Йоркширская роза

– Уильям… Лотти… – начал было он, чувствуя, как усиливается головная боль.

Дверь отворилась, и Гарри, не входя в комнату, сообщил:

– Траурная машина свернула на дорогу к дому. Значит, приехали тетя Элизабет с нашими кузинами и кузеном.

– Гарри говорил так, словно они и в самом деле наши родственники, – с глубоким возмущением сказала Уильяму Лотти, в то время как Уолтер, обрадованный тем, что его прервали, спустился вместе с Гарри в холл у входной двери, оформленный в итальянском стиле.

– Как это ни странно, милая Лотти, но это так и есть, – ответил Уильям, не в состоянии понять, с чего она так кипятится по такому поводу. Он ласково обнял сестру за плечи и добавил, чтобы ее успокоить: – Что свадьбы, что похороны – это все равно. Люди являются на них, даже если не виделись долгие годы, а по окончании церемоний снова удаляются к себе. Сагдены приехали на похороны, потому что так заведено, вот и все.

Лотти очень хотела поверить такому объяснению, однако ее мучили ужасные сомнения. Ей казалось совершенно недопустимым, что к ним вторгаются чужие люди, пусть они даже такие же близкие родственники ее дедушке, как она сама, Уильям и Гарри.

Лотти привыкла думать, что она гордость и радость дедушки, его любимая внучка, а выходит так, будто она вовсе не единственная и особенная. Когда она радовалась поездкам с ним, он, быть может, думал иногда о Нине или о Роуз? Ревность вспыхнула в душе Лотти и усугубила ее горе. Она не хотела, чтобы дедушка умер. Не хотела, чтобы приезжали Сагдены. Не хотела думать, что в ее жизни ничто уже не будет таким же устоявшимся и неизменным, как раньше. Слезы душили ее.

Уолтер Риммингтон прошел по мраморному полу холла-ротонды навстречу своей сестре, племяннику и племянницам.

– Лиззи, дорогая, – сказал он дрогнувшим голосом, беря ее руки в свои и целуя сестру в щеку. – О, Лиззи, милая! Как я рад, что ты здесь! Гроб открыт и стоит в китайской гостиной. Я еще не попрощался с отцом. Не мог. В одиночку. Быть может, мы сделаем это вместе. Потом попрощаются Ноуэл, Нина и Роуз…

– Только Ноуэл, – глухо ответила Лиззи, и, хотя это он держал ее руки в своих, всем присутствующим при встрече стало ясно, что эмоционально и мысленно именно брат опирается на сестру, а не наоборот. – Было бы несправедливо подвергать Нину и Роуз такому испытанию, тем более что они никогда не видели нашего с тобой отца, пока он был жив.

Нина уже открыла рот, чтобы выразить протест, но передумала. Она ни разу в жизни не видела мертвых и не хотела видеть сейчас.

Роуз смотрела на кузена Гарри. Его она узнала бы где угодно. Сегодня он был одет строго – в черных брюках и визитке, волосы гладко причесаны, как и у Ноуэла, но от него исходило ощущение огромной энергии и дружелюбия.

– Ротонда не место для взаимных семейных представлений, – заговорил Уолтер, заметив, что его племянник и старшая племянница чувствуют себя неловко, и сам испытывая неловкость от того, что ни Уильям, ни Лотти не сочли нужным появиться. – Но поскольку Гарри здесь…

Гарри тотчас выступил вперед.

– Лиззи, это мой второй сын, Гарри. Гарри, это твоя тетя Элизабет.

– Я рад познакомиться с вами, тетя Элизабет, – произнес Гарри, и его слова прозвучали вполне искренне.

С чего это он вообразил, будто она должна выглядеть смущенной? Не важно, каким неподходящим был ее брак, но никаких сабо и никакой шали на ней нет и быть не могло, это ясно. Она держится грациозно и с большим достоинством. Ясно и другое: несмотря на то что до смерти деда она и его отец не общались долгие годы, между ними сохранилась симпатия. Что касается ее детей…

– Я хотел бы представить тебя твоей кузине Нине, – произнес отец, и Гарри глянул в золотисто-зеленые глаза, большие, с черными ресницами, увидел красивое лицо с белоснежной, без единого пятнышка кожей, обрамленное пышными волосами самого великолепного цвета, какой ему когда-либо приходилось созерцать.

