DragonLance / Сага о копье - Час близнецов

***

      Крисании тоже спалось тревожно. Как и Рейстлин, она чувствовала приближение богов, но отчетливее всего ощущала присутствие Светоносного Паладайна. Его гнев был силен, но вместе с тем Крисания чувствовала такую глубокую печаль божества, что ей было очень нелегко перенести ее. Ощущение личной вины переполнило все ее существо, и она бросилась бежать, лишь бы не видеть перед собой чудесного лика Паладайна, искаженного великой скорбью. Она все бежала и бежала, и слезы застилали ей глаза. Внезапно земля ушла из-под ног жрицы, и Крисания упала в пустоту. Сердце ее едва не разорвалось от страха, но в этот момент чьи-то сильные руки подхватили жрицу, и она самозабвенно прижалась к черному бархату накидки, чувствуя под нею сильное, горячее тело.
      Чуткие пальцы гладили ее по голове, даря отрадное утешение, а когда она заглянула в лицо своего спасителя…
      Раскатистые удары колоколов разорвали сонную тишину Храма, и Крисания, вздрогнув, села на постели. Потом она вспомнила лицо, явившееся ей во сне, вспомнила тепло и спокойствие, которое на краткий миг подарили ей объятия мага, и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

***

      Тассельхоф, продрав утром глаза, поначалу был изрядно разочарован. Он помнил, как Рейстлин говорил Крисании, что в первый день праздников в Истаре начнут происходить ужасные вещи. Однако, оглядевшись вокруг, он увидел в серых предрассветных сумерках только одну устрашающую картину: Карамон, сопя и отдуваясь, отжимался от пола, совершая утренний комплекс положенных упражнений.
      Несмотря на то что дни напролет Карамон и так был занят тренировками, как индивидуальными, так и групповыми, исполин вынужден был вести беспощадную борьбу с собственным весом. Его диета давно закончилась, и Карамону разрешили есть ту же пищу, что и остальным. Однако вскоре острые глаза гнома подметили, что Карамон съедает едва ли не в пять раз больше, чем другие гладиаторы.
      Раньше Карамон ел для собственного удовольствия. Теперь он постоянно чувствовал себя несчастным, его одолевали тревоги и забота о Рейстлине, и гигант принялся искать утешения в еде, как некогда искал его в вине. Впрочем, однажды Карамон попробовал взяться за старое, и Тас, после долгих уговоров, достал для него в городе бутылку «гномьей водки». Карамон, однако, успел настолько отвыкнуть от крепких напитков, что его, к огромному облегчению кендера, вырвало.
      В результате Арак позволил Карамону есть только при том условии, что он будет по утрам выполнять комплекс дополнительных упражнений. Карамон вынужден был согласиться, и с тех пор каждое утро его можно было застать на полу, где он пыхтел и обливался потом. Правда, Карамон неоднократно пытался увильнуть оттяжкой обязанности, но гном, обладавший редкой проницательностью, всякий раз догадывался об этом. Гигант недоумевал — ведь он обычно делал упражнения еще до восхода солнца, пока все спали, — однако Арак неизменно уличал Карамона в халатности, и тогда у дверей столовой, поигрывая увесистой дубиной, его поджидал ухмыляющийся Рааг. Пару раз лишившись обеда, Карамон смирился со своей участью.
      Устав слушать пыхтение Карамона, Тас вскарабкался на табурет и выглянул в зарешеченное окно под потолком. Ему хотелось посмотреть, не происходит ли что-нибудь ужасное снаружи. И кендер не обманулся в своих ожиданиях.
      — Карамон, погляди! — воскликнул он радостно. — Тебе когда-нибудь приходилось видеть небо такого любопытного оттенка?
      — …Девяносто девять, сто, — пробормотал гигант у него за спиной. Потом последовал глубокий вдох и удар тяжелого тела, от которого вздрогнули стены.
      — это Карамон упал своим твердым, как скала, животом на пол комнаты, чтобы немного передохнуть. Затем он легко поднялся с каменного пола и, вытирая пот ветхим полотенцем, приблизился к окну.
