XXX.

Гастон быстро занял место рядом с маркизой и обратился с следующей речью к изумленным гостям:

— Господа, теперь не время разглагольствовать, и поэтому я буду краток. У ворот этого дома собралась огромная толпа, мы должны приложить все усилия, чтобы она не могла ворваться сюда. Я попрошу тех из вас, кому дорога честь наших дам, следовать за мной во двор. Наша хозяйка, маркиза, отведет всех дам наверх. Господа, если нам удастся удержаться в этом доме в продолжение двадцати часов, я могу обещать вам, что Бонапарт придет к нам на выручку. Если никто другой не согласится сообщить ему обо всем случившемся, так я сам как-нибудь к нему проберусь, теперь все зависит от вас самих!

И только. Это была короткая, чисто солдатская речь, но зато на любимую им женщину он обратил взор, полный глубокой преданности и мольбы о прощении. В зале в это время происходили ужасные сцены. Первый испуг миновал: гости стали мало-помалу приходить в себя и соображать, в чем дело, послышались истерические вопли женщин и сердитые возгласы мужчин. Почти повсюду слышалось слово «измена», все французы были уверены, что эта женщина предала их. Дом ее оказался ловушкой, их заманили сюда, как в западню, она сама была на стороне жителей Вероны, в этом не могло быть никакого сомнения. Некоторые даже стали сомневаться в том, что граф искренен, многие дошли до того, что были готовы убить маркизу на месте. Гастон сразу заметил эту новую опасность. Хотя ему и было стыдно за своих соотечественников за их недоверие к Беатрисе, он все же понимал, что они для этого имели некоторое основание, и, действуя под впечатлением минуты, он предложил руку маркизе и повел ее сквозь расступившуюся толпу. Он оказался в эту минуту как бы рожденным для того, чтобы предводительствовать толпою. Он шел не торопясь, обмениваясь несколькими словами то с одним, то с другим из присутствующих, бросая то угрожающие, то ласковые взгляды на толпившихся кругом людей, он прекрасно знал, что одно неосторожное движение с его стороны, и смерть любимой женщины могла бы произойти на его глазах.

— Мужайтесь, — шепнул он ей, — я верю в ваше счастье. Отведите всех женщин в верхний этаж и там ждите меня. Мы закрыли ворота и защищаем их. Если им не удастся ворваться сюда со стороны реки, мы спасены. Беатриса, победа будет на нашей стороне.

Он снова поцеловал ей нежно и почтительно руку, и, подождав пока она скрылась наверху, он пропустил мимо себя всех женщин, поднимавшихся по лестнице, и затем обернулся к мужчинам, собравшимся вокруг него.

— Друзья мои, — сказал он, — я знаю, что вы все думаете. Но это — ложь, и вы должны стыдиться за свое низкое подозрение. Маркиза де Сан-Реми знала об этом не больше, чем всякий иностранец здесь в Вероне. Если найдется кто-нибудь, утверждающий противное, то я готов ответить ему как следует.

Он подождал немного, но никто не принял его вызова. «Нет, нет, — крикнул кто-то, — мы верим ей», и все остальные подхватили этот крик и стали умолять его не говорить теперь об этом, а позаботиться о том, как бы лучше и скорее приступить к защите и спасению себя и женщин. Он воспользовался этим благоприятным моментом и сказал им вкратце то, что он намерен делать.

— Мы уже выставили стражу у ворот сада, — сказал он, — и если только она выдержит натиск толпы, мы спасены. Я попрошу самых молодых из вас отправиться к моим людям в сад. Остальные останутся здесь внизу у этой лестницы, чтобы защитить до последней возможности себя и тех, кто им должен быть дороже жизни. Мы сражаемся за честь наших женщин и за честь нашей страны: больше мне нечего прибавить к этому.

Они ответили ему, что готовы исполнить все, что он прикажет, и пятьдесят человек отправились тотчас в сад, остальные во главе с одним молодым драгунским офицером, Жеромом, остались во дворце. Гастон последовал за теми, кто пошел в сад, чтобы распорядиться там как следует.