Нина слегка коснулась его руки кончиками затянутых в перчатку пальцев – и словно разряд электричества пронзил Гарри с головы до пяток. Боже милостивый, он ощутил сильнейшее физическое возбуждение. И это в то время, когда его горячо любимый дедушка лежит в гробу на расстоянии нескольких комнат отсюда!

– И Роуз, – услышал Гарри голос отца.

В отличие от почти непристойной реакции на ее сестру, на этот раз Гарри только пробормотал нечто вежливое, пожал руку и практически не запомнил лица Роуз, так же как и лица ее брата. Он мог думать сейчас лишь о невероятных ощущениях, им испытанных. Как такое называют французы? Coup de foudre?[13] Мгновенно вспыхнувшее, безрассудное, ошеломляющее сексуальное влечение. И к собственной кузине, помилуй Господи! Из Сагденов!

– Уильям и Лотти сейчас в маленькой гостиной, – услышал Гарри слова отца, обращенные к тетке, и увидел, что тот, все еще держа Лиззи за руку, направляется к выходу из ротонды. – Остальные скорбящие, которые поедут в собор из дома, собрались в гостиной в западном крыле. Мы, разумеется, поедем в собор и потом на кладбище в каретах. Это гораздо пристойнее, чем траурный автомобиль. Но сначала… – Голос отца слегка дрогнул. – Сначала мы с тобой, Лиззи, должны отдать последний долг отцу.

Гарри, радуясь возможности сопровождать Нину и подвергнуть проверке свое бурное физическое влечение, сказал:

– Я провожу Ноуэла, Нину и Роуз в маленькую гостиную и познакомлю их с Уильямом и Лотти.

Сердце у него прыгало, словно он пробежал большое расстояние. Что же произойдет, когда он вступит с ней в обычный, нормальный разговор? Очарование исчезнет, растворится в воздухе? А если нет? Если оно сохранится? Что тогда?

– Уильям и я уже попрощались с дедушкой, – сказал он Ноуэлу, когда его отец повел Лиззи в задрапированную траурными занавесями китайскую гостиную. – Вам это, наверное, показалось бы несколько странным, ведь вы его совсем не знали.

Ноуэл искоса поглядел на своего кузена – не иронизирует ли тот? Но ничего похожего на это не обнаружил на красивом и мужественном лице Гарри. Ни малейшего намека на сарказм.

Всеми фибрами своего существа Нина боролась за то, чтобы сохранять внешнюю невозмутимость. Так вот он какой, Крэг-Сайд! Здесь ее мать родилась и провела детские годы. Здесь и она сама могла бы проводить каникулы, уик-энды и Рождество, если бы ее дедушка не отнесся столь неодобрительно к избраннику дочери. Нина испытывала почти физическую боль от того, что ей этого не довелось. Как могла ее мать ни разу не выразить возмущения по поводу того, что ее отлучили от всей этой роскоши и великолепия? Как могла она, оставив дом, похожий на дворец, чувствовать себя счастливой на Джесмонд-авеню, не говоря уже о Бексайд-стрит? Для Нины это было непредставимо. Неприемлемо.

– Уильям, кузина Нина, – произнес кузен Гарри, и Нина обменялась рукопожатием с молодым человеком, который в один прекрасный день должен был унаследовать готическое великолепие семейной резиденции Рим-мингтонов.

Еще при первом взгляде на него, когда он вел Лотти в сияющий интерьер «Брауна и Маффа», Нина решила, что вид у Гарри куда более интеллектуальный, чем у его брата. Теперь она увидела, что Гарри очень привлекателен, хотя это не сразу бросается в глаза, потому что держится он скромно и спокойно. Волосы темные, прямые и гладко причесанные – видимо, особенно гладко сегодня, по случаю похорон. Высокий и стройный, в глазах сосредоточенное выражение – не только в связи со скорбными обстоятельствами, как она поняла, но и с другими, сугубо личными причинами.

