Приказано убить

      От Северной авеню до Фуллертона Холстед представляет собой часть недавно перестроенного северного района, где молодые преуспевающие люди платят по двести пятьдесят тысяч и больше за шикарный кирпичный дом. Но до Дайверси, четыре квартала севернее, щупальца богачей еще не дотянулись. Большинство зданий, как то, в котором живу я, довольно захудалые, но удобные. Одно из преимуществ – дешевая рента, а другое – масса свободного места для парковки автомобилей прямо на улице.
      Остановив «омегу» перед домом, я вошла внутрь, чтобы снова надеть синий рабочий костюм для встречи с Хэтфилдом. Откладывать звонок Альберту было уже неприлично. Захватив чашку кофе в гостиную, я села в продавленное кресло и набрала номер, между делом изучая ногти, просвечивающие сквозь колготки. Может, покрасить их красным лаком? Не терплю красить ногти на руках, но на ногах это может выглядеть очень сексуально.
      К телефону подошла женщина: его тайная любовница, подумала я. Роза считает, что это его секретарша, но он наверняка тайком покупает ей духи и украшения. Я попросила Альберта. Она ответила гнусавым голосом, что мистер Вигнелли сейчас на конференции, и спросила, что передать.
      – Это мисс Варшавски, – сказала я. – Он хотел поговорить со мной. Передайте ему, сегодня другого времени у меня не будет.
      Она попросила подождать. Я отпила из чашки и начала читать статью в «Форчун» о претензиях к городской корпорации. Это меня порадовало; Я так и не смогла простить им, что они отвечали на мою налоговую жалобу ни много ни мало как через два года. Когда я погрузилась в чтение о нелегальных валютных операциях, Альберт, более раздраженный, чем обычно, взял наконец трубку.
      – Где ты была?
      Я удивленно вскинула брови:
      – На ночной оргии с сексом и наркотиками. Секс был ужасен, а вот кокаин – класс. Не хочешь пойти со мной в следующий раз?
      – Мне следовало предвидеть, что вместо того, чтобы всерьез заняться расследованием, ты будешь смеяться над Розой.
      – Я не смеюсь, Альберт. Если ты читаешь газеты, то должен знать, как трудно достать кокаин в наше время. А в чем дело? У Розы новые неприятности? Чтобы показать свои добрые намерения, я не возьму с тебя денег за то время, которое потратила, ожидая тебя у телефона.
      Пока он тяжело дышал мне в ухо на том конце провода, я совершенно ясно увидела на его жирной физиономии гримасу обиженного ребенка. Наконец он спросил сердито:
      – Ты ездила вчера в монастырь, не так ли? Я подтвердила.
      – И что ты узнала?
      – Что будет очень сложно найти виновного. Вся надежда на то, что акции изначально были фальшивыми – еще до того, как оказались в монастыре. Я встречаюсь с ФБР сегодня днем и посмотрю, что у них есть.
      – Мама передумала. Она не хочет, чтобы ты занималась этим делом.
      Я сидела как громом пораженная, кипевшая во мне ярость прилила к голове.
      – Что, черт возьми, ты имеешь в виду, Альберт? Я не пылесос, который можно включить или выключить по своему желанию. То ты пристаешь ко мне с этим расследованием, то звонишь через два дня и говоришь, что ты передумал...
      Я услышала, как зашелестела бумага, затем тюслышался самодовольный голос Альберта:
      – В твоем контракте сказано: «Окончание ведения дела может быть потребовано любой стороной независимо от полученных результатов. Невзирая на состояние расследования, а также на согласие каждой из сторон с достигнутыми результатами, гонорар и оплата расходов начисляются за все время вплоть до окончания расследования». Так что отправь мне счет, Виктория, я сразу его оплачу.
      Я чувствовала, что начинаю закипать.
      – Альберт, когда Роза позвонила мне в воскресенье, она представила дело так, что, если я не помогу ей, ее самоубийство будет на моей совести. Что произошло с тех пор? Она нашла детектива лучше меня? Или Кэрролл позвонил ей и пообещал принять ее на работу, если она уберет меня из расследования?
