Из всех видов разбоя, Ирокезовы больше всего не любили разбой на воде.
      На суше еще туда-сюда. Там у жертвы оставались хоть какие-то шансы убежать и спасти свою жизнь, когда её имущество переходило в чужие руки, но вода отнимала у неё и эту последнюю возможность. Именно по этому Ирокезовы сразу согласились помочь жителям Крита, страдающих от набегов Санторинских пиратов паши Аль Мукейна.
      Делегация жителей была не многочисленна, и подарки, что страдальцы привезли собой, не имели большой художественной ценности, но Ирокезовы не минуты не колеблясь, взялись помочь обиженным и вылетели на место. Кроме естественного желания помочь хорошим людям их подогревала затаённая обида. Год назад этот Аль Мукейн приказал высечь на одинокой скале две громадные буквы — И и Д, покрытые золотом, они привлекали всеобщее внимание. Слух о них разнесся по всему миру — мудрецы всех стран решали, что же хотел сказать этим Аль Мукейн? В Афинах и Милете мудрецы рвали друг другу бороды, взыскуя к истине, но ответа не находили, а сам паша хранил высокомерное молчание.
      Ирокезовы лично для себя расшифровали это как недооценку пашой их умственных способностей. Такой вывод сулил неприятности всякому, а уж человеку, занимающемуся морским разбоем и вовсе обещал тьму неприятностей.
      Прибыв на Крит, Ирокезовы спешно развернули военные действия. В течении 15-дневного патрулирования над прибрежными водами они уничтожили 37 кораблей паши Аль Мукейна, а потом лихим налетом на Санторин (налет сопровождался бомбардировкой) стерли гнездо пиратов с лица земли.
      Сам паша был четвертован.
      Расправившись с врагами, Ирокезовы четыре дня отдыхали на острове, внимая восторгам Критской делегации и производя опись попавших в их руки сокровищ. В числе прочих редкостей им достался ковер-самолет. Старый, вытертый, похожий больше на шкуру давно вымершего животного, он не внушал доверия Ирокезовым, привыкшим к надежному виду пороховых двигателей.
      Впервые увидя его, Ирокезов-младший спросил отца;
      — Что это за дрянь, папенька?
      Ирокезов-старший прочитав папирус, приложенный к ковру, и объяснил;
      — Средство передвижения. Видишь крылышки по бокам?
      — Какое это средство? Это, пожалуй, насмешка над естеством!
      Ирокезов-младший по молодости лет думал, что естественным можно считать только полет на пороховом двигателе, да птичий, и то с некоторыми оговорками.
      Чтоб побороть сомнения сына Ирокезов-старший там же, в подвале устроил показательный полет — благо все инструкции были на знакомом о детства этрусском языке.
      Повинуясь командам, ковер довольно резво носился по тесному помещению, уставленному сундуками, возя на себе обоих Ирокезовых. Вылетев из подвала, они более пристально рассмотрели его. Он действительно оказался не делом рук этрусских ткачей и волшебников, а шкурой крылатой лошади некогда в изобилии водившейся на Пелопоннесе. Весь следующий день они приводили его в порядок — чинили, латали, чистили. На всякий случай Ирокезов — младший даже начистил его снизу сапожным кремом. Как не велико было желание испытать ковер в длительном атмосферном полете, осторожность взяла верх. Приведенный в порядок ковер словно помолодел. Ирокезову старшему показалось даже, что в некоторых, ранее лысых местах выросла новая шерсть, а в том, что вся шерсть стада как-то по особенному блестеть сходились оба представителя семьи Ирокезовых. В этом они видели доброе предзнаменование.
      Отправив восвояси Критскую делегацию, Ирокезовы взяв с собой корзину сушеных фиников, поднялись в воздух.