Беатриса повела всех женщин в одну из верхних комнат, окна которой выходили на улицы Вероны и на реку. И оттуда, в продолжение целого часа, она смотрела вниз на все происходящее у ее дома; хотя она сама по себе была всегда мужественна и бесстрашна, она впоследствии признавалась, что только возложенная на нее Гастоном обязанность утешать других спасла ее от помешательства. Она все время уговаривала и утешала плачущих и рыдающих женщин, впадавших в истерику или же молчавших в каком-то безумном исступлении. Но, хотя она утешала их и уверяла, что особенной опасности нет, она ни на одну секунду не обманывала себя. То, что она видела внизу на улицах, ясно говорило ей, что настал конец, что смертный час уже близок. Она могла только молиться и надеяться и ждать той минуты, когда ворота поддадутся под натиском толпы, которая ворвется затем во дворец.

Дело происходило раннею весною, в ясную лунную ночь. Знакомые очертания крепости и гор совершенно отчетливо вырисовывались на темном звездном небе, сам же город был ярко освещен, и поэтому все было видно, что происходило в нем. Вокруг дворца было еще светлее, там видны были мельчайшие подробности, за закрытыми воротами Беатриса могла различить тысячу лиц, с ненавистью и злобою взиравших на ее дворец.

Дикий рев этой разъяренной толпы, напрасно напиравшей на ворота, долетал до ее ушей. Она видела, как изредка отделялись отдельные группы и направлялись в отдаленные районы города, где сейчас же вслед за тем раздавались крики и видно было зарево пожара. Беатрисе отчетливо было видно, как беззащитные жертвы со стоном валились от рук озверевших убийц, топтавших уже мертвые тела ногами. Но то, что она видела, была лишь, вероятно, сотая доля ужасов, происходивших во всем городе; в своей ярости веронцы не щадили ни пола, ни возраста французов. Они вытаскивали на улицы спящих детей и там безжалостно разбивали их о камни, они своим громким смехом заглушали предсмертные мольбы и стоны несчастных женщин. Довольно было того, что кто-нибудь обвинялся в хорошем отношении к французам, чтобы его немедленно же приговорили к смерти и тут же приводили приговор в исполнение.

Все это Беатриса видела или угадывала, но ни слова не говорила об этом собравшимся вокруг нее женщинам.

— Они никогда не сломают ворота, — говорила она. — У нас есть надежная защита в лице графа де Жоаеза, мы можем спокойно довериться ему, постараемся же быть твердыми, теперь уже скоро конец всему.

Она говорила эти слова и в то же время сознавала, что ужасная ночь только началась, что каждая минута может быть гибельной.

Большие ворота выдерживали все время безумный натиск толпы, и она поняла наконец, что здесь все усилия ее тщетны. Многие притащили лестницы и влезали на ворота, откуда начинали стрелять в людей, стоявших во дворе дворца Беатрисы. Но в ответ им раздался дружный залп, и все смельчаки попадали мертвыми обратно в толпу, из которой они вышли. Старик Дженси находился во дворе, а с ним пятьдесят его отборных людей, которые могли отразить какую угодно атаку. Но, тем не менее, то здесь, то там раздавались среди них стоны, доказывавшие, что шальные пули неприятеля все же имели некоторый успех. Но ворота оставались закрытыми, и в продолжение целого часа положение не изменилось ни на йоту. Но вот кто-то в толпе крикнул, что надо поджечь дворец, сначала крик этот был встречен насмешками, потом его поддержали другие, и наконец вся толпа стала требовать одного: «поджечь их, поджечь!». Сейчас же откуда-то появились связки соломы и около двадцати факелов, и затем раздался восторженный крик толпы, приветствовавшей первое появление огня. Но ворота Бернезского дворца были выстроены пятьдесят лет тому назад, они были окованы кругом железом, костры, пылавшие вокруг них, не причинили ни малейшего вреда и сейчас же потухли.

Снова стали зажигать костры, притащили опять соломы, запылали костры и опять та же неудача, ворота стояли целы и невредимы, в толпе на минуту воцарилось мертвое молчание, и вдруг раздался чей-то крик:

— К реке, надо забраться туда со стороны реки!