      Он надменно ответил:
      – Вчера вечером она мне сказала: устраивая из-за этого такой шум, она поступает не по-христиански. Она знает, что ее доброе имя все равно будет восстановлено. Если нет, она примет это как истинная католичка.
      – Удивительное благородство, – саркастически заметила я. – Роза – мученица, это я уже проходила, но страдающая женщина – это что-то новое.
      – Послушай, Виктория, ты похожа сейчас на тех адвокатов, которые силой навязывают свои услуги людям, пострадавшим от несчастных случаев. Просто пришли мне счет.
      Я первой бросила трубку, получив от этого сомнительное удовлетворение, и теперь сидела, кипя от злости и проклиная Розу сначала по-итальянски, потом по-английски. Так обвести меня вокруг пальца! Вытащить в Мелроуз-парк, причитая о моем долге перед умершей матерью, если не перед здравствующей теткой, пустить меня по следу, а потом бросить все дело. Мне ужасно захотелось позвонить ей и высказать раз и навсегда все, что я о ней думаю, не опуская ни одной детали, даже самой незначительной. Я даже отыскала ее номер в моей записной книжке и начала его набирать, когда поняла бесполезность такого поступка. Розе семьдесят пять. Ее уже не изменить. Если я не могу с этим смириться, значит, обречена всегда быть объектом ее манипуляций.
      Некоторое время я сидела с раскрытым на коленях журналом, пялясь на серый день за окном. Прошлой ночью сильный ветер пригнал облака с озера. Что же на самом деле заставило Розу прекратить расследование? Она холодная, злая, мстительная – можно набрать с десяток нелестных определений, – но не интриганка. Она не позвонила бы нелюбимой племяннице после десятилетнего молчания, чтобы просто посмеяться над ней.
      Я нашла номер монастыря Святого Альберта и позвонила Кэрроллу. Звонок попал на коммутатор. Я представила аскетичного молодого человека за секретарским столом, который неохотно отрывается от своего Чарлза Уильямса, после шестого звонка снимает трубку и, соединив меня с настоятелем, опять берется за книгу. Я ждала, когда тот ответит. Наконец в трубке раздался приятный мягкий голос Кэрролла.
      – Это Варшавски, отец Кэрролл.
      Он извинился за то, что заставил меня ждать: вместе с главным поваром, которого секретарь вызвал последним, разбирался с хозяйственными делами.
      – Не беда, – ответила я. – Я только хотела спросить, не разговаривали ли вы с моей тетей после нашей вчерашней встречи?
      – С миссис Вигнелли? Нет. А что?
      – Она неожиданно решила, что не хочет никакого расследования, связанного с этими акциями, по крайней мере, не хочет, чтобы этим занимались от ее имени. Она, кажется, думает, что поступает не по-христиански. Я хотела бы знать, не посоветовал ли ей это кто-нибудь из монастыря.
      – Не по-христиански? Странная идея. Не знаю... Если бы она была поглощена только этой проблемой и никакими другими, тогда, вероятно, можно было бы сказать и так. Но совершенно естественно беспокоиться по поводу того, что грозит испортить твою репутацию. И если считать, что христианство – высшее проявление человечности, то нельзя винить христианина за то, что он обладает нормальными человеческими чувствами.
      Я немного помолчала.
      – Значит, вы не советовали моей тете прекратить расследование?
      Он тихонько засмеялся.
      – Если вам нужно узнать время, вы ведь не потребуете, чтобы для этого я сделал часы? Нет, я не разговаривал с вашей тетей. Но звучит так, будто я должен – был это сделать.
      – А кто-нибудь другой из монастыря? Я хочу сказать, кто-нибудь с ней разговаривал?
      Насколько ему известно – нет, но он спросит и перезвонит мне. Его интересовало, не удалось ли мне узнать что-нибудь полезное. Я ответила, что встречаюсь с Хэтфилдом днем, и мы распрощались, договорившись поддерживать друг с другом связь.
