Йоркширская роза

Роуз отрицательно помотала головой.

– Нет, не была, – ответила она в радостном возбуждении. – Если мы пойдем в ткацкий цех, нужно мне подобрать волосы?

– Обязательно, не то с тебя могут снять скальп. Зачем рисковать? – весело сказал Тед Ролинс, выходя вместе с Роуз из тесной мастерской в узкий длинный коридор с каменным полом. – Посетителям следует иметь под рукой подходящий платок, которым можно повязать голову. Папа не говорил тебе, что там очень шумно? Можно даже испугаться, если не знаешь об этом заранее.

– Я не испугаюсь. – Глаза у Роуз горели от счастливого предвкушения. – Мне всегда хотелось осмотреть фабрику. – Она не добавила, что больше всего ей хотелось побывать на фабрике Риммингтонов и что фабрика Латтеруорта – лишь первая ступень ее восхождения. – Моя подруга Дженни работает в ткацкой. Я надеюсь, мы ее увидим. Это будет для нее настоящим сюрпризом!

– Ой, я чуть не умерла, когда тебя увидела! – со смехом сказала Дженни. – Особенно с этим грязным платком на голове, под который ты убрала волосы.

Фабричный гудок уже возвестил окончание рабочего дня, и они обе шли через двор фабрики, со всех сторон окруженные женщинами, молодыми и не слишком молодыми, которые спешили глотнуть свежего воздуха после целого дня, проведенного в душных и шумных цехах.

Похожая на обезьянью мордашка Роуз расплылась в широкой улыбке. В платке на голове она чувствовала себя настоящей фабричной девчонкой. Но кожа на голове у нее почему-то зудела.

– Надеюсь, у той, что надевала этот платок до меня, не было вшей, – сказала Роуз, когда они вышли через фабричные ворота на узкую улицу.

– Думаю, так можно подцепить что-нибудь похуже вшей, – с откровенной подначкой сообщила Дженни. – Если я точно помню, у той, которая надевала этот платок до тебя, были в волосах круглые проплешины, и ее мамаша закрашивала их йодом.

Роуз вскрикнула и схватилась руками за свою рыжую гриву, а Дженни расхохоталась.

– Ты ни за что не получишь чистую работу в художественной мастерской, если на голове у тебя появятся закрашенные йодом проплешины! – задыхаясь от смеха, еле выговорила она. – Тебе придется работать вместе со мной в ткацкой и носить на голове платок весь день, каждый божий день!

Они все еще смеялись, когда свернули на верхний конец Бексайд-стрит.

– Что за черт! – Дженни вдруг перестала смеяться и вытаращила глаза. – Около вашего дома стоит авто! И это не та машина, на которой привезли твоего отца, когда вы переезжали. Гораздо шикарнее той. Голубая с зеленым, прямо сказка! Ты когда-нибудь видела такое?

Роуз замерла на месте, глядя вдоль улицы вниз.

– Да, – сказала она, со свистом втянув в себя воздух, и глаза у нее лихорадочно заблестели. – О да! В последний раз я ее видела возле «Брауна и Маффа». Это машина моего дедушки, Дженни! Дедушка Риммингтон приехал навестить маму!

Это была минута, которой она ждала, сколько себя помнила. На которую всегда надеялась и даже молилась о ней.

– Разве это не чудесно? – Лицо ее вспыхнуло от радости. – Разве это не замечательно?

Не дожидаясь ответа Дженни, она бросилась бежать, понеслась по вымощенной булыжником мостовой, звонко цокая по выщербленным камням. Дедушка решил помириться с мамой. Она впервые в жизни встретится с ним! А скоро, быть может, познакомится с дядей Уолтером и кузенами! Роуз летела так, словно у нее выросли крылья. Только-только начинающий ходить голозадый малыш поспешил убраться у нее с дороги. Бонзо, стаффордширский терьер Порритов, помчался было рядом с ней, захлебываясь лаем. Кучка ребятишек, играющих в классы, разбежалась, чтобы не попасть ей под ноги.

– Где горит? – крикнул вслед Роуз какой-то остряк, стоя в дверном проеме, – рубаха без воротника, широкие штаны кое-как прихвачены кожаным ремнем, а ноги в деревянных башмаках скрещены в лодыжках.