И вся толпа ринулась по указанию кричавшего прямо к реке, лениво катившей свои сонные волны. Сейчас же в дело были пущены все имеющиеся налицо суденышки: кто поехал в лодках, кто в челноках, кто на плотах, и все это направлялось прямо к сада дворца. И как это только никому не пришло раньше в голову? — удивлялись все, спрашивая друг друга Ведь пробраться в сад очень легко, а во дворце го могли только встретить пятьсот человек, без оружия, разодетые в шелк и в бархат. Все невольно ощупывали свои кинжалы и мечтали уже о том, как они перережут горло этим французам.

Но старый Дженси и с этой стороны приготовил им ловушку. Как только люди его впервые высадились в саду, он сейчас же приказал им вырыть огромный ров вдоль берега, не щадя кустов роз и сирени. И действительно, люди его принялись с таким жаром за работу, что рыхлая мягкая земля так и летела комьями под их лопатами. Когда ров был вырыт, Гастон тихонько вошел во дворец и приказал лакеям вынести своим людям вина для подкрепления их сил, а сам пошел отыскивать Джиованни Галла. Солдаты напились вволю и, не сознавая даже хорошенько, чего от них требуют, были готовы беспрекословно исполнить каждое приказание графа или старого Дженси.

Время от времени Гастон снова выходил к ним в сад, чтобы подбодрить их ласковыми словами, при этом он о чем-то очень серьезно толковал каждый раз со старым сержантом. На душе Гастона было тяжело, исчезновение Джиованни Галла сильно беспокоило его, он упрекал себя за то, что оставил его утром во дворце вместо того, чтоб взять его тогда с собой.

— Бедный юноша знал все и за это поплатился, вероятно, своей жизнью, — говорил он Дженси. — Два часа тому назад его вынесли замертво из комнаты. Я послал к нему врача, но тот подает очень мало надежды. Нет, Дженси, все же хорошо, что мы вовремя явились сюда с вами.

— Я не сомневаюсь в этом, граф, я уже несколько дней тому назад предчувствовал все это. Но мы сделаем все, что сможем, а генерал Бонапарт пришлет нам подкрепление. Он еще никогда не отказывал никому в помощи. Но только дело в том, когда до него дойдет известие о том, что здесь творится. Если он узнает это только от Валланда, так нам нечего ждать: этот негодяй продаст родную мать ради своей выгоды. Бедные женщины, им плохо придется, если спасение их зависит только от него. Я жду только случая сказать это ему прямо в лицо.

— Если это будет зависеть от меня, Дженси, то я постараюсь вам доставить этот случай поскорее. Но, в сущности говоря, надо ведь принять в соображение и то, что ему нелегко здесь приходилось и, кроме того, он — плохой политик. Я не верю, чтобы француз мог сознательно сделать такую низость, как он.

— Трудно сказать, граф, будем надеяться, конечно, что все обойдется и так, но лучше было бы, чтобы кто-нибудь другой отправился к Бонапарту, чтобы известить его обо всем.

Оба они нерешительно посмотрели на другой берег реки, так как чувствовали, что один из них должен переправиться через нее, чтобы добраться до лагеря Бонапарта, и каждый из них желал, чтобы пошел другой, так как каждый хорошо знал, что в саду его ожидает большая опасность, чем на том берегу. В ту минуту, как они еще обсуждали этот вопрос, раздался гул колоколов, а затем первый крик разъяренной толпы. Солдаты вскочили, как один человек, готовые броситься во двор, откуда раздавались крики, но старый Дженси поднял вверх руку и крикнул на них:

— Вон, ложитесь скорее в траншеи и молчите, пока вас не спросят.

Затем он отсчитал пятьдесят человек и повел их во двор.

