Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Беатриса в Венеции

ModernLib.Net / Исторические приключения / Пембертон Макс / Беатриса в Венеции - Чтение (стр. 14)
Автор: Пембертон Макс
Жанр: Исторические приключения

 

 


Все трое стали прислушиваться, слышно было, как внизу кто-то двигался. Они ясно расслышали, как кто-то медленно стал подниматься по ступенькам наверх. Тяжелые шаги, казалось, пригвоздили старого Филиппи к месту. Голова его была откинута назад, глаза готовы были выскочить из орбит, казалось, что он считает шаги с трясущеюся челюстью и дрожащими губами. Более громкий шум вызвал холодный пот на его лбу. Человек, поднимавшийся наверх, уронил что-то, и тяжелый предмет со стуком полетел вниз по лестнице. Вдруг шаги прекратились, и все опять стало тихо кругом.

— Это были шаги Пезаро, — воскликнул старик, нарушая наконец молчание, — но мы вовсе не желаем услышать их еще раз. Одевайтесь скорее, граф. Петро, помоги одеться синьору.

Возбуждение и тревога иногда утраивают силы. Гастон испытал это на себе в данную минуту, он забыл свою слабость и головокружение и думал только о свободе, он быстро двигался по комнате, совершенно забыв, что еще так недавно лежал здесь без сил, почти без движения. Когда он оделся, Филиппи спрятал фонарь опять под складки своего плаща, и, быстро оглядевшись кругом, чтобы убедиться, что ничего не забыто, он велел своим спутникам следовать за собою, и они тихонько, гуськом, стали подниматься по узенькой лестнице, ведшей на крышу дома. Они достигли ее без всяких препятствий, но только тогда, когда очутились на свежем воздухе, они вздохнули наконец свободно полной грудью.

— Теперь что? — спросил Гастон, он даже в эт минуту еще не вполне доверял Филиппи, — вы заработали свои дукаты очень легко, старина, но я только тогда назову вас действительно лучшим врачом в мире, когда вы дадите мне возможность добраться до земли.

Он чувствовал себя как-то странно возбужденным; чистый воздух, звездное небо — все это, казалось, еще больше подкрепило его силы... Теперь он уже не думал о том, что покинул дом Бианки, ему это казалось так неважно в эту минуту, со свободой к нему вернулось и честолюбие. Он решил идти к Валланду и объявить себя его заместителем, на другое же утро все жители Вероны должны были узнать, что у них новый губернатор. Он снова решил завоевать себе право командовать имеющимися здесь войсками, и на этот раз уже он, конечно, не пойдет на компромиссы и даст хороший урок веронцам. Гастон воображал, что старый Филиппи, стоящий рядом с ним, и не подозревает, о чем он думает; он считал его шарлатаном и негодяем, неспособным испытывать какие-либо патриотические чувства, но в этот момент он жестоко ошибался, старик зорко следил за ним из-под полуопущенных век и, казалось, читал каждую его мысль.

— Вот дорога вниз, на землю, — сказал он, обращаясь наконец к Гастону, — пройдите три следующие крыши, и вы очутитесь на колокольне церкви св. Афанасия. Дверь колокольни открыта, об этом я уже условился с церковным сторожем, а вот этот юноша проводит вас дальше, до западного выхода из храма, идите же теперь с Богом.

— Значит, вы не проводите меня дальше, Филиппи?

— Нет, синьор, я предоставляю поле действия более молодым силам. У дверей храма вы найдете коляску, ожидающую вас, не медлите и идите, иначе вы заставите всех ждать вас.

Он накрыл снова голову плащом и исчез тем же путем, как пришел наверх. Если даже Гастон и подозревал старика в измене, то теперь было уже поздно предпринимать что-либо. Он решил следовать за юношей и предоставить все дальнейшее судьбе.

— Вы служите у доктора Филиппи? — спросил он юношу, идя за ним.

— Я — его сын.

— Значит, он говорил вам обо мне, Петро?

Юноша отрицательно покачал головой.

— Мой отец — человек скрытный, синьор, — ответил он.

