вольная и невольная" и "яже в слове и в деле, яже в ведении и не в ведении" скорчил рожу и показал язык. Д.*** стоял, зевая, позади и, разумеется, не видел этого. Дождавшись, когда он разденется и ляжет под одеяло, Д.*** ушел.
      Он тотчас вскочил на ноги. Выглянул в окно. Окно выходило во двор. Двор был безлюден и тих. Стояла белая ночь. Мрак не опускался на город.
      Он присел на кровать и прицелился плюнуть в квадрат оконной решетки, помеченный клочком бумаги, еще днем приклеенным на хлебе. Цель была: не вставая с кровати, попасть в квадрат. Но в двери зашевелился ключ. Инвалид, подобострастно пришепетывая, впустил в комнату какого-то другого начальника -- этого он еще ни разу здесь не видел.
      Bonsoir, monsieur, * -- сказал незнакомец. -- Вы удивлены позднему визиту? Я врач. Призван по долгу службы освидетельствовать ваше здоровье.
      * Добрый вечер, сударь (фр.).
      -- Я здоров и не нуждаюсь в медицинской заботе, -- отвечал он довольно сухо. -- Я бы желал спать, monsieur.
      Незнакомый начальник усмехнулся:
      -- Вы ошибаетесь. От недугов души исцеляют лишь врачи душевные. Здесь сия должность введена давно, но доселе не могли приискать на это место достойнейшего.
      -- Не с достойнейшим ли имею честь говорить?
      -- Вам угодно вольничать языком, сударь, но и по летам и по положению я старее вас, о чем просил бы не забывать. -- Начальник назидательно помолчал, ожидая, вероятно, что он изъявит вежливость, но он только глубже сел на кровати, прислонился спиной к стене и, скрестив руки на груди, стал смотреть исподлобья. Начальник молчал недолгое время, затем окинул беглым взглядом холодную, сел на стул и тоже скрестил руки на груди. -- Вам угодно шалить. Между тем веселость не к лицу вам. Вы серьезно больны.
      -- Я здоров, -- быстро отвечал он.
      -- Разумеется, вы здоровы телом. Но я имею в виду не физические недомогания, -- повторяю, -- а душевные... Странно, -- незнакомец еще раз огляделся по сторонам, -- что у вас нет иной мебели, кроме кровати, стула и этого, не знаю уж как назвать его, -- стола, вероятно. Надо будет доложить о том по начальству. -- Он помолчал, как бы предлагая своему слушателю оценить свою заботливость. -- Так вот. Я не стану вас осматривать, вы можете быть покойны на сей счет и снять приуготовления к обороне. Я желаю вам блага и именно потому пришел. Не беспокойтесь, сударь, я помню, что вам наутро рано подниматься, и не отягощу долгим своим присутствием. Я вижу на вашем лице некоторое недоумение. Разумеется, мне должно было представиться более полно. Ваш покорный слуга состоит по медицинскому ведомству, с тою оговоркой, которую он имел честь выше представить. Специалист по душевным недугам Жиль Дестинье. В Петербурге я с давних пор. Родители выехали из Парижа в девяносто втором году, и, в сущности, здесь моя вторая родина. Надеюсь теперь, когда вы знаете отчасти, с кем беседуете, наш разговор примет более мирное направление, и вы не будете так нервически смотреть на меня. Право, забудьте, что я пришел по казенной должности. Кстати, вы никогда не задумывались над тем, что есть должность? О! Должность -- это выражение некоей высшей нашей предназначенности. Свою предназначенность я определил в юношеские годы -- примерно в вашем возрасте -- и никогда не пожалел о том, ибо душа человека есть тайна, и, сколько бы времени ни тратить на ее познание, нельзя говорить, будто потерял лишь только время и труды. -- Тон г-на Дестинье стал мягким и участливым, а выражение лица задумчивым; он смотрел на своего слушателя ласково, глаза его блестели. -- Но понять и выбрать свой путь так, чтобы впоследствии не сомневаться, способен далеко не каждый. В сущности, самостоятельно свой путь невозможно выбрать. Всегда нужен некто более опытный, некто, кто подтолкнул бы вас в должном направлении, куда вы еще не решаетесь итти, опасаясь препятствий. Робость ваша понятна, ибо вы не можете предвидеть последствий своего движения. А вдруг там пропасть? бездна? Впрочем... -- Г-н Дестинье улыбнулся еще мечтательнее. -- Я не вас имею в виду, а вообще людей. Бог с ними. Люди как люди. Все хотят есть, пить, мечтают о счастии. Вы не исключение. Но вы решительно отличны от них всех тем, что имеете совершенно особенную душевную наклонность, которую, однако, сами готовы называть пренесносной. Сия наклонность есть главное ваше достояние, главный вам дар. Не улыбайтесь, не улыбайтесь иронически: истинно говорю -- вы склонны к предчувствованию событий. Если усовершенствовать искусно это свойство, можно получить нечто особенное, доступное только немногим. Было бы неправильно называть сей дар провидческим, ибо полное провидение, провидение, так сказать, поверх времен и пространств, к несчастию, только там. -- Г-н Дестинье поднял указательный палец в направлении потолка. -- Но нечто в этом роде имеют и избранные на земле. То есть вы сможете для себя, по меньшей мере, знать -- и знать с достаточной степенью точности -- как будут развиваться события, если вы предпримете то или иное решение. Я не могу дать гаранта, что вы сумеете назвать всех участников и все декорации спектакля, который будет вами затеян, но поведение основных действующих лиц предузнать будет нетрудно. Не смотрите иронически, не смотрите. Здесь нет никакой мистики. Речь идет о совершенствовании того, что уже есть, не более. Вы в таком возрасте, когда откладывать выбор пути просто преступно, и, как врач, я обязан вам помочь. Ведь не собираетесь же вы потратить жизнь на то, чтобы дразнить своим неповиновением начальников или, напротив, прожить так, как живут все: выйти в отставку поручиком, взять себе подругу по любви или без любви и уехать в родовое болото строить дом и садить капусту? Смешно! Смешно! -- при ваших-то способностях! Раздвиньте стены, приподымите крыши, смотрите сквозь! Видите? -- Сюда, сюда глядите, сквозь эту стену: вот ваш часовой -- инвалид Евстафий Евстафьев. Он научился спать сидя, стоя и лежа. И сейчас тоже спит. Но не проскользнет мимо его всеслышащего уха ни муха, ни мышь! Он тотчас проснется. Посмотрите. Вот сейчас я встану и пойду на цыпочках к двери. Видите? видите? Он уже услышал и приготовился вскочить, а лишь только я отворю дверь, он будет стоять с ружьем на изготовку. Бог с ним. Пусть спит. Но, согласитесь, разглядывать сквозь стену, как спит ваш Евстафий Евстафьев, -- занятие исключительно праздное. Я привел сей пример лишь для того, чтобы продемонстрировать на простейшем образце, что вас ждет, если вы станете самосовершенствоваться. Но поверьте: вас ждет еще большее, когда вы не только внешние картины станете созерцать, но и слегка углубитесь внутрь человеческой природы. Обратимся вновь к избранному нами экземпляру, опять же лишь, так сказать, для учебной наглядности, - как к простейшему предмету, на коем легко показать преимущества проницания и пред-знания. Итак, читайте на его спящем лице историю его прошлой и будущей жизни! Итак, Евстафий Евстафьев. Ну, читайте же! Что вы молчите? Хорошо, я помогу. Да, ему около сорока, из них семнадцать он под ружьем. До восемьсот седьмого года ни разу не был оцарапан, а в восемьсот седьмом, в июне, сразу едва не убит. Однако, как видите, убит не был, а остался жив, благодаря крепкому организму. Пуля попала в мякоть, но крепко засела там, неудачная операция способствовала загноению раны. Сюда его перевели после излечения, и жизнь его монотонна и однообразна. Мысли его тоже одинаковы, но образ жизни он ведет трезвый. В его деревне про него давно забыли. Сам он тверской, из селения Липцы. Легко сказать и то, что с ним будет: он умрет здесь, в Петербурге, но не скоро, а лет через пятнадцать -- от холеры. Что такое холера? Cholera morbus есть поветрие, подобно чуме, в Индии она поразила не только людей, но и животных. Вам лично она не грозит, хотя вы и доживете до тех времен, когда она явится в Петербург. Вернемся к нашему образцу. Мысли и душа его прозрачны и чисты. Сны его обыкновенные, петербургские, и сейчас во сне он покупает табак. Но ваш инвалид -- простейший, повторяю, экземпляр, и прочитать в нем легко. Я его для примера представил... Вы смотрите весьма недоверчиво. Жаль, ибо практическая польза от предзнания велика. Поглядите теперь сквозь двор на противоположное крыло здания. Второй этаж. Девятое окно слева. Это ваш гонитель К***. Согласитесь, что вообще-то он добрый человек, только излишне самолюбивый и, как следствие, -- обидчивый. У него не очень много ума, он не очень сладострастен, не очень красноречив. Имя таким, как он, -- легион. Не обращайте на него внимания: он слишком жалок. Видите, с какой бережливостью он сцепляет с своих колен чертиков? Чему сие свидетельство? Тому, что завтра утром у него будет болеть голова, и когда он найдет прицепленную к своей спине бранную записку, кого станет винить? И хотя не вы напишете на лоскуте бумаги бранное слово, а С-в, не вы, а С-в будет пришпиливать этот лоскут к его мундиру, он обвинит именно вас, только что вернувшегося из-под ареста, потому что на вас покажет ему С-в. Упредите их обоих! Сами покажите К*** на С-ва. Это будет лишь справедливо, чувство чести вашей не должно пострадать, ибо вы будете делать поступок, исправляющий нрав С-ва. Его приведут сюда, в эту комнату, и он впервые в жизни задумается над тем, сколь много зла на земле, и впервые догадается, что источником одного из зол был сам. А великая вещь -- обвинить себя самого! Это первый шаг к избавлению от порока! Таким образом, одним разом вы совершите два добрых дела: во-первых, не допустите К*** до неправедного гнева, во-вторых, послужите началу исправления С-ва. А вы еще сомневаетесь в практической пользе предзнания! Но это все частные случаи ежедневного нашего существования, в них ваша редкая способность будет оказывать лишь мелкие услуги. Есть дела важнее. Возьмем, к примеру, свежий исторический случай: Наполеон после Бородинского сражения. Разве можно было оставаться в Москве? Надо было догнать армию Кутузова, надо было захватить самого Кутузова в плен! Это очень просто! Вот посмотрите, отсюда как раз весьма хорошо видно... Но, кажется, я принуждаю вас излишне волноваться. Не смотрите так опасливо. Я говорю все в пределах здравого смысла. -- Г-н Дестинье замолчал, как бы потеряв нить своих рассуждений. -- Впрочем, что толковать! -- сказал он, слегка потерев лоб. Очевидно, он устал от долгой речи. -- Все знать, все чувствовать, все видеть, и видеть издалека -- это ли не блаженство? Иметь ум обширнее государственного и проницать скрытое за миром явлений -- не о том ли хлопочет человек? Вы здесь, среди них всех, -г-н Дестинье сделал рукой полукруг, заключив в него всех спящих воспитанников, -- вы выше всех душой, я давно наблюдал за вами. Поприще вам открыто великое, от вас зависит сделать выбор. Я полагаю, что если бы вы избрали карьеру, подобную той, какова была у вашего папеньки, то, разумеется, превзошли бы его не только чином, но и заслугами пред отечеством. Скажем, стали бы нашим российским Бонапартом -- без святой Елены, разумеется. Суворовым бы новым стали! Румянцевым!..
      -- Вы, monsieur, изумляете меня. Вы говорите обо всем так, будто мир пребывает под вашим управлением, а вы распределяете каждому по способностям. Я всегда предпочитал здравый смысл и потому не могу понять ваших намеков. Что вы всем этим хотели сказать?
      -- То, что сказал, сударь, -- как бы огорчившись, отвечал г-н Дестинье. -- Я раскрыл пред вашим мысленным взором пространства, показав, что не существует невидимых вещей, что нет такой шкатулки, куда можно спрятать тайну. Я предложил вам усовершенствовать ваш дар и выбрать поприще. Вот все, что я хотел сказать. В мои задачи воспитателя юношества входит изъяснить каждому его истинное предназначение. У многих выбор ограничен; им я не могу предложить ничего, кроме генеральских эполет или какой-нибудь премиленькой и долго не стареющей дочки московского бригадира в спутницы жизни. Вам от природы даровано более, чем вы явили доселе. Важно выбрать, не ошибившись. Ибо если вы поставите пред собою цель быть просто добрым семьянином и поселиться в домике низком где-нибудь на болоте, чтобы с верной подругой, которая принесет вам детей мал мала меньше, коротать свои дни, -- в таком случае я скажу: то будет роковая ошибка. Вы не для того созданы, и посему станете до смерти роптать. Но будет уж поздно. Жена -не рукавица, дети -- не перчатки. Так и потонете в своем болоте, как кулик. Простите, что несколько возвысил голос, но, право, досадно видеть блестящие дарования в столь тесной оболочке. Расскажите мне, что у вас на душе, и выберите, выберите, пока не поздно! Оба помолчали немного времени.
      -- Хорошо! Предположим, хотя это, разумеется, не более чем предположение и близко к ночному бреду -- ибо время уже позднее, глаза мои слипаются (он лгал: сердце его колотилось, а глаза видели, как днем) и я хочу спать. Предположим, я соглашусь с одним из ваших советов и выберу для себя нечто. Разве от этого что-то изменится? Приблизится срок выхода из корпуса? Меня перестанут штрафовать? И кто мне обещает, что вы не во зло используете мою исповедь, если я скажу вам о своих мечтах?
      -- Разумеется, внешне ничего не изменится, и смешно было бы думать, что в мгновение ока вы завоюете Грузию или воссоедините с нашей империей три-четыре сопредельных государства. Но вы избегнете душевных страданий, вы будете счастливы, сохраня ум и волю. Вы сможете предвидеть то, что, избери вы ложную дорогу, никогда бы не сумели предугадать.
      -- Хорошо! Хотя это и напоминает игру в загаданное желание... Я выбрал. Прямо сейчас, сию секунду. Что дальше?
      -- Как что? Скажите мне, и я укажу вам кратчайший путь к цели.
      -- Хорошо! Я хочу быть... ну, к примеру, сочинителем, стихотворцем... И что же?..
      -- Гм!.. Это не лучший ваш выбор. Я полагаю, что поэтический ваш талант весьма умеренный. Но если вы всерьез выбираете именно этот путь, я искренне рад -- это значительно прекраснее жизни болотного помещика. Что ж, в ближайшие дни я продумаю систему упражнений, чтобы к концу месяца вы могли сочинять не хуже, скажем, Жуковского, а к лету, я полагаю, ваши стихи будут опубликованы в двух-трех журналах и замечены критиками. Через год у вас будет всероссийская слава. Хорошо! -- Г-н Дестинье достал из кармана небольшую тетрадь и, поймав настороженный взгляд, несколько смущенно добавил: -- Это мой кондуит. Не гневайтесь, обязанности воспитателя всегда связаны с бумажными делами. Ах! если б вы знали, сколько рапортов приходится писать!.. Будьте столь любезны, вот здесь, напротив своей фамилии укажите своим почерком свой выбор и сделайте роспись. -- Г-н Дестинье протянул карандаш. -- Зачем вы отодвигаетесь, будто я вам предложил составить математическую формулу? Вы не уверены в моей искренности? Прочь сомнения! Клятвенно обещаю, что как только вас снова посадят в холодную, я принесу полную систему упражнений. Итак, смелее, г-н сочинитель! Но я думаю, не надо ограничивать себя одной областью поэзии? Не пишите: стихотворец, а то вдруг вы не сумеете из-за этого хорошо сочинять в прозе? Напишите менее определенно, так сказать, в общем и целом, чтобы, -- г-н Дестинье улыбнулся, -- как говорит адмирал Шишков, всем и каждому было понятно. Напишите просто: автор. Ну, что ж вы медлите? -- Г-н Дестинье еще раз протянул карандаш и подал кондуит.
      Он взял то и другое, подумал мгновение и крупными печатными буквами написал на пустом листе свою фамилию и имя.