– Лотти, познакомься, это наша кузина Нина, – сказал Гарри.

Девушка годом или двумя моложе Нины и одетая так, чтобы выглядеть еще моложе, вперила в нее каменный взор. На какую-то бесконечно страшную секунду самообладание Нины угрожало покинуть ее. Во время своих многочисленных визитов на Бексайд-стрит дядя Уолтер совершенно недвусмысленно обращался со всеми ними как с членами своей семьи, и Нина совершенно забыла о своих страхах по поводу того, что не будет принята в качестве таковой кузиной и кузенами Рим-мингтон.

Нина считала, что в своем изысканном черном костюме, придуманном и сшитом ею самой, она выглядит равной кому угодно. Выйдя из траурной машины, она ступила на мраморный пол великолепного холла в фамильном доме своей матери и тотчас почувствовала себя здесь своей, в той же мере членом семьи Риммингтон, как и Сагден, преемницей головокружительной материнской грации и ее врожденного чувства стиля. И если бы ее сверхизбалованная и всеми любимая младшая кузина позволила себе смотреть на нее свысока, Нина испытала бы огромное разочарование.

Когда Гарри знакомил Роуз с Лотти, она глянула на бледное, осунувшееся лицо двоюродной сестры и почувствовала к ней искреннюю симпатию. Лотти знала их дедушку. Его дом был для нее родным. Она ездила с ним на пикники и в гости. И если она не была с ним рядом, когда он умирал, то находилась совсем близко – скорее всего в соседнем номере гостиницы. Его смерть стала для нее тяжким испытанием, тоска и страдание ясно читались в ее глазах. Лотти любила дедушку и сильно горевала о нем.

– Я глубоко сочувствую тебе, – простосердечно обратилась Роуз к Лотти. – Так тяжело потерять того, кого ты любила и кто любил тебя так сильно. Я не была знакома с дедушкой, но очень хотела с ним познакомиться. Мир кажется таким странным теперь, когда дедушки не стало, не правда ли? Как будто все стало совсем другим. И уже никогда не станет прежним, верно?

Лотти широко раскрыла глаза и глубоко, прерывисто вздохнула. Эта девочка с необычной внешностью, с глазами как чайные блюдечки и ярко-рыжими волосами, в точности описала то, что переживала Лотти. И они с ней двоюродные сестры. Почти одного возраста.

– Дедушка нашел бы очень… необычным цвет твоих волос, – заговорила Лотти с такой безыскусной простотой, что Уильям покраснел от смущения, а Гарри решил, что у его младшей кузины и младшей сестры ужасно много общего. – Но я думаю, что ты бы ему понравилась. Правда, он никогда не говорил о тебе. И даже о твоей маме никогда не говорил.

Роуз давно уже понимала это. Но он тем не менее мог думать обо всех них. И не исключено, что он был таким же несчастным, какими сделал их.

– Волосы у нас от Сагденов, – сказала она, отметив про себя, что Уильям и Гарри оба темноволосые, а вот у Лотти волосы пепельные и такие светлые, что она кажется блондинкой.

Роуз услышала, как чуть в сторонке, слева от нее Ноуэл говорит Уильяму:

– Мы все трое посещаем Брэдфордскую школу искусств. Я занимаюсь на отделении изящных искусств, Нина изучает моделирование одежды, а Роуз – художественное оформление тканей.

– Ноуэл – звезда школы искусств. – Это говорила Нина, тоже чуть в стороне, но справа от них с Лотти. – Его избрали членом Ассоциации колледжей. Это дает возможность участвовать в выставках в Лидсе и Манчестере, а может, и в Лондоне.

Не было высказано, однако подразумевалось, что, хоть Сагдены и не пользуются преимуществами имени Риммингтонов и их богатства, они намного впереди них там, где ценят творческий талант.

Уильям, заинтригованный, бросил искоса взгляд на младшую кузину. Художница по тканям. Любопытно, знает ли об этом отец. И знал ли дед. И по крайней мере можно быть совершенно уверенным в одном: Сагдены отнюдь не брэдфордские парии в деревянных башмаках, как о них думали в Крэг-Сайде. Впрочем, для него это не так уж много значит. Он, Уильям, гораздо теснее связан с говорящими на простом языке, честными трудящимися мужчинами и женщинами, чем с высокомерными представителями высшего общества, к которым всю жизнь так стремился причислять себя дед.