— Прекрасно, тем лучше. Вы хорошо знаете дорогу, Петро?

— Ребенок мог бы найти ее, синьор, посмотрите, вот и церковь, нам стоит перешагнуть эти перила, и мы на колокольне, нам даже не нужно больше фонаря, будьте только осторожнее, ступени очень узкие. Тот дом там, внизу, где еще виднеются огни, принадлежит теперь маркизе де Сан-Реми, она приехала сюда несколько дней тому назад.

Гастон не сказал ни слова. Он смотрел не отрываясь на этот дом, как будто увидел вдруг перед собою привидение.

XXV.

Итак, значит, она приехала в Верону, как Бонапарт обещал ему. Впрочем, Гастон никогда не сомневался в своей возлюбленной, он скорее не доверял тому, кто принял тогда на себя роль его посланного. Собственно говоря, Бонапарт, конечно, ничего не обещал ему, он только сказал тогда: «отправляйтесь», — и он повиновался ему, как солдат своему начальнику. Он нисколько не раскаивался в этом, но все же какое-то странное чувство недоверия не покидало его все это время. Он не верил также и тому, что Беатриса действительно решится следовать за ним в Верону и этим доказать открыто свои чувства к нему. Ее присутствие и обрадовало и в то же время смутило его: он вспомнил, как он попал в дом Бианки, вспомнил эту девушку, страсть которой чуть было не нашла отклика в нем самом. Да, Беатриса, вероятно, уже слышала о его неудаче, он представлял совершенно ясно, как Валланд постарался все это выставить в ее глазах так, чтобы повредить ему в ее мнении. Гастон был очень огорчен тем, что Беатриса уже узнала о его пребывании в доме Бианки, — и ему захотелось поскорее увидеться с ней. Он верил в то, что ему удастся объяснить ей все, как было, но все же на душе его было нелегко, совесть невольно упрекала его и подсказывала ему, что он не мог бы очутиться на свободе раньше, если бы действительно хотел этого.

Все эти мысли промелькнули, как молния, в его голове, пока он стоял на колокольне церкви и смотрел на дом, где жила Беатриса. Возбужденное состояние, вызванное снадобьем старого Филиппи, вдруг сразу исчезло, голова его закружилась, и он едва успевал следовать за юношей, уже начавшим свой спуск по крутой лестнице. Он схватил юношу за руку, и медленно, шаг за шагом, они спустились наконец с колокольни и очутились у дверей, ведущих в церковь.

Их отделяла только кожаная занавесь от внутренности церкви, и они уже собирались поднять ее и войти внутрь, как вдруг услышали шепот голосов и невольно замерли на месте. Присутствие людей в эту пору ночи в темном храме не предвещало ничего хорошего для тех, кто решился явиться туда незваным. Гастон сделал знак юноше погасить фонарь, затем он осторожно шагнул вперед и стал прислушиваться к шагам, раздававшимися в церкви. Шаги эти подвигались медленно, как бы нерешительно, осторожно ощупывая под собою почву, за этими шагами послышались другие, на темных стенах вдруг показалось отражение фонарей, и ясно послышался чей-то шепот. Было ясно: вся церковь была наполнена людьми, собравшимися сюда для тайных совещаний, которые не мог открыть даже зоркий глаз такого человека, как Валланд.

Гастон понял это сразу, но ему и в голову сначала не пришло, что старик Филиппи, посылая его в эту пору ночи в церковь, совершил подлый поступок, прекрасно сознавая это. Хитрый негодяй уже давно, по-видимому, придумал этот план, его рассказы о возвращении Пезаро и о настроении его слуг были, конечно, вымышлены, в этом мог убедиться теперь даже ребенок. Гастон проклинал теперь свою доверчивость, но был так слаб, что даже не мог уже испытывать чувство страха, опасность еще более ослабила его силы, на его месте всякий другой вернулся бы назад, а он остался стоять на месте и принялся слушать то, о чем говорили в церкви.

