Мы брали уроки подводного плавания с аквалангом у семнадцатилетней негритяночки, катались верхом вдоль побережья, растянувшегося почти на три мили, отправились на «ренджровере» в густые заросли, где проплутали полдня. Но самым незабываемым было посещение островка, который мы окрестили «Частный остров Джеззи и Алекса. Рай». Это местечко приискали для нас в отеле, отвезли туда на моторке и оставили одних.
— Это самый восхитительный уголок в моей жизни, — радовалась Джеззи. — Ты только взгляни на эту воду и песок, на эти рифы и нависшие скалы!
— Конечно, не Пятая стрит, но ничего, сойдет.
Я разбежался и сделал тройной прыжок у самой кромки воды. Наш островок представлял собой длинный шельф из белого песка, хрустевшего под ногами как сахар. Вдоль берега тянулась буйная зеленая поросль, там и сям виднелись белоснежные розы и бугенвиллеи. Весеннее сине-зеленое море сияло чистотой.
На гостиничной кухне для нас упаковали еду — отличные вина, экзотические сыры, омары, крабы и разные салаты. Поблизости не было ни души. Мы вели себя естественно: разделись догола, радуясь отсутствию всяческих запретов. Мы ведь в раю.
Я рассмеялся, ложась на песок рядом с Джеззи. Я делал то, в чем долгое время отказывал себе: радовался, чувствуя полную гармонию с окружающим миром. Я раскрылся миру и был несказанно благодарен судьбе за это. Кончились три с половиной года, посвященные скорби и добровольному заточению.
— Ты хоть представляешь, как ты прекрасна? — спрашивал я Джеззи, лежа рядом с ней.
— Не знаю, заметил ли ты, но у меня в сумочке всегда есть пудреница. С маленьким зеркальцем. — Она заглянула мне прямо в глаза, как будто видела там что-то, неведомое мне. — С тех пор как я поступила на работу в Секретную службу, я стараюсь не выглядеть привлекательной. В вашингтонском обществе, где властвуют мужчины, я вынуждена задавить в себе женщину. — Подмигнув, Джеззи продолжала: — Алекс, ты бываешь таким суровым, а на самом деле такой веселый, забавный! Думаю, твои дети знают об этом. И дразнят тебя! Ух, папаня, бука!
Она принялась щекотать меня.
— Нечего переводить разговор на меня, Джеззи. Мы говорили о тебе.
— Это ты говорил. Ну, ладно: иногда я хочу быть симпатичной, эдакой простушкой Джейн. Спать в бигуди и смотреть старые фильмы.
— Весь уик-энд ты будешь красавицей. Никаких бигуди. В волосах — только ленты и свежие цветы. Купальник — без бретелек. А лучше — без. В смысле — без купальника.
— Я сейчас хочу быть красивой. В Вашингтоне — совсем другое дело: там это создает проблемы. Представь, что ты идешь к боссу с важным докладом, над которым работал несколько месяцев. А он первым делом заявляет: «Малыш, тебя жутко уродует это платье». Так и тянет ответить: «А пошел ты в задницу!»
Мы обнялись, и я прошептал:
— Спасибо, что ты есть — и такая красивая!
— Это для тебя, — заулыбалась Джеззи, — мне многое нравится делать для тебя. И еще — когда ты что-то делаешь для меня…
И мы в который раз сделали друг другу приятное.
Мы с Джеззи не сумели друг другу наскучить, напротив, это райское местечко еще больше сблизило нас. Вечером, сидя в одном из уличных кафе и наблюдая за беззаботными обитателями и гостями острова, мы думали, почему бы нам не бросить все и не зажить такой же жизнью… Поедая мясо креветок и устриц, мы проболтали часа два, изливая друг другу душу.
— Алекс, я была абсолютно загнанной особой. И не только в этом деле о похищении, когда я посещала все инструктажи и участвовала в погоне. Я была такой с тех пор, как себя помню: вбив что-то в голову, уже не сворачивала с пути.
Я молчал, жаждая выслушать ее и узнать о. ней все.