– Ты выиграешь забег, девчонка! – со смехом окликнула Роуз женщина, которая развешивала на веревке поперек улицы выстиранное белье. – За тобой никого, только свежий ветерок!

Роуз наспех махнула женщине рукой в знак приветствия и продолжала бежать, а сердце ее ликовало. Давно ли дедушка приехал на Бексайд-стрит? Знают ли о его приезде Ноуэл и Нина? Дома они или нет? Уже познакомились с дедушкой? Разговаривают с ним? Может, их уже пригласили в Крэг-Сайд навестить Уильяма, Гарри и Лотти?

– Отец умер, – сразу сообщил Лиззи Уолтер Риммингтон.

В своем элегантном твидовом костюме, явно сшитом на Сэвил-роу[12], он казался на удивление не к месту в комнате, занятой большой кухонной плитой, кроватью больного и столом, на котором стояла швейная машинка и лежали в беспорядке куски материи.

– Это произошло прошлой ночью. Он был в Лондоне с детьми. Они не присутствовали при том, как… Он спал, Лиззи. Он умер во сне.

Лиззи стояла на пестром домотканом коврике перед плитой и смотрела на брата застывшим взглядом. Как мог отец вот так взять и умереть? Ведь они так и не помирились. Нельзя ему было умирать, пока они не покончили с взаимной отчужденностью. Нельзя! Это просто немыслимо.

– Т-ты в по…рядке… любовь моя? – с трудом выговорил Лоренс, который при появлении неожиданного посетителя кое-как встал на ноги и теперь, слегка пошатываясь, продолжал стоять, опираясь на трость.

Лиззи не ответила. Она просто стояла и смотрела даже не на Уолтера, а словно сквозь него – в далекое прошлое, и перед ее мысленным взором возник отец, высокий, плотный, подавляющий. Отец, который когда-то так любил и баловал ее. Самое первое воспоминание было о том, как он подбрасывал ее, совсем еще маленькую, высоко вверх в их огромной, оклеенной обоями в китайском стиле гостиной в Крэг-Сайде. Подбрасывал и ловко подхватывал сильными, надежными руками, а она вскрикивала от страха. Теперь он мертв и никогда не увидит ее детей; никогда не скажет ей, что жалеет о своей жестокости, что все эти годы отчуждения продолжал любить ее, как и она любила его.

– Ма? – Одежда у Ноуэла была перепачкана красками, волосы торчали дыбом. – Ма? – повторил он растерянно, не соображая, как себя вести в такой сбивающей с толку ситуации. – Хочешь чашку чаю? – спросил он вдруг. – Поставить чайник?

Лиззи не ответила сыну. Она по-прежнему смотрела на брата.

– Как он мог умереть? – прошептала она. – Умереть и не повидать меня, не позвать к себе?

Уолтер беспомощным движением приподнял преждевременно ссутулившиеся плечи.

– Я не знаю, Лиззи, милая. Я не понимаю, почему он был таким, каким был. – Уолтер прикрыл глаза дрожащей рукой. – И уже никогда не пойму, и никто не поймет.

При виде отчаяния брата Лиззи вышла из своей каменной неподвижности. Со сдавленным возгласом, вся в слезах, она подступила к нему и, когда он заключил ее в объятия, всхлипнула и проговорила:

– О, Уолтер! Я все время думала, что наступит день, когда мы с отцом снова станем друзьями. А теперь этого уже не будет! Никогда!

Она плакала горестно, навзрыд, словно снова стала маленькой девочкой, нуждающейся в родительской любви и понимании. Лоренс и Ноуэл стояли рядом, страдающие за нее и смятенные.

За долгие годы их брака Лоренс ни разу не подумал о том, что его жена глубоко страдает от того, что ее отец не хочет общаться с ней, и теперь, осознав, каким тяжелым для нее было это не разгаданное им чувство, испытал сильное душевное потрясение.

