Она с минуту поразмышляла:
– Да, примерно так. Но заметьте, с таким капиталом не обязательно всплывать на поверхность. Раз вы уже приобрели большой кусок, добавлять к нему не составляет труда: можно представить имеющиеся в наличии акции в форме залога под кредит и приобрести на них еще больше акций. Затем повторяете операцию и продолжаете в том же духе. Даже не заметите, как вся компания будет у вас в руках. Это упрощенно, конечно, но в этом вся суть.
С минуту мы ели молча, потом Феррант сказал:
– Что можно сделать, чтобы точно в этом удостовериться?
Обдумывая ответ, Агнес наморщила лоб.
– Можно позвонить в Комиссию по ценным бумагам и попросить официального разбирательства. Тогда вы точно узнаете имена людей, которые скупают акции. Правда, это уже крайний шаг. В этом случае проверяются каждая сделка и каждый брокер. Но перед тем как пойти на это, вам следует поговорить с правлением: возможно, некоторые из ваших директоров не обрадуются, если все их сделки вытащат на свет божий.
– Ну и короче?..
– Каждая брокерская фирма имеет, как мы говорили, члена правления по согласованиям. Когда получите список брокеров; попробуйте позвонить членам правления и выяснить, по чьему поручению их брокеры скупают акции. Заметьте, они не обязаны отвечать вам, хотя и нет ничего нелегального в попытке перекупить компанию.
Официанты вертелись вокруг нашего стола. Десерт? Кофе? Феррант рассеянно выбрал яблочный пирог.
– А вы не могли бы поговорить с ними, мисс... Агнес? Я имею в виду, с членами правления по согласованию? Как я говорил Вик, мне не по зубам вся эта чепуха с акциями. Даже если бы вы сказали мне, какие вопросы задавать, я бы не знал, правильно мне отвечают или нет.
Агнес положила три кусочка сахара в кофе и энергично его размешала.
– Обычно это не принято. Покажите мне список брокеров, и тогда я решу, как поступить. Что вы можете сделать, так это позвонить Бэррету и попросить его прислать вам список тех, на кого были зарегистрированы акции при продаже. Если окажется, что я кого-нибудь хорошо знаю, брокеров или покупателей, то могу им позвонить.
Она посмотрела на часы:
– Мне пора обратно в офис. – Она подозвала официанта и заплатила по счету. – А вы, двое, оставайтесь.
Феррант покачал головой:
– Лучше я позвоню в Лондон. Там сейчас девятый час – мой директор должен быть дома.
Я вышла вместе с ними. Снег прекратился. Небо посветлело, и температура упала. Банковский термометр показывал одиннадцать градусов. Я дошла с Роджером до «Аякса». Когда мы прощались, он пригласил меня пойти с ним на фильм в субботу вечером. Я согласилась, затем направилась дальше по Уобош к своему офису, чтобы закончить донесение об украденных деньгах. В тот вечер, медленно двигаясь по направлению к дому, я размышляла о том, как найти кого-нибудь, кто знал бы о подделке акций. Фальшивомонетчики – это граверы, которые встали на преступный путь. Одного гравера я знала. По крайней мере, знала того, кто с ним знаком.
Доктор Шарлотта Хершель, для меня Лотти, родилась в Вене, выросла в Лондоне, где получила докторскую степень Лондонского университета, и жила в миле от меня, на Шеффилд-авеню. Брат ее отца Стефан, гравер, иммигрировал в Чикаго в двадцатые годы; когда в 1959 году Лотти решила приехать в Штаты, она выбрала Чикаго отчасти потому, что здесь жил ее дядя Стефан. Я никогда его не видела – она редко с ним встречалась, просто говорила, что чувствует себя более уверенно, зная, что поблизости есть родственник.
Начало моей дружбы с Лотти относится еще к студенческим годам в Чикагском университете, когда мы вместе участвовали в движении в защиту абортов. С тех же времен она знает Агнес Пасиорек.