Как только он начал размышлять о честных, говорящих в открытую людях (он удерживал себя от этого все утро из уважения к печальным обстоятельствам), мысли его сразу обратились к Саре и ее семье. Наступит ли после смерти деда облегчение для него и для Сары, или теперь, когда он стал прямым наследником фабрики, все станет еще сложнее? Правда, она уже больше не работает у Риммингтонов. Она не вполне понимала, насколько это важно для нее же самой, однако уступила ему и стала одной из множества ткачих на фабрике Листера. Жилка начала пульсировать где-то в конце челюсти, возле самого уха. Что бы ни говорили люди, если бы их связь сделалась достоянием гласности, никто не мог бы упрекнуть его, что он принудил к сожительству одну из работниц на фабрике отца, воспользовавшись своим положением.

Дверь отворилась, и в комнату вошел отец. Уильям заметил, что лицо у него напряженное – то ли из-за переживаемого потрясения, то ли потому, что он уже испытывает груз новых обязанностей. Отец не принадлежал к числу людей, жаждущих власти, и почти немыслимо было представить его в роли всесильного фабриканта.

Он шел через комнату по турецкому ковру, а Гарри, Нина, Роуз и Лотти тотчас умолкли, понимая, откуда он пришел и с каким известием.

Уолтер легко коснулся ладонью плеча Ноуэла.

– Твоя мама ждет тебя в китайской гостиной, – произнес он дрогнувшим голосом.

Уильям скорее почувствовал, чем увидел, как Ноуэл вдруг весь напрягся, и ощутил прилив сострадания к двоюродному брату. Ни сам Уильям, ни Гарри не испытали особого потрясения, прощаясь с покойным дедом, восковое лицо которого ничуть не напоминало о полном энергии и движения Калебе Риммингтоне. Ноуэлу, понятно, будет тяжелее, потому что он не знал деда живым. Жилка возле челюсти продолжала пульсировать. Не слишком приятно для кого бы то ни было знакомиться с собственным дедом таким вот образом.

Ноуэл послушно и без колебаний вышел вместе с Уолтером из комнаты, в которой после этого воцарилась гробовая тишина. Еще минуту назад лед между ними таял с примечательной быстротой, а теперь, когда им напомнили, ради чего они собрались здесь все вместе, даже Лотти замерла в неловком молчании.

Спустя четверть часа гроб Калеба Риммингтона с подобающей скорбной торжественностью вынесли из Крэг-Сайда. За гробом следовала в полном составе его прежде разъединенная семья. Лиззи положила руку в черной перчатке на локоть брата. За ними шли Уильям и почти прижавшаяся к нему Лотти. Гарри сопровождал Нину. Замыкали шествие Ноуэл и Роуз. Множество других участников похорон, приглашенных сопровождать покойного из его дома, двигались за ними. Ноуэл был не вполне уверен, но все же решил, что один из весьма достойных на вид джентльменов – адвокат Риммингтонов. Еще одного он узнал: это был патриарх самой престижной семьи брэдфордских производителей шерсти Джейкоб Беренс.

Гроб и провожающие покойного в последний путь проследовали по холлу между выстроившимися в две параллельные линии слугами. У многих слуг на глазах были слезы, а одна совсем молоденькая служанка открыто утирала мокрые глаза.

Это произвело сильное впечатление на Ноуэла. Вплоть до последней недели он редко вспоминал о своем деде Риммингтоне, а из-за того, как он обошелся с матерью, не особенно его жаловал. Но человек, которого искренне оплакивали те, кто обслуживал его в частной жизни, не мог быть таким уж плохим.

