Капитан ФСК Сергей Андронников размышлял.
      Невесело ему было в этот солнечный летний день; неуютно он чувствовал себя в просторном освежаемом кондиционером кабинете.
      Хотя вроде бы причин для невеселых раздумий не было: операция прошла успешно, Гамаюн корпит над отчетом, работы на сегодня больше не предвидится, можно допивать чай и собираться домой.
      Однако причина такая имелась. Смутное беспокойство, задевшее капитана Андронникова утром, когда они брали «пострела» (как точно его охарактеризовал Гамаюн), находчиво переменившего облик под курсанта пехотного училища, не оставляло и теперь, по прошествии семи часов с того момента, когда на запястьях «пострела» замкнулись браслеты наручников.
      Он, капитан Андронников, опытный сотрудник госбезопасности со стажем работы в одиннадцать лет, упустил сегодня нечто очень важное. Чутье подсказывало капитану, что это может стоить ему карьеры. Для многих в ФСК в нынешние времена слово «карьера» было пустым звуком, хорошо если не ругательством, но только не для Андронникова. Он относил себя к старой генерации сотрудников и здраво полагал, что при любой власти тайная полиция будет нужна, и чем выше должность ты в этой самой полиции занимаешь, тем больше тебе будет всяческих благ и привилегий. А сегодня карьера капитана Андронникова оказалась под угрозой.
      Он размышлял.
      Сработали мы все правильно, думал он. Уж получше, чем предыдущая команда. Быстро, четко, без пальбы. «Пострел» и не пикнул. Но ТАКСИСТ. Почему он остановился? Он не должен был останавливаться. Глаз у настоящего таксиста наметан, логика настоящего таксиста проста: курсант, в форме, у такого денег — кот наплакал, не хватит оплатить и первые сто метров; и наоборот: женщина с сумкой, явно куда-то торопится, готова, и главное — СПОСОБНА заплатить и переплатить. Рациональнее взять ее.
      Можно допустить, конечно, что таксист был первоначально не в «настроении», а потом настроение у него появилось. Можно допустить… Но допущение это повисает в воздухе, ты не находишь, Сергей?
      Ты упустил таксиста. Тебе нужно было его проверить. Перестраховка, но зато не болела бы теперь голова. А ты его в горячке упустил. «Спасибо» тебе за это никто не скажет. И размахивание кулаками после драки у нас тоже не поощряется. Так стоит ли сознаваться в ошибке? Стоит ли, а?
      Сознаваться в допущенном промахе капитану ФСК Андронникову не хотелось. А хотелось ему поехать домой, поужинать, лечь спать и забыть навсегда и про «пострела», и про подозрительного таксиста.
      Вошел, улыбаясь, Гамаюн.
      — Что приуныл? — осведомился он у Андронникова.
      — Отчет написал? — не поддержал жизнерадостный тон своего напарника Андронников.
      — Написал, однако, — небрежно отмахнулся Гамаюн. — Ты домой, кстати, сегодня собираешься?
      — Послушай, Максим, — обратился к нему Андронников, — ты таксиста того помнишь?
      Стоит ли сознаваться?..
      — Какого таксиста? — Гамаюн явно не понимал о чем идет речь. — Послушай лучше, какую историю сейчас в курилке Валентин из четвертой рассказал.
      — Какую историю? — Андронников словно очнулся.
      — Поучительную, однако, историю, — заявил Гамаюн, присаживаясь на краешек стола и в предвкушении удовольствия.
      Вообще-то, в органах госбезопасности формально (многочисленными инструкциями и циркулярами, спускаемыми сверху) было запрещено обмениваться оперативной информацией с коллегами из соседних отделов и групп, но, как всегда это случается, на низшем уровне служебной иерархии формальные распоряжения понимались по-своему и не могли удержать того или иного конкретного сотрудника от соблазна рассказать коллегам какую-нибудь свежую байку из своей насыщенной приключениями жизни.