Гастон же пошел во дворец, чтобы выручить Беатрису в трудную для нее минуту. Дженси сначала мужественно защищал ворота, как мы видели, затем быстро бросился в сад, где уже солдаты его приготовили ружья, видя, как по воде к ним приближается целая флотилия рассвирепевших граждан, твердо уверенных в том, что с этой стороны им нечего опасаться, так как во дворе остались только беззащитные гости Беатрисы и несколько преданных ей слуг. Ужасно было видеть, как разъяренная толпа, не ожидая, пока лодки пристанут к берегу, прыгали из них в воду, многие попадали под лодки и тонули, другие сшибали друг друга с ног. Никто из них и на минуту не допускал мысли, что их ждет засада, и поэтому, когда вдруг в темноте раздалась французская команда открыть огонь и послышался первый залп, переполох произошел невообразимый, все бросились, как безумные, обратно в воду, давя друг друга в паническом страхе. А за ними вслед неслись выстрелы за выстрелами, гулким эхом отдаваясь над водой.

У большинства из них в руках были только кинжалы, так как они рассчитывали, что им придется только резать беззащитных французов. Некоторые были вооружены пистолетами и ружьями, но большинство было даже совсем без оружия, и поэтому все они бросились скорее к лодкам и обрушились на тех, кто первые закричали «к реке». И все бежали с поля сражения, покинув своих раненых и мертвых, павших от выстрелов верной сотни Дженси. Всю ночь продолжалось попеременное нападение то на железные ворота, то на скрытые траншеи, в которых засели солдаты. Во дворце настроение духа менялось по мере того, как приходили утешительные или грустные вести. Когда стало рассветать, на мраморной лестнице дворца видно было множество растянувшихся фигур, богатые и нарядные платья были выпачканы, светские люди сбросили свои маски и оказались простыми смертными с испуганными бледными лицами, тревожно спрашивающими друг друга: «Придут ли к нам на выручку?» Более мужественные в нескольких словах описывали все положение дел. В горах было не менее пяти тысяч вооруженных итальянских солдат, Бонапарту придется встретиться с ними по дороге в Верону; весьма возможно, что он не слишком будет огорчен тем, что несколько сот его соотечественников погибнет в Вероне, ведь это только даст ему случай обелить себя в глазах Европы. Он скажет всем:

— Смотрите, как итальянцы поступили с моим народом, я должен отомстить этим изменникам и убийцам.

А если он действительно так рассуждает, какая же может быть надежда на то, что он придет им на помощь? В Падуе у него только шесть тысяч войск, он должен сразиться с солдатами Эмили и республиканцами, пожелает ли он это сделать? Немудрено, что лица всех присутствующих были очень бледны, но особенно бледно было лицо Беатрисы, когда в пять часов утра Гастон поднялся к ней наверх и на одну минуту отвел ее в другую комнату, чтобы поговорить без свидетелей.

— Я пришел проститься с вами, — сказал он, — но я не могу уйти, пока вы не поймете моих поступков по отношению к вам.

Она поняла, что он говорит о своем пребывании в доме Бианки, и поэтому остановила его движением руки, говоря:

— Вы пришли ко мне, следовательно, о прошлом не может быть и разговора. Иногда трудно разобраться в вещах, но потом все становится ясно, с каждым днем я учусь понимать все больше и стараюсь только о том, чтобы поступать соответственно вашим желаниям.

Он нагнулся и поцеловал ее в лоб.

— Когда опасность пройдет, Беатриса, мы постараемся начать новую жизнь и будем жить только друг для друга. Я отправлюсь к Бонапарту, чтобы рассказать ему, что вы сегодня ночью сделали для него, как вы спасли моих соотечественников. Ведь я понимаю жертву, которую вы принесли, Беатриса, я знаю, что вам нелегко находиться здесь, и знаю, чего вы лишились, покидая Венецию ради меня. Подобные вещи не забываются, особенно — любящим человеком. Я знаю, что до сих пор я был большой эгоист, но в будущем я надеюсь загладить это всей своей жизнью.

Эта исповедь его совершенно расстроила ее, она задрожала при мысли, что он собирается отправиться к Бонапарту.

— Гастон, не уезжайте, не покидайте меня, подумайте о том, что будет со мной, если вы покинете меня. Пусть пойдет кто-нибудь другой, вы должны остаться со мной, и почему непременно вы должны идти? Разве, кроме вас, нет других людей?