— Так вот, значит, что ваш скрытный отец задумал, — сказал он юноше, — так вот, значит, экипаж, который ждет меня у ворот церкви.

Петро ничего не ответил, он, по-видимому, сильно трусил, он ничего не знал об этом заговоре, так как отец ничего не рассказывал ему. Почуяв опасность, он бросился опрометью наверх по лестнице.

— Ради Бога, идите скорее назад, синьор, — крикнул он.

Но Гастон не шевельнулся с места, он чувствовал, что будет уже не в состоянии подняться снова наверх, да к тому же он и не хотел этого вовсе. Может быть, он считал себя даже в большей безопасности здесь в церкви, чем там наверху, на этих предательских крышах; он равнодушно прислушивался к удалявшимся шагам трусливого юноши.

— Уж лучше быть одному, — говорил он себе, и, храбро отодвинув уголок занавеси, он заглянул в церковь и сразу понял угрожавшую ему опасность.

Середина церкви были совершенно окутана мраком, и только слабые огоньки на алтаре бросали чуть заметный отблеск в окружавшую тьму. Скамьи тонули тоже в глубоком мраке, в этой части церкви, по-видимому, никого не было, голоса слышались в небольшой часовне, находившейся около главного алтаря. Человек, менее владеющий собою, чем Гастон, наверное, почувствовал бы себя жутко от этого неясного гула голосов, то возвышавшегося, то превращавшегося почти в шепот, но Гастон мало заботился об этом, он сразу сообразил, что это — какое-нибудь тайное сборище, цель которого, наверное, враждебна французам, и поэтому он счел своим долгом осторожно выбраться на середину церкви и оттуда уже стараться пробраться поближе к часовне. Он подвигался вперед медленно, осторожно ощупывая каждый шаг, так как хорошо понимал, что малейший шум мог выдать его присутствие; наконец он добрался таким образом до стены, отделявшей часовню от церкви, и оттуда он мог свободно все видеть и слышать.

Их было всего человек тридцать, не больше, все они собрались группами вокруг небольшой кафедры, на которой стоял какой-то человек и говорил о чем-то с серьезностью, доходившей до трагизма; восковые свечи, горевшие перед аналоем, бросали мягкий колеблющийся свет на вдохновенное лицо оратора, все остальные лица были в тени, так как большинство присутствующих поставило свои фонари на пол, так что освещались их ноги. Никто не двигался с места и не говорил, чтобы не прерывать речь оратора; он говорил о притеснениях и несправедливостях французов, восстанавливавших против себя все местное население. Когда он перестал говорить и поблагодарил за аплодисменты, вознаградившие его красноречие, на его место выступил другой оратор, который затронул уже более насущный и интересный вопрос. Он напомнил о том, что маркиза де Сан-Реми собиралась дать большой банкет на следующий вечер в честь французских офицеров.

— Если вы действительно мужественны и храбры, — сказал он, — вы знаете, как поступить теперь; отделайтесь раз навсегда от всех этих пришельцев, и делу конец. Не выпускайте никого живым из ее дворца, чтобы никто не мог рассказать о том, как все это произошло.

Он очень остроумно стал доказывать своим слушателям, что им нечего церемониться с французами.

— Ведь сами французы пожертвовали тысячами своих жизней, только бы добиться свободы. Они не пощадили даже жизнь самого Людовика, когда он стал препятствием для достижения этой свободы. Что касается меня самого, — продолжал он, — я убил бы француза с таким же легким сердцем, как и собаку. Наши дома, наши дети, наши соотечественники требуют отмщения.

Слова оратора подействовали возбуждающим образом на его слушателей, многие среди них вытащили свои мечи и потрясали ими в воздухе. «Да, пусть будет так!» — кричали они, и Гастон невольно содрогнулся: так много ненависти и злобы было в этом крике. Что они сделают с ним, если кто-нибудь случайно наткнется на него? Он старался не думать об этом и даже напротив, еще ближе подполз к толпе, чтобы все лучше слышать, но в эту секунду совершенно инстинктивно он вдруг почувствовал, что кто-то стоит поблизости от него и как будто следит за каждым его движением. Впоследствии он говорил, что это был самый ужасный момент в его жизни.