      Ковер взмыл вверх, словно мог радоваться голубизне и чистоте средиземноморского неба. Большими кругами он ходил над островом, и вместе с солнечным светом на каменистую землю Санторина летела душевная песня Ирокезовых. Ковер двигался ощутимо медленнее порохового двигателя, но в глазах Ирокезовых это не было недостатком. Его не трясло, да и полет был абсолютно бесшумен.
      — Эдак и к врагу подобраться можно? — спросил сын у отца.
      — Ты сперва сопли подбери — дружески посоветовал сыну Ирокезов-старший — Подбери, подбери, а то ковер запачкаешь.
      Твердой рукой он отправил ковер прочь от острова. Отлетев миль на 30, они зависли над водой, нежась в прохладном ветерке, скользившем по поверхности воды.
      — Костерок бы развести — мечтательно сказал Ирокезов-младший.
      — Дурак ты. Костер… И так жарко. — ответил потеющий отец.
      — Да нет, рыбки бы нажарили.
      — Рыбки ему… Вон финики жри.
      Искупавшись, семейство вылезло на ковер обсыхать. Еше немного они поблаженствовали в струях прохладного воздуха, но ветер постепенно стих. На ковер навалилась жара.
      Подняв ковер повыше Ирокезов-младший скомандовал ковру — «Вперед!» и резво рассекая воздух, тот понесся на юг, но Ирокезову-младшему до этого не было никакого дела — обдуваемый ветром он уснул безмятежным сном праведника.
      Проснулись они от ощущения холода и сырости. Вокруг ковра ничего не было видно. Пространство, казалось, было наполнено киселем.
      — Кажись приплыли, батя?
      — Приплыли, сынок, — пробурчало из тумана. — Вылезай. Царствие Небесное.
      Ирокезов старший подвигал руками, пытаясь хоть что-нибудь узнать о внешнем мире. Кроме сырости в пальцы ничего не попало.
      — Похоже, в облако попали?
      — Похоже…
      Ирокезов старший, досадуя на сына спустил ковер вниз. Внизу, в пяти иди шести милях под ними расстилалась земля, похожая на географическую карту. Опытный глаз Ирокезова-старшего сразу распознал, что под ними Египет. В лучах заходящего солнца были хорошо видны хорошо знакомые извивы Нила.
      Это его озадачило, ведь заснул-то он над морем. Они спускались вниз и земля обретала рельефность. Постепенно появились дороги, дома, оазисы с мелкими озерами. Прямо под ними клубилось облако пыли. Спустившись пониже они услышали грохот сражения.
      — Дерутся, папенька, определенно дерутся. Давай пониже.
      Ирокезовы повисли в сотне метров над землей и сквозь пыль наблюдали за побоищем.
      Кто с кем дрался, для них не имело решительно никакого значения. Возможно, что внизу как раз сейчас решалась судьба какой-то цивилизации, что-то обращалось в прах, или что-то вставало из праха, но людям, пережившим рождение и гибель чуть не десятка цивилизаций, было наплевать на гибель еще одной.
      Или на ее рождение.
      Видя, что отец увлекся, сын шепотом начал спускать ковер все ниже и ниже. Побоище шло с переменным успехом и продолжалось бы еще долго, но случайность повернула его ход в сторону совершенно непредвиденную. Случайная стрела, пущенная без всякого умысла, попала в ковер-самолет. Он не смог заржать от боли — головы у него не было, но боль пробудила резвость. Ковер прыгнул в сторону, превысив при этом раза в три скорость звука. Он просто выпрыгнул из-под Ирокезовых. И сделал это так стремительно, что им пришлось пролететь оставшиеся метры самостоятельно. Но что такое несколько метров для Ирокезовых? А для всех остальных судьба повернулась своей худшей стороной. Ковер перешел звуковой барьер, и воздушный бич смел все живое в радиусе мили. Когда пыль рассеялась, Ирокезовы увидели тысяч пять неподвижных тел
      в полном вооружении.
      — Рать побитая лежит, — процитировал Ирокезов младший какого-то классика. Эти строки соответствовали его лирическому настроению.