— Я послал бы Дженси, но он ранен, а никому другому я не могу поручить этого. Беатриса, разве вы не понимаете, что нас ждет всех, если сегодня к нам не подоспеет помощь? Я переправлюсь через реку и помчусь изо всех сил; если мне это не удастся, что делать, все же это лучше, чем оставаться тут и упрекать себя потом в том, что мог бы спасти вас всех. Подумайте об этом, дорогая! Вспомните ответственность, которая лежит на мне, вспомните ужасы, происходившие там на улицах! Неужели человек, достойный вас, согласился бы смотреть на все это равнодушно, не делая попытки к спасению? Нет, не говорите этого.

— Но разве вы забыли, — сказала она, — что в Боволетте вы тоже хотели вернуться через час, а между тем сколько времени прошло, пока мы опять увидались, я так хорошо помню то утро. Да, вы прислали тогда странного гонца, Гастон. Уверены ли вы в том, что он придет и на этот раз по вашему зову?

Он рассмеялся при этом воспоминании и заглянул в глаза, смотревшие на него с упреком.

— Он не хотел дать мне ни одного часа срока, он верил в то, что я могу спасти Верону, а между тем, что я вместо того наделал? Да, я знаю, мне уже суждена на роду всегда неудача, но что же я могу сделать? Я приехал сюда с добрыми намерениями, мечтал о примирении, о дружбе. Они ответили мне на это камнями. На вашей родине, в Венеции, я тоже старался установить более дружеские отношения между двумя нациями, и чем же это кончилось? Я должен был бежать, как вор, оставив после себя только ненависть и недоверие.

— Всем этим вы обязаны Вильтару, — сказала Беатриса, и лицо ее затуманилось, — да, Гастон, этот человек имеет роковое влияние на нашу судьбу, я и сегодня чувствую, что обязана ему тем, что вы хотите покинуть меня. Все несчастья наши произошли только благодаря ему. И вы отправляетесь к нему в Падую, и еще верите в то, что он вам друг?

— По моему мнению, Беатриса, — сказал он, — есть два Вильтара: один из них — друг Франции, другой — мой друг. Я докажу вам это. Когда я приеду в Падую, я явлюсь прямо к Бонапарту и возьму с собой свидетелей. Мне, кажется, что особенной опасности быть не может. Я перееду реку на лодке, а на том берегу уже вполне безопасно, да, впрочем, теперь не время думать о собственной безопасности.

Беатриса видела, что Гастон теперь только жил мыслью перебраться на тот берег и поднять на ноги весь лагерь Бонапарта, но она все же сделала еще попытку остановить его.

— Умный человек всегда обдумает все, — проговорила она, — подумали ли вы о том, что будет лучше, если вы поедете не один? Разве только один человек может пробраться через неприятельскую сторону? Разве нельзя чем-нибудь помочь этим беднягам? Подумайте об этом, пока не поздно, ведь они все доверились нашей чести, разве мы только и можем посоветовать им, что ждать?

Высказанная маркизой мысль поразила Гастона своей неожиданностью.

— Вы хотите сказать, что я должен взять всех с собой? — спросил он в недоумении.

— Я говорю, что следовало бы подумать об этом. Если вы можете свободно переправиться через реку, почему бы другим не попробовать этого же? Я знаю, что это вам не приходило совсем в голову, обдумайте же теперь все, пока еще не поздно. Они ведь надеются на нас, дорогой, мы не можем бросить их. Мы должны пожалеть их, они, право, заслуживают этого.

Слова ее поразили его, и он невольно спросил себя, что он может возразить против ее предложения. Ведь французские шлюпки еще стоят у берега в саду дворца. Почему бы всем этим несчастным, запертым во дворце, не отправиться вместе с ними к Бонапарту? Действительно, мысль об этом не приходила ему в голову; теперь он всецело предался заботе, как бы исполнить ее.

— Я прежде всего переговорю с Дженси, — сказал он, выходя из комнаты.

Она осталась одна и опустилась на колени, чтобы помолиться за него.

Старик Дженси был ранен пулей в колено и лежал на траве, медленно прихлебывая из кубка воду и проклиная веронских жителей на трех языках. Когда пришел Гастон и сообщил ему план Беатрисы, последний так поразил старика своею неожиданностью и простотою, что даже он прослезился и совершенно забыл о своей ноге.