      Я слонялась по квартире, раскладывая по шкафам одежду и вынося на балкон накопившуюся за неделю почту, откуда внук моего домовладельца потом заберет ее. Приготовив салат с кусочками сыра «чеддер», я подкреплялась, бессмысленно пролистывая вчерашний «Уолл-стрит джорнэл». В двенадцать тридцать я спустилась за почтой.
      Если как следует подумать, Роза – старая женщина. И, возможно, она решила, что заставит исчезнуть свои проблемы, просто отстранившись от них, так она делала всегда; смерть Карла, ее мужа, – исключение. Она думала, что если позовет меня и прикажет этим заняться, то вопрос решится сам собой. Когда же после разговора со мной реальность подступила ближе, она подумала, что не стоит растрачивать свою энергию на борьбу с этой неприятностью. Моя же беда в том, что, израненная старыми обидами, я считаю, что всеми ее действиями руководят ненависть и желание отомстить.
      Феррант позвонил в час – немного поболтать, а заодно узнать об «Аяксе».
      – Кроме всего прочего, я руковожу отделом инвестиций. Сегодня мне позвонил один парень из Нью-Йорка, Бэррет. Он специалист по «Аяксу» на нью-йоркской фондовой бирже. Я разбираюсь в перестраховании, но не на американской бирже и даже не на лондонской, так что после разговора с ним у меня появились некоторые проблемы. Помнишь, я говорил тебе вчера, что наши акции сильно поднялись? Бэррет это подтвердил. Он сообщил также, что получил много заказов от чикагских брокеров, которые никогда раньше не покупали акций «Аякса». Конечно, ничего особенного, но он хотел, чтобы я был в курсе.
      – И?..
      – Теперь я в курсе. Но не знаю, что мне делать и нужно ли вообще что-то делать. Поэтому я хотел бы встретиться с твоей подругой, о которой ты говорила, с брокером.
      Мы с Агнес Пасиорек познакомились в Чикагском университете, когда я училась на юридическом, а она была блестящим математиком, ставшим позднее магистром экономики управления. Мы встречались на собраниях Союза университетских женщин и в конце концов стали хорошими друзьями. Она была белой вороной в скучном мире экономики.
      Я дала Роджеру ее телефон, потом, повесив трубку, просмотрела в «Уолл-стрит джорнэл» курс акций «Аякса». За год он вырос с 28 до 55 и в настоящее время продолжает идти вверх. «Этна» и «Сигна», два крупнейших акционерных транспортных агентства, начали примерно с одинаковой отметки, но сейчас были на десять пунктов ниже «Аякса». Вчера объем их продаж составил триста тысяч, а «Аякса» – миллион.
      Я хотела позвонить Агнес сама, но надо было ехать на встречу с Хэтфилдом. Я обвязала шею мохеровым шарфом, надела перчатки и снова вышла на ветер. В два часа дня удобно ехать в центр. Машин мало. Я быстро добралась до здания Федерального бюро расследований, поставила «омегу» в подземный гараж напротив и шагнула под оранжевые ноги огромной скульптуры Колдера , украшавшей вход в здание. Мы, чикагцы, гордимся своими скульптурами под открытым небом, сделанными известными художниками. Мои любимцы – бронзовые колокола перед Стэндард-Ойл-Билдинг, но тайно я восхищаюсь мозаиками Шагала перед Первым национальным банком, хотя мои приятели-художники говорили, что это самая банальная мозаика.
      Ровно в половине третьего я поднялась на восемнадцатый этаж. Секретарь сообщила о моем прибытии Хэтфилду, но он нарочно продержал меня десять минут, чтобы показать, какой груз ответственности лежит на его плечах. Я занялась письмом к клиенту, чей шурин воровал деньги, видимо, по причине долгой семейной вражды. Хэтфилд наконец выглянул из-за двери и окликнул меня, но я притворилась, будто не слышу. И лишь когда он снова обратился ко мне, подняла голову, улыбнулась и сказала, что только допишу предложение.
      – Привет, Дерек, – сказала я. – Как твои преступления?