Ноуэл мысленно вернулся к тому завораживающему моменту, когда он, стоя рядом с матерью у гроба, смотрел на строгие черты своего деда. Даже в смерти лицо Калеба Риммингтона сохраняло выражение уверенной силы. Первой реакцией Ноуэла было желание перенести эти черты на полотно. А еще он понял, почему пропасть между матерью и ее отцом оказалась такой глубокой и непреодолимой. Калеб Риммингтон был не из тех, кто легко уступает. С чем-то похожим на благоговение Ноуэл вдруг осознал, какую огромную смелость проявила его мать, женщина с мягкими манерами, когда решительно и твердо последовала зову сердца и вышла замуж за его отца.

Когда они покинули закрытые экипажи и вошли в брэдфордский кафедральный собор, там на хорах уже было полным-полно народу. Нина чувствовала себя так, словно к ней обратились взгляды всех присутствующих, когда она заняла место на церковной скамье во втором ряду. Ноуэл сел по одну сторону возле нее, Гарри – по другую. Как хорошо, что откуда-то взялись деньги, обеспечившие для них приличные траурные костюмы! Любопытно, гадают ли присутствующие леди о происхождении ее стильного костюма? Нина была убеждена, что ни одной из них не придет в голову, будто он сшит ею самой. Ни одна вещь, придуманная и сшитая ею для себя, не производила впечатления самодельной.

Все собравшиеся встали. Волны трагической и торжественной органной музыки омывали их. Беспокойные глаза Роуз остановились на осыпанном лилиями гробе у алтаря. Этому чисто формальному обряду в душной церкви она предпочла бы нечто прекрасное и первобытное. Похороны, достойные воителя. Погребальный костер, как у викингов, на поросшем вереском холме над Крэг-Сайдом.

Рядом тихо всхлипнула Лотти, слезы текли по ее щекам.

Роуз инстинктивно взяла руку Лотти в черной перчатке в свою. Долгую, очень долгую минуту пальцы Лотти оставались безответными, но потом, когда отзвучал последний стих гимна, исполненного всеми, кто был в церкви, эти пальцы переплелись с пальцами Роуз и крепко сжали их.

Глава 7

– Выходит, ты скоро перестанешь с нами водиться, а? – мрачно задал вопрос Микки Поррит, когда он, Роуз и Дженни устроились на своем излюбленном местечке, а именно на крыше сарая; при этом Бонзо бескомпромиссно уселся на голой каменистой земле и то и дело сердито взлаивал, чтобы напомнить о своем существовании.

– Ничего подобного. С какой стати мне с вами не водиться? – Роуз сорвала травинку, которая проросла из трещины в крыше сарая. – Я никуда не уезжаю.

– А я слыхал другое. – Микки, одетый в потертую курточку, притянул коленки к груди и обхватил их обеими руками. – Я слыхал, вроде вы сваливаете всей семьей в Илкли жить у этого пижона, твоего дяди.

Роуз нахмурилась – не из-за грубого слова, а потому, что тоже слышала нечто подобное. С самых похорон Нина не раз повторяла одно и то же: «Мама переменила намерение и согласна, чтобы мы переехали. А как же иначе? Кто согласится прозябать на Бексайд-стрит, если может жить в Крэг-Сайде?»

– Мой дядя Уолтер вовсе не пижон, – сказала Роуз, переводя разговор на ту почву, на которой чувствовала себя увереннее. – Он просто говорит правильно и красиво, вот и все.

– Он говорит, как пижон, одевается, как пижон, и водит пижонскую машину, – возразил Микки, не желая поддаваться на ее уловку. – И своего добьется, потому как Бексайд-стрит ему вовсе ни к чему.

Роуз нетерпеливым движением отбросила травинку на край крыши.

Дженни, которая терпеть не могла разногласий любого сорта, с беспокойством переводила взгляд с одного на другую. С того самого дня как они с Роуз свернули на Бексайд-стрит и увидели пижонскую машину возле дома номер двадцать шесть, ничего уже не было по-старому. Сплетни о Сагденах набирали силу. Даже отец Микки Альберт Поррит внес свою лепту в разговоры, заявив, что с того дня, как помогал им переезжать, понял: тут дело нечисто.

И Дженни заговорила примирительно:

– Может, дядя Роуз не будет приезжать сюда особенно часто, потому что ее дедушку уже… в общем, после похорон?