— Боже мой, — воскликнул он, — я, право же, не достоин даже поцеловать подол ее платья. Конечно, надо будет взять их с собой, граф, и как это только нам раньше не пришло в голову? Помогите мне встать на ноги, чтобы я все лучше мог обдумать. Черт побери человека, прострелившего мне ногу, которая мне как раз так нужна теперь! Она говорит, что крепость должна будет защищать нас, совершенно верно, да благословит ее Бог за эту счастливую мысль. Вы бы, граф, сейчас собрали всех господ и объявили им об этом, пока мы здесь приготовим все со своей стороны. Сегодня ночью мы еще, пожалуй, доберемся до Падуи, если у нас хватит мужества.

Гастон быстро удалился и минуту спусти уже собирал всех находящихся во дворце, как гостей, так и слуг, а между тем Дженси ломал себе голову, как бы лучше выполнить план, придуманный умной женщиной. Он не мог сомневаться в том, что им удастся перебраться через реку, но он думал о том, как бы, благодаря какой-нибудь хитрости, устроить эту переправу как можно лучше, и эта мысль так заняла его, что он даже забыл про свою больную ногу. Было уже четыре часа утра, небо было пасмурно, шел мелкий дождик, несколько лодок, атаковавших ночью дворец, все еще сновали взад и вперед по реке, но сидевшие в них, очевидно, уже не решались предпринимать что-либо, а просто оставались там из любопытства, чтобы посмотреть, что будет дальше. Дело в том, что эта толпа, как и всякая бессмысленная случайная толпа, вовсе не желала рисковать собственной шкурой, и как только она узнала, что дворец защищается вооруженными людьми, она сразу остыла и стала ждать благоприятного случая для своего нападения. Ведь в сущности, и помимо этих людей во дворце было еще достаточно других французов во всем городе, в домах и особенно в церквях. Один за другим все заговорщики отходили от больших ворот и небольшими группами, с кинжалами в руках, отправлялись в город на поиски жертв. Во дворце об этом узнали, потому что перестал раздаваться гул голосов за воротами, и, конечно, порадовались, что хоть с этой стороны опасность на время миновала. На реке же неприятельские лодки продолжали сновать по-прежнему, так что старый Дженси велел поднять себя, чтобы лучше сосчитать эту вражескую флотилию и соответственно этому уже составить план бегства.

— Надо будет прибегнуть к хитрости, дети мои, — говорил он, — и чем скорее, тем лучше. Посмотрите, на этот раз они все вооружены ружьями, и нам нечего ждать пощады, если мы отважимся прямо выплыть им навстречу. Но во всяком случае не будем ждать, пока они первые нападут на нас. Мне понадобится теперь двадцать человек из вас, выберите их сами, но помните, что вас ждет почти верная смерть.

Затем он объявил, что решил сделать так. Двадцать человек сядет в один из катеров и поплывет по направлению к крепости св. Феликса, чтобы отвлечь на себя все внимание неприятеля, а в это время остальные катера со своим беззащитным экипажем постараются переплыть на ту сторону реки. Нечего и говорить, что люди в первом катере подвергнутся смертельной опасности, так как неприятель, конечно, будет стрелять в них. Несмотря, однако, на то, что в последнем никто не сомневался, желающих ехать именно в этом капере нашлось так много, что решено было прибегнуть к жребию. Когда через некоторое время Гастон вернулся, он застал уже все в порядке: двадцать человек во главе с сержантом Дженси сидели уже в первом катере, остальные стояли на берегу, держа наготове свои ружья.

— Хромой человек может видеть и командовать, хотя он и не может ходить, — весело крикнул Дженси Гастону. — Мы поедем по течению и обогнем выступ реки, а вы в это время рассаживайтесь по лодкам и поезжайте с Богом. Только смотрите, не сажайте слишком много сразу, чтобы не потопить лодок. Я уверен, что в крепости увидят, что мы делаем, и поспешат к нам на помощь. Я нарочно еду вперед, чтобы поспеть с вами потом встретиться на том берегу. Однако, если нам суждено больше не встретиться, то да благословит вас Бог, но я все же, откровенно говоря, верю в свою счастливую звезду и верю в то, что мы еще увидимся с вами.