      Бросив наружу скучающий взгляд, Карамон, ожидавший, должно быть, увидеть самый обыкновенный восход, вздрогнул, заморгал и протер глаза кулаком.
      — Нет, — пробормотал он, вешая полотенце себе на шею, — никогда не видел ничего подобного. Хотя в свое время мне довелось повидать немало любопытного.
      — Рейсшин был прав! — воскликнул Тас. — Он так и сказал… . — Рейсшин? Тас поперхнулся. Этой темы он касаться не хотел.
      — Где ты видел Рейстлина? — жестко спросил Карамон.
      — В Храме, где же еще! — ответил Тас с таким видом, словно для него это было самое обычное дело. — Разве я не сказал, что был там вчера?
      — Да, но…
      — Где еще я мог бы с ним встретиться?
      — Ты никогда…
      — Я видел госпожу Крисанию и Рейстлина. Не может быть, чтобы я не упомянул об этом. Просто ты никогда меня не слушаешь! — изобразил обиду кендер. — Ты каждый вечер сидишь на своей лежанке и думаешь не пойми о чем. Я мог бы сказать тебе, что крыша рушится нам на головы, а ты бы ответил: «Все отлично, Тас».
      — Послушай, кендер, я знаю, что не пропустил бы такую новость мимо ушей и не забыл…
      — Госпожа Крисания, я и Рейстлин — мы замечательно поболтали, — заторопился Тас. — Мы говорили о праздниках. Кстати, тебе бы обязательно надо взглянуть, как здорово они украсили Храм изнутри! Там полно роз, остролиста и прочих, разностей… Ах да, как я мог забыть?.. — Тас хлопнул себя по лбу. — Я припас для тебя печенья и булочек! Погоди, они у меня тут, в кошельке. Одну минуточку…
      Кендер попытался соскочить с табурета, однако Карамон с ухмылкой загородил ему дорогу.
      — Пожалуй, ты прав, — тут же согласился кендер, — это подождет. На чем я остановился? Ах да, Рейстлин, Крисания и я — мы втроем беседовали. Знаешь, что я тебе скажу? Тика была права, она действительно влюблена в твоего брата!
      Карамон моргнул. Он потерял нить повествования, а Тас не спешил прийти ему на помощь.
      — Нет, я вовсе не хотел сказать, что Тика влюблена в Рейсшина, — поправился он, заметив наконец недоумение гиганта. — Это госпожа Крисания влюблена в него. Я был потрясен, когда узнал об этом. Видишь ли, я случайно прислонился к двери комнаты Рейстлина, чтобы передохнуть и дождаться, пока они кончат разговаривать. А когда я случайно заглянул в замочную скважину, то увидел, что он чуть было не поцеловал ее! Твой брат! Ты можешь себе представить? Но он не решился… — Кендер вздохнул. — А потом Рейстлин чуть было не вытолкал Крисанию из комнаты. Она ушла, но ей очень не хотелось — я это видел. И вообще, госпожа приоделась к этому случаю, как на парад…
      Заметив, что на лице Карамона появилось озабоченное выражение, Тас вздохнул спокойнее.
      — Мы говорили о Катаклизме, и Рейстлин упомянул, что с сегодняшнего дня начнутся разные ужасы — это боги посылают людям весть, дабы они изменились к лучшему.
      — Влюблена, говоришь? — хмуро пробормотал Карамон, и кендер, пользуясь его задумчивостью, соскочил с табурета на пол.
      — Точно, — подтвердил он. — Никаких сомнений быть не может.
      С этими словами Тас пробрался в угол, где лежал его пояс с кошельками, и, порывшись в одном из них, извлек целую пригоршню сладостей. Конфеты и глазурь на печенье растаяли от жары, сладости слиплись в один неаппетитный комок, к тому же к ним приметались всякие мелкие предметы, которые Тас хранил в кошельке прежде. Но кендер был уверен, что Карамон не обратит на это внимания. Так и вышло. Гигант взял гостинец из рук кендера и принялся задумчиво его грызть, даже не посмотрев, что это такое.