Ноуэл тоже открыл для себя ту сторону натуры матери, о существовании которой и не подозревал. Всегда, во всех случаях, когда складывалось тяжелое положение, будь то удар, постигший отца, или их вынужденный переезд на Бексайд-стрит, мать сохраняла полное самообладание. А сейчас она была совершенно вне себя, плакала, как ребенок, об отце, к которому, как считал Ноуэл, у нее не могло сохраниться никаких теплых чувств, – и это в присутствии человека, пусть и ее родного брата, который до сих пор не переступал их порог.

Глубоко расстроенный, Ноуэл посмотрел на отца, и тут его ждало новое потрясение: Лоренс выглядел не менее ошеломленным, нежели Уолтер Риммингтон. Отца, казалось бы, не должна была сильно огорчить смерть их деда, ведь, насколько Ноуэл знал, они никогда не были в дружеских отношениях. Ноуэл снова взглянул на мать, которая все еще обливала слезами отличный твидовый пиджак Уолтера, и догадался. Горе матери тронуло Лоренса. Он так глубоко любит ее, что ее боль стала и его болью.

Осознание этого почему-то в высшей степени смутило его; Ноуэл откашлялся и снова спросил:

– Так поставить чайник?

На этот раз отец ответил ему:

– Д-да… маль…чик, – сказал он и пошатнулся, стараясь сохранить равновесие.

Ноуэл быстро подошел к нему, подхватил под безжизненную правую руку и усадил в кресло.

– Нет необходимости оставаться на ногах, па, – проворчал он сердито, от души желая, чтобы мать перестала рыдать и привлекать внимание всей улицы.

Не надо было выглядывать в окно, чтобы знать, что каждый любопытствующий от одного конца улицы до другого торчит на крыльце или В крытом переходе, глазея на невероятную красоту машины Уолтера Риммингтона и теряясь в догадках, по какой причине из дома Сагденов доносятся горькие рыдания.

Хоть бы Нина или Роуз появились поскорее! Ноуэл взял потемневший от огня чайник и, обойдя мать и дядю, спустился в подвал, чтобы наполнить чайник водой из крана.

Водопроводная вода была недавней роскошью на Бек-сайд-стрит, и Ноуэл помнил, с какой гордостью Дженни Уилкинсон довела до его сведения, что теперь во все дома на этой улице провели водопровод и установили краны, а он тогда не проявил должного восхищения.

Ноуэл повернул кран. Дженни сейчас возвращается домой с фабрики, а где же ее мать? Миссис Уилкинсон была далеко не такой любопытной, как другие их соседи, но если она и не стоит со сложенными руками в крытом переходе, то вполне может слышать плач матери через общую стену и недоумевать по поводу его причины.

Он подумал, не стоит ли, поставив чайник на конфорку, зайти к миссис Уилкинсон и объяснить ей, в чем дело. Она близкая подруга матери и, наверное, беспокоится, не случился ли у Лоренса второй удар, не стряслось ли что-нибудь с Ниной или Роуз. Кстати, где же все-таки Нина и Роуз? Нину он оставил час или около того назад на берегу речки. Вряд ли она все еще там.

Ноуэл вошел в комнату и двинулся к плите, роняя по пути капли воды из носика тяжелого чайника. Мать все еще плакала, но, слава Богу, уже не с таким шумным отчаянием, и кто-то, скорее всего брат, дал ей большой носовой платок.

Пока он устанавливал чайник на конфорку, Уолтер разговаривал с Лоренсом.

– Тело отца привезут домой нынче вечером, – произнес он неловко, видимо, болезненно ощущая, что, поскольку подчинился запрещению отца общаться с Лиззи, мнение Лоренса Сагдена о нем не слишком высокое. – Тело сопровождает Уильям. Гарри и Лотти вернулись сегодня в Илкли на поезде. Все это было для них ужасно. Так далеко от дома… и никого из взрослых рядом.

Лоренс пытался сказать что-то сочувственное, и в это время послышался топот бегущих ног. Ног явно женских, легко обутых, не в деревянных башмаках. Шаги приближались, и Ноуэл повернулся к двери. Это Роуз. Только она могла нестись по крутой улице с такой опасной быстротой. Она увидела автомобиль Риммингтонов и подумала…

Сообразив, к какому умозаключению она могла прийти, Ноуэл поспешил к дверям. Если повезет, он успеет остановить ее безумный бег и скажет ей правду, прежде чем она ворвется в дом. ОН опоздал на несколько секунд. Дверь распахнулась до того, как он к ней подошел.

