Стол из красного дерева был сработан на совесть и открыть замок на среднем ящике было непросто. Кончилось тем, что, мучаясь с отмычками, я поцарапала поверхность. В страхе посмотрела я на ящик, но убиваться было поздно.
Тилфорд хранил в столе личную коллекцию: кроме полупустой бутылки виски – это меня не удивило, – у него была тщательно подобранная коллекция откровенной порнухи. Следует, пожалуй, согласиться с идеей Шоу о подсознательной работе ума. Я морщилась, пролистывая журналы, чтобы удостовериться, не попадется ли среди страниц что-нибудь более интересное.
После этого я решила, что Тилфорд должен поставить мне выпивку, и бесцеремонно налила себе виски. В нижнем ящике я обнаружила документы на новых клиентов, возможно, его ультраличные, суперсекретные сделки. Их было девять или десять, включая организацию под названием «Корпус Кристи». Я смутно припомнила, что недавно читала что-то о ней в «Уолл-стрит джорнэл». Это было светское ответвление римской католической церкви, включавшее в себя преимущественно богачей. Папа симпатизировал им: они были консервативны в таких важных вопросах, как аборты и роль церкви в государстве, эта группа поддерживала правых в правительстве и имела сильные церковные связи. По утверждению «Джорнэл», папа так возлюбил эту организацию, что поставил во главе ее какого-то испанского епископа и заставил его, испанца, напрямую подчиняться ему, папе. Это разозлило архиепископа Мадрида, так как подобные светские организации должны подчиняться местному епископу. Но только у «Корпуса Кристи» было много денег, а папская власть получала огромные средства от своих польских миссионерских организаций, и прямо никто ничего не говорил, но в «Джорнэл» это прочитывалось между строк.
Я пролистала бумаги, ища протоколы сделок с «Корпусом Кристи». Сотрудничество началось с небольших закупок в марте предыдущего года. Затем развернулась активная торговля. К декабрю сумма сделок составила несколько миллионов долларов. Но никаких записей о том, куда вкладывались деньги, я не нашла. Мне бы хотелось, чтобы это был «Аякс».
Согласно Бэррету, «Тилфорд и Саттон», по-видимому, занимала в «Аяксе» твердую позицию. Однако единственный след деловой активности «Аякса» – две тысячи акций, купленных миссис Пасиорек в декабре. И более ничего. Где же находятся документы, показывавшие, что именно покупал и продавал «Корпус Кристи»? И почему его нет в общей картотеке? Сейфа в офисе Тилфорда не было. Стараясь как можно осторожнее пользоваться фонариком, я исследовала другие комнаты. В смежном кабинете стоял огромный современный сейф, открыть его можно, только набрав на электронном замке восемнадцать цифр. Мне это было не под силу. Если документы «Корпуса Кристи» в этом сейфе, они под надежной защитой.
Часы на методистской церкви пробили два часа. Я взяла документы «Корпуса Кристи» и миссис Пасиорек, пошла в главную комнату и стала разыскивать копировальный аппарат. В углу стоял большой ксерокс. Пришлось подождать, пока он нагреется. Осторожно светя фонариком, я сделала копии с содержимого двух папок. Чтобы отделять страницы, мне пришлось снять перчатки и засунуть их в задний карман джинсов.
Я почти закончила, когда проходивший мимо охранник заглянул через стеклянную панель. Как полнейшая дура, я оставила дверь офиса Тилфорда приоткрытой. Когда охранник загремел ключами, я выключила ксерокс и в отчаянии начала оглядываться в поисках укрытия. У ксерокса внизу есть отделение для бумаги. Мои пять футов восемь дюймов с трудом втискивались в небольшое пространство, но делать было нечего.
Охранник включил верхний свет. Сквозь щель в дверце я видела, как он вошел в офис Тилфорда. Он провел там достаточно времени, чтобы понять, что кабинет был взломан. Его голос прохрипел что-то в рацию, вызывая подмогу. Затем охранник обошел внешнюю комнату, светя фонариком по углам и шкафам. Очевидно, он считал, что у ксерокса внутри нет ничего, кроме механизма, поэтому он прошагал мимо него, постоял некоторое время прямо передо мной и вернулся в офис Тилфорда.