Он протянул свою грубую загорелую руку, Гастон пожал ее с большим чувством. Затем Дженси скомандовал «вперед», и лодка быстро помчалась по направлению к крепости.

Гастон в это время уже успел предупредить всех гостей Беатрисы о том, что он собирается предпринять для их спасения; он ходил из комнаты в комнату, уговаривая и успокаивая всех, и, наконец, собрал их всех в саду. В это время катер, на котором ехал Дженси, уже обогнул изгиб реки и скрылся из виду, но, очевидно, он достиг своей цели и отвлек внимание неприятеля, так как сейчас же вслед за тем раздался ружейный залп. В ответ на этот залп раздалась правильная перестрелка: по-видимому, люди Дженси не теряли времени и стреляли в свою очередь. Гастон в душе порадовался этому, но тут же увидел, что им грозит новая опасность: множество лодок, привлеченных шумом выстрелов, отделилось от берега, направляясь к месту происшествия; каждая минута была дорога, он должен был спешить с переправой своих пассажиров, если не хотел подвергнуть их новой опасности.

— Мы должны трогаться в путь, Джером, — сказал он, обращаясь к молодому офицеру, стоявшему рядом с ним, — покажите нам дорогу и скорее рассаживайте всех в лодки, чтобы как можно скорее плыть к тому берегу, пока еще есть время, я же со своей стороны еще постараюсь задать баню неприятелю.

Молодой француз быстро вскочил в первый попавшийся катер, посадил туда дюжину мушкетеров и предложил близ стоящим женщинам садиться тоже быстрее в катер. Бедные женщины, большею частью еще молоденькие существа, которые только и думали всю свою жизнь о веселье и танцах, теперь же бледные и перепуганные, в эту минуту поняли, что такое смертельная опасность. Трудно передать чувства, волновавшие их, когда они садились в лодку, поддерживаемые грубыми солдатскими руками, владетели которых старались ободрить и развеселить их. Но вот лодка полна, она отчалила от берега и понеслась быстро, как стрела, по направлению к противоположному берегу.

Много глаз следило за этой лодкой, но никто не приветствовал ее так радостно, как небольшая шлюпка, вдруг отчалившая от берега немного ниже крепости и наполненная разным сбродом, который уже давно поджидал здесь верную добычу.

Эти люди до сих пор сидели в кабаке, но, привлеченные выстрелами, они бросились к своей лодке и увидели, что напротив в саду дворца аристократы собираются рассаживаться по лодкам и плыть на ту сторону. Они подстерегли лодку и подпустили ее совершенно близко, а затем вдруг сразу атаковали ее, когда все уже думали, что она почти в безопасности. Это смелое нападение и, по-видимому, предстоящий полный успех сразу ободрили и других негодяев, все они бросились в первые попавшиеся суденышки, чтобы плыть к месту происшествия. Хитрость старого Дженси, по-видимому, не удалась. Бедные, беззащитные женщины были окружены теперь со всех сторон разъяренными извергами, жаждавшими их крови. С берега, где остались стоять остальные гости Беатрисы, раздались отчаянные крики, поощрявшие их двигаться как можно скорее вперед. Гастон подумал, что все потеряно, и сердце его забилось от сострадания к этим несчастным, но он ошибся: старые ветераны и предводительствующий ими Джером не растерялись: они схватили свои ружья и стали стрелять в своих преследователей, прицеливаясь как можно лучше; результатом этого залпа было несколько убитых и раненых среди неприятеля, но зато и несколько из них поплатились жизнью за свое мужество.

Нечего и говорить о том, с каким напряжением следили оставшиеся на берегу за судьбой своих товарищей по несчастью; они стояли под дождем, дрожа всем телом от холода и от страха.

Что касается Гастона, никогда еще он не испытывал чувства такой ответственности, как в этот знаменательный день. Он не знал, на что решиться: продолжать ли переправу на тот берег, или же снова скрываться во дворце, чтобы защищаться в нем до последней возможности; решение этого вопроса зависело всецело от него. Беатриса сказала ему: