— Ради Бога, скажи мне, Диана, почему ты позволила ему завладеть твоим вниманием? Почему вы уединились в нише?

— Я же не семнадцатилетняя девчушка с безупречной репутацией, которую надо беречь, — спокойно ответила девушка. — Как раз наоборот. К тому же все нас видели.

— Да уж, видели и не пропустили того, что ты позволила ему себя поцеловать.

— Не то чтобы я ему позволила…

На мгновение свет факела, укрепленного на внешней стороне кареты, осветил озабоченное лицо Мэдди.

— Это еще хуже, — заметила она. — Если ты хочешь стать хорошей куртизанкой, то не должна, сломя голову, бросаться в первую попавшуюся аферу!

— А я и не бросилась.

— Но… Сент-Обен! Подумай ради Бога!

— А что в нем тебе не по нраву? — с любопытством поинтересовалась Диана. — Ты его знала раньше?

— Нет, — покачала головой Мадлен. — Но я навела о нем справки, когда он ушел. Он несколько лет служил в Индии, а в Лондон вернулся пару лет назад — когда унаследовал титул.

— И что же? — торопила ее Диана. — Что тебе удалось разузнать? Он что, игрок, просадивший фамильное состояние?! Или негодяй, заслуживший отвратительную репутацию?!

— Не-ет, — протянула Мадлен. — Что ты! Ничего такого отъявленного…

— Я собираюсь завтра отправиться с ним на прогулку, так что если хочешь уговорить меня не иметь с ним дела, говори конкретнее, — с сарказмом в голосе произнесла Диана.

— Люди довольно странно реагируют, когда речь заходит о виконте Сент-Обене, — вздохнула Мэдди. — Похоже, он — холодный человек, и хотя ни в чем особенном он не уличен… его не любят. — Помолчав, она добавила:

— Говорят, он главный шпион нашего правительства, довел жену до сумасшествия и теперь держит ее взаперти в каком-то замке в Шотландии.

— О Господи! — выдохнула Диана, приподняв брови. — Как необычно! И что, есть тому свидетели?

— Вообще-то нет, — призналась Мадлен. — Я спрашивала очень многих, но никто даже не уверен в том, что он женат, однако… Знаешь ли, когда сплетни не утихают, это что-нибудь да значит. Сент-Обен редко бывает в обществе, и все недоумевают, каким ветром его занесло к Гарриет. — Женщина помолчала немного. — Он очень богат.

— Итак, что из сказанного больше всего тебе не нравится? Почему ты считаешь, что такой человек не может стать покровителем? Уж, наверное, не потому, что он богат?

В эту минуту карета остановилась возле дома. Женщины молча поднялись в комнаты Мадлен. На третьем этаже были расположены покои для двоих — одни выходили на улицу, другие — во двор. В каждом помещении была спальня, гостиная, гардеробные и ванные комнаты с роскошными ваннами. В прежние годы Мэдди жила в покоях с окнами на улицу, но сейчас она предпочла те, что потише. Джеффри и Эдит жили этажом выше, а слуги в мансарде.

Диане стало неловко, когда она заметила, какой усталый вид у Мадлен. Конечно, та немного поправила здоровье, но ей было уже немало лет, да и болезнь не прошла окончательно, поэтому возвращение к прежнему образу жизни далось ей нелегко. Мэдди ни за что не приехала бы в Лондон, если бы не Диана.

Усадив старшую подругу в кресло, Диана налила ей бокал хереса, вынула из ее волос шпильки и начала их расчесывать.

Когда Мадлен немного отдохнула, девушка вновь спросила:

— Так почему ты считаешь, что лорд Сент-Обен — неподходящий любовник?

— Просто он — такой человек. Холодный и нелюбящий. Даже если он не шпион и в жизни не был женат, он вряд ли сделает тебя счастливой. — Вздохнув, Мэдди закрыла глаза:

— Согласись, я знаю о любви и мужчинах больше, чем ты…

— Конечно.