— Вот я сижу здесь с пивом. — Она подняла свою кружку. — А ведь мои родители были алкоголиками. Они стали тунеядцами задолго до того, как это вошло в моду. Но об этом знали только мы, дома. Только там они скандалили. Отец напивался до потери сознания и засыпал в «любимом папином кресле». Мать, наоборот, могла полночи проторчать за столом со своим «Джеймсоном». «Джеззи, крошка, принеси еще бутылочку „Джеймсона“. Я у них была официанткой. Так и отрабатывала свое содержание до одиннадцати лет.
Замолчав, Джеззи заглянула мне в глаза. Мне еще не приходилось видеть такой незащищенной и неуверенной в себе эту женщину, которая в Секретной службе слыла воплощением дисциплины и воли.
— Хочешь, чтобы я прекратила? Хочешь облегчить мне жизнь?
— Нет, Джеззи, я должен услышать все, чтобы досконально узнать тебя.
— Мы все еще на отдыхе?
— Да, и я правда хочу все услышать. Просто рассказывай, доверься мне. А если мне станет скучно, я просто уйду, а ты оплатишь счет.
Засмеявшись, она продолжала:
— Я любила своих родителей особой любовью. Наверное, и они по-своему любили свою «крошку Джеззи». Я как-то говорила тебе, что не хотела быть неудачницей, как мои родители.
— Может, ты чего-то не понимала, — улыбнулся я.
— Видимо. Во всяком случае, придя в службу, я вкалывала днями и ночами. Ставила перед собой труднодостижимые цели — например, стать старшим инспектором в двадцать восемь лет. И достигала этого. Из-за чего и рухнуло мое замужество: работа была для меня важнее семьи. Знаешь, почему я начала разъезжать на мотоцикле?
— Нет, и почему ты меня катаешь — тоже.
— Потому что я никак не могла перестать работать, не забывала о работе даже дома, по ночам. До покупки мотоцикла. Знаешь, когда несешься со скоростью сто двадцать миль, то думаешь только о дороге. А остальное улетучивается из головы. И работа тоже.
— Отчасти по той же причине я играю на пианино, — признался я. — Сочувствую тебе — в такой семье расти непросто.
— Я рада, что наконец рассказала о них. До тебя никто этого не знал. Всю мою историю знаешь ты один.
И мы снова обнялись прямо за столиком кафе. Никогда я еще не чувствовал себя таким близким ей. Милая, славная Джеззи. Мне не забыть этих дней, нашего визита в рай.
Каникулы кончились внезапно. Мы вдруг очнулись в салоне самолета «Американских авиалиний», пристегнутыми к креслам. Синоптики сулили дождливую пасмурную погоду. Итак, назад — к Работе.
Во время полета мы слегка отдалились друг от друга. Мы вдруг одновременно начинали говорить, потом синхронно замолкали, играя в игру «сначала — вы». Впервые за эти дни мы вспомнили о нашем общем деле: завязался служебный разговор.
— Алекс, ты и вправду веришь, что у него раздвоение личности и он знает, что случилось с Мэгги? Ну, пусть Сонеджи знает. А Мерфи?
— Тоже, в какой-то степени. Тогда, рассказывая о Сонеджи, он был очень напуган. Независимо от того, является ли Сонеджи отдельной личностью или его личиной, — он его боится. Сонеджи знает, что с Мэгги Роуз.
— Очень плохо, что мы теперь ничего не узнаем. Но похоже, это так.
— Да, потому что я уверен, что вытянул бы из него информацию. Просто для этого нужно время.
Аэропорт округа Колумбия — настоящее стихийное бедствие, которое одновременно терпят тысячи пассажиров. Еле ползущий транспорт, километровая очередь на такси да еще люди, промокшие до костей под дождем. Мы с Джеззи оказались без плащей и тоже вымокли до нитки. Жизнь вдруг обернулась угнетающей реальностью. Здесь, в Вашингтоне, ждет незавершенное расследование, близится суд, а на моем столе наверняка лежит послание от шефа Питтмена.
— Давай уедем отсюда, — вдруг промолвила Джеззи, потянув меня за руку к стеклянной двери авиакомпании «Дельта». От нее все еще исходил слабый аромат кокосового масла и алоэ. Проходящие мимо в упор разглядывали нас. Они смотрели осуждающе. Это было невыносимо.