– Где дедушка? – задыхаясь, спросила Роуз, влетев в комнату; волосы ее развевались, щеки горели от возбуждения, глаза сияли. – Я бежала изо всех сил, боялась, что дедушка уедет до того, как я прибегу. Вы мой дядя Уолтер? Я Роуз и…

Выражение лица Уолтера мгновенно остановило беспорядочный поток ее слов.

Лиззи теперь стояла возле кресла Лоренса, и Роуз быстро повернулась к матери. Увидев ее залитое слезами лицо, Роуз посмотрела на отца, а потом на Ноуэла. Выражение их лиц – глубоко опечаленное у отца и смущенное у брата – в одно мгновение стерло малейшие следы радостного возбуждения с физиономии Роуз.

– В чем дело? – Голос ее прозвучал хрипло и глухо от возрастающего страха. – Что случилось? Почему ма плачет? – Не дожидаясь ответа, она повернулась к дяде: – Где мой дедушка? Почему вы приехали без него? Где же дедушка?

В конце концов ей ответил Ноуэл. Уолтер, остро ощущая, что находится в чужом доме, считал наиболее приемлемым с точки зрения приличий, чтобы о смерти деда Роуз сообщил отец либо мать. Лоренс, памятуя о мучительной невнятности своей речи, не хотел это делать. Лиззи, зная, как бесконечно долго дочь ждала дня встречи с дедушкой, была не в состоянии заговорить.

– Дедушка Риммингтон умер, – сказал Ноуэл, страстно желая, чтобы Уолтера Риммингтона уже не было здесь. – Он был в Лондоне с нашими кузенами и кузиной, они хотели увидеть Олимпийские игры, и дедушка умер там ночью, во сне.

Роуз побелела. Умер? Как мог ее дедушка умереть? Но ведь она даже не познакомилась с ним. Не может этого быть.

Отец сказал ласково:

– Мне… так жаль… маленькая моя.

Роуз посмотрела в его любящее лицо, в полные сочувствия глаза и поняла, что ее мир изменился и никогда уже не будет таким, как раньше.

– Простите меня, – произнесла она сдавленным, каким-то чужим голосом. – Я думаю… я хочу… Простите меня.

Роуз подошла к двери. Открыла ее. Ступила на мостовую. Она смутно слышала, как мать окликнула ее, а Ноуэл сказал, что лучше бы отпустить ее.

Роуз остановилась на секунду на крыльце, когда дверь с негромким щелчком захлопнулась за ней. Толпа, собравшаяся вокруг машины, сразу примолкла.

– Что случилось, Роуз, милая? – заговорил наконец кто-то. – У твоих ма и па неприятности?

– Кто-нибудь умер, девочка? – сочувственно спросила другая соседка. – У твоей ма тяжелая потеря?

Роуз не ответила. Она не могла говорить. К ней подошла Дженни, встревоженная, с налипшими на волосы обрывками ниток.

– Ведь к тебе, кажется, приехал дедушка? Я слышала, как плакала твоя мама. Что-нибудь случилось с Ниной? Или с твоим па?

Роуз только покачала головой, не в силах выразить в словах весь ужас происшедшего.

– Нет, – сказала наконец она, стараясь не видеть устремленные на нее пристальные взгляды соседей. – Я хочу пойти к реке и немного побыть одна, Дженни. Потом я тебе все расскажу. Когда вернусь.

Голос у нее был неуверенный и слабый, и Дженни, опасаясь, что Роуз вот-вот разрыдается, и понимая, что той не хотелось бы сделать это в присутствии стольких людей, молча кивнула. Она решила разыскать Микки, пока Роуз будет у реки. Кроме самой Дженни и ее матери, Микки был единственным человеком, знавшим о родстве Роуз с Риммингтонами, и, разумеется, ему, как и Дженни, любопытно хоть что-то узнать о посетителе Сагденов.

Дженни смотрела Роуз вслед, пока та не повернула направо за угол в конце улицы. Подружка Роуз знала, что расспрашивать собственную мать бесполезно.