      — Помнишь, маги сказали, что ему нужен жрец добра? — пробормотал, пережевывая гостинец, Карамон. — А вдруг они были правы? Неужели Рейст все же решился идти до конца? Если да, то должен ли я попытаться помешать ему? Имею ли я на это право? Если Крисания решит помочь ему, разве это не будет ее собственным выбором? Для Рейсшина такой поворот весьма кстати — если она любит его достаточно сильно…
      Карамон, не договорив, принялся облизывать липкие пальцы.
      Тассельхоф облегченно вздохнул и в ожидании сигнала к завтраку присел на краешек своей лежанки. Гиганту так и не пришло в голову спросить, зачем, собственно, кендеру понадобилось увидеться с Рейстлином. Теперь Тас был уверен, что Карамон уже не вспомнит об этом. Его секрет остался при нем…

***

      Небо в этот жаркий день было настолько чистым и ясным, что казалось: стоит вглядеться повнимательнее, и за хрустальным куполом, накрывшим Истар, удастся разглядеть другие миры и даже райские сады Паладайн. Однако среди людей, бросавших взгляды вверх, охотников подолгу изучать небесный свод не находилось.
      Все дело было в цвете неба, которое, как справедливо заметил Тассельхоф Непоседа, приобрело сегодня «довольно любопытный оттенок». Небо было зеленым, и от этого у многих на душе становилось беспокойно.
      Странный цвет неба, которое, словно «мертвая» бирюза, из лазурного вдруг стало ядовито-зеленым, сочетался с невиданной жарой. Раскаленным воздухом было трудно дышать, и это в значительной степени повлияло на праздничное настроение жителей города. Те, кто вынужден был все же выбраться из дома и отправиться на праздник, торопливо шагали по пыльным, раскаленным мостовым, опасливо косясь на небо и обмениваясь раздраженными замечаниями. По их словам выходило, что жару они расценивают как личное оскорбление, однако, каким бы сильным ни было их возмущение, никто не осмеливался говорить в полный голос, ибо в душе у каждого поселился страх.
      В Храме люди чувствовали себя веселее, так как празднество проходило в обширных палатах Короля-Жреца, огражденных от внешнего мира. Отсюда не видно было зеленых небес, и каждый, кто оказывался поблизости от Короля-Жреца, забывал о своем недовольстве и страхе. Разлученная с Рейстлином, Крисания тоже попала под влияние Короля-Жреца и просидела вблизи трона довольно долго, наслаждаясь миром и покоем, которые снизошли на нее благодаря обаянию этой святой личности. Она не разговаривала с ним, не задавала никаких вопросов, она просто позволила его волшебным чарам рассеять тревогу и изгнать из мыслей мрачные образы, которые посетили ее сегодня ночью. Правда, она тоже видела зеленое небо и теперь пыталась вспомнить все, что ей было известно о Тринадцати днях.
      Однако вскоре она пришла к выводу, что все это, вероятно, было страшными детскими сказками. Король-Жрец наверняка принял меры, чтобы предотвратить такую страшную катастрофу! Он-то не оставит без внимания эти знамения, потому что с кем, как не с ним, говорят боги?
      Иными словами, Крисании очень хотелось изменить ход истории, или в крайнем случае ей хотелось, чтобы Король-Жрец оказался непричастен к тому, в чем его обвиняли легенды и предания. Свет, исходивший от Короля-Жреца, слепил глаза Крисании, и за этим светом она не видела его истинного лица, которое показал ей Рейстлин: испуганного и усталого, с бегающим взглядом. Король-Жрец снова предстал перед ней уверенным и сильным, готовым расстаться с коварными и лживыми приспешниками, которые обманывали его и чьей невольной жертвой он стал…

***

      Зрителей на трибунах было немного, мало кому хотелось сидеть на открытом воздухе под зеленым небом, цвет которого становился все гуще по мере того, как солнце перевалило зенит и клонилось к закату.
      Гладиаторы и те чувствовали себя не в своей тарелке — нервничали и с тревогой поглядывали на небо. От этого они работали неискренне, вполсилы, и малочисленные зрители, выражая свое недовольство свистом и грубыми выкриками, отказывались приветствовать даже своих любимцев.