      — Вроде как ничья? — поинтересовался Ирокезов-старший мнением сына. Он был циником, и картина нимало не взволновала его. Больше всего его сейчас волновала мысль о ковре. Залетев в такую даль, ему не хотелось возвращаться домой пешком через весь Ближний Восток. Взобравшись на холм, они огляделись. Как всегда самое интересное оказалось у них за спиной.
      — Смотри, папенька!
      Ирокезов старший обернулся, но вместо ожидаемого ковра увидел большой оазис. Вокруг озера кучками стояли пальмы, закрывая собой великолепный дворец белого камня.
      Не рассчитывая на гостеприимство, они пошли к нему, желая раздобыть себе комфорт и ужин хотя бы и силой.
      К счастью для стражи её перед воротами не оказалось. Двор то же был пуст. Неся на лице недоумение, Ирокезовы вошли во дворец. Подумав, что стражники перепились и спят, Ирокезов младший решил избить начальника стражи за плохое несение караульной службы. Только во втором зале они наткнулись на старика, бормотавшего что-то по-персидски. Увидев Ирокезовых, он бросился, было бежать, но был схвачен Ирокезовым младшим.
      — Слушай, старик, это Египет?
      Старик зарыдал в голос:
      — Приходит конец великому Египту!
      Ответ Ирокезова-старшего не устроил.
      — Если не станешь отвечать на вопросы, то твой конец настанет несколько раньше.
      Вид Ирокезовых внушал сразу два чувства — страх и уважение, поэтому старик быстро собрался с мыслями.
      — Египет, уважаемые. Именно Египет.
      — А кто тут хозяин?
      — Фараон.
      Ирокезовы расселись на богатом диване с чувством близким к полному умиротворению. Хозяина у дворца можно сказать не было — без сомнения Фараон лежал сейчас на песке, став жертвой резвости ковра-самолета. Напитков и еды во дворце тоже хватало — иначе какой это дворец? А всякие неожиданности, например со стороны стражи….
      — Послушай, старик, неужели ты тут один? Без охраны? Ведь война кругом, а на войне чуть что и все. Разнесут фараоново имущество.
      Старик немного попричитал (он был тут единственным, кому исход битвы еще внушал опасения).
      — Фараон увел её с собой, оставив нас без защиты…
      — Кого это «нас»? — лениво поинтересовался Ирокезов-младший. Поняв, что до начальника стражи ему уже не добраться он охладел к идее мести.
      — Как это кого? — возмутился старец. — Нас! Меня, мудреца Сефрона и свой гарем!
      — Гарем? — у Ирокезовых так заблестели глаза, что старик попятился, закрывая спиной двери.
      Понимая беспокойство старика и удивляясь его проницательности Ирокезов-старший прищурив глаз оказал:
      — Ты, отец, нас не бойся. И фараона своего не бойся, ибо душа его….
      Он посмотрел вверх, словно надеялся увидеть там фараонову душу, но вместо неё увидел там изумительной красоты фреску — «Отряд амазонок в финской бане». Он крякнул и опустил глаза.
      — А нас ты уважай. Мы — Ирокезовы!
      Старик упал на пол, раздавленный выпавшим на его долю счастьем.
      — Вставай, вставай. Я тебе не Фараон. Я таких штук не люблю.
      Но старик упорно лежал на полу. Чувство восхищены прижимало его к земле.
      — Назначаю тебя…. Сексуально-уполномоченным. Подготовь-ка сегодня ночь разврата…. Сколько вдов от Фараона осталось?
      — 506, высочайший!
      — Очень хорошо, — одобрил его Ирокезов-старший — Люблю четные цифры. Ирокезова младшего это то же устраивало не вполне.
      — Эх, папенька, что ж кота-то в мешке брать? Посмотреть бы надо! Ирокезов старший задрав голову, посмотрел на потолок. Амазонки все парились.