Расстегнув платье Мэдди, Диана помогла той переодеться в мягкий красный халат. Вздохнув с облегчением, Мадлен уютно устроилась в кресле. Диана тоже налила себе вина и, устроившись напротив Мэдди на диване, стала вытаскивать заколки из волос.

— Нет, все-таки объясни, почему Сент-Обен тебе не по нраву?

Мэдди задумчиво покачала бокалом, глядя на янтарную жидкость.

— Знаешь, мне кажется, что ты слишком эмоциональная, слишком открытая… для этой жизни. Сомневаюсь, что ты сможешь оценивать мужчину не сердцем, а умом, особенно если дело будет касаться любовника. А удачливая куртизанка должна быть расчетливой. Худшее, что ты можешь сделать, — это влюбиться в своего покровителя. — Усмехнувшись, Мэдди добавила:

— Со мной это произошло. Я знаю, что это такое и другим не советую.

— Неужели любовь может быть не права? — спросила Диана, глядя на бокал с вином. — Неужели любить — плохо?

— Нет, не плохо, разумеется, — устало пожала плечами Мэдди. — Но любовь может причинять боль. Тебе будет не очень-то приятно, когда через несколько лет твой любовник задумает сменить тебя на более молодую женщину или вернется в объятия законной жены.

Диана подозревала, что не только болезнь погнала в свое время Мадлен из Лондона.

— Прости, пожалуйста, — извиняющимся тоном промолвила девушка. — Именно это случилось с тобой?

Мадлен так долго молчала, что Диана уже не ждала ответа. Но в конце концов женщина заговорила:

— Не совсем. Николас был моим покровителем в течение последних семи лет. Его невыносимая и злобная жена жила за городом, так что мы могли почти все время проводить вместе. Он купил для меня этот дом и бывал в нем чаще, чем в собственном. — Отпив хересу, она погрузилась в воспоминания. — Николас хотел жениться на мне. Разве не смешно?

— Вовсе нет, — ответила Диана, распутывая пальцами длинные локоны. — Ты красивая, добрая. Любой мужчина захотел бы иметь такую жену.

Слезы, навернувшиеся на глаза Мэдди, сверкнули в свете свечей.

— Конечно, бывали случаи, когда мужчины связывали жизнь с такими женщинами, как я. В конце концов, стала же Эмма Харт женой сэра Вильяма Гамильтона, британского посла в Сицилии, а ведь по рождению и роду занятий она была ничуть не лучше меня. Конечно, блюстители нравов осудили бы Николаса и меня, но нас это не волновало. — Ее лицо скривила горькая усмешка. — Но Николас не был свободным. Его жена была слишком холодной женщиной, чтобы изменять мужу, поэтому поводов для развода не было. Однако мы были счастливы. Были! До тех пор, пока его жена не задумала положить конец нашей связи, пригрозив Николасу семейным скандалом и разлукой с детьми. Он рвался на части, — продолжала Мадлен. — Николас не хотел бросать меня, но долг перед семьей оказался сильнее. — Она покрутила в пальцах тонкую ножку бокала. — Я все время думала о том, не усугубило ли горе мою болезнь. Мне не раз доводилось видеть, как несчастья доводили людей до бед. — Женщина допила остатки вина, и Диана молча подлила ей еще. Мадлен продолжила более уверенным и сильным голосом:

— Я уехала из Лондона отчасти потому, что не хотела видеть, как он разрывается между мною и своей семьей. Ну и, разумеется, ему было ни к чему видеть, как я умираю. Остальное ты знаешь.

— Понятно, — Диана помолчала. — А Николас до сих пор в Лондоне?

— Нет, — покачала головой Мадлен. — Об этом я навела справки в первую очередь, когда мы приехали в Лондон. Он сейчас живет в своем поместье за городом. Я бы ни за что не появилась в свете, если бы могла повстречаться с ним. — Дрожащим голосом она добавила:

— Мне не вынести еще одной встречи. Ничего не изменилось. Во всяком случае, мое отношение к нему. Не знаю, может, он теперь по-другому смотрит на вещи. Лучше бы он разлюбил меня.