      — А что, у вас тут часто бывает такое небо? — спросила Киири и поглядела в потолок. Она, Перагас и Карамон стояли в каменном коридоре под ареной, дожидаясь своего выхода. — Если да, то я понимаю, почему мой народ предпочел жить под водой!
      — Мой отец был моряком, — сказал Перагас, — он плавал в далекие страны, так же как мои деды и прадеды. Я тоже ходил на большом корабле, покуда не попытался научить уму-разуму первого помощника капитана при помощи гандшпуга.
      За это меня высадили в первом же порту и продали в рабство. Но я никогда не видел такого неба и не слышал об этом от других, хотя моряки — народ болтливый.
      Готов поклясться, что это не к добру…
      — Несомненно, — кивнул Карамон и поежился. Наконец-то он начал понимать, что до Катаклизма осталось меньше двух недель. Через тринадцать дней… погибнут двое его друзей, которые стали ему так же дороги, как Стурм и Танис!
      Остальные жители Истара мало волновали Карам она. Он не часто с ними сталкивался, однако уже понял, что это эгоистичный и скупой народ, живущий в основном ради собственного удовольствия и ради добывания денег (впрочем, на маленьких детей он смотрел не без сожаления). Только эти двое, Перагас и Киири, были ему близки. Карамон чувствовал, что должен их предупредить. Если они покинут город, то, возможно, избегнут общей печальной участи.
      Погрузившись в свои невеселые мысли, Карамон почти не обращал внимания на схватку. На арене сошлись Рыжий Минотавр, прозванный так за цвет волос, покрывавших его звериное лицо, и молодой гладиатор-новичок, прибывший в школу несколько недель тому назад. Только вчера Карамон снисходительно, с чувством собственного превосходства следил за его тренировками.
      Внезапно он почувствовал, как напрягся стоявший рядом с ним Перагас, и взгляд Карамона немедленно устремился на арену.
      — Что случилось? — спросил он.
      — Этот трезубец… — тихо сказал Перагас. — Ты видел его в оружейной комнате?
      Карамон, прищурившись на яркий солнечный свет, стал всматриваться в оружие, которым потрясал Рыжий Минотавр, Нет, прежде он не видел такого трезубца. Карамона захлестнула удушливая волна гнева. Минотавр, который был значительно опытнее своего соперника, сильно теснил молодого гладиатора.
      Карамон уже знал, что именно минотавры будут противниками их троицы в финальном поединке — они слыли упорными и свирепыми бойцами. Сегодня единственной причиной, по которой новичок продержался так долго, послужило артистическое «искусство» Рыжего. Минотавр носился вокруг своего соперника в таком показном раже, что на трибуне уже не раз раздавался смех.
      — Это боевой трезубец, — уверенно определил Карамон. — Арак собирается по-настоящему пустить парню кровь. Смотри…
      Он указал на три глубокие кровоточащие раны, которые появились на груди молодого воина. Перагас ничего не ответил. Он взглянул на Киири, но она в ответ лишь пожала плечами.
      — Что ты делаешь?! — закричал Карамон, перекрывая рев трибун.
      Рыжий Минотавр как раз закончил бой: сбив своего противника на землю, он ловко пришпилил его к опилкам трезубцем, острия которого чудом не пронзили горло молодого гладиатора.
      Поверженный боец с трудом поднялся на ноги, изображая стыд и досаду, как его учил Арак. Прежде чем уйти с арены, он даже погрозил кулаком победителю, однако, вместо того чтобы ухмыльнуться Карамону и его товарищам, которые стояли в коридоре у самого входа (принятый среди гладиаторов знак — мол, публику снова удалось поводить за нос), боец прошел мимо, даже не взглянув на них. Карамон успел заметить, что его лицо бледно, а на лбу выступили крупные капли пота.
      Руку новичок прижимал к груди, к тому месту, где кровоточили три глубокие раны.