– Семья матери Роуз – дело матери Роуз, а не наше, – резко ответила в свое время Полли на вопрос дочери, правда ли, что дедушка Роуз и есть тот самый Калеб Риммингтон, владелец фабрики, а не просто его однофамилец. – Очень скверно быть любопытной, Дженни, так что, прошу тебя, больше не задавай мне вопросов о родственных отношениях Сагденов и Рим-мингтонов.

– Дверь дома открывается! – сообщил кто-то из стоявших вокруг машины.

Немедленно послышалось дружное, почти в унисон шарканье ног, и небольшая толпа отодвинулась на более почтительное расстояние.

– Да ладно вам, он не лорд-мэр! – заметила со своего поста на крыльце соседнего дома Герти Грэм, когда Уолтер Риммингтон вышел из номера двадцать шестого и ступил на мостовую, разрисованную мелом для игры в классы. – Был бы мэром, так носил бы на шее большую блестящую цепь.

– Может, это тот франт, который сбил машиной мистера Сагдена и покалечил его, – сказал тот самый острослов, который дразнил Роуз, когда она бежала по улице. – Может, он привез Сагденам малость денежек в порядке компенсации.

Таким образом все и каждый на Бексайд-стрит услышали, что мистер Сагден был сбит машиной; не все этому поверили и упоминали об апоплексическом ударе, однако эти суждения звучали не слишком громко.

Уолтер пересек тротуар, стараясь изобразить на лице полное безразличие к недоброжелательному вниманию собравшихся к нему и его автомобилю. Он чувствовал себя очень неуютно на узкой и грязной улице, но имел твердое намерение вернуться сюда в ближайшее время. Он снова был в добрых, близких отношениях с Лиззи и собирался сохранить их в будущем.

– Эй! Это вы тот господин, который сбил машиной бедного мистера Сагдена? – лихо выкрикнула молодая невестка Нелли Миллер. – Потому как, ежели это вы, постыдились бы самого себя!

Уолтер побагровел от возмущения.

– Разумеется, нет! – отрезал он, принимаясь заводить «рено» со всем достоинством, которое позволяла сохранять эта операция. Когда мотор ожил и заурчал, Уолтер ощутил отголосок того потрясения, которое он испытал, войдя в дом и увидев, до какой степени беспомощен Лоренс Сагден. Так вот что случилось, оказывается! Его красивый, талантливый зять был сбит машиной.

С мрачным видом уселся он за руль «рено». Ясно: именно поэтому семья больше не живет в красивой семейной вилле на Джесмонд-авеню и вынуждена терпеть ужасающие условия существования в фабричном коттедже. Уолтер отпустил тормоз, преисполнившись внезапной, как озарение, но твердой и определенной решимости. Им не придется долго терпеть эти условия, об этом он позаботится. И он был уверен в том, что его семья и семья Лиззи воссоединятся в ближайшем будущем, при первой возможности. Не совсем он был уверен лишь в том, сойдутся ли Уильям и Гарри со своим старшим кузеном, который выглядит как ремесленник. Парень весь перепачкан красками, словно чернорабочий. Что касается его младшей племянницы, этакой девчонки-сорванца… Уолтер почувствовал, что его мрачное настроение улетучивается. Она такая живая, душевная – точь-в-точь как его Лотти, девочки непременно подружатся.

С трудом разъехавшись с повозкой, груженной углем, которую тащила старая лошадь, Уолтер вырулил с начала Бексайд-стрит и направил свой лимузин в сторону Илкли. У Лиззи есть еще одна дочь. Любопытно, такая ли это сорвиголова, как ее младшая сестренка, и расстроит ли ее известие о смерти деда в такой же степени, как расстроило Роуз.

Нина остановилась поблизости от Бычьего брода и всмотрелась в даль, заслонив рукой глаза от последних, еще ярких лучей заходящего солнца; казалось, шея ее слишком тонка и слаба для тяжелой массы золотисто-каштановых волос. Неужели это Роуз бежит по узкой луговой дорожке вниз к реке? И если это она, то почему бежит так неровно, вроде бы спотыкается или мечется из стороны в сторону? Отсюда не разглядишь, но она, кажется, плачет.