Роуз крепко сжала полные губы. Какое кому, в конце концов, дело до посещений ее дяди Уолтера? С тех пор как они начались, обращение Альберта с ней резко переменилось, а мама Дженни почти перестала заходить к ним домой.

– Это не потому, что она считает твою маму чересчур шикарной, – объясняла Дженни. – Она просто не хочет оказаться у вас в доме, если твой дядя приедет неожиданно.

– Но почему? – недоумевала Роуз. – Какое это имеет значение?

Этого Дженни не знала. Она только знала, что это имеет значение и что ее мама, когда она ей сказала о приезде шикарного дяди Роуз Уолтера в дом номер двадцать шесть, выронила из рук банку с вареньем и выглядела так, будто вот-вот упадет в обморок.

Дженни снова присела на корточки и стала ждать, что ответит Роуз Микки.

– Похороны моего дедушки не имеют никакого отношения к визитам дяди Уолтера, – заговорила Роуз, непреднамеренно усиливая тревогу Дженни. – Он родственник, член семьи, а родственники время от времени обмениваются визитами, верно?

– Что верно, то верно, – согласился Микки. – Только так бывает в обыкновенных семьях. – Он выковырял откуда-то комок земли и швырнул им в Бонзо, чтобы заставить того замолчать. – А твоя семья не в точности обыкновенная, правду я говорю? Ты даже не знала свою родню, пока твой дед не помер, и они все шикарные, разве не так? Разве они обыкновенные люди, такие, как моя родня, и родня Дженни, и Герти, и вообще все люди на Бексайд-стрит? Они шикарные, стало быть, и ты такая, как они, а ежели ты такая…

Роуз прекрасно поняла, что хотел сказать Микки. Он хотел сказать, что если и она шикарная, значит, не подходит для Бексайд-стрит. Изо всех сил сдерживая слезы, она вскочила на ноги.

– Не говори так, Микки Поррит! Не смей так говорить, иначе я больше никогда не стану с тобой разговаривать! Бексайд-стрит – это мой дом, и я имею такое же право жить здесь, как ты и Дженни!

Дженни, всегда готовая установить мир, тоже встала.

– Микки не хотел тебя обидеть, Роуз! – горячо заговорила она. – Он просто сбит с толку. Мы тут никогда не имели дела с пижонской семьей и…

Роуз ее не слушала. Она тоже была сбита с толку. Если даже Микки и Дженни начнут относиться к ней по-другому, узнав, что она в родстве с Риммингтонами, то что уж говорить об остальных ее приятелях и подругах? И как они станут относиться к Ноуэлу и Нине, к маме и отцу?

Она подбежала к самому краю крыши, легла на живот и начала сползать вниз до тех пор, пока не повисла над землей на руках. Потом под неистовый лай Бонзо отпустила руки и спрыгнула. При таком способе прыгать приходилось с не слишком большой высоты, но все же приземление было чувствительным.

– Роуз… пожалуйста… подожди меня…

Дженни подбежала к довольно высокой стене, разделявшей задние дворы и примыкавшей к сараю, – там можно было спуститься на землю более женственным способом.

С болью в сердце Роуз отметила про себя, что Микки и не подумал последовать за ней. Слезы снова навернулись ей на глаза. Почему сам факт, что у риммингтонов-ской части их семьи много денег, делает все таким нелепым? Сама она осталась такой же, как и раньше. И хочет иметь тех же самых друзей. А выходит так, вопреки здравому смыслу, что ее друзья с Бексайд-стрит оказались снобами. Почему дяде Уолтеру не приезжать к ним сюда, в дом номер двадцать шесть, если ему этого хочется? И почему Уильяму, Гарри и Лотти не поступать так же?

– С ка…кой бы сто…роны… ни по…смотреть н-на… это, люб…имая… ни…чего не вы…хо…дит, – с трудом выговорил Лоренс. – Как мо…гут… дети… Уол…тера сюда при…езжать? А ее. ли мы оста…немея здесь и де…ти ста… нут регу…лярно посе…щать Крэг-Сайд, они бу…дут чув-ст…во…вать себя не в сво…ей тарел…ке и там и тут.