Диана сочувственно смотрела на старшую подругу. Как это было похоже на Мадлен! Та хотела, чтобы любовник забыл о ней, тогда как сердце ее разрывалось от любви к нему.

Мэдди вздохнула.

— Так теперь ты понимаешь, почему куртизанка не должна влюбляться в покровителя? Конечно, в ее жизни будут радостные мгновения, но их не сравнить с той горькой болью, которая начинает терзать ее при расставании с любимым человеком. Для куртизанок большая страсть почти всегда гибельна. Очень, очень редко она завершается счастливым концом. Куда лучше относится к своему покровителю по-дружески.

— Но если Сент-Обен и впрямь так холоден, как ты сказала, то как он может добиться моей любви?

— Мне кажется, что ты влюбишься в первого же своего любовника, — уверенно сказала Мадлен. — Это дурная женская привычка, а ты куда более эмоциональна, чем другие женщины. Ведь ты даже не догадываешься, насколько хочешь любить и быть любимой.

— Но… но у меня в жизни столько любви… — спокойно возразила Диана. — Джеффри, Эдит, ты… С чего ты взяла, что со мной приключится беда, если я заведу любовника?

— Любовь к существу противоположного пола совсем не та, что к ребенку или к подруге. Как бы сильно женщина ни любила своих детей, она нуждается в любви мужчины. — Чуть подавшись вперед, Мадлен проникновенно посмотрела на Диану:

— Ради Бога, послушай меня, не связывайся с этим Сент-Обеном. Выбери себе мужчину вроде лорда Ридглея. Конечно, ему далеко до Сент-Обена, но он будет обожать тебя. Или… или этого мальчика — Клинтона. Он забросает тебя стихами. Даже если при расставании ты и взгрустнешь, то быстро утешишься, и в будущем будешь вспоминать о нем с радостью. — Мадлен устало покачала головой. — Знаю я таких мужчин, как Сент-Обен. Конечно, ничего не скажешь — он очень красив. Он богат и будет щедро платить за право содержать тебя. Не исключаю даже, что он постарается доставлять тебе удовольствие в постели. Но доброты от него ты не дождешься, не говоря уже о любви.

Диана, обхватив колени, уютно свернулась чуть ли не калачиком.

— Прости меня, Мэдди. Думаю, ты права, но… я должна… Я не откажусь от Сент-Обена, — тихо вымолвила она, скорее для себя.

— Господи, Диана! Но почему? — вскричала Мадлен. — У тебя такой таинственный вид. Ты говоришь должна. Что это означает? Мы ведь с тобой друзья, но я и представить не могу, что у тебя на уме. Словно ты по-китайски разговариваешь — я ни слова не понимаю. Ты же умная женщина, так призови свой ум на помощь!

— Да, я должна, — побледнев, упрямо повторила Диана. — Знаю, как тебе было тяжело убеждать меня, знаю, что ты хочешь уберечь меня от неразумного поступка, который, быть может, принесет мне несчастье… — Девушка замолчала, не зная, какой аргумент привести Мэдди. — Ты же знаешь, — произнесла она наконец, — что дело тут вовсе не в уме. Я могу прочитать всех поэтов и философов и резво болтать об их произведениях, но при этом не быть умной. Откровенно говоря, мною правит не разум, а эмоции и инстинкт. Я сама не понимаю, почему должна делать некоторые вещи. Зато, если хочешь, скажу тебе, почему дует ветер — вот это имеет отношение к уму. Я знала, что должна приехать в Лондон, чтобы стать куртизанкой. Точно так же теперь я чувствую, что должна сойтись с лордом Сент-Обеном. Прости меня. — Ее голос сорвался. — Я вела бы себя иначе, если бы могла, — уже шепотом добавила Диана.

Мадлен так хорошо понимала молодую женщину, словно все происходило с ней самой. Она относилась к Диане как к дочери. И, как любящая мать, старалась уберечь свое дитя от беды. Мэдди вздохнула. Что и говорить, Диана очень ранима, но, надо отдать должное ее силе, питаемой глубокой мудростью. Она уже пережила горе и потери и, нет сомнений, сумеет пережить неудачный роман. У большинства женщин сердце разбивается не один раз в жизни.