Надеясь, что он останется там, пока не придет подкрепление, я осторожно открыла дверцу, распрямила на полу свое скрюченное тело и стала продвигаться на четвереньках к ближайшей стене, где за окном была пожарная лестница. Беззвучно открыв окно, я выскользнула в январскую ночь.
Пожарная лестница обледенела. Я чуть не распрощалась навсегда со своей карьерой, когда, пытаясь ухватиться за обжигающе ледяные перила, чуть не съехала с узкой железной платформы. В руках у меня были оригиналы и фотокопии документов Тилфорда, а также фонарик. Когда я схватилась за перила, они упали на лед. Ругаясь про себя, я неуверенно ползала по платформе, собирая документы и окоченевшими пальцами запихивая их за пояс джинсов. Потом я вытащила из заднего кармана перчатки, надела их и как можно быстрее спустилась этажом ниже.
Окно было закрыто. Поколебавшись секунду, я разбила стекло, сбросила осколки с одежды и пролезла внутрь.
Я приземлилась на стол, заваленный бумагами, которые тут же полетели на пол. Пытаясь добраться до двери, я пересчитала все столы и шкафы. Интересно, как это служащим удается дойти до своих рабочих мест в таком хаосе? Я взломала дверь, прислушалась и, ничего не услышав, пошла по коридору. И уже собиралась открыть дверь на лестничную клетку, когда услышала на другой стороне звук шагов.
Скользнув обратно в коридор, я попыталась ворваться в первую попавшуюся дверь. К счастью, она была не заперта. Я вошла внутрь, наступив На что-то хлюпающее, потом кто-то ударил меня палкой по носу. Защищаясь, я обнаружила, что дерусь с большой шваброй.
Снаружи послышались голоса двух охранников, тихо споривших о том, с какой части коридора начать обход.
Стараясь передвигаться как можно тише, я дошла до хозяйственного шкафа и наткнулась на вешалку. На ней висели рабочие халаты уборщиц. Я сняла джинсы, засунула документы за резинку колготок и, неловко шаря в темноте, надела ближайший халат, который едва доставал мне до колен и был очень широк в плечах, но, какой-никакой, он все-таки прикрывал меня.
Надеясь, что ко мне не прилипли обрывки бумаги, нет осколков стекла и крови, и молясь, чтобы один из охранников не держал меня на коленях тридцать лет назад, я резко распахнула дверь.
Полицейские были на расстоянии двадцати футов, спиной ко мне.
– Эй вы! – закричала я, имитируя сильный акцент Габриель. Они повернулись на 180 градусов. – Что здесь происходит, а? Я сейчас позвоню директору! – Полная справедливого негодования, я направилась к лифту.
Они моментально подлетели ко мне:
– Кто вы?
– Я? Я Габриела Сфорзина. Я здесь работаю. Я служащая. А вы? Вы что здесь делаете?
Я начала кричать по-итальянски, надеясь, что никто из них не является любителем итальянских песен. Они неуверенно переглянулись:
– Успокойтесь, леди. Успокойтесь.
Говорившему было около пятидесяти, до пенсии оставалось не так уж много, так что неприятности ему были не нужны.
– Кто-то проник в один из офисов наверху. Мы думаем, что он убежал по пожарной лестнице. Вы никого здесь не видели?
– Что? – вскричала я и опять завела по-итальянски: – За что я плачу налоги, а? Чтоб такие болваны, как вы, пропускали воров, когда я работаю? Чтоб меня изнасиловали или убили?
Потом я произнесла то же самое по-английски. На что охранник помоложе сказал:
– Послушайте, леди, почему бы вам не пойти домой?
Он нацарапал записку на клочке бумаги и протянул ее мне:
– Отдайте ее сержанту у двери внизу, он пропустит вас.
Только сейчас я вспомнила, что мои джинсы вместе с перчатками лежат на полу рядом с хозяйственным шкафом.