      — Так вот, — начал рассказ Гамаюн. — Брали они сегодня одного «защитника окружающей среды», — так на жаргоне Большого Дома иногда называли дельцов от наркомафии. — Все там было честь по чести: охрана, стволы — целый арсенал. Но самое печальное, никто «защитника» в лицо не знал. Даже примет у ребят на руках не было. Решили тогда: плевать, без примет разберемся, кто — босс, кто — охрана. И выдали по полной программе. Повязали всех в минуту. Только один успел как-то вывернуться. Смотрят: волокет какого-то интеллигента, в штаны наложившего, пушка — у виска; сейчас, говорит, шлепну, он — мой заложник.
      Ребята, однако, не растерялись, не выпустили его. Взяли на прием, скрутили. Заложник, живой-здоровехонький, сразу пустился в благодарности. Спасибо, мол, бойцам «Альфы» за их благородный труд. Если бы не вы и так далее. И собрался сделать ручкой. Соображаешь? И ушел бы, да только Валентин вовремя вспомнил: ребята, а где «защитник» — то? Предъявите удостоверение личности, гражданин!
      И оказалось, интеллигент этот никакой не заложник, а самый что ни на есть босс! Пострелы они стали, однако. Ну, как тебе такая история?
      Гамаюн выжидательно уставился на Андронникова.
      — Не смешно, — заявил Андронников хмуро.
      Ему действительно было не до смеха. История, рассказанная Гамаюном со слов неизвестного капитану «Валентина», как специально, наглядной иллюстрацией подтверждала его худшие опасения. Сегодня другая группа могла упустить «заложника», но не упустила. Сегодня он мог не упустить «таксиста», но упустил. И кто теперь скажет, что это был за таксист, да и таксист ли?
      Гамаюн обиделся:
      — Как знаешь, однако.
      Он встал.
      — Так ты домой собираешься?
      Андронников думал. Он думал о том, что можно, конечно, промолчать, не признаться в промахе: вон Гамаюн и думать забыл об этом таксисте, хотя сам же давал ему прикуривать — и ты можешь сказать, если спросят: «Не помню такого, не было такого.» Но не станет ли такая отговорка в будущем последней каплей, после которой тебя просто вышвырнут с треском за дверь? И если не признаться, поехать сейчас домой — а как хочется, блин! — сумеешь ли ты спокойно уснуть?
      — Собираешься или нет?
      — Нет, — твердо сказал Андронников. — Не собираюсь. А ты можешь уматывать. Я тебя отпускаю.
      — Ха! — счел нужным продемонстрировать свою независимость Гамаюн. — Нашелся тут один такой, однако…
      Он стал собираться, а капитан Андронников извлек из стола чистый лист бумаги, подумал еще, обкусывая колпачок авторучки, потом аккуратно вывел: «Полковнику Усманову П.М. РАПОРТ.»

      За час они нагнали в район Нарвской площади такое количество своих сотрудников, что мне подумалось, и других-то жителей в городе нет.
      Я, Марина и наш неистовый капитан наблюдали за развертыванием штурмовых колонн ФСК с безопасного расстояния из квартиры дома напротив, хозяева которой без особого энтузиазма, но все-таки уступили настойчивой просьбе Сифорова, весомо подкрепленной видом полураскрытого служебного удостоверения в его руке.
      Из окон этой квартиры вход в «подвал-арсенал» был, как на ладони: жестяной козырек-навес, ступеньки вниз, мощная стальная дверь с встроенным глазком. В наши безусловно прогрессивные времена в девяти случаях из десяти возможных за подобного вида дверьми находится или офис какой-нибудь фирмы из доморощенных да новоявленных, или склад фирмы из доморощенных да новоявленных же. И сомневаться не приходится, что первым, кого встретишь, постучавшись в эту дверь, будет суровый охранник, обремененный бицепсами-трицепсами и без малейшего оттенка мысли на звероподобном лице. Либо даже несколько охранников.