— Прости меня, моя дорогая. Я просто хотела, чтобы ты задумалась над моими словами, поверила бы мне — ведь я пережила то, от чего тебя предостерегаю. Но раз уж ты должна делать что-то, то — Мадлен улыбнулась, вспомнив, как виконт замер на месте при виде Дианы. — Иногда у таких мужчин, как Сент-Обен, под ледяной наружностью полыхает пламя. И если есть на свете женщина, которая сумеет растопить внешнюю ледяную оболочку, так это ты.

— Возможно, — спокойно согласилась Диана. — Посмотрим.

Крепче обхватив колени, она невидящим взором смотрела перед собой. Мэдди была права — она не все ей рассказывала, хоть они и были подругами. Диана не в силах была обсуждать с кем бы то ни было, что тревожило ее сердце. Впрочем, о некоторых вещах она говорила с Мадлен с удовольствием:

— Знаешь, я наконец-то поняла, почему ступила на этот путь.

Мадлен устроилась поудобнее.

— Так почему же? — спросила она заинтересованно.

— Ты сама подала мне идею свободной жизни. Я была лишена этой возможности. Ты же знаешь, как мало шансов познакомиться с кем-то в Кливдене. Вот Лондон — другое дело. Здесь полно мужчин, и я веду совсем другой образ жизни. — Диана озорно улыбнулась. — Я почувствовала силу своей красоты — это очень приятно, надо отметить. Да, — решительно добавила она, — все это мне по нраву. Не хочу прожить остаток жизни без мужчины.

— До такой степени, что ты и сына готова приобщить к этой жизни?

— Тебе все известно лучше, чем кому бы то ни было, — резко ответила Диана. — Вообще-то жизнь моего сына касается только меня. Если я удачлива — у меня будут и деньги, и влиятельные знакомые. Он так счастлив здесь, в школе. Если дела пойдут хорошо, я вернусь к обычной жизни до тех пор, пока он поймет, чем я занимаюсь.

Диана уронила голову на колени, чтобы скрыть слезы. Если бы не Джеффри, она едва ли решилась бы встать на этот скользкий путь. Дня не проходило, чтобы Диана не тревожилась за сына, не думала о возможных последствиях собственного шага.

— Прости меня, дорогая, — извинилась Мадлен. — Мне не следовало говорить этого. Просто я так беспокоюсь о тебе и о Джеффри! И помни: я всегда буду рядом с тобой, чтобы в случае беды помочь тебе собрать осколки сердца.

Диана облокотилась о спинку дивана. Внезапно на нее навалилась усталость. К худу ли, к добру, но в действие вступили силы, которые не остановить. Она могла лишь надеяться, что интуиция не приведет ее к катастрофе.

Оставив карету своему кузену, Джерваз решил прогуляться пешком до своего городского дома на Курзон-стрит. Ночной Лондон был не самым безопасным местом на свете, но участникам войны в Индии было не привыкать к опасности. Вдыхая полной грудью холодный ночной воздух, виконт задумался о том, почему его так прельстило хорошенькое личико Дианы. Франсис был прав: пора заводить новую любовницу.

Ну почему он не может обойтись без женщины? Его плоть требовала женщины, как желудок требовал еды и питья. Могут же некоторые мужчины жить, как монахи, и не вспоминая об особах противоположного пола! Виконт им завидовал, но вести себя так же был не в состоянии. Господь, давший ему богатство и здоровье, одарил и непомерным плотским аппетитом.

В Индии он содержал хрупкую местную девушку с темными миндалевидными глазами, которая не переставала удивлять его в постели своими умениями. Сананда мало говорила, всегда была рядом и не просила ничего взамен. Виконт несколько лет содержал всю ее семью, а уезжая, оставил им денег на покупку двух крупных магазинов.