Глава 14
Вспыльчивые тети, скорбящие матери
Лотти это не показалось смешным.
– Совсем как в ЦРУ, – фыркнула она, когда, заехав в больницу, я рассказала ей про свое приключение. – Врываешься в офисы, воруешь документы...
– Я не ворую документы, – невинно ответила я. – Сегодня утром я первым делом запаковала их и отослала по почте. Что меня беспокоит с моральной точки зрения, так это джинсы и перчатки, которые я там оставила. Собственно говоря, это производственные расходы. Интересно, как отнесется к этому налоговая служба, если я внесу их в декларацию? Надо позвонить знакомому бухгалтеру.
– Давай звони, – парировала она. Как всегда, когда Лотти сердилась, ее венский акцент тут же давал о себе знать. – А теперь уходи. Я занята и, кроме того, не хочу говорить с тобой в таком настроении.
Мое проникновение со взломом попало в вечерние газеты. Полиция решила, что охранник вспугнул вора прежде, чем тот успел взять что-либо ценное, так как все ценное осталось нетронутым. Мои отпечатки были в банке данных полицейского участка на Одиннадцатой улице, и я надеялась, что в офисе не обнаружится ничего такого, что я не могла бы объяснить деловым визитом к Тилфорду.
Интересно, что они предпримут по поводу Дерека Хэтфилда, чье имя стоит в регистрационной книге фондовой биржи? Надо будет разузнать, не спрашивали ли они его об этом.
Насвистывая сквозь зубы, я завела «омегу» и направилась в Мелроуз-парк. Несмотря на неодобрение Лотти, я была довольна собой. Типичная ошибка преступника – делаешь удачный ход, а потом бахвалишься этим. Рано или поздно один из тех, кому ты похвастался, доложит в полицию.
Когда я повернула на Маннхейм-роуд, пошел снег. Мелкие сухие крупинки, пришедшие из Арктики, не годятся для снеговиков. Под брюками морского покроя на мне было теплое нижнее белье, поэтому я считала, что двадцативосьмиградусный мороз мне не страшен. Надо сегодня найти магазин военно-морского обмундирования и купить новую куртку.
Монастырь Святого Альберта неясно вырисовывался сквозь снежное крошево. Я припарковала машину в безветренном месте и пошла по направлению ко входу. Ветер проникал через костюм и теплое белье, заставляя задыхаться от морозного воздуха.
В холле с высокими сводами на меня обрушилась мертвая тишина. Я потерла руки, потопала ногами и немного отогрелась, прежде чем справиться об отце Кэрролле. Я надеялась, что приехала до вечерней молитвы и после занятий и причастия.
Пять минут спустя, когда холод, царящий в этом здании, начал пробирать меня, отец Кэрролл спустился в холл. Он передвигался быстро, но неторопливо, как человек, который контролирует свою жизнь и живет в мире с самим собой.
– Мисс Варшавски, как я рад вас видеть! Вы приехали из-за тети? Сегодня, как вы, вероятно, знаете от нее, она вернулась на работу.
Я с минуту молчала.
– Вернулась? Вернулась сюда, вы имеете в виду? Нет, мне она не говорила. Я приехала... Я приехала узнать, не могли бы вы дать мне информацию о католической организации под названием «Корпус Кристи».
– Гм... – Отец Кэрролл взял меня за руку. – Вы дрожите, пойдемте ко мне в кабинет, выпьем чаю. Вы можете мило поболтать с тетей. Отец Пелли и Яблонски тоже там.
Я смиренно последовала за ним. Яблонски, Пелли и Роза сидели за рабочим столом в офисе Пелли и пили чай. Волосы Розы, цвета стали, были уложены аккуратными волнами. Одета она была в простое черное платье с серебряным крестом на груди. Когда Кэрролл и я вошли, Роза внимательно слушала Пелли. При виде меня ее лицо исказилось:
– Виктория! Что ты здесь делаешь?