      — Это раб Онигиона, — сказал Перагас и положил руку на плечо Карамону. — Считай, что тебе повезло, дружище. Можешь больше не волноваться.
      — Что? — переспросил Карамон, растерянно глядя на своих товарищей.
      В этот момент из глубины коридора донесся пронзительный крик и глухой звук упавшего тела. Обернувшись, Карамон увидел, что молодой гладиатор лежит на полу, корчась в агонии.
      — Не сметь! — Киири вцепилась в Карамона, который хотел броситься к упавшему. — Сейчас наш черед выходить на арену. Смотри, минотавр уже пошел.
      Рыжий Минотавр прошествовал мимо, всем своим видом выказывая троице презрение. Минотавры вообще не замечали никого, кто, по их мнению, принадлежал к низшим расам. На умирающего новичка он даже не взглянул. Между тем в коридоре, словно из-под земли, появился гном, за спиной которого маячила гигантская туша Раага. Небрежным жестом Арак приказал великану убрать безжизненное тело.
      Карамон колебался, но Киири вонзила ногти ему в руку и потащила за собой, на арену, под палящие лучи солнца.
      — Варвар отомщен, — быстро шепнула она. — Твой хозяин на самом деле не имел к этому никакого отношения.
      Все это подстроил господин Онигион, а теперь Кварат расквитался с ним.
      Немногочисленная публика приветствовала их на удивление громкими криками, так что шум даже заглушил последние слова Киири. Очевидно, при виде своих любимцев самые азартные зрители позабыли о тревогах, но Карамону было не до приветствий. Рейстлин не обманул его! Он действительно не виноват в смерти Варвара. Все, что произошло, было простым совпадением или, что еще более вероятно, дурацкой шуткой Арака.
      При мысли об этом гигант почувствовал несказанное облегчение. Он мог теперь вернуться домой! Наконец-то он понял, что пытался сказать ему Рейстлин: у них разные пути, и его брат имеет право идти той дорогой, которая ему больше по нраву. Карамон ошибался точно так же, как ошибались маги Конклава и как ошибалась госпожа Крисания, но теперь он вернется домой и сумеет все объяснить.
      Рейстлин не чинит никому вреда. Единственное, что хочет его брат, — это чтобы его оставили в покое и дали возможность без помех заниматься своим любимым искусством.
      Выйдя на арену, Карамон приветственно помахал зрителям рукой. Схватка была спланирована заранее, и ее исход был предрешен. Сегодня они выиграют, чтобы в финале схватиться с Рыжим Минотавром. И это произойдет в день Катаклизма…
      Но Карамон не думал о каре богов. К этому времени он будет уже дома, с Тикой. Конечно, сначала он должен предупредить своих друзей, должен убедить их покинуть этот обреченный город. Затем он извинится перед братом и заберет Крисанию и Тассельхофа обратно, в их собственное время, и там начнет жизнь заново. Но убираться отсюда надо уже завтра, в крайнем случае — послезавтра.
      Как раз в тот момент, когда Карамон и его товарищи раскланивались перед публикой после блестяще разыгранного сражения, на Истарский Храм обрушился смерч.
      Зеленое небо потемнело и приобрело зловещий оттенок гнилой стоячей воды.
      Над Храмом появились первые бешено взвихренные тучи — они ринулись вниз, словно хищные птицы на добычу. Обернувшись вокруг одной из башен, смерч без труда сорвал ее с основания; фундамента и, подняв в воздух, раздробил мрамор в мелкое крошево. В следующее мгновение каменный град обрушился на город.
      Никто не был серьезно ранен, каменные осколки жалили больно, но не причиняли увечий. Погибшая башня Храма служила для обучения молодых жрецов отправлению служб, и, к счастью, по случаю праздников в ней никого не было. Тем не менее обитателей Храма и жителей города обуяла паника.