Я притормозила на Бродвее у «Острова сокровищ», чтобы купить продукты и вино. Было шесть тридцать, когда я приехала домой и позвонила Лотти. Она только что вернулась из клиники, которой руководит и которая расположена на Шеффилд, недалеко от ее дома. Она охотно откликнулась на мое приглашение поужинать вместе и сказала, что приедет сразу, как только примет ванну.
Я прибрала в гостиной и на кухне. Лотти никогда не критикует мою манеру ведения домашнего хозяйства, но сама она ужасная чистюля, было бы просто неприлично вытащить ее из дома в такой холод для серьезного разговора и заставить провести вечер в бардаке.
Курица, чеснок, грибы и лук, припущенные в оливковом масле и обжаренные затем с бренди, превратились в прекрасное тушеное мясо. «Руффино» дополняло меню. К тому времени, когда вода закипела, раздался звонок в дверь.
Лотти быстро взбежала по лестнице и крепко меня обняла.
– Как хорошо, что ты позвонила, дорогая. Такой длинный, утомительный день: ребенок умер от менингита только потому, что мать не привезла его вовремя в больницу. Повесила ему на шею амулет и думала, что это снимет сорокаградусную температуру. Там еще три сестры, мы послали их в больницу Святого Винсента на обследование, но Боже мой!..
Я задержалась с ней на минуту, прежде чем войти в квартиру, и спросила, не хочет ли она выпить. Лотти напомнила мне, что алкоголь – яд. В экстремальных ситуациях она считала бренди допустимым, но сегодняшние проблемы не казались ей экстремальными. Я налила себе «Руффино», а для нее сварила кофе.
Лотти отводила душу, пока мы ужинали при свечах в гостиной. К тому времени, когда мы расправились с салатом, она расслабилась и спросила, над чем я сейчас работаю.
Я рассказала ей про Розу, и доминиканцев, и про звонок Альберта. Пламя свечей отразилось в ее прищуренных черных глазах, когда она взглянула на меня.
– И что ты пытаешься доказать, продолжая расследование?
– Звонил Альберт. Роза, возможно, с ним не сотласна, – защищалась я.
– Да. Твоя тетя тебя не любит. Она решила, по какой-то причине, больше не защищаться. Так что же ты делаешь? Доказываешь, что ты сильнее, или честнее, или просто лучше, чем она?
Я обдумала ее слова. Иногда Лотти не уступает в вежливости консервному ножу, но этим она мне и помогает. Я лучше понимаю себя, когда говорю с ней.
– Знаешь, это не мания, Роза пока еще не полностью завладела моими мыслями. Но мне обидно за маму. Роза причинила ей боль, и это меня злит. Если я докажу Розе, что она была неправа, прекратив расследование, что я могу раскрыть преступление, несмотря на неудачи ФБР и Комиссии по ценным бумагам, я докажу, что она была неправа во всем ином. И ей придется в это поверить. – Я засмеялась и допила бренди. – Но она, конечно, не поверит. Мое рациональное начало знает это, но мои эмоции заставляют меня думать по-другому...
Лотти кивнула:
– Очень логично. И как твое рациональное начало думает решать эту проблему?
– На стороне ФБР сила, они могут предпринять то, чего не могу позволить себе я. Единственное, что я могу выяснить, – кто подделал акции. Пусть Дерек сконцентрируется на том, кто был их владелец и кто из экс-доминиканцев купается сейчас в роскоши. Я не знаю ни одного фальшивомонетчика. Но мне пришла в голову мысль, что фальшивомонетчик – это прежде всего гравер. И я подумала о твоем дяде Стефане.
Какое-то время Лотти разглядывала меня с выражением непритворного удивления. Потом выражение ее лица резко изменилось. Она поджала губы и сузила темные глаза.
– Это что, экспромт? Или ты шпионила за мной в свободное время? – Я смущенно посмотрела на нее. – Тебя не удивляет, что ты никогда не встречалась с дядей Стефаном, хотя он мой единственный родственник в Чикаго?