— Уедем, — пробормотал я.
Глава 54
В Вашингтоне я был уже в одиннадцать, а в полтретьего пополудни позвонил Сэмпсон. Он потребовал встретиться дома у Сандерсов: по его мнению, найдено связующее звено между похищением и убийствами. Наконец-то тяжкий труд на ранних стадиях расследования хоть как-то оправдался.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как я посетил жилище Сандерсов в последний раз, но все выглядело до боли знакомым. Дом встретил нас темными окнами. Интересно, продадут его или снова пустят жильцов? Сидя в автомобиле, я просматривал отчет следственной группы. Там не содержалось ничего нового для меня. Я вновь уставился на дом: спущенные шторы не позволяли заглянуть вовнутрь. Где же Сэмпсон и что ему надобно?
Ровно в три заявился Сэмпсон и, выпорхнув из своего «ниссана», мгновенно уселся в мой «порше»:
— А ты подзагорел, стал похож на жженый сахар. Так и охота лизнуть.
— А ты все такой же большой урод. Без перемен. Так что?
— Полиция тут неплохо потрудилась, — объявил Сэмпсон, закуривая «Корону». — А знаешь, ты неплохо держишься после всего.
На улице завывал ветер и хлестал дождь: это бесчинствовал торнадо, налетевший откуда-то из Огайо или Кентукки. Такая погода простояла здесь весь уик-энд.
— Ну, расскажи, как ты там играл в теннис, щеголял в клубном пиджаке, плавал и катался на лодке? — вопрошал Сэмпсон.
— У нас на это не было времени. Мы укрепляли духовные узы — тебе не понять.
— Вот это да! — залепетал Сэмпсон, искусно подражая кокетливому говорку негритянских девчонок. — Обожаю болтать о чепухе, а ты?
— Мы войдем в дом или нет? — поинтересовался я.
Невольно перед глазами промелькнули сцены недавнего прошлого: личико четырнадцатилетней убитой девочки, печальные глазенки Мустафы… Какие были симпатичные ребятишки… И никого не заботила их гибель в Саут-Исте…
— Вообще-то мы приехали к их соседям, — сообщил Сэмпсон. — Ну, давай за работу. Здесь кое-что произошло, чего я никак не могу понять. Но, похоже, это важно. Нужны твои мозги.
Мы направились к Серизьерам, ближайшим соседям Сандерсов. Нина Серизьер была с самого детства лучшей подругой Сьюзетт Сандерс. Семьи дружили с 1979 года. Нина и ее родители все еще не оправились после убийства.
Миссис Серизьер пригласила нас войти и позвала Нину. Мы уселись за кухонный стол напротив картинки с улыбающимся проповедником Джонсоном. Пахло табачным дымом и беконом. Наконец вошла Нина, простенькая девчушка лет пятнадцати, с виду очень спокойная. Мне показалось, что ей совсем не хотелось идти сюда.
— На прошлой неделе, — пояснил Сэмпсон, — Нина набралась смелости и рассказала помощнику учителя, что, возможно, видела убийцу за пару дней до преступления. Но ей было страшно об этом говорить.
— Я понимаю.
Действительно, в любом негритянском районе округа Колумбия почти невозможно себе представить, чтобы свидетель преступления добровольно явился в полицию давать показания.
— Я видела, как его поймали, — неприязненно пробурчала Нина. На меня уставилась пара красивых светло-карих глаз, сиявших на простоватом личике. — Теперь я уже не так боюсь, но все равно страшно…
— Как ты его узнала?
— По телевизору увидела. Ведь это он детей похитил. Его все время показывают.
— Раз она узнала Гэри Мерфи, значит, видела его без маскировки под учителя, — обернулся я к Сэмпсону.
— А ты уверена, что это был тот же самый человек? — спросил Нину Сэмпсон.
— Да, он разглядывал дом Сьюзетт, и мне это было странно… Здесь так мало белых бывает.
— Это было днем или ночью?