      — Посмотреть? Это можно.
      Обернувшись к старику, приказал:
      — Устрой-ка ты нам, братец, парад!
      Старик хотел, было горестно взвыть, но вовремя вспомнил перед кем лежит. Тихонько постанывая, он отполз за дверь, а уж там, взвыв во весь голос, побежал исполнять приказание.
      — Хороший старик.
      — Д-а-а-а. И, главное, как обрадовался!
      Ирокезовы спустились вниз, на первый этаж дворца. Накопленный опыт пребывания при дворах различных владык безошибочно вывел их к кухне. Большая сводчатая зала благоухала запахами душистого перца и корицы. Изрядно проголодавшийся сын воскликнул:
      — Розарий!
      Стоявший за его спиной отец пробурчал что-то о сосисочных кустах с колбасными бутонами, но без особого раздражения — к царскому обеду у них имелся зверский аппетит.
      Они шли по залу, смахивая крышки с котлов и упиваясь запахами. Египетская кухня радовала разнообразием блюд. Оглядываясь по сторонам они прикидывали с чего бы начать, и неизменно с чего-нибудь начали бы, если б в голову Ирокезова-старшего не явилась неожиданная мысль.
      — Стоп, сынок. Всем этим мы завтра займемся.
      Ирокезов-младший вопросительно посмотрел на отца.
      — Забыл разве какое дело у нас?
      Сын оскаблился.
      — Еда делу не помеха.
      — Не всякая еда и не всякому делу… Диету блюсти надо!
      Сразив сына загадочным словом, он пошел назад, не сомневаясь, что сын последует его примеру. Он шел туда, где на крюках болтались копченые свиные туши.
      — Сало, сметана, яйца, немного просяного пива…. Только в этом случае — он поднял палец — Только! Они запомнят нас надолго….
      Разбив в кувшин с пивом три десятка яиц, отец хлебнул, поморщился и передал кувшин сыну.
      Пока тот опорожнял его, Ирокезов старший, сорвав с крюка тушу начал пластать её ножом. Из-под него толстыми ломтями валилась розовая ветчина, летели куски сала.
      Уложив ветчину на пшеничную лепешку, Ирокезов-старший зажмурив глаза вонзил зубы в свиную мякоть. На лице отца было написано такое удовольствие, что Ирокезов-младший сам счастливо засмеялся:
      — Живем, батя!
      — Жить, сынок, начнем вечером!
      Через час, когда Ирокезовы заедали съеденное густой сметаной, сверху робко спустился старик.
      — Светлейшие, ваша воля исполнена!
      Подталкивая в спину сексуально уполномоченного, Ирокезовы поднялись в верхнюю залу. Перед их глазами разливалось море женской красоты: одетые в шелка и бархат, украшенные драгоценными камнями, пахнущие как сотня парфюмерных лавок, вдоль стен стояли жены Фараона. Первое впечатление от увиденного, высказал Ирокезов старший:
      — А у фараона-то губа не дура…
      Они обошли строй женщин и пожираемые сотнями восторженных глаз остановились в центре зала. Хотя Ирокезовых было весьма трудно смутить, но в эти минуты они испытывали именно это чувство. Оба думали об одном и том же — как им управиться с полутысячей женщин? Из затруднения их вывел сексуально уполномоченный. Он подал знак, и драпировка на одной из стен стала расходиться в стороны. За красочными полотнищами Ирокезовы увидели продолжение зала. Вдоль всех стен стояли деревянные конструкции, прикрытые богатыми покрывалами.
      — Эротические качели Фараона! — провозгласил старик. Ирокезовы подошли поближе. Качели были построены со знанием дела и любовно украшена затейливой резьбой. Сложные рычаги, толстые медные пружины создавали впечатление мощи Египетской науки и техники.