Нина глубоко вдохнула в себя воздух. Это Роуз, и она плачет. Сердце Нины словно сжали ледяные пальцы. Неужели у отца еще один удар? Нина подобрала юбки и кинулась бежать с криком:

– Роуз! Я здесь! Что случилось, Роуз?

Роуз подавила рыдания и остановилась как вкопанная. Она бежала к реке, чтобы оплакать в одиночестве утрату своей мечты, а теперь здесь Нина, ей нужно рассказать о смерти дедушки, и Нина не поймет, отчего она, Роуз, в таком отчаянии. Нина станет думать только о возможных преимуществах. Например, о том, что дядя Уолтер начнет обращаться с ними как со своей родней, или о том, что они познакомятся и подружатся с кузенами и кузиной, или о том, что теперь стиль их жизни изменится и станет похожим на «риммингтоновский». Роуз вытерла слезы и глубоко вздохнула. – Дедушка умер, – сказала она, когда Нина, запыхавшись, подбежала к ней по густой траве. – Это случилось прошлой ночью в Лондоне… Дядя Уолтер приехал сообщить ма и…

Глаза у Нины округлились до невозможности.

– Дядя Уолтер на Бексайд-стрит? – недоверчиво спросила она. – Значит ли это, что дедушкина смерть приведет к семейному примирению?

Роуз почти видела, как прыгают мысли в голове у сестры.

– Мы приглашены на похороны? – тотчас спросила Нина. – Смягчился ли дедушка Риммингтон на смертном одре? Оставил маме наследство?

Роуз покачала головой, подумав при этом, что хоть они с Ниной и родные сестры, но во многом совершенно чужие друг другу.

– Нет, – ответила она. – Я так не думаю. Но не знаю точно.

Нинино возбуждение возрастало. От нее словно шел электрический ток.

– Но это же изменит все, Роуз! Мы сможем поехать в Лондон и Париж! Быть может, даже в Рим!

– Мы уже никогда его не узнаем, – сказала Роуз, с почти жестокой лаконичностью прерывая восторженно-возбужденную речь Нины. – И он не узнает нас. Никогда не узнает, какие мы одаренные, и не сможет гордиться нами.

Нина растерянно моргнула. Право же, порой затруднительно разобраться в ходе мыслей Роуз. Иногда кажется, как вот сейчас, что она несет какой-то бред. Дед никогда не проявлял даже слабого намека на то, что хотел бы познакомиться с ними. А уж гордиться… Вот дядя Уолтер совсем другое дело. Он познакомится с ними, пригласит в Крэг-Сайд и будет обращаться с ними как с близкими людьми – не только как с Сагденами, но и как с Риммингтонами.

– Идем! – предложила она, не желая терять ни минуты, и снова подобрала повыше свои юбки. – Мне просто не верится, что я наконец познакомлюсь с дядей Уолтером. Он похож на маму? Можно сразу угадать, что они брат и сестра?

– Ты иди, – ответила Роуз не слишком приветливо, пораженная тем, что Нина в такой момент проявляет любопытство к чему-то совершенно тривиальному. – Я хочу побыть немного одна.

Нина не побеспокоилась спросить, по какой причине, и пустилась дальше бегом в самом приподнятом настроении. На похороны все они оденутся в черное. Этот цвет ей очень к лицу. Подходит и к матовому оттенку кожи, и к темно-рыжим волосам.

Роуз посмотрела ей вслед. Как это возможно, что реакция Нины на известие о смерти деда совершенно не похожа на ее собственную? Все детство она и Нина вели разговоры о дедушке Риммингтоне, о том, сколько ему будет лет, когда они наконец познакомятся, и при каких обстоятельствах это знакомство произойдет. А теперь знакомство с дедом стало невозможным, и Нина ни капельки о том не сожалеет. Думает только, как попасть наконец в Крэг-Сайд, о встрече с кузенами, о том, чтобы их, Сагденов, приняли как членов семьи.