      Пока я не без интереса изучал поле предстоящего боя, Сифоров что-то нашептывал в «уоки-токи»: видно, совещался с начальством.
      Я подумал, что, наверное, мои новые соратники по борьбе с Геростратом поспешили. Ведь по всем существующим законам жанра им следовало бы недельку «попасти» подвал, выявить всех входящих и выходящих, а уж потом накрыть их всех скопом и сразу. Впрочем, и принятую тактику понять можно: Сифорову и компании совсем не улыбалось затягивать игру против такого ловкача, как Герострат, а был шанс взять его нахрапом: быстро, решительно, в духе блиц-крига. Так что и против разработанной ими на сегодня тактики у меня бы серьезных возражений не нашлось.
      Я перевел взгляд на Марину. Она, покусывая губу, с неменьшим интересом наблюдала за перемещениями российских ниндзя. И правда, посмотреть было на что.
      Во двор здесь имелось два входа-выхода; их, не привлекая внимания, с интервалом в пять минут блокировали ничем не приметными легковушками: москвич и жигуленок, поставленные таким образом, чтобы ни у кого не возникло и мысли, будто поставлены они здесь с некоей определенной целью, но в то же время и так, чтобы водитель и пассажиры имели возможность контролировать всех, проходящих со двора и во двор, и в случае необходимости могли перекрыть входы-выходы одним нажатием на педаль.
      Непосредственно на территорию двора загнали два мебельных фургона. Очень находчиво, к месту: здесь в соседнем доме имелся еще один подвал, принадлежащий мебельному магазину, и хмурые дяди в синих рабочих халатах споро принялись разгружать фургоны, вынося, покряхтывая от натуги, огромные — в стружке — ящики в таких количествах, что и представить себе было затруднительно, как еще там, в этих фургонах сумели разместиться двенадцать бойцов из подразделения «Альфа» в полной боевой экипировке — группа захвата.
      Кроме того, минут за пятнадцать до начала операции территорию двора непринужденно очистили от посторонних. Теперь все эти прогуливающиеся парочки и веселые ребята, шумно распивающие ящик бутылочного пива в дворовом скверике, являлись никем иным, как сотрудниками ФСК из группы поддержки.
      «Никаких посторонних, никаких лишних свидетелей, никаких случайностей при проведении операций — основа работы контрразведки,» — вещал по дороге сюда Сифоров и был, безусловно, прав. Ну зачем нам, в самом деле, лишние свидетели, не говоря уже о случайностях? И случайностей не было: мебель выгружали, веселые ребята вливали, похохатывая, в себя пиво, парочки прогуливались. И только очень внимательный опытный, если угодно, глаз заметил бы, что вся деятельность во дворе подчинена некоей связующей, направляющей воле, а все как будто бы случайные перемещения имеют общий вектор направленности. В сторону подвала с металлической дверью.
      Помимо этой деятельности, которую мы имели возможность наблюдать, вокруг двора, по словам Сифорова, велась не менее интенсивная подготовка. Группы поддержки занимали чердаки и парадные; где-то снайперы, уткнувшись в мягкие нарамники оптических прицелов, изучали через них песчинки на асфальте двора; откуда-то с немыслимых высот: над двором пару раз, отсвечивая стеклами кабины на солнце, пролетел небольшой вертолет — оценивало качество работ неведомое мне начальство.
      Отлаженный, совершенный в своем роде механизм был приведен в действие, и остановить его теперь мог только грозный начальственный окрик, которого, конечно же, ждать не приходилось.
      В общем, все шло по маслу, и я скоро заскучал. И даже нервное возбуждение, вызванное первыми моментами нашего пребывания на арене предстоящих боевых действий и мыслью о том, что вот, может быть, здесь где-то рядом прячется Герострат, прошло, уступив место ленивому зуду: ну когда же наконец, когда?
      — Начинается, — сообщил Сифоров, и я вздрогнул, хотя давно ожидал этой короткой реплики.