      — Глазу приятно. — отметил Ирокезов-старший, освобождаясь от одежды. Сын его ничего не сказал. Повернувшись он увидел, как женщины с волнующим душу и тело смехом рассаживались на качелях. С тихим шорохом там падал шелк, словно бабочки упархивали и скрывались в полутьме кружевные накидки…
      Видя изобилия восхитительной женственности, ничем не прикрытые тела первых красавиц Египта и окрестностей Ирокезов младший только мычал от страсти. Он наливался кровью, становясь, все больше и больше похожим на носорога.
      Женщин было настолько много, а красота их так притягательна, что он застыл в нерешительности — с кого начать? Краем глаза он увидел, что отец шагнул вперед. Тот все решил сам. Ощутив под руками ласковость кожи, он подумал:
      — «Ах!»
      Но мысль эта была мимолетна, она пропала, едва возникнув. С другого конца зала до него донеслись полные любовной истомы стоны женщин над которыми трудился его сын, вкладывая в любовь весь энтузиазм молодого, диетически накормленного тела.
      Ирокезов-старший выдохнул воздух, и все кругом завертелось…
      Так были зачаты 300 спартанцев.
 

      При всех своих отличиях от обычного человека Ирокезов-младший в одном походил на всех представителей рода человеческого — он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Не заботясь о своей красоте и интеллекте он пренебрегал уловками человеческого разума, приукрашивавшего тело драгоценностями, а ум — почерпнутыми из книг мудростями.
      Но когда речь заходила о силе и могуществе, Ирокезов младший прилагал все усилия, чтоб окружающие считали его всемогущим. Более всего он хотел бы походить на какое-нибудь стихийное бедствие. По молодости лет герой пробовал подражать урагану: в раздражении сильно сопел, шумно рыгал, изображая гром, но хотя это и пугало окружающих до содрогания большого удовлетворения не получал. Ему хватало ума понимать, что все это — дешевая подделка.
      Однако, однажды Судьба забросила его в Новый Свет, где он и понял, что только тут он может найти то, что безуспешно искал в Евразии. Едва он увидел первого курящего индейца, то понял, что проблема уже решена. Научившись курить, он без всякого напряжения становился родственником любой огнедышащей горе и свойственником землетрясениям и оползням. Так, держа трубку в зубах, с мешком табачной рассады за плечами он появился в Греции.
      Ирокезов-старший, надо сказать, неодобрительно отнесся к увлечению сына.
      — Кушай морковь, — говорил он ему, — и это сделает тебя мощным, как еще не известное науке животное!
      Но сын не слушал отца и продолжал смолить трубку за трубкой, наводя ужас на окружающих…
      В то замечательное время Ирокезовы избрали своей резиденцией прекрасный Греческий город Эфес. Хотя их присутствие и приносило некоторое беспокойство жителям (это случалось, когда у Ирокезова — старшего начинался запой и он, в пьяном виде, обуреваемый всевозможными пороками, стремился к осквернению храмов), они все же терпимо относились к Ирокезовым. Их присутствие в городе давало полную гарантию от каких-либо неприятностей со стороны неприятелей. Уверенность в этом была настолько велика, что жители города своими руками разрушили городские стены и построили из этого материала храм Артемиды, ставший одним из Чудес Света. Правда и тут Ирокезов-старший вмешался в дела строительства. Первоначально жители города хотели строить храм Весты, где все жрицы должны были быть сплошь девственницами, но Ирокезов-старший воспротивился:
      — Это все до первого запоя, — пояснил он. — О вашей же репутации забочусь!
      Храм получился на славу!
      Со всех сторон потекли к нему паломники, желавшие увидеть одно из чудес света — это наверняка и Великих Ирокезовых — это если повезет. Все было бы хорошо, если б не здоровье Ирокезова-младшего. Отец стал замечать, что сын его желтеет, а по ночам его душит сухой кашель.
      — Брось курить — говорил отец сыну — а то пожелтеешь как китайский мандарин, или того хуже — как померанец…
      — А-а-а. — беспечно махал рукой сын и выходил во двор, где его ждали приятели.