      По какой-то причине это шутливое приветствие всегда заставляет его морщиться, из-за чего я обращаюсь к нему только так. На его лице маска вежливости и доброжелательности – одно из условий службы в ФБР. Ростом он шесть футов, крепкого сложения. Я сама видела, как он делает по сто отжиманий и приседаний каждое утро; без жалоб подчиняясь требованиям дисциплины, всегда отказывается от второго мартини и знакомится только с девушками из ФБР, чтобы быть наверняка уверенным, что эти создания с каплей мозгов будут преданно дышать ему в ухо и шептать, какой он красивый и мужественный. Сегодня на нем был серый – слегка переходящий от серого к бледно-серому, – сшитый на заказ костюм с еле заметными синими полосками, белая рубашка, накрахмаленная так, что этого хватило бы моему бюстгальтеру на неделю, и синий галстук.
      – У меня мало времени, Варшавски. – Он отвернул накрахмаленную манжету и посмотрел на часы. По-видимому, фирмы «Ролекс».
      – В таком случае я польщена, что ты все-таки выкроил для меня время.
      Я проследовала за ним по коридору в сторону офиса в юго-западной части здания. Хэтфилд возглавлял отдел по расследованию финансовых преступлений в чикагском регионе; если судить по мебели, сплошь из красного дерева, и месторасположению кабинета, пост весьма высокий.
      Неплохой вид на тюрьму, – сказала я, рассматривая треугольное здание за окном:
      Должно быть, это придает тебе вдохновение.

* * *

      – Мы никого туда не посылаем.
      – Даже в случае задержания на одну ночь? А как насчет Джо Ломбардо и Аллена Дорфмана? Я думала, во время служебного процесса они пребывали именно там.
      – Ты не могла бы переменить тему? Понятия не имею ни о Дорфмане, ни о Ломбардо. Я хочу поговорить с тобой об акциях в монастыре.
      – Отлично. – Я села на неудобный стул желтовато-коричневого цвета и изобразила на лице живейший интерес. – Одна из мыслей, которая пришла мне вчера в голову, – это то, что подлог был совершен до того, как акции попали в монастырь. Что ты знаешь о жертвователе и его душеприказчиках? Возможно, за этим стоит какой-то затаивший злобу бывший доминиканец. У вас есть какая-нибудь информация о людях, которые покинули орден за последние десять лет?
      – Я не хочу обсуждать это дело с тобой, Варшавски. Мы прекрасно сами можем провести расследование. У нас в бюро отличные специалисты. И я прошу тебя прекратить этим заниматься.
      Я подалась вперед:
      – Дерек, я не только желаю, но и заинтересована в том, чтобы вы распутали это преступление. На это уйдет несколько тысяч долларов. У вас они есть. У меня нет. Я приехала сюда только для того, чтобы удостовериться, что семидесятипятилетняя женщина не попадет под колесо правосудия. И еще мне хотелось бы знать, что вы выяснили, пользуясь теми средствами, которыми располагаете.
      – Мы держим ситуацию под контролем.
      Мы еще несколько минут переливали из пустого в порожнее, но он был непреклонен, и я ушла ни с чем. Я зашла в телефон-автомат и набрала номер «Геральд стар». Мюррей Райерсон, главный редактор отдела уголовной хроники, был на месте. Мы с ним друзья, иногда любовники и слегка соперничаем там, где дело касается преступлений.
      – Привет, Мюррей. Это Вик. Как ты думаешь; три часа не рано, чтобы пропустить стаканчик?
      – Нет вопросов. Я соединю тебя с нашим специалистом по этикету. – Он помолчал. – Три часа дня или три ночи?
      – Умник, сейчас. Я плачу.
      – Черт возьми, Вик, ты, должно быть, в отчаянном положении. Сейчас не могу, а как насчет того, чтобы через час в «Голден глоу»?
      Я согласилась и повесила трубку. «Голден глоу» – мой любимый бар в Чикаго. Я показала его Мюррею несколько лет назад. Он запрятан в Дью-Сэйбл-Билдинг, в небоскребе 1890 года, там есть настоящий бар из красного дерева, на который, возможно, облокачивались Сайрэс Мак-Кормик и судья Гэри.