Содержать Сананду было идеальным выходом для Сент-Обена: она не требовала ничего из того, что было бы необходимо англичанке. Здесь, в Лондоне, ему, конечно, можно было взять в любовницы женщину своего круга, неудовлетворенную мужем, но… ей придется уделять слишком много времени и лгать о любви, а вот это Джерваз терпеть не мог. Дешевые девицы тоже не выход — он боялся подцепить какую-нибудь заразу.

Лучше всего, считал Джерваз, найти женщину не из высшего света. Она по крайней мере будет благодарна за материальную поддержку. Глупостью было тратить время на эту экзальтированную, дорогую Диану Линдсей. Но как только он вспоминал ее манящие глаза и женственную фигуру, все доводы разума тут же улетучивались. Внутренний голос нашептывал, что на то у него и деньги, чтобы тратить их на всякие шикарные вещи и прихоти. А Джерваз вынужден был признаться себе, что более милой «прихоти», чем Диана Линдсей, ему не сыскать.

Дом Сент-Обена — мрачноватая величественная громадина — был слишком велик для одного человека. Джерваз отпер дверь собственным ключом. На то, чтобы убедить слуг не дожидаться его поздними вечерами, ушло несколько месяцев. Вот и сейчас его никто не встретил, но на столике в вестибюле горела предусмотрительно оставленная для хозяина дома лампа.

Джервазу совсем не хотелось спать, и перед тем как подняться в свои покои, он зашел в гостиную. Эта комната представляла собой настоящий шедевр гигантизма и роскоши — комната для богов и великанов.

Прямо от расписанного в итальянском стиле потолка свисал огромный персидский ковер, заказанный специально для этой гостиной. Два камина из резного мрамора были настоящим украшением зала. Изящная мебель была сделана по проекту самого модного художника — Роберта Адама.

Миновав гостиную, виконт вошел в кабинет, заставленный книжными стеллажами. В комнате даже по прошествии достаточного времени все еще витал слабый аромат отцовского табака. Больше о старом виконте Джервазу ничто не напоминало. Это и неудивительно: отец и сын редко встречались и мало знали друг друга, так что Джерваз и не представлял себе, что может напоминать ему об отце.

Неожиданно для себя самого, молодой человек решил побродить по доставшемуся ему в наследство дому. Все слуги уже отправились спать, поэтому Джерваз в одиночестве блуждал по бесконечным коридорам и огромным комнатам, и его шаги эхом отдавались в пустынном доме. Что и говорить, это был настоящий дворец. В огромном бальном зале не танцевали с тех пор, как умерла его мать, а случилось это четырнадцать лет назад. Главная лестница, раздваиваясь, вела наверх и заканчивалась у двух мраморных арок — говаривали, что такой роскоши нет больше ни у кого в Лондоне. Ах как хороша была его мать, когда спускалась вниз по этой лестнице! В ее золотистых волосах и на белых плечах сверкали бриллианты.

Хоть Джерваз и был единственным владельцем дома и всего, что в нем находилось, он не радовался и не гордился этим. Если этот великолепный мавзолей кому и принадлежал — так это слугам, которые с утра до вечера полировали мебель и натирали полы и вообще содержали дом в стерильной чистоте.

За два года особняк так и не стал для Джерваза родным домом. Он впадал в настоящую депрессию, возвращаясь промозглыми вечерами в выстуженный дом. Временами виконту казалось, что Британия нарочно завоевала южные колонии, чтобы англичане, не меняя подданства, могли пожить в теплом климате.

Во время пятимесячного путешествия домой Сент-Обен тешил себя надеждой продать огромный дом и купить что-нибудь более скромное, но потом передумал. Этот дом был частью огромного состояния Сент-Обенов и должен был перейти по наследству его кузену Франсису или его детям. Франсис был веселым и общительным человеком и, нет сомнений, обязательно обзаведется семьей. Наверное, только они смогут согреть теплом эту громадину.