— Ночью. Но я его узнала: над крыльцом Сандерсов очень яркая лампочка. Ведь миссис Сандерс всех боялась. Пу пугалась, даже если скажешь ей «бу». Так любила Сьюзетт приговаривать.
— Она застала его на месте преступления, — обернулся я к Сэмпсону.
Кивнув, Сэмпсон вновь обернулся к Нине, которая смотрела на нас, приоткрыв пухлые губки, будто хотела сказать «О», в задумчивости теребя туго заплетенные косы.
— Расскажи детективу Кроссу, что ты еще видела.
— С ним был другой белый, — сообщила Нина Серизьер. — Он сидел в машине и ждал, пока тот осмотрит дом Сандерсов. Он все время был там, в машине.
— Видишь, — развернулся ко мне Сэмпсон, — они торопятся с судом, но понятия не имеют о том, что происходило в действительности. Им нужно побыстрее закончить — и концы в воду. Может быть, мы узнаем ответ, а, Алекс?
— По крайней мере, мы попробуем. И будем единственными, кто это сделает.
От Серизьеров мы с Сэмпсоном направились в город, каждый на своей машине. Мысленно перебирая новые факты, я пытался обнаружить подходящие сценарии из тысячи возможных. Это и есть работа копа, причем времени всегда в обрез. Попутно я размышлял о Бруно Хауптманне и похищении сына Линдберга. Возможно, Бруно был обвинен в результате судебной ошибки.
Обо всем этом знал лишь Гэри Сонеджи-Мерфи. Было ли это частью его сложных планов? Десятилетний или двенадцатилетний план? Кем был тот, второй белый? Может, пилот из Флориды? Или кто-то вроде Саймона Конклина, принстонского закадычного дружка? Был ли у него с самого начала сообщник?
Вечером того дня я встретился с Джеззи, настоявшей, чтобы я ушел с работы пораньше. Больше месяца назад она приобрела билеты на баскетбольный матч с участием команды джорджтаунского университета, который я ужасно хотел посмотреть. По пути мы говорили о том, что в последнее время редко бывало темой наших бесед: мы полностью переключились на работу. Я подбросил ей последнюю новость: теорию сообщника.
— Непонятно, что ты в этом нашел завлекательного, — попыталась охладить мой пыл Джеззи, внимательно выслушав рассказ о наблюдениях Нины Серизьер. Как и я, она по-прежнему интересовалась делом о похищении, но была в большей степени взыскательна к фактам. Моя информация явно ее зацепила.
— Спроси хоть прорицателя… Меня лично
всеэто завлекает.
— Эта девчушка дружила со Сьюзетт Сандерс, ведь так? Была очень близка к ним. И все-таки молчала! Почему? Да потому, что отношения с полицией — не из лучших! Не знаю, можно ли доверять этим фактам… Вдруг ни с того ни с сего — и заговорила!
— А я — принимаю и доверяю. Городская полиция для здешних жителей — как отрава для крыс. Но я живу здесь, они знают меня и доверяют мне.
— Но мне это странно, Алекс. Ведь девчонки жили рядом и были подружками…
— Это только кажется странным. Скорей арабы пойдут на переговоры с израильской армией, чем жители Саут-Иста — в полицию.
— Ну и что теперь, когда ты выслушал девчонку Серизьер и поверил ее рассказу? Что делать с этим сообщником?
— Не могу сказать, что это настоящий след, — признался я. — Но пока, в общем-то, все совпадает. Я могу утверждать, что Нина Серизьер видела нечто, но что именно — вот вопрос. А главное — кого?
— Знаешь, Алекс, все это сильно смахивает на ловлю диких гусей. Как бы тебе не стать вторым Джимом Гаррисоном с этим похищением.
К восьми мы подъехали к центру Лендоувера в Мэриленде. Команда университета Джорджтауна играла с командой университета Сент-Джонса из Нью-Йорка. Джеззи запаслась билетами на лучшие места: это доказывало, что она знала весь город, поскольку легче попасть на бал по случаю инаугурации, чем на матч за кубок восточного побережья.