      Я заехала в свой офис, чтобы справиться насчет почты и сообщений по телефону, и в четыре направилась в сторону бара. Сэл, изумительная негритянка, барменша, которая могла бы поучить чикагскую полицию, как управлять толпой, приветствовала меня улыбкой и величественным жестом. Сегодня она заплела свои волосы в африканские косички, золотые кольца в ушах свисали до плеч. Блестящее синее вечернее платье открывало взглядам ее сногсшибательные ноги и безупречное телосложение. Она принесла мне двойной «Блэк, лейбл» и немного поболтала, прежде чем вернуться к увеличивающейся группе ранних посетителей.
      Мюррей пришел несколько минут спустя, январский ветер взъерошил его рыжие волосы. На нем были дубленка и сапоги: настоящий городской ковбой, что я ему и высказала, пока официантка принимала заказ. (Сэл заботится персонально только о своих постоянных клиентах.) Мы поговорили о последних преступлениях и о том, сумеет ли когда-нибудь мэр Вашингтона справиться с Эдди Врдоликом.
      – Если бы в Вашингтоне не было Врдолика, его следовало бы выдумать, – заметил Мюррей. – Это прекрасный предлог не заниматься ничем больше.
      Снова подошла официантка. Я отказалась от второй порции виски и попросила стакан воды.
      Мюррей заказал второй «Бикс».
      – Ну так что, Вик? Не буду говорить, что твои звонки всегда как гром среди ясного неба – это уж само собой, но означают они одно: я тебе для чего-то потребовался.
      – Мюррей, спорим на мой недельный заработок, что ты получаешь от меня больше историй, чем я от тебя клиентов?
      – Твоего недельного заработка мне и на пиво не хватит. Что случилось?
      – У тебя не проходила на прошлой неделе статья насчет фальшивых ценных бумаг в Мелроуз-парке? В доминиканском монастыре?
      – В доминиканском монастыре? – повторил Мюррей. – С каких это пор ты обслуживаешь церкви?
      – Семейный долг, – с достоинством сказала я. – Может, ты этого не знаешь, но я наполовину итальянка, а мы, итальянцы, держимся друг друга. Знаешь, тайны мафии и все такое... Если кто-то из семьи попадает в беду, все сплачиваются вокруг него.
      Мюррея это не впечатлило.
      – Ради семейной чести ты собираешься вышибить кого-то из монастыря?
      – Нет, хотелось бы уесть в этом деле Дерека Хэтфилда.
      Мюррей с энтузиазмом поддержал меня. Хэтфилд не любил прессу так же, как и частных детективов. Но об истории с поддельными акциями Мюррей ничего не знал.
      – Возможно, слухи еще не просочились. Фэбээровцы могут быть ужасно скрытными в таких делах, особенно Дерек. Думаешь, этот настоятель мог бы дать хорошее интервью? Пожалуй, пошлю одну из своих крошек поговорить с ним.
      Я предложила ему взять интервью у Розы и перечислила те предположения, что высказала Дереку. Мюррей обещал состряпать из всего этого статейку. Может, ему удастся раскопать имя жертвователя и пригрозить его наследникам публичным разоблачением. Это заставит Хэтфилда что-то предпринять: или объявить их непричастными к делу, или объяснить, когда были подделаны бумаги.
      – Придется пошевелиться, – пробормотала я про себя.
      – Хочешь заставить меня сделать за тебя всю грязную работу, Варшавски?
      Я бросила на него взгляд, который, как я надеялась, был сама невинность.
      – Мюррей, что ты такое говоришь! Я всего лишь хочу убедиться, что ФБР не посадит в тюрьму мою бедную старенькую тетю.
      Я подала Сэл знак, что мы уходим. Она записывает все на мой счет и присылает его мне раз в месяц: единственный счет, по которому я исправно плачу.