В гостиной было холодно, несмотря на два камина. Казалось, холод проникал не только в тело, но и в душу. Джерваз лениво подумал о людях, задумавших построить этот особняк, и о том, были ли они счастливы Впрочем, сам виконт не ждал ни тепла, ни счастья. В Индии он привык искупать свои грехи хорошо выполненной работой и честным поведением и полагал, что этого довольно. Он приносил пользу и заботился о благополучии подчиненных. В его руках была большая власть, но он сумел применить ее с выгодой для нации…

Лишь пройдя почти полдома, Джерваз понял, что ноги несут его в покои матери, расположенные за комнатами хозяина, то есть за его собственными.

Может, из-за того, что голова его была занята размышлениями о женщинах, молодой человек решился наконец встретиться с духом женщины, давшей ему жизнь.

Медора, виконтесса Сент-Обен, была дочерью герцога. Грациозная, очаровательная, она обладала необыкновенной привлекательностью. Прошло уже восемнадцать лет с тех пор, как он видел ее в последний раз, и восемнадцать лет назад он в последний раз заходил в эти комнаты.

Ребенком он обожал мать. Всегда радовался, когда она хвалила его и огорчался, когда она сердилась. Он был слишком мал, чтобы понять, как мало его поведение влияло на ее настроение, поэтому всегда расстраивался, если ему не удавалось угодить ей.

В гостиной матери, стены которой были по-прежнему, как и при ее жизни, обиты ее любимым розовым шелком, висел портрет. Задержавшись в дверях и положив руку на дверной косяк, Джерваз внимательно всмотрелся в картину. Это была работа художника сэра Джошуа Рейнолдса. Он изобразил Медору в полный рост, и портрет был таким живым, что, казалось, женщина вот-вот сойдет с полотна. На виконтессе было белое шелковое платье, а волосы, не обсыпанные пудрой, золотыми кудряшками рассыпались по плечам Возле матушки стоял шестилетний Джерваз; задрав голову, он с восхищением смотрел на нее Медора хотела, чтобы ее сын был запечатлен на полотне вовсе не из большой любви к ребенку Просто она любила, чтобы ей поклонялись Даже сейчас, спустя двадцать пять лет, виконт помнил все сеансы, когда писалась картина. К его матери приходили друзья, и она веселилась и шутила с ними, что вызывало постоянно растущее раздражение Рейнолдса. Сам Джерваз молчал: он был счастлив, что может проводить в обществе матери так много времени и ужасно боялся провиниться в чем-нибудь. Тогда бы его выгнали. Однажды один из гостей похвалил мальчика, сказав леди Медоре, что у нее на диво хорошо воспитан ребенок. В ответ она беспечно заявила, что ее сын родился взрослым. Сколько раз после этого случая Джерваз ломал себе голову, пытаясь понять, хотела ли мать похвалить его или оскорбить, но до сих пор он не знал ответа. Впрочем, нет сомнений, это было саркастическое замечание Несмотря на то что вокруг Медоры парил эдакий бело-золотой дух невинности, она была женщиной распутной. Впрочем, выполняя свой супружеский долг, она подарила мужу двух наследников. Старший сын умер в раннем детстве, а младший сейчас стоял перед ее портретом, раздумывая о том, что заставило ее стать тем, кем она стала.

Медора Брэнделин была единственной женщиной, которую Джерваз любил, но для нее это ровным счетом ничего не значило. Даже меньше. Чем ничего. Возвращаясь мыслями к своему детству, виконт подумал, что ее преступление заключалось в том, что она просто не думала о своем сыне, он лишь досаждал ей.

Слава Богу, теперь он мог спокойно смотреть на ее изображение: раны так хорошо зажили, что Джерваз почти не чувствовал душевной боли Теперь он может похоронить мать в том же черном колодце памяти, куда несколько лет назад опустил свою нелепую женитьбу. Мысль об этом дурацком происшествии не давала ему покоя, но Джерваз, как мог, постарался оградить себя от последствий. Судя по словам его юриста, больная девочка, на которой его женили, была жива и здорова.