Гастон медленно выпрямился и повернулся в сторону, чтобы встретиться лицом к лицу со своим неприятелем. Он был вполне уверен, что этот человек собирается убить его, и не понимал, почему он медлил нанести ему удар. Ужас ожидания был настолько велик, что мысль о смерти совершенно не страшила его. Незнакомец, завернутый в темный плащ, стоял неподвижно, как изваяние, и наконец Гастон понял, в чем дело. По-видимому, это был такой же шпион здесь, как и он сам, и он так же боялся, чтобы его не открыли, как и сам граф. Подобной странной встречи, вероятно, еще никогда не происходило нигде. А между тем на самом деле здесь ничего не было странного, так как обоих привлекла сюда забота об одной и той же женщине, но Гастон этого пока, конечно, не мог еще знать.

В продолжение целых пяти минут оба они простояли рядом совершенно неподвижно, не делая никакой попытки к сближению. Наконец незнакомец слегка коснулся руки графа и прошептал ему на ухо:

— Джиованни Галла, синьор.

Джиованни Галла, слуга Беатрисы! Здесь, в этой церкви! Гастон сразу отгадал всю истину. Преданный ей человек предугадал грозящую ей опасность и пришел сюда, чтобы все разузнать хорошенько. Конечно, Гастон не мог бы желать себе более надежного союзника, это была счастливая для него встреча, он сразу почувствовал и понял это.

— Здорова ли маркиза? — спросил он шепотом, несмотря на опасность быть открытым. Джиованни судорожно сжал ему руку, и губы его не шевельнулись. Собравшиеся в часовне люди как раз замолчали в эту минуту и ясно расслышали шепот в церкви. Они стали прислушиваться, и один из них вышел из часовни и стал всматриваться в темноту церкви, но его маленький фонарь не выдал шпионов, и он тотчас же вернулся к своим товарищам и объявил, что они ослышались, и это был только шум ветра.

— Пойдемте туда, где не так много ушей, — прошептал Джиованни на ухо Гастону. — Мы можем пройти через алтарь, у меня есть особый ключ.

Они только что собирались идти, как вдруг из рук Джиованни выпал небольшой фонарь и с шумом ударился о каменный пол церкви. В часовне сразу воцарилось мертвое молчание, все столпились в одну кучу, оратор так и остался стоять с поднятой вверх рукой, слышно было дыхание каждого. И потом вдруг все они точно очнулись и, подняв кверху мечи, бросились в церковь. Никто уже больше не соблюдал тайну, все кричали и шумели, кто-то крикнул, что шпион, вероятно, бросился в алтарь, и тотчас все ринулись по тому направлению.

Гастон и Джиованни сразу поняли всю опасность своего поведения, вызванную их же собственной неосторожностью, и одну секунду они в нерешительности застыли на месте, им и в голову не приходило, что они могут прорваться сквозь толпу этих рассвирепевших людей. Джиованни нагнулся, чтобы поднять свой фонарь, а Гастон в это время уже поражал своим мечом первого выбежавшего из часовни и чуть не наткнувшегося на него человека. Бедняга упал без стона, сраженный насмерть, Джиованни схватил Гастона за руку и повлек его в отдаленный конец церкви, где было совершенно темно, там проворный малый прибегнул к следующей хитрости: он помахал своим горящим еще фонарем в воздухе, так что все должны были видеть его свет, а затем изо всех сил швырнул фонарь в противоположный угол церкви. Он упал со страшным звоном и шумом, и моментально все преследователи бросились в ту сторону. Джиованни не преминул воспользоваться тем, что хитрость его удалась.

— Скорее, синьор, — крикнул он, — еще двадцать ступеней до алтаря, и мы спасены.

— Двадцать ступеней для меня слишком много, Джиованни, я не могу осилить их, бегите и бросьте меня.

— Разве они ранили вас?

— Да, только не теперь, а уже десять дней тому назад у дома Пезаро. Теперь спасайтесь, Джиованни, и бросьте меня.