Ее враждебность была такой неприкрытой, что Кэрролл изумился. Роза, должно быть, заметила его реакцию, но ее ненависть была слишком сильной, чтобы заботиться о внешних приличиях. Она продолжала таращиться на меня, ее маленькая грудь вздымалась. Я обошла стол и поцеловала воздух около ее щеки.
– Привет, Роза. Отец Кэрролл говорит, что тебя вернули – надеюсь, в качестве казначея? Великолепно! Думаю, Альберт тоже в восторге.
Она злобно посмотрела на меня.
– Я знаю, что не могу остановить поток твоих оскорблений в мой адрес. Но, может, в присутствии этих святых отцов ты, по крайней мере, не будешь меня бить?
– Не знаю, Роза. Это зависит от того, что Святой Дух велит тебе сказать мне. – Я обратилась к Кэрроллу: – Я единственная внучка брата Розы, оставшаяся в живых. Когда она меня видит, на нее это производит огромное впечатление, как только что... Могу я попросить чашку чая?
Обрадованный возможностью как-то разрядить напряжение, Кэрролл стал возиться за моей спиной с электрическим чайником. Когда он протянул мне чашку, я спросила:
– Значит ли это, что вы нашли виновного в подделке акций?
Он покачал головой, в его светло-карих глазах была печаль.
– Нет. Однако отец Пелли убедил меня, что миссис Вигнелли не может быть замешана в этом деле. Мы ценим ее работу и знаем, как много она для нее значит, потому нам казалось ненужной жестокостью заставлять ее неизвестно сколько времени сидеть дома.
В разговор вмешался Пелли:
– К тому же мы не уверены, что дело вообще когда-нибудь прояснится. ФБР, похоже, потеряло к нему интерес. Вам что-нибудь об этом известно? – Он вопросительно посмотрел на меня.
Я пожала плечами:
– Все свои новости я извлекаю из газет. Пока я не видела информации о том, что ФБР прекращает расследование. Что вам сказал Хэтфилд?
– Мистер Хэтфилд ничего нам не сообщил, – сказал Кэрролл. – Но после того как обнаружились настоящие акции, ФБР, похоже, потеряло интерес к расследованию.
– Возможно. Дерек был не слишком со мной разговорчив. – Я глотнула бледно-зеленого чая. Он согревал, единственное, что можно сказать в его пользу. – Но я приехала сюда по другому поводу. На прошлой неделе застрелили мою подругу. В субботу я узнала, что отец Пелли также был ее другом. Возможно, и вы знали ее – Агнес Пасиорек?
Кэрролл покачал головой:
– Конечно, мы все молились за нее всю неделю. Но Августин – единственный из нас, кто знал ее лично. Не думаю, что мы можем много рассказать вам о ней.
– Я пришла не из-за нее. Вернее, не только из-за нее. Ее застрелили, когда она собирала информацию для одного англичанина, которого я ей представила. Даже если бы мы не были друзьями, одно это заставило бы меня чувствовать себя ответственной за ее смерть. Я полагаю, она выяснила что-то, связанное с католической светской организацией «Корпус Кристи». Я хотела бы расспросить вас о ней.
Кэрролл мягко улыбнулся:
– Конечно, я слышал об этой организации. Но едва ли смогу удовлетворить ваше любопытство. Видите ли, даже если бы я был ее членом, то и тогда вряд ли бы мог вам что-либо сказать – они любят действовать втайне.
– А зачем тебе это знать, Виктория? – ядовито спросила Роза. – Чтобы бросить ком грязи в церковь?
– Роза, тот факт, что я не католичка, еще не означает, что я шныряю тут и устраиваю гонения на церковь.
Розина чашка с чаем соскользнула со стола на линолеум. Монастырская чашка была слишком толстой, чтобы разбиться, но чай расплескался по полу. Роза вскочила, не обращая внимания на то, что с ее платья льется чай.
– Шлюхино отродье! – закричала она по-итальянски. – Занимайся своим делом! Оставь в покое истинных католиков!
Кэрролл выглядел смущенным – то ли от внезапности этой вспышки, то ли оттого, что понимал по-итальянски, не могу сказать.