Держась за руки, мы шли к сияющему огнями Центру. Я обожаю джорджтаунцев, особенно их тренера, негра по имени Джон Томпсон. Мы с Сэмпсоном всегда норовили сходить хоть на два-три их матча в сезон.
— Я прям тащусь от «Хищников востока», — подмигивая, изрекла Джеззи на молодежном жаргоне.
— А я от «Гойи».
— А это они и есть — нечего умничать, — и она с забавной гримасой выдула пузырь из своей жвачки.
— Ты — просто кладезь всяких дурацких сведений, — рассмеялся я. Действительно, трудно было отыскать что-нибудь такое, о чем бы она не знала из жизни или из книг. — А у сент-джонсцев какое прозвище?
— «Сент-джонские краснокожие». У них, кстати, играл Крис Муллин. Их еще называют «джонни». А Крис Муллин играет сейчас за команду «Голден стейт» — их прозвали «бойцы».
Мы на секунду остановились, я наклонился к ней, чтобы что-то сказать, но слова застряли в глотке…
— Эй, ниггер-любовник! — раздался крик с противоположной стороны стоянки. — Эй вы, соль и перец!
Джеззи крепко сжала мою руку.
— Спокойно, Алекс, не обращай внимания.
— Я совершенно спокоен.
— Пошли скорее в Центр. Это дерьмо не заслуживает ответа.
Я выпустил ее руку и направился к трем подвыпившим парням, стоявшим у тумбы. Нет, это не были студенты ни джорджтаунского университета, ни Сент-Джонса. Они были в парках и кепках со знаками какой-то команды или компании. Наглые белые парни, чуть старше двадцати лет, достаточно взрослые, чтобы понимать, что к чему.
— Кто из вас сказал «ниггер-любовник»? — сразу задал я вопрос, чувствуя, как мое тело деревенеет. — Кто это сказал? Это шутка? Может, кто-нибудь объяснит мне юмор?
Один из парней вышел вперед и, презрительно глядя из-под козырька, спросил:
— Чего надо, парень? Чего лезешь один против троих?
— Понимаю, что вам неудобно, но что поделаешь. Может, еще успеете приискать четвертого?
— Алекс, пожалуйста, не надо! Пойдем отсюда! — раздался за спиной голос Джеззи.
— Гребаный Алекс, вот тебе и дамочка на помощь подоспела, — гнусно усмехнулся один из них.
— Тебе нравится Алекс, дорогуша? Это твой любимый мужчина, да? Твой пугливый зайчик?
Раздался звук пощечины — очень звонкий и совсем рядом. Я нанес парню в кепке с козырьком первый удар, затем, развернувшись, заехал второму в висок. Первый тяжело осел на землю, кепка отлетела в сторону. Второй чуть постоял, пошатываясь, затем медленно опустился на одно колено. Бойцовский дух у них мгновенно улетучился.
— Мне надоели ваши дерьмовые выходки. Я от них устал. — Мой голос дрожал от бешенства.
— Простите, мистер, он выпил лишку. Мы все хватили как следует, — испуганно забормотал парень, который оставался на ногах. — Мы все малость перебрали… Слишком много навалилось в последние дни. Извините, мы же работаем с черными и дружим с ними. Что еще вам сказать? Мы очень сожалеем.
Я тоже сожалел. Гораздо больше, чем эти подонки. Я развернулся и пошел с Джеззи к машине. Руки и ноги будто налились свинцом. Сердце колотилось, поднимаясь и опускаясь, как поршень.
— Извини, — сказал я Джеззи, чувствуя себя совершенно разбитым. — Я не мог этого так оставить. Не мог пройти мимо.
— Я понимаю, — мягко ответила Джеззи. — Ты поступил так, как и должен был поступить.
Она была на моей стороне — во всем, что бы я ни сделал.
Мы посидели, обнявшись, в машине, затем поехали домой.
Глава 55
Первого октября состоялось мое свидание с Гэри Мерфи. Причиной тому послужили вновь найденные улики. К этому времени с Ниной Серизьер переговорило уже полстраны, так что теория сообщника зажила своей жизнью. Были опрошены все жители в радиусе километра вокруг дома Серизьеров. Мы перепробовали все технические новинки — от фоторобота и полицейской картотеки преступников до составления портрета по рассказу Нины. Но никого, хоть отдаленно напоминавшего сообщника, не нашли.