– Нисколько не удивляет. Я и думать об этом не думала, – парировала я. – Ты ведь ни разу не видела тетю Розу. Даже не будь она такой мегерой, ты, вероятно, все равно никогда бы с ней не встретилась – друзья редко имеют много общего с родственниками друг друга.
Она продолжала пытливо меня разглядывать. Я чувствовала себя очень обиженной, но мне не приходило на ум ничего, что могло бы разрушить стену молчания. Последний раз я чувствовала себя так в цочь, когда поняла, что мужчина, за которого я вышла замуж, думая, что люблю его, был чужд мне не менее, чем Ясер Арафат. Неужели дружба может испариться так же, как любовь?
У меня комок стоял в горле, но я заставила себя заговорить:
– Лотти, ты знаешь меня почти двадцать лет, я никогда не делала ничего за твоей спиной. Если ты думаешь, что я начала теперь... – Это предложение вело не в том направлении. – Ты не хочешь, чтобы я узнала что-то о твоем дяде. Ты и не должна мне ничего говорить. Унеси это с собой в могилу. Только не веди себя так, будто все, что ты знала обо мне, теперь ничего не значит. – Догадка пронеслась в моей голове. – О нет. Не говори мне, что твой дядя на самом деле фальшивомонетчик!
Какое-то мгновение в глазах Лотти оставалось все то же выражение, потом на ее лице появилась кривая улыбка.
– Ты права, Вик. Насчет моего дяди. И насчет тебя и меня. Я ужасно виновата, дорогая. Я не буду извиняться – незачем. Но Стефан... Когда окончилась война, я обнаружила, что от семьи остались только мой брат и несколько дальних родственников, которые приютили нас во время войны. Хьюго – мой брат – и я потратили массу времени и кучу денег, разыскивая родню. И нашли папиного брата – Стефана. Хьюго решил переехать в Монреаль, а я выбрала Чикаго – у меня была возможность получить от работы квартиру в северо-западном районе, слишком хороший шанс, чтобы от него отказываться. – Она махнула рукой. – Приехав сюда, я начала искать дядю Стефана. И обнаружила ето в федеральной тюрьме. Он специализировался на деньгах, но не чурался и социальных проблем: подделывал также паспорта и продавал их европейцам, которые пытались в то время перебраться в Америку.
Она усмехнулась своей обычной усмешкой. Я подалась вперед и взяла ее за руку. Продолжая говорить, она пожала мою руку: детективы и доктора знают цену словам.
– Я отправилась повидаться с ним. Он очень милый. Как мой отец, только без твердых моральных принципов. И когда его освободили, в 1959-м, он полгода жил у меня. Я была для него семьей. Он получил работу в ювелирной мастерской – в конце концов он ведь не грабитель, они не сомневались в его честности. Насколько я знаю, он больше никогда не преступал закон. Но, естественно, я его об этом не спрашивала.
– Само собой. Ладно, попытаюсь найти другого гравера.
Лотти снова улыбнулась.
– О нет. Почему бы не позвонить ему? Старику восемьдесят два года, но ум у него прежний, если не лучше. Возможно, он единственный, кто сможет тебе помочь.
Она обещала позвонить ему на следующий день и узнать, когда ему будет удобно пригласить нас на чашку чая. Мы выпили кофе и закусили грушами, а потом играли в скреббл. Лотти, как всегда, выигрывала.
Глава 7
Христианское милосердие
Утро следующего дня было чистым и холодным, яркое зимнее солнце ослепительно отражалось от бегущей ленты дороги. Холстед не был расчищен, по крайней мере севернее Белмонта, и «омега» скакала, словно лошадь, всю дорогу до автострады Кеннеди и далее в Мелроуз-парк.
Я надела солнечные очки и включила радио. Нет, сыта по горло. Невыносимо. Выключила приемник и запела сама – непритязательную песенку из «Большого Джона и Спарки»: «Если сегодня в лес пойдешь, лучше одна не ходи».
Было начало одиннадцатого, когда я повернула на север в сторону Маннхейма и взяла курс к дому Розы. В Мелроуз-парке даже боковые дорожки были тщательно очищены от снега. Возможно, это говорит в пользу проживания в пригороде. Дорожка, ведущая к боковому входу в дом Розы, была расчищена столь аккуратно, что на ней можно было разойтись двоим – не то что возле моего дома. А это уже говорило в пользу проживания с Альбертом.
К двери подошел Альберт. Свет падал ему в лицо, и сквозь приоткрытую дверь я видела, что он рассержен.
– Что ты здесь делаешь? – удивленно спросил он.
– Альберт, Роза сто раз говорила, что в семье все должны держаться друг друга. Уверена, она была бы в шоке, услышав, как ты меня встречаешь.
– Мама не хочет с тобой разговаривать. Я думал, что дал тебе это ясно понять.
Я распахнула дверь:
– Нет. Ты ясно дал понять, что ты не хочешь, чтобы я говорила с ней. А это не одно и то же.
Альберт, наверное, тяжелее меня на восемьдесят фунтов, видимо, поэтому он решил, что меня будет легко выставить за дверь. Я заломила ему руку за спину и проскользнула в дом. Давно уже я не чувствовала себя так хорошо.
Из кухни послышался резкий голос Розы, она хотела знать, кто пришел и почему Альберт не закрыл дверь. Разве он не знает, сколько они платят за отопление?
Я пошла на голос. Альберт угрюмо следовал за мной.
– Это я, Роза, – отозвалась я, входя на кухню. – Мне подумалось, что нам следует немного поговорить о теологии.
Роза резала овощи, видимо для супа, так как на плите лежала берцовая кость. На кухне все еще была старая, образца 1930 года, раковина. Плита и холодильник были тоже древние, так же как и маленькие белые шкафчики у некрашеных стен. Роза со стуком бросила кухонный нож на доску, повернулась ко мне и яростно прошипела:
– Я не имею ни малейшего желания разговаривать с тобой, Виктория!
Я развернула кухонный стул и села задом-наперед, положив подбородок на спинку.
– Нехорошо, Роза. Я не телевизор, который можно включить и выключить, когда тебе захочется. Неделю назад ты позвонила мне и сыграла пассаж на скрипке семейной сплоченности, потом, помимо моей воли, вытащила меня сюда. А в четверг в тебе вдруг взыграла твоя мораль или этика. Ты взглянула на лилии на лугу и решила, что было неправильно заставлять меня доказывать твою невиновность. – Я серьезно посмотрела на нее. – Роза, звучит прекрасно, только на тебя это не похоже.
Она поджала тонкие губы.
– Что ты можешь знать? Ты ведь даже некрещеная. Я и не ожидала, что ты поймешь, как должен поступать настоящий христианин.
– Хорошо, возможно, ты права. Современный мир не дает много возможностей увидеть истинное лицо человека. Ну да ты все равно ничего не поймешь. Ты надавила на мои чувства и вытащила меня сюда. Это было нелегко. Но отделаться от меня тебе еще труднее. Будь я какой-нибудь частный детектив из желтой прессы, никак с тобой не связанный, тогда другое дело. Но тебе нужна была я, и ты меня получила.
Роза села. В ее глазах полыхала ненависть.
– Я передумала. Это мое право. Ты не должна больше ничего делать.
– Я хочу кое-что узнать, Роза. Это твоя собственная идея? Или кто-то ее тебе подсказал?
Прежде, чем заговорить, Роза обвела глазами кухню.
– Естественно, я обсуждала это с Альбертом.
– Ну конечно. Твоя правая рука и доверенное лицо. А с кем еще?
– Ни с кем!
– Нет, Роза. Эта маленькая пауза и взгляд, блуждающий по комнате, говорят о другом. И это не отец Кэрролл, если только он не солгал мне в четверг. Так кто же?
Она не ответила.
– Кого ты защищаешь, Роза? Кого-то, кто знает об этих фальшивках?
Снова молчание.