И действительно, силы почти совершенно оставили Гастона, и он бы упал, если бы Джиованни не поддержал его. В церкви опять стало тихо: преследователи, потеряв их след, совещались теперь между собой шепотом. В этом можно было предвидеть новую опасность; Джиованни понял это и, почти подняв Гастона, повлек его к дверям алтаря.

Одну секунду он был почти уверен в успехе, несмотря на то, что чьи-то голоса слышались почти уже около них; им предстояло теперь осилить только еще десять ступеней, но один из веронцев вдруг заметил их, он громко крикнул своим товарищам, что шпион найден, и все бросились к нему на помощь.

Это неожиданное нападение на безоружного Гастона и Джиованни, вооруженного только кинжалом, должно было стать роковым для обоих. Гастон уже с самого начала не надеялся на то, что ему когда-либо снова удастся взглянуть на свет Божий, и он был почти доволен, что наступает наконец развязка. Их могло спасти только чудо, а граф Жоаез не верил в чудеса. Тем больше было его удивление, когда вдруг напавшие на них люди сразу отступили от них от нескольких слов, произнесенных волшебником Джиованни. Джиованни, увидев, что игра почти проиграна, решил пустить в ход свою последнюю карту, поэтому он крикнул им громким голосом:

— Синьоры, разве вы не узнаете меня? Джиованни Галла, слугу маркизы де Сан-Реми?

Все остановились молча, многие приблизились к Джиованни, чтобы лучше рассмотреть его. Он откинул назад капюшон своего плаща и повернулся так, чтобы свет фонаря падал на его лицо, многие сейчас же признали его и воскликнули: да, это Джиованни Галла!

— Я пришел сюда, господа, в качестве друга своей госпожи и Вероны. Если вы выслушаете меня, вы узнаете, что я забочусь о вашем спасении так же, как и о своем.

Слова его произвели, очевидно, впечатление, а главное — возбудили любопытство присутствующих, некоторые, правда, еще называли его шпионом, но другие возражали на это: нет, это слуга Беатрисы, мы выслушаем его, а затем будем действовать! Никто не заметил при этом, что незаметно он отступал все дальше и дальше назад, и что Гастон уже был за порогом алтаря, сам же Джиованни продолжал говорить с ними, стараясь как можно больше овладеть их вниманием. Он говорил им о том, что удивляется, что они не хотят довериться Беатрисе, что возмущается тем, что даже ее слуг осмеливаются принимать за шпионов, и что неужели они не знают, что церковь окружена французскими солдатами, и одно громкое слово может погубить всех. Слова его возбудили горячий спор и пререкания, все стали совещаться и на Джиованни уже не обращали особенного внимания.

— Да, синьоры, — говорил он дальше, — вы здесь занимаетесь тем, что ловите шпионов, которых нет, а между тем вся площадь перед церковью занята драгунами. Уходите отсюда, пока еще есть время. Я сам подам вам в этом первый пример, вот в той галерее, — сказал он, указывая рукой в противоположный угол, куда немедленно устремились все взоры присутствующих, — в той галерее находится двадцать веревок, это дурное предзнаменование, помните об этом, а теперь позвольте мне проститься с вами.

Говоря это, и он был уже за порогом алтаря, а Гастон впереди его, Джиованни одним движением захлопнул дверь и так же быстро запер ее на ключ.

— Синьор, — сказал он совершенно спокойно, — предоставим их теперь их молитвам.

XXVI.

Джиованни зажег свечи в своей комнате в Бернезском дворце, находящемся почти рядом с церковью св. Афанасия, и когда он поставил на стол вино и стаканы, он обратился к графу, в первый раз с тех пор, как они вошли в темный и мрачный дом.

— Синьор, — сказал он, — кто бы мог предсказать заранее, что мы сегодня ночью встретимся с вами в этой церкви? Наверное, ни я, ни вы не могли этого знать заранее, особенно вы, как я думаю, а между тем судьба все же свела нас, и я уверен, что все кончится для нас хорошо.