      Марина порывисто прильнула к окну. Я тоже не удержался, с излишней поспешностью занял свое место.
      Действительно, началось.
      Хмурые дяди завершили разгрузку фургонов, и водители, разворачивая, синхронно подали свои машины назад. С таким расчетом, чтобы дверцы оказались как раз напротив «подвала-арсенала».
      Веселые ребята сейчас же прекратили гогот; пустые бутылки полетели в сторону. А тем временем из фургона начали выпрыгивать бойцы «Альфы». Один из них, не медля, махнул вниз под козырек и, установив некий прямоугольный предмет под замком двери, стремительно выметнулся обратно. Через секунду дверь с грохотом вылетела, и под вой сигнализации группа захвата устремилась вперед.
      Мы сразу услышали выстрелы, и хотя были они приглушены расстоянием и окнами квартиры, все равно мне этот звук трудно было с каким-нибудь другим спутать. На взрыв и выстрелы в окна повысовывались местные жители — так же знакомая ситуации: город непуганных идиотов — в «горячей точке» подобного не заметишь; там все упадут на пол, прикрывая телом детей.
      Стрельба утихла. В проеме, там, где была раньше дверь, ведущая в подвал, я увидел, появились двое: бойцы «Альфы», один придерживал другого, и тот второй был без шлема, и кровь заливала ему лицо.
      Веселые ребята из группы поддержки сорвались с мест, поспешили на помощь с прытью молодых жеребцов. Парочки остались в резерве.
      Сигнализация продолжала завывать, потом в какой-то момент, когда раненного бойца несли под руки через двор к возникшей, словно по приглашению, машине скорой помощи, затихла на полувзвое.
      Транспорта во дворе заметно прибавилось. Помимо легковушек, перекрывающих входы-выходы, мебельных фургонов и микроавтобуса неотложки появились черная волга и фургон с зарешеченными окошками, сразу напомнивший мне «хмелеуборочную» модификацию ЗИЛА, — современная версия «воронка», надо полагать. Из волги выбрался высокий сухой старик, встал, опираясь на трость; к нему бросились рапортовать командиры групп. Видимо, операция завершилась успешно, потому что Сифоров, прислушивавшийся к переговорам по «уоки-токи», кивнул, сложил приемопередатчик и поднялся.
      — Не желаете взглянуть на действо поближе? — обратился он к нам.
      — Все уже закончилось? — Марина казалась сильно разочарованной.
      — Все только начинается, — весело отвечал Сифоров.
      Марина взглянула на часы.
      — Две с половиной минуты, — подсказал Сифоров. — Без сомнения, не лучший результат.
      Мы покинули квартиру, вышли во двор. Сифоров подвел нас к старику с тростью. В тот момент ему рапортовал командир группы поддержки, один из «веселых ребят»….
      — В группе потерь нет, — закончил он свой рапорт.
      — Прекрасно, — одобрил старик высоким блеющим голосом: редкий случай, когда действительный тембр голоса совпал с тем, какой я ожидал от него услышать по ассоциации с внешним видом.
      Потом, отпустив кивком представителя группы поддержки, он повернулся к нам и снова кивнул, разрешающе, теперь уже Сифорову.
      — Разрешите представить вам, товарищ полковник. Наши консультанты по прикладной психотронике: Марина Кэйбот и Борис Орлов.
      — Знаю, знаю, наслышан, — проблеял полковник. — Моя фамилия Усманов. Очень рад увидеть вас воочию, — он шагнул к нам, неловко поклонившись, поцеловал Марине ручку, от меня отделался легким рукопожатием.
      — Как там поживают у вас, в Америке? — спросил он у Марины.
      — Не жалуемся, — улыбнулась Марина.
      — Да-да, — покивал Усманов. — Вам грех жаловаться. А вот у нас, — он сделал неопределенный жест рукой в сторону зияющего проема, — такие проблемы. Кстати, капитан, — он посмотрел на Сифорова, — теперь, как мне кажется, самое время воспользоваться способностями и опытом наших уважаемых консультантов. Есть мнение, что им небезынтересно будет взглянуть на этот арсенал.