– Понятно. Знаешь, на днях я пыталась подсчитать свои преимущества по сравнению с ФБР. Насчитала только одно. Ты подсказала мне второе. Я просто установлю за тобой наблюдение и выясню, с кем ты общаешься.
Я ощущала ее ненависть почти физически.
– Вот как! Что еще можно ожидать от дочери потаскушки!
Не думая я подалась вперед и ударила ее по губам. К ненависти в ее глазах добавилось удивление, но она была слишком горда, чтобы прикрыть рот рукой.
– Ты не любила бы ее так сильно, если бы знала правду.
– Спасибо, Роза. Я приеду на следующей неделе, чтобы получить еще один урок христианского поведения.
Альберт молча стоял в дверях кухни, не вмешиваясь в нашу перебранку. Он провел меня к входной двери. Запах горящего оливкового масла преследовал нас и в вестибюле.
– Ты правда должна покончить с этим, Виктория. Мама очень взволнована.
– Что тебя удерживает около нее, Альберт? Она обращается с тобой, как с недоразвитым четырехлетним ребенком. Перестань быть маменькиным сынком. Найди себе подругу. Сними собственную квартиру. Никто не выйдет за тебя, пока ты живешь с ней.
Он что-то невнятно пробормотал и захлопнул за мной дверь. Я залезла в машину и просидела несколько минут, приходя в себя. Как она смела! Она не просто оскорбила мою мать, она спровоцировала меня на удар. Я не могла поверить, что сделала это. От ярости и отвращения к себе мне стало плохо. Но как бы то ни было, я никогда не извинюсь перед этой старой ведьмой.
Придя к такому решению, я завела машину и направилась к монастырю. Отец Кэрролл на исповеди и освободится примерно через час. Если хочу, я могу его подождать. Я отклонила предложение, оставила записку, что позвоню в конце недели, и поехала обратно в город.
Мое настроение подходило только для драки. Вернувшись домой, я достала свои счета за декабрь, но не могла на них сосредоточиться. Наконец, я собрала всю грязную одежду и отнесла ее вниз, в прачечную. Поменяла простыни, пропылесосила, но все еще чувствовала себя отвратительно. Наконец, поняв, что все это бесполезно, достала из шкафа коньки и поехала в парк на Мон-троуз-Харбор. Там залили каток под открытым небом, я присоединилась к группе детей и каталась примерно час, выказывая при этом больше энергии нежели мастерства. Потом побаловала себя легким ленчем в ресторане «Дортмундер» в подвальчике «Честертон-отеля» и к трем вернулась домой, уставшая, но избавившаяся от злости. Борясь с нижним замком – мои пальцы окоченели от холода – я услышала, как в квартире зазвонил телефон. Я насчитала одиннадцать сигналов, но когда я наконец открыла дверь и помчалась через коридор в гостиную, телефон замолчал.
Я собиралась встретиться с Роджером Феррантом в шесть, чтобы пойти в кино и потом поужинать. Короткий сон и горячая ванна приведут меня в чувство, и еще останется время разобрать счета.
Лотти позвонила в четыре, когда я пустила воду, и спросила, согласна ли я поехать к дяде Стефану вместе с ней завтра в половине четвертого. Мы договорились, что я заеду за ней в три. Я, подремывая, лежала в ванной, когда телефон зазвонил опять. Сначала я решила не подходить. Потом, подумав, что Феррант хочет внести изменения в наши планы, я выпрыгнула из ванны и побежала, оставляя за собой дорожку из мыльной пены. Но, пока я бежала, телефон опять перестал звонить.
Проклиная иронию судьбы, я решила, что достаточно долго откладывала работу, надела халат и тапочки и всерьез принялась за счета. К пяти я почти закончила годовую декларацию о доходах и подготовила декабрьские счета для отправки клиентам, так что меня охватило чувство трепетной благоговейности. Я надела широкую сельскую юбку, которая до половины прикрывала икры, красные сапоги до колен и белую блузку с широким рукавом. Мы с Феррантом должны были встретиться у кинотеатра «Салливан» и пойти на шестичасовой сеанс. Шел фильм «Язык нежности».
Он уже ждал меня – я отдала должное такой вежливости – и крепко поцеловал. Я отказалась от попкорна и кока-колы, и мы провели два прекрасных часа, то следя за игрой Ширли Маклейн, то сосредоточившись на телах друг друга, дабы удостовериться, что различные их части, имевшиеся в четверг утром, остались на том же месте.
После фильма мы решили продолжить их обследование у меня дома, а потом пойти поужинать. Держась за руки, мы медленно поднимались по лестнице. Я как раз открывала нижний замок, когда снова начал звонить телефон. Теперь я добежала до него на четвертый сигнал.
– Мисс Варшавски? – Голос был странный – без всякого акцента и какой-то ненатуральный.
– Да?
– Рад наконец застать вас дома. Вы расследуете дело о фальшивых акциях в монастыре Святого Альберта, не так ли?
– Кто вы? – резко спросила я.
– Друг, мисс Варшавски. Можете также звать меня amicus curiae
. – Он удовлетворенно хихикнул. – Остановитесь, мисс Варшавски. У вас такие прекрасные серые глаза. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь плеснул в них кислотой. – Он повесил трубку.
Я стояла, держа трубку в руке, уставясь на телефон неверящим взглядом. Феррант подошел ко мне:
– В чем дело, Вик?
Я осторожно положила трубку на рычаг.
– «Если жизнь тебе дорога, не ходи по ночам на болота».
Я пыталась сказать это весело, но даже сама услышала, как растерянно прозвучал мой голос. Роджер обнял меня, но я мягко высвободилась.
– Мне нужно немного подумать. Там в баре ликер и вино. Почему бы нам не выпить по стаканчику?
Он отправился искать выпивку, а я села и уставилась на телефон. Детективы получают огромное количество анонимных телефонных звонков и писем, и, если все их принимать всерьез, можно в конце концов оказаться в смирительной рубашке. Но угроза в его голосе была весьма убедительной. Кислота в глаза. Я съежилась.
Итак, я разожгла огонь под несколькими котелками, и один из них закипел. Но какой? Неужели бедная, затравленная тетя Роза сошла с ума и наняла кого-то, чтобы напугать меня? Эта идея заставила меня рассмеяться про себя и частично вернула душевное равновесие. Если не Роза, тогда монастырь. И это тоже смешно. Хэтфилд был бы рад вывести меня из игры, но это не его стиль.
Роджер вошел в комнату, держа бокалы с вином.
– Ты бледная, Вик. С кем ты разговаривала?
Я покачала головой:
– Я бы и сама хотела это знать. Голос был такой... такой осторожный. Без акцента. Как дистиллированная вода. Кто-то хочет, чтобы я бросила дело о подделке ценных бумаг. Так хочет, что готов плеснуть мне в глаза кислотой.
Роджер был поражен.
– Вик! Ты должна позвонить в полицию! Это ужасно. – Он обнял меня. На этот раз я не сбросила его руку.
– Полиция ничего не сможет сделать. Если я позвоню и скажу им... Ты представляешь, сколько анонимных звонков делается в этом городе за день?
Но они могли бы послать кого-то, чтобы присмотреть за тобой.
– Разумеется. Если бы у них не висело на шее восемьсот убийств, десять тысяч вооруженных ограблений и еще несколько тысяч изнасилований. Полиция не может охранять меня только потому, что какой-то псих угрожает мне по телефону.
Он был обеспокоен и спросил, не хочу ли я переехать к нему, пока дела не утрясутся.
– Спасибо, Роджер. Я ценю твое предложение. Но теперь появился кто-то, настолько обеспокоенный, что готов что-то предпринять. Если я останусь здесь, то смогу поймать его на этом.
Мы оба потеряли интерес к сексу. Допили вино, и я поджарила яичницу-глазунью. Роджер остался у меня на ночь. Я до трех лежала без сна, прислушиваясь к его спокойному ровному дыханию, пытаясь восстановить в памяти тот безликий голос и задаваясь вопросом: кто из знакомых мог бы плеснуть мне кислотой в лицо?
Глава 8
У бывшего фальшивомонетчика
В воскресенье утром я ехала к Лотти, петляя по тихим улочкам с односторонним движением, часто сворачивая в сторону, останавливаясь на перекрестках. Никто не преследовал меня. Мой маршрут никого не заинтересовал. Пока.
Лотти ждала меня у входной двери. Она была похожа на маленького эльфа: пять футов спрессованной энергии, облаченной в кожаный жакет зеленого цвета, с какой-то нелепой малиновой шляпкой на голове. Ее дядя жил в районе Скоки, так что я направила машину на север к Ирвинг-парку, а затем к шоссе Кеннеди, основной магистрали, ведущей на север.
Когда мы проезжали мимо грязных фабрик, расположенных вдоль шоссе, на смотровом стекле затанцевало несколько снежньх хлопьев. Но облака стояли высоко, так что, по всей вероятности, снежный буран нам не грозил. Поворачивая направо, в сторону северо-восточных районов, я коротко рассказала Лотти о вчерашнем звонке.
– Одно дело, когда я рискую своей собственной жизнью, чтобы доказать то, что хочу доказать, но несправедливо втягивать в это тебя и твоего дядю. Скорее всего это просто неприятный звонок, и ничего больше. Но если нет, ты должна заранее знать, чем рискуешь. Так что решай сама.
Мы приближались к перекрестку на Демпстер. Лотти посоветовала мне свернуть на восток и ехать по Кроуфорд-авеню. И только когда мы ехали мимо импозантных домов на этой улице, она сказала:
– Не вижу, чтобы ты втягивала нас в рискованное дело. У тебя есть проблема, и ты можешь ее разрешить, поговорив с дядей. До тех пор пока мы будем молчать об этой встрече, все будет в порядке. Если он придумает, чем тебе помочь, хорошо, я бы не позволила говорить мне в операционной, что рискованно, а что нет. И не буду говорить этого и тебе.
Мы припарковались перед тихим домом. Дядя Лотти встретил нас в дверях своей квартиры. Для своих восьмидесяти двух он очень неплохо выглядел, немного походил на Лоуренса Оливье из «Марафонского мужчины». У него были яркие карие глаза Лотти, радостно загоревшиеся, когда он поцеловал ее. Потом он протянул мне руку и поклонился.
– Так-так... Две очаровательные дамы решили скрасить старику воскресный день. Входите, входите.
Он говорил на английском с сильным акцентом, в отличие от Лотти, которая выучила язык еще ребенком.
Мы последовали за ним в гостиную, заставленную мебелью и книгами. Он церемонно указал мне на пыльное кресло, обитое ситцем. Они с Лотти уселись на диване справа от меня. Перед нами был столик красного дерева с серебряным кофейным сервизом, слегка почерневшим от времени. Кофейник и чашки были украшены фантастическими фигурами. Я подалась вперед, чтобы рассмотреть их. Здесь были грифы и кентавры, нимфы и единороги.
Заметив мой интерес, дядя Стефан просиял от удовольствия.
– Венская работа, начало восемнадцатого века, когда кофе только приобретал популярность.
Он наполнил чашки для меня и Лотти, предложил мне сливки и поднял с тарелки серебряную крышку, открыв нашим взорам рисунок на фарфоре, который по откровенности граничил с эротикой.
– Надеюсь, вы не из тех дам, которые не едят ничего, чтобы не повредить своей безупречной фигуре? Прекрасно. Американки слишком тощие, не правда ли, Лоттхен? Тебе следует прописывать пирожные всем своим пациенткам.
Дядя Стефан продолжал говорить о полезном воздействии шоколада на организм еще несколько минут. Я выпила чашку отличного кофе и съела кусок торта с орехами, думая, как бы ненавязчиво переменить тему. Но, налив мне еще кофе и предложив кусок торта, он сам взял на себя инициативу:
– Лотти сказала, что вы хотите поговорить со мной о гравировке.