Гастон согласился с ним и выразил ему свою благодарность в нескольких словах. Бегство из церкви совершенно обессилило его, он лежал на бархатной кушетке, подвинутой к самому окну, он видел, как стало рассветать, как мало-помалу заалел восток. Да, странный случай привел его как раз в этот день в дом Беатрисы! Как-то она встретит его? Сколько ему надо еще узнать, сколько надо расспросить обо всем!

— Давно вы уже в Вероне, Джиованни? — спросил он. — Когда вы приехали? — предложил он наконец давно мучивший его вопрос. Джиованни понял его и ответил ему прямо:

— Мы последовали за вами через двадцать часов, граф, моя госпожа думала, что вы будете ожидать ее в воротах города. Вам придется просить у нее прощения за причиненное ей разочарование.

— Меня нечего прощать, Джиованни, вы знаете, почему я не мог раньше прийти. Мне пришлось иметь дело с жителями этого города, и я дорого заплатил за свое безумие, — в продолжение десяти дней я молил, чтобы меня вернули моим друзьям, а я все не вижу их и теперь. Вы сами видите, что я перенес за это время.

— Вы, значит, были в доме дочери Пезаро, нам говорили это, но мы не хотели верить.

— А между тем это правда, я упал у ворот ее дома, и ее слуги внесли меня в дом. Валланд был рад, что отделался от меня, а других друзей у меня здесь не было. Да, я остался там, и красавица Бианка ухаживала за мной. Что же из этого? Но во всяком случае я не подозревал, что вы здесь, — прибавил он, как бы оправдываясь.

Джиованни недоверчиво рассмеялся, он прекрасно знал, почему Беатрисе не говорили до сих пор правды, и в душе своей невольно не мог не сожалеть о том, что ему пришлось оказывать услуги графу де Жоаезу. Он, простой слуга, любил свою госпожу не меньше этого человека и, как и он, готов был каждую минуту пожертвовать ради нее своею жизнью. В то время как мысли эти мелькали в его голове, Гастон думал о том, как он объяснит Беатрисе свое пребывание в доме Пезаро — поймет ли она его? Ведь и она только женщина — поймет ли и простит ли она?

— Я должен повидаться с маркизой рано утром, — сказал он серьезно. — Вы должны понять причины, заставляющие меня желать этого свидания. Я глубоко сожалею о том, что она приехала в Верону. Здесь не место женщине, особенно же Беатрисе из Венеции. Я оставил ее в полной уверенности, что она поедет в Рим. Видит Бог, я жалею о том, что уехал тогда.

Серьезность, с которой он говорил эти слова, примирила с ним несколько пылкого юношу, который понимал и сочувствовал только тому, что чувствовало его собственное сердце.

— Да, синьор, — сказал он, — но все же не вам обвинять в чем-либо мою госпожу. Простите, если я буду говорить с вами откровенно. Уж если она здесь, надо постараться, чтобы с ней ничего не случилось. Вы говорите, что хотите повидаться с ней рано утром; по-моему, будет умнее, если вы предоставите обстоятельствам выбрать время для этого свидания. У меня нет других интересов, кроме моего долга, но, если бы я был на вашем месте, я не пошел бы к маркизе де Сан-Реми прямо из дома Бианки Пезаро.

Гастон не старался делать вид, будто не понимает его.

— Да, конечно, Джиованни, вы правы со своей точки зрения, но я знаю, что лучше: я уж расскажу ей обо всем сам, чем предоставлю кому-нибудь другому сделать это за меня. Если я не ошибся, вы хотели сказать этим, что не уверены в том, что маркиза захочет повидаться со мной?

— Совершенно верно, синьор, я боюсь, что она не захочет принять вас.

— Тем более причин желать повидаться с ней, будем говорить совершенно откровенно. Вы ведь сегодня ночью были вместе со мной в церкви, и вы все знаете. Как по-вашему, не нуждается ли она теперь в друзьях более, чем когда-либо?