– Миссис Вигнелли, вы слишком перевозбуждены, – сказал он, взяв Розу за руку. – Видимо, причиной тому – это ужасное подозрение. Я позвоню вашему сыну и попрошу его заехать за вами.
Он попросил Яблонски принести несколько полотенец и усадил Розу в одно из кресел. Пелли присел на корточки радом с ней и, улыбнувшись, укоризненно произнес:
– Миссис Вигнелли, церковь уважает и поддерживает тех, кто поддерживает ее, но даже рвение может стать грехом, если оно используется не во благо. Даже если вы подозреваете вашу племянницу в том, что она издевается над вами и вашей верой, будьте к ней милосердны. Подставляя достаточно долго другую щеку, вы одержите над ней победу.
Тонкие губы Розы превратились в невидимую линию.
– Вы правы, отец. Я сказала не подумав. Прости меня, Виктория. Я стара и придаю слишком большое значение мелочам.
От этого словоблудия меня чуть ли не стошнило. Я сардонически улыбнулась и заверила ее, что все в порядке.
Молодой монах вошел с кипой полотенец. Роза взяла их и нервными энергичными движениями вытерла платье, пол и стол.
– Вот так. А теперь, если позволите, я позвоню сыну. – Она слабо улыбнулась отцу Кэрроллу.
Пелли и Кэрролл проводили ее во внутренний кабинет. Я присела на один из складных стульев у стола. Яблонски разглядывал меня с живейшим любопытством.
– Вы имеете привычку бить свою тетю?
Я улыбнулась.
– Она стара. И потому придает слишком большое значение мелочам.
– С ней ужасно трудно, – внезайно проговорил он. – За те годы, что она у нас работает, мы потеряли множество служащих – никто не может удовлетворить ее. По какой-то причине она еще прислушивается к Гасу, он единственный, кто может ее урезонить. Она спорит даже с Бонифацием, а надо быть очень нетерпимым, чтобы не поладить с ним.
– Тогда зачем вы ее держите? И почему взяли обратно?
– Она – один из незаменимых поборников церкви. – Он поморщился. – Она знает наши книги, она много работает, она старательна и... мы ей очень мало платим. Нам не найти никого, столь самоотверженного и знающего, за те деньги, которые мы можем предложить.
Я усмехнулась про себя: так Розе и надо. После всех ее антифеминистских нападок она сама стала жертвой дискриминации.
Роза вышла вместе с Пелли, прямая, как всегда, и, подчеркнуто игнорируя меня, попрощалась с Яблонски. Она сказала, что собирается подождать Альберта в холле. Пелли – единственный человек, который может общаться с Розой, – заботливо взял ее под локоть и проводил к двери. Ну что за характер! На какой-то миг мне пришло в голову: интересно, как сложилась бы ее жизнь, если бы был жив дядя Карл?
Кэрролл вернулся через несколько минут. Он сел и некоторое время молча смотрел на меня. Я пожалела, что позволила Розе разозлить себя.
Но заговорил он не о моей тете.
– Вы не могли бы сказать мне, почему вас интересует «Корпус Кристи» и Агнес Пасиорек?
– Страховая компания «Аякс» находится в ряду крупнейших в стране фирм по страхованию имущества, – начала я, осторожно подбирая слова. – Один из ее служащих пришел ко мне пару недель назад, опасаясь, что в недалеком будущем кто-то тайно скупит большинство ее акций. Я поговорила об этом с Агнес – у нее, как у брокера, был доступ к биржевой информации. В ночь, когда ее убили, она позвонила этому служащему «Аякса» и сказала, что собирается встретиться с кем-то, кто может внести в это дело какую-то ясность. По крайней мере, тот человек был последним, кто видел ее в живых. А, так как он – или она – не объявился, не исключено, что это и есть убийца. («Теперь будь начеку», – остерегла я себя.) Единственная улика, которая у меня есть, – это кое-какие наброски Агнес. Судя по некоторым словам, делая их, она думала об «Аяксе». На этом листке бумаги нацарапано название – «Корпус Кристи». Это не то что какая-то определенная запись, а просто подсознательные мысли, которые иногда машинально фиксирует рука, когда о чем-то размышляешь. Мне надо с чего-то начать, и я решила: а почему бы не с этой записи?