Лиззи сидела, глубоко задумавшись, возле своей рабочей корзинки, полной носков, нуждающихся в штопке. Как ей переселить детей в дом своего детства и юности, если, пока отец был жив, их считали там нежеланными гостями?

Есть и другие вещи, которые следует принимать во внимание. Например, тот факт, что, выйдя замуж за Лоренса, она добровольно отказалась от того образа жизни, к которому привыкла в Крэг-Сайде. С тех самых пор, как она узнала Лоренса и полюбила его, она хотела от жизни только того, что Лоренс мог ей предложить. А сейчас он мог ей предложить Бексайд-стрит со всеми ее бытовыми неудобствами – и со всем ее дружелюбием.

Лиззи крепко сцепила пальцы на коленях. Решение ее зрело. Если они переедут в Крэг-Сайд, там не будет большой и громогласной Герти Грэм, которая каждый день заходит к ним поболтать с Лоренсом. Не будет Альберта Поррита, который приходит поиграть с ним в шашки или домино. Не будет Полли Уилкинсон, неожиданно возникающей на пороге с неизменно добрым словом. Не будет Дженни и Микки, то и дело вбегающих в дом или выбегающих из него так свободно и непринужденно, словно это их собственный дом. В те дни, когда Лоренс чувствует себя похуже, ему уже не удастся, полеживая в постели, наблюдать за людьми, проходящими мимо по улице. Помахать кому-то и почувствовать себя частью маленькой общины, как чувствует себя и она сама.

Лиззи снова крепко сжала расслабившиеся было пальцы. Если они переберутся в Крэг-Сайд, она лишится друзей, которых некем будет заменить. Настоящих друзей, таких, как Полли и Герти. Друзей, которые охотно придут на помощь в любой беде. И Лиззи этого не хотела. Она была сейчас в полной уверенности, что переезжать не следует. Несмотря на многие чисто материальные преимущества, какие мог предложить Крэг-Сайд, она не хотела жить там. Хотела сохранить маленькое убежище, которое сделала своим домом. Хотела остаться на Бексайд-стрит.

– Не думаю, что Ноуэл, Нина и Роуз будут чувствовать себя не в своей тарелке, оставшись здесь и регулярно посещая Крэг-Сайд, – заговорила она наконец, глядя на мужа глазами, полными любви. – Они такие же, как я. Умеют приспосабливаться.

Лоренс улыбнулся жене одной стороной рта.

– Ро…зи – разуме…ется. Но я… не уве…рен в Ноу-эле… и Нине.

Лиззи слегка сдвинула брови. Она тоже не была уверена, что Ноуэл и Нина согласятся с ее решением остаться на Бексайд-стрит. Она проговорила медленно:

– Все, что нужно Ноуэлу, – это возможность работать. Сейчас, когда он избран в товарищество художников и получил пособие, все прочее ему безразлично.

– А… Нина? – мягко возразил Лоренс. – Она всю жизнь меч…тает о Крэг-Сайде и… о том обра…зе жиз… – ни, какой ведут… Уильям, Гар…ри и Лот…ти. Если Уол… тер будет рад ее присут…ствию, мы… должны… предо… – ставить ей пра…во выбора.

– Без нас? – Лиззи удивленно уставилась на мужа. – Ты хочешь сказать, что она переедет туда, а мы останемся здесь?

Лоренс неловким движением сунул левую руку в карман за трубкой.

– Она… молодая жен…шина, Лиззи. Она больше не… ребенок. Нуж…но позвс. лить ей пос. тупить по собст… венной воле.

Лиззи быстро опустила глаза, взяла носок, который штопала, и нечаянно уколола большой палец штопальной иглой. Лоренс прав. Он, безусловно, прав. И даже если Нина не переедет жить в Крэг-Сайд, то уж Ноуэл непременно покинет дом, чтобы жить в Манчестере или Лондоне. И даже Роуз больше не ребенок.

– При…ходит время, ког…да мы должны будем от-пус. тить их всех, люби…мая, – сказал Лоренс, прочитав ее мысли; трубка так и осталась незажженной в его руке. – И Крэг-Сайд… самое… под…ходящее ме…сто для такой девуш…ки, как Нина, чтобы сде…лать… старт.