Даже теперь виконту была невыносима мысль о том, каким болваном он оказался, позволив затащить себя в ловушку. Не будь он тогда пьяным, несчастья бы не случилось. Однако сейчас, спустя несколько лет, все казалось ему не таким страшным, как поначалу. Мэри Гамильтон теперь жила в достатке, и, возможно, с ней обходились лучше, чем прежде, а он, Джерваз Брэнделин, получил горький урок на всю жизнь. Все эти годы он держал себя в железных рукавицах, не позволяя лишнего — ни в выпивке и ни в чем другом.

Однако надо сказать, что женитьба была в некотором смысле выгодна Джервазу. Будь виконт холостым, мамаши смотрели бы на него как на потенциального, очень выгодного жениха. И хотя Джерваз ни разу нигде не обмолвился о своей злополучной женитьбе, в обществе ходили невероятные сплетни о сумасшедшей жене в Шотландии. Это настораживало родителей, жаждущих пристроить дочек.

Сент-Обен устал и понял, что хочет лечь. Он взглянул последний раз на портрет матери, и ему показалось, что она смотрит на него насмешливыми глазами Ее пухлые губки были слегка приоткрыты, словно она хотела вслух сказать то, чего он не имел ни малейшего желания слышать.

Джерваз резко повернулся. Завтра же он прикажет снять портрет, чтобы отправить его в Обенвуд. Управляющий сможет пристроить его где-нибудь там, где виконт никогда не увидит его.

Ночной сон развеял грустные мысли Джерваза, и он был полон нетерпения, подъезжая поутру к дому Дианы и ведя за собой серую кобылу. Ему было любопытно, не передумала ли таинственная миссис Линдсей кататься — ранние прогулки были не в чести у женщин ее профессии, которые по вполне понятным причинам не могли выходить из дома рано утром.

Чарльз-стрит была аристократическим районом и располагалась она всего в нескольких кварталах от дома Сент-Обена. По внешнему виду дома ничего нельзя было сказать о занятиях его обитательницы, кроме того, что она была богата, раз могла позволить себе подобную роскошь. А может, особняк был подарен ей каким-нибудь мужчиной? Эта мысль была неприятна Джервазу.

Едва он соскочил со своего жеребца и привязал поводья к металлическим перилам, дверь особняка отворилась, и миссис Линдсей легко сбежала вниз по мраморным ступеням. Виконт боялся, что утром она покажется ему далеко не такой прекрасной, но опасения его были напрасными. В ярком утреннем свете она была еще прекраснее, чем при свете свечей.

Судя по ясному взору ее голубых глаз, Диана спала сном праведника. Темные блестящие волосы были завязаны в тугой узел на затылке. На ней был простой синий костюм для верховой езды и шляпка в тон костюму. Светлое перо на шляпе было ее единственным украшением. Простота платья подчеркивала необычную красоту ее лица и изящную фигуру. Джерваз почувствовал возбуждение, и ему было нелегко заговорить спокойным голосом.

— Доброе утро, миссис Линдсей. Вы на редкость точны.

Она серьезно посмотрела на него.

— Я догадалась, что если вы чего и не выносите, так это ожидания.

У Джерваза вдруг перехватило дыхание, когда она приблизилась к нему. Если даже эта женщина запросит тысячу гиней за ночь, он сдастся.

— Вы правы, миссис Линдсей, ненавижу, когда меня заставляют ждать. — Повернувшись к лошадям, он махнул рукой в сторону серой кобылы. — Вот эта лошадка — для вас.

Диана широко распахнула глаза от удивления — кобыла была великолепной.

— О, какая милая дама! — воскликнула девушка. — Как ее зовут?

— Ее кличка — Федра, но вы можете дать ей другую.

Диана вопросительно посмотрела на него:

— Что вы хотите этим сказать?

— Она ваша. — Джерваз был доволен, увидев, как поражена миссис Линдсей — это была хоть небольшая компенсация за то потрясение, которое он испытал, увидев ее.

Диана погладила кобылу.

— Я не могу принять такой подарок. Мы еще не заключили с вами соглашения, а я не хочу быть у вас в долгу до того, как приму окончательное решение.

Виконт был удивлен, что миссис Линдсей разыгрывает из себя леди Добропорядочность. Судя по всему, она забыла первую заповедь всех шлюх — принимать все подарки, которые им предлагают.