— Да, конечно, теперь особенно ей нужны друзья. Ведь мы слышали сегодня все, что говорилось в церкви. Раньше, чем солнце сядет сегодня, мы увидим странные вещи в Вероне.

Гастон не совсем понял то, о чем говорил Джиованни, и поэтому он заметил:

— Ведь каждый день в Вероне случаются странные вещи, Джиованни, так, например, что же может быть более странного, чем мое присутствие в этом доме теперь?

— Да, вам везет, граф, нечего сказать!

— Хорошо везет, если я даже не могу повидаться с маркизой.

— Да, вам придется немного подождать, и чувство ваше будет подвергнуто, вероятно, испытанию. Может быть, вам даже придется принести ради нее жертву.

Гастон широко раскрыл глаза и несколько нетерпеливо спросил юношу:

— Будьте вполне откровенны со мной: что случилось за время моего отсутствия?

Джиованни замялся и не решался говорить дальше.

— Граф, — сказал он нерешительно, — собственно говоря, я не вправе говорить вам все, но и скрывать от вас я ничего не могу. Сегодня вечером госпожа моя хотела собрать у себя всех ваших соотечественников. Если вы имеете какую-нибудь возможность убедить их всех не приходить сюда, ради Бога, не теряйте времени. Лучше будет, если никто из них не явится сегодня, больше я ничего не могу сказать вам, вы умны и можете говорить там, где я должен молчать. Помогите нам, синьор, спасти нашу честь, так как дело дошло уже до этого.

— Вы хотите сказать, Джиованни, что если мои соотечественники явятся сегодня вечером сюда, с ними приключится что-нибудь недоброе?

— Я хочу сказать, что это будет последний вечер в их жизни.

— Боже мой, но неужели же в таком случае этот дом служит убежищем для убийц?

— Жители Вероны готовят сегодня вечером восстание, они решили перерезать всех французов.

— Но маркиза?.. перестаньте, все это пустяки! Джиованни, вы сами не знаете, что говорите!

— Я желал бы лучше умереть, чем быть вынужденным говорить то, что я уже сказал, синьор.

Он вздохнул и отвернулся от окна. Но сейчас же снова заговорил, так как для него существовала только одна мысль: спасти во что бы то ни стало маркизу.

— Маркиза ничего не знает, — продолжал он, — она служит приманкой в их руках. В продолжение трех ночей я уже не сплю, время дорого, каждый час дорог, так как их остается уже очень немного. Мы должны употребить их с пользою. Выслушайте меня терпеливо. Дело в том, что здешний народ доведен наконец до крайности. Ваши соотечественники ограбили его и оскорбляли ежечасно во имя свободы и под покровом дружбы. Настал день, когда этот народ не хочет больше страдать и терпеть, это не трусость с их стороны, я это знаю, так как я жил среди них, я вместе с ними принес клятву и теперь изменил ей. Я сказал: день возмездия настал. Когда сегодня ударят в колокола ко всенощной, это значит, что пробил смертный час для десяти тысяч французов. Сегодня ночью ни один из ваших соотечественников не останется в живых. Так решил сам народ. И они начнут с этого дома, где, собственно говоря, французы больше всего могли бы рассчитывать на защиту. После этого вы, вероятно, не удивляетесь тому, что маркиза нуждается в своих друзьях именно сегодня ночью.

Он замолк, ожидая ответа, но Гастон молчал, собираясь с мыслями; он внимательно выслушал каждое слово, сказанное Джиованни, и старался взвесить их. Сцена в церкви; намеки Бианки на то, что она может что-то сообщить ему важное; грубое и жестокое обращение Валланда с народом; опасения Наполеона и особенно слова Джиованни — все убеждало его в том, что сомнения быть не могло и юноша говорит правду. Из всего этого главным образом, конечно, вытекало то, что он, Гастон, должен спасти женщину, которая спасла его еще так недавно в Венеции.

— Джиованни, — воскликнул он, как бы еще не совсем придя в себя, — так вы говорите, что маркиза ничего об этом не знает?

— Синьор, этот вопрос не делает чести вам?