      -- Вот, -- возвратил он кондуит.
      Г-н Дестинье прочитал и нахмурился.
      -- Зачем вы написали это, вместо того, что собирались?
      -- Я сделал свой выбор. Я буду тем, что написал.
      Г-н Дестинье хотел, видимо, сказать что-то еще, но остановил себя, затем покачал кондуит в ладонях, как бы размышляя, как ему поступить, затем закрыл его, усмехнулся, уложил медленно в карман и встал со стула.
      -- Что ж! Хорошо, что вы не написали: болотный помещик. Истинно, здравый смысл -- это единственное, чего у вас, юноша, нет. Вы не желаете ценить заботу, которую проявляет о вас высшее начальство. Когда нибудь вы раскаетесь. Карандашик, кстати, будьте любезны вернуть. Если вы принимаете мои услуги только наполовину и желаете пребывать в некоей оригинальной неопределенности, мое прямое участие вам не нужно. Оставайтесь в той же неопределенности. Прощайте.
      И он ушел, окончив свою смутную речь. А Евстафий Евстафьев, едва г-н Дестинье вышел, вскочил и, заперев дверь, отправился, прихрамывая, провожать того по коридору.
      * * *
      Куда как чуден создан свет! Кто не встречался в своей жизни с призраками, привидениями, духами? Появления их хотя и похожи, ибо все эти существа одноприродны в своей иноматериальности, но всегда неожиданны, сколь бы вы ни вожделели встретиться с призраком. Обличия ж их... Но об их обличиях существует обширная литература: 1
      "Две белоснежные, мягкие, неописуемо прекрасные руки обвились вокруг моей шеи...
      -- Любимый мой, хочешь ли ты быть превыше всех созданий, подчинить себе, вместе со мной, людей, стихии, всю природу?.. О, ты будешь безмерно счастлив, стоит только пожелать... Скажи мне, наконец, если можешь, но с той же нежностью, какую я испытываю к тебе: Мой дорогой Вельзевул, я боготворю тебя...
      Не успел я опомниться от этой странной речи, как рядом со мной раздался резкий свист... Я бросил взгляд на постель рядом с собой. Но что я увидел вместо прелестного личика? О, небо! отвратительную голову верблюда... Безобразный призрак разинул пасть и голосом, столь же отвратительным, как и его внешность, произнес: Che vuoi ?" *
      * Что тебе надобно? Чего ты хочешь? (ит.).
      2
      "Покой его наполнился странным жалобным свистом. Антонио поднял глаза... Легкий прозрачный дух стоял перед ним, вперив на него тусклые, но пронзительные свои очи.
      -- Чего ты хочешь? -- сказал он ему голосом тихим и тонким, но от которого кровь застыла в его сердце и волосы стали у него дыбом..."
      * * *
      Довольно и этих двух выписок из жизни двух совсем незнакомых друг с другом благородных испанцев, чтобы вспомнить, с каким вечным притязанием на нашу душу является та сила, что вечно алчет зла, но, по ее словам, всегда свершает благо. Конечно, в наших северных краях сила эта предстает пред нами куда более прозаическим способом, чем под небом Испании. Такова природа. Климат накладывает свой отпечаток не только на внешность людей.
      Конечно, не всякому сила эта себя предложит, а только тому, на ком от рождения в закоцитных ведомостях уже проставлена печать годности для эксперимента. Одному Богу ведомо, кто истинно счастлив -- тот, кто родился без этого тавра отторженности от рода и может жить, как все, или тот, кто клеймен своим избранничеством от зачатия. Чувствовать счастье и свободу Бог позволяет всякому, но понимать свободу и счастье -- только отверженному от рода. И вообще, Творец допускает много такого, чему мог бы не попустительствовать. Самое же страшное, что Он допускает, -- творчество человека, ибо человек, пораженный творческим недугом, но не обладающий полномочиями Бога, неизбежно станет на путь скорейшего самоуничтожения, предстающего перед ним всегда в виде некоего самостоятельного свершения. Тут-то и вторгается в него часть той силы, благодаря которой разум его проясняется холодным, ярче дневного, светом творчества, а из рук его исходят творения, сияющие мерной красотой.