– Да, сэр.
Я коротко рассказала ему о проблемах тети Розы. У меня есть сотня акций «Экорна», небольшой компьютерной компании, которые мне подарили в качестве гонорара за раскрытие индустриального шпионажа. Я вытащила один сертификат из сумочки и протянула его дяде Стефану.
– Думаю, большинство акций печатается на бумаге такого же типа. Меня интересует, трудно ли изготовить такую подделку, чтобы обмануть опытных экспертов.
Он молча взял акцию и прошел к столику около окна. Столик тоже был старый, с деревянными резными ножками и зеленым кожаным верхом. Он вытащил из верхнего ящика увеличительное стекло, включил яркую настольную лампу и более четверти часа рассматривал сертификат.
– Да; это было бы довольно трудно, – сказал он накнец. – Хотя, может быть, и не труднее, чем подделать бумажные деньги.
Он поманил меня к столику, Лотти тоже подошла и стала сзади, заглядывая ему через плечо. Он начал показывать мне знаки на сертификате. Прежде всего, бумага сделана из плотного пергамента, который не так-то легко достать.
– И на ней характерный узор. Чтобы обмануть эксперта, надо быть уверенным, что узор сделан совершенно точно. Такую бумагу изготовляют на заказ, понимаете, чтобы усложнить жизнь бедным фальшивомонетчикам. – Он повернулся и подмигнул Лотти, которая сердито нахмурилась. – Затем знак выпускающей компании и несколько подписей, поверх каждой подписи – печать.
Печать – это самое сложное, ее практически невозможно скопировать, не размазав подпись. Вы видели эти фальшивые акции вашей тети? Знаете, что они сделали неправильно?
Я покачала головой:
– Мне известно только одно: такие серийные номера никогда не использовались компанией. Ни о каких узорах я и понятия не имею.
Он выключил настольную лампу и вернул мне сертификат.
– Жаль, что вы их не видели. И еще: если бы вы знали, как преступник намеревался их использовать, это сказало бы вам, насколько хорошей, насколько... гм... убедительной должна быть подделка.
– Я думала об этом. Фальшивые акции можно использовать только тайно. Ведь они тщательно проверяются в банке при продаже. Значит, в этом случае украдены и несколько настоящих акций. Потому что вору нужно было убедить настоятеля и ревизоров, что их собственность еще на месте. Это не просто кража, когда известно, в какое время что-то украдено, кто имел доступ к этой вещи и когда ее в последний раз видели.
– Прошу прощения, юная леди, не могу вам больше ничего сообщить. Но не сомневаюсь, что вы съедите еще кусочек торта перед уходом.
Я снова села и взяла кусок абрикосового торта с миндалем. Мой организм протестовал, когда я откусывала от него.
– Вообще-то, сэр, есть еще кое-что, что вам надо знать. Подделка могла быть сделана в любое время в течение последних десяти лет. Но допустим, акции изготовлены сравнительно недавно. Как я могу узнать, чья это работа? Если предположить, что он или она работали в Чикаго?
Он долго молчал, потом тихо сказал:
– Лоттхен рассказала вам о моем прошлом, как я подделывал двадцатидолларовые банкноты. Превосходная была работа, – добавил он, возвратившись к своей игривой манере. – Особенно учитывая то, что все оборудование я сделал сам. Видите ли, мисс Варшавски, есть два типа фальшивомонетчиков. Независимые художники, вроде меня. И те, кто работает на организацию. Здесь вы имеете дело с кем-то, кто выполнял работу по чьему-то заказу. Если только вы не считаете, что один и тот же человек и изготовил новые акции и избавился от старых. На самом деле вам нужен не сам гравер, а его клиент. Разве я не прав?
Я кивнула.
– Но я не могу помочь вам найти этого гравера. Мы, независимые художники, стараемся не... не афишировать свою деятельность, и я не принадлежу к цеху фальшивомонетчиков. Но, возможно, я мог бы попытаться помочь вам найти клиента.
– Каким образом? – опередила меня Лотти.