      Мы с Мюрреем проехали на север в ресторан морской кухни на Ред-Тайд. За восемь долларов здесь можно получить великолепного краба и съесть его, сидя у бара в темном погребке, размером примерно в половину моей гостиной. Затем я забросила Мюррея на железнодорожную станцию Фуллертон и поехала домой одна. Я уже миновала тот возраст, когда перепрыгивание из постели в постель кажется ужасно забавным.

Глава 6
Профессия дяди Стефана

      На следующее утро, когда я делала свою пятимильную пробежку до цорта Белмонт и обратно, шел снег. Ледяная вода была неподвижна. За волнорезом просматривалось озеро, такое же неподвижное, но не мирное, а зловеще притихшее – сердитые боги крепко сковали его морозом.
      Доброволец из Армии спасения притопывал и весело приветствовал ранних прохожих на углу улиц Белмонт и Шеридан. Он с улыбкой благословил меня, когда я пробегала мимо. Здорово, должно быть, когда твоя жизнь так проста и незатейлива. Интересно, а что бы он стал делать с тетей Розой? Существовала ли настолько широкая улыбка, чтобы заставить ее улыбнуться в ответ?
      Я притормозила у маленькой булочной и выпила чашку кофе с булочкой. Подкрепляясь за высоким столом, я обдумывала свои дальнейшие действия. Вчера я встречалась с Хэтфилдом всего лишь из напускной бравады – это доставило мне что-то вроде садистского удовольствия, особенно когда на его бесстрастной физиономии появилось раздражение. Но он ничего не станет для меня делать. А у меня не было возможности проследить за доминиканцами. И еще: если даже Мюррей Райерсон что-то раскопает, как я это использую без разрешения Розы? И разве после ее неожиданного распоряжения прекратить работу моя миссия не закончена?
      Я обнаружила, что, продолжая этот внутренний монолог, спорю с Габриелой, которой, вероятно, не понравилось бы мое отступление.
      – Черт возьми, Габриела, – тихо выругалась я, – зачем ты заставила меня дать тебе это проклятое обещание? Она ненавидела тебя. Почему я должна что-то для нее делать?
      Если бы мама была жива, она излупила бы меня на этом самом месте за то, что я так с ней разговариваю. А затем уставилась бы на меня своими умными гневными глазами: что из того, что Роза тебя уволила? Разве ты приехала только потому, что она тебя наняла?
      Я допила кофе и вышла на улицу. Шел слабый снег. Строго говоря, Роза не увольняла меня. Альберт позвонил и сказал, что она более не нуждается в моих услугах. Но говорил ли он с согласия Розы? По крайней мере, мне надо прояснить ситуацию, прежде чем решать, что делать дальше. А это означало еще одну поездку в Мелроуз-парк. Но не сегодня: дороги в снегопад опасны – транспортные пробки, аварии... А завтра суббота. Даже если снег не прекратится, машин будет гораздо меньше.
      Дома я собрала кучу легинсов и рубашек и замочила их в горячей воде. Так как я работаю сама на себя, я могу обдумывать свои планы где угодно. Следовательно, время, проведенное в ванной за размышлениями, – это время, потраченное на работу. К сожалению, мой бухгалтер не считает, что за это стоит скостить мне плату за воду.
      Моя теория расследования напоминает подход Джулии Чайлд к кулинарии: собери с полок кучу ингредиентов, брось все это в кастрюлю и вскипяти, а потом посмотри, что получится. Я взбаламутила воду в монастыре и в ФБР. Возможно, теперь надо подождать, чтобы варево начало закипать, авось его запах навеет на меня какие-нибудь новые идеи.
      Я надела шерстяной брючный костюм с закрытой блузкой в красную полоску и черные ботинки на низком каблуке. Одежда достаточно теплая, чтобы выйти из машины, если я застряну в снежной пробке где-нибудь по дороге. Замотав шею большим мохеровым шарфом, я шагнула в метель, села в «омегу» и направила ее в длинную очередь медленно двигающихся, буксующих машин, пытающихся пробиться на Лейк-Шор-Драйв.