      За такую красоту платят без торга, и жизнь земного творца, которому служит эта пришедшая в него сила, жизнь его и есть единственная плата. Верховный Творец потому, наверное, и допускает существование творцов из людского стада, что не их Он ждет к себе, что не Ему их лицезреть у Себя и что души их, отданные по договору в залог мирового равновесия, оказываются, в конце концов, в том небытии за миром явлений, где их НЕ ЖДЕТ НИЧЕГО и где им уготована самая дикая для них мука -- отсутствие материала для творчества.
      Им, этим отверженным, натурально, мечтается удрать от жребия, выпавшего на них; они, может быть, даже готовы отказаться от своего особого пути; они даже могут считать себя такими же, как все, да и сама их судьба может складываться, как у всех. И все же, даже дав тягу куда-нибудь вбок, вглубь, вдаль, спрятавшись под кров отчего дома, в круг семьи, в родовое болото, они не могут ощутить себя до конца в безопасности, ибо, как ни отказывайся они от лишнего знания, от собственной мысли, от самих себя, в конечном счете сила, некогда влитая в них, не даст им ни покоя, ни забвения. Их идиллия все равно будет источена мыслью, от которой не спрятать юношеского договора, пусть в насмешку сделанного, но сделанного.
      А о том, сколько им жить, они и так, без нас с вами, знают.
      * * *
      Но не в конце апреля развлекать себя предчувствиями. Весна! весна! как высоко На крыльях ветерка, Ласкаясь к солнечным лучам, Летают облака. Шумят ручьи! блестят ручьи! Взревев, река несет На торжествующем хребте Поднятый ею лед.
      Нева очистилась от льда еще во второй половине марта. На Пасху весь Петербург гулял в сертуках, фраках и легких платьях. И хотя еще предстоял холодный июнь, что в сравнении с ним один час жаркого весеннего заката?
      Давно освободились от снега и тамбовские поля; зеленеющая степь блещет под полуденным солнцем; оратай, склонившись над сохой, возделывает поле. Небо... Нега... Тепло...
      Александра Федоровна Боратынская в хлопотах -- она отправляет старшую дочь, двадцатилетнюю Софи, в дальний путь: через Москву в Петербург. Все приготовлено к отъезду; день отправления назначен. Софи, забыв болезни, радуется как ребенок, и сердце ее трепещет: далее Москвы она не бывала нигде никогда.
      В конце апреля или начале мая Софи вместе с тетушкой усаживаются, наверное, в тот берлин, в каком еще Александра Федоровна с Аврамом Андреевичем ездили в Петербург. Младшие сестры, старый Жьячинто и остающаяся в Маре другая тетушка машут платками. Дворня высыпала за ворота. Александра Федоровна, может быть, провожает их до Тамбова.
      В Петербурге их ждет Евгений, а Петр Андреевич хлопочет о том, чтобы комнаты в его доме были отделаны к их приезду. Журнал Софи Письма русской путешественницы
      Мая 30.
      Вот уже три дня мы в Петербурге, любезная маменька. Брата я застала здоровым. Вы не можете вообразить нашей радости, давно я не чувствовала ничего подобного. Если бы вы видели его восторги и удивление; он просто не верил своим глазам. Он совершенно здоров и телом, и душою; очень похорошел, прекрасно выглядит, и то же, все то же сердце, которое живет только надеждой видеть вас; его любовь к вам неизъяснима: ему мнится видеть во мне часть вас самой. -- Он в самом деле поменял квартиру; когда мы наконец ее нашли, то застали там порядок и чистоту, меня изумившие; он живет вместе с бароном Дельвигом; нам пришлось ночевать у них, ибо было очень поздно, а его друг уехал в гости на всю ночь. -- Утром мы послали сказать дядюшке * о нашем приезде, и он вскоре появился; он принял нас совсем как отец, как нежнейший отец; если бы вы знали, как он любит брата, как он любит нас всех; я открыла в нем глубокую чувствительность; за всю жизнь я не видела такой радости. Он не пожелал и слышать о том, чтобы мы искали квартиру, и почти похитил нас, чтобы устроить на своей даче -- в местечке истинно очаровательном.