От Нины мы знали, что это мужчина, по всей вероятности белый, коренастый. ФБР вновь принялось за розыски пилота из Флориды. Я снова включился в игру.
Доктор Кэмпбелл провел меня в особо охраняемый отсек лортонской тюрьмы. Пока мы шли по коридору, заключенные глазели на нас. Я тоже наблюдал за ними — это я умею делать хорошо. Вот наконец блок, где содержался Гэри Мерфи. Сидя на койке в своей просторной, хорошо освещенной камере, он почему-то щурился, будто только что выглянул из темной пещеры. Ему понадобилось время, чтобы узнать меня, но вот наконец он улыбнулся. Передо мной сидел застенчивый, добропорядочный провинциал. Гэри Мерфи. Персонаж современного варианта фильма «Эта прекрасная жизнь». Я вспомнил рассказ Саймона Конклина о способности Гэри сыграть любую роль, какую захочет: это соответствовало его представлению о «девяностодевятипроцентных».
— Почему вы перестали навещать меня, Алекс? — спросил он, скорбно глядя мне в глаза. — Мне не с кем здесь разговаривать без вас. Эти врачи не слушают… совсем не слушают…
— Мне не разрешали некоторое время, — сообщил я бодро. — Но теперь стало можно, и вот я здесь.
Он обиженно оттопырил нижнюю губу и уставился на свои тюремные матерчатые туфли. Вдруг лицо его исказилось, и он расхохотался. Голос эхом отозвался в камере. Он резко придвинулся ко мне:
— Слушай, ты, бесхребетная тварь! Тебя надуть — проще простого! Ты такой же, как другие. Хитрый, да не слишком!
Я застыл в изумлении, слегка шокированный.
— Свет горит, но в доме пусто, — прокомментировал он выражение моего лица.
— Нет, я здесь. Просто я недооценивал вас. Моя ошибка, — возразил я.
— Мы столкнулись с реальностью, да? — Его лицо исказила жуткая ухмылка. — Так вы уверены, что усекли? А, врач-детектив?
Разумеется, я все понял: впервые я увидел настоящего Гэри Сонеджи. Гэри Мерфи представил нас друг другу. Это называется ускоренное перевоплощение. Передо мной сидел настоящий похититель: он злорадствовал, рисовался и наслаждался тем, что стал самим собой. Вот он — детоубийца, блестящий актер, «девяностодевятипроцентный», Сын Линдберга и кто он там еще…
— Ну, как вы, доктор? — спросил он, пародируя мое участливое выражение лица, обращенное к нему. — Все в порядке?
— Превосходно. Нет проблем.
— Серьезно? А мне так не кажется. Ведь что-то стряслось? Алекс? — Он изобразил глубокую обеспокоенность.
— Эй, слушай-ка! Стоп, Сонеджи! Как насчет проверки — прямо сейчас? — Я повысил голос.
— Минуточку! — Он помотал головой, и вдруг волчий оскал исчез. — А почему вы называете меня «Сонеджи»? Почему, доктор? Что происходит?
Глядя на него, я глазам своим не верил. Он вновь полностью изменился: раз — и Гэри Сонеджи исчез. Он мог менять личину по два-три раза в минуту.
— Гэри Мерфи? — для проверки спросил я.
— Ну да, — кивнул он. — Серьезно, доктор, что случилось? Что происходит? Вы на недели исчезли, затем вернулись…
— Это вы мне расскажите, что произошло минуту назад, — попросил я, пристально вглядываясь в него. — Скажите мне, что вы думаете об этом?
Он выглядел смущенным и сбитым с толку. Если все это было игрой — то блестящей, изумительной, убедительной, хотя и жуткой. Самое великолепное из всех виденных мной представлений.
— Я не совсем понимаю… Вы пришли ко мне в камеру. Выглядели слегка натянуто. Наверное, смущены тем, что долго не навещали меня. Потом назвали меня «Сонеджи». Ни с того ни с сего. Вы ведь не собирались шутить?