Лиззи кивнула. Лоренс, как и она сама, пришел к заключению, что, если предоставить Нине выбор, она предпочтет Крэг-Сайд.

– Но почему только кузина Нина? – удивленно спросила Лотти у отца, едва он сел за стол завтракать. – Почему бы кузену Ноуэлу и кузине Роуз тоже не переехать в Крэг-Сайд?

– Потому что они достаточно умны, чтобы понимать, что жизнь в пышном мавзолее не составляет цель и смысл существования, – сказал Уильям, накладывая себе почки и бекон с серебряного блюда на буфете. – Ноуэл использует школу искусств как свою личную студию и не хотел бы находиться от нее на расстоянии большем, чем требуется для короткой пешей прогулки, а Роуз просто предпочитает жить на Бексайд-стрит со своими родителями.

– Но почему? – настаивала Лотти. – Дома на Бексайд-стрит – всего лишь фабричные коттеджи. Как может кто бы то ни было предпочитать жизнь в таком коттедже жизни в Крэг-Сайде?

– Некоторые фабричные коттеджи похожи на маленькие дворцы, – возразил Уильям, усаживаясь за стол; при этом он думал о чистеньком коттедже родителей Сары и не заметил, что Гарри чуть-чуть приподнял брови.

Лотти уже открыла рот, чтобы заявить, что дедушка так не считал, но тут же закрыла его. Как ни странно, она начала понимать, что дедушка не всегда и не во всем был прав. И он был не прав, когда отказался от всякого общения с тетей Лиззи лишь потому, что она вышла замуж за человека, которого он не одобрял.

Лотти не знала отца Роуз, но решила, что это человек особенный, и тетя Лиззи особенная, это сразу видно. А ее кузина Роуз совсем, совсем особое существо.

Перекатывая яйца всмятку по своей тарелке, Лотти раздумывала о том, как хорошо было бы, если бы именно Роуз переехала к ним. Интересно, скоро ли она приедет в Крэг-Сайд с визитом? И позволит ли отец съездить вместе с ним на Бексайд-стрит, когда отправится туда в следующий раз?

Гарри, сидя рядом с Лотти напротив Уильяма и отца, поймал взгляд брата и сдвинул брови в знак предостережения. Он всегда читал Уильяма, словно открытую книгу, и понял, как тому хочется сообщить отцу, что его замечание о маленьких дворцах основано не на слухах, а на собственном опыте. Однако теперь, за завтраком и в присутствии Лотти, Уильяму не стоило заговаривать о том, что неизбежно привело бы его к признанию в любви к фабричной работнице.

– Я очень рад, что ты без всякого снобизма относишься к решению твоей тети Лиззи остаться на Бексайд-стрит, – вполне простодушно обратился к Уильяму отец. – Оно может казаться нам странным, но у Лиззи есть на то причины, и мы должны их уважать.

Гарри подцепил на вилку гриб. После смерти деда отец показал им себя с той стороны, о существовании которой его дети до сих пор не ведали. Если раньше он весьма редко упоминал имя своей сестры, то теперь оно постоянно было у него на устах. Гарри впервые пришло в голову, что отец не был таким уж противником брака Лиззи с Лоренсом Сагденом, как они привыкли считать. И теперь он повел себя так, словно этот брак вообще не вызывал его неодобрения. А если его остракизм по отношению к Сагденам был продиктован страхом перед гневом деда, то, возможно, его реакция на сообщение Уильяма о Саре не окажется такой, которую с огромными опасениями предчувствует Уильям.

Мысль была интересная, но далеко не столь захватывающая, как его мысли о Нине. При одном воспоминании о том, как она выглядела в кафедральном соборе с ее тициановскими волосами, пылающими, словно огонь свечи, на фоне черной шляпы и высокого воротника изысканного траурного костюма, Гарри ощущал жаркое возбуждение в чреслах. Господи, царь небесный! Она выглядела невероятно – и вела себя неподражаемо, с такой выдержкой, словно пышность и вся церемония похорон были для нее вполне обыденным явлением.