– Я действительно мало знаю об этой организации, – произнес Кэрролл. – Ее члены ревниво охраняют, свои тайны. Можно сказать, завет о том, что хорошие дела должны делаться втайне, они воспринимают буквально. Они приносят якобы монашеские клятвы, принимают обеты бедности и повиновения. У них своя внутренняя структура: во всех районах, где есть их члены, выбирается кто-то вроде настоятеля, которому они и повинуются. Настоятель может быть священником, но не обязательно. Хотя обычно это все-таки священник. Но даже и тогда он – тайный член организации и выполняет свои обязанности как обычную работу.
– Как же они могут давать обет бедности? Разве они живут в монастырях или в общинах?
Он покачал головой:
– Они отдают в «Корпус Кристи» все свои деньги, это может быть жалованье, наследство, прибыль от игры на бирже или что-то другое. Затем часть денег «Корпус» отдает им обратно – в соответствии с их запросами и образом жизни, который надо поддерживать. Скажем, вы адвокат. Возможно, они выделяли бы вам сто тысяч долларов в год. Понимаете, они не хотят, чтобы вам задавали вопросы, почему ваш уровень жизни гораздо ниже, чем у ваших коллег-адвокатов.
В этот момент в комнату вернулся Пелли.
– Адвокатов, настоятель?
– Я пытаюсь объяснить мисс Варшавски, как работает «Корпус Кристи». Но знаю об этом совсем немного. А ты, Гас?
– Только то, о чем говорят все. А зачем вам это надо?
Я рассказала ему то, что сообщила Кэрроллу.
– Я бы хотел увидеть эти записи, – произнес Пелли. – Возможно, мне придет в голову какая-нибудь идея, подобная той, что была у нее.
– У меня их нет с собой. Но в следующий раз, когда я приеду, прихвачу их. (Если не забуду изобразить что-нибудь на бумаге.)
Было почти половина пятого, когда я вернулась на Эйзенхауэр, снег пошел сильнее. К тому же стало темно, и было почти невозможно разглядеть дорогу. Машины передвигались со скоростью примерно пять миль в час. То и дело я проезжала мимо бедолаг, свалившихся в кювет.
Я приближалась к развилке на Белмонт, но все еще решала вопрос: не вернуться ли мне домой, отложив следующую поездку на более благоприятное время? Две сердитые леди за один день – явный перебор для моей нервной системы. Но чем скорее я поговорю с Кэтрин Пасиорек, тем быстрее выкину ее из своей жизни.
Я поехала дальше на север и только к семи добралась до развилки на Хаф-Дэй-роуд. В отличие от основных скоростных магистралей дороги были не расчищены. Я чуть не застряла несколько раз на Шеридан-роуд и все же накрепко засела сразу после поворота на Арбор-руд. Я вышла и задумчиво оглядела машину. Можно не сомневаться, никто в доме Пасиореков не подтолкнет меня.
– К тому времени, как я вернусь, тебе лучше быть в боевой готовности, – пригрозила я «омеге» и пошла пешком.
Я быстро шла сквозь густую пелену снега, радуясь, что у меня есть перчатки и теплые наушники, но отчаянно сожалея об отсутствии пальто. Влетев в гараж, я позвонила у боковой двери. Гараж отапливался и, ожидая, пока мне откроют, я потирала руки и притопывала ногами.
Дверь открыла Барбара Пасиорек, младшая сестра Агнес. В последний раз, когда я ее видела, ей было шесть лет. Теперь уже подросток, она очень походила на Агнес, когда я впервые познакомилась с ней, и волна воспоминаний захлестнула меня.