— Простите меня, я поставлю его несколько иначе. Скольким людям в этом доме вы можете довериться?

— Только одному, граф.

— Ах, самому себе; значит, все остальные слуги откроют ворота при первом требовании жителей Вероны?

— Откровенно говоря, не знаю, синьор, но опасность грозит со всех сторон, может быть, она подстерегает нас даже в эту минуту. Я могу вам только сказать одно: опасность настала, спасите маркизу от нее!

— Если я буду жив, Джиованни, я спасу ее. В котором часу ваша госпожа начнет прием моих соотечественников?

— В восемь часов вечера.

— Имеете ли вы понятие о том, что именно готовится?

— Я знаю только одно, что ни один француз, пришедший сюда, не выйдет отсюда живым.

— В таком случае считайте и меня в числе их, Джиованни. Да, вы правы, нельзя терять ни одной минуты. Я должен уже отправляться. Дайте мне еще стакан вина, дружище, мои силы возвращаются, так как впереди мне предстоит немало работы.

Джиованни налил еще вина, и Гастон выпил его залпом. Он встал, взял свой плащ и накинул его на плечи.

— Если бы мне удалось повидаться с маркизой, хотя бы на одну минуту, Джиованни, — начал он нерешительно.

Джиованни покачал головой, но в глазах его заметно было колебание.

— Синьор, — сказал он, — если вы увидите ее, вам уже не удастся спасти ее.

Он замолчал и отвернулся к окну. Гастон подошел к нему и тоже взглянул в окно; он увидел вдруг Беатрису, медленно прогуливавшуюся по саду; она плохо спала эту ночь и вышла в сад освежиться. Лицо ее было пасмурно и грустно, как будто она предчувствовала что-то недоброе. Она знала, что совершенно одна в Вероне, так как любимый ею человек находился в это время, должно быть, в доме Бианки Пезаро.

XXVII.

Верона уже проснулась, когда Гастон быстро зашагал по улицам по направлению к замку св. Феликса. Хотя солнце стояло еще невысоко в небе, но жара была так сильна, что крестьяне, прибывшие в город на рынок, вытирали себе пот со лба и уверяли, что весна в этом году наступила чересчур рано, так что надо ожидать очень жаркого лета. Там и здесь в открытые двери церквей виднелись коленопреклоненные фигуры мужчин и женщин. По улицам уже сновали мелкие торгаши, мало заботившиеся о том, продают ли они свои товары французам или итальянцам, только бы побольше и подороже продать эти товары. Гастон шел по улицам и невольно удивлялся тому, что этот мирный, спокойный народ замышлял сегодня же вечером кровавую резню; слова Джиованни казались ему каким-то бредом, ему не верилось в то, что церкви, где теперь молились так пламенно, в тот же день должны были стать убежищами убийц. Но собственный опыт подсказывал ему, что все, что он видит, очень обманчиво, он уже настолько освоился с Италией, что прекрасно понимал противоположности, уживавшиеся в характере итальянцев. Граф Гастон быстро шел по направлению к крепости, не заботясь уже теперь о том, что видит кругом себя: мысль об опасности, угрожавшей любимой женщине, окрыляла его шаги. Он удивился только немного тому, что на улицах встречал сравнительно мало французов, но приписал это какому-нибудь новому распоряжению Валланда, и первым долгом, добравшись до крепости, он спросил губернатора, а затем осведомился о старом сержанте Дженси. Часовой ответил ему, что Валланд отправился в Падую с дивизией кавалерии и тремя батальонами пехоты, а сержант Дженси в дежурной, и его можно будет сейчас же вызвать. При виде Гастона старый солдат сначала очень обрадовался, но потом на лице его мелькнула забота, которую он и не старался скрыть.

— Нам было сказано, что вы уехали отсюда пять дней тому назад, граф; я сам был в доме Пезаро, там мне подтвердили этот слух. Бог знает, что нам предстоит сегодня вечером, губернатор уехал в Падую. Я желал бы, чтобы вы были вместе с ним, если мне позволено говорить откровенно.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17