      – Я доползла до центра, с трудом различая едущие рядом машины, и свернула. Оставив «омегу» на стоянке за Художественным институтом, я с трудом прошла шесть кварталов до Палтиней-Билдинг, который в зимнее время года выглядел мрачнее обычного. Жильцы нанесли в вестибюль горы снега и грязи. Том Зарник, неприветливый пожилой человек, который называл себя управляющим, отказывался протирать пол в ненастную погоду под тем предлогом, что к ленчу он опять испачкается, так что незачем зря беспокоиться. Я должна бы аплодировать мужчине, чьи взгляды на домашние дела так перекликаются с моими, но поскользнувшись в коридоре, я не удержалась и выругалась про себя в его адрес. Лифт сегодня тоже не работал, так что мне пришлось преодолеть четыре пролета пешком.
      Включив свет и собрав с пола почту, я позвонила Агнес Пасиорек в ее офис. Поджидая, пока она продаст партию акций «Эй-Ти энд Ти», я просматривала счета и рекламные проспекты. Все может подождать до следующего месяца. Наконец в трубке послышался ее низкий энергичный голос.
      – Агнес, это Вик Варшавски.
      Мы с минуту обменивались любезностями, затем я объяснила, кто такой Роджер Феррант, и предупредила, что дала ему ее телефон.
      – Знаю. Он звонил мне вчера днем. Мы встречаемся за ленчем в «Мекентайл-клубе». Ты в городе? Хочешь присоединиться к нам?
      – Конечно. Прекрасно. Ты находишь в его деле что-то необычное?
      – Все зависит от точки зрения. Брокеры не считают покупку и продажу акций чем-то необычным, но тебе может так показаться. Мне надо бежать. Увидимся в час.
      «Мекентайл-клуб» расположен наверху старого Блечли-Айрон-Билдинг в деловом районе. Это деловой клуб, который неохотно открыл двери перед женщинами, лишь когда миссис Грей стала президентом Чикагского университета, и с тех пор большинство конфиденциальных встреч назначалось именно в его стенах. Сделав поблажку одной, они обнаружили, что по ее стопам сюда пробрались и все остальные. Здесь прекрасная еда и безупречное обслуживание, хотя некоторые старые официанты отказываются обслуживать клиентов женского пола.
      Метрдотель провел меня в библиотеку, где перед камином уже сидел Феррант, поджидая Агнес. В сшитом на заказ синем костюме он выглядел очень элегантно и, увидев меня, тепло улыбнулся.
      – Агнес пригласила меня совершенно неожиданно, надеюсь, ты не против? – спросила я.
      – Ни в коем случае. Ты прекрасно сегодня выглядишь. Как дела с твоими поддельными акциями?
      Я рассказала ему о своем бесполезном разговоре с Хэтфилдом.
      – Доминиканцы тоже ничего не знают. По крайней мере, о подделке. Мне надо подступиться с другого конца: кто мог их сделать?
      Агнес приблизилась ко мне сзади:
      – Сделать что?
      Она повернулась к Ферранту и представилась: маленькая, энергичная, в коротком коричневом костюме из шотландки, пошив которого обошелся, вероятно, в восемьсот долларов. Половина дневного заработка Агнес.
      Она провела нас в столовую, где метрдотель приветствовал ее по имени и посадил нас за столик у окна. Мы посмотрели вниз на южный приток реки Чикаго и заказали выпивку. Я редко пью виски среди, бела дня, поэтому заказала вишневый ликер, Феррант – пиво, а Агнес – грушевый сидр с лимоном: ей предстояло работать еще почти два часа, а она считает, что трезвые брокеры торгуют лучше.
      Как только мы сели, она повторила свой вопрос. Я рассказала ей о подделке.
      – Насколько мне известно, «Форт-Диаборн-Траст» обнаружил фальшивку, потому что такие серийные номера еще не выпускались. ФБР хранит молчание, но я знаю, что подделка была высшего качества – по крайней мере, достаточно хороша, чтобы пройти аудиторскую проверку. Я хотела бы поговорить с кем-то, кто знает что-нибудь о подделках акций, и попытаться выяснить, кто бы мог выпустить продукцию такого качества.