– Вик! – воскликнула Барбара. – Ты ехала из Чикаго в такую погоду? Мама тебя ждет? Проходи и грейся, – Мы вошли через заднюю прихожую, миновали огромную кухню, где кухарка была поглощена приготовлением ужина. – Отец застрял в госпитале – не может попасть домой, пока не расчистят дороги, поэтому мы собираемся ужинать через полчаса. Ты останешься?
– Конечно, если захочет твоя мама.
Я следовала за ней по смутно узнаваемым коридорам, пока мы не оказались в основной части здания. Барбара провела меня в так называемую семейную комнату. В комнате, по размеру гораздо меньшей, чем оранжерея – всего-то двадцать или тридцать футов в поперечнике, – стояло пианино и был огромный камин. Миссис Пасиорек плела кружева, греясь у огня.
– Смотри, мама, кто к нам заехал, – объявила Барбара, словно преподнося приятный сюрприз.
Миссис Пасиорек подняла голову. Глубокая складка исказила ее красивый лоб.
– Виктория, не буду делать вид, что рада тебя видеть. Я не рада. Но мне нужно кое-что обсудить с тобой, и твой приезд избавил меня от неприятного звонка. Барбара! Оставь нас.
Девочка, казалось, была удивлена и обижена столь откровенной враждебностью матери.
– Барбара, – сказала я, – не могла бы ты кое-что для меня сделать? Пока мы с твоей мамой будем разговаривать, разыщи, пожалуйста, бензоколонку, где был бы грузовик с буксировочным тросом. Моя «омега» застряла в полумиле отсюда на дороге. Если ты позвонишь сейчас, ко времени моего ухода у них, возможно, найдется свободный грузовик.
Я села в кресло у огня напротив миссис Пасиорек. Она отложила свою работу с раздражающей аккуратностью, напомнив мне Розу.
– Виктория, ты развратила и разрушила жизнь моего старшего ребенка. Не удивительно ли, что ты нежеланный гость в этом доме?
– Кэтрин, это чушь собачья, и ты об этом знаешь.
Ее лицо побагровело. Прежде, чем она успела ответить, я пожалела о своей грубости – ну что делать, если сегодняшний день сводит меня исключительно со злыми женщинами?
– Агнес была прекрасным человеком, – мягко сказала я. – Вы должны гордиться ею и ее успехами. Мало кто добивается того, чего достигла она, особенно среди женщин. Она была привлекательна и обладала большим мужеством. Она многое переняла от вас. Гордитесь ею. И скорбите о ней.
Как и Роза, она слишком долго жила со своей ненавистью, чтобы так просто расстаться с ней.
– Я не доставлю тебе удовольствия, затеяв с тобой спор, Виктория. Достаточно того, что Агнес знала о противоположности наших взглядов. Аборты... Вьетнамская война. И худшее из всего – церковь. Мне казалось, наше фамильное имя запятнано со всех сторон. Я не понимала, как много я могу простить, пока Агнес не объявила публично, что она гомосексуальна.
Я широко раскрыла глаза.
– Публично! Она действительно объявила об этом прямо посреди Ла-Салль? Там, где каждый таксист Чикаго мог ее услышать?
– Я понимаю, ты считаешь себя очень остроумной. Но она с таким же успехом могла бы прокричать об этом и посреди улицы. Все знали об этом. И она гордилась этим. Гордилась! Даже архиепископ Фарбер согласился поговорить с ней, объяснить, какому поруганию она подвергает свое тело. И свою семью. А она посмеялась над ним. Назвала ему имена своих любовниц. Говорила такие вещи, которые только тебе могли прийти в голову. Ты втянула ее в это, так же как и в другие ужасные дела. А потом – подумать только! – привезла сюда эту тварь, эту порочную женщину на похороны моей дочери.
– Можно полюбопытствовать, Кэтрин, как Агнес называла архиепископа Фарбера?
Ее лицо опять покраснело.
– Это показывает твое отношение к жизни. Ты совсем не уважаешь людей.