      — Разрешите сопроводить? — Сифоров вытянулся.
      — Действуйте, капитан, — махнул рукой полковник, фразой этой своей и общей манерой держаться сразу напомнив мне другого полковника — ВВС США из фильма о Джеймсе Бонде.
      Любопытно, видела ли этот фильм Марина? Хотя, наверное, сотрудникам спецслужб неинтересны подобные фильмы, рассчитанные на потребности среднего обывателя.
      Мне они тоже определенное время претили. Где-то в период сразу после демобилизации; после НАСТОЯЩЕЙ крови вид «вишневого сока» раздражает. Любая режиссерская или сценарная находка в этом плане априорно представляется глупой, бездарной, стократно пошлой. Да и сами по себе, если уж быть до конца откровенным, все эти американские кинобоевики в большой степени данному восприятию способствуют.
      Я все еще обдумывал так вот внезапно пришедшую на ум тему, а мы уже все вместе под пристальным взглядом Усманова подошли к спуску лестницы, ведущей в подвал.
      Взрыв, как и следовало ожидать, выбил не только дверь, но и часть косяка: в тех местах, где она была насажена на мощные петли, и со стороны врезного замка, искрошенного теперь в пыль.
      Там образовались большие выбоины, и осколками кирпича было усеяно все вокруг. Среди осколков на ступеньках лестницы я увидел размазанные не успевшие засохнуть пятна крови: парню из «Альфы» все-таки сильно досталось.
      Сифоров, не снижая темпа, нырнул в проем. Мы с Мариной последовали за ним. Там еще были ступеньки — я насчитал девять — и оказались в неширокой прихожей, откуда вышли в чистое и просторное помещение подвала.
      Здесь под потолком были подвешены лампы дневного света, и вообще было сухо и тепло. Вдоль стен стояли массивные металлические стеллажи, на которых и располагалось весь оружейный запас арсенала. Знакомые мне пистолеты-пулеметы Стечкина с укороченным стволом, скорострельные карабины, гранатометы, автоматы Калашникова самых разных модификаций. Я, зачарованный, прошелся вдоль стеллажей, приглядываясь к оружию. Так и есть, ни намека на заводские клейма — оружие, изготовленное для Своры по спецзаказу. Новенькое, тщательно смазанное и пристрелянное. Оружие, по которому ничего нельзя выяснить о его владельце.
      В подвале остро пахло порохом, и висела в воздухе хорошо знакомая тем, кто много занимается в тирах, сизая дымка. Кроме нас здесь находились семеро бойцов из «Альфы», трое «веселых ребят» и пятерка новоявленных пленников: четверо из них, широко расставив ноги и упираясь ладонями в бетон, стояли с низко опущенными головами вдоль стены под присмотром «Альфы»; пятый лежал, распростершись на полу, и рабочая спецовка цвета хаки на нем была изодрана пулями и намокла от крови.
      Над этим последним склонился врач и топтался рядом «веселый ребятенок» с легко угадываемым намерением обыскать неподвижное тело. Марина взглянула в ту сторону и отвернулась.
      Я последовал ее примеру.
      — Без сомнения, не лучший результат, — вполголоса сквозь зубы повторил Сифоров сказанную ранее фразу.
      — Мы будем заниматься делом? — с легким раздражением осведомилась Марина.
      — Конечно, — Сифоров кивнул. — Я попросил бы вас, Марина, и вас, Борис, осмотреть это помещение. Быть может, вы сумеете увидеть нечто такое, чему мы по незнанию не сумеем придать должного значения. И очень прошу вас, доверяйте себе. Обращайте внимание на любую мелочь, хоть чем-то вам знакомую деталь.
      — Оружие.
      — Что вы сказали?