      Опасаясь, что за этим смерчем последуют новые, публика ринулась прочь с трибун и заполнила все прилегающие улицы. Каждый стремился как можно скорее добраться до своего дома. В Храме умолк мелодичный голос Короля-Жреца, а его богоравное сияние померкло. Оценив причиненный Храму ущерб, Король-Жрец и его помощники — праведные сыновья и дочери Паладайна — собрались во внутреннем святилище, чтобы обсудить положение. Остальные жрецы сновали по коридорам, пытаясь навести в них хоть какой-то порядок, так как ураган, проникший внутрь Храма, опрокинул мебель, посрывал со стен шпалеры и поднял тучи мельчайшей пыли, которая скрипела на зубах и щипала глаза.
      «Это начало», — пытаясь совладать со страхом, подумала Крисания. Руки у нее тряслись, и жрице никак не удавалось собрать с пола осколки тонкого фарфора. «Это только начало… дальше будет еще страшней».

Глава 14

      Это силы зла пытаются сокрушить меня! — вскричал Король-Жрец, и его пронзительный, как звук трубы, голос вернул мужество тем, кто его слышал. — Но я не сдамся и не отступлю! Вы тоже должны держаться стойко и отважно! Перед лицом страшной угрозы мы должны объединить наши усилия и смело встретить беду!..
      — Нет… — в отчаянии прошептала Крисания. — Нет, все не так! Даже Король-Жрец не понимает! Но почему он так слеп?
      Это был утренний молебен по прошествии двенадцати дней после смерча, пронесшегося над Храмом, — первого предвестника катастрофы, первой из Тринадцати Напастей, предшествовавших Катаклизму. С тех пор из разных областей континента что ни день поступали все новые тревожные сообщения. Повсюду происходило что-то странное, небывалое прежде.
      — Король Лорак сообщил, что деревья в Сильванести целый день плакали кровью, — продолжал Король-Жрец, и голос его слегка вздрагивал от священного трепета. — Город Палантас укрылся белым туманом, столь плотным, что нельзя было увидеть собственной вытянутой руки. В Соламнии не горит огонь — очаги холодны, кузни закрыты, а уголь, как и лед, не способен отдавать тепло. Зато на равнинах Абанасинии пожар охватил степи, и кочевники вынуждены были покинуть свои зимние стойбища. Только сегодня утром грифоны принесли весть, что эльфийский город Квалиност подвергся нашествию лесных зверей, которые отчего-то взбесились и перестали испытывать страх…
      Крисания больше не могла этого выносить. Она встала и, не обращая внимания на осуждающие взгляды окружавших ее жриц, ушла со службы и принялась бесцельно бродить по коридорам Храма.
      Кривой зигзаг молнии, полыхнувший за окном, на мгновение ослепил ее, а оглушительный гром заставил закрыть уши ладонями.
      — Это должно прекратиться, иначе я сойду с ума! — растерянно пробормотала Крисания и толкнула плечом дверь своей комнаты.
      Вот уже двенадцать дней над Истаром бушевала неистовая гроза, обрушивающая на землю водопады дождя пополам с градом. Вспышки молний и раскаты грома следовали друг за другом почти непрерывно; они сотрясали стены Храма, мешали сну и спутывали мысли. Подавленная усталостью и постоянным ужасом, Крисания опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
      Осторожное прикосновение заставило ее вздрогнуть. Перед жрицей стоял красивый мускулистый человек, закутанный в насквозь промокший плащ.
      — Прошу прощения, Посвященная, я не хотел пугать тебя, — сказал гость глубоким приятным голосом, который показался Крисании смутно знакомым, впрочем, как и черты его мужественного лица.
      — Карамон! — Жрица наконец-то узнала брата Рейстлина.
      Она радостно обняла его за широченные плечи и прижалась к его груди — в эти безумные дни, похожие на кошмарный сон, ей так не хватало чего-то надежного, реального. За окном снова сверкнула молния, и Крисания крепко зажмурилась.
      — Я ходила на утренний молебен, — сказала жрица, дождавшись паузы между двумя раскатами грома. — Снаружи, должно быть, творится что-то ужасное — ты промок до нитки!
      — Я уже несколько дней пытаюсь увидеться с тобой… — начал Карамон.
      — Я знаю. — Крисания нерешительно замялась. — Извини, я была очень занята…
      — Госпожа Крисания, — перебил ее Карамон, — речь идет не о приглашении на праздничную пирушку. Завтра этого города не станет!