      Не смотря на тяжелый характер Ирокезова-младшего, среди городской молодежи у него было много приятелей. Называя вещи своими именами должен сказать, что Ирокезов-младший был кумиром золотой молодежи. Трудно сказать чего было больше в чувствах его друзей — искреннего почтения, любви или страха, но герой в этом и не старался разобраться. Главное — ему было весело, а все остальное было не существенно. Любое чувство принималось им как должное.
      Во дворе его ждали сыновья начальника городской стражи, Силькидорха, Кальций и Натрий, знаменитый городской банщик Сарпевул и жрец нового храма Герострат.
      После отеческого внушения настроение у Ирокезова-младшего было пасмурным. Он хмуро оглядел друзей, недружелюбно осведомился:
      — Месяц у нас какой нынче?
      — Месяца пока не видно, — сказал младший из Силькидорхов, Кальций.
      — Дурак!
      — Сентябрь! — вспомнил Герострат.
      — А день какой?
      — Пятница.
      — Ладно. Будем мой день рождения отмечать. Эй ты, недомерок — Ирокезов младший посмотрел на Кальция. — Ну-ка беги за подарками. И сестру не забудь.
      Сарпевул сам, без напоминания, побежал в баню и вернулся, катя перед собой бочку пива.
      — Сколько же тебе сегодня стукнет-то?
      Все еще мрачный, Ирокезов сказал:
      — За такие вопросы я тебе сейчас сам так дам…
      — Охота тебе еще меня бить — схитрил Сарпевул, — еще аппетит потеряешь. Ты б пивком развлекся.
      Через полчаса, когда рабы накрыли столы, появился Кальций. Он тащил позолоченные доспехи своего отца.
      — Поздравляем с днем рождения, — жалобно сказал он — Желаем счастья в личной жизни.
      — И в личной жизни, значит, то же? — поинтересовался Ирокезов-младший. Он встал с места и несколько раз обошел вокруг Кальция.
      — Ты, метр с кепкой, ты почему сестру не привел? А?
      Кальций побледнел, чувствуя неизбежность расплаты.
      — Отец, — забормотал он. — Отец, понимаешь, её замуж выдал, как водиться… Ты уж…
      Ирокезов-младший еще походил вокруг Кальция и переспросил для верности.
      — Выдал, значит, сестру-то? Вы-ы-ыдал! У-у-у-у предатель!
      Он развел руками, но бить младшего Силькидорха не стал, только плюнул тому на штаны.
      Не веря в такую удачу — за дружбу с Ирокезовым-младшим часто приходилось расплачиваться своими боками — Кальций поднял голову и увидел садящихся за стол гостей.
      Все ели и пили, но чувствовалось, что праздник не задался. Душой любого сборища всегда был Ирокезов-младший, а как раз сегодня он не был расположен к веселью, да и вся эта кутерьма с днем рождения была им затеяна не веселья ради, а чтоб разогнать тоску навеянную папашиными словами.
      После каждой перемены Ирокезов младший ворчал:
      — Мандарин, померанец….
      И топил темное чувство тоски большими глотками черного Баварского пива.
      Видя сумрачность своего кумира, поначалу и гости вели себя сдержанно, однако, изобилие пива и доброго кипрского вина сделало свое дело. Сперва Кальций, а затем и Натрий набравшись вина сверх меры завели песню, восхваляющую мужские и воинские доблести юбиляра. Кончиться это могло либо смехом, либо кровью. Сарпевул пристально следил за Ирокезовым, рассчитывая при первых же признаках недовольства броситься за Ирокезрвым старшим. Ведь кто-то должен будет унять избиение и водворить мир под оливами? Сам Сарпевул это сделать не рисковал. Он считал, что его голова чертовски симпатична и самое подходящее место для неё — у него на плечах. Как раз посредине. Он ждал ужаса, однако ничего страшного не произошло, ибо неожиданное не бывает страшным.