Говорил ли он серьезно? Или действительно не помнил, что произошло минуту назад? Или Гэри Сонеджи продолжал разыгрывать свою пьесу? Неужели он мог так легко, безо всякого перехода, менять личину? Такое бывает, но это величайшая редкость. В данном случае его умение грозило обернуться невероятной насмешкой над правосудием.
Суд мог освободить Сонеджи-Мерфи.
Уж не в этом ли заключался его план? Быть может, это с самого начала был хитрый способ избежать кары?
Глава 56
Работая вместе с другими на уборке овощей и фруктов у подножия горы, Мэгги Роуз постоянно вспоминала свой дом. Она мысленно зачитывала себе список, который открывался самым важным из того, что она утратила.
На первом месте были мама и папа. Она вспоминала о них каждую минуту. Дальше шли школьные друзья, на первом месте — Сморчок. Потом она вспоминала своего Дукадо, младшего котенка, и более старшего, Анджело. Дальше шли игры «Нинтендо» и шкафчик с нарядами. Потом — замечательно интересные праздники после школы. И купание в ванной на втором этаже, где окна выходили в сад.
Чем дольше Мэгги Роуз думала о доме, тем больше вспоминала, и список ее рос.
Она вспоминала, как вставала между папой и мамой, когда они обнимались и целовались. «Нас трое» — так называлась эта игра.
Она вспоминала, как была совсем маленькой, и папа изображал для нее любимых сказочных героев и придумывал про них истории. Это был громила Хэнк, который растягивал слова на манер южан: «Ктоооо гааваариииит с таабоооой?» Или Сюзи Вудермен, любимица Мэгги, которой она все время воображала самое себя в папиных историях.
Пополнил ее список и их любимый обычай кричать, когда они садились в машину в холодную погоду: «Юк чак-чак, чака, чака, юк чак-чак!!!»
А еще — мама сочиняла ей песни и пела, с тех самых пор, как она себя помнит. Мама пела:
«Я так люблю тебя, о Мэгги, на все готова для тебя. На все во всем огромном мире». А Мэгги отвечала: «Тогда поедем в Диснейленд». — «О да, поедем в Диснейленд». — «И поцелуешь в мордочку Дукадо», — пела Мэгги. «О да, конечно, поцелую. Всех поцелую для тебя».
А еще Мэгги вспоминала дни, проведенные в школе. Как они переходили из кабинета в кабинет. Как мисс Ким подмигивала — ей одной. А еще — как Анджело сворачивался в кресле клубком и издавал такой звук — вроде «вау».
«Я все сделаю для тебя потому, что ты все для меня», — Мэгги как будто слышала мамин голос.
«Найди меня и забери меня домой. Найди меня и забери домой, — мысленно пела Мэгги. — Пожалуйста, пожалуйста, скорее приезжай!»
Но в ответ никто не пел. Совсем никто. Никто больше не споет для Мэгги Роуз. Никто о ней не помнит. Так она думала. И сердце ее было разбито.
Глава 57
В последние две недели я встречался с Сонеджи-Мерфи раз пять, но он больше не шел на сближение со мной, хотя делал вид, что это не так. Что-то изменилось. Я упустил его. Я упустил
обоих.
Пятнадцатого октября федеральный судья приостановил судопроизводство, временно отложив начало процесса. Это был финальный аккорд в серии попыток отложить суд в тактике Энтони Натана, адвоката Сонеджи-Мерфи. Но через неделю с удивительной для юридических маневров скоростью судья Линда Каплан отказала защите в просьбе. Отклонены были также просьбы о судебном запрете и ограничительных приказах, поданные в Верховный суд. Выступив по трем телевизионным каналам, Натан назвал Верховный суд «организованным сборищем линчевателей». Задавая тон будущему процессу, он заявил журналистам, что фейерверк только начинается.
Двадцать седьмого декабря начался суд по делу «Государство против Мерфи». В пять минут девятого утра мы с Сэмпсоном прибыли к зданию федерального суда, намереваясь пробраться через задний ход с Индиана-авеню. Лучшее, что мы могли сделать, — это прибыть инкогнито.