Роуз пошла к реке. Желтые лютики касались ее длинной, до самых лодыжек, юбки. Вода в реке создавала небольшие завихрения вокруг камней и быстро бежала вперед со своей извечной песней. Роуз смотрела в неглубокий поток, и по щекам у нее катились слезы – слезы о том, чего никогда не было и никогда уже не будет.

Глава 6

– Ничего подобного на нашей улице никогда не было, да навряд ли когда еще будет, – высказала свое суждение невестка Герти Грэм другой соседке Сагденов, когда обе они стояли на крыльце дома номер двадцать шесть утром в день похорон Калеба Риммингтона. – Сначала приехало авто зеленое с синим, а теперь черная похоронная машина. Стоит у дверей дома целый час, так что уже недолго ждать, пока они все выйдут.

– А Лиззи Сагден вправду из Риммингтонов, как ты говорила? – В голосе у приятельницы прозвучало прямо-таки благоговение. – Из настоящих, всамделишных Риммингтонов? Чья фабрика?

Невестка Герти кивнула, полная сознания своей значительности.

– Так чего же она тогда живет на Бексайд-стрит? – спросила ее озадаченная подруга. – Зачем ей жить с простым народом, если она может жить в шикарном доме в Илкли?

На этот вопрос ответа не было, что приводило в замешательство всю улицу. И не только улицу.

– Господи, ну почему, мама? – спрашивала Нина голосом, полным недоверия. – Почему ты хочешь остаться на Бексайд-стрит, когда мы могли бы жить в Илкли, в Крэг-Сайде? Это бессмысленно! Это…

Все они, за исключением Лоренса, уже собирались выходить из дома.

– Для меня… пой…ти., н-на… пс. хороны твоего отца… в-все равно… ч-что по…ка…зать… ему… нос, ко… – гда… он не… в со…стоянии… мне… ответить, – сказал Лоренс. – Эт-то не бу…дет знаком ува…жения. Эт-то бу…дет знаком неува…жения.

Лиззи невидящим взглядом уставилась на свое отражение в маленьком зеркале, что висело на стене возле двери. На Лиззи было совершенно новое черное пальто, купленное явно в самом дорогом отделе модной одежды у «Брауна и Маффа». Пуговицы из черного янтаря, обшлага и отвороты отделаны черным муаром. На черной, с густой вуалью, шляпе Лиззи красовалось черное страусовое перо. Лиззи выглядела в точности как ей и подобало: стильная, грациозная женщина средних лет, отец которой был одним из самых процветающих фабрикантов в городе.

– Сейчас не вре…мя и не… мес. то… для… подоб… ных… заме…чаний, Ни…на, – проговорил Лоренс настолько резко, насколько мог: глядя на бледное до синевы лицо жены, он особенно остро чувствовал глубину ее страданий. – На…день… шарф… поверх… шля…пы, в маши…не… ветрено.

Неуверенными движениями Нина повязала поверх сделанной ею самой черной бархатной шляпы черный шифоновый шарф. Откуда взялись деньги на одежду для похорон? Быть может, дядя Уолтер уже узнал о том, что их мать получает что-то по завещанию отца? Сказал ли он ей об этом? Одолжил денег на неотложные нужды в счет этого наследства? Вряд ли можно полагать, что мать взяла бы у него деньги на других условиях. Для этого она слишком горда.

Когда Нина следом за Лиззи вышла на улицу к ожидающему их автомобилю, раздражение ее дошло до такой степени, что она сжала в кулаки руки в лайковых перчатках, чтобы не утратить самообладания. Мать не просто очень горда. Она горда до смешного. Почему, почему, ну почему она отвергла предложение дяди Уолтера переехать в Крэг-Сайд?

Она заметила, как Роуз слегка помахала Микки Пор-риту, который, стоя на крыльце дома Герти Грэм, наблюдал с этой выгодной позиции за их отъездом. Вспышка досады усилила ее раздражение. О чем думала Роуз, поступая таким образом? По такому случаю могла бы хоть на минуту вспомнить о чувстве собственного достоинства и соблюдать декорум.

Когда Ноуэл, до странности чужой в строгом черном костюме, в белоснежной рубашке с туго накрахмаленным высоким воротничком и с блестящими, гладко причесанными волосами уселся на переднее пассажирское место, Нина тоже забралась в машину, самым удобным образом устроилась между матерью и Роуз и сложила руки на коленях, сцепив пальцы.