      — Тише! — воскликнула Крисания и нервно оглянулась по сторонам. — Здесь нельзя говорить о таких вещах. Вспышка молнии и удар грома заставили ее вжать голову в плечи, однако она тут же овладела собой.
      — Идем.
      Немного помедлив, Карамон покорно последовал за Крисанией. Она вывела его из своей комнаты и повела в другую — расположенную в одном из самых дальних внутренних коридоров. После исхода истинных жрецов эта келья пустовала. Окно выходило во внутренний двор и было занавешено плотными шторами, сквозь которые не проникали мертвенные вспышки молний. Даже гром звучал здесь глуше, чем в других помещениях. Крисания пропустила Карамона вперед и, плотно закрыв за собою дверь, опустилась в мягкое кресло, знаком повелев воину сесть напротив.
      Карамон нерешительно сел на краешек стула. Он чувствовал себя крайне неловко, так как его смущали воспоминания об обстоятельствах их последней встречи. Тогда он был пьян, и это едва не погубило весь их небольшой отряд.
      Должно быть, Крисания тоже подумала об этом. Ее глаза сделались серыми, как рассвет, и холодными, как лед. Под внимательным взглядом жрицы Карамон стыдливо вспыхнул.
      — Я рада, что ты чувствуешь себя лучше. — Крисания старалась, чтобы ее голос был не слишком суров, но, видимо, это ей не совсем удалось, так как Карамон покраснел еще сильнее и уперся взглядом в пол.
      — Прости, — повинилась Крисания. — Прости меня, пожалуйста. Я… не спала несколько ночей. Эта ужасная гроза не дает мне уснуть. — Она приложила дрожащие пальцы к вискам. — Я даже не могу думать, — хрипло прибавила она. — Этот непрерывный грохот, эти молнии…
      — Я понимаю. — Карамон бросил на нее исподлобья быстрый взгляд. — У тебя было полное право презирать меня. Я сам презираю себя за то, каким недавно был.
      Но сейчас это не столь важно. Нам нужно выбираться отсюда, госпожа Крисания!
      — Ты прав, — жрица судорожно вздохнула. — Надо выбираться. У нас остались считанные часы. Можешь не сомневаться, я прекрасно это понимаю. — Крисания опустила глаза и посмотрела на свои руки. — Я потерпела поражение, — сказала она устало. — До последней минуты я надеялась, что все может измениться. Но Король-Жрец слеп! Слеп!
      — Однако ты не поэтому избегала меня, верно? — спокойно спросил Карамон.
      — Ты хотела помешать мне бежать отсюда?
      Теперь настал черед Крисании покраснеть.
      — Нет, — сказала она так тихо, что Карамон едва расслышал. — Я не хотела, чтобы мы отправились обратно без… без…
      — Без Рейсшина, — закончил за нее Карамон. — Но, госпожа Крисания, он весьма сильный маг, он сумел сам перенестись в прошлое. Он сделал свой выбор, и я наконец-то понял это. Нам нужно немедля возвращаться…
      — Твой брат тяжко болен, — неожиданно сказала Крисания.
      Лицо Карамона вытянулось.
      — Я пыталась увидеться с ним с первого дня праздников, однако он отказывался от встречи. И вот сегодня Рейстлин сам послал за мной, — продолжила Крисания, чувствуя, как вновь начинает краснеть под внимательным взглядом Карамона. — Я хочу поговорить с ним, хочу постараться убедить его отправиться с нами. Ведь если его здоровье пошатнулось, то у него может не хватить сил для заклинания.
      — Да, — пробормотал воин. Он вспомнил, что даже Пар-Салиану потребовалось для подготовки заклинания несколько дней. А ведь Пар-Салиан был здоров! — Что с ним случилось? — спросил Карамон.
      — Близость богов влияет на него, — сказала Крисания. — Она влияет на всех, в том числе и на жрецов, но они не хотят признавать этого. — Некоторое время Крисания горестно молчала, затем заговорила вновь:
      — Мы должны быть готовы к возвращению. Если Рейстлин согласится отправиться с нами…
      — А если нет? — перебил Карамон. Крисания задумалась.