      Ирокезов младший смотрел на братьев сперва неодобрительно, но затем взгляд его смягчился. Их пьяные ужимки напомнили ему семейку орангутангов с Суматры — лет 150 назад они были там с папашей, вместе с экспедицией Сндбада-морехода. Потом он улыбнулся и стал хохотать.
      Сарпевул вздохнул с облегчением — пронесло, но судьба распорядилась иначе. Смех Ирокезова внезапно перешел в кашель. Он кашлял и кашлял. Крупные капли пота выступили у него на лбу, глаза начали вылезать из орбит. Рывком он опрокинул стол. Гости бросились в рассыпную. Разом протрезвевшие братья Силькидорхи бросились за папашей. Ирокезов старший выскочил во двор в нижнем белье — братья подняли его из постели.
      Кашель сгибал сына пополам. Запрокинув его голову назад, отец влил в сына чашу критского и снял приступ. Подняв сына на руки он вошел в дом, а через минуту во двор вылетили все курительные принадлежности — три трубки и пол мешка табака. Из дома донесся рев Ирокезова старшего:
      — Еще одна трубка табаку, и если ты не помрешь от неё сам, я своими руками отправлю тебя в преисподнюю…
      Отец шутить не любил. Присутствие на семейной сцене в планы гостей не входило, и они поспешили уйти. Герострат, шедший последним, воровато оглядевшись, ухватил узелок с табаком и исчез в темноте.
 
      Через несколько минут он вошел в храм. Герострат был молод, и мысли его были полны тщеславия. Понимая, что никогда ему не сравниться со своим кумиром он надеялся, что станет ближе к нему, если переймет кое-какие его привычки.
 
      Теперь случай давал ему в руки уникальную возможность. Набив трубку Герострат поджег табак и сделал первую затяжку.
      Курильщики знают, что такое первая затяжка…
      Приступ кашля свалил Герострата. В глазах поплыли колонны храма, тело судорожно прыгало по коврам, пытаясь унять кашель. В первую же секунду Герострат выпустил трубку из рук и горящие угли покатились на ковер. Когда, наконец, он прокашлялся и открыл глаза, слезящиеся от дыма, зал был охвачен пламенем — горели ковры и стены.
      В страхе от содеянного, Герострат выскочил из него, как раз в руки храмовой стражи.
      — Я хотел славы. Я хотел быть как он.. — кричал он деловито вязавшим у руки стражникам, но они не требовали объяснений. Им было не до того. Нужно было спасать храм.
      Так был сожжен храм Артемиды в Эфесе…
 

      В который уж раз, Ирокезовы, оставив за спиной уют кривых Амстердамских улочек, ушли в НЕВЕДОМОЕ.
      Туманным утром в мае 1828 года они без особого шума отплыли на поиски приключений.
      На этом настоял Ирокезов младший. Его папенька тоже был не прочь еще раз испытать судьбу на прочность, но он настаивал на сухопутном пути.
      Ирокезов-же младший желал путешествовать только морем.
      — Ты подумай, папенька! — убеждал он отца. — Ну пойдем мы пешие. Так ведь сколько уже хожено-перехожено! Нового все одно ничего не увидим — пыль, трава, ну домов сотню-другую… А вода..
      Тут он жмурился, словно сытый кот.
      — Вода, это совсем другое дело.
      Ирокезов старший отвечал на это:
      Характер твой, сынок, за последние триста лет сильно испортился. Что ни слово — все поперек отцовского… Ну скажи мне, чем же вода лучше? Хлябь ведь, не твердь.
      — Я тебя, папенька отлично понимаю, — перебивал его сын. — Ты ведь воду с тех пор не любишь, как во время крещения Руси чуть в Днепре не утонул. Но не всегда же тонуть. Чего воды бояться? Там прохладно, и, что самое главное, полная неизвестности впереди.