Машина медленно двинулась по тряской мостовой, и Нина увидела по пути, что все занавески в домах по обе стороны улицы задернуты. То был традиционный знак уважения к смерти, но, как правило, к смерти, посетившей один из соседних домов. Чем было продиктовано сегодняшнее поведение соседей – сочувствием к их потере? Или они поступили бы так в день смерти Калеба Риммингтона при любых обстоятельствах? Ведь подавляющее большинство обитателей Бексайд-стрит работали по найму именно на его фабрике. И это делало отказ матери от предложения дяди Уолтера еще более необъяснимым: ведь она понимает, что с этих пор никто на Бексайд-стрит не станет относиться к ним с прежним соседским простосердечием и дружелюбием. Да и как иначе, если они в родстве с Риммингтонами? Роуз бросила на Нину взгляд исподтишка. Тесно прижатая к сестре, она ощущала ее напряжение, но не могла понять его причину. Обращенные к матери слова Нины о том, что они могли бы жить в Крэг-Сайде, если бы захотели, были для Роуз новостью. Никто не сказал ей, что дядя Уолтер сделал такое предложение, однако Роуз в последние дни очень редко бывала дома, и ни у кого даже не было возможности с ней поговорить.

– Если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой просто так, за компанию, я могу даже не разговаривать, если тебе этого не захочется, – не раз говорила ей Дженни.

Роуз была по сердцу отзывчивость подруги, но она отклоняла ее предложения. Смерть дедушки глубоко потрясла ее, и она предпочитала долгие часы проводить в одиночестве, чтобы свыкнуться с происшедшим.

Даже сейчас, через пять дней после его смерти, Роуз чувствовала себя какой-то отчужденной. Мир как будто сошел со своей оси и никак не мог вернуться в правильное положение. Роуз спрашивала себя, испытывает ли ее кузина Лотти то же самое. Когда машина с пристойной для похорон небольшой скоростью свернула на дорогу к Илкли, ей подумалось, поймет ли кузина Лотти, что, хотя она, Роуз, не была знакома с дедушкой, она всегда его любила и будет тосковать по нему.

– Наши кузины? – Лотти, одетая во все черное с головы до ног, начиная от черной плоской шляпы с шелковой лентой до черных туфель с пряжками, подняла глаза на отца; лицо у нее было бледное, заплаканное и в эту минуту крайне удивленное. – Почему ты просишь меня принимать во внимание их чувства, папа? Они даже не были знакомы с дедушкой! Он любил только нас, а мы любили его. Он не захотел бы, чтобы Сагдены присутствовали на его похоронах! Это все равно что пригласить чужих людей!

Уолтер прижал кончики пальцев к вискам. Почему все в жизни так сложно? Почему Лотти не может проявить чуть больше понимания?

– Я думаю, душа вашего дедушки будет более умиротворенной, зная, что вся его семья соберется у его могилы, скорбя о нем, чем если бы это было иначе, – проговорил он со всем терпением, на которое был способен при настолько натянутых нервах. – И если ваши кузины и кузен вначале почувствуют себя в Крэг-Сайде не вполне свободно, элементарное внимание с вашей стороны…

Ему не удалось договорить. Уильям, который стоял у окна и смотрел на гравиевую дорожку и на четверку лошадей с траурными плюмажами, впряженную в катафалк, резко повернулся к отцу и сестре и высоко вздернул брови:

– Они приедут в Крэг-Сайд? Я об этом не подумал. Считал, что они появятся в кафедральном соборе и на кладбище, вот и все.

Уолтер откашлялся. Ему еще предстояло сообщить детям, что он предложил Лиззи и ее семье кров в Крэг-Сайде. И пока не мог решить, стоит ли сообщить об этом Уильяму и Лотти прямо сейчас. Момент был, прямо сказать, не самый подходящий, тем более что тело его отца все еще пребывало в китайской гостиной, а Лиззи и ее дети могли появиться в любую минуту. Быть может, если он скажет Уильяму и Лотти, что Крэг-Сайд был для Лиззи родным домом, это подействует на них…