      — Я думаю… он согласится, — сказала она в смущении, так как в этот момент мысленно вернулась к их последней встрече, когда Рейстлин стоял подле нее, и она видела в его глазах восторг, смятение и… любовь. — Я говорила с ним… о том, что его путь никуда не ведет. Кажется, мне удалось убедить его в том, что зло способно только разрушать и что в конце концов оно обратится против того, кто выпустил его на свободу. Рейстлин признал мои доводы вполне разумными и обещал подумать о них.
      — Кроме того, он тебя любит, — тихо добавил Карамон.
      Крисания не посмела встретиться с ним взглядом и не нашла, что ответить.
      Ее сердце билось так громко, что некоторое время она не слышала ничего, кроме шума крови в ушах. Жрице казалось, что стены храма сотрясаются не от ударов грома, а от ударов пульса в ее висках.
      Карамон неожиданно встал.
      — Моя госпожа, — торжественно сказал он, — если ты права и твоя любовь и доброта смогут отвратить Рейстлина от того пути, который он для себя выбрал, если они выведут его к свету, тогда я… я…
      Карамон замолчал и поспешно отвернулся. Увидев, как неумело прячет гигант от нее свои слезы, Крисания почувствовала глубокое раскаяние. Она подумала, что прежде явно недооценивала Карамона. Поднявшись следом за ним, она нежно прикоснулась пальцами к мускулистой, влажной от дождя руке воина. Карамон пытался совладать с собой.
      — Ты хочешь уйти? Может быть, тебе лучше остаться здесь?
      — Нет. — Карамон покрутил головой. — Мне нужно еще забрать из школы кендера и то устройство, которое я получил от Пар-Салиана. Оно спрятано у меня в сундучке. Кроме того, у меня здесь появились двое друзей… Я пытался убедить их оставить город. Возможно, уже слишком поздно, но мне думается, я должен поговорить с ними еще раз.
      — Конечно, — кивнула Крисания, — я понимаю. Только возвращайся скорее. Я буду… в комнате Рейстлина.
      — Обязательно, моя госпожа, — сказал Карамон. — А теперь я пойду, иначе мои друзья уйдут на тренировку.
      Он крепко пожал руку жрицы и решительно вышел, Крисания последовала за ним. В коридоре горели факелы, и в их желтом свете Карамон уверенно двинулся к выходу. Он не вздрогнул даже тогда, когда из окна в конце коридора на него плеснул ослепительный свет вспыхнувшей молнии. Крисания внезапно подумала, что его дух теперь поддерживает та же надежда, что питает и ее саму.
      Между тем фигура Карамона растворилась в полумраке, и Крисания, подобрав подол своей белоснежной мантии, пошла в другую сторону — в ту часть Храма, где ждал ее черный маг.
      Когда Крисания вступила в коридор Рейстлина, ее уверенность несколько поколебалась, а хорошее настроение как-то само собой улетучилось. Казалось, что в этом коридоре гроза неистовствует ничуть не меньше, чем на улице: тяжелые шторы на окнах не могли скрыть ослепительного блеска молний, толстые стены дрожали от раскатов грома, словно бумажные, а по полу, проникнув внутрь сквозь неплотно закрытое окно, гулял самый настоящий ветер. Здесь. не горел ни один факел, в них не было нужды — молнии сверкали так часто, что коридор был все время озарен их мигающим светом.
      Мантия Крисании затрепетала на сквозняке. По стеклам яростно барабанил дождь. Зябко обхватив плечи, Крисания пробралась в конец коридора. Воздух здесь был влажным и довольно прохладным, поэтому жрица облегченно вздохнула, достигнув наконец знакомой двери. Она уже подняла руку, чтобы постучать, как вдруг коридор осветила ярчайшая голубая вспышка. Миг спустя сильнейший удар грома бросил Крисанию на дверь. Дверь распахнулась, и жрица очутилась в объятиях Рейстлина.