— Хочешь поставить пару монет? — предложил Сэмпсон, огибая угол на Индиана-авеню.
— Надеюсь, ты не о пари на исход процесса?
— Разумеется, мой милый. Ускорим бег времени!
— Какая ставка?
Сэмпсон закурил свою «Корону» и с победоносным видом выпустил клуб дыма:
— Ставлю… Ставлю на то, что он отправится в Сент-Элизабет, психушку для помешанных преступников. Вот моя ставка.
— Ты хочешь сказать, что наша судебная система совсем не работает?
— Я в это верю каждой клеточкой своего существа. Особенно сейчас.
— Ладно. А я ставлю, что он виновен. Раз — в двух похищениях, два — в одном убийстве.
— Может, прямо сейчас и заплатишь? — полюбопытствовал Сэмпсон, победоносно выпуская дым. — Ставка в пятьдесят баксов не разорит?
— Меня устроит. А ты сколько хочешь?
— Сочтемся. Мне нравится получать с тебя мелочь.
Перед главным входом в здание Верховного суда на Третьей улице толпилось не менее двух тысяч человек, при том, что сотни две, включая репортеров, выстроившихся в семь рядов, уже проникли внутрь. Обвинитель пытался наложить запрет на присутствие прессы, но получил отказ. Некоторые несли плакатики: «Мэгги Роуз жива!» Люди передавали в помещение суда розы. По Индиана-авеню взад-вперед дефилировали добровольцы, раздающие розы. Сновали торговцы памятными значками. Бойко шла торговля маленькими свечками, которые люди зажигали у себя на подоконниках в память о Мэгги Роуз.
У черного хода, предназначенного, помимо прочего, и для доставки скромняг юристов вроде нас, тоже толклась горстка репортеров. Там проходили также копы-ветераны, не любившие толпу. На меня и Сэмпсона тут же навели микрофоны и телекамеры. Впрочем, нас давно уже не обескураживали подобные изобретения прогрессивного человечества.
— Детектив Кросс, правда ли, что ФБР отстранило вас от расследования?
— У меня прекрасные отношения с ФБР.
— Вы по-прежнему бываете в Лортоне у Гэри Мерфи?
— Звучит, словно я хожу к нему на свиданку. До этого пока не дошло. Я работаю с ним в составе группы врачей.
— В деле существуют расовые аспекты? Вы ощущаете это на себе?
— Думаю, расовые аспекты существуют во множестве вещей. В данном случае не ощущаю ничего из ряда вон выходящего.
— А вы, детектив Сэмпсон? Вы согласны, сэр? — поинтересовался молодой пижон в радужном галстуке.
— Как видите, сэр, мы скромно идем через заднюю дверь. Мы из тех, кто не допускается в парадное. — Сэмпсон, так и не снявший темных очков, улыбнулся прямо в камеру.
Наконец мы добрались до служебного лифта, стараясь оказаться в кабине без репортеров, для чего потребовались некоторые телодвижения.
— Ходят слухи, будто Энтони Натан предъявит суду заявление о невменяемости подзащитного. Что вы скажете?
— Ничего. Спросите самого Энтони Натана.
— Детектив Кросс, вы будете делать заявление о том, что Гэри Мерфи не безумен?
Наконец-то дверцы старинного лифта закрылись, и кабина вознеслась на седьмой этаж, на судейском жаргоне — «Седьмое небо». Этот этаж никогда не отличался тишиной и контролируемостью — здесь царила вокзальная сутолока, толпились копы, юные преступники и их родные, закоренелые мошенники, адвокаты и судьи. Но сейчас вся эта толпа была сметена приказом очистить этаж для одного-единственного процесса. Процесс века. Не этого ли жаждал Гэри Сонеджи?
При отсутствии хаоса здание федерального суда казало свое истинное лицо — физиономию морщинистого старикашки при ярком свете утра. Утренние лучи солнца, просочившиеся сквозь окна на восточной стороне, высветили все складки и трещины на стенах.
Наше прибытие совпало с появлением обвинителя: в зал суда вошла Мэри Уорнер, государственный прокурор шестого округа, — миниатюрная женщина лет тридцати шести.