— Эта кобыла — подарок, а не плата, — заявил он. — Вы мне ничем не обязаны.

Диана посмотрела на него долгим взглядом:

— Ладно, посмотрим. Помогите мне взобраться в седло, пожалуйста.

Джерваз подставил ей сплетенные пальцы, а Диана, схватившись за луку седла, приподняла юбки, приоткрыв лодыжки, и поставила одну ногу на сцепленные руки виконта. Помогая ей сесть в дамское седло, молодой человек обратил внимание на то, что ноги Дианы так же изящны, как и все, что открыто взору.

В те времена было принято, что мужчина, усаживающий женщину в седло, расправляет ее юбки. Этот обычай предоставлял кавалерам большие возможности — можно было дотронуться до колена дамы, погладить ее бедро… Вот и Диана напряглась, опасаясь, что ее спутник дотронется до ее лодыжки или позволит себе какую-нибудь другую вольность. Джерваз медлил, и девушка словно воочию видела, как несутся его мысли. Интересно, мелькнуло у нее в голове, каково это — почувствовать на себе прикосновение его сильных рук. Но… Сент-Обен лишь расправил ее юбки, даже не притронувшись к ногам. Диана испытала облегчение, к которому, признаться, примешивалось и разочарование.

Подтянув ее стремена, виконт сам вскочил на коня. Конечно, может, Мэдди и права — Сен-Обен довольно холоден, но это не мешало ему оставаться любезным. Верхом он ездил, как кентавр. Впрочем, Диана лишь изредка с восхищением поглядывала на своего спутника: все ее внимание было приковано к Федре.

В это время суток улицы Мэйфэйр — фешенебельного района Лондона, в котором они оба жили, — были пустынны, но это лишь радовало всадницу, не ездившую верхом несколько лет. Кобыла шла довольно тихо, и Диана получала истинное удовольствие от езды. Они уже поравнялись с Гайд-парком, когда девушка, откинув голову назад, весело рассмеялась. Ее кавалер, не отстающий от Дианы ни на шаг, в равной степени пугал и притягивал к себе девушку, а она… она была простой провинциалкой, которая слишком далеко заплыла в опасные воды. Впрочем, несмотря на это, жизнь была прекрасной!

Пришпорив кобылу, Диана с полмили проскакала галопом, но потом перешла на более спокойную рысь.

— Как ей подходит кличка Федра! — весело крикнула девушка следующему за ней по пятам виконту. — Кажется, она означает «яркая»?

Брови Сент-Обена удивленно поползли вверх:

— Вы знаете греческий?

Сначала Диана замялась, подумав, что совершила ошибку, но решила затем, что все в порядке. Чем больше он будет удивляться, тем лучше. Девушка дразняще улыбнулась:

— Знаю немного латынь и еще меньше греческий.

— Вы удивительная женщина, миссис Линдсей.

— Куртизанка не все время проводит, лежа на спине, милорд, — с ироничной усмешкой заметила Диана.

— Нет. Разумеется, нет, — признался Джерваз, улыбаясь ей в ответ. — Время надо проводить в опере, где вас все замечают, и катаясь в открытых экипажах по паркам, где порядочные дамы игнорируют вас. Ну разумеется, у вас должно быть время для ухода за вашим милым личиком и для того, чтобы посудачить с подругами о мужчинах, на которых вы изволили обратить внимание.

Слегка покраснев, Диана тихо промолвила:

— Похоже, вы немало знаете о женщинах.

— Да нет, напротив, я о них ничего не знаю, — холодно возразил Брэнделин.

Удивленная неожиданной сменой его настроения, Диана украдкой поглядела на виконта, пока они ехали бок о бок по широкой аллее, которая через несколько часов будет заполнена всадниками и шикарными экипажами. У Сент-Обена был правильный красивый профиль — как у греческой мраморной статуи. Мадлен, пожалуй, была права: следовало выбрать в покровители человека попроще. Как жаль, что Диана не была расчетливой женщиной.