Я покачала головой:
– Неправда. Я очень уважаю людей. Я уважала, например, Агнес и Филлис. Не знаю, почему Агнес выбрала такой вид сексуальных отношений. Но она любила Филлис Лординг, а Филлис любила ее, и они счастливо жили вместе. Если бы хоть пять процентов супружеских пар приносили друг другу столько удовлетворения, не было бы такого количества разводов, как сейчас... Филлис – интересная женщина. Она известный ученый. Если бы вы прочитали ее книгу «Мир Сапфо», то поняли бы, что значили они с Агнес друг для друга.
– Как ты можешь сидеть здесь и рассуждать об этом... извращении да еще осмеливаешься сравнивать это с таинством брака?
Я провела рукой по лицу. Огонь вгонял меня в сон и навевал некоторое легкомыслие.
– Мы никогда не придем к соглашению по этому поводу. Возможно, нам следует договориться не обсуждать больше этот вопрос. По какой-то причине злоба по поводу образа жизни Агнес приносит вам утешение, так же как и обвинения в мой адрес. Меня это мало волнует. Если хотите оставаться слепой в отношении характера вашей дочери, ее личности и ее выбора – это ваше право. Ваши взгляды не изменят истинного положения вещей. И они делают несчастным только одного человека – вас. Возможно, и Барбару. И доктора Пасиорека. Но основная жертва – вы.
– Зачем ты привезла ее на похороны?
Я вздохнула:
– Не для того чтобы облить вас грязью, хотите – верьте, хотите – нет. Филлис любила Агнес. Она хотела увидеть ее похороны. Ей надо было проститься с ней... Зачем я все это говорю? Вы все равно не слушаете. Просто вам нужно горючее, чтобы поддерживать свою ненависть. Но я приехала сюда в такую погоду не для того, чтобы говорить о Филлис Лординг, хотя это и доставило мне удовольствие. Я хочу спросить вас о ваших сделках с акциями. Конкретно, почему вы решили приобрести в прошлом месяце две тысячи акций «Аякса»?
– «Аякса»? О чем ты говоришь?
– «Аякс» – страховая компания. Второго декабря вы купили две тысячи акций. Для чего?
Ее лицо побледнело, в свете камина кожа на лице стала похожа на бумагу. По-моему, хирург-кардиолог мог бы поговорить со своей женой о влиянии перепадов ее настроения на состояние сердца. Но говорят, меньше всего замечаешь, что происходит с твоими близкими. Она снова овладела собой.
– Думаю, ты не поймешь, что значит иметь много денег. Я не знаю, сколько стоят две тысячи акций «Аякса»...
– Почти сто двадцать тысяч на сегодняшний день, – с готовностью вставила я.
– Да, но это только небольшая часть состояния, которое оставил мне мой отец. Возможно, мои бухгалтеры решили, что это хорошее вложение денег. Они не консультируются со мной по поводу таких незначительных сделок.
Я восхищенно улыбнулась.
– Могу их понять. А как насчет «Корпуса Кристи»? Вы ведь рьяная католичка. Что вы можете сказать о нем?
– Пожалуйста, уходи, Виктория. Я устала, и мне пора ужинать.
– Вы ведь член этой организации, Кэтрин?
– Не называй меня Кэтрин. Лучше – миссис Пасиорек.
– А я бы предпочла, чтобы вы называли меня мисс Варшавски... Так что же – вы член «Корпуса Кристи», миссис Пасиорек?
– Никогда о таком не слышала.
Похоже, больше обсуждать было нечего. Я собралась уходить, затем вспомнила еще кое-что и остановилась в дверях:
– А как насчет корпорации «Вуд-Сейдж»? Может, о ней вы что-нибудь знаете?
Возможно, это был всего лишь отблеск огня, но мне показалось, что ее глаза на мгновение вспыхнули.
– Уходи! – отрезала она.
Барбара ждала меня в конце коридора, оттуда он под углом отходил к задней части дома.
– Твоя машина в гараже, Вик.
Я благодарно улыбнулась ей. Как она ухитрилась вырасти нормальной и доброжелательной с такой матерью?
– Сколько я тебе должна? Двадцать пять? Она покачала головой:
– Ничего. Я... я сожалею, что мама так груба с тобой.