      — Оружие, — повторил я. — В мае мне с похожим приходилось иметь дело.
      Тут я сообразил, что упоминание этого оружия в связи с майскими событиями у Сифорова вызовут ассоциации несколько иного рода, нежели у меня: например, те ощущения, которые он испытывал, когда я размахивал взведенным и снятым с предохранителя стечкиным у него перед носом, грозясь пустить пистолет в ход. Но Сифоров, даже если именно такие ассоциации пришли ему в голову, никак этого не выказал, а лишь с одобрением кивнул:
      — Очень хорошо. Продолжайте в том же духе, Борис Анатольевич.
      — Когда начнем допрашивать пленных? — напомнила о себе Марина.
      — Успеется, — нехорошо ухмыльнулся Сифоров. — Теперь у нас в руках целый клубок нитей. Можно дергать за любую — не ошибешься.
      Дальнейшее развитие событий показало, что клубок гораздо больше, чем он мог себе вообразить. Настолько больше, что его не всегда сумеешь удержать в руках.
      Едва Сифоров успел закончить фразу, по двору, дому и подвалу, в котором мы находились, был нанесен первый психотронный удар.
      Меня он достал по затылку. От резкой боли, ворвавшейся в голову и моментальной судорогой прошившей тело, я рухнул сначала на колени, а потом, извиваясь, схватившись в помрачении руками за виски, — лицом в пол. На секунду боль схлынула. Я успел с всхлипом выдохнуть, но тут же последовал второй удар; вгрызаясь, выматывая тело и душу боль вернулась и теперь не прекращалась ни на мгновение.
      Я лежал на полу, щекой на холодном кафеле под белым люминесцентным светом, а рядом, в поле моего зрения, корчился Сифоров, бился головой, выкрикивая бессвязно ругательства, и где-то чуть дальше хрипели то ли бойцы из «Альфы», то ли пленные.
      Тогда я и представить себе не мог, даже если был на это способен, что точно так же сейчас хрипят и корчатся все сотрудники ФСК во дворе плюс все без исключения жители трех окрестных домов. И даже кошки, коих целый питомник развелось в закутке двора у мусорных баков, вдруг разразились дикими воплями и бросились друг на друга, разрывая в кровавые клочья от бессмысленной неудержимой злобы. Но даже если бы и представил себе, даже если бы увидел все это, то вряд ли придал бы этому хоть какое-то значение: слишком был занят собственными проблемами, собственной болью.
      Боль не была чем-то равномерным, постоянно действующим, как, например, ноющая боль зуба, к которой, безусловно, нельзя привыкнуть, но которая отличается обычно постоянством амплитуды во времени, — эта боль изменялась, то дергая и скручивая конечности, то волнами жара прокатываясь по телу, то заслоняя собой окружающий мир настолько, что я переставал воспринимать реальность, и сил хватало лишь на то, чтобы сплевывать наполняющую рот горькую слюну.
      Сифоров утверждал потом, будто с момента первого удара до появления людей в шлемах прошло не более трех минут. Восприятие времени субъективно — еще одна истина из разряда банальных, но только теперь я понимаю, что на самом деле она означает. Три минуты превратились для меня в тридцать три вечности, и каждая из этих вечностей была переполнена невыносимой болью. Такого со мной не случалось и под пулями сепаратистов.
      Но три минуты эти в конце концов прошли, и в подвале появились люди в мешковатых комбинезонах защитного цвета и больших черных шлемах, схожих с мотоциклетными, на головах. И боль чуть отпустила, стала ровнее, переносимее. Так что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать от этого лучше я не стал, но восприятие действительности частично восстановилось.
      Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим. Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов. Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц под ними видно не было.
      Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно; создавалось впечатление, что они подготовлены и знают, чего им ожидать в подвале.
      Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли, оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности, затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо мной.
      Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову в шлеме, наклоняется ко мне и долго — еще одну вечность — вглядывается сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать, что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это и раздвоение личности здесь действительно имеет место.