      Агнес подняла густую бровь:
      – Ты спрашиваешь меня? Я продаю их, а не печатаю. Про блема Роджера мне еще под силу. Может быть. – Она обратилась к Ферранту: – Почему бы вам не рассказать все, что вы знаете?
      Он пожал худыми плечами:
      – Я говорил вам по телефону о звонке нашего «специалиста» из Нью-Йорка, Энди Бэррета. Может, для начала вы объясните мне, что это такое – «специалист». Он не работает на «Аякс», этим занимаюсь я.
      – Специалистами мы называем членов нью-йоркской фондовой биржи, но они работают только с биржами, то есть юридическими лицами. Обычно это сотрудники, которые имеют лицензию и осуществляют все операции, а также отслеживают рынок по вашему «портфелю». Допустим, кто-то хочет продать тысячу акций «Аякса». Звонят мне. Я не размахиваю акциями на чикагской фондовой бирже в поисках покупателя, а звоню нашему брокеру в Нью-Йорке, и он отправляется в офис Бэррета. Бэррет покупает акции и заключает сделку с тем, кто хочет купить тысячу акций. Если слишком много народу продает акции «Аякса», но никто не хочет их покупать, то Бэррет скупает их на свои деньги, так как он обязан поддерживать рынок акций «Аякса». Если рынок вдруг пошатнется, он попросит руководство приостановить торговлю, пока дела не утрясутся.
      Она замолчала, чтобы дать нам время заказать блюда: дуврскую камбалу для меня, бифштекс для нее и Роджера. Потом она закурила сигарету и продолжила свои рассуждения, перемежая их облачками дыма.
      – Из того, что я выяснила, с акциями «Аякса» в последние несколько недель происходит совсем противоположное. Их активно покупают. В семь раз больше обычного объема – этого достаточно, чтобы цена начала расти. Но не намного: страховые компании не слишком крупные инвесторы на фондовом рынке, это позволяет им проворачивать большие дела и оставаться незамеченными. Бэррет назвал вам брокеров, которые делали заказы на покупку?
      – Назвал, но их имена ни о чем мне не говорят. Он пришлет список по почте... Если вас не затруднит, мисс Пасиорек, не могли бы вы взглянуть на него? Может быть, эти имена вам что-нибудь скажут? Просто не знаю, что мне делать.
      К моему огорчению, Агнес прикурила вторую сигарету.
      – Нет, меня это не затруднит. И пожалуйста, зовите меня Агнес. Мисс Пасиорек звучит слишком... официально. Я понимаю, о чем вы думаете: кто-то пытается тайно взвинтить цены на акции. Даже если это так, дело не может зайти далеко, поскольку любой владелец пяти процентов акций и более должен связаться с Комиссией по контролю за ценными бумагами и объяснить, на что он их использует. Или владелица. – Агнес ухмыльнулась в мою сторону.
      – Сколько акций нужно иметь, чтобы завладеть «Аяксом»? – спросила я.
      Принесли еду, и Агнес милостиво затушила сигарету.
      – По-разному. Кто, кроме вашей фирмы, владеет значительной частью акций?
      Феррант покачал головой:
      – Точно не знаю. Гордон Ферт, председатель. Кто-то из директоров. Три процента у нас, четыре процента держит «Эдельвейс», швейцарская страховая фирма. Думаю, они самые крупные держатели акций. Ферт, возможно, владеет двумя. Некоторые другие директора, вероятно, имеют один-два процента.
      – Итак, ваше теперешнее правление владеет примерно пятнадцатью процентами. Значит, любой имеющий шестнадцать, может уже всех задавить. Не обязательно, конечно, но для того, кто захочет перекупить фирму, это возможно; особенно если правление не в курсе, что происходит.
      Я подсчитала в уме. Пятьдесят миллионов акций вне компании. Шестнадцать процентов – это восемь миллионов.
      – Значит, требуется около пятисот миллионов долларов, чтобы захватить